Газета "Своими Именами" №30 от 24.07.2012

ДЕПУТАТЫ КАК ОБЕЗЬЯНЫ С ГРАНАТОЙ

На Украине темпераментно, с мордобоем прошли дебаты по поводу придания русскому языку статуса государственного. Вообще-то эта бодяга с языками уже надоела, но я как раз ужинал, телевизор был включен, а на экране Е. Киселев проводил свое ток-шоу по вопросу русского языка, поэтому и я услышал кое-какие доводы про и контра. Как водится, спорящие и Киселев толкли в ступе воду частных вопросов без каких-либо попыток разрешить сначала вопросы общие; как водится, какая-то депутатка визжала, что если русскому языку придать статус государственного, то это угробит всю драгоценную украинскую культуру. Давайте и мы поговорим о языке и культуре. Начнем с небольшой теории.

Что такое язык? Это средство общения людей между собой, средство передачи различных знаний.

Из матанализа известен приём исследования непонятной функции: приравниваем аргумент сначала к нулю, а потом к бесконечности и смотрим, к чему стремится функция. Давайте используем этот прием и для данного исследования, считая функцией повышение количество знаний народом с помощью языка этого народа, а аргументом – распространённость данного языка.

Сначала приравняем распространенность языка к нулю. Не совсем к нулю, а будем считать, что на этом языке говорит всего один человек. Ведь теоретически каждый человек может создать свой собственный, личный язык – выразить по собственным правилам своими собственными звуками все известные ему понятия. Технических проблем в создании такого языка нет, но кому он будет нужен? Такой язык даже самому изобретателю будет не нужен, если, конечно, изобретатель не властный баран, который может заставить зависимых от него людей разучивать свое изобретение. В любом случае, если даже кто-то этот язык разучит и сделает его родным, сможет общаться только с изобретателем и получить только те знания, которые этот убогий накопил.

Теперь приравняем распространённость языка к бесконечности, предположим, что это язык, на котором говорит весь мир и на котором изложены все знания, накопленные человечеством. Если такой язык сделать родным, то можно будет общаться без проблем со всем миром и получить все знания, накопленные всем человечеством.

Строго говоря, каждому государству имело бы смысл делать государственными такие языки, как английский или испанский, но тут существует опасность отрыва от собственных языковых корней, да и тяжело это организовать.

Теперь о культуре.

У меня часты споры с умниками по вопросу того, что считать культурой. Слово красивое, быть культурным престижно, посему каждый вкладывает в это слово тот смысл, который ему хочется. Отсюда многие и дрыгоножество считают культурой, и вопли со сцены, и умение есть ножом и вилкой одновременно, и знать какое вино к какому блюду нужно заказывать, да о чем говорить - и клоуны у нас тоже мастера культуры.

На самом деле культурой следует считать только способность человека самостоятельно пользоваться теми знаниями, которые накопило человечество. Если это понять, то будет и понятно, что чем большими знаниями данный человек умеет пользоваться, тем более высокого он уровня культуры.

Однако знания описываются словами, поэтому и начинать рассмотрение вопроса надо со слов. Несколько примеров, которые я уже приводил.

Пушкинисты подсчитали, что в своих произведениях Пушкин использовал 20 тысяч слов. По сегодняшним понятиям это не очень много, к примеру, советский школьник обязан был оперировать 10 тысячами слов уже после четвертого класса. А ведь Пушкин писал не только о любви, но и о политике, астрономии, физике, войне, то есть практически обо всем, что тогда было известно. Но уровень знаний полтора столетия назад был таков, что практически все знания обо всем в мире можно было описать несколькими десятками тысяч слов.

