Газета "Своими Именами" №18 от 01.05.2012

ШТРИХИ К НЕДОРИСОВАННОМУ ПОРТРЕТУ

Безусловно, в определенный исторический период Ленин был – и сам не отрицал этого – диктатором и террористом, иным и не может быть лидер воюющей страны, если только он не желает этой стране уничтожения. Любопытно проследить, как начиналась ленинская диктатура.

Ниже я привожу несколько отрывков из малоизвестных воспоминаний соратницы Ленина Евгении Богдановны Бош, члена партии с 1901 года. Думающему человеку эти отрывки должны сказать очень много; наиболее знаменательные, на мой взгляд, места я позволил себе выделить курсивом, в цитируемых письмах Ленина курсив авторский.

«…Постепенно разговор перешел к обсуждению нашей дальнейшей работы на Украине, и Владимир Ильич подробно остановился на расспросах о планах и перспективах, намечаемых и обсуждаемых в партийных рядах.

По вопросам Владимира Ильича и полному отсутствию реплик с его стороны я видела, что самый больной вопрос для нас, украинских партработников, — вопрос о нашей тактике — и для него еще не ясен. Это заставило меня с наибольшей полнотой и объективностью давать сведения и с сугубой осторожностью высказывать свои соображения.

Владимир Ильич слушал внимательно. И, не переставая спрашивать, так ставил вопросы, что значительно облегчал мне мою задачу, нередко переспрашивая и не спуская испытывающего взгляда, добивался более полного и точного ответа.

В результате информации на заданный мной вопрос: “Что думаете Вы, Владимир Ильич?” — он развел руками, провел несколько раз своим характерным жестом рукой по голове, коротко ответил:

— Нужно подумать... Мне трудно здесь решать... Подумаем. Потолкуем... А вы сейчас свои соображения сформулируйте и пришлите...

Покончив с украинскими делами, Владимир Ильич заметно оживился, вспоминая пройденный год в России, Октябрьские дни в Петрограде, поведение некоторых товарищей, меткими замечаниями оценивал работу каждого. В нескольких коротких словах охарактеризовав наше внутреннее и внешнее положение, подробно остановился на деятельности Совета Народных Комиссаров и тех трудностях, что мешают скорейшей организации планомерной работы.

Слушая и разговаривая с тов. Лениным, забывала, что перед тобой великий вождь, к слову которого прислушивается не только многомиллионное население России, но и народы всего земного шара, и видела только близкого товарища, безгранично большого человека, который сам не сознает своей великой силы...

На мои сообщения о положении на местах и работе Советов и парторганизаций, что мне удалось наблюдать, возвращаясь с Украины и живя в Тамбовской губернии, Владимир Ильич с болью бросил:

— Головотяпствуют. Людей нет... Что можно предпринять, по-вашему?..

Говорю, что думала об этом и пришла к выводу, что необходимо перебросить из Петрограда и Москвы часть советских работников — рабочих, которые уже проработали несколько месяцев под руководством сильных товарищей и имеют хоть какое-нибудь представление о советском строительстве.

— Вы думаете, они согласятся поехать?

Отвечаю утвердительно, прибавив: “Если вы предпишете”. Последние слова вызвали досадливое движение: видно было, что это говорю не я первая. И, точно отмахиваясь от надоедливого жужжания, Владимир Ильич не то спросил, не то ответил со сдержанной досадой:

— Как это я могу предписать?..

И, моментально оживляясь, обратился ко мне уже без тени досады:

— Поезжайте-ка сейчас в Питер, расскажите рабочим, что делается на местах, и убедите их поехать на работу в провинцию.

В первое мгновение я даже опешила. Но, взглянув повнимательнее в его лицо, увидела, что говорил Владимир Ильич совершенно искренне и как бы даже радуясь найденному выходу. Тут уж я не могла сдержать своей досады: “Неужели Вы не знаете, Владимир Ильич, что Ваше слово для членов партии — закон?.. В Питер я не поеду, это будет бесполезная болтовня. Вы должны, раз это нужно, приказать, и все безоговорочно подчинятся...”

