Петр Калитин ДЬЯВОЛ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ



Художественная литература в России всегда отражала недоступные другим сферам творчества и потому, можно сказать, "апофатические" толщи и бездны бытия. Именно в этом заключается, на мой взгляд, и всемирно признанное в своей исключительности значение русской классики XIX века. Но вот в ХХ веке начал утверждаться, а в настоящее время только усиливаться, иной, неклассический характер литературной "апофатики" в России, связанный с эсхатологическими открытиями и, представьте себе, будничным обживанием россиянами самого небытия, разумеется, в n-й — метафизической — степени. И воистину в дьявольском измерении.


В своей краткой статье я смогу обрисовать лишь эскиз этого принципиально нового, неклассического и, если хотите, антибытийного, антионтического феномена. Для его адекватного осмысления придется, как минимум, расстаться с одним из самых закоренелых большевистских предрассудков, который приписывает известным событиям 1917 года краеугольное положение в российской истории ХХ века и тем самым обрекает ее на заведомо упрощенную, поверхностную, но зато весьма привычную и комфортную интерпретацию в стиле какого-нибудь красно-белого платочка или гроба. В стиле советско-антисоветского и официозно-диссидентского литературно-критического целомудрия.


Но в том-то и дело, что российская история в ХХ веке может быть понята должным образом лишь исходя из метафизической, точнее, апофатико-метафизической парадигмы, поскольку с Россией в ХХ веке произошла именно метафизическая катастрофа, и февральско-октябрьские революции явились не более чем гнидами в ее чудовищно-горгонных и эсхатологических волосах, правда, гнидами всем видимыми, узнаваемыми, но, повторюсь, отнюдь не перводвижущимися и смыслополагающими.


Надо подчеркнуть, что русская литература в начале ХХ века, в свой так называемый "серебряный" период, сразу уловила эту разразившуюся в стране катастрофу, уловила, думаю, не без легкой руки позднего В.С. Соловьева, который, как известно, напрочь отверг право отдельного человека во всей его естественно-необоженной и греховной эгоцентричности на собственное бытие. Но, увы, было поздно. Россия с полного пореформенного разгона уже скакнула в свое историческое естественно-необоженное самобытие под эгидой самых благих и гуманистических намерений. 1914 год только оттенил этот скачок — в никуда. 1917 год оттенил его — в ад, тем более вторично.


О подлинной неизбежности, органичности и современности такой метафизической метаморфозы: из бытия — в ничто — как раз и писали ведущие русские писатели Серебряного века. Соблазн эгоцентрического, самобытного и по сути дьявольского ничто был раскрыт ими в до сих пор поражающей нас непосредственности, обыденности и — актуальности. Архиположительная и, казалось бы, живительнейшая "апофатика" была доведена ими даже до "дневниковой" (по Л.Андрееву), "недотыкомной" (по Ф.Сологубу) и "глухонемой" (по М.Волошину) зримости и наглядности.


[И] на исходе сроки ваши:


Вновь проклят старый мир — и вновь


Пьет Сатана из полной чаши


Идоложертвенную кровь! —


писал в 1916 году в стихотворении "На исходе" Иван Алексеевич Бунин.


А потом были "Окаянные дни", а потом под "Солнцем мертвых" И.С. Шмелева родился "Роман с кокаином" (Н.Агеева), "Мастер и Маргарита" (М. А. Булгакова), и произошел "Распад атома" (Г.Иванова)… Русская литература обрела неклассическое "апофатическое" совершенство, как на духу раскрыв катастрофу гуманистического и естественно-необоженного "самобытия", его заведомо дьявольский экзистенциал. Вдруг стало понятно, что Россия в ХХ веке, преисполнившись смертной тоски и скуки от своих пореформенных темпов роста, учинила себе собственноручный — страшный — самосуд, в авангарде которого, конечно же, не могли не возникнуть комиссары. И если уж говорить об их значимости метафизически, то здесь нельзя не отметить действительно гениальный шедевр большевизма: мавзолей вместо самого антихриста. Этакое вечно живое и настоящее ожидание его воцарения, так что грядущему Христу и некого было бы свергать. Каждый из советских людей превращался в маленькую антихристову крепость по образу и подобию мавзолея. Утверждался никем из людей не победимый — поголовно-демократический — антихристианский мир. Торжествовала почти абсолютно богооставленная и, следовательно, действительно оригинальная историческая реальность во всей ее внутренней — "апофатико"-дьявольской — сути. Но — никому более. Если только — одному Богу.


