Газета День Литературы # 180 (2011 8)

Николай ПЕРЕЯСЛОВ ПРАВО НА ДЕРЗОСТЬ

Размышления над неконсервативным литературным журналом "Вольный лист" (Омск, 2011, выпуск 6)

"Вольный лист" – название символически очень прозрачное, в нём отчётливо прочитывается стремление к той свободе от всех видов цензуры, о которой ещё с пушкинской поры мечтали российские мастера слова. Вольный лист – это символ самой литературы, представляющей собой один из способов человека реализовать своё право на свободу творчества, возможность выразить душу максимально близкими ему способами и средствами.

Принцип свободы творчества предлагает исходить из того, что наличие любых запретов на темы или изобразительные средства, с одной стороны, ограничивает возможности самовыражения автора, а с другой – лишает общество подлинно художественных произведений, не созданных из-за действия всевозможных табу. Поэтому, с точки зрения сторонников принципа свободы творчества, возможность творчества без ограничений намного более ценна, чем политические или моральные принципы, для соблюдения которых свободу творчества приходится ограничивать.

Из-за этого принцип свободы творчества находится в достаточно сложных и неоднозначных отношениях с общественной моралью, религией и государственной политикой, довольно часто порождая конфликты между свободными художниками и государством или – между независимыми творцами и представителями официального искусства.

Вот и в отношении выходящего в Омске неконсервативного литературного журнала "Вольный лист" мне было сказано некоторыми из моих коллег по Союзу писателей России, что это – "сплошная мерзость, которую не стоит даже брать в руки", так как в ней, дескать, полно матерщины и бездарности. Но то ли в моей памяти прозвучало эхо "Вольности" Пушкина и Радищева, то ли сработала давняя привязанность к российской провинции, которую я, будучи секретарём Правления Союза писателей России, уже лет пятнадцать как опекаю, обозревая выходящие там издания и книги, – но я всё-таки перешагнул через заботливое предупреждение моих товарищей и взял в руки присланный из далёкой Сибири шестой выпуск столь подозрительного журнала. И не отложил его, пока не дочитал до конца…

Литература – это не просто стремление высказать свои идеи и мнения, вложив их в уста вымышленных героев или выстроив в стройные строчки рифмованных стихов. Литература – это ещё и извечная попытка разорвать путы существующих культурных, идеологических и художественно-стилевых канонов, связывающих вольный дух творца, это неудержимое желание быть непохожим на других, сказать своё личное слово в искусстве, обрести собственный творческий голос, найти своё место, независимый путь и стиль в текущем литературном процессе. Это нескончаемый поиск новизны исследуемых тем и выразительных средств, и потому мне откровенно скучно читать те литературные издания, где этот поиск давно прекратился, где всё стало заранее предсказуемым и навевает только тоску и скуку. Я прекрасно понимаю, что стремление к постоянному реформированию чего бы то ни было, включая литературу, таит в себе очень много опасностей и, тем не менее, я всё равно не перестал любить творческую дерзость и порыв к новизне, вновь и вновь ожидая встретить под обложкой каждого незнакомого мне издания кипение живой литературной жизни.

Именно это и ожидало меня в шестом выпуске неконсервативного омского журнала "Вольный лист", главной отличительной чертой которого от столичных журналов-"толстяков" является молодая творческая дерзость и стремление к поиску своего собственного пути в искусстве. Признаюсь, я с опаской начинал читать каждого нового автора, ожидая наткнуться на предсказанную моими коллегами ненормативную лексику, но, к своему удовлетворению, не обнаружил в журнале ни одного матерного слова. Не скажу, чтобы я был таким уж нравственным пуританином – в молодые годы мне довелось поработать и шахтёром в Донбассе, и геологом в Забайкалье, так что я слышал такие слова и выражения, каких не найдёшь ни в одном словаре ненормативной лексики, – но наряду с этим я помнил ещё и святоотеческое предание о том, что от каждого произносимого нами вслух или мысленно матерного слова Матерь Божия на небесах до крови кусает Свои святые уста, а мы ведь знаем, что Россия – это дом Пресвятой Богородицы, ну так как же мы можем рассчитывать на Её помощь, если сами своими матами вбиваем клин между нами и нашей небесной Заступницей?.. Хотя в литературе и не должно существовать ни запретных тем, ни запретных слов, к использованию инвективной лексики всё равно нужно подходить крайне осторожно, употребляя её только там, где она в высшей степени художественно оправдана, а не является средством нарочитой бравады и эпатажа.