Владимир Ильич задумался... Потом перевел разговор на другую тему. Но при прощании осторожно напомнил: “Вы все же подумайте насчет поездки в Петроград”.

Скоро Владимир Ильич убедился, что он может и должен приказывать и что его слово для партии — закон...

До Всероссийского съезда Советов я осталась в Москве — с Украины ушла. После левоэсеровского восстания уехала на работу в провинцию. На этой работе мне пришлось не только чаще встречаться и беседовать с Владимиром Ильичем, но и обращаться к нему за поддержкой и содействием. И тут наряду с безграничным чувством глубочайшего уважения и доверия к Владимиру Ильичу росла и крепла вера: пока Ильич есть, все трудности преодолеем и мы выйдем победителями...

В скором времени после эсеровского восстания в Москве меня вызвал Я.М. Свердлов, чтобы поговорить насчет поездки в Пензу. Во время нашего разговора в кабинет вошел Владимир Ильич. Таким я его еще не видала... Крайне утомленный, подавленный вид Владимира Ильича производил удручающее впечатление. Поздоровавшись как-то механически и узнав, о чем идет речь, обратился ко мне:

— Если возможно, поезжайте, там необходима твердая рука. Но дело трудное: в пятнадцати верстах фронт, губерния охвачена кулацкими восстаниями...

И, извинившись, что должен помешать нам, так как спешит, заговорил со Свердловым о другом.

Но, закончив разговор, снова обратился ко мне и заговорил о том, какое тяжелое положение создается сейчас в стране, как трудна будет борьба с эсерами... Высказывал опасения, что Петроград и Москва могут остаться без хлеба, если эсерам удастся поднять кулачество. Говорил Владимир Ильич отрывочными фразами, без обычного огонька, точно делился тяжелыми, мучительными думами...

При прощании на слова Я.М. Свердлова: “Убедите Евгению Богдановну ехать в Пензу” — устало ответил:

— Что убеждать?.. Если не может, нужно подыскать твердого человека...

Вид Владимира Ильича и предыдущие беседы с ним смели всякие колебания, и я поспешила заявить, что хоть сейчас готова ехать, тем более что на этой работе я уже имею украинский опыт.

Владимир Ильич снова присел и, информируя о положении в губернии, указывал, на что он считает необходимым обратить особое внимание... просил сообщить, чем можно помочь из Москвы, и чтоб со всеми нуждами обращались в Совнарком, “и требуйте от нас, настаивайте на срочном выполнении”, и, кончая, несколько раз повторил:

— Обязательно сейчас же телеграфируйте мне, в каком положении найдете губернию...

Прощаясь, Владимир Ильич еще раз напомнил, чтобы я не забыла прислать телеграмму и требования, и прибавил:

— Обещаю быть аккуратным в исполнении и сделать даже невозможное, если этого потребует успех работы.

И Владимир Ильич сдержал свое обещание. Пензенская губерния в тот период являлась одной из важнейших губерний по снабжению хлебом и продовольствием Москвы и Петрограда. В Пензе находилась наша экспедиция заготовления государственных бумаг, в пятнадцати верстах от города — чехословацкий фронт, и эсеры, начавшие вооруженную борьбу против Совета Народных Комиссаров, перебросили сюда свои значительные силы, которые разбросали в полосе фронта и по волостям с целью поднять крестьянство. В этой работе эсерам усиленно помогали попы и офицеры старой армии; последние сумели, скрывая свое прошлое, устроиться на службу в земельном и продовольственном отделах местного Совета в качестве разъездных инструкторов по реализации урожая. Партийных (коммунистов) и советских работников в губернии было очень немного, парторганизации на местах только оформлялись, все наши вооруженные силы из губернии перебросили на фронт, и условия для контрреволюционной работы были весьма благоприятные.

