Газета Завтра 266 (1 1999)

Александр Бородай ГРУППИРОВКА ( репортаж из частей российской армии, дислоцированных на северном кавказе )

ПОДАРОЧКИ

Редкая цепочка солдат закидывала разнокалиберные картонные коробки в неглубокое чрево военно-транспортного “Ан-26”, готовящегося отправиться с заснеженного Чкаловска в Моздок. Этот небольшой североосетинский городок благодаря расположенному вблизи стратегическому аэродрому известен, наверное, каждому кадровому военному в стране. В Моздоке еще с 1994 года расположен штаб объединенной группировки федеральных сил на Cеверном Кавказе.

В коробках заботливое МВД посылает своим солдатам подарки — по идее каждый охраняющий административную границу Чечни военнослужащий внутренних войск должен под Новый год получить “набор из тринадцати наименований”. “Все сугубо практические предметы — мыльно-рыльные, всякие там щетки зубные, лезвия”, — сообщает сопровождающий груз подполковник. Однако к самолету привезли только чуть больше трех тысяч “подарочков”, а в группировке на сегодняшний день насчитывается значительно больше десяти тысяч вэвэшников. Один из офицеров объясняет, что этот самолет будет последним из отправленных в группировку до Нового года. Большегрузные “Илы” туда уже почти не летают, потому что требуют слишком много топлива, а из базирующихся в Еромлине “Анов”, только этот и может считаться относительно исправным.

Кроме коробок, в крохотный самолет пыхтящие от натуги солдаты впихивают моторы, необходимые для быстро изнашивающихся на трудных дорогах предкавказья автомашин. И уж потом летчики с трудом размещают пассажиров. Забитый до отказа “Ан” с трудом отрывается от подмосковной земли.

Промежуточная посадка в Ростове. Здесь тепло — выше нуля и ветрено, рыхлый снег тает под ярким солнцем. Молодой бортинженер пасует перед напором группы военных, пытающихся любыми средствами проникнуть в самолет, и их вынужден ссаживать сам командир экипажа. Он беззлобно и привычно кричит на рыжеусого офицера, пытавшегося спрятаться за наши спины : “Товарищ полковник, вы понимаете, самолет не резиновый, я вижу, что у вас никакого груза, но вы сами сто кило весите...” Взяв на борт только четверых из двух десятков желающих, наш дребезжащий воздушный корабль с трудом поднимается к небу.

В Моздоке обычная для этих мест зимняя погода. Густой, влажный туман стелится над самой землей. Наш самолет долго и неуверенно кружит над аэродромом, и когда наконец садится, то кажется, с облегчением вздыхают не только пассажиры, но и сами летчики.

Уходящие вдаль, сколько хватает глаза, широкие бетонные полосы аэродрома производят неожиданное впечатление заброшенности. Где-то с краю приютились несколько Ми-8, над ними темной тенью нависает одинокая “корова” — большой транспортный вертолет Ми-26.

Мне вспомнилось, как выглядел этот аэродром зимой 1995 года в самом начале войны. Тогда здесь не было столько бетона, все пространство вокруг состояло из непролазной, глубокой и клейкой грязи. Прямо в этой грязи стояли сотни палаток, густо чадили трубы самодельных печей, валялись груды снаряжения, боеприпасов, медикаментов, у самой полосы выстроились штабеля авиабомб. Здесь на аэродроме кипели людские водовороты, смешивались потоки тех, кто еще только отправлялся на войну в Грозный, и тех, кто покидал ее, иногда на носилках или в блестящем синтетическом мешке. На взлетных полосах гигантские транспортные самолеты соседствовали с миниатюрными вертолетами, часто с утробным ревом устремлялись в низкое небо истребители и штурмовики, над самой землей проносились хищные силуэты “крокодилов” — боевых вертолетов Ми-24. Тогда на этой земле тысячи людей прощались навсегда, тысячи знакомились и заводили друзей, грустили и радовались. Казалось, все пространство военной базы содрогается от накала эмоций. Сейчас здесь тихо и спокойно — аэродром кажется огромным надгробием уже отшумевшей войны.

Солдаты торопливо грузят “подарочки” в подъехавшие машины. Оказывается, что часть коробок вскрыта. “Сперли кое-что солдатики, пока грузили”, — без особого раздражения ворчит сопровождающий. “Без этого нельзя, — боец хватает все, что плохо лежит”.

