Газета Завтра 261 (48 1998)

ТРАДИЦИИ ПУШКИНА СВЯТО ХРАНЯ (беседа со Станиславом Куняевым)

Беседа Вячеслава Морозова

с главным редактором журнала “НАШ СОВРЕМЕННИК”

Станиславом Куняевым

Вячеслав МОРОЗОВ. Станислав Юрьевич, журнал “Наш современник”, который вы возглавляете уже девять лет,— это прямой литературный “потомок” пушкинского “Современника”. В преддверии двухсотлетнего юбилея А. С. Пушкина уместным будет вопрос: насколько свято чтутся пушкинские традиции в журнале? И еще: соответствует ли, на ваш взгляд, название журнала его литературно-публицистическому наполнению?

Станислав КУНЯЕВ. Самая главная традиция, которую сохраняет журнал “Наш современник”, как это ни парадоксально будет звучать, заключается в сохранении журнала. Сегодня, чтобы соответствовать пушкинской традиции, надо сделать прежде всего все, чтобы журнал попросту выжил.

В результате преступного кризиса в стране обнищавшего читателя и умирающих библиотек литературная журнальная жизнь с нового года может если не изгаснуть, то превратиться в малозаметный тоненький ручеек. А между прочим, журнальная жизнь в России никогда не была явлением культуры второстепенным. Все крупнейшие произведения русской классики XIX века, обретшие мировую славу, рождены в литературных журналах. В сущности, классическую русскую литературу прошлого века создали два журнала — “Современник” и “Отечественные записки”. И в наше время журнальная жизнь является основой существования всей русской литературы. Почему так? Отвечу. Сейчас издается много книг в провинции. Тиражи их мизерные, но и этот мизерный тираж порой не распродается и, как правило, не покидает границ своей области. Благодаря “реформам” остановлены не только финансовые кровопотоки, но и книжные. Причем книжные — значительно раньше.

В. М. И старая шутка “широко известный в узких кругах” сделалась горькой реалией для талантливых литераторов из провинции.

С. К. Вот именно. Дальше родного плетня их книги не расходятся. Моя книга о Сергее Есенине была издана тремя тиражами — 30 тысяч экземпляров, это много по нынешнем временам, на запад дальше Смоленской области не ушла, на юг — дальше Воронежской, за Урал так и не “перевалила”, а разошлась в областях, прилегающих к Московской области. Однако перед тем, как выйти в серии “ЖЗЛ”, эта книга печаталась в общероссийском журнале “Наш современник”, получив тьму читательских отзывов. Благодаря крупным библиотекам Читы, Хабаровска, Иркутска, Красноярска, Краснодара, Вологды, ее прочли и там. По письмам наших читателей мы знаем, что журнал читают от корки до корки. Бывает, подписываются в складчину и читают по очереди. Выезжая в регионы, мы заходим в библиотеки и интересуемся, какой спрос на “Наш современник”. В среднем — это 10-15 выдач в год. Умножим эту цифру на 13 тысяч (тираж журнала).

В. М. И получим результат — около 100 тысяч читателей, о котором не может и мечтать писатель, издавший свою книгу хоть в Москве, хоть в Магадане.

С. К. Об этом и речь. Существование налаженного спроса на журнал уже как бы предопределило, что роман Проханова, повесть Белова, рассказ Распутина, исторические размышления Кожинова прочтут как минимум сто тысяч человек. И это подтверждает мою мысль, что главная жизнь литературы — в журнале.

Великое наше достижение за годы “перестройки”, что при всеобщем разрушении мы сумели сохранить эту естественную культурную монополию, которая простирается “от Москвы до самых до окраин”, и тонкую светящуюся пленку той духовной энергии, которая объединяет наш народ, наших читателей с писателями в одно целое — то, что называется русской душой, русским менталитетом или даже больше, — русским народом, русской культурой.

В. М. Станислав Юрьевич, внимательный подписчик, читатель вашего журнала, вероятно, отметил некую закономерность, что многие известные писатели свои последние, так сказать, итоговые произведения принесли в “Наш современник”, хотя любой другой литературный журнал почел бы за честь иметь с ними дело и наверняка отблагодарил бы их более высоким гонораром — соблазн немалый для нищего русского писателя. Но именно в “Наш современник” отдали свои предсмертные творения Владимир Солоухин, Леонид Леонов, Иван Васильев, Борис Можаев...