Эсеры прежде всего забросали села и деревни своими воззваниями, в которых сообщали гнуснейшие провокационные сведения вроде следующего: “Совнарком работает в угоду Вильгельму. Тов. Осендовский на митинге в Томске сказал, что в настоящее время имеются на руках у союзников триста документов (будут ими опубликованы в самом коротком времени), из которых видно, что Ленин, Троцкий, Зиновьев, Володарский и Крыленко состояли в сношениях с германским генеральным штабом”. И это не только писалось в воззваниях “К товарищам рабочим и крестьянам” и жирным шрифтом в их органе, легально издававшемся в Пензе, но и говорилось с трибуны на открытых митингах и сходках, где присутствовали и наши руководящие пензенские работники...

На мое сообщение о положении в губернии Владимир Ильич срочно ответил телеграммой от 9 августа 1918 года:

«Получил Вашу телеграмму. Необходимо организовать усиленную охрану из отборно надежных людей, провести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев; сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города. Экспедицию пустите в ход. Телеграфируйте об исполнении.

Предсовнаркома Ленин».

10 августа сообщаю Владимиру Ильичу о начавшемся кулацком восстании, охватившем пять богатейших волостей. В ночь на 11 августа по аппарату получаем следующие директивы:

“При подавлении восстания пяти волостей приложить все усилия и принять все меры в целях изъятия из рук держателей всех дочиста излишков хлеба, осуществляя это одновременно с подавлением восстания. Для этого по каждой волости назначайте (не берите, а назначайте) поименно заложников из кулаков, богатеев и мироедов, на коих возлагайте обязанность собрать и свезти на указанные станции или ссыпные пункты и сдать властям все дочиста излишки хлеба в волости.

Заложники отвечают жизнью за точное, в кратчайший срок, исполнение наложенной контрибуции. Общее количество излишков по волости определяется предгубисполкомом и губпродкомиссаром на основании данных об урожае 1918 и об остатках хлебов от урожаев прошлых лет. Мера эта должна быть проведена решительно, стремительно и беспощадно за Вашей, губпродкомиссара и военкомиссара ответственностью, для чего указанным лицам сим даются соответствующие полномочия.

Осуществление меры сопроводить обращением к населению листком, в котором разъяснить значение её и указать, что ответственность заложников налагается на кулаков, мироедов, богатеев, исконных врагов бедноты. О получении сего телеграфируйте и регулярно сообщайте о ходе операции не реже чем через день.

Предсовнаркома В. Ульянов (Ленин)

Наркомпрод А. Цюрупа

Наркомвоен Э. Склянский”.

Так как руководящие пензенские товарищи были против решительных мер в борьбе с кулачеством, но не возражали по существу полученных директив, а создавали всяческие препятствия и затруднения в проведении их, то мне пришлось ответить Владимиру Ильичу коротко: “Будет исполнено”. И в ответ получила следующую телеграмму от 12 августа:

“Получил Вашу телеграмму. Крайне удивлён отсутствием сообщений о ходе и исходе подавления кулацкого восстания пяти волостей. Не хочу думать, чтобы Вы проявили промедление или слабость при подавлении и при образцовой конфискации всего имущества и особенно хлеба у восстававших кулаков.

Предсовнаркома Ленин”.

Тут уж мне пришлось сообщить Владимиру Ильичу, в чем встречаются затруднения.

И через несколько дней нарочный привез мне письмо от тов. Ленина, в котором Владимир Ильич, обращаясь ко всем пензенским коммунистам, доказывал необходимость “беспощадного подавления” кулацкого восстания пяти волостей, указывал, что это необходимо в интересах “всей революции”, “ибо теперь ведь «последний решительный бой» с кулачеством”, советовал найти людей “потверже” и просил телеграфировать “о получении и исполнении”. Письмо носило характер товарищеского совета и было подписано только “Ваш Ленин”.