А в 70-е годы прошлого века я купил англо-русский металлургический словарь, так вот он уже насчитывал 70 тысяч слов, относящихся только к одной, и то не очень большой, отрасли знания- металлургии. Но в русской части этого словаря большинство слов, описывающих металлургию, базировалось на словах великорусского наречия русского языка. Да, много было и слов, взятых из иностранных языков, которые нужно просто запомнить. Но когда вы слышите «домна», то ведь понимаете, что это что-то из кирпича, как дом, когда слышите «подина», то возникает ассоциация с подом русской печи, когда слышите «заплечики», то понимаете, что это нечто, что служит чему-то опорой. В результате владеющему великорусским наречием металлургу нет необходимости тупо заучивать 70 тысяч непонятных слов, поскольку многие из металлургических терминов (как и в других отраслях знаний) исходят из глубин великорусского наречия и понятны из своего звучания.

Когда в Казахстане начался идиотизм со статусом государственности казахского языка, то мы на заводе довольно долго отбивались от идиотов, а вот ГРЭС почти сразу же заставили перевести на казахский язык технологические инструкции. Не знаю размер этих инструкций на ГРЭС, но у нас на заводе эти документы были объемом в 5-6 страниц машинописного текста. Так вот, в Павлодарской области ГРЭС не смогла найти переводчика, способного сделать перевод техинструкций на казахский язык, и отправила тексты инструкций в Академию наук Казахстана, но и оттуда за 4 года никакой перевод не пришел. Ну нет в казахском языке слов для описания того, что написано в инструкциях по эксплуатации оборудования электростанции. У нас перевели на казахский название завода: был «Ермаковский завод», стал «Ермак заводасы». То есть даже такого элементарного понятия, как «завод», в казахском языке тоже не было.

Это не недостаток казахского языка, как такового, это объективная реальность – основная масса народа русского царства, а потом и Российской империи говорила на великорусском наречии русского языка, и именно на этом наречии накапливались новые слова, а вместе с ними и новые знания – те самые, которые и делают человека культурным.

На Советской Украине естественными были великорусское и малороссийское наречия русского языка и диалекты населения Западной Украины. (Кстати, впервые с этими диалектами я познакомился в фильме «Белая птица с черной отметиной» и признаюсь, понимал я диалоги героев фильма не без труда.) И был на Украине ещё один язык, так называемый, «украинский» – «украинска мова».

В моей семье говорили только на великорусском наречии, бабушка и дедушка, а также родные дядя и тетя – только на малороссийском. Вокруг и сверстники, и взрослые тоже говорили или на том, или на том языке, или на том и другом сразу, соответственно, граждане оба наречия разучивали естественно и одновременно. Никто никого не переспрашивал. Отец, в детстве говоривший только на малороссийском наречии, к моему появлению со всеми говорил и писал только на великороссийском. Повторю, его отец (мой дед) и родной брат отца – говорили и писали только на малороссийском, но когда они разговаривали друг с другом, я даже не задумывался над тем, что они говорят на разных наречиях. Я же в городе говорил на великорусском наречии, но, приезжая в село, переходил на малороссийское, поскольку оно мне всегда нравилось.

Кроме того, я говорил еще и на украинской мове, поскольку учил её в школе и читал книги на украинском языке. Дело в том, что я начал осваивать чтение по книжке в день, а ходить в районную библиотеку было далековато. Но в юношеских библиотеках Советской Украины можно было взять одновременно всего три книги - одну книгу на великорусском наречии, одну на украинской мове, и одну научно-популярную. Замены не допускались. Ходить каждые два дня было лень и я, разумеется, брал и читал книги и на украинском языке, а в них время от времени наталкивался на ситуацию, когда понятия описывались не теми словами, которыми они описываются в разговорном малороссийском наречии. Я тогда не придавал этому значения, но это удивляло. Скажем, живу на каникулах в селе, спрашиваю бабушку: «А дэ у нас люстэрко?». Бабушка удивленно спрашивает: «А що цэ такэ?». Разъясню, и бабушка еще больше удивляется: «Так бы и казав – дзеркало, а то якэсь люстерко».