С. К. Да, вы правы. При всех противоречиях их мышления, при всем несовпадении их представлений о сегодняшнем дне России, политическом ее устройстве, о взгляде на крестьянство, на коллективизацию, на сталинскую эпоху — у того же Солоухина и Можаева. Иван Васильев, например, не приняв некоторые наши публикации 1991-1992 годов, даже вышел из состава редколлегии. Но мы обязаны быть исторически широким журналом. Главный наш критерий при отборе произведений — автор талантлив и искренне любит Россию. А коммунист ли он, социал-демократ, монархист — дело уже второстепенное. Так вот, Иван Васильев за две недели до кончины послал в журнал свою последнюю работу — “Крестьянский сын” с письмом-просьбой опубликовать. Роман “Изгои” Борис Можаев писал несколько лет, отдал ему последние силы, то же можно сказать о мемуарах Солоухина “Чаша”. Леонид Максимович Леонов — это отдельный разговор — писатель, прошедший в ногу с ХХ веком, классик советского периода, начинавший с такими людьми, как Всеволод Иванов, Сергей Есенин, Вячеслав Шишков, Владимир Маяковский, Максим Горький, он наравне с ними вошел в русскую литературу. То, что он именно нам предложил свой роман-наваждение (его определение) “Пирамида”, по сути — свое завещание, это дорогого стоит! Значит, широта наша и наша литературная и патриотическая позиция были замечены и оценены патриархом литературы. Мы никогда не декларировали своих взглядов, наша позиция была выстрадана нами и реализована на страницах журнала. Это и привлекло к нему талантливых авторов самой различной политической и общественной ориентации.

В. М. Станислав Юрьевич, каковы перспективы журнала на первое полугодие грядущего “пушкинского” года?

С. К. Несмотря на то, что на дворе экономический разор, а в литературной погоде тяжелейшее ненастье, я питаю надежду, что мы все-таки выстоим. Что будет в 1999 году — не знает никто. Выдержит ли наш подписчик удары, на него обрушившиеся, хватит ли у журнала запаса прочности, который выражается в читательской к нему привязанности? Очень надеюсь, что хватит, что читатель, попавший в отчаянное экономическое положение, все же не представляет себе завтрашнего дня без “Нашего современника” и не откажется от последней капли духовности, от доброго огонька, который освещает и согревает жизнь. А без читателя и писатель не существует. И только взаимодействие этих двух сил — творческой писательской и жаждущей читательской — дает феномен, называемый русской культурой.

На Западе от читателя давно отказались, потому и литература у них совершенно своеобразная, отделенная от глубокого, интеллектуального, религиозно-культурного в подлинном смысле слова человеческого сознания каждой личности. Их “массовая культура” — для толпы, она не учитывает и не хочет бороться за человека, не пытается объяснить ему самые глубинные тайны мироздания, истории и жизни народов, а хочет его просто развлекать. Большего она своим народам давать не хочет, и уже никогда не даст. А у нас, в России, тот же Пушкин всегда интересовался количеством и качеством читателей журнала. И даже в роковое утро перед дуэлью он набрасывает ответ Александре Ишимовой, приславшей ему рукопись детской исторической книжки. Более того, “Разговор книгопродавца с поэтом” — это ведь идея объединить три силы — литератора, книготорговца и читателя, составляющие то поле жизни, которое и называется культурой.

Нынче, следуя законам рыночной экономики, все журналы относятся к читателю жестко и пишут обычно так: “Редакция не вступает с читателями в переписку, рукописи не рецензирует и не возвращает”. Мы же на второй странице помещаем иной текст: “Редакция внимательно знакомится с письмами читателей и регулярно публикует лучшие, наиболее интересные из них в обширных подборках не реже двух раз в год. Каждая рукопись внимательно рассматривается и может, по желанию автора, быть возвращена ему редакцией”.

В. М. Я считаю “Письма читателей” одной из лучших ваших рубрик. Это публицистика высокого класса, живые, яркие суждения, голоса из самых отдаленных окраин России и зарубежья.