А еще через несколько дней прибыли из Петрограда пятьдесят коммунистов, рабочих, с первого дня Октябрьского переворота работавших в различных советских учреждениях, вслед за ними тридцать пять партработников, часть — московских районных работников, часть — прибывших из провинции в распоряжение ЦК партии.

После этого легко удалось не только ликвидировать восстание в пяти волостях, совершенно не применяя вооруженной силы, но и предупредить возможность новых восстаний.

После двух недель пребывания в Пензе, пользуясь спокойствием в губернии, я приехала в Москву с рядом неотложных дел в отдельные комиссариаты, которые не только плохо обслуживали губернию, но не считали даже нужным отвечать на срочные запросы. И, бесполезно промыкавшись два дня и не получив ни единого положительного ответа, решила идти к В.И. Ленину за поддержкой.

Владимир Ильич сейчас же принял, не заставив ожидать и трех минут (в комиссариате же мне приходилось тратить от одного часа до двух на ожидания приема у наркома), и встретил укоризненным покачиванием головы — зачем приехала. Почему не прислала ему копии телеграмм, отправленных в комиссариаты?

Объясняю, что не считала возможным затруднять его мелочами.

Владимир Ильич вспылил:

— Не считаете возможным!.. Хотите новых восстаний и без хлеба оставить рабочих... В вашем распоряжении прямой провод, телеграф, живые люди, которых вы можете в любое время прислать ко мне со всеми требованиями... Сейчас же, немедленно поезжайте обратно и копии всех требований направляйте мне... — И, сразу смягчившись, убеждающим тоном и с нескрываемым беспокойством добавил: — Лучше не приезжайте. Теперь не следует и на час оставлять губернию.

Все имевшиеся у меня дела были решены в течение каких-нибудь десяти–пятнадцати минут. Владимир Ильич слушал, задавал вопросы, высказывал свое мнение, спрашивал моё и тут же немедленно, по каждому решенному вопросу давал распоряжения секретарю, звонил по телефону, писал записки и давал мне указания, как действовать в комиссариатах... Всё это делалось без малейшей суеты, с предвидением всех возможных случайностей, с учетом имевшихся возможностей и громадным желанием облегчить работу на местах.

В тех вопросах, где требовалось основное изменение принятых ранее постановлений, Владимир Ильич находил выход путем применения временных мер, обеспечивающих возможность работы до решения вопроса...

Ушла я от Владимира Ильича вполне удовлетворенная, с немалым количеством записок: “Принять срочно”, “Изыскать возможности, а пока выдать требуемую сумму” и пр. и пр., с приливом новой энергии и бодрости. Все затруднения в работе теперь казались пустяками, легко преодолимыми...

Не забыть мне выговора, полученного от Владимира Ильича за то, что сейчас же не сообщила о ряде недоразумений, вызываемых приказами и предписаниями руководящего работника Реввоенсовета фронта, направленными парткомитету и губисполкому, и произведенным им арестом председателя губисполкома, предгубчека и военкома за то, что по его требованию в двадцать четыре часа не было освобождено помещение губчека для Реввоенсовета фронта.

Мои возражения, что в своем докладе я указывала на трения, существующие между военными организациями и местными партийными и советскими органами, но не касалась действий отдельных работников, так как в конце концов все возникающие недоразумения улаживались на месте, Владимира Ильича не смягчили.

— “Недоразумения”!.. “Улаживали”! Вместо того чтобы раз навсегда пресечь... А подумали ли вы о том, что о нас будут говорить массы?!

Считая выговор незаслуженным, я указала Владимиру Ильичу, что товарищ — ответственный работник, назначенный ЦК партии, и что, собственно, нужно было осторожней давать назначения.

Владимир Ильич не сдавался:

— “Назначенный ЦК партии”!.. “Назначенный ЦК партии”!.. Откуда ЦК партии может знать, как проводятся его директивы, если вы, находясь на местах, не считаете нужным сообщать... Если не считали удобным писать, то почему не приехали раньше?!