Правда, еще в школе учительница украинского языка рассказала, что в украинском языке не хватало слов и после революции эти слова пытались придумывать. Но говорила она об этом, как о курьезе, скажем, рассказывала, что слово «художник» заменялось на «мордопыс», а зеркало – на «мордовид». Теперь понимаю, что это было еще и не так глупо, поскольку новые понятия всё же базировались на родных словах «морда», «писать» и «видеть». Хуже обстояло дело, когда в язык начали вводить слова, вообще не имеющих корней в малороссийском наречии, вроде приведенного примера с зеркалом.

Потом узнал, что начали заниматься изобретением украинского языка еще чиновники Австро-Венгерской империи с тем, чтобы бредом об отдельной украинской нации пресечь стремление входящих в состав этой империи русских племен Западной Украины присоединиться к Российской империи. У австрийцев эстафету приняли крутые марксисты, которым казалось политически правильным создать отдельный украинский народ, но у которых оказалась та же проблема – в малороссийском наречии не хватало собственных слов, а пользоваться русскими словами было нельзя по причине создания отдельного «украинского» языка. Начали недостающие слова добавлять, и, повторюсь, слово «мордовид» еще куда ни шло, поскольку оно имело хоть какие-то корни в малороссийском наречии, но «люстро»-то вообще слово польское и в понимании и малороссиянина тоже указывает не на то, что связано со зрением, а на подвесной осветительный прибор!

Как-то при сборе макулатуры подобрал книжку «Тактика пехоты», изданную в 20-е годы для армии УССР на «украинской мове». Смысл был понятен, но слова! Самое мелкое воинское подразделение, не превышающее по численности 11 человек, отделение, называлось «рой». Но ведь и в малороссийском наречии рой – это множество. Взвод – часть роты, одновременно взводящая курки для залпа в строю, - назывался «чота». Откуда и что это такое – «чота»? Издевательски назывался солдат, боец – ему придумали «украинское» слово «вояк», но ведь и великороссу и малороссу это слово указывает только на презрительное «вояка».

Малороссийское наречие – это язык быта, оно очень сочное, тем не менее, у этого наречия нет слов для описания огромного количества знаний. Проблем это не создавало никогда - те малороссы, которые хотели получить знания за пределами быта, без труда переходили на великорусское наречие и получали эти знания, повышая свой уровень культуры.

Между прочим, позднее в СССР, не важно, из каких соображений, но повышали культуру входящих в Союз народов тем, что ненавязчиво переводили всех на великорусское наречие. Этим открывался путь к повышению культуры тем гражданам, кто хотел её повысить. Кто не хотел повышать свою культуру, тот мог везде говорить на родном языке.

Сейчас придумывать малороссийскому наречию сотни тысяч слов для описания знаний за пределами быта просто глупо – это никчемная работа.

Скажем, в великорусском наречии «решётка» - единственное число, а в малороссийском аналог «граты» - множественное число (как «ножницы») и «граты», скорее всего, описывают железные прутья в окнах, а не что-то перекрещивающееся. И вот заставляют «национально-свидоми» переводить на мову научные термины. Термин «кристаллическая решетка» соответственно переводится как «крысталична гратка». Во множественном числе («крысталични граты») перевести нельзя, поэтому и звучит перевод дико, как, скажем, слово «ножничка» вместо «ножницы». Но кого из тех, кто ратует за исключительность мовы, это волнует?

Если уж невмоготу великорусское наречие «национально-свидомой» власти, то тогда уж надо просто переходить на другой язык.

Отсюда следует, что стремление руководителей государства сделать свой народ говорящим на более распространённом языке – это стремление к повышению культурного уровня своего народа. А стремление говорить на каком-то менее распространённом языке, чем население уже говорит, это стремление снизить культурный уровень своего народа. Снизить до уровня обезьян, которые, понятное дело, поголовно «национально-свидомые» и яростно защищают обычаи и порядки только своей стаи.