И литература соцреалистического образца достойно воплотила эту уникальную богооставленность, благо, у ее истоков стояли, мало сказать, ницшеанствующие босяки Максима Горького — стояла вся дьяволоносная и наглядно-"апофатическая" традиция Серебряного века с ее внешне — и внутренне (в случае с тем же М. А. Булгаковым) — эмиграционными сполохами 1920–1930-х годов.


Скоро будет 100-летний юбилей со дня рождения А.А. Фадеева, и поэтому я хотел бы напомнить вам его творчество, особенно роман "Молодая гвардия", в качестве неоклассически-совершенного примера изображения уникальной советской богооставленности. С каким неподдельным и исторически аутентичным бесстрашием идут юные молодогвардейцы на смерть! Что это: обычный героический и мужественный акт или все-таки нечто иное?! И вот при деидеологизированном, не поверхностно-упрощенном и не советско-антисоветском прочтении фадеевского романа начинаешь осознавать, что это иное, и очень иное. Ведь его бесстрашные герои настолько уверовали в непоколебимость и бессмертие своего антихристианского мира, что для них уже напрочь исчезает всякий страх и сама перспектива личной, собственной смерти. Они просто знают о своей вечной жизни на этой земле — по образцу и подобию мавзолея. По образцу и подобию любого надгробия и камня. Но моя метафизическая интерпретация ни в коей мере не отменяет и обычный, можно сказать, классический героизм молодогвардейцев — достаточно вспомнить сцены их пыток! И тем не менее, по существу, они погибали без экзистенциального ужаса, как потом и сам А.А. Фадеев.


Как видим, соцреалистическая литература осуществила конгениальный прорыв в n-ные бездны почти абсолютно богооставленной России, раз навсегда неоклассически — совершенно запечатлев без преувеличения уникальный "апофатический" опыт советского человека и вообще советской истории; опыт, о котором во все времена мечтали великие религии посвящений, преображаясь в своих мистериях и таинствах лишь на какие-то бессмертные миги; опыт, сумевший на целые 70 лет заклясть свое, мало сказать естественно-необоженное — антихристианское — ничто как вечно живое и настоящее самобытие (без кавычек). Вопреки самому же себе. Вопреки своей органической эсхатологичности. Вопреки собственной дьявольской "традиции" смертоносности, не менее конгениально и неклассически отображенной в русской литературе Серебряного века с ее последующими эмиграционными сполохами.


Да, соцреалистические писатели показали нам как бы послевзрывную, осевшую картину метафизической катастрофы в России ХХ века, наказанной, как христианская страна, за свой человекоугоднический и "архиблагой" грех непокаянного "самобытия", наказанной — не столько провиденциальным историческим ничтожеством (особенно — в период развитого социализма), сколько провиденциально воплотившейся утопией: выстроенной безо всякой — даже дьявольской! — духовности жизни — жизни при почти абсолютной богооставленности, а также — при дьяволооставленности, то есть без дьявольских наглядных бытийно-небытийных метаморфоз и разверзающихся бездн, словом, без самой метафизической катастрофы во всей ее яви (не сути!). Вот почему советский человек вынужден был заполнять собой образовавшуюся пустоту и Божественного и дьявольского топоса, впадая или в "божественное", или в "дьявольское" кумиротворение, причем не важно — в лице себя, любовницы или товарища Сталина. Но если с "божественным" — положительным — аспектом мы еще более-менее знакомы благодаря тому же А.А. Фадееву и в целом соцреалистическому официозу, то второй — дьяволооставленный — требует не одной непосредственной критической обработки.