Отвечая Владимиру Ильичу, я указала, что, на мой взгляд, дело не столько в лицах, сколько в нарождающемся новом методе работы, который проводится пока ощупью (эта беседа происходила в январе 1919 года), что я с этим сталкивалась уже и в других местах, где партработники-военные разговаривают с местными партийными и советскими организациями не путем убеждения, а военными приказами, и что, по-моему, это неизбежно вытекает из существа военной работы. И для меня весь вопрос заключался в том, необходим ли этот метод работы, и если да, то я бы считала, что центр должен дать соответствующие указания военным и партийным работникам. А пока острота конфликта зависит от большего или меньшего такта и политической зрелости военного партработника. Сильный товарищ проведет любой приказ так, что парткомитет и исполком примут его как свое решение, а послабей и с меньшим тактом, да еще не умеющий выступать, вынужден действовать сухими, короткими приказами и предписаниями.

Владимир Ильич внимательно слушал и, перейдя на обычный дружеский тон, требовал примеров, подтверждающих мои соображения, подробно остановился на расспросах, как реагируют массы на приказы наших военных органов.

Я заметила, что намечающийся новый метод работы, особенно если будет проводиться нетактично, грозит отрывом от масс и что на этой почве может развиваться не только недовольство масс своими руководящими организациями, но и серьезные трения между членами партии, что, по-моему, образует прорыв между верхами и низами. Владимир Ильич ответил после некоторого раздумья:

— Да, тут нужно подумать...

По тону Владимира Ильича и по последовавшему предложению: “Не взяли бы вы на себя организацию контроля и инструктирование организаций на местах?” — видно было, что последнее замечание затронуло тревожившие Владимира Ильича опасения и что он ищет выхода».

Воспоминания Бош интересны еще и тем, что именно цитируемая в них череда ленинских записок выдавалась в свое время как «компромат» на Ленина. Мириады профессиональных лениноведов в «перестройку» вопили, что теперь «открывшиеся архивы» открыли им глаза на «подлинного» Ленина, хотя содержание этих записок было совершенно официально доступным не только в мемуарах большевички Бош, но и в каноническом Полном собрании сочинений В.И. Ленина.

Рассказанная история весьма красноречиво свидетельствует о том, как формировалась диктатура в период гражданской войны.«Скоро Владимир Ильич убедился, что он может и должен приказывать». Именно так, должен. Сегодня мало кто знает, что национализировал заводы Ленин с великой неохотой – настроения в массах были таковы, что ему пришлось пойти на эту меру. «Всякой рабочей делегации, – говорил Ленин весной 1918 года, –всякой рабочей делегации, с которой мне приходилось иметь дело, когда она приходила ко мне и жаловалась на то, что фабрика останавливается, я говорил: вам угодно, чтобы ваша фабрика была конфискована? Хорошо, у нас бланки декретов готовы, мы подпишем в одну минуту. Но вы скажите: вы сумели производство взять в свои руки и вы подсчитали, что вы производите, вы знаете связь вашего производства с русским и международным рынком? И тут оказывается, что этому они еще не научились, а в большевистских книжках про это еще не написано, да и в меньшевистских книжках ничего не сказано».

В чем заключался главнейший парадокс пребывания Ленина у власти? Желая создать государство, народное не на словах, а на деле, он чутко прислушивался к чаяниям масс. Но оказалось, что главнейшее из этих чаяний является потребностью подчиняться[1]. Кухарка не захотела учиться управлять государством; ей нужно было, чтобы эту тяжесть взвалил на свои плечи кто-то другой. В условиях блокады и гражданской войны, когда вопрос стоял об элементарном выживании большей части народа, Ленин сделал это; он стал диктатором, решительным и беспощадным. Со свойственной ему прямотой он не стал маскировать диктаторские элементы своей государственной машины фиктивными демократическими механизмами, как того требует лицемерная религия «общечеловеческих ценностей». Однако своей сокровенной мечты о том, чтобы поднять массу до осознания ее собственных интересов и поставить ее у государственного руля, он так и не оставил. Следует признать, что на этом пути он добился значительных успехов, учитывая сложность, а может быть даже невыполнимость такой задачи. Знаменитый призыв Ленина к рабочим беречь советское государство и в то же время бороться с этим государством относится именно к этой области. Смерть Ленина и дальнейший рост напряженности в международных и внутрисоветских отношениях окончательно поставил крест на подобных попытках.

