Газета "Своими Именами" №1-2 от 02.01.2014

ГНУСНЕЙШИЕ ИЗ ГНУСНЫХ

Прочел вышедшую в 2011 году под названием «Гнуснейшие из гнусных» книгу адъютанта польского генерала Владислава Андерса Ежи Климковского, которая в авторском варианте называлась «Я был адъютантом генерала Андерса».

Новое название этой книге дал, скорее всего, ее редактор А. Дюков, и с ним трудно не согласиться: «Описывая расчленение Чехословакии осенью 1938 года, Уинстон Черчилль дал весьма емкое определение руководства предвоенной Польши. «Героические черты характера польского народа, — писал Черчилль, — не должны заставлять нас закрывать глаза на его безрассудство и неблагодарность, которые в течение ряда веков причиняли ему неизмеримые страдания… Нужно считать тайной и трагедией европейской истории, что народ, способный на любой героизм, отдельные представители которого талантливы, доблестны, обаятельны, постоянно проявляет такие огромные недостатки почти во всех аспектах своей государственной жизни. Слава в периоды мятежей и горя; гнусность и позор в периоды триумфа. Храбрейшими из храбрых слишком часто руководили гнуснейшие из гнусных! И всё же всегда существовало две Польши: одна из них боролась за правду, а другая пресмыкалась в подлости».

Поручик Польской армии Ежи Климковский, воспоминания которого вы держите в руках, без сомнения, подписался бы под этими горькими и справедливыми словами».

Всё правильно, кроме последних строк, и в книге прекрасно показано, что на практике означает эта характеристика Черчилля.

Автор книги Климковский, безусловно, был очень информирован: «Судьба свела Климковского практически со всеми крупными фигурами в польском руководстве периода Второй мировой войны. Несмотря на невысокое звание, он встречался с премьер-министром польского правительства в эмиграции и верховным главнокомандующим генералом Сикорским, с командующим подпольной армией на территории оккупированной Польши генералом Соснковским, польским послом в СССР профессором Котом и многими другими людьми, определявшими политику разгромленного и еще не возрожденного польского государства. Но лучше всех Климковский знал командующего польской армией в СССР генерала Андерса, адъютантом которого он был назначен летом 1941 года. Именно тогда Климковский стал человеком, через руки которого проходила секретная переписка, который мог с минимального расстояния наблюдать за делами польских генералов, дипломатов и политиков». Да, так. Мало этого, в книге во множестве цитируются документы, которые явно были совершенно секретными на момент их создания, то есть Климковский в ходе своей службы еще зачем-то делал копии проходившей через его руки секретной переписки, что противозаконно в любом государстве. А это наводит на вопрос – зачем Климковский это делал, для кого?

Поэтому даже вне зависимости от того, что Климковский в конце концов стал заклятым врагом Андерса и к моменту написания книги (1945-1947 годы) уже отсидел в тюрьме по приказу Андерса, я не соглашусь с Дюковым в отношении самого Е. Климковского: «Поручик Климковский был из другого теста. Родина не была для него пустым звуком, и он готов был сражаться и умирать за возрождение польской государственности. Таких, как он, было много». Таких действительно было много, но в искренность самого Климковского нет никаких оснований верить - он тоже выдает себя далеко не за того, кем был на самом деле. По моему мнению, он был таким же «гнуснейшим из гнусных».

Напомню, что безусловно верить автору мемуаров можно в случае:

- если событие освещает самого автора в невыгодном свете;

- если противоречит его концепции, проводимой в мемуарах.

И можно просто поверить, если для автора безразлично описанное им событие.

В остальных случаях нужно относиться скептически к информации, сообщаемой автором, и верить только тогда, когда этим событиям есть и другие подтверждения. Так нужно поступать и с книгой «патриота Польши» Ежи Климковского.

Для меня книга интересна. Кому захочется ее прочитать – текст доступен в Интернете.

Климковский ни на мгновение не считал дерьмом польскую армию, в которой он был поручиком, адъютантом командира кавалерийской бригады и ее квартирмейстером, никаких коммунистических или просоветских убеждений у него и следа нет, поэтому можно с полным доверием отнестись к его описанию германо-польской войны 1939 года. Я это описание дам с сокращением подробностей – «крупными мазками», поскольку оно хорошо показывает, почему Гитлер войну с Польшей считал маневрами. Для удобства чтения большой цитаты, я не даю ее курсивом, а примечательные места выделены мною:

«31 августа я поехал дрезиной в Жулкевь.

Здесь господствовал достойный похвалы порядок. 6-й кавалерийский полк, которым командовал кадровый подполковник Стефан Моссор, был полностью готов к отправке, а большая часть его уже даже успела отбыть к месту сосредоточения под Серадз. Всюду чувствовались воля и разум командира.

…До 1 сентября весь необходимый подвижной состав был подан к месту погрузки частей, и эшелоны проследовали к месту назначения. Я сам в ночь с 1 на 2 сентября с последним эшелоном покинул Львов. В дальнейшем, следуя вместе с дивизионом конной артиллерии, погрузившимся в Бродах, мне предстояло присоединиться к штабу бригады под Серадзем.

…К месту назначения доехали благополучно, без особых приключений, но с большим опозданием. Поезд тащился страшно медленно. Узловые станции были перегружены, забиты железнодорожными составами и войсками. Поезда шли один за другим, а поскольку пути кое-где были повреждены, то и дело возникали заторы. Но и в этих условиях наши железнодорожники — надо отдать им должное — работали удивительно четко и прилагали все усилия к тому, чтобы как можно быстрее пропускать эшелоны.

Дольше всего нам пришлось стоять в Люблине, Варшаве и Лодзи. В район сосредоточения прибыли 3 сентября, но не утром, как планировалось, а лишь около шести часов вечера.

…Я выгрузил свой мотоцикл и доехал наконец до городка Шадек, где в здании начальной школы расположился штаб бригады. Настроение у всех было подавленное, граничившее чуть ли не с паникой. Генерала Пшевлоцкого я не застал — его в первый же день войны отозвали для формирования какой-то группы войск, которую, между прочим, он так никогда и не сформировал. Как я узнал позже, мой генерал, имея на руках письменный приказ о формировании группы, 17 сентября — в погоне за этой именно «группой» — перешел румынскую границу, попутно прихватив в Бродах своих детей.

Командир бригады полковник Ханка-Кулеша после двух дней мужественного и преисполненного воинской доблести командования был снят с должности командующим армией «Лодзь» генералом Руммелем (которому бригада подчинялась) за сдачу немцам мостов на Барте под Серадзем.

Я застал его в тот момент, когда он, вконец сломленный непостижимым ходом событий, одиноко сидел в углу комнаты: беспомощный, непохожий на себя, не знающий, что делать и как распорядиться самим собою. Так после трех дней даже не особенно тяжелых боев выглядел человек, который «собственной грудью должен был прикрывать Польшу». Исчезла его обычная спесь и самоуверенность, и сейчас передо мною был ребенок, который сам не знает, чего хочет. Все старые почитатели его бросили, так как он теперь никому уже не был нужен. …А в это время в подразделениях его бригады суетился новый командир — полковник Ежи Гробицкий.

Сдача немцам мостов на Барте под Серадзем произошла потому, что бригада попросту их плохо укрепила и не удержала отведенного ей для обороны участка. Кроме того, я узнал, что мы отступаем по всему фронту. Немцы нас бьют, и бригада откатывается назад.

Трудно было определить, где находились части бригады. Никто не мог сказать этого наверняка. <…> Где-то на правом фланге оборонялась 10-я пехотная дивизия. Но связь с нею была потеряна, так что вообще было неизвестно, где она в настоящее время находится. Поэтому полковник Гробицкий приказал мне немедленно отправиться в 10-ю пехотную дивизию, отыскать ее командира, доложить о положении бригады, а также сообщить, что наша бригада сосредоточивается в районе Шадека.

…Время от времени навстречу нам попадались какие-то армейские части, которые или стояли на месте, или двигались в обратном нашему направлении. Это были малочисленные подразделения разыскиваемой мною 10-й дивизии. Но где находились штаб и командование дивизии, никто сказать не мог. <…> И действительно, через несколько минут нас на каком-то перекрестке задержала одна из пехотных рот 10-й дивизии. Командир роты объяснил, что командир дивизии находится в нескольких километрах, в одной из соседних деревень — на фольварке.