Опять же из-за краткости моей статьи я ограничусь лишь ключевыми характеристиками дьяволооставленного и откровенного, если не чистосердечного в своей разрушительности, идолопоклонства, вернее, самообожествления. Речь пойдет об "апофатических" героях-шатунах Ю.В. Мамлеева и сравнительно молодого (год рождения — 1956) прозаика Сергея Сибирцева. В их книгах уже не нуждаются ни в каком руководстве, даже дьявольском. Здесь потомок Адама уже запросто питается, действительно воспитывается самим собою (один из персонажей "Шатунов" Ю.В. Мамлеева) или дружелюбно беседует с зарезаемой им, агонизирующей жертвой (главный герой романа "Государственный палач" Сергея Сибирцева). Я думаю, дьяволу, при всей его изощренности, ей-ей, не хватило бы той силы воображения, которую демонстрируют наши писатели при рассказе о своих дьяволооставленных героях. И если бы это были только фантазии! Современные криминальные "летописи", ведущиеся в средствах массовой информации России, только подтверждают обыденность и нормальность, увы, не выдуманных шатунов. Дьяволу остается проникнуться завистью не к одному Богу, но и к сегодняшним россиянам.


Таким образом, дьяволооставленная "апофатическая" литература вновь и вновь напоминает нам, что метафизическая катастрофа в России — продолжается — несмотря на ее соцреалистические, а теперь и постсоветские, точнее, постмодернистские заклятия, несмотря на ее положительную явь, скажем, у Н.А. Островского или Виктора Пелевина. Вопреки себе. Вопреки своей, пусть мавзолейной, но смертности.


Опыт, страшный, эсхатологический опыт по отрождению в России почти абсолютно Богооставленной и потому почти самобытной (без кавычек), дьявольской истории не может не закончиться, и порукой тому служит как раз дьяволооставленная "апофатика", которая преодолела эсхатологическую наивность метаморфозной, бытийно-небытийной или просто Богооставленной и дьявольски наглядной литературы в стиле Ф. Сологуба или М. А. Булгакова — с ее хотя бы самой последней, но плавучей соломинкой именно дьявольского "спасения" и самообожествления. С ее хотя бы самой падшей, но живительной иллюзией так называемой духовности. Нет, дьяволооставленные "апофатики" не ищут в ничто никакого ницшеанского и горьковского виадука, и их герои вдруг самоотверженно преображаются — вплоть до христиански мученического успокоения! — лишь в результате унизительнейшего "опускания", как, например, случилось с "привратником "Бездны" Сергея Сибирцева.


Крайности сходятся. Тотальный отказ от всякой духовности оборачивается первохристианской ментальностью, если не святостью. Антихристианское укоренение в своем естественно-необоженном и почти действительном самобытии вдруг взрывается поднятыми вврех и почти райскими корневищами "само-не-бытия", или "н-ести" (антиномического единства онтической "ести" и антионтической "нести" нашего гуманистического и, разумеется, естественно-необоженного я).



P.S. Исходя именно из этой — христианско-креационистской — метаморфозы: из ничего — н-есть — я выбрал "апофатическое" определение для моего метафизически-критического выступления. Термин же "нигилизм" — слишком поверхностен и, я бы сказал, социологически-марксичен для постижения неклассических российских бездн ХХ века, да и века наступившего.


P.P.S. Исходя именно из христианского потенциала дьяволооставленной "апофатики" я и сам, как прозаик и поэт, варюсь в ее "вос-питательном" котле: "н-ести" (между прочим, мой неологизм). Может быть, "Вопреки себе" (таково название моей философской драмы, вышедшей в издательстве Литературного института в 1998 г.).



Господи! Я грешен


До последних дней.


Совершенный скрежет —


Только для теней.


Я же пресмыкаюсь


На бытийном дне.


В главном-главном каюсь:


Жив. Живуч. Вполне.


Господи! Помилуй.


Господи! Прости…


Остаются силы


На твоем пути.


(журнал "Поэзия", № 3-4, 2000 г.)

Загрузка...