Товарищ У

[1] Словосочетание из лексикона Адольфа Гитлера, превосходного знатока психологии массы, в свое время виртуозно сыгравшего на этой потребности.

ХОЛОДНАЯ ДИПЛОМАТИЯ ПЕРЕД ГОРЯЧЕЙ ВОЙНОЙ

Сегодня, отмечая 200-летие Отечественной войны 1812 года, мы как-то вольно или невольно упираемся в отдельные события той войны в основном военного характера: Бородинское сражение, сожжённая Москва, бегство французов из России, поход на Париж и прочее. При этом как-то забывается, а кто основные виновники всех бедствий войны? Изверг Наполеон или «освободитель Европы» Александр 1? А может, был и кто-то третий? Вопрос интересный, но очень острый для правителей всех времён и мастей. Возможно, поэтому и война 1812-1814 годов не получает своего полного освещения вот уже 200 лет. А между тем она началась задолго до вторжения Наполеона.

В одной из газет прочёл заметку Татьяны Петровой о выставке «Два Императора» во Всероссийском музее декоративно-прикладного и народного искусства. Она вполне справедливо замечает, что Россия сегодня должна славить свою победу над Наполеоном, а не его личность. Но, к сожалению, даже на выставке материалов больше о Бонапарте, чем о русском императоре Александре I. Нет паритета не только на выставке, но и в истории. Личность Наполеона растиражирована по всему миру, в том числе и в России, чего не скажешь об Александре I и русских генералах, сокрушивших этого «гения». Почему это так?

Ответ на поставленный вопрос отчасти можно найти у известного русского историка В.О. Ключевского, который прекрасно характеризирует нравы правящей верхушки Европы: «Осенью 1814 года начался Венский конгресс. Александр надеялся остаться таким же вождём народа, каким ещё недавно был в Париже. Но он вдруг очутился подсудимым жалких проныр – Талейрана и канцлера Австрийской империи Миттерниха. Оба эти министра за спиной Александра составили против России коалицию, форменный наступательный Союз из Австрии, Франции и Англии. Уже были определены контингенты почти полумиллионной армии. Князь Шварценберг начертал план военных действий, и был назначен срок открытия кампании. В конце февраля было получено известие о побеге Наполеона с острова Эльба. Обомлевшие интриганы судорожно схватились за Россию, за Александра, готовые опять стать в его распоряжение в новой борьбе». Что тут можно добавить? Да ничего! Только сделать вывод – Россия всегда доставала каштаны из огня для других. А замысел ослабить Россию Франция и Англия осуществили в 1853 году начав так называемую Восточную войну. История учит, но не всегда её уроки идут впрок….

Война России с наполеоновской Францией зрела уже с 1804 года, когда была сформулирована общая идея внешней политики Александра 1 в секретной ноте – инструкции от 11 сентября. Политика принципов наполнялась в этих проектах 1804 года весьма конкретным великодержавным содержанием. Путь к их осуществлению вёл через борьбу с Наполеоном за господство над Западной Европой. Для этого создаются различные коалиции, а английский премьер Питт отводит в них роль «спасителя Европы» русскому императору Александру I.

Раздел сфер влияния – вот основная причина всех войн. Она не исчезла и сегодня.

Именно эта задача заставила пойти на союз с наполеоновской Францией ещё Павла I, который отказался воевать за интересы Англии и Австрии, когда Наполеон предложил Павлу разделить сферы влияния ради водворения общего «успокоения и порядка».