Вокруг аэродрома за последние два года выросли ровные ряды казарм. Здесь место постоянной дислокации мотострелкового полка Министерства обороны, кроме него, на базе находится значительное количество частей внутренних войск, а еще одна вэвэвшная бригада расположена чуть дальше в городе.

ШТАБ

Штаб группировки охраняется серьезно — на каждом шагу часовые в нелепо выглядящих тяжелых шлемах-сферах. Для сурового режима есть веские основания — неизвестные бандгруппы иногда постреливают по территории базы. Хотя в общем в Северной Осетии российские военнослужащие чувствуют себя относительно спокойно — очень высока концентрация войск.

Нас встречает зам. командующего группировкой по воспитательной работе полковник Александр Р. “В целом обстановка становится все более напряженной”, — отвечает он на наши торопливые вопросы. “Главное сейчас — это масхадовская мобилизация. Нам бы такие темпы! За сутки — три полка и девять батальонов, хотя, конечно, в полках не более 800-1000 человек, в батальонах — соответственно.... Но все же несколько тысяч хорошо вооруженных и подготовленных боевиков — сила”.

Так называемая регулярная армия Чеченской республики Ичкерия состоит из 10-11 тысяч человек. На вооружении имеются более 40 танков, в том числе более 20 Т-80, около 20 БМП и БТР, пять систем залпового огня “Град”, значительное количество зенитных установок ЗУ-23 и “Шилка”, большое количество противотанковых средств, более 50 тяжелых минометов. Однако значительная часть армейских частей подчиняется не президенту Масхадову, а “полевым командирам”, среди которых наиболее известны: братья Басаевы (3 тыс. человек), Радуев (2 тыс. человек), Хаттаб (1, 2 тыс. человек).

Кроме того, в Чечне существуют управление шариатской безопасности и полк шариатской безопасности — более 3 тыс. человек. Множество боевиков аккумулированы мелкими полевыми командирами, готовыми стать на сторону победителей в набирающем обороты конфликте.

Всего, по оценкам экспертов, на территории Чечни в настоящий момент находятся под ружьем 35-40 тысяч боевиков. (Из досье).

В помещениях штаба, несмотря на вечернее время, многолюдно, но тихо, в кабинетах матово святятся мониторы компьютеров. Идет непрерывная, будничная, тяжелая работа. Со стен коридора на проходящих сурово взирают изображения русских полководцев, покорителей Кавказа — Ермолова, графа Барятинского...

Стену одного из помещений занимает огромная карта. На ней территория Чечни окружена крупными сиреневыми пятнами — это зоны ответственности шести тактических групп, на которые разделена вся группировка, красными линиями помечены маршруты истребителей-перехватчиков, контролирующих воздушное пространство этого “субъекта федерации”. Сама Чечня тоже в пометках — “учебный центр Хаттаба”, “полк шариатской безопасности — 800 ч” и т. д.

“Тяжелее всего, конечно, со стороны Дагестана — в ТГ-5 и ТГ-6”, — поясняют собравшиеся офицеры. “Основные перестрелки и провокации именно там — на Аксайском и Кизлярском направлениях. Служить в тех местах несладко — боевики, снабжение хуже, чем здесь, грязь, “животные” даже иногда заводятся”... А тем не менее, там месяц службы почему-то только за полтора считается, тогда как здесь в “ядре” — месяц — за три. Самый напряг на Карагалинской плотине — обстрелы чуть не каждый день, до чеченских постов метров пятьдесят”.

Эти две группы несколько оторваны от основной массы войск, так как сообщение с ними практически только вертолетное, а из-за капризной кавказской погоды “вертушки” частенько остаются прикованными к бетону аэродромов. Добираться же до групп из Моздока наземным транспортом в обход Чечни — дело долгое и небезопасное. Впрочем, изредка обстреливают и вертолеты. Пробитый семью пулеметными пулями несколько дней назад “Ми-8” стоит в паре километров от здания штаба.