То, что борьбой за родной язык как единственный государственный, занимается самая малокультурная часть граждан, хорошо видно по последствиям. За эти 20 лет какой из народов бывшего СССР на своём родном языке в качестве государственного пополнил интеллектуальную сокровищницу мира хоть какими-то полезными знаниями, кроме, разумеется, знаний об органической подлости и малокультурности своей политической элиты?

К примеру, на помянутой передаче у Киселева прозвучало, что несмотря на ограничения, введенные для импорта книг из России, на книжном рынке Украины продукция на мове составляет всего 7%, такое же положение и с печатными СМИ. Отмороженная баба на передаче голосила, что это происки тех, кто хочет сделать русский язык государственным.

Однако давайте посмотрим на этот вопрос с другой стороны. По утверждениям участников передачи, сегодня на Украине около половины населения говорит на мове, кроме этого практически все радио- и телепередачи тоже идут на мове. Тогда почему книг на мове так мало? Ведь книгоиздание уже давно только бизнес. Когда одному из моих издателей предъявили претензию, что он меня издаёт, издатель ответил, что он коммерсант, а Мухина читают и покупают. То есть если бы на Украине был спрос на книги на мове, то их бы издавали и в Москве, и в Париже. Так о чем говорят эти 7%? Правильно, о том, что борцы за «ридну мову» книг не читают. Зачем им читать? Им знания не нужны, им достаточно знать, где достать бананы, а это они и на английском узнают. И «проблема русского языка» в данном случае не в том, что борцы за «ридну мову» особи крайне низкой культуры (это их личное дело), а в том, что эти люди тащат на свою пальму весь народ Украины.

Есть и ещё аспект этого вопроса.

Хозяин Украины её народ. И какое право имеют слуги народа – депутаты и президент – навязывать народу на каком языке ему говорить? Хозяин будет говорить на том языке, на котором ему удобнее, а на государственном языке обязаны говорить только чиновники государства. Поскольку Украина как минимум двуязычна, то государственными языками обязаны быть как минимум оба наречия русского языка. Обязаны быть для того, чтобы не народ чиновникам, а чиновники государства отвечали гражданам на том языке, на котором граждане к ним обращаются.

Обидно, конечно, что в парламент попадает самая малокультурная часть граждан, что борьбой за языки доказывается, но это следствие другой проблемы – проблемы того, что эти избранники никак не отвечают за последствия своего нахождения у власти. И поэтому, добравшись до депутатских кормушек, навязывают гражданам всё, что дурь в их макитры стукнет.

Ю.И. МУХИН

ЛОЖНЫЕ ТЕОРИИ

10 мая Еврейская независимая газета «Ами - Народ мой» перепечатала статью Михаила Берга «О водах жизни» со ссылкой на источник публикации – либеральное Интернет-издание «Ежедневный журнал» (в просторечии – «ЕЖ»). Михаил Берг не что-нибудь как, а (по сведениям всезнающей «Википедии») «один из наиболее ярких представителей русского постмодернизма». Помимо прочего, он «тесно сотрудничает с американской правозащитной организацией «Human Rights First», поддерживая их инициативы по защите прав журналистов и критиков тоталитарных и авторитарных режимов». К тоталитарным и авторитарным господин Берг относит, разумеется, и Советскую власть.

Про Соввласть сказано самим Михаилом Бергом и его братьями по ЕЖу и Ко (постоянно упоминаемым В. Иофе) немало. Вот и задался господин Берг задачей многотрудной: выяснить, а как жили-были братья «по «социалистическому» несчастью – в Польше, Восточной Германии, Венгрии, Румынии, Литве, ну и так далее». Как утверждает автор, «в любом случае навязывал этот так называемый социализм СССР, в котором этот строй появился». Социализм, как известно, появился в Германии. Как строй он появился, скорее, в РСФСР, СССР возник спустя 5 лет после Октябрьской революции. К тому времени уже и Монголия со строем определилась. И по Европе прокатилась волна социалистических революций, к сожалению, жестоко подавленных ультраправой военщиной.