С. К. Эти голоса, этот отклик для нас — поддержка и надежда. Приходя в редакцию, я первым делом интересуюсь: какие письма пришли, откуда? Просматриваю их, распределяю по отделам. Мне нужно знать, чем живет наш читатель, о чем он думает.

В. М. Каких писем приходит больше — критических или писем поддержки?

С. К. Критические письма бывали всегда. Читатель, даже очень любящий наш журнал, ревниво относится и к нашим удачам, и к неудачам, поэтому считает своим долгом сообщить нам об этом. И мы публикуем такие письма. Сейчас мы получаем 1200-1500 писем в год. В лучшие времена, когда тираж журнала был почти полмиллиона, получали 10-12 тысяч писем в год. Заметьте, что тираж сократился в большее количество раз, чем потом писем. Если же обобщенно ответить на ваш вопрос, то ругательных писем — единицы.

В. М. Коль вы еще раз вспомнили о тиражах, то следует сказать, что другим журналам повысить тираж помогают меценаты. Но выделяемые гранты журнал должен “заслужить” — характером публикаций, некой литературной тенденцией, направлением, проповедью тех или иных взглядов, соблюдением “табу” на некоторые вопросы. По сути, это не меценаты, а по большому счету заказчики “музыки”, скрытые политики, стратеги. Ну какой меценат русоненавистник Сорос?

С. К. Да, это покупатели идеологии. Наша идеология — непокупная и непродажная: талант плюс искренняя любовь к России. Мы знаем, что наш подписчик — человек небогатый. Сегодня номер нашего журнала стоит 13 рублей. В 1999 г. эта цена вырастет до 15, хотя себестоимость его будет, очевидно, выше 20 рублей за номер. Полгода будем работать себе в убыток. Мы уже пытаемся добыть деньги в государственных и коммерческих структурах. Конечно, основная наша опора — подписчики, но подписных денег хватит на издание максимум четырех номеров из шести. Рискну пообещать читателям, что они все же получат все шесть номеров в первом полугодии. Ведь шестой номер — Пушкинский!..

В. М. Мне хочется, чтобы читатель знал, во что обходится такой оптимизм главного редактора. После августовского финансового кризиса вы резко сократили зарплату (и без того невысокую) себе и сотрудникам, вдвое уменьшили размеры гонораров, часть сотрудников пришлось уволить, возложив их обязанности на оставшихся. И все это сделано ради сохранения журнала и издания шестого, юбилейного, номера, посвященного 200-летию А.С.Пушкина. Видимо, этот номер готовится уже сейчас?

С. К. Да. Более того, я хочу, чтобы во всех номерах, начиная с первого, пушкинская тема присутствовала. Уже есть два материала замечательного исследователя, директора Пушкинского дома Н.Н.Скатова. В ближайшее время получим главы из книги о Пушкине П.В.Палиевского. Обещал сотрудничество Валентин Непомнящий. Поэт Юрий Кузнецов собирает “Венок Пушкину” из стихов современных поэтов.

Если говорить о журнале в целом, то, думаю, читательские надежды будут оправданы. Александр Проханов несколько лет работал над романом “Красно-коричневый” — о событиях осени 1993 года, закончил его, и, начиная с первого номера, мы будем печатать эту хронику-эпопею, объясняющую историю последних лет несчастной и трагической русской жизни. Все знают Проханова как редактора газеты “Завтра”, острого публициста и замечательного прозаика (мы только что напечатали в двух номерах его новую повесть “Чеченский блюз”), однако до таких вершин, как в новом романе, он в литературе еще не поднимался. Пока это лучшее, что он написал.

В. М. Вы изначально известны как поэт, затем вы издали несколько книг литературно-критических статей, потом вместе с сыном Сергеем пишете книгу о Сергее Есенине. Сейчас работаете над книгой воспоминаний, отдельные главки из которой опубликованы в разных изданиях. Чем объяснить эту творческую эволюцию и что она означает?

