Газета День Литературы # 78 (2003 2)

Борис Сиротин «ПРОТЯЖНЫЙ ОТЗВУК РАДОСТИ И БОЛИ...»

***

Московская осень сухая

Шуршит, как кольчугой, змея.

Из кремня огонь высекая,

Чего-то всё медлит Илья.

Пожухло совсем Подмосковье,

Но луч просквозит сквозь листву,

И, хоть на душе нездоровье,

Любуюсь и, значит, — живу.

В любую плохую погоду

Надолго я здесь остаюсь

И чувствую грусть и свободу,

Ведь сестры — свобода и грусть.

А где-то пылает торфяник,

Порой не пробиться лучу...

Московской я осени данник,

Любовью и верой плачу.

ВНОВЬ ПРИЕХАЛ...

Как много перечувствовал я здесь,

Средь хвойных лап и поднебесных сосен,

Порою мне казалось: мир несносен, —

Тот отголосок слышен и поднесь.

Но больше всё же радости в душе,

Что я любил, пусть глубоко страдая,

И всё никак строкой не попадая

В тон чувству — всё какие-то клише,

Одни "люблю", "тревожусь"... я читал

Здесь Анненского — как две капли слились,

До тонкости такой подняться силясь,

Но в тон своей любви не попадал.

И всё глядел с надеждой на балкон,

На длинные железные перила,

Там влага капли тяжкие копила,

Но им был чужд слияния закон.

Так и случилось в той моей любви...

А может, это страсть была, не боле?..

Но вот приехал — и живет б крови

Протяжный отзвук радости и боли.

***

Отлюбила душа, отгорела,

И не то чтобы стала пуста,

Коль другую собой отогрела,

Но не прежняя всё же, не та.

Отогрела собою другую,

И другой отогрелась сама.

Так и жить бы и жить, не ликуя,

Не сходить понапрасну с ума.

Но порою вдруг вспомнится: было! —

Слёзы счастья и жизнь на краю...

Отгорела душа, отлюбила,

Спела главную песню свою.

***

Как представлю — мурашки по коже...

Но зачем же в чаду и дыму

Жизнь с течением лет всё дороже? —

Вот чего я никак не пойму.

Может, трусость, что стану трухою?

Может, дрожь перед Страшным Судом?..

Это — есть, только то и другое

Я себе представляю с трудом.

И кляну эту жизнь ежечасно

С её страшным лицом наяву,

Но уверен, что всё ж не напрасно,

Не напрасно живу и живу.

Может, будет мой подвиг великий

В том, что в нынешней нашей грязи

Разглядел я прекрасные лики,

Хоть в достатке и морд на Руси.

Разглядел я прекрасные души,

Кто сказал, что сегодня их нет!

Нуворишей огромные туши

Загородят ли солнечный свет! ...

Как представлю — мурашки по коже,

Недалек уже скорбный финал.

Но живу и живу и до дрожи

Эту жизнь в свои поры впитал.

***

Высоченные строят дома

С облицовкою строго-приятной.

Можно въехать почти задарма —

Тыща долларов метр квадратный.

И въезжают почти без забот,

Без этажного крика-кряхтенья,

Только ярко обшивка мелькнёт

Иль какое-то чудо-растенье.

Не провидец я, Бог упаси,

Но не дух их пугает сивушный —

Неуютно им жить на Руси,

Потому что к себе равнодушна.

Чует этот богатый народ,

Их ведь тоже Россия вскормила, —

В равнодушье укромно живет

Окаянная темная сила.

Но пока знают эти и те,

Потому и в отечестве тихо, —

Благодать на Руси — в нищете...

Так-то так... за мгновенье до лиха.

***

Покачнулась земля под ногою,

Неожиданный свет ослепил:

Переход в состоянье другое

Разве страшен, коль землю любил?

Тьмы и света любил поединки,

Где, конечно же, свет побеждал,

Все травинки любил и тропинки

И от женщин дрожа не бежал.

А любил их греховно и страстно —

Так бы мне и до крайнего дня!

И Руси золотое пространство

Всё кружило, кружило меня.

Это длинное тело нагое,

Слёзы радости, нежности пыл...

Переход в состоянье другое

Разве страшен, коль землю любил?!

***

Весь май дул ветер — и в смятенье

Душа с собой наедине,

В неё соскальзывали тени

От туч, летящих в вышине.

Кривилось светлое пространство

От крон, кривился мира лик,

И было всё — непостоянство

В бегущем мире, всё — на миг.

И оставалось только тело

Недвижным в этой кривизне,

Хотя казалось, всё летело,

Рвалось и плакало во мне...

***

Шестьдесят, да ещё, брат, и восемь

Посмотри-ка ты, взрослый какой!

Ну и рифма докучная — осень —

Тут как тут — мельтешит под рукой.

Что же, осень так осень, а может,

И зима с нотой вьюжной тоски,

Сыплет снегом в окошко и гложет

Сердце мне и сжимает виски.

Ничего — подожмет, да отпустит,

Вновь твердит чувство детское мне —

Полурадости и полугрусти, —

Что зима — лишь движенье к весне.

Крепок стол мой, прочна табуретка,

И бумага бела и свежа,

И лишь тем я и жив, что хоть редко,

В ней на миг отразится душа.

А душе — двадцать иль девяносто —

Лишь бы бабочкой биться в отекло...

С этой мыслью не то чтобы просто

Жить, но проще, чем быть бы могло.

***

А в апрельском лесу и сквозисто и cyxo,

Только снег вкруг деревьев лежит кое-где,

Взгляд внимателен мой, внемлет зяблику ухо,

И уходит тоска по весенней воде.

