Газета День Литературы # 67 (2002 3)

Петр Калитин О РУССКО-ЕВРЕЙСКОМ ТОЖДЕСТВЕ ИЛИ АБСУРДЕ

Вот уже более полугода прошло с момента появления на книжных прилавках России постоянно первенствующего интеллектуального бестселлера "Двести лет вместе" — число его продаж, судя по всему, давно превзошло пятидесятитысячную отметку и продолжает неуклонно увеличиваться каждый день. Уже одно это, пусть и маркетинговое, обстоятельство должно было бы вызвать самое пристальное внимание со стороны наших аналитиков, публицистов, а также специалистов по русской идее. Ведь что получается? — сегодняшняя образованная и, если хотите, интеллигентская Россия вдруг не менее дружно, чем во времена горбачевской перестройки, набрасывается и прочитывает буквально за день-два книгу, посвященную обстоятельному показу двухсотлетней совместной жизни русского и еврейского народов — почему? Почему именно такая тематика объединяет в феноменальном и неподдельном интересе к себе и левых, и правых, и центристов — всех, кому еще хочется остаться мыслящими россиянами??

Конечно, дело не в имени главного редактора этой книги А.И.Солженицына, вернее, не просто в нем. За последние годы единственный оставшийся в живых лауреат Нобелевской премии по литературе среди русских писателей достаточно отстранился от интеллигенции как несомненный классик, но главное — как вполне предсказуемый автор. И вдруг — "Двести лет вместе — неожиданное и добротное исследование, которое сразу же ввело в сердцевину, эпицентр интеллектуальных баталий сегодняшней России так называемый еврейский вопрос — вопрос, старательно загоняемый в подпольный, маргинально-зазорный кювет якобы в силу его заведомой, если не объективной крайности неполиткорректного и прочего фашистского толка. Но А.И.Солженицын продемонстрировал вполне шоссейный, торный, вполне цивилизованный, примирительный и просто законопослушный характер рассмотрения, я бы сказал, не еврейского, а русско-еврейского вопроса — в противном случае классика давно бы постаралась привлечь и по меньшей мере пошантажировать ст.282 УК ("Возбуждение национальной, расовой или религиозной вражды"). Но даже при неуязвимой корректности анализируемой книги, ей-ей, остается впечатление от ее рыцарского, бесстрашного благородства — прежний, величественный, несокрушимый антикоммунист Солженицын вдруг возрожда— ется на другом, русско-еврейском ристалище, но тем примечательнее, тем драматичнее его принципиальный и неоднократно повторенный теперь отказ от, казалось бы, раз и навсегда апробированного оружия, "гулаговского", максималистского и, конечно, неполиткорректного калибра — оружия, принесшего писателю всемирную славу и, можно сказать, победу. Более того, А.И.Солженицын волей-неволей отмечает парадоксальную остроту русско-еврейской тематики при ее непредвзятом, примиряющем, диалогическом показе, при обилии в ней еврейских голосов. Он заранее предчувствует неудачу своей миротворческой, третейской миссии в споре двух народов, двух культур. "Я долго откладывал эту книгу и рад бы не брать на себя тяжесть ее писать, но сроки моей жизни на исчерпе, и приходится взяться",— пишет А.И.Солженицын во "Входе в тему", решаясь на подвиг современного Сизифа, причем в глубокой старости, как бы надеясь самой смертью оградиться, да, от парадоксально, но неизбежно ожидающих его упреков как с русской, так и еврейской стороны.

И все-таки успех книги — налицо, хотя и не в том миротворческом смысле, на какой рассчитывал его главный редактор. В первую очередь, сама личность А.И.Солженицына предстала почти в прежнем — непредсказуемом, как в конце 1960-х, — масштабе. И она вновь заворожила нас своим действительно классическим умением бросить открытый, пусть и не по-прежнему безоглядный вызов несравненно более серьезному, чем коммунизм, сопернику. Вызов, заключающийся уже в одном желании не сокрывать того, что было, а достигать согласия не на неправедном освещении истории русско-еврейских отношений. Вызов, не влекущий за собой провокационное и уголовно наказуемое деяние в угоду его противникам. Вызов, вполне легализовавший одну из острейших, если не самую острейшую проблему сегодняшней России — без до сих пор чуть ли не официозной обязаловки ее осмысления в антисемитском, да-да, антисемитском ключе: по завету древних римлян, о евреях — как о мертвых! — или хорошо, или ничего.