<…> Это была довольно большая усадьба, целиком погруженная в темноту. Никаких караулов, никаких постов. Такое пренебрежение опасностью меня поразило. В сенях горела маленькая лампа, на полу лежало несколько солдат, вероятно связные, которые на вопрос, здесь ли командование дивизии, ответили утвердительно и указали на закрытую комнату. Я постучал и, не дожидаясь разрешения, отворил дверь. В комнате царил страшный беспорядок. Несколько офицеров спали на полу, другие — на каких-то диванах. Стол освещала такая же, как в сенях, керосиновая лампа. За столом над оперативными картами склонилось несколько офицеров, среди них один в чине генерала. Это был бригадный генерал Диндорф-Анкович, командир 10-й пехотной дивизии. <…> Я представился генералу. На какой-то момент он оживился, обрадовался установлению связи с бригадой. Было видно, что это один из тех командиров, которые хотели сражаться и умели командовать, но всё несчастье заключалось в том, что командовать было некем. Дивизия, командиром которой был Диндорф-Анкович, в течение трех дней вела беспрерывные бои с численно превосходившим противником, и последние ее резервы иссякли. Оборонялась остатками сил, и никто ее не сменял. <…> Командир дивизии еще точно не представлял, что будет делать дальше. Он получил от командования армии приказ продолжать оборону, но не имел возможностей для его выполнения. Не был осведомлен о положении собственной дивизии, так как не имел точных данных, где находятся её части и в каком они состоянии. Не был осведомлен о продвижении противника, знал лишь, что силы немцев огромны и они напирают со всех сторон. <…> Наконец, после долгого размышления он сказал, что с рассветом начнет отступление по направлению к Шадеку, то есть туда, где находилось командование моей бригады. Просил, чтобы бригада поддерживала с ним связь.

<…> В восемь часов утра мы прибыли в новую штаб-квартиру, расположенную в небольшом лесочке в какой-то незнакомой местности, и только отсюда начались поиски подразделений бригады, о местонахождении которых до сих пор никто ничего не знал. Единственной частью, с которой поддерживалась связь, был 6-й кавалерийский полк. Да и здесь, впрочем, связь сохранилась не по воле командования бригады, а благодаря усилиям командира полка подполковника Моссора, который сам об этом побеспокоился и прислал в бригаду своего офицера связи.

4 сентября около одиннадцати часов меня направили в Лодзь, в штаб армии генерала Руммеля за инструкциями, ибо связь с армией отсутствовала. Уже в течение нескольких дней мы не получали никаких приказов и не знали, что делать дальше.

<…> В этих условиях полное молчание вышестоящего начальства приводило в состояние не только недоумения, но прямо-таки негодования. За четыре дня ни одного приказа от верховного командования и ни одного приказа от командующего армией!

Дорога, ведущая в Лодзь, была забита всеми видами шоссейного транспорта, военного и гражданского, машинами и повозками, переполненными домашним скарбом. <…> Кроме того, на шоссе было полно солдат-одиночек и небольших групп людей непонятной принадлежности — не то военных, не то гражданских, еще не мобилизованных, но приписанных, которые спешили догнать свои части. Эти последние были, как и солдаты, вооружены винтовками. Все они, собственно говоря, блуждали. Отстали от своих подразделений и теперь не знали, куда идти и что делать. Не было никого, кто бы мог дать им какое-то указание. Они чувствовали, что являются лишь обузой для этого странного командования, которое не нуждалось в солдате, рвущемся в бой.

<…> В штабе очень трудно было сориентироваться, узнать, где что помещается и как кого найти. Можно было сколько угодно ходить по лабиринту залов, не рискуя быть кем-либо задержанным. Поэтому я довольно долго блуждал в поисках оперативного отдела. <…> На стенах — множество карт с прикрепленными флажками, которые должны были отмечать движение и концентрацию войск, как своих, так и неприятельских. На столе лежали кальки, красиво раскрашенные в голубой и красный цвета, со стройно расставленными черточками, кружками и другими знаками. Это создавало видимость образцового порядка.

<…> Обмен мнениями о положении на фронте был прерван воздушной тревогой. Страх, охвативший майора, был так велик, что поистине поверг меня в недоумение.

Я вышел из комнаты. Ни одной живой души. Все куда-то исчезли, оставив на столах приказы, донесения, инструкции и шифры. Оставили все то, что должно было, как материал совершенно секретный, находиться под замком. Через разбитые окна врывался ветер и спокойно гулял по помещению, разбрасывая бумаги по углам.

<…> Когда налет закончился, я снова пошел искать начальство. Блуждая по коридорам, наткнулся на полковника Прагловского, начальника штаба армии «Лодзь». Он спокойно выслушал меня, а затем предложил вернуться в бригаду, заверив, что необходимые приказы и распоряжения будут высланы, как только армия получит инструкции от главного командования.

Возвращаясь, я не мог не заметить, что обстановка на дорогах стала еще хуже, чем утром. …Штаб бригады, куда мне удалось вернуться до наступления сумерек, я застал уже на новом месте. Бригада продолжала отступать. На этот раз уже без всякого соприкосновения с противником, а лишь в результате сложившейся общей обстановки, в частности, отхода 10-й дивизии. Наконец-то отыскались все полки бригады. Они получили приказ отойти на новые рубежи — в район, находившийся в тридцати километрах дальше на восток, где должны были ждать новых распоряжений.

К сожалению, приказы из армии так и не поступили. Собственно, и фронта уже не было. Всё откатывалось назад. Отступали и мы. Никто не мог дать себе отчета в том, что, собственно говоря, происходит. Никакие известия до нас не доходили. Связь с армией по-прежнему отсутствовала.

6 сентября вблизи Бжезин под Лодзью вдруг пронесся слух, будто немцы окружают нас и их передовые части уже совсем близко. Сразу же началась паника и, как следствие, разнобой в отдаче приказов. Полковник Гробицкий вызвал к себе подполковника Моссора, который со своим полком всегда находился у него под рукой, и отдал ему следующий приказ:

— Господин подполковник, бригада будет продвигаться в направлении Варшавы (карт не было). Вам же надлежит остаться со своим полком у этого пересечения дорог с целью задержать наступающего противника. Вы должны продержаться здесь до вечера (было 10 часов утра), даже если бы вам самим вместе со всем полком пришлось погибнуть, иначе бригаду не спасти.

Подполковник Моссор в ответ лишь одобрительно кивал головой, как бы говоря: «Ну что ж, тяжело, но приказ есть приказ». Он действительно остановился со своим полком, и с тех пор об этом полку мы ничего не знали до конца войны. Ходил слух, что отважный командир довел свой полк до Варшавы и даже принимал участие в обороне столицы.

…Бригада начала отходить, ускоренным маршем двигаясь к Варшаве. Приказы свыше до нас так и не доходили. А ждали их с нетерпением как в армии, так и в бригаде, ждали, не проявляя при этом никакой собственной инициативы, никакой предприимчивости, ни малейшего действия, продиктованного требованием обстановки. Царила полная апатия.

Между тем возможностей драться и уничтожать врага было немало. Хорошо помню, как мы проходили через Кампиноскую пущу. Буквально тысячи хорошо вооруженных солдат совершенно бесцельно бродили по ее зарослям. <…> Об этом я говорил командиру 22-го уланского полка подполковнику Плонке, с которым несколько часов мы ехали рядом на лошадях как раз через леса и перелески Кампиноской пущи. Увы, на него мои слова не произвели никакого впечатления. В ответ он лишь твердил: «У нас нет приказа, мы должны спешить в Варшаву, а кроме того, мы не можем допустить, чтобы нас опередили и окружили».

Не дать себя опередить, окружить — это была какая-то мания, какой-то психоз, парализовавший умы и души наших командиров и заслонивший собою всё остальное на свете.

Словом, происходило соревнование с немецкими бронетанковыми частями, кто скорее достигнет Варшавы — они или мы. Никто не думал о том, чтобы задержать врага хотя бы на несколько часов, если не на несколько дней или дольше.

