Газета День Литературы # 173 (2011 1)

Владимир БЕРЯЗЕВ В ПОИСКАХ ПОВОДЫРЯ

Поэтическое выступление в библиотеке для незрячих

– I –

В чаше богоспасаемой Алма-Аты

Я оказался в апреле, когда цветы

С тонким-тонким "чпок", как целуют снег,

Словно сквозь негу полусомкнутых век,

Раскрывали бутоны на вдохе весны –

Глупо блаженны, но до конца честны.

Город хорош по утрам, пока тих и свеж,

С вишней цветущей, со стенами цвета беж,

С мшистою кладкой арыков под малахит,

С властною сенью старых дубов и ракит.

Город, пока он не тронут рёвом машин,

Кажется палисадом большим-большим,

Так бы и жил, и гулял меж кустов и клумб

Праздным зевакой птиц и рекламных тумб.

– II –

Близился день Победы, тюльпанов вал

Мемориал панфиловцев омывал.

В ясном зените, одолевая зной,

Горы светились матовой белизной.

Храм золотел, словно кремовый Эверест,

В нём ли Хранитель Древностей, аки перст,

Жил?.. И на барсе крылатом казах-батыр

Обозревал, как Гагарин, кочевий мир.

– III –

Я ждал авто возле временного жилья –

Воля в гостях, так уж водится, не своя:

Я аксакал, я и свадебный генерал,

Я здесь и русской поэзии федерал.

Снова под песню курая и звон струны

В зале сойдётся читатель степной страны,

Чтобы для всех скорбящих и малых сих

Мир не казался обителью для слепых.

Мир есть библиотека, где всяк незряч

Трогает азбуку, пробует том задач,

Целое ищет в сумме прямых углов

И прозревает по мере рожденья слов.

– IV –

Что мы хотим увидеть за той чертой,

Коей не одолел и хаджа святой?

Только один вернулся, ступивши за…

Да, правоверные, то был пророк Иса.

Да, правоверные, только лишь Божий Сын

Утихомирил иудину дрожь осин.

Только Спаситель, только лишь он один

Ад одолел, возгласивши: "Аллах един!"

Только Спаситель, слышите, только он

Пасхою сделал обморок похорон.

И с той минуты молим мы небеса:

"Благослови на любовь нас, Сын Божий Иса".

– V –

Прямо из зала – в небо, за край земли,

Ввысь устремились гамзатовские журавли.

Пели слепые, пели за рядом ряд,

Пели так, как в заре облака парят.

Пели, раскачиваясь и не пряча лиц,

Слёзы текли из невидящих мир глазниц.

Пели, в улыбке молитвенной вознесясь,

Пели, забыв ущербность и боль, и грязь.

Что в этой песне было такое, что?

В радости – Вестью Благою пережито,

Словно с Вожатым Лазури – сквозь тьму молясь –

Встав на крыло, обрели мы прямую связь…

– VI –

В это же лето в Андах во чреве руд

Шахта сомкнула челюсти скальных груд,

Чтобы явить нам в образе той тюрьмы –

Как далеки от горнего света мы.

В этой ли области мраком сомкнутых вежд

Бездна держит объятием без надежд?

Тесно и душно в трюме на дне морском,

Тесно – по штреку – ощупью да ползком.

Тесно душе в забвении, взаперти,

Если ничто не может её спасти.

Если в последней искре угасла боль,

Высохла вера и, горшею из неволь,

Каменным сводом на ледяные мхи –

Рухнули наши вины, суды, грехи.

Вынуть подвластно единственно лишь Ему

Нас – по молитве, по нити, по одному…

– VII –

Кажется мне порою, я тот солдат,

Что не доплыл в обугленный Сталинград.

Через снега из Бийска меня везли

Степью, великой степью – на край земли.

Здесь ли, впадая в небо, река несёт

Сонмы незрячих, всё выше – за взводом взвод.

Тысячи, сотни тысяч – своих, врагов!

Волга от крови вышла из берегов.

Нет берегов у горя. И смерти нет.

Лишь очей врата отверзающий – свет.

…Пойте же, братцы, пойте, любовь хороня.

В этом строю будет место и для меня.

***

Где струился дымок папирос

беломорно и позднесоветско,

я из дикого камня пророс

на окраине Старокузнецка.

Не казни меня снежная зыбь

безъязыкою мглой первородства,

дай протиснуться, вытянуть, выпь…

выпить досуха муку немотства.

Заикается даже вода,

пока речи не соткана сила,

пока алою влагой стыда

душу живую вдруг не омыло.

Лейся, родина, музыку дли

по излучинам тьмы бесполезной,

горна горлом – из чёрной земли,

глыбы угольной, жилы железной.