С. К. Когда человек переступает рубеж 60-летия, у него появляется желание подытожить свою литературную и человеческую жизнь. Всю мемуаристику XIX века определили “Былое и думы” А.Герцена. Замечательная мемуарная проза есть у Льва Толстого, в “Дневнике писателя” Достоевского есть прекрасные куски воспоминаний. А “Пошехонская старина” Салтыкова-Щедрина, которую я прочел еще в детстве, в эвакуации!.. Мемуаристика определяет общественный тонус своей эпохи. В определенной мере, конечно. На 60-70-е годы нашего века как бы наложила отпечаток книга Ильи Эренбурга “Годы. Люди. Жизнь”. Хочешь не хочешь, а мы, молодые тогда люди, воспринимали 20-е, 30-е, 40-е годы, сталинскую эпоху через понимание этого времени Эренбургом. Потому что других всеобъемлющих и разрекламированных мемуаров не было.

А если бы оставили свои воспоминания Твардовский, Леонов, Шолохов? Сколько писателей, более интересных и значительных, нежели Илья Григорьевич, не написали мемуаров! А напиши они их — другое было бы представление о жизни, другое бы сознание сформировалось у молодого поколения, которое бросилось читать Эренбурга как единственный источник... Мемуары — это как бы послание в завтрашний день, чтобы формировать его твоим сегодняшним видением. Представьте, что не написаны мемуары Маршала Жукова! Ну и гуляли бы в грязных сапогах по чистым душам всякие “суворовы-резуны” — и некому было бы с ними спорить и опровергать. А так — Маршал Жуков до сих пор опрокидывает их и кладет на лопатки.

Вот, исходя из таких соображений, я и взялся за перо. В этих воспоминаниях будет много писем — какой-то инстинкт заставлял меня хранить их. И хотя я человек достаточно безалаберный, но все, что касается литературной жизни, я сохранил. Сохранил и сотни читательских писем. Так что мои воспоминания — это не просто мемуары, а размышления о своем поколении, о том, почему мы проиграли, почему развалилась страна, какая в этом наша вина, понимали ль мы, в каком обществе живем, или жили бездумно, стихийно, не отдавая себе отчета. Наше молодое фрондерство, богатство отношений, богатство переживаний, разговоров (память сохранила многие из них, некоторые я записывал, другие прочно врезались в память) — словом, из всех этих воспоминаний объективно вырастает тип и характер русского человека со всеми его великими изъянами и великими достоинствами. Я даже подумывал назвать эту книгу “Русский человек”, но скорее всего, она будет называться “Поэзия. Судьба. Россия”.

В. М. Полагаю, что читатели “Нашего современника” первыми прочтут ваши воспоминания.

С. К . Да. Первые главы уже написаны и подготовлены к публикации. Но продолжим о том, каким будет журнал в I-м полугодии. По-прежнему в нем читатель встретит имена любимых авторов — В.Крупина, В.Личутина, В.Распутина, П.Проскурина, Н.Тряпкина, В.Кочеткова, Ю.Кузнецова, Г.Горбовского, Н.Карташовой, М.Струковой, А.Сегеня. Я намеренно вперемешку называю поэтов и прозаиков, ибо читателям их имена вполне известны. Нашими публицистами я сам зачитываюсь, поскольку я не самый информированный человек на свете, а они убедительно объясняют мне то, что находится за пределами моего понимания. Например, Вадим Кожинов с его блистательным циклом “Сталин, Хрущев и госбезопасность”. Это новая по жанру историческая работа о недавней нашей истории, о причинах войны. Кажется, о войне уже все сказано, но Вадим Валерьянович смотрит на события с такого ракурса, что высвечиваются не мелочи, а стратегически важные для понимания смысла, характера и хода войны детали. Будут новые работы С.Кара-Мурзы, К.Мяло, С.Викулова, А.Казинцева.

Как, наверное, заметили читатели, у нас наладилась тесная связь с аналитическим центром “НАМАКОН”, который специализируется в области сбора, анализа и обобщения информации на уровне прогнозов — то есть самом высочайшем. В этом центре собраны умы, владеющие системным анализом, имеющие эксклюзивные источники информации, в том числе и зарубежные. К их помощи неоднократно прибегали как лидеры крупнейших партий, так и правительственные структуры, как политологи, так и финансисты, военные и экологи — всех не перечтешь. Это профессионалы очень высокого класса, и мы горды сотрудничеством с ними. В октябрьском номере журнала рекомендую прочесть коллективную работу экспертов “НАМАКОНа” “Разорванная карта России” — о существующих сценариях расчленения нашей Родины.