В Варшаву, как можно скорее в Варшаву!

8 сентября мы через Модлин прибыли в Отвоцк. Штаб бригады разместился в пансионате посреди замечательного соснового парка. Здесь бригада, наконец, получила долгожданный приказ, в соответствии с которым она придавалась группе генерала Андерса.

А между тем состояние бригады было плачевным. Фактически она перестала существовать и числилась лишь на бумаге да в воспоминаниях. 1 сентября она вступила в бой в составе четырех кавалерийских полков, дивизиона конной артиллерии (четыре батареи), бронетанковой роты, зенитной батареи, разведывательного эскадрона и эскадрона связи. Это была крупная, хорошо вооруженная и оснащенная боевая единица.

Но уже после двух дней не очень тяжелых боев и после нескольких дней марша без сражений и даже без соприкосновения с противником от нашего замечательного боевого соединения в результате неумелых действий его командира почти ничего не осталось. Бригада буквально развалилась и рассыпалась. Я особо подчеркиваю при этом — без каких-либо боев с немцами! Даже самолеты нам не очень-то досаждали. Только один раз — около Скерневиц — мы стали объектом небольшого налета, причем не понесли никаких потерь.

В Отвоцке всю бригаду представляли восемь офицеров командования (в том числе командир бригады полковник Гробицкий, поручик Зигмунт Янке, ротмистр Скорупка и я в качестве квартирмейстера), несколько офицеров запаса и небольшое число унтер-офицеров. Из средств передвижения уцелели два легковых автомобиля и несколько десятков лошадей.

От 20-го уланского полка остался только один взвод в составе тридцати конников. Остальные потерялись где-то в пути. 6-го кавалерийского полка вообще не существовало — он остался на месте, получив задачу прикрывать наш отход. Из состава 22-го полка уцелел неполный эскадрон. 1-й кавалерийский полк КОП вообще невозможно было разыскать, от дивизиона конной артиллерии, от бронемашин и зенитной батареи не осталось и следа. То же самое произошло с эскадронами связи и разведывательным, которые пропали неизвестно куда и когда.

<…> «Оперативная группа» Андерса, перед которой была поставлена задача оборонять Вислу южнее Варшавы, собственно говоря, никогда до конца так и не была сформирована. Группа фактически состояла из Барановичской кавалерийской бригады, командиром которой являлся Андерс, Волынской кавалерийской бригады (командир — полковник Филипович), а также несуществующей Кресовой бригады полковника Гробицкого. Штаб оперативной группы во главе с Андерсом находился под Вянзовной.

12-го утром наша бригада получила приказ прикрывать тыл группы Андерса, которая должна была нанести удар по Минську-Мазовецки и одновременно оборонять Вислу под Отвоцком. Но те, кто отдавал приказ, упустили из виду одну деталь — забыли, что бригады практически не существует.

Выполнение приказа выглядело так: всё, что было способно двигаться, было сведено в походную колонну, которой с небольшим интервалом надлежало следовать по шоссе за частями, имевшими задачу осуществить удар по Минську-Мазовецки. Около 22 часов того же дня мы тронулись все вместе, единой и единственной колонной в составе двух легковых автомобилей, одного военного вездехода, одной грузовой автомашины и около ста всадников. Чуть поодаль за нами следовали тридцать конных повозок бригады. Общее направление движения — за группой генерала Андерса.

Вылазка в направлении Минська-Мазовецки полностью провалилась.

Мы вынуждены были отступать на Люблин. Хаос на дорогах царил невероятный. Наступившая ночь еще больше затрудняла какое бы то ни было передвижение. Колонны походили на сплетенные тела огромных ужей, конвульсивно вздрагивающих в безуспешных попытках сдвинуться в какую-либо сторону. Транспортные средства забили не только шоссе, но и обочины. Путь отступления был отмечен опрокинутыми машинами, перевернутыми телегами, изломанными колесами. Колонны шли в разных направлениях, и никто не знал, куда и зачем. Часто было неизвестно, где конец одной, а где начало другой. Командиров нигде не было видно, компактных войсковых частей — тоже. Только обозы и обозы, машины и повозки всевозможных видов и назначения. Бесконечный поток, которому, казалось, нет конца. О какой-либо организованности движения не могло быть и речи. Приказы по-прежнему не приходили.

В такой обстановке я потерял остатки группы и с трудом, часто сворачивая в поле, добрался наконец до Гарволина, который превратился в сплошное море огня. …Проехал в казармы за городом. Застал там нескольких офицеров и два-три десятка солдат. От них узнал, что всем надлежит следовать на Люблин, так как там должна быть сформирована новая ударная армия генерала Домб-Бернацкого.

О группе генерала Андерса никто ничего не слышал. Кое-кто утверждал, что кавалерия получила приказ отступать на Парчев.

<…> Утром в казармах от каких-то офицеров узнал, что Люблин должен быть эвакуирован и все войска покинут город, а гражданские и военные власти это уже сделали.

Было 14 сентября 1939 года.

Об ударной группе Домб-Бернацкого, которая должна была формироваться в Люблине, никто ничего не знал, а самого генерала в Люблине не было.

Массы солдат блуждали без командиров, не зная, что делать. В качестве ближайшего ориентировочного направления почти все, с кем мне приходилось разговаривать, называли Хелм-Влодаву. И сколько я ни спрашивал о кавалерии и о группе Андерса, слышал один и тот же ответ: «Держи курс на Влодаву». Мне не оставалось ничего иного, как направиться в эту самую Влодаву, новую Мекку, куда сейчас устремлялось всё и вся.

Положение на дорогах было такое же, как под Лодзью, Варшавой или Люблином. Толпы беженцев, массы беспорядочно бредущих солдат — отличнейшая цель для «дорнье» и «мессершмиттов», которые безнаказанно сеяли вокруг смерть и опустошение, а прежде всего панику и неразбериху.

До Влодавы добрался к четырем часам дня 15 сентября.

Военных здесь было как муравьев, а хаос и беспорядок царили еще больший, чем в каком-либо другом месте. Никто не командовал, не отдавал приказов, не знал обстановки. Никто не имел никакого представления о том, что делать дальше, а главное — и это было самым тяжким — никто не старался овладеть положением на месте. Единственное, что мне удалось узнать: группа генерала Андерса находится в ближайших лесах, а Восточная бригада, которой командовал полковник Гробицкий, совсем рядом, в какой-то деревне. Мне даже сообщили предполагаемое название местности.

Такие сведения удавалось получать от знакомых и случайно встречавшихся офицеров, которые, разыскивая свои части, попутно узнавали о других и таким образом приблизительно ориентировались кто где находится.

Осмотревшись в городе, я решил, чтобы не возвращаться в бригаду с пустыми руками, собрать какое-то количество солдат. Мне ведь было известно, что бригада фактически рассыпалась, а тут солдат всюду полно. С этой целью я вернулся в район Хелма и у люблинского шоссе начал задерживать небольшие группки и отдельных уланов, отбившихся от своих подразделений. Через несколько часов набрал уже около сотни человек. Разделил их на взводы, приказал приготовить обед в случайно приобретенной полевой кухне, расседлать и покормить лошадей. Видя организованную часть, к нам все больше стало приставать солдат. Стоило предложить какому-нибудь «бродяге» присоединиться к нам, он с радостью соглашался.

Так я обзавелся двумя небольшими противотанковыми орудиями, двумя крупнокалиберными пулеметами и походной кухней.

Совсем немного времени понадобилось мне, чтобы сколотить подразделение, состоявшее из ста двадцати конных уланов, восьмидесяти самокатчиков и нескольких пулеметных и артиллерийских расчетов.

На рассвете следующего дня я во главе своего нового подразделения отправился в путь с твердым намерением разыскать группу Андерса и бригаду. В одной из деревень, через которую мы проезжали, я наткнулся на Гробицкого.

