Газета День Литературы # 65 (2002 1)

Виталий Ахрамович ПАВЛИНЬЕ ПЕРО

Кособокая и как бы припертая к невидимости избушка принадлежала старенькому, с лучистым лицом деду. Разноцветными мордами — свекольными, морковными или баклажанными — местные жители воспринимали мысли деда, как Невменяемую Вечность.

Им казалось, что он бессмертен, а потому вовсе о нем и не думали. Некая извечная тыквенность отличала местных от деда. И дед был без лица, а с освещенной отреченностью вместо него. Все знали достоверно, что дед в рот никогда ничего не закладывал и не совал, а у других во рту всегда что-нибудь похрустывало да почавкивало, а в брюхе урчало, как в душе. Оттого все обитатели жили по грядкам или в хлеву: обеспокоенность пожевывания делала соседей непрестанно трудолюбивыми. Дед относился к односельчанам, как к самопоедающей себя репе. Сам же был бесконечно озадачен: в незапоминающей себя юности дед видел раз перо, павлинье перо. С тех пор оно напрочь лишило его простоты и песенности — образ пера чаровал и не отпускал взор его души. Полжизни старательно рубил топором, страдалец, из поленьев копию одолевающего казуса, то самое, потрясшее навсегда сознание павлинье перо. Полжизни рубал дед портрет пера, а потом понял ошибочность своего нутра и приступил иначе. Он поставил перед перекошенным от обреченности крыльцом своей неказистой окраинной избенки узловатую, но свежую, как невеста, березовую культю, сам пристроился на крыльце против, шагах в трех. И весь собрался в единую мысль: он заставлял себя узреть внутри полена павлинье перо. Благодаря усилиям и времени перо внутри полена становилось все отчетливее, а однажды наконец оно так внятно взглянуло своим пронзительно-изумрудным оком изнутри полена, что с дедом сделался катаклизм — он окончательно потерял себя и мир. Отшельником взирал он на зеленеющее око и уже перестал понимать, кто на кого взирает. Тогда случился другой катаклизм. Отшельник ощутил себя тем самым зеленым оком на пере. Весь в себе съежился. И вдруг оказался текучим. И вытек сквозь кружок изумрудности насквозь. Дед обнаружил себя по другую сторону, за поленом, что понять было невозможно... Впрочем, дед никогда не был склонен к пониманию. Его просто озадачил вопрос: "Как быть?", обойти ли чурку своим ходом или протечь назад, как втек.

Когда дед попробовал спросить совета у односельчан, то их не оказалось. По деревне мытарились одичавшие от безлюдства громадные овощи и, натыкаясь по временам друг на друга, пожирали скопом одного или нескольких. Дед довольно скоро сообразил, что совета по своей загадке не получит, и решил самостийно перетечь назад, как втек. Потому как подобное любит — клин клином. Научился он втекать и вытекать, и стало ему беспредельно скучно. Скучал дед, скучал, а потом прикинул: "Ну чаво этаво?" И перестал быть текучим, а засел внутри зеленого, как весна, дыро-глаза навечно. И сидит себе по сей день в березовой чурке. Сам, как павлинье перо, в тихой неслышной радости. И поленце не гниет от времени, а как бы даже узловатостями своими берестяно улыбается.