Но вернемся к братьям по несчастью. Они «заполучили подобие советского строя после войны (страны Прибалтики в два этапа), при активном содействии оккупационной (! – К.Е.) Красной Армии». Как утверждает господин Берг, «в дальнейшем отношение к навязанному строю оказалось существенно разным». В Венгрии и Литве «дело дошло до вооруженного сопротивления, до серьезных восстаний и мятежей, в других все это безобразие терпели, скрипя зубами, ограничиваясь гражданским сопротивлением, а в третьих новация прошла, что называется, с песнями - от тени европейских свобод отказались почти одномоментно, и никаких возражений до тех самых пор, пока все само в конце 80-х прошлого века не развалилось, не выказывали».

Господин Берг и цитируемый им господин Иофе сообщили нам важную новость: «практически во всех странах преобладающей религией было христианство». К сожалению, а нужно быть толерантным, господа Берг и Иофе забыли иудаизм. Была такая религия в Европе, исповедовали ее несколько миллионов человек. И они почти все исчезли, оставшихся спасли воины «оккупационной» Красной Армии, в том числе мой дед, самолично ломавший ворота концлагеря. Тогда ему и другим «оккупантам» чудом оставшиеся в живых заключенные целовали руки в буквальном смысле слова… Если не верите, процитирую слова красноармейца-еврея Якова Красильщикова: «Люди в деревянных башмаках, которых еще не успели сжечь, целовали копыта нашим лошадям!»

Но это все так, к слову. Господа же Берг и Иофе распределили отношение к «навязанному строю» по конфессиональной принадлежности - католичество, протестантство и православие. «И получилось, что восстания и мятежи были в католических по большей части странах (Польше, Венгрии, Литве, Западной Украине), гражданское сопротивление в странах в основном протестантских - Эстонии, Латвии, ГДР, зато полное и восторженное приятие имело место в таких православных странах, как Румыния, Болгария, Молдавия. Что же касается Югославии, то основными протагонистами нового коллективистского образа жизни были православные сербы, а основными противниками - католики, хорваты. Если вспомнить, что и сама Россия - страна исторического православия, то картина получается весьма красноречивая».

Идея не нова, я ее уже встречал ранее. Это попытка представить православие религией прототалитарной, примитивно коллективистской (соборной), сделать далеко идущий вывод об ошибочности выбора веры русским народом тысячу лет назад. Есть и вариант «лайт», - представить православие религией народа, не могущего понять и освоить капиталистический образ жизни (в отличие от протестантизма с его «деловой этикой»). А значит народа несовременного, нуждающегося в «покровительстве». Обе теории имеют отчетливый русофобский подтекст.

Впрочем, цитируемое утверждение тенденциозно. Восстания и мятежи в Польше, Венгрии, Литве, Западной Украине имели место, но имели разную природу. Польша, союзник по антигитлеровской коалиции, не оказывала СССР организованного сопротивления. Против Красной Армии и просоветского польского правительства выступила разве что «Резидентура вооруженных сил в стране» (часть немногочисленной Армии Крайовой). Их борьба до сих пор мало изучена, но, как мне представляется, послевоенное националистическое сопротивление в большей степени было направлено на террор национальных меньшинств (немцев, евреев, украинцев) и внутриполитическими разборками поляков. Впрочем, и эта борьба, не поддерживаемая населением, угасла к 1948 году. Католическая Польша, скорее, была страной гражданского (точнее, мелкобуржуазного) сопротивления народному строю (вспомним пресловутую «Солидарность»). Именно саботаж «Солидарности» поддерживала католическая церковь (вкупе с западными спецслужбами).