Полковник вместе с поручиком Янке сидел в саду у одного из домишек. Увидев меня, он очень обрадовался, выбежал на дорогу, приветствуя издалека и крича; он думал, что немцы взяли меня под Гарволином в плен. <…> Как оказалось, бригада в тот момент состояла из трех офицеров: полковника Гробицкого, ротмистра Скорупки и поручика Янке, нескольких уланов, одной автомашины и пяти повозок. Следовательно, приведенный мною отряд являл собою в тех условиях небывалую силу, поистине недостижимую мечту командира бригады.

В тот же день я представлялся в штабе генерала Андерса, где от моих добрых друзей ротмистра Кучинского и поручика Кедача узнал много неприятных вещей. Они сообщили мне, что как будто есть приказ о движении к румынской или к венгерской границе и даже о переходе через нее, что правительство и Верховный Главнокомандующий покинули Варшаву и никто не владеет обстановкой. Говорили, что Андерс совершенно потерял голову, не хочет сражаться, а старается сторонкой, избегая всякой возможности встречи с противником, как можно быстрее пробраться в Венгрию. Говорили о том, что единственным человеком, который думает и работает за всех, является майор Адам Солтан, начальник штаба Андерса, и что если бы не он, то от всей группы и следа не осталось бы.

Проходили дни. Наша группировка продвигалась к югу. Примерно 21 сентября мы оказались в Грабовских лесах около Замостя. Шли проселочными глухими дорогами. Никто на нас не нападал. Противника не было видно, даже немецкие летчики оставили нас в покое.

Андерс приказал бросить весь обоз, всё, что могло затруднить движение наших частей, даже походные кухни и повозки с боеприпасами. Солдат должен был взять с собой только то, что может унести на себе или увезти на своей лошади. Таким способом предполагалось укоротить отступающие колонны и облегчить переход через границу.

<…> Таково было состояние нашего духа и нашей организации, когда 22 или 23 сентября под Замостьем нам преградили дорогу немцы. Части Андерса вынуждены были с боем пробиваться на Красныбруд.

Генерал вызвал меня и приказал продвигаться в нескольких километрах за ним, прикрывая его главные силы с тыла. Задача неясная, карт нет и никаких больше уточнений к приказу.

<…> Я собрал солдат, разделил их на отделения и стал ждать, пока двинутся главные силы. Мы находились в лесу, который обстреливала немецкая артиллерия. Снаряды с глухим шумом падали в густые заросли, внося замешательство. Разрывались, ударяясь о деревья, но нам особого вреда не причиняли.

<…> Под вечер стрельба утихла, а ночью установилась полная тишина. Догнать своих я не мог. Всякая связь с ними прекратилась. Стало попадаться много всадников, едущих нам навстречу. От них я узнал, что группа перестала существовать, рассеявшись под Красныбрудом. Андерс хотел издать приказ о том, чтобы каждый солдат по своему усмотрению пробирался в Венгрию или Румынию, куда и он сам направлялся. Однако большинство людей в его частях предпочитали остаться в Польше. <…> Мы были измучены и голодны. 29-го вечером уничтожили все свои орудия и пулеметы. Я разбил солдат на мелкие группки, чтобы они без потерь смогли вернуться к себе домой».

Здесь я прерву Климковского, чтобы дополнить его, рассказом на ту же тему сержанта Вацлава Пыха.

«В 1939 г., после нападения гитлеровской Германии на Польшу, я находился в авиационной части, направлявшейся к границам Румынии. Под Замостьем я отделился от части и, собрав около 50 человек, направился в Грубешов в направлении СССР.

В начале пути мы встретили нашего командира майора Тарновского, который на вопрос, что нам делать и куда идти, ответил: «Поцелуйте меня в ж... и проваливайте своей дорогой». После этого он также направился в сторону Румынии, оставив нас одних.

Мы перешли Буг при таком положении вещей: продовольствия не было, все офицеры убежали в направлении Залещик и было необходимо следить за людьми, чтобы они не грабили гражданское население. Взяв на себя эту трудную задачу, я по дороге заходил в имения и там доставал продовольствие.

По дороге мы видели большие группы солдат без командиров, которые будучи голодными грабили местных жителей; проходили мимо усмиренных украинских поселений и часто попадавшихся пустых домов, из которых жители, опасаясь бродячих солдатских банд, бежали. Я слышал о нападениях украинцев на польских солдат, однако должен подчеркнуть, что на меня и мою группу не было нападений, благодаря, как предполагаю, дружественному отношению нашей группы к населению, которое мы встречали на своем пути.

Примерно 16.IХ.1939 г. мы добрались до Ковеля; там я увидел, что воинские части распущены, оружие роздано гражданскому населению, а солдаты освобождены от присяги командиром местного гарнизона.

18.IX.1939 г., если я не ошибаюсь, ночью в 01.00 советские войска вступили на станцию Ковель. По соглашению те, кто хотел, - отошли за Буг, а те, кто хотел остаться в СССР, были направлены несколькими колоннами на восток. Я со своей группой был направлен во Владимир, где мы, сдав оружие, были посажены в вагоны и отправлены на сборный пункт в Шепетовке».

А теперь Климковский закончит свой рассказ о виденных им событиях германо-польской войны.

«Мы уже знали, что Красная Армия вступила на территорию Польши. До нас доходили слухи, что наши части ею разоружаются и распускаются по домам.

В ночь с 29 на 30 сентября, помолившись и еще раз прочитав текст присяги, мы сердечно распрощались. Момент был торжественный, но печальный и мучительный.

<…> После нескольких дней странствий, не раз подсаживаясь на крестьянскую телегу, а иногда на советскую грузовую автомашину, 4 октября я добрался до Львова.

<…> Здесь же я узнал, что наш президент, Игнаци Мосьцицкий, Верховный Главнокомандующий маршал Рыдз-Смиглы и всё правительство вместе с генералитетом оставили страну на произвол судьбы, спасая свои драгоценные особы…

<…> Во Львове тогда находилось больше шести тыс. офицеров. Часть из них должна была перейти границу и влиться в Польскую армию во Франции, часть намеревалась остаться в Польше. Поэтому необходимо было установить постоянную и надежную связь с Парижем и получить деньги на проведение акций в Польше.

<…> Неоднократно навещая Андерса в одном из львовских госпиталей, я узнал, что он, пробираясь с несколькими офицерами к венгерской границе в последние дни сентября, во время ночной перестрелки был дважды ранен. Сообщил об этом факте советским властям, попросив оказать помощь, и в результате оказался в госпитале во Львове. Он сам утверждал, что ему в госпитале хорошо, а представители советских властей относятся к нему доброжелательно и даже предлагали вступить в Красную Армию».

А. Дюков добавляет к этому рассказу то, что Климковскому, вероятно, не очень хотелось уточнять: согласно показаниям Андерса на допросах в НКВД, он, бросив вверенные ему войска и пытаясь удрать в Венгрию с несколькими офицерами, был ранен во время стычки с милицией из украинского населения развалившейся Польши - той милиции, о которой упоминает Пых. Наверное и поэтому, формируя в 1941-1942 годах в СССР польскую армию, Андерс приказал не принимать в нее евреев, украинцев и белорусов – бывших граждан Польши.

Вот так выглядела эта война глазами участника, повторю: «Бригада буквально развалилась и рассыпалась …без каких-либо боев с немцами!». Первый же удар немцев на границе привел к тому, что поляки побежали, не заботясь даже о том, чтобы сжечь за собой мосты.

Поляки после разгрома

Теперь немного о Климковском. Это, на мой взгляд, типичный шляхтич. Как это понимать?

Исходя из им написанного, виден мир Климковского, а это исключительно такие, как он, шляхтичи, а тому, кого называют народом, солдатами, в этом мире нет места – они где-то там, далеко внизу. Впервые его книгу опубликовали в 1955 году в Польше, уже достаточно коммунистической, но у Климковского нет ни слова о коммунистах. Дюков обращает внимание читателей, что, жалуясь на беззаконные репрессии по отношению к недовольным Андерсом, Климковский ни словом не упомянул о том, что сразу после того, как армия Андерса удрала из СССР в Ирак и Палестину, были арестованы и посажены в тюрьмы более 700 поляков, настроенных просоветски.