И, если употребление матерщины ещё допустимо для литературных персонажей с низким уровнем культуры (к примеру, в устах персонажей криминального плана маты звучат хотя и грубо, но, по крайней, художественно мотивировано и естественно), то сам автор должен уметь выражать свои мысли, идеи и чувства общепринятыми в обществе выражениями, не оскорбляя внутреннего слуха своего читателя.

К счастью, "Вольный лист" № 6 оказался свободен от матерщины, да и вообще, как мне показалось, мои омские друзья абсолютно напрасно оттолкнули от писательской организации это весьма небезынтересное издание, объединяющее вокруг себя отнюдь никаких не бездарей, а, пускай и не похожих творческим выражением лица на Четверикову, Ерофееву-Тверскую, Трегубова, Балачана и других членов Омского отделения СП России авторов, но всё же откровенно талантливых и дерзких поэтов и прозаиков, полных бьющего через край творческого горения, к сожалению, уже давным-давно утраченного некоторыми (если не сказать: многими) из моих коллег по Союзу писателей России.

Согласен, ещё не всё в произведениях авторов "Вольного листа" как следует отточено и отшлифовано, но атмосфера творческого поиска здесь более чем налицо, и назвать бездарными такие строчки, какие встречаются в стихах Дарьи Решетниковой – "и ретро запульсирует, искрясь, шипеньем антикварным и домашним; поговорим с тобой о дне вчерашнем, что плохо ловит сотовая связь", или такие образы, как в ритмической прозе Ольги Клим – "дух сигаретного дыма завязан галстуком", у меня лично не поворачивается язык. Скорее, тут впору говорить о некоем переизбытке неупорядоченной творческой энергии, близком по духу поэзии Маяковского и Бурлюка времён их учёбы в Школе живописи, ваяния и зодчества, что просто само бросается в глаза при чтении стихов Ивана Тарана (он же – главный редактор журнала "Вольный лист"): "Люди из автобуса текли блевотиной – Вот что увидел тот, кто ищет. Колыхались мясами жирные уродины – Кусочки извергнутой пищи…"

Читая эти переполненные немотивированной агрессивностью строки, я подумал, что Ивану было бы совсем нелишне вспомнить о том, что Маяковский и Бурлюк адресовали свои стихи совсем не тому классу, который ездит в автобусе – их адресатом были те, кто разъезжает в авто и "прожигает за оргией оргию" в дорогих ресторанах, а в сегодняшних переполненных автобусах ездят самые обычные простые люди, ничем не заслуживающие того, чтобы русские поэты обзывали их ради красного словца "уродинами". Это ведь не о трудящемся классе, а о завсегдатаях московских кабаков писал Владимир Владимирович в своём знаменитом "Нате!", так похожем внешне на строчки Ивана Тарана: "Через час отсюда в чистый переулок вытечет по человеку ваш обрюзгший жир, а я вам открыл столько стихов шкатулок, я – бесценных слов мот и транжир…"

Желание подправить ту или иную строчку в произведениях авторов "Вольного листа" возникает практически постоянно, это касается даже тех стихов, которые мне откровенно понравились, как, например, следующее стихотворение Дмитрия Соснова:

Тишина…

И мне Христос подскажет:

"Делай так, как сердце повелит".

Каждой строчкой, строчкой своей каждой

Я к Нему, как листья повилик,

Припадаю. Благодати свежей

Нынче у меня велик запас.