Венгрия как государство-сателлит нацистской Германии и Литва, и Западная Украина (в лице буржуазно-националистического подполья, как государства они не существовали) действительно участвовали в антисоветском вооруженном сопротивлении, попутно творя неописуемые зверства в отношении собственного населения. Так, «лесными братьями» Литвы было убито около 1000 детей (видимо, как пособников «оккупационной» Красной Армии). От них не отставали латыши-протестанты, «прославившиеся» «окончательным решением еврейского вопроса» еще до прихода гитлеровцев (уничтожено до 100 тысяч человек), террором против всех, кто не разделял их идей. Активное вооруженное сопротивление оказывали и эстонские буржуазно-националистические банды (напомним, эстонцы в большинстве своем так же протестанты).

О Западной Украине разговор особый. Там покровительство нацистским бандам оказывала так называемая греко-католическая (униатская) церковь, возникшая в результате насильственного окатоличивания восточных славян Римом. Греко-католики в определенной мере сохранили православный (так называемый «восточный») обряд в богослужении, но организационно подчинились папскому престолу. Мы считаем их католиками, но многие западные исследователи считают униатов православными. После войны многие униатские священники и миряне вернулись в лоно Православия, самостоятельно ликвидировав униатские церковные структуры. Правда лишь то, что в силу своей многочисленности и географических особенностей территории, западноукраинские бандиты оказали, пожалуй, самое серьезное сопротивление советским вооруженным силам. Правда, убивали они и коммунистов-атеистов, и братьев-украинцев (православных и униатов), которых назначали «пособниками оккупантов», и иудеев, и католиков-поляков. Всех, кто не поддерживал создание «незалежного» нацистского режима-монстра.

В Югославии недолгое и не очень эффективное сопротивление народной власти и Красной Армии оказывали и хорватские фашисты-католики (усташи), и сербские православные монархо-фашисты (четники), и боснийцы-мусульмане, приспешники гитлеровцев. Впрочем, сей нацистский «интернационал» быстро рухнул, не помогла даже помощь англо-американских спецслужб. Помощь заокеанских «друзей» к сожалению, более действенной оказалась в православной Греции, где было раздавлено восстание прогрессивных сил против послевоенного монархо-фашистского режима. Если говорить о «гражданском» сопротивлении просоветским правительствам, то здесь всё не так уж очевидно. Что мы знаем о «гражданском» сопротивлении в ГДР? Не так уж много, штази старалась на совесть. Гражданское сопротивление в католических Чехословакии и Венгрии (после подавления народной властью кровавых мятежей) мало чем отличалось от диссидентства православных болгар. А вот дикарская «революция» православных болгар в 89-ом году по жестокости и бессмысленности превзошла все европейские мятежи.

Казалось бы, всё ясно. Но не унимаются живоводцы: «…истоки нашего российского предпочтения государства над личностью, коллективизма (не путать с социальной вменяемостью) над индивидуальными свободами, неуважения к частной собственности и частной жизни и далее по списку лежит в нашем византийском происхождении». А дальше вообще забавные обобщения: «И в протестантских странах воруют, лгут и насилуют, и в католических странах есть свои коллективисты и ненавистники свободы, и в православных присутствуют люди, которые никогда и ни при каких условиях не будут воровать и ненавидят ложь в любом обличии. Но тренды несомненно существуют, потому что конфессии, конечно, совершенно не случайно были выбраны именно те, которые в результате прижились и стали вроде бы совершенно естественными».

В общем, Иофе и Берг передают «привет Максу Веберу с его этикой капитализма, хотя он и разоблачен сегодня множество раз». С Вебером тоже не просто. Макс Вебер родился в Пруссии в 1864 году в семье парламентария. Властный характер матери, германская бюрократическая машина и идеи прусской военщины оказали большое влияние на образ мыслей ученого. По окончании юридического факультета Гейдельбергского университета молодой ученый становится профессором. В 1897 году душевная болезнь вынуждает его отказаться от преподавания. Вебер полностью теряет трудоспособность и, как пишет биограф, “становится неспособным ни к чтению, ни к писанию, ни к мышлению”. Длительное время Вебер лечится дома и в санаториях для душевнобольных. Несколько оправившись от недуга, ученый начинает много писать и исследовать. Получив богатое наследство, много путешествует, его научные интересы смещаются в область социологии. Во время Первой мировой войны служит военным чиновником, занимается общественной деятельностью. Активно пропагандирует антисоветские идеи, приветствует иностранную интервенцию в Россию. Умирает от пневмонии в 1920 году, оставив множество незавершенных трудов.