И полное отсутствие у Климковского интереса к собственно военному делу, а ведь Климковский в своей книге описывает шесть лет войны. У него есть два эпизода встреч генерала Андерса с Черчиллем, оба раза Черчилль пытался выяснить мнение Андерса о положении дел Красной Армии в боях с немцами, в то время очень тяжелых. И выяснилось, что Андерс не то что ничего об этом не знает, но никогда и не интересовался - ему было достаточно того, что «советы» потерпят поражение. Сам Климковский был в армии Андерса не только его адъютантом, но и командиром бронедивизиона, и командиром полка, но он тоже ни одного слова не написал о том, как люди воюют и чем и как он лично собрался воевать.

Кого описывает Климковский в своей книге? Некое сообщество субъектов, непрерывно болтающее о свободе Польши, об ее освобождении, но при этом имеющих единственную цель как-то лично «хорошо устроиться», причем исключительно с помощью интриг – непрерывных заверений в своей преданности тем, с помощью кого они собираются устроиться, и последующего их предательства. При этом не имело значения кто это – свое начальство или иностранцы, не имело значения где – в Польше или в эмиграции, или в так называемой польской армии. Гнуснейшие из гнусных…

Вот, к примеру, Климковский описывает непрерывное воровство казенных сумм Андерсом и трату этих сумм на его личные развлечения с женщинами и покупку «бранзулеток» - золотых портсигаров, колец, бриллиантов. Началось это в СССР в 1941 году, чуть ли не с первых дней Андерса на посту командующего формирующихся частей польской армии. Климковский это всё видел и даже фиксировал украденные суммы и купленные на них предметы, переведенные на личные счета Андерса украденные суммы денег, но написал об этом рапорт только в 1943 году, когда конфликт с Андерсом дошел до состояния, при котором Андерс принял решение уничтожить Климковского и когда Климковскому пришлось этим компроматом защищаться. До этого Климковский считал воровство Андерса делом понятным и в глазах шляхтича само собой разумеющимся.

Короче, как специалисту по шляхте, Климковскому нельзя не верить – он был в среде этой шляхты свой среди своих.

Но сначала немного для ясности для тех, кто забыл или не знал эту историю. 1 сентября 1939 года началась война между бывшими союзниками по нападению на Чехословакию всего за год до этого – между Германией и Польшей. В две недели Польши не стало. Генералитет, часть офицерства и солдат бежали в Румынию и Венгрию, а оттуда во Францию, находившуюся в состоянии войны с Германией. Там образовалось польское правительство в эмиграции, которое, во-первых, в ноябре 1939 года объявило войну СССР, во-вторых, к 1940 году собрало под свои знамена армию из 84,5 тысячи поляков.

И когда немцы атаковали 10 мая 1940 года Францию, кое-какие польские части участвовали в ее защите, правда, примерно так же, как в защите Польши. Климковскому, находившемуся в это время во Франции, запомнилось только, что когда Подгалянская бригада численностью 4,5 тысячи человек сдалась немцам в Бретани, ее командир, генерал Богуш-Шишко, сбежав и, «боясь последствий за изъяны своего командования, а вернее, за его полное отсутствие, встал на путь издания приказов задним числом. В результате его приказы оказывались очень удачными, а разгром бригады вытекал из общей обстановки, превосходства противника и т.д. Таким же манипуляциям подверглись донесения об обстановке и иные документы». Привожу этот эпизод потому, что, судя по этому и другим аналогичным примерам, приведенным Климковским, фальсификация документов у поляков – это обычная практика и не в Катынском деле впервые изобретена.

Как бы то ни было, но из Франции в Англию перебралось 20 тысяч поляков, из которых 6 тысяч офицеров и 37 генералов плюс само правительство Польши в эмиграции. А когда немцы напали на СССР, то в Советском Союзе из находившихся здесь поляков начала формироваться «армия Андерса» в количестве около 100 тысяч человек, которая в разгар боев под Сталинградом сбежала на Ближний Восток. Здесь тоже было около десятка генералов плюс посольство Польши в СССР. И Климковский описывает взаимоотношения и в среде высшего командования этими силами, и в среде правительства.

Особо интересно у Климковского то, что как-то обходилось вниманием наших историков. Обычно считается, что поляки были разделены только по отношению к коммунистической власти - были на территории Польши партизанские отряды Армии Крайовой, антисоветской и подчинявшейся правительству Польши в Лондоне, и Армии Людовой – просоветской. Но дело в том, что и антисоветские поляки были политически разделены кардинально и сразу по трем вопросам. Климковский описывает разделение только по одному вопросу, замалчивая остальные два, но разделение поляков и по остальным двум видно по описываемым Климковским ситуациям. Но сначала о том разделении, что описал Климковский.

Когда в 1927 году Ю. Пилсудский совершил государственный переворот, став диктатором Польши, он объявил свой фашистский режим режимом санации (оздоровления) Польши, а его сторонники получили сладкие куски от власти. И когда в 1935 году Пилсудский умер, власть продолжала оставаться у них. Но было и много обделенных, ставших противниками этой санации, и уже тогда стороны не гнушались никакими средствами в борьбе друг с другом. А когда Польша была разгромлена, то противники санации обвинили в этом санационистов, поскольку те были и у власти, и в командовании армией. И в эмиграции, куда перебрались обе стороны, они вели друг против друга отчаянную войну, не гнушаясь никакими методами, включая убийства.

Такой вот пример. Климковского от имени Андерса и других генералов, оказавшихся на территории СССР и уже организующих подпольную и враждебную СССР Армию Крайову, посылают в Париж для связи и получения инструкций от правительства Польши в эмиграции, как я написал чуть выше, уже объявившего войну СССР. Климковский получает инструкции от генерала Сикорского, премьер-министра этого правительства и Верховного главнокомандующего польской армией. Но Сикорский был противником санационистов, в результате, когда Климковский добрался обратно до Львова и начал устанавливать связи с организациями Армии Крайовой, то местные санационисты Армии Крайовой сдали его в НКВД. В ответ он на допросах в НКВД сдал санационистов из тех, кого знал. Вот такие были борцы.

Второй вопрос водораздела, который Климковский не акцентирует, но, по крайней мере, дает знать, что такой вопрос был, это злоба части младших офицеров к старшим за позор поражения Польши, в котором именно высшее командование армии проявило трусость и предательство. Климковский пишет: «Один из наших товарищей, капитан Тадеуш Керн, на беседе в школе подхорунжих между прочим заявил, что если мы будем возвращаться в Польшу, то следовало бы на границе перестрелять всех офицеров от майора и выше. Это вызвало в санационных кругах такой страшный шум, что мне пришлось лично улаживать инцидент у Сикорского». Между прочим, сам Климковский, судя по всему, был авторитетом именно у этих офицеров, если не одним из их вождей.

Рассмотрение третьего вопроса пока отложу и предложу читателям представить, что происходило в среде этой «польской элиты», как военной, так и гражданской. Мало того, что раскол по политическому признаку, так еще и каждый шляхтич это пан, желающий залезть как можно выше и не желающий подчиняться другим панам, тем более политическим противникам. Ни военные, ни иные другие способности не играли никакой роли – все стремились собрать вокруг себя только лично преданных подчиненных. И не могли, поскольку это шляхетное быдло в глаза льстило и тут же, за глаза, предавало. У Сикорского формально были десятки генералов, но когда требовалось поручить ответственное командование или миссию, то он никого найти не мог, поскольку никому не верил и имел к этому все основания.

Вот, скажем, Сикорский подписывает договор с СССР о том, что СССР соберет, оденет, вооружит и будет кормить «армию Андерса», а эта армия после быстрого формирования начнет воевать на советско-германском фронте. Причем (придется поверить Климковскому, опирающемуся на документы) Сикорский действительно хотел, чтобы «армия Андерса» воевала в СССР (о причинах этого – в конце). И Сикорский назначает командующим именно генерала Андерса только потому, что тот, как и Сикорский, был антисанационист и постоянно клялся Сикорскому в верности. Само собой, Сикорский, как глава правительства Польши, настрого запретил Андерсу самостоятельно, минуя правительство Польши в Лондоне, связываться с англичанами. А в результате?