Большая часть личного состава группировки — командированные со всей России. Срок обычной офицерской командировки — два месяца, которые, правда, могут растянуться до трех или четырех. Сколько придется служить на границе с Чечней простому солдату, не знает обычно никто — дело случая. Многие офицеры, прапорщики и контрактники покидают насиженные места и едут на Северный Кавказ не без удовольствия. Здесь вовремя платят полуторный оклад и даже начисляют командировочные — 22 рубля в сутки. Полученные за риск и дискомфорт гроши можно отправить бедствующим в гарнизонных городках семьям.

Но кроме финансового, действует и фактор психологический. Ведь именно здесь, на Кавказе, русский солдат — кем бы он ни был: мошником, вэвэшником или “ментом” — может почувствовать, что нужен Родине, соотечественникам. Все понимают, что Чечня окружена группировкой, как плотиной. Плотина, конечно, прогибается и протекает — где каплями, где ручейками, но убери ее, и окрестные земли будут накрыты грозными валами — утонут в крови.

Хотя не имея возможности пройти в дверь, чеченцы лезут в окна. Охотно пользуясь статусом граждан Российской Федерации и прорехами в коммерциализированном законодательстве, они взяли под контроль значительную часть “бизнеса” в окрестных республиках. Немалая чеченская колония существует в самом Моздоке, буквально под окнами российских казарм. Среди “мирных чеченов”, проживающих на территории Осетии и других республик, немало профессиональных боевиков, по сей день не изменивших своему “призванию”. По всей видимости, именно они и проверяют изредка “бдительность” федеральных войск — то из подствольника стрельнут, то противотанковую мину положат.

Впрочем, беды в группировке случаются и без участия боевиков. На следующее утро в штаб пришло известие о том, что солдат в одной из частей ТГ-6 покинул пост, открыл беспорядочную стрельбу в палатке и ранил спавших товарищей. Выяснилось, что боец уже жаловался на головные боли и припадки, сходные с эпилептическими, и ничего из произошедшего якобы не помнит. Офицерам остается только разводить руками. То, что чуть ли не половина солдат-срочников страдает серьезными соматическими или психическими расстройствами — стало уже обыденной реальностью. Тяжелые условия практически фронтовой жизни часто оказываются непосильным испытанием для хилых юношей из выморенной реформами русской провинции. Что греха таить — бывают в группировке случаи неосторожного обращения с оружием и даже побеги из частей. Характерно, что чаще всего солдаты покидают части, расположенные на территории Дагестана. Благо, местные жители всегда помогут и оружие охотно купят по сходной цене...

ОФИЦЕРЫ

Нас принял командующий группировкой генерал-майор внутренних войск Евгений Внуков. Он единственный в штабе одет не по форме — в черный вязаный свитер. Генерал довольно молод, высок, крепко сбит, у него волевой подбородок, внимательные усталые глаза.

По мнению генерала, вероятность войны между Масхадовым и “генералами” — Басаевым, Радуевым и т. д. — чрезвычайно высока. Ее начало одновременно будет и началом активных действий боевиков против федеральных войск, ведь “генералы” уже сами открыто заявили о планах дальнейшего захвата российских земель. “Мы вполне готовы к такому варианту развития событий”, — утверждает командующий. “Наша оборона административных границ Чечни имеет эшелонированный характер. Непосредственно на границе создана сеть КПМ (контрольных постов милиции), позади них в состоянии 20-30-минутной готовности стоят заставы внутренних войск — от роты и более, а позади них находятся еще более крупные части. Конечно, сплошной границы нет, поэтому территория патрулируется маневренными группами, активно ведется разведка”.

Действительно, федеральные силы контролируют только самые важные транспортные магистрали, поэтому у чеченских боевиков и контрабандистов всегда есть приличные шансы преодолеть границу по проселочным дорогам. Особенно вольготно они чувствуют себя на ровных просторах Ногайской степи, по которым приличная машина проходит и без всякой дороги.