Милый зяблик и к вечеру не умолкает:

Вдохновенью дневных не хватает часов.

Я иду по тропинке — и ярко мелькает

Музыкальное солнце меж темных стволов.

Как я рад, что сползла с меня зимняя стужа,

Словно кожа моя обновилась, хотя

Снег люблю я, но слякотной осени хуже

Ныне зимы, и рад я весне, как дитя.

Я — ребенок, и мне говорить бесполезно —

Так сегодня велик мой к теплу аппетит, —

Что весна — оболочка, которая бездны

В этом круглом и тонком сиянье таит.

Оступлюсь — ну и что ж! Только видеть отрадно,

Как раскинулись в поле, блестят озимя,

Как сельчанин вдыхает глубоко и жадно

Запах пашни — открылась и млеет земля!

Торопливо глотаю свой утренний кофей,

Чтоб быстрее попасть в блеск весенних сетей.

Хлеб насущный нам даждь! — выше всех философий,

Древний наш поводырь промеж всех пропастей.

ПРАЗДНИК ВОЗНЕСЕНИЯ

Тает облако — это ведь Он

Там возносится, вот — лишь сиянье.

И с всемирной горы Елеон

Все мы машем Ему на прощанье.

Не апостолы — ученики,

Пусть плохие — всё машем и машем,

Вот и ждем Его вновь — вопреки

Всем безумным деяниям нашим.

И две тысячи лет я стою

На всемирной горе Елеоне,

И молюсь, и осанну пою,

К небесам простирая ладони.

***

Утром не пошел на Волгу — кто-то

Держит, не дает восстать с постели,

Неужели просто неохота?

...Август, золотые улетели

Утра, а за ними вслед и птицы

Устремятся, собираясь кучно.

Лето провожать — листать страницы

Жизни быстротечной — это скучно!

И бодрит меня лишь приближенье

Яблочного Спаса наливного

И надежда на преображенье,

Этою надеждой жив я снова.

Стало быть, и песенка не спета, —

Вновь на Волгу уличкой тенистой

Побегу, где ещё бродит лета

Отблеск золотой и водянистый.

***

Жизнь — бессмыслица, если не веришь,

Ну а верить не так-то легко,

Коль во все вожделения двери

Нам распахнуты столь широко.

Так и ходим по краю обрыва...

И безгрешность небес дорога, —

Нам бы следовать ей терпеливо! ...

Но уже соскользнула нога.

Соскользнула нога, соскользнула,

И, конечно, уже не впервой

В обиталище плотского гула,

В ад срываться мне вниз головой...

Жизнь смеется над нами, лукавит

На своём тупиковом пути,

Даже вроде высокое славит,

Но что толку, коль дух взаперти.

Не протиснувшись в узкие двери,

Не услышишь небесную весть...

Жизнь — бессмыслица, истина — в вере,

Да вот истину трудно обресть.

СРЕТЕНЬЕ

Зима и лето встретились в зените,

И день настал, и полуденный час,

И этой встречи золотые нити

Вдруг из-за туч пронизывают нас.

Так Сам Господь нам шлет напоминанье

О Встрече той — со старцем — на земле,

Его любовь и строгое вниманье

Лучами светят в нашей грешной мгле.

О Сретенье, о связи обретенье

Со всем, представшим в скрытой новизне,

Ведь и под снегом чуткие растенья

Почуяли движение к весне.

О Сретенье! Не каждый ли сегодня

С надеждой доброй Небом обручён,

И нам благословение Господне —

И луч, и снегопад вслед за лучом.

В ЛЕСУ, НАД ОВРАГОМ

В безлиственном лесу свежо, просторно,

Синицы-озорницы столь ловки,

Что на лету выхватывает зерна

С девической протянутой руки.

Торопится моё воображенье:

Что даже, мол, и из лесу зима

Уходит, признавая пораженье,

А девушка — и есть Весна сама.

Но жизнь и человечней и грубее,

В ней книжности досужей места нет,

И духом я ничуть не ослабею,

Признав, что клен есть клен, а свет есть свет.

От этой мысли прибавляя шагу

И строчки проборматывая вслух,

Я подхожу к глубокому оврагу,

Такому, что захватывает дух.

Деревья одинакового роста

Кругом за склоны уцепились здесь.

Земная бездна — как легко и просто

Магическое олово произнесть.

Но всё ж — овраг, и как же мне привычку

У пропасти, что прямо под ногой,

Преодолеть — услышать перекличку

Её и бездны дышащей, другой?

И вдруг, на миг зажмурившись от света,

Я покачнулся у седого пня

И враз почуял — перекличка эта

Есть! — и проходит лишь через меня!

И только так, не может и в помине

На белом свете связи быть иной ...

Я жив и бодр, но чувствую поныне

Нетвердый край оврага под ногой.

***

Я нарвал сон-травы на подсохшей поляне,

Даже, кажется, первую пчелку спугнул,

И поставил букет я в хрустальном стакане

На окошко, где солнце. Прилег и уснул.

Сплю и сплю и не в силах открыть свои вежды,

Хоть все звуки так явственны в тоненьком сне,

И сквозит фиолетовый запах надежды

Сон-травы от букета на вешнем окне.

А скорее, томительный дух ожиданья,

Что проснусь молодым, в мир широко шагну,

Незнакомке прелестной назначу свиданье...

Нo упрямая память подводит к окну,

Где иссох мой букет и надежда пропала,

Неужели душой я немолод и сух?!.

Спать и спать — и глядеть сквозь кристалл идеала,

И вдыхать сон-травы фиолетовый дух!