А в результате Андерс, став командующим, тут же с англичанами связывается и с первых дней делает всё, чтобы увести собранных поляков под команду англичан на Ближний Восток. Сикорский из Лондона забрасывает Андерса приказами направить готовые войска на советский фронт, а Андерс ставит советское правительство перед фактом, что он никого никогда на советский фронт не пошлет, и нагло требует от СССР разрешения увести войска в Иран. Советскому правительству просто ничего не оставалось делать, как разрешить убраться из СССР этой вооруженной, обжиравшей его 100-тысячной банде, обнаглевшей до степени, когда в районе своего расположения поляки срывали советские флаги и сами захватывали дома для квартирования.

Сикорскому надо бы заменить Андерса, но кем? Вокруг только такие! И сам Андерс всю свою историю на посту командующего был занят сменой командиров подчиненных ему дивизий, поскольку никому не было доверия – кого ни назначит, они начинают плести интриги против него, метя на его место. И у каждой дивизии «армии Андерса» за два года в тылу сменилось по полдесятка командиров. А как быть подчиненным при дерущихся между собою генералах? Какую боевую сила представляла эта армия? Тот еще гадючник!

Что интересно, но сам Климковский являет пример этого разнузданного бардака. Дюков из советских архивов привел интересный документ в отношении его деятельности, о которой сам Климковский предпочел умолчать:

«…Сохранилось изложение его разговора с уполномоченным при штабе Польской армии майором госбезопасности Жуковым. «Климковский, попросив оставить содержание разговора в тайне от поляков, заявил следующее:

«Польская армия в СССР представляет собой балаган, а не войско. Андерс мало сделал для того, чтобы подготовить боеспособные части. Это обстоятельство вызвало резкое недовольство со стороны молодых офицеров, которые считают единственной задачей польских войск драться как можно скорее на фронте, и притом только на Восточном. Будучи в Англии, Андерс находился под большим воздействием как Сикорского, так и англичан, которые требовали от поляков согласия на эвакуацию войск на ближневосточный театр».

Далее Климковский заявил, что он обращается к Жукову от имени группы молодых офицеров, которая намерена добиться решения об отмене эвакуации, «выгнать из армии всех баб и всякий хлам», обратиться с просьбой к советскому правительству дать быстрее оружие и отправить на фронт.

Ввиду этого Климковский хотел бы выяснить, как Советское правительство смотрит на эвакуацию польских частей из СССР, так как «если оно в этом не заинтересовано и рассматривает решение об эвакуации внутренним делом самих поляков», — организация молодых офицеров намерена арестовать Андерса, Шишко-Богуша и командира 5-й польской дивизии генерала Раковского, собрать совещание командиров частей, радировать в Лондон, что Польская армия из СССР выезжать отказывается, потребовать от Лондона назначения нового командующего и обратиться к советскому правительству с просьбой вооружить польские части и направить быстрее на Восточный фронт.

…Жуков ответил Климковскому, что всё это он считает несерьёзной затеей и рекомендовал ему ждать решения своего командования».

Как вам это нравится? Поручик сам выходит на иностранное государство и предлагает свои услуги по организации мятежа, при этом предполагает Андерса арестовать, а ведь Андерс ему в это время безусловно верил. Насколько верил, можно узнать вот из такого откровения Климковского: «Для облегчения моей работы, имевшей самый разнообразный характер, я получил от Андерса письменную доверенность следующего содержания: «Доверяю поручику Климковскому Ежи, офицеру для особых поручений, вести от моего имени все переговоры, касающиеся польских вооруженных сил в СССР, со всеми представителями органов СССР».

Такую же доверенность имел начальник штаба армии полковник Окулицкий. Это были далеко идущие полномочия, дававшие мне полную самостоятельность в решении различных вопросов. Вместе с тем мое положение позволяло теперь обстоятельно познакомиться с совокупностью проблем, связанных с нашим пребыванием в Советском Союзе. Я был также уполномочен отдавать от имени генерала приказы, чем никогда, однако, не пользовался».

Не слабо? Только два человека имели такие права – поручик Климковский и полковник Окулицкий, начальник штаба армии Андерса.

Теперь займемся третьим вопросом – это вопрос предательской связи поляков с немцами. Такой связи не могло не быть. Польша была под немцами, в победе немцев над СССР поляки ни на минуту не сомневались до начала 1943 года, да и потом судьба войны была под вопросом – ведь никто не гарантировал, что обессиленные союзники и немцы не заключат мир с разделом Европы. Ну как поляки, все как один (до поручика включительно) «мудрые политики», не могли не установить контакты с немцами в надежде на будущие возможные дивиденды? Какой же мудрый политик кладет все яйца в одну корзину?

И вот этот вопрос связи с немцами Климковский старательно обходит, хотя и полностью его замолчать не может. А из того, что он рассказал, к примеру, следует, что Андерс снабдил документами для перехода линии фронта с советской стороны Леона Козловского, бывшего во времена Пилсудского премьер-министром и военным министром. Козловский находился в советской тюрьме, но по амнистии для поляков летом 1941 года был выпущен и с помощью Андерса перешел линию фронта, добравшись уже с помощью немцев до Варшавы. А здесь возглавил в Польше пронемецкие силы поляков, начавших борьбу за Польшу под протекторатом Германии и против СССР. Причем Козловский нашел сторонников и в подпольной Армии Крайовой, поскольку спустя некоторое время немцы перебросили из Польши к Андерсу для связи четырех офицеров во главе с поручиком Шатковским.

«Оказывается, курьеры привезли из Польши от подпольной организации какую-то инструкцию на пленке, но каково ее содержание, генерал не сказал. Я узнал лишь от него, что пленку предстоит еще расшифровать. А пока что поручик Шатковский получил назначение в личный эскадрон генерала, остальные прибывшие с ним офицеры — в другие части. Андерс несколько раз приглашал поручика Шатковского к себе на завтрак и обед и неоднократно беседовал с ним в штабе.

<…> Речь шла о созданной в Польше подпольной организации так называемых «мушкетеров», во главе которой стоял инженер Витковский Основным идеологическим принципом этой организации было сотрудничество с гитлеровской Германией в целях «разгрома» Советского Союза. Впрочем, то же самое провозглашал и Леон Козловский, и это полностью совпадало с намерениями Андерса, но лишь с одной оговоркой: Андерс хотел видеть во главе такой организации самого себя. Руководители организации после разговора с Леоном Козловским, приехавшим именно с таким убеждением от Андерса, послали к генералу Шатковского с предложением о конкретном сотрудничестве. В инструкции, привезенной им в Бузулук, между прочим, было сказано, что организация «мушкетеров» считает Советский Союз врагом номер один и поэтому предлагает Андерсу сотрудничество чисто военного характера — диверсии, шпионаж и т.п., вплоть до перехода всей армии на сторону немцев.

<…> Как-то поручик Шатковский в общем разговоре сказал, что видел в Варшаве бывшего премьера Леона Козловского. Это известие начали связывать с недавним выездом Козловского из Бузулука именно в Варшаву и Берлин. Опять стали говорить о контакте Козловского с Андерсом, тем более что курьер из Польши рассказывал, что встречался с Козловским в Варшаве. Людей, посвященных в это дело, начало охватывать возбуждение, о котором, конечно, узнал и Андерс».

То есть связь Андерса с немцами вскрывалась и вскрывалась, и ему надо было что-то делать. Что касается Козловского, орудующего в Польше, то Андерс своим карманным трибуналом приговорил его к смертной казни заочно, а когда вскрылось, что и курьеры фактически от немцев, Андерс пытался приговорить к смерти и Шатковского, главного свидетеля своего предательства, но расстрелять Шатковского не дал из Лондона Сикорский.

Кстати, в деле шпионажа против СССР от Андерса не отставали другие официальные лица во главе с послом Польши в СССР Котом. «Вдобавок стало известно, что военный атташе нашего посольства генерал Воликовский вел какую-то разведывательную работу, собирая с помощью агентуры сведения военного характера. Советские власти поставили этот вопрос перед Андерсом, а Кот написал Сикорскому о необходимости отзыва Воликовского. Компрометация была столь велика, что Воликовский был снят со своей должности и вскоре вынужден был покинуть Советский Союз. То же самое произошло и с ротмистром Пшездецким, который также был замешан в подобных делах.