Лейся, родина, чтобы успеть

нам бессмертью посильную лепту

донести: или песню допеть,

или души омыть для молебну…

Корни крови пронижут гроба,

воскрешая истлевшие лица,

и польёт, голуба-голуба,

из очей их живая водица.

***

На перемену погоды

Грянули хоры ворон,

Словно бы марши свободы

Взмыли во мгле похорон,

Словно февральские кроны

Прянули жестью листвы,

И на пустые перроны

Пали пласты синевы.

Это прощанье Славянки

Ангела вывел фагот,

Это парадные склянки

Рында "Варяга" поёт.

В лютом мороза предместье,

Где я победу ковал,

Здравствуй, луча перекрестье,

Влага, что бьёт наповал!

***

Вдоль Нарымского края я ехал осеннею мглой,

Обь свои берега вышивала морозной иглой.

Над стальною водою кружили снежинок рои,

И вели за ледовую власть затяжные бои.

По Могильному мысу на волю – из плена болот,

По мобильному зову к любимой летит Ланцелот.

Ах, куда мне до этого рыцаря, скоро зима,

На Кудыкину гору пора, где тюрьма да сума.

Там олонецкий старец грустит на проклятом яру,

Там пытаются продемонстрировать смерть на миру

Добровольцы седые призыва советских времён,

А бойцы молодые слагают обрывки знамён

У подножия века, где накрепко погребены

И невинные души, и мощи великой страны.

И уже на стремнине то место, где в лютой ночи

Пели ангелы жертвам и черпали смерть палачи.

ПЛЕТЬ

Молчи, сплетай хвосты камчи

Жгутом тяжёлым, сыромятным,

Безмолвьем, только миру внятным,

Боль пустоты перекричи.

Молчи, ещё в густой ночи

Не смолкли блеянье и топот,

Ещё не завершился опыт

Свобод в империи Джучи.

Молчи. И вновь во тьме сучи

Кошму разодранных столетий,

Вплетай свинчатку в тело плети

И угли шевели в печи.

Молчи, молчи, пока лучи

Сумеют степь дугою выгнуть,

Чтоб тень свою тебе настигнуть

Убойным посвистом камчи.

***

Подресничного солнца излучины,

шорох радужных крыл,

свист и щёкот, ещё и ещё, или кажется: Врубель полуденный

и сирени спиртовое облако,

и из лодки кисейная барышня,

и из лучшего, многоочитого

ясноглазого синего купола

некто светел нисходит

неслышимо

с чашей налитой

до краёв,

до Пасхального пламени,

что сквозит из пелён опадающих…

Полдень полон.

А лето наполнено.

Чуть шагнём – и прольётся, покатится.

Аллилуйя!

Будь славен. Удастся ли

свидеться в Духов день через лето опрокинутое?

Славен будь.

***

Пузатая луковица золотистая размером с кулак,

катается в эмалированной чашке, слегка потрескивая,

не стискивай сердце нежностью, милая,

это прощанья знак

или просьба прощенья, что лезвием начертала Лесбия.

Удостой меня милости посередь Великого поста,

уже не до страсти-ревности, не до раскатов огненных:

как я люблю, когда улыбаются тихие твои уста,

львиною ленью в ласковых иероглифах…

Белое тело капусты, оливы ток,

печь духовая веет овсяной сутью, идеже хощет,

храм за окном в круговерти снежной, и мартовский кровоток

душу, как рубаху льняную, в полынье полощет.

Скоро-скоро, родная, и солнце вылупится, и горелуковая шелуха

золото и смирну отдаст для воскресной славы,

и поплывут на Восток куполоподобные облака

средь колокольного неба – царственно и многоглаво.

САД КАМНЕЙ

В застуженном буранном Барнауле,

где в старом доме на скрипучем стуле

гарцует хитромудрый Родион,

я выяснил, что время обратимо,

когда любовью плавится рутина

и мрамору велит Девкалион

стать плотью духа... Истина на срезе,

во чреве числ, в борении поэзий,

где поперёк потока – меч и луч,

тогда прозрачна яшма с турмалином,

тогда нефрит в родне с аквамарином

и сердолик мой, как слеза, горюч.

В саду камней, где кровью самоцветов

пронизан сон вопросов и ответов,

где до сих пор присутствует Эдем,

мне Родион, привратник и хранитель,

всё говорит про тихую обитель –

мерцалище решённых теорем.

Буран гудёт, край крыши завихряя...

Я, Геродот пред образом Алтая,

смотрю через текучий минерал

на Древо Жизни – крону Бай-Терека,

его листва – завет иного века,

где никогда никто не умирал.