В новом году мы планируем напечатать вторую часть “Дневника актрисы” Т.Дорониной, воспоминания о создании фильма “Лермонтов” Н.Бурляева — актера и режиссера. Помимо, сказанного выше, мы не забывали и не забудем русскую литературную провинцию. В течение последних нескольких лет мы составляли специальные номера, посвященные разным регионам страны. Где бы, скажем, хабаровчане прочли, что пишут и чем живут псковичи или калужане, а те, в свою очередь, — какие таланты живут на земле Кузнецкой или на Алтае? И авторы через журнал выходят на всероссийский уровень. Чувство единения — великая вещь. Впереди у нас номера, посвященные Краснодарской земле, Тульской, Белгородской. Эти номера — своеобразные скрепы, не дающие разорвать литературную карту России.

В. М. Станислав Юрьевич, в конце нашего разговора стоит еще раз вернуться к Пушкину. В начале столетия уже были попытки низвести его солнечный гений до камер-юнкерства. И сегодня, в преддверии его 200-летия, такие потуги снова имеют вместо. Ну вот некий Иосиф Раскин пишет: “Если Пушкин — это “солнце нашей поэзии”, Лев Толстой — это “глыба” и “матерый человечище”, Некрасов — “печальник горя народного”, Максим Горький — “буревестник революции”, а Блок — “трагический тенор эпохи”, то Жванецкий — это и то, и другое, и третье, и четвертое. Да еще к тому же он Гоголь и Чехов, Достоевский и Грибоедов, Булгаков и Зощенко.” Это не ирония и не юмор, написано на полном серьезе...

С. К. Автор этого спича необычайно скромен. А мог бы добавить, что Жванецкий — это еще Иисус Христос, апостол Петр, Андрей Первозванный, Будда, Махатма Ганди, Бегин и Мадлен Олбрайт. В состоянии такого психиатрического восторга можно обратиться ко всему человечеству, чтобы оно признало: Жванецкий — это наше все!

А если говорить о Пушкине, то его главные темы живы и актуальны до сих пор. Сегодня идет очередное столкновение России и Запада в новой форме: попытка навязать нам рыночную экономику и рыночное мышление означает попытку разрушить русскую соборность, устои русского Православия, национальной жизни — все это заложено в понятие “рыночные реформы”, “рыночные отношения”. Это таран, бьющий в самую сердцевину русской национальной сути. Но ведь первым, кто уловил это и осмыслил, был Пушкин, когда он дал точную оценку первой Отечественной войны, разгадал Наполеона, а через него — этакого западного супермена Германа в “Пиковой даме”; когда он противопоставил ему что ни на есть русских людей в “Станционном смотрителе”. А в “Капитанской дочке” он создал целую галерею национальных русских типов, абсолютно несовместимых с западным идеалом человека. А как Пушкин отзывался об американской демократии? Еще тогда, в 30-е годы прошлого века, когда мало еще кто понимал, что грядет на американском континенте, он прочитал записки Джона Теннера и сказал несколько жесточайших слов о западной демократии.

В. М. “С изумлением увидели демократию в ее отвратительном цинизме, в ее жестоких предрассудках, в ее нестерпимом тиранстве”. А далее — расшифровка этой фразы.

С. К. Да-да! Пусть перечитают этот отрывок поклонники американских “свобод”. А “Сцена из “Фауста”, а “Маленькие трагедии”, где Пушкин создал типы, определяющие западно-европейский облик, — Скупой рыцарь, Дон-Жуан, Командор... Ведь это абсолютно противоположные нам по своим задачам, жизненным целям, духовному строю типы людей, но Пушкин обязан был их понять, чтобы сравнить их с типом русского человека. И он развел их в своем творчестве, противопоставив одних другим — в назидание нам, обозначив и сам смысл этого противопоставления.

Пушкин — одна из главных гарантий того, что “рыночные реформы” не перемелют Россию, а рано или поздно растратят в борьбе с нею свою сатанинскую волю.

Быть верным Пушкину — наш долг.