В связи с этим нам пришлось ликвидировать свою радиостанцию в Москве. Руководил станцией подполковник Бортновский, коллега Василевского и Гано.

Подозрения советской стороны по поводу этой радиостанции были обоснованными. Во-первых, руководитель радиостанции Бортновский придерживался тех же взглядов, что и лондонская «двуйка», считавшая Советский Союз врагом. Во-вторых, не удалось скрыть того факта, что часть «деятелей» нашей лондонской «двуйки» сотрудничала с Германией. В-третьих, сбор польским военным атташе в Советском Союзе сведений совершенно секретного военного характера выдвигал вопрос: для кого это делалось? Перед лицом этих фактов советская сторона отказалась от сомнительных услуг нашей радиостанции».

«Двуйка» - это разведывательная и контрразведывательная служба поляков.

Но в плане вопросов, возникших у СССР по поводу сбора поляками секретной информации явно для немцев, и у меня возникает вопрос, а для кого такую информацию собирал сам Климковский, так хорошо осведомленный о пронемецких намерениях Андерса? Напрашивается ответ – для СССР. Ведь он же обратился в НКВД с предложением мятежа и ареста Андерса.

Но вот именно это и опровергает мысль о том, что он был агентом НКВД. И дело даже не в том, что в донесении майора НКВД Жукова и намека нет на то, что Климковский агент НКВД, а в том, что НКВД никогда бы не разрешило такому ценнейшему агенту впутаться в такую авантюру, как подготовка мятежа.

Но и это не всё. Когда после смерти Сикорского разгорелся конфликт Климковского с Андерсом, Климковский весь компромат на Андерса изложил в рапорте тогдашнему Главнокомандующему генералу Соснковскому. Поскольку речь шла о жизни самого Климковского, то он изложил все до мелочей. Но о явных связях Андерса с Козловским, а через того и с немцами – убийственный довод - промолчал. Почему? Да, Андерс вовсю старался угодить и англичанам – не клал все яйца в одну корзинку. Но ведь и его связи с немцами доказывались! Остаётся думать, что такое обвинение Климковским Андерса тут же усугубило бы вину самого Климковского, как говорится, в доме повешенного о веревке не говорят.

Вот теперь можно поговорить и о генерале Сикорском, с 1939-го до лета 1943 года главе правительства Польши в эмиграции и главнокомандующем польской армией.

Климковский об этом молчит, но он, судя по всему, был доверенным лицом Сикорского в армии Андерса. Очень доверенным, настолько, что вызывают вопросы эти их отношения, как бы сами по себе возникшие. Смотрите, поручик Климковский, как простой курьер, каких были сотни, добирается из Львова в Париж, здесь долго ожидает аудиенции у Сикорского, наконец, встречается. И между ними вдруг устанавливаются настолько доверительные отношения, что поручик Климковский убеждает главу правительства и главнокомандующего Сикорского потушить скандал, вызванный обещанием капитана Керна перестрелять на границе Польши всех польских офицеров от майора и выше. Но кто по своему положению был поручик Климковский и кто Сикорский?! Значит, в чем-то они были единомышленники!

И это не модные ныне гомосексуальные связи, поскольку Климковский осенью 1940 года выезжает по поручению Сикорского с опаснейшей миссией во Львов, где его и арестовывает НКВД. После того, как летом 1941 года Климковский был освобожден из тюрьмы и стал адъютантом Андерса, отношения с Сикорским сохранялись, и при всех приездах Сикорского в СССР или армию Андерса он снова с Климковским встречается. Следовательно, было что-то, что связывало Сикорского с поручиком Климковским сильнее, чем даже с окружавшими Сикорского генералами.

Официально Климковский был послан из Львова в Париж с банальным заданием – сообщить о настроениях местного польского офицерства и генералитета и получить от правительства Польши в эмиграции инструкции и помощь. (Кстати, когда он вернулся во Львов, то передал местной Армии Крайовой помощь в сумме аж сто долларов. Но и их он выпросил в посольстве Польши в Бухаресте, а не получил в Париже по распоряжению Сикорского.) Климковский в Париже встречался с военным министром Соснковским, с низовыми работниками правительства, казалось бы, что ему еще надо? Тем не менее Климковский добивался встречи именно с Сикорским и добился. Поэтому полагаю, что Климковский шел из оккупированной Польши еще с одним заданием лично к Сикорскому. И это было задание от немцев.

Непонятно и то доверие, которое испытывал к нему Андерс. Из книги следует, что они не были знакомы до момента, когда Климковский стал посещать Андерса в госпитале во Львове. А потом, после выхода обоих из советских тюрем, Андерс немедленно делает Климковского своим адъютантом с невиданными полномочиями. Что их связывало? Климковский об этом молчит.

Надо учесть, что Сикорский еще с дореволюционных времен был достаточно крупной фигурой в тогда революционных кругах Польши, фигурой, равной Пилсудскому, расходившейся с Пилсудским по вопросам статуса Польши: Пилсудский хотел видеть Польшу полностью свободной, а Сикорский – в составе Австро-Венгрии, и во время Первой мировой войны Пилсудский создавал польские легионы, а Сикорский вербовал поляков в австро-венгерскую армию. После оформления Польши в государство Сикорский был и главнокомандующим польской армией, и премьер-министром, и военным министром, но после фашистского переворота Пилсудского, который Сикорский поддержал без ожидаемого Пилсудским энтузиазма, отношения с Пилсудским обострились, и Сикорский эмигрировал во Францию.

Нет сомнений, что он мечтал вернуться в Польшу, но как? В Польше у него не было достаточно надежной поддержки - там власть крепко держали сторонники «санации». Оставались иностранные государства, тем более что Сикорскому нужно было на что-то жить. СССР исключался, Франция была военным союзником Польши и ей политические изменения не были нужны, оставалась Германия, которая имела претензии к Польше в виде Данцига, и ей не мешало иметь при себе какой-то противовес Пилсудскому. Как мне думается, Сикорский еще в двадцатые годы установил «добрые отношения» с Германией, которые могли прерваться в связи с войной, но были восстановлены после ликвидации немцами Польши как государства. Совершенно не исключено, что Климковский помогал эти отношения восстановить, посему и стал доверенным лицом Сикорского. Возможно, Климковский помогал завести такие отношения и Андерсу, в связи с чем этот Штирлиц завоевал и его доверие.

В достоверности этой версии меня убеждает то, что Климковский всячески пытается обелить Сикорского в Катынском деле, но сам об этом деле молчит, давая своим молчанием понять, что польских офицеров в Катынском лесу расстреляли всё же русские. Но ведь Климковский не мог не знать, что это ложь!

В «армии Андерса» с самого начала служила масса офицеров, знавших, что не было никакого расстрела польских офицеров НКВД весной 1940 года. Мало этого, в «армии Андерса» служили и офицеры, которые не только видели всех расстрелянных польских офицеров живыми в 1941 году, но и сами вместе с ними были расстреляны в Катынском лесу, естественно, неудачно, - тот же сержант Пых.

Сообщение о том, что около 10 тысяч польских офицеров расстреляны, и клевету о том, что это сделали русские, еще в начале декабря 1941 года принесли в штаб Андерса помянутые выше немецкие курьеры во главе с поручиком Шатковским. Климковский сообщает массу мало относящихся к делу мелочей, но молчит о том, что уже тогда вызвало разрыв отношений Польши и СССР! Но вот, к примеру, почему Климковский молчит и об этой стороне миссии Шатковского?

Ответ один: если бы Климковский об этой части миссии Шатковского написал, то к самому Климковскому немедленно возник бы вопрос: а почему же вы с Андерсом молчали, почему не предъявляли претензий к СССР в 1941 году? Почему начали вопить о смерти своих офицеров от рук большевиков только через два года – только тогда, когда на начало ваших воплей поступила команда из Берлина?