Кто от слов моих меня удержит,

Если их благословляет Спас!

Думается, что автору (особенно, если он уверен, что его стихи "благословляет Спас"), было бы совсем не лишним заглянуть в любую из имеющихся под рукой или же вывешенных в Интернете энциклопедий, чтобы узнать, что повилика – это трава, которая не имеет корней и листьев, а состоит единственно из нитевидных или шнуровидных стеблей желтоватого, зеленовато-жёлтого или красноватого цвета, которыми она обвивается вокруг растения-хозяина, внедряет в его ткань присоски-гаустории и питается его соками. Так что строчка о "листьях повилик" требует элементарного литературного редактирования, не такого уж, на мой взгляд, и сложного, а, между тем, она оказалась напечатана в журнале в сыром и дающем почву для пародий варианте.

Всё это говорит о том, что авторам "Вольного листа" была бы в высшей степени полезна работа над своими текстами в какой-нибудь серьёзной литературной студии под руководством опытных мастеров слова, однако именно к мастерам (особенно, к членам Омского отделения СП России) у редактора журнала и его друзей просматри- вается крайне предвзятое негативное отношение. Открещиваясь от возможности учиться у своих старших товарищей, Иван Таран в статье об омском литературном объединении под руководством Н.М. Трегубова восклицает: "Быть поэтом нельзя научиться. Поэтому я не принадлежу к так называемой "омской поэтической школе" (отличительным признаком которой, видимо, является провинциальное убожество). Тем более, что стыдно брать даже хоть какие-то уроки у дилетантов из омского отделения Союза писателей России, имеющих наглость называть себя учителями…"

Отрекаясь от принадлежности к "омской поэтической школе", молодой поэт словно бы не понимает, что этим он автоматически отгораживается не только от своих сегодняшних коллег по литературе, но и от духовной связи с такими мастерами прошлого как Леонид Мартынов, Павел Васильев и другие омские поэты, из-под пера которых, должен заметить, выходило не одно только "провинциальное убожество". Литература жива именно преемственностью творческих поколений, передачей эстафеты мастерства от старших – к младшим и ответным привнесением энергии творческого поиска молодыми.

Я не знаю, кто виноват в сложившемся на сегодняшний день противостоянии между "Вольным листом" и Омским отделением СП России, но эта ситуация мне откровенно не нравится. Несмотря на все замеченные мною выше недостатки в произведениях тех, кто группируется вокруг издания Ивана Тарана, на страницах его журнала кипит давно не наблюдаемая мною даже в толстых столичных изданиях живая литературная жизнь, идёт кипение страстей, ведётся поиск новых литературных стилей и направлений. Здесь всё пульсирует творческой энергией, авторы "Вольного листа" буквально живут литературой, чего я, к сожалению, не могу сказать даже о многих из тех, с кем мне доводится общаться в стенах Правления моего родного Союза писателей и на различных литературных мероприятиях.

Не скрою, мне показались абсолютно ненужными и мешающими творческому процессу те не скрываемые ожесточённость и озлобленность, которые исходят от Ивана Тарана, Николая Березовского и отчасти некоторых других "вольнолистовцев" в адрес руководства Омского отделения СП России, но непосредственно сам литературный дух журнала меня очень порадовал, хотя, повторю, уровень многих произведений просто-таки требует их серьёзного обсуждения на творческих семинарах и профессионального разбора литературными мастерами. К примеру, мне показалась необычайно важной статья Анастасии Орловой "Футбол – индикатор нашей государственной политики", анализирующая причины того, почему СССР, считавшийся одним из футбольных государств мира", превратился сегодня в футбольное посмешище, не воспринимаемое практически ни одной футбольной страной в качестве серьёзного спортивного соперника. Отрадно осознавать, что в далёкой сибирской глубинке кого-то волнуют темы общегосударственного значения, не поднимаемые даже столичными публицистами. Хотя ослабление футбольного (да и вообще – спортивного) духа в сегодняшней России носит характер такой же всенародной, хотя пока ещё и не осознанной нами трагедии, как и крушение национальной русской идеи.