Но сын Павла Александр посмотрел на этот вопрос иначе. В первом приступе к серьёзным переговорам с Англией о задачах антифранцузской коалиции, в инструкции Новосильцеву, отправленному с чрезвычайной миссией в Лондон в 1804 году, Александр так рассуждал:«Наиболее могущественное оружие, каким до сих пор пользовались французы и которым они ещё угрожают всем странам, это общее мнение, которое они сумели распространить, что их дело – дело свободы и благоденствия народов. Было бы постыдно для человечества, чтобы такое прекрасное дело пришлось рассматривать как задачу правительства, ни в каком отношении не заслуживающего быть его поборником. Благо человечества, истинная польза законных властей и успех предприятия, намеченного обеими державами, требует, чтобы они вырвали у французов это столь опасное оружие и, усвоив его себе, воспользовались им против них же самих». И это говорил император, который не решился отменить крепостное право даже в своей стране.

В апреле 1805 года был окончательно заключён англо-русский договор, к которому присоединилась и Австрия. И тогда же Наполеон официально заявил в Берлине, что ему ясны все планы его противников во всех их последствиях. Именно тогда он отменил проект военного десанта в Англию и сосредоточился на сокращении своих врагов на континентальной Европе. Политические последствия Аустерлица, где Александр I проявился не с лучшей стороны, оказались решающими. Но ещё много было трудностей в организации имперского господства на Западе: необходимо было ввести Россию в континентальную систему, оторвать её от Англии и парализовать её поддержку всеми противоборствующими Наполеону силами.

Александр видит свою империю в большой опасности – Наполеон грозит выбросить его из Европы, а он мнил себя её лидером.

Идёт противоборство двух императоров. Александр I явно мечтает в 1807 году об «отечественной войне», войне национальной самообороны для России, освободительной для Западной Европы. Эти планы не осуществились, потому что использовались негодные средства, что привело к новому срыву, если не сказать, к противоположным результатам…

Александр был моложе своего противника; их отношения с Наполеоном развивались крайне противоречиво. Александру постоянно приходилось лавировать, он то сближался с Францией, то выступал в антифранцузских коалициях с Англией. Интересы и имперские устремления Наполеона вряд ли могли способствовать искренности между ними или чему-то похожему на близость. И всё же, несмотря ни на что, они пришли 25-26 июня 1807 года к Тильзитскому миру, в ходе подписания которого Бонапарт и Александр I познакомились лично. По форме – это союз вечной дружбы, а на самом деле в его основе лежал отказ обоих от своих всеобъемлющих планов: Александра I – на Западе, Наполеона – на Востоке. При подписании этого договора каждый стремился очаровать другого, но эти обольщения имели временный эффект. По крайней мере, русский самодержец, ведя двойную игру, достойно держал удар и сумел в европейских умах и на бумаге сохранить престиж России. Наполеон ещё до заключения Тильзитского союза знал, что этот мир – только перемирие, приходящий момент в личной политике двух императоров, не устранивший, даже не ослабивший, противоречия двух империй.

«Если Франция и Россия в союзе, то весь мир должен им покориться», - говорил Наполеон. Как и прежде, в переговорах с Россией Наполеон указывал на то, что гарантией мирных и союзных отношений между двумя империями должно служить отсутствие у них общей границы.

Несмотря на «братские» словоизлияния, Наполеон не спешил одарить союзника Турцией, полагая, что это приведёт Россию к сближению с Англией, но обещал разделить последнюю, а Александр I упорствовал в решении вопроса о Пруссии.

Тильзит казался многим полным поворотом в направлении политики Александра. Но показушно, театрально заключённый договор неожиданно стал недействующим. (Здесь невольно приходит на ум другой, более поздний договор – пакт о ненападении, заключённый более чем через сто лет. Только здесь в роли Наполеона выступал уже Гитлер. А суть была всё та же.