Вскоре нас представляют одному из главных разведчиков группировки. Крупный рыжеволосый полковник сначала отмалчивался, но, внезапно разгорячившись, начал говорить, взмахивая крупной короткопалой рукой. “Да не так уж беспокоит меня перспектива войны с чеченскими формированиями — они же бандиты! Как получат разок крепко по зубам — и весь боевой дух пропадет. Зачем им воевать? Их ведь и нынешнее положение вполне устраивает — мелкими набегами жить. А вот очень мне не нравится история с четырьмя головами. Дело, конечно, не в самих головах и не в их хозяевах. Те, похоже, действительно разведчики были — когда в Чечню совались, знали, на что идут. Дело в том, что если в Чечне еще нескольких иностранцев шлепнут, особенно если американцев, те ведь могут и вмешаться под видом “миротворческой акции”. Они же творят, что хотят — вон как с Ираком поступили. Сначала бомбить начнут, потом и десант высадят. Правда, если “догадаются” свои войска на территорию “Ичкерии” ввести, местные гаврики им быстро морду намылят — ведь американская армия воевать не умеет, только бомбить”.

Официальная Москва активно поддерживает президента Масхадова, надеясь, что он сможет удержать “полевых командиров” и лидеров исламистов Удугова и Яндарбиева от открытого конфликта с Россией. Для этого в Грозный отправлены значительные суммы денег. Планируется создание совместных российско-чеченских предприятий с контрольными пакетами акций, принадлежащих государству. Кроме того, планируется придать аэропорту города Грозного статус международного. (Из досье)

Разговор постепенно переходит на работу нашей разведки. “Главная наша проблема — доходящее до смешного отсутствие денег. Информаторам не то что заплатить не можешь, но даже покормить их проблема, приходится свои финансы вкладывать. Работать — работаем, но на чистом энтузиазме. А сверху требуют результатов и при этом запрещают на чеченскую территорию даже нос совать. А как без этого результаты получишь?

Да, кстати! Внутренние войска известны своими “краповыми беретами” — крутыми спецназовцами”, — тут офицер кивнул головой в сторону, вероятно, имея в виду базирующийся поблизости от штаба отряд спецназа ВВ “Скиф”. “А мы считаем, что у нас в разведке лучшие бойцы служат. По их просьбам придумали отличие — зеленый берет. Разработали устав, экзамен придумали, с учетом специфики работы. Там все то же самое, что у краповиков — бег, стрельба, рукопашный бой, акробатика, но еще и основы топографии, маскировка, организация засад...

Так что пока живем. Но вот только существование здесь группировки окончательно проблемы северного Кавказа никак не решает. Наше разлюбезное правительство загнало сюда войска, технику и думает, что все будет в порядке, а это совсем не так. Группировка — это временная мера, пока гром не грянет”.

В комнату вошел невысокий, седой офицер. Он внимательно посмотрел на меня и спросил: “А ты, случаем, в 96-м году под Центороем не бывал весной”?

С Н. Н. — нынешним зампотехом группировки, мы действительно познакомились солнечным апрелем 1996 года на юго-востоке Чечни. Тогда 166-я и 131-я мотострелковые бригады, поддерживаемые частями внутренних войск, с тяжелыми боями брали аул за аулом, прижимая потрепанные отряды боевиков к высокогорным перевалам. Руководивший операцией генерал-майор Владимир Шаманов жалел солдатскую кровь — бил боевиков штурмовой авиацией, “Градами” и “Ураганами”, выходившей на прямую наводку артиллерией, и только затем посылал вперед пехоту.

И стремящиеся к “замирению” жители высокогорных аулов, богатевших на бандитизме, торговле оружием и наркотиками, выкладывали перед русскими офицерами собранные по домам автоматы, пулеметы, гранатометы... Тогда казалось, что победа снова близка.

“Я теперь дома редко бываю, в основном здесь, в группировке, и живу”, — вздыхает Н. Н. Сейчас надо к фээсбэшнику зайти, попытаться про родственника узнать, я ж местный — ставропольский”. “А что случилось”?

“Да чеченцы украли — выкуп требуют. Чекисты говорят, что узнали — вроде он в Грозном содержится, в Старопромысловском районе. Там, говорят, целый лагерь таких пленников, человек на пятьдесят. Да ты не удивляйся — здесь многих крадут. Иногда выкупить удается — в Галюгаевской обменивают. Хочешь — машину дам, съездишь, а то все равно в Кизляр не пойдет борт — погоды нет”.

