Юрий ГОЛУБИЦКИЙ ВЫСШИЙ ГРАДУС



Воротников Ю.Л. ШСС (Школа сержантского состава). М., Вече, 2007, с. 208.



С членом-корреспондентом Российской академии наук доктором филологии Юрием Леонидовичем Воротниковым я познакомился, сблизился, подружился на почве служения Розовской премии.


В первый же год, когда наше детище только становилось на крыло, он проявил к нему неподдельный интерес, и, что много важнее – готовность поддержать, оказать конкретную помощь. Став вскоре руководителем крупного и авторитетного Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ), Юрий Леонидович и вовсе взял под свою опеку издание регулярного альманаха "Алмазные грани "Хрустальной розы".


Фонд, которым уже второй выборный срок руководит Ю.Воротников, учреждение солидное, требующее каждодневной ответственной заботы. Но истинный ученый, даже будучи облачённым высоким общественным и служебным доверием, не может обойтись без творчества. Посему в планах филолога Воротникова – завершение фундаментальной монографии на чрезвычайно заинтриговавшую меня в своё время тему: "Образ качелей в мировой культуре". Узнав от автора о предмете его исследования, я тотчас представил в воображении чреду качелей. Прежде всего, кинематографических, но не только. Тех самых качелей, которые своей высокой художественностью и априорной философичностью зафиксировали в контексте породивших их произведений – на киноэкране, на страницах литературных шедевров, на живописных полотнах и т.д. – феноменологию меняющегося во времени художественного образа и стиля. При этом безжалостно проявили приручённую, посаженную на цепь динамику наших устремлений, ненадёжную шаткость, чередование взлётов и падений отмеренной нам судьбы, несвободу, трагическую ограниченность самого нашего мирского бытия…


Оказалось, что параллельно с научной монографией Юрий Воротников работает над художественной прозой, точнее – мемуарами, и значимая часть их – воспоминания автора о службе в Вооружённых Силах СССР, уже готова и передана в печать. И вот – состоялось: передо мной только что доставленный из типографии изысканно оформленный томик удобного для чтения "карманного" формата с интригующей аббревиатурой на красочной обложке: "ШСС" . Интригующей, впрочем, лишь для непосвящённых, коих теперь большинство в постсоветких поколениях. Я и мои ровесники – бывшие рядовые, сержанты, старшины, мичманы, прекрасно осведомлены, что три эти шипящие буквы означали уникальное явление военной педагогики – "Школу сержантского состава", а успешно прошедшие обучение в ней курсанты становились младшим командным составом строевых частей Армии и Флота, их опорой, становым хребтом.


Своё сочинение автор с солидной порцией самоиронии назвал "документальным лиро-эпическим повествованием в 9-ти главах с прологом и эпилогом" и тем самым во многом предопределил как бы не до конца серьёзный, временами даже ёрнический характер текста. Он словно заговорщицким образом подмигивает нам, читателям, и извиняясь, пожимает плечами; мол, братцы, живём в пространстве постмодерна, куда от него денешься… Действительно, герои повести много шутят, разыгрывают друг друга, характеристики и описания, которые даёт сослуживцам автор, оригинальны и остроумны, нашлось место и солдатскому фольклору, присказки типа: "солдат спит – служба идёт" щедро рассыпаны по всему тексту, но за кажущейся "лёгкостью бытия" неумолимо проступает строгий и холодновато-отстранённый, как покрытая ледником вершина горной гряды, образ воинской службы – по-настоящему мужского ответственного дела. Особенно, если, как в нашем случае, речь идёт о службе на государственной границе, да ещё и в горах.


"И тут стряслась первая беда: сошедшая лавина накрыла возвращавшийся на заставу наряд. Двое ребят остались под снегом, третий смог выбраться и доковылять до заставы … . И всё, вроде бы, складывалось хорошо: удалось довольно быстро обнаружить и откопать пострадавших. А когда группа из шести человек, неся на плащ-палатках двоих пострадавших, возвращалась на заставу, новая, на этот раз очень мощная лавина сошла с гор и погребла их всех: и майора, и Ларионова, и только что вызволенных из-под снега бедолаг, и ещё четверых, радовавшихся, наверное, минуту назад такому благополучному исходу дела … . Как потом выяснилось, все они погибли мгновенно. Лавина была с камнями, и один из участников этих трагических раскопок рассказывал мне позже, что Ларионову удар камнем сразу сломал шейные позвонки, и когда его нашли, голова его, как капюшон плащ-палатки, была неестественно запрокинута на спину". Вот тебе и шуточки-прибауточки, вот тебе, простите за выражение, постмодерн!...


И срезу, встык за этой трагической главой следует искромётный рассказ о том, как силами курсантов школы на сцене гарнизонного клуба была поставлена "Дума про Опанаса" Эдуарда Багрицкого. Глава, пожалуй, самая весёлая и изобретательная во всём сочинении, в которой, впрочем, как бы невзначай высказано автором немало интересных и точных мыслей по поводу художественного творчества в целом, и самодеятельного в частности, по поводу сладкого соблазна славы и горечи разочарований, особенно сладких и горьких в такой нетерпеливой и ненасытной молодости.