Вебер написал немало работ по социологии, праву, культурологии, экономике. Он считается родоначальником современных учений о социальном действии. Но известность Веберу принесли его труды по социологии религии, области сколь спорной столь и умозрительной. По Веберу, лежащие в основе культуры общечеловеческие ценности были сформированы религиозными ценностями. Так протестантизм предопределил победу капитализма в Европе. На развитие капиталистических отношений наибольшее влияние оказал тип религии, а не географическое расположение, политическое устройство, природные ресурсы, уровень образования населения, экономические факторы или особенности промышленного производства. Игнорирование всех этих факторов обусловило вульгарный и упрощенный характер теории Вебера.

Следует отметить, что богословское обоснование трудовой морали и этики дано отцами церкви (в частности, Блаженным Августином) задолго до появления протестантизма. Да и сами отцы-основатели протестантизма Цвингли и Лютер не разрабатывали детально данный вопрос, будучи погруженными в политические и идеологические распри. Тем не менее, отринув представлявшую в традиционной церкви ценность ангельского образа — монашества, они исподволь возвеличили ценность мирского профессионального труда, даже самого бездумного. Позднее Кальвин, оставивший по себе недобрую память как политический тиран, обратился к проблеме установления связи между религией и предпринимательской деятельностью. Две лжедоктрины Кальвина — идея абсолютного предопределения и идея божественного невмешательства в закономерность мира — позволили ему сделать вывод о том, что человеку не дано знать, предопределён ли он Богом к спасению или осуждению. Кальвинист своей жизнью и энергичной деятельностью должен доказать, что является “избранным”, а видимыми свидетельствами такой избранности являются успех и богатство (а вовсе не молитва и покаяние, как учит Православие). По меткому замечанию академика С.Д. Сказкина, “получало религиозное оправдание буржуазное накопление и буржуазная деятельность вообще, ибо успех буржуа рассматривается Кальвином как показатель предызбранности человека к “спасению”“. Подобные идеи “избранности” были с энтузиазмом подняты на щит нарождающимся капиталистическим классом и существуют и теперь в виде известной теории “процветания”, столь модной у современных неопротестантских религиозных движений. В нашей стране такого рода идеи были бы с благодарностью приняты “новыми русскими” нуворишами (если бы они читали статьи Кальвина, Иофе и Берга).

Кальвинизм освободил буржуазию от запрета католической церкви на ростовщичество и эксплуатацию рабского труда в колониях, т.е. религиозно обосновал и оправдал самый кровавый и бессовестный период первоначального накопления капитала. Кальвинистские пасторы внушали трудящимся, что беспрекословное повиновение буржуа, честная и добросовестная работа на него есть “долг, указанный Богом”.

Вебер активно пропагандирует усиление зависимости человека от постреформационной церкви, которая характеризуется “высшей степени тягостной и жёсткой регламентацией всего поведения, глубоко проникающей во все сферы частной и общественной жизни”. Такое доминирование над человеком, свойственное лидерам тоталитарных сект, потогонная система труда, приводили к известному психологическому надлому. По данным Серви в Италии и Верга в Вестфалии в 1869 году число душевнобольных среди протестантского населения оказалось выше, чем у других групп верующих.