Поскольку по команде из Берлина завопило правительство Польши во главе с Сикорским, то Климковский изворачивается и пишет, что виноват в том, что правительство Польши сразу же согласилось с немецкой клеветой и согласилось участвовать в геббельсовском пропагандистском шоу, не Сикорский, а его военный министр Кукель. Это Кукель, дескать, сделал заявление, поддерживающее немецкую клевету. Климковский так передает слова Сикорского, якобы сказанные в беседе с ним: «Я должен это осуществить и сейчас предпринимаю в данном направлении определенные шаги. Разрыв отношений с СССР является, собственно, результатом выходки — да, совершенно неразумной выходки — генерала Кукеля. Получилось очень скверно. Но теперь уже ничего не поделаешь».

Да нет, не так всё было. Как совершенно правильно написал в редакторском примечании А. Дюков, генерал Кукель 16 апреля 1943 г. опубликовал «Коммюнике в связи с германским заявлением об обнаружении массовых захоронений польских офицеров в Катыни», в котором немедленно поддержал клевету Геббельса. Но на следующий день на заседании польского правительства было утверждено заявление к Международному Красному Кресту с просьбой направить в Катынь делегацию для изучения того, как именно русские расстреляли поляков.

Сикорский, как глава правительства, мог дезавуировать заявления своего министра, даже если бы Кукель действительно выступил без его согласия. Премьер-министр Сикорский мог не подписывать заявление к Красному Кресту от имени правительства Польши, и, наконец, это не Кукель, а Сикорский начал давить на Черчилля, чтобы Англия разорвала дипломатические отношения с СССР и, следовательно, военный союз с СССР. Надо ли спрашивать читателей, в чью пользу был разрыв военного союза против немцев во время войны, надо ли спрашивать, на кого работал Сикорский?

И можно ли сомневаться в том, что утонул Сикорский не в результате несчастного случая, а в результате желания Черчилля?

У Климковского в доказательствах того, что Сикорский, дескать, никак не мог быть связан с немцами и честно исполнял договор с СССР, имеется только факт того, что Сикорский противился выводу «армии Андерса» из СССР на Ближний Восток в подчинение англичан. Однако давайте рассмотрим, а кому было выгодно, чтобы поляки не уходили из СССР? Давайте для этого встанем на место немцев. У них на Восточном фронте в 1942 году воевало 258 дивизий и 16 бригад (вместе с союзниками). Ну и что им были 3 польские дивизии, даже если бы и удалось подогнать эту банду в боевое соприкосновение с немцами? Польские войска на передовой - это дырка в советском фронте, через которую немцы без труда прорвали бы его. А в тылу СССР вооруженные поляки отвлекали определенное количество советских войск, поскольку оставить их совершенно без контроля было опасно.

А если поляки уйдут из СССР? Военной силы они и у англичан не представят, но у англичан масса войск была занята полицейскими функциями – предотвращением восстания против англичан местных народов. Готов был восстать против англичан Ирак, в Палестине евреи устраивали диверсии против англичан и ждали Гитлера, не спокоен был Египет. Поэтому англичане и не рассчитывали на поляков, как на боевую силу против немцев, им нужны были поляки как оккупационные, полицейские войска – чтобы пугать местные народы. Но разместив поляков в Ираке, Палестине и под Каиром, англичане освобождали собственные войска для войны с Роммелем - с немецко-итальянской армией, устремившейся к Каиру. А это примерно 10 дивизий, и для 10 немецко-итальянских дивизий усиление англичан на 2-3 дивизии имело очень большое значение. То есть немцам было выгодно, чтобы поляки оставались на территории СССР. Вот Сикорский с Климковским и добивались этого.

Закончу рассмотрение воспоминаний Е. Климковского рекламой – если вам интересны подробности жизни гнуснейших из гнусных, почитайте эту книгу.

Ю.И. МУХИН

УСТАНОВЛЕНИЕ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ В ЭСТОНИИ

«Устав от бредней об оккупации, наведался в ГосАрхив Эстонии и взял там несколько документов.

1) Декларацию об установлении в Эстонии Советской власти, принятую Парламентом 21.07.1940 г.

2) Декларацию о вступлении ЭССР в Союз ССР от 22 июля 1940 года.

3) Декларацию о национализации земли свыше 10 гектар.

4) Декларацию о национализации банков и крупной промышленности.

Напоминаю - это официальные декларации законно избранного парламента республики.

В 1940-м случилось страшное: одуревший от произвола, нищеты и голода народ избрал в парламент коммунистов-социалистов и других левых, которые установили в Эстонии Советскую власть и при которых Эстония была принята в Советский Союз...» nightriderz1

Это уже не публицистика.

Уважаемый nightriderz1 - спасибо! - предоставляет документы, не оставляющие камня на камне от официальной таллинской версии про “оккупацию”. На самом деле - не верить не получается - решение о вхождении в состав СССР было принято 591 030 гражданами Эстонии (84,1% от имеющих право голоса), причем “за” проголосовали 548 631 гражданин (92,9% от числа голосовавших), а “против”, при отсутствии опции “воздержался”, соответственно, 42 399 (7,1%).

Ценность этих материалов, ставящих жирную точку на разговорах как об “оккупации”, так и об “аннексии”, и для историков, и для участников любых дискуссий на данную тему представляется в пояснениях не нуждающейся, однако, на мой взгляд, есть смысл рассмотреть эти цифры также и в контексте так называемых “депортаций”.

1. Согласно итоговому отчету Всеволода Меркулова, наркома госбезопасности СССР, от 17 июня 1941 года, всего из Эстонии было депортировано 10 116 человек (из них 9146 намеченных заранее), в том числе, примерно 25% детей и подростков. Высылку несовершеннолетних современные эстонские историки определяют как “признак геноцида”, однако это очевидная глупость: ясно, что к ним претензий не было, но отрывать их от пап-мам было бы жестоко и незаконно.

2. Таким образом, количество взрослых спецпереселенцев составляло максимум 7000 человек. То есть в шесть раз меньше, чем не приняло “советизацию” и голосовало “против”. Из чего прямо следует, что основанием для высылки являлись только конкретные действия, делавшие пребывание высылаемых в очевидно предвоенной ситуации опасным, либо их общественный статус. Сами по себе “антисоветские настроения” основанием для депортации не являлись.

3. Следует отметить, что среди депортированных было более 400 эстонских евреев, приблизительно 10% всего еврейского населения Эстонии, в основном, представители эксплуататорских классов. Причем парадоксальным образом высылка спасла этим людям жизнь, поскольку всего полгода спустя Эстония, как известно, превратилась в первую “юденфрай” Европы. Помимо евреев, были высланы и русские (в основном, эмигранты), общей численностью около тысячи душ. Таким образом, депортация не являлась мерой, направленной исключительно против эстонцев.

4. И наконец, статус “арестованных” из общего числа высланных получили только 3173 человека, в том числе 691 представитель “криминального элемента” и 224 офицера бывшей эстонской армии, причастные к антисоветскому подполью. Эта категория была вывезена на восток в 75 грузовых вагонах (15% от общего числа высланных). Все остальные - 5978 человек - убыли в 415 пассажирских вагонах, по 22 человека на один купейный вагон, причем для громоздких вещей (мебель, пианино, книги и так далее) на каждый эшелон власти выделили по два товарных вагона, а снабжение в пути шло по армейским стандартам.

В какой степени эти абсолютно точные факты соотносятся с современной таллинской версией об “оккупации”, “аннексии”, “порабощении” и последовавшем “геноциде” оставляю судить всем желающим.

putnik1

ДОКЛАД

Срок пришёл, доклад явился,

Кто-то как с Луны свалился,

Просветил нас и весь свет

В том, что знаем двадцать лет.

Что в России много «надо»,

Знаем мы и без доклада.

Надо – ясли, надо – школы

И жильё, и быть весёлым.

«Почему?» Известно всем

(Но в докладе нет тех тем):

«Наш «демократизм» − болото.

Но устроил он кого-то…

Ну а всем – «лапшу на уши»…

Только что мы будем кушать?

Видим мы запчасти к «Форду»,

Видим натовскую морду,

Не засеяны поля…

А слова-то – это для…

Чтобы снова, так сказать,

Путь в болото продолжать.

Не меняется ведь курс,

Значит тот же и «ресурс»!

М.Я. ШУКАН