А вот эпизод о совсем иных эмоциях. "С самого подъёма меня не покидало тревожно-приподнятое настроение, и тревога всё усиливалась, а снег валил всё гуще. Мы долго стояли на плацу, и голос начальника политотдела казался приглушённым, долетал как будто очень издалека. Выступал еще кто-то, все говорили о важности и торжественности сегодняшнего дня, и когда, наконец, была подана команда развести заставы по своим местам для принятия присяги, ожидание и тревога достигли уже высшего своего градуса".


Такие же чувства испытали в тот день и однополчане автора. Такие же чувства, уверен, испытывают из года в год сотни тысяч российских ребят, взяв в руки боевое оружие и раскрыв перед собой вправленный в красную папку текст Присяги. Потому, что действо это относится к разряду вечных, непрекращающихся в чреде времен и сами времена эти во многом формирующих. Принятие воинской присяги тождественно таинству рождения. Да это и есть рождение – мужчины, воина, заступника…


Не могу не отметить ещё одного важного качества книги. Вовсе не претендуя на это, она стала необычайно актуальной. Само Провиденье распорядилось так, подгадав с выходом в свет в трагическом, но и обнадеживающе переломном для нашей России августе 2008-го во всех смыслах достойного повествования о воинском учебном подразделении Хичаурского погранотряда. Того самого отряда, командование которого находилось в столице Аджарии Батуми, той самой Аджарии, того самого Батуми…


В Прологе "ШСС" бывший старший сержант пограничной службы Ю.Воротников с подкупающим откровением признаётся: "Мне всё чаще в последние годы начали сниться армейские сны, и всё сильнее тянуло в Хичаури, к развалинам замка Тамары, к неумолчному шуму горной речушки, к тополиному ущелью, увешанному кипами тяжёлых, как бы свинцовых с исподу, листьев. Даже приступая когда-то к своему повествованию, я подспудно был движим такой задней мыслью: принести в редакцию его кусок, а если понравится, то напроситься на командировку якобы для завершения работы. Но какие сейчас могут быть командировки в Батуми, город ещё более заграничный, чем Лос-Анджелес?"


И вот еще: "Когда и почему люди начинают писать мемуары? ... Писать начинают тогда, когда приходит пора подводить итоги всей жизни или какого-то её важного этапа… Впрочем, иногда причина и иная. Хотят изменить прошлое, переделать его словом, уповая на его магическую силу. Или, на худой конец, хоть оправдаться перед современниками, но главным образом перед потомками в содеянном".


Не спрашивай, читатель, в чём следует оправдываться автору этого признания.


Оправдываться следует всем нам из последнего "полупотерянного" советского поколения. За то, что оказались не очень-то верны принятой в молодости советской военной присяге, за то, что каждый по отдельности перед своей совестью и долгом и все вместе перед народом и историей не отстояли великой страны, в которой родились, в пределах которой отнюдь не были лишними ни развалины замка Тамары, ни неумолчный шум горной речушке в районе Хичаури, ни прелестный портовый город Батуми – столица советской Аджарии, на рейде которого сегодня бросили якоря американские и натовские военные корабли с нацеленными на нас крылатыми ракетами.



***


Любимый ученик патриарха отечественной филологии академика РАН Е.П. Челышева, Ю.Л. Воротников поразил меня и продолжает поражать самостоятельностью своих научных, эстетических, да зачастую и мировоззрен- ческих пристрастий. Доведись ему и его единомышленникам на десятилетие-полтора ранее занять ведущие позиции в отечественных гуманитарных науках, в литературоведении и искусствоведении, наверняка Россия хотя бы частично избежала участи трагической отверженности от мирового художественного эксперимента ХХ века. Того великого эксперимента, который мы привычно именуем Авангардом и у истоков которого в благословенные для художественного творчества 20-е годы, – как это ни выглядит парадоксально! – стояли отчаянные русские экспериментаторы: Филонов, Родченко, Маяковский, Кручёных, Пильняк, Волошин, Кулешов и многие другие.


Утверждаю это, ибо имел счастливую возможность убедиться в глубоком и тонком понимании Юрием Воротниковым ведущих художественных, прежде всего – литературных тенденций ушедшего века. Убедился в его доскональном знании и оригинальном толковании творчества русского мистика М.Булгакова, русского космополита В.Набокова, американских и европейских писателей т.н. "потерянного поколения", проникновенном, умном восприятии творчества плеяды композиторов, изменивших костенеющую музыкальную традицию, в первую очередь, Стравинского, Малера, Прокофьева, Шонберга, Бриттена, Шнитке, Губайдуллиной, Денисова… Это не столь очевидное для остальных знание художественных пристрастий Юрия Воротникова, можно сказать, подготовило меня воспринять его прозаическое творчество явлением не столько уникальным, как почти что должным.


Человек такой обширности и глубины знаний, такой широты и толерантности интерпретаций созданного в мировой культуре и искусстве предшест- венниками и современниками просто должен был когда-то заточить своё перо на собственное литературное творчество. Сначала, как водится, на поэзию, а там и на прозу. Ну, а насколько она, эта дебютная проза получилась художественной, о том, как всегда, судить читателям.

Загрузка...