Обращают на себя внимание и почти ленинские заметки-тезисы Тимура Соколова "Сборник современных задач", многие из которых способны быть развёрнутыми в серьёзные литературоведческие, политологические или социологические исследования на уровне глубоких статей, а то и диссертаций. Вот, например, весьма лаконичная запись под № 1: "В 1889 году на этом месте был храм. В 1929 году – уже исполком. В 1999 – здесь появилось казино. Постройте кривую и определите тенденцию". На первый взгляд, это всего лишь остроумная аксиома, не без тенденциозности сконструированная таким образом, чтобы получить заведомо прогнозируемый автором результат. Однако попробуйте спроецировать эту аксиому на историю отечественной литературы, и вам станет не по себе. Беспристрастный взгляд в прошлое показывает, что практически весь путь искусства – это иллюстрация к поговорке "слепцы ведут слепых", и даже самый беглый анализ его развития даёт понять, что в течение многих лет существования литературы, живописи, музыки, а позже – и кино в них совершалась тихая, но очень принципиальная в качественном отношении подмена. Анализируя то, как видоизменялся нравствен- ный знак главного героя, просто невозможно не заметить той антиэволюции, которая происходила во все эти годы с главным героем самых массовых видов искусства – книг и фильмов.

Первоначально главными персонажами искусства выступали стопроцентно положительные герои: витязи, борющиеся за правду, справедливые князья, былинные богатыри, герои различных сражений и так далее. Эта линия была продолжена в искусстве книгами и фильмами о воинских подвигах и самоотверженных поступках различных положительных персонажей. Потом явились "лишние люди" вроде Онегина, Печорина, Обломова и им подобных. Затем начали появляться всевозможные разрушители стабильности (борцы с несправедливостью и бунтари против власти) – Робин Гуд, Дубровский, Зорро, Овод, Фёдор Раскольников... Бунтарей и борцов с государством сменили симпатичные аферисты вроде Павла Ивановича Чичикова, Остапа Бендера, героя Андрея Миронова из фильма "Бриллиантовая рука", Джека Воробья, "братьев" Сергея Бодрова, а потом и ввалившиеся толпой в искусство братки – "крёстный отец" дон Карлеоне, герои фильма "Бригада" и множество других аналогичных персонажей современных книг и фильмов.

В этом же эволюционном ряду находятся Трус, Балбес и Бывалый, Волк из "Ну, погоди!", герои песен Высоцкого и многочисленные "симпатичные уроды" – Чудище из сказки Аксакова "Аленький цветочек", лермонтовский "печальный Демон, дух изгнанья", знаменитый Фантомас, Парфюмер Патрика Зюскинда и т.д..

К 2010 году мир заполонили фильмы о героях "сумерек", и на экраны в массовом порядке вылезли вампиры. О них и раньше писали такие авторы как Стивен Кинг и даже снимали фильмы, но при этом вампиры изображались как стопроцентно отрицательные персонажи, нечисть, а с фильма "Сумерки" эта тенденция изменилась, и вампиров начали показывать как этаких невинных красавчиков, жаждущих большой настоящей любви, и что самое страшное – этой любви заслуживающих.

Думаю, не составит большого труда продлить этот ряд дальше, чтобы предвидеть, какая категория персонажей станет доминирующей в искусстве завтра. Она уже опробована Булгаковым в его знаменитом романе "Мастер и Маргарита", на авансцену которого выведен сам Сатана-Воланд – конечно же, предельно обаятельный, умный, справедливый (!) да ещё и окружённый свитой симпатичнейших остроумных героев…

Такова вкратце картина того, как эволюционировало искусство, пройдя путь от положительного героя, боровшегося с нечистью, до водворения на его место представителей этой самой нечисти. И всё это тихой сапой входит в нашу сегодняшнюю жизнь, распрограммируется в ней и превращается в нашу реальность. Так что не будет, наверное, большой неожиданностью, если однажды, вместо завершающих очередную картину привычных титров "конец фильма", мы увидим вспыхнувшую на экране надпись "конец света". Это будет печально, но заслуженно…

Вот на какие серьёзные размышления наводит беглая, на первый взгляд, запись в "Сборнике современных задач" Тимура Соколова, помещённая в самом конце полукустарного литературного журнала "Вольный лист", почему-то очень не любимого членами Омской писательской организации СП России.