Уже в конце ХIХ века Вебер признавал, что “капиталистическое хозяйство не нуждается более в санкции того или иного религиозного учения и видит в любом влиянии церкви на хозяйственную жизнь … такую же помеху, как регламентирование экономики со стороны государства. “Мировоззрение” теперь, как правило, определяется интересами торговой или социальной политики. Тот, кто не приспособился к условиям, от которых зависит успех в капиталистическом обществе, терпит крушение или не продвигается по социальной лестнице. Однако всё это явления той эпохи, когда капитализм, одержав победу, отбрасывает не нужную ему больше опору”. В “самом известном” трактате Вебер выступает предтечей тоталитарных режимов ХХ века и, прежде всего, нацистского. Церковь для Вебера — лишь удобная ширма, институт обмана трудящихся, тот самый пресловутый “опиум для народа”. Ницшеанские и веберовские идеи о превосходстве человека над человеком, столь далекие от библейских заповедей, действительно дали свои плоды — фашистские диктатуры и кровавые социальные взрывы.

Умозрительные наблюдения Вебера нашли своих послушных адептов в правоконсервативных пуританских кругах, прежде всего в США. По справедливому замечанию профессора В.Л. Керова, тезис Вебера о том, “что пуританизм (как форма протестантизма, как учение, близкое к кальвинизму) “стоял у колыбели современного “экономического человека”, прежде всего относится к США и в то же время прекрасно объясняет характер и дух североамериканского предпринимательства. Полностью относится к современной жизни в США и цитируемый Вебером пуританский тезис: “Мы обязаны призывать всех христиан к тому, чтобы они наживали столько, сколько можно, и… стремились к Богатству”“.

Такого рода “заповеди” и внушали “по вечерам в миллионах протестантских домов… Северной Европы и США отцы семейств с Библией в руках…” (как выразился в свое время православный либерал иг. Вениамин Новик). Правда, нам известны лишь два таких “отца семейств” — президенты Рейган и Буш-младший, не расстающиеся с “книгой книг”. Однако их понимание библейских истин и вытекающие отсюда действия не всегда вызывают, мягко говоря, восхищение и понимание народов мира.

Вебер и его последователи в наше время сделали слишком поспешные выводы. Не нужно быть социологом и экономистом, чтобы отметить, что в “большую восьмерку” входят и протестантские страны, и католические, и квазиправославная Россия, и коммунистический Китай, и синтоистская Япония. Теория Вебера никогда не объяснит, почему равно хорошо живут и лютеранская Северная Германия, и католическая Бавария, почему не наблюдается перекоса в экономическом развитии католического Квебека и остальной протестантской Канады, католических и протестантских кантонов Швейцарии, православных и католических регионов бывшей Югославии. Почему православные Греция и Кипр оставляют далеко позади многие государства Европы. Почему марксистско-языческие государства Юго-Восточной Азии обгоняют по темпам экономического роста страны “большой восьмерки”.

Прусская философская школа всегда проповедовала свою исключительность. Одни ее последователи провозглашали расовое и национальное превосходство над другими народами, другие, такие как Вебер, религиозное и экономическое. Многие церковные деятели и, в частности, патриарх Кирилл отмечают, что на Западе происходит последовательное и целенаправленное вытеснение из жизни современного общества апостольской нормы Веры и замещение её либеральным стандартом. Митрополит Иларион (Алфеев), комментируя теорию Вебера, приходит к выводу, что “говорить, что протестанты более приспособлены к экономической деятельности, чем православные или католики, это противоречит действительности. Все христианские Церкви существуют в земных условиях и будучи не только проекцией Небесного Града на Град земной, но и организациями, которые имеют свои финансово-экономические интересы, неизбежно связаны с решением целого ряда экономических вопросов. Не думаю, что какой-либо конфессии в данном случае можно отдать предпочтение”. Бездушные и алчные идеи Вебера входят в противоречие с интересами российского народа и традиционных российских конфессий.

Думаю, что все-таки лучше трудиться головой и руками, а также совершенствоваться духовно - следовать совету преп. Серафима Саровского и стяжать Дух Святой, а не быть эпигоном Вебера — стяжать “дух капитализма”.

Константин Ерофеев