ЗАСТАВА

“УАЗик” пришлось заправить на расположенной на окраине города базе ОМОНа. Здесь, в ощетинившемся огневыми точками трехэтажном здании, живут ребята со всех концов страны — из Владимира, Москвы, Нижнего Тагила. Пока москвич Костя наполняет баки бензином, заходим в темные комнаты, нагретые до жары электронагревателями. Некоторые койки заняты — спит вернувшаяся с поста смена. Над одной из застеленных кроватей ярко горит лампочка. На одеяле стакан водки, накрытый куском черного хлеба, а на стене — маленькая фотография, видать, из личного дела. Еще один русский парень погиб от рук кавказских бандитов.

“Автомат взял”? — спрашивает Костю сопровождающий нас офицер — подполковник милиции из Новохоперска. “ Не дали, — ворчит тот, — оружейка закрыта”. “Черт! А пистолет хоть взял”? “Да зачем мне эта пукалка?”— резонно замечает Костя.

Подполковник, сердито сопя, осматривает собственный “макаров”. “В крайнем случае, успеем по очереди застрелиться” — замечает кто-то. “Подождите, нас еще “осетры” могут с базы не выпустить” — подает реплику Костя. “ Что за “осетры”?

“Ну да, осетинских ментов так называют. Они же здесь хозяева. Вот все время на наших и наезжают. Как-то раз даже грозились из своих БТРов нашу базу обстрелять”.

Мы уже миновали границы Осетии и на предельной скорости мчались вдоль плоских полей Ставрополья. На земле не было ни снежинки, обочины зеленели травой. “Теплая зима — сплошные дожди да туманы. Самое раздолье боевикам и контрабандистам”, — заметил Ю.Н.

КПМ возле станицы Галюгаевской приятно поражает взгляд своей ухоженностью и чистотой. В центре поста бетонная вышка со смотровой площадкой, обложенной мешками с песком, рядом окопы, в сторону скрывающегося за прибрежными кустами Терека смотрит ствол БМПшной пушки. Вокруг поста ограждения из колючей проволоки, рядом проволочный загон для досмотра машин. Личный состав размещен в аккуратных вагончиках, поблескивающих свежей краской.

Здесь дотягивают последние дни командировки омоновцы из Пятигорска. “Скорей бы домой, — жалуется один из них, — так осточертело это сидение”.

“У нас на посту пока тьфу-тьфу все спокойно, — рассказывает молодой командир. А на соседнем одного недавно убили, одного и боевика тоже подстрелили под самыми заграждениями. Здесь же не знаешь, когда и где и что случится. Мы-то в пассивной обороне находимся.

Конечно, на Ставрополье и в Осетии чечены не так активны. Лезут в основном на Дагестан, а Ингушетию используют для контрабанды, там же оружием активно торгуют и рабами. Сюда суются редко — пока бояться. Но при нынешних раскладах — могут попробовать. Боеприпасов у нас на полчаса боя хватит, но если всерьез возьмутся, мы на этой позиции больше 20 минут вряд ли продержимся”.

“Ну, за это время вэвэшники в станице успеют подготовиться, — утешил омоновца один из собеседников, — их ведь там усиленная рота”.

“Да какая, к чертям, рота! Солдат-то на Руси сегодня не хватает”.

Обратно мы ехали вдоль железнодорожного полотна. Изредка здесь по нему проходят электрички в станицу Ищерская — в Чечню. Русскому человеку на них ездить не рекомендуют даже по территории Ставрополья — напоят попутчики водкой или сам заснешь, и выходить придется в независимой Ичкерии — не вольным человеком, а рабом.

ЭПИЛОГ

Молодой летчик, хлебнувший ядовитого зелья под названием “Эльбрус. Коньяк выдержанный”, тыкал пальцем в нашитый на рукаве шеврон с изображением невиданного вэвэшного зверя. “Я в бомбардировочной авиации служил, на Дальнем Востоке. Полковничью должность занимал, понимаешь. Нашу бы дивизию сюда — и за один раз никакой чеченской проблемы бы не было.

Но денег не платят, сам понимаешь. Я четыре месяца семью кормил рыбой, которую сам же и ловил. Одной рыбой! Потом перевелся во внутренние войска, в вертолетчики, на капитанскую должность. Но в Санкт-Петербург.

Времени полно. В большом городе всегда подработать можно. Грузчиком, сторожем, маляром. Однажды в офисе был, приезжают на “мерседесах” чеченцы, с оружием. Оказалось — хозяева. Вот так”.

Требования к проектам на Всероссийский конкурс 1 2009-2010 года среди инновационных проектов.