Газета Завтра 266 (1 1999)

Святополк Гутман ГОРЕ ОТ ЗАДНЕГО УМА

ЭТОЙ НОЧЬЮ Грише снилась оторванная взрывом американской ракеты рука иракского мальчика, которую ему торжественно вручали в Спасо-Хаусе. А он не знал, как ее брать — вилкой, или запросто, пальцами. В конце концов презент обернули стодолларовыми купюрами и запихнули во внутренний карман его смокинга...

Затем, как это бывает только во сне, все сменилось, и Гриша опять стал маленьким, когда его отец был, как герой из книжки. Книжку написал известный педагог, и была она о той самой колонии, в которой вырос и его отец и в которой, с перерывом на войну, проработал воспитателем до самой пенсии. То есть вертухаем, как объяснили ему во дворе мальчишки, младшие братья воспитанников отца. Это было первое гадкое слово, ставшее первопричиной раздвоенности сознания Гриши, тогда и понятия не имевшего о таком слове, как “шизофрения”. Еще он не знал, что значит слово “опустить”, а когда ему преподали в этом деле наглядный урок, он понял, что в школу больше не вернется.

Пожилой психиатр, к которому отвели мальчика, тоже посоветовал сменить место учебы. Но в их районе ничего подходящего не было, и Гриша стал работать на почте, а по вечерам посещать школу рабочей молодежи. На работе и в школе, общаясь с относительно взрослыми людьми, Гриша до болезненности избегал всяких разговоров, которые во взрослой среде сопровождают всякий перекур и тем более выпивку. Особенно невыносимы были ему разбитные почтовые девицы, то и дело подкалывавшие его. Они заметили его слабое место и прилепили прозвище Белоснежка. Нет, его положительно не интересовали глупые девицы, которым так и суждено жить и состариться в этой провинции. Его захватила лихорадочная подготовка к экзаменам, во время которой он изводил себя до истощения. А еще он стал ходить в секцию бокса, чтобы впредь постоять за себя, если понадобится. Ему присвоили спортивный разряд, и кургузый пиджачок со значком стал вдруг выглядеть весомо.

Но с нервами продолжало что-то твориться. Навязчивые сны, в которых его раз за разом обижали дворовые мальчишки, заставляли Гришу избегать сна, читать до рассвета, а там обливать себя ледяной водой и топать на работу. В конце концов Гриша стал даже путать, что ему снится, а что — явь. Особенно мальчишки, они манили его и в ночной, и в дневной реальности — манили и вызывали жгучую ненависть.

Здесь сон снова сменился — он уже студент, живет в общаге и знает все слова, за которые по законам этой страны полагаются уголовные сроки: мужеложство, педофилия, растление... Спорт пришлось оставить. Тренер в институтской секции заметил, как Гриша смотрит на товарищей в душевой, и велел ему больше не приходить в зал.

Однажды его вызвали в первый отдел. Он даже и не знал, где такой находится, но ему разъяснили. А в маленькой комнатке с неприметной дверью маленький и неприметный человечек рассказал Грише, что в их учреждении тоже знают названия всех слов и статей, которые к ним полагаются. Так Гриша стал добровольным помощником у очень хороших людей, которых на самом деле не интересовало, какие анекдоты про Брежнева рассказываются в их общежитии и кто купил джинсы у фарцовщика. Его мучила двойственность и в отношении людей, которым он стал добровольно помогать: с одной стороны — это защита конституционного строя, с другой — он сексот, стукач. Стыдно, как будто взяли за одно место... А за что взяли?

Снова сон поменялся, и Гриша почувствовал себя в новой полосе своей жизни. Его застукали-таки на мелком деле с соседским парнишкой. Но хорошие люди, которые защищали конституцию, вспомнив про давний диагноз, отправили Гришу в соответствующую больницу, строго-настрого наказав не выпускать его раньше, чем через полгода, но на сей раз диагноз поставить скромный — нервное расстройство. В отделении у Гриши появился друг, добрый, нежный. Потом, когда его выписали, они продолжали встречаться за оградой... Впрочем, любовь проходит даже между мужчинами, проходит, как сон.

... Рука багдадского мальчика вдруг оказалась кистью мертвого Пуго — она шевелилась и была живая, а остальное тело осталось мертвым и глядело на Гришу и сквозь него. “Вам не присвоят маршала! — крикнул ему Гриша, — никогда, ни за что! Вам не за что!”

Пуго исчез, но продолжал оставаться где-то рядом. Потянуло гарью, то ли от Дома Советов, то ли это горели трупы в танках на улицах Грозного. Чеченцы предлагали чью-то обгорелую кисть, но он не взял. Над всем этим маячила чья-то гигантская тень, и к ней следовало тянуться. Тень прорисовалась точнее, заслонив собой все, даже голубую луну, освещавшую развалины сгоревших городов и зданий. Это был он — в знакомой треуголке и застегнутом наглухо сюртуке — Император! Император приблизился, но глянул на Гришу быстро и с презрением. Гриша хотел что-то возразить, услышал свой голос и почувствовал себя в своей спальне. Он проснулся.

За окном выпал снег. Календарь показывал 32-е число. Заместитель по партии еще посапывал рядом. На столике лежало приглашение в Спасо-Хаус...

Святополк ГУТМАН