Итак, книга "Двести лет вместе", надеюсь, эффективно разделалась с этим антисемитским атавизмом, подробно осветив фактическую основу для признания не только несомненной пользы (в этаком некроложном стиле), но и несомненного вреда, принесенного России евреями как всяким другим живым народом. Благодаря детищу А.И.Солженицына в нашу страну была возвращена академически беспристрастная и деидеологизированная традиция понимания русско-еврейского вопроса, связанного со взаимной виной, а значит, и взаимной ответственностью обоих народов: без однозначно-русской или однозначно-еврейской доминанты. И прекрасно, что именно такая интеллектуальная объемность и глубина объединила-таки сегодня все образованные круги России, и что еще прекраснее, объединила — без пресловутого, прутковского единомыслия под эгидой чисто русской или чисто еврейской идеологемы. Будем надеяться, что отныне раз и навсегда имя "русский" и особенно имя "еврей" перестанут быть, по выражению Вл.Жаботинского, "непечатными" (стр.465) благодаря их непредвзятому, а значит, и критическому рассмотрению. В силу их живого, а не мертвого характера.

Но, увы, слишком тяжелым, слишком непривычным, слишком неинтеллигентским оказалось адекватное, то есть равнодействующее, равновесное, отношение к солженицынскому бестселлеру. Более того, сама возможность, наукообъемная, объективная возможность такого отношения по примеру самого же классика только обостряла и актуализировала прямо противоположный — идеологизированный — подход к русско-еврейскому вопросу: в антисемитском или юдофильном ключе — по привычному закону непротиворечия и исключенного третьего. Примирения не состоялось — всеохватное гуманистическое намерение А.И.Солженицына обернулось утонченным, неуязвимым выпадом как русской, так и еврейской партии. Вот почему преимущественной, подавляющей реакцией на книгу "Двести лет вместе" — при тотальном прочтении! — стала фигура беспомощного умолчания: при самооправдательном заклятии ее традиционно— однозначными и, как видим, буквально непечатными оценками. Уже вековая метаморфоза гуманизма вновь повторилась, теперь в русско-еврейской тематике — ни одна из сторон не одержала верх, то есть не убедила "по-доброму" свою оппозицию и потому невольно умолкла, дабы не впасть в уголовно наказуемую — неизбежную! — неполиткорректность. Но труд А.И.Солженицына — остался, остался неоспоримым, многотиражным укором нашему интеллигентско-партийному, нашему скудоумно-идеологизированному или-или. Мы в очередной раз оказались не на высоте своего интеллектуального призвания, облегчив свою душу черно-белыми, отговорочными, но такими привычными, такими понятными штампами. Не увидев за ними слона, не увидев за деревьями леса.

Русскому читателю — с русофильской оценкой — ничего не осталось, как почувствовать себя евреем, еврейскому, разумеется, с юдофильской тотальностью — русским.

Но книга А.И. Солженицына послужила, напротив, нагляднейшим и, опять же скажу, классическим примером освобождения и выселения из русского светского менталитета еврейских понятий, основанных как раз на монотеистическом — сакрализованном, абсолютистском — законе непротиворечия, попросту — обязаловки однородного единения чего бы то ни было. Вот почему А.И.Солженицын и не стремился — при всей легкости этой задачи — к общему — непротиворечивому, если не идолопоклонническому — знаменателю в русско-еврейском вопросе, предпочтя его живое, непредсказуемое и — глубинное осмысление, предпочтя его равновеликую диалогизацию — без "чисто" русской, а значит — одновременно! — и "чисто" еврейской крайности.

Уже за одно открытие такого тождества А.И.Солженицыну должен низко поклониться и каждый русский, и каждый еврей — тот, кто хочет не стыдиться, а эвристически сохранять свою национальную ценность и оригинальность. Но как же сложно, как непривычно, как неинтеллигентно выглядит размежевание русских с евреями на уровне менталитета, на уровне историософских взглядов — тем более оно подозрительно напоминает, казалось бы, преодолеваемое или-или! Но нет, критерием подлинности этого размежевания будет не идеологизированное и якобы безальтернативное противостояние наших и ваших, как, впрочем, и не пресловуто-диалектическое "и нашим, и вашим" (опять же — по закону непротиворечия и исключенного третьего!), а прежде всего та поразительная свобода, которую дает это размежевание, и в случае с книгой А.И.Солженицына она убедительно проявляется в наших самых разнообразных и порой прямо противоположных оценках — вплоть до умолкания в антисемитских или юдофильных крайностях.