Есть Союз, но нет согласия. Наполеон не решается оплатить свои обязательства выдачей союзнику Турции. Если Александр добьётся своих целей, ему будет прямой расчёт искать соглашения с Англией за признание ею своих приобретений. Наполеон этот вопрос держит на весу, как средство давления на Россию, приманивает Александра тайным соглашением о разделе Турции, не обещая ему только Константинополь: «Константинополь, - говорил он, - это господство над миром». Бонапарт готов признать за Россией Дунайские княжества, но пусть Александр согласится, чтобы Силезия отошла Франции. Тогда Пруссия уйдет с политического поля, русско-прусский союз станет невозможным – та же игра, что и в польском вопросе. Ответ Александра – он не готов пожертвовать Пруссией, даже за цену Дунайских княжеств. 1809 год приводит Наполеона к уступкам: он соглашается прекратить своё посредничество в русско-турецких отношениях, признавая Дунай границей русской империи, если Россия сама добьётся этого от Турции. В том же году он дарит России Финляндию. Наполеон дорого платит за сохранение союза, который неизбежно разлагался и в своих недрах накапливал материал для грядущей решительной борьбы.

Союз 1807 года был в коре расшатан в 1809 году, хотя казалось, что именно тогда завершились усилия Наполеона по созданию своей Империи. С весны 1810 года Александр принимает меры к усилению боеспособности русской армии. Он ожидал разрыва с Наполеоном к весне 1811 года. Обстановка становится напряжённой. Как во многих случаях, сыграла свою немалую роль в начале войны 1812 года Польша. Иосиф Понятовский, глава польских вооружённых сил, весной 1811 года предупредил Наполеона: «Мы стоим друг напротив друга со взведёнными курками: в конце концов чьё-либо ружьё должно само выстрелить».

Александр занимал оборонительную позицию, Наполеон решил наступать – иного выхода у него не было, чтобы, наконец, разрубить этот узел противоречий.

Летом 1812 года началась великая, последняя открытая борьба. Вместо дипломатов заговорили пушки…

Для Александра 1812 год был связан с весьма тягостными личными испытаниями. Всю борьбу с Наполеоном он воспринимал как своё личное дело, и не только русское, но и общеевропейское. Тем труднее ему было примириться с роковой необходимостью, снова пережить сознание «бесполезности» императора, который не годится в полководцы.

«Просвещённая» Европа всегда грабила отсталую Россию. Вот и в войне 1812 года за действующей армией Наполеона шла другая армия - «администраторов», которая действовала самыми грабительскими методами. Именно бесчинства этих «администраторов» превратили войну 1812 года в войну Отечественную. Она началась снизу, заставив изнеженную русскую аристократию, говорившую в основном на французском языке, стать на сторону своего народа. О глубоком понимании движущих сил освободительной войны и её характера говорит участник той войны Фёдор Глинка, автор «Писем русского офицера»: «Одно только обстоятельство, сделавшееся впоследствии чрезвычайно важным, упущено было им (Наполеоном) из вида. Легкомыслие скрытых врагов Отечества нашего с давнего времени взирало с презрением на состояние земледельцев или крестьян, составляющих самую большую часть народа России. Французы думали, что люди сии, будто бы удручённые ярмом рабства, при первой возможности готовы будут восстать противу своих законных властей и что пламя бунта столь же легко разольётся в России, как пламя сжигаемых ими селений и городов».

К концу 1812 года страна была полностью очищена от вторгнувшихся полчищ Наполеона…

С чего я начал этот материал - кого вспоминают больше как героя тех дней. Конечно, Наполеона. Оно и понятно. Наполеон порождён Европой, а как говорят, – «Хотя и подлец, но свой!». А кто Александр I? Какой-то азиат! Помог и ладно, зачем говорить о нём…

Вадим КУЛИНЧЕНКО, капитан 1 ранга в отставке