Хотелось бы сказать ещё несколько слов о притче Ксении Кравченко "Сокровенные выси", герой которой, проведя полжизни в подземелье, выходит в залитый солнцем мир и даже не щурит глаз, тогда как в реальности он тут же ослеп бы, и притча могла получить совсем другое истолкование. Хотелось бы поспорить с Евгением Бардановым по поводу его оценки стихов замечательного поэта Олега Клишина и вообще о правомерности избранного им принципа анализа стихов, основанного единственно на сухом схематичном подходе, не учитывающем, в первую очередь, того, куда ведёт поэт душу своего читателя – к спасению или же к погибели, и во имя чего творит он свои образы, а уже потом – какими художественными средствами он добивается своих целей. Нельзя не учитывать при критическом разборе и того, какую традицию продолжает поэт своим творчеством, в русле какой поэтической "школы" он работает.

Хотелось бы также поговорить с Алексеем Абраменко о правомерности самоустранения поэта от необходимости решения жизненных проблем, о его роли пассивного созерцателя, отвергающего реальное участие в жизни. Да и позиция самого Ивана Тарана тоже заслуживает серьёзного разговора – ну можно ли бесконечно кружить вокруг темы смерти, как ребёнок вокруг оставленного отцом посреди комнаты ружья, не ведая, заряженное оно или нет? Литература в состоянии целительно воздействовать как на психику самого автора, так и на атмосферу окружающей его эпохи, она имеет свойство распрограммироваться в реальные события и исторические тенденции, вот и надо с помощью художественного слова направлять историю по нужному нам пути, формируя тем самым наше завтрашнее будущее.

Это удивительно, но маленький провинциальный журнальчик откровенно самопального вида с тиражом всего 500 экземпляров заставил меня думать о стольких вещах, о скольких уже давно не заставляли думать даже такие флагманы отечественной литературной периодики как "Новый мир" и "Наш современник"! Ему ещё очень многое надо преодолеть, чтобы стать настоящим явлением в нашей культуре – выработать собственную концепцию издания, избавиться от декларируемого Иваном Тараном "прохладного отношения к общественной морали", научиться принципи- альному отношению к отбираемым для публикации текстам, а главное – избавиться от мешающей нормальному развитию творчества озлобленности и враждебности по отношению к "официальным" писателям Омска. Хотя, должен заметить, что и Омской писательской организации в свою очередь тоже необходимо искать шаги по сближению с "вольнолистовцами", так как она всё же выполняет в литературной жизни своего региона функцию "старшего брата", а значит, должна быть намного мудрее и вместе с тем щедрее на добро и на заботу в отношении литературной поросли. Даже если эта поросль и раздражает её своей непохожестью.

Название "Вольный лист" имеет ведь ещё одну трактовку – это лист, оторвавшийся от родной ветки и уносимый ветром в наполненное холодом никуда. Помните, у Лермонтова есть стихотворение про дубовый листок, который "оторвался от ветки родимой и в степь укатился, жестокою бурей гонимый"? Засох-то ведь он, в конце концов, без связи с родным деревом и "увял от холода, зноя и горя" на далёкой чужбине. А значит, мы должны быть внимательными к каждому листу на дереве нашей литературы, даже к вольному и норовящему быть не таким, как все остальные листья на дереве. Пусть он растёт уникальным, у него есть это право – на дерзость. Главное, чтобы и дерево, и лист помнили, что они питаются соками из одной – одинаково родной для них – почвы.