Я тоже остаюсь при своей свободной точке зрения, но уже не подчиняясь монотеистическому, по-интеллигентски заштампованному идолу непротиворечия и, как следствие, высвобождая и свою ментальность, и русско-еврейский вопрос от русско-еврейского, то есть, повторяюсь, "чисто" русского и одновременно "чисто" еврейского, тождества, точнее, абсурда, разумеется, в ущерб, в разрез и той, и другой стороне. Благодаря книге А.И.Солженицына мне не хочется почти традиционно, естественно и — мертвенно для нашей светской культуры сакрализировать и абсолютизировать какое-нибудь единство, заклиная его истинным, единственно истинным значением. За этим стоит отказ не просто от неадекватного или партийно-идеологизированного понимания русско-еврейского вопроса — за этим стоит отказ от сугубо иудейской религиозности с ее однозначно-единым Богом и соответствующим мышлением, за этим стоит отстранение другой — монотеистической — традиции, и то, что мы до сих пор должным образом не раскрыли в нашей интеллигентской культуре ее принципиальнейшее, если не ключевое влияние, наверное, наиболее наглядно свидетельствует о вселенности к нам именно еврейского, вернее, еврейско-иудаистского начала, о чем и пишет А.И.Солженицын. Не будем отождествлять тринитарное христианство с иудаистским монотеизмом — в очередной раз демонстрируя абсурдизм русско-еврейского тождества, его псевдо-гуманной секулярности. Да, русский, отказавшийся от православного Бога, сразу становится по-иудаистски — соедино — мыслящим субъектом, благо отныне истина заключается для него в каком-нибудь гуманном и непротиворечивом суждении, в какой-нибудь ясной и понятной "букве", в очередной "спасительной" "русской идее", с помощью которой можно легко претендовать на "духовную", то есть опять же абсолютистскую, власть над душами светских россиян (а от такой — кощунственно подменяющей благодатное действие Святого Духа — власти наши интеллигенты по сей день не желают отказываться). Вот почему евреи могли вполне органично "ассимилироваться" с русской интеллигенцией, не боясь измены своему единому — не тринитарному! — Богу даже при декларативном, "просвещенном" манкировании Оного: менталитет-то все равно оставался родным, непротиворечиво-истинным и "чисто" еврейским. А.И. Солженицын достаточно подробно прослеживает процесс этой органической русско-еврейской ассимиляции, не упуская из виду даже тех евреев, которые считали себя "русскими Моисеева вероисповедания" (стр. 175) и тем самым только оттеняли иудаистский дух, иудаистское начало секуляризованных русских, их уход, мало сказать, от православной Троицы в Ее неслиянно-антиномическом единстве, от соответствующего — антиномично-истинного — мышления, от "неясного", "непонятного" и даже "безумного", "невежественного" наследия святых отцов, которые до сих пор по-интеллигентски не управляют и гуманно не порабощают души светских россиян в очередной непротиворечиво-истинной "букве" a l`idee russe. Но зато их нельзя упрекнуть в иудаистско-еврейской и прочей "просвещенной" вторичности — они непосредственно опирались на свой личный — первородно-оригинальный и благодатно-обоженный — опыт и потому создали действительно антиномично-истинную, самобытную догматику и культуру.

Русским же интеллигентам, увы, подобного не удалось при всей их тяге к оригинальности, при всем их заклятии творчества. Другое дело, что им всегда сопутствовала и сопутствует удача при уничтожении того или иного живого явления, "благо" здесь достаточно пригвоздить его к позорному столбу прямо противоположной и такой понятной, такой родной крайности. И вот уже вся русская история становится "западнической" или "славянофильской", вся сегодняшняя трагедия — "демократической" или "красно-коричневой", а книга А.И.Солженицына — "юдофильной" или "антисемитской", и в лучшем случае — с элементами диалектически прикрытого единства, вернее, "центризма".

На самом же деле она — вопреки столь "принципиальной" и "гуманной" трактовке — остается живой, непредсказуемой и бесстрашной, и та преимущественная фигура умолчания вокруг этой книги красноречиво свидетельствует пусть о запоздалом, но начале изживания в нашей светской культуре комплекса интеллигентского, заведомо подражательного "абсолютизма", комплекса безбожно-разрушительной и — "духоносной" власти, комплекса русско-еврейского тождества и — абсурда.

Да, давно, давно пора если не освободиться, то хотя бы осознать и русско-еврейское, и прочее не менее "просвещенное" и "гуманное" псевдо-оригинальное тождество — тем более в наши дни, когда появился классический пример освобождения русского менталитета от любой секулярной, партийной крайности с ее непротиворечиво-"истинным" и "ясным" самооправданием, и то, что его бестселллерно читают, а потом преимущественно умолкают, дает мне надежду на масштабное выселение из русско-интеллигентских рассуждений напора и таланта иудаистско-еврейских авторов.