Газета Завтра 337 (20 2000)

Александр Сергеев ИДЕОЛОГИЯ-БУФФ

Те, кто в 1991 году разрушил Советский Союз, так и не сумели создать собственной символики, обладающей таинственной силой, магическим зарядом, который способен подвигнуть людей на иррациональный героизм или хотя бы просто вызвать волнение, гордость, возвышенные чувства. Возможно, что в этом, как ни в чем другом, раскрылись их инородность и противоположность тысячелетнему потоку русской истории. По большому счету, у либералов в России "своей" символики нет вовсе: имперский двуглавый орел вызывает у них идиосинкразию и принимается как данность лишь потому, что все равно "лучше" герба с серпом и молотом; красное знамя навевает на них мысли о предстоящем бегстве и возмездии; и даже пятиконечные звезды, которые, казалось бы, полностью принадлежат к западно-европейскому или даже ближневосточному геральдическому ряду, вызывают у них очень неприятные ощущения.

Единственное, что по идее должно было радовать либералов, так это триколор, утвержденный президентским указом в качестве государственного флага. Сочетание красного, белого и синего цветов, привнесенное в нашу культуру западником Петром I, можно увидеть на американских, британских, французских, голландских флагах, принятых на заре эпохи капитализма. В русском историческом контексте на долю этого флага выпала позорная доля, поскольку ему пришлось служить боевым знаменем предателей-власовцев. Поколение фронтовиков хорошо помнит и этот флаг, и то, что с ним связано, а большинство населения, как показывают социологические опросы, не считает его своим. Даже комментаторы ОРТ были вынуждены отметить этот момент, рассказывал о комическом шествии Немцова и Хакамады со стометровым "триколором". Полотнище это, по словам дикторов, даже у самих участников шествия не вызывало ровно никаких эмоций...

ПОИСКИ "НАЦИОНАЛЬНОЙ ИДЕИ"

Вернемся к событиям 1991 года. В дни 19-21 августа воинствующим сторонникам Ельцина казалось, что день "победы демократии" будет отмечаться в веках как национальный праздник, а советским праздникам суждено забвение, и отмечать их могут только сумасшедшие. Когда стояло ясно, что это не так, режим Ельцина-Гайдара начал переходить к открытым репрессиям против носителей "красного" символического сознания. События 23 февраля 1992 года, когда были жестоко избиты ветераны, шедшие возложить цветы к Вечному огню у могилы Неизвестного солдата в Александровском саду, должны были наглядно показать, каким образом "демократический" режим собирается бороться с грозным и героическим прошлым, бросающим свою гигантскую тень даже на весь позор и убожество постсоветского настоящего. Параллельно этому велись и попытки разрушения и героического коллективного мифа о Великой Отечественной войне, отвергнутого официозом еще в хрущевские времена, но жившего своей жизнью в народном сознании и памяти.

Советское прошлое третировалось как "эпоха тоталитарной диктатуры", которая была "хуже фашистской", Сталин изображался — как изверг, сравнимый разве что с Пол Потом, советские полководцы — как тупые, жестокие и кровожадные недоучки. Несколько ранее количество жертв в Великой Отечественной войне вновь повысили с хрущевских 20 миллионов до еще более страшного числа — 28 миллионов. Приближенные Ельцина обсуждают вопрос об исключении Дня Победы из реестра государственных праздников. В эти же дни генерал Варенников, знаменосец Красного стяга Победы, заключенный в Лефортовскую тюрьму, отказывается принимать "дарованную" Ельциным амнистию.

Под особым углом либеральные СМИ освещали темы ветеранов войны, которых показывали в крайне издевательском контексте. Комментаторы "демократического" ТВ, говоря о ветеранах, доходили до нецензурной брани, называя героев войны "реликтами сталинизма", которых можно терпеть лишь потому, что они "все равно скоро вымрут".

В Дни Победы 1992-93 годов по телевидению показывали американские боевики, рекламу гигиенических принадлежностей. Нанятые властью режиссеры снимали "документально-игровые" фильмы о Великой Отечественной, низводя высокую героику подвига до уровня натуралистической "бытовухи".

Изменилась тактика правящего режима и либеральных СМИ лишь в преддверии выборов в Госдуму 1995 г., на которых "партия власти" стремилась одержать победу и тем самым укрепить свою легитимность. На момент начала избирательной кампании как раз пришелся юбилей — 50-летие Победы, и политтехнологи НДР решили использовать это событие для расширения электоральной базы Черномырдина-Чубайса, а заодно — для создания некоей идеологической надстройки, "консолидирующей общество". В это время был установлен известный памятник Жукову работы Клыкова, приняли закон о "Знамени Победы", после которого Красное Знамя частично легализовано в качестве "боевого исторического флага".

На Красной Площади состоялся Парад Победы, участники которого, однако, шли без своих боевых знамен, напоминающих о только что разрушенной Великой Державе. Частично изменяется и негативно-враждебное отношение к ветеранам. Из "врагов", носителей "тоталитарно-коммунистической идеологии", ветеранов переводят в разряд "нуждающихся в человеческом внимании и заботе" и т.д. В тот же период среди ветеранов выделяется немногочисленная элитарная прослойка (в основном — генералы и адмиралы в отставке), сотрудничающая с Черномырдиным и НДР.

Однако, несмотря на все эти "уступки", партию власти снова ожидал катастрофический провал. И после поражения НДР на выборах в Госдуму в декабре 1995 года власть снова меняет тактику, демонстрируя полный "разрыв с прошлым". Разочаровавшись в попытках как-то "примириться" с Поколе- нием Войны, режим попытался найти опору в дореволюционной монархической символике и взял курс на "восстановление исторической преемственности", якобы прерванной в 1917 году. На проект "Монархия" были брошены огромные информационные ресурсы, церковь неприкрыто шантажировали, требуя участия в захоронении сомнительных останков, имевших очень далекое отношение к последнему русскому царю и его семье. Немцов, ходивший на тот момент в "преемниках" Ельцина, был назначен главой комиссии по перезахоронению, а Ельцин начал именовать себя "царем Борисом", видимо, не подозревая, какой мрачный смысл несет эта аналогия, в том числе для него лично.

Собственную версию "монархического" проекта изготовил медиа-холдинг Гусинского, активно рекламировавший Никиту Михалкова с его "царь-фильмом" под названием "Сибирский цирюльник", где "монархический проект" разрабатывался даже после августовского кризиса 98-го года, поставившего точку в "монархических" увлечениях ельцинского клана. Из самого Никиты Михалкова, который сыграл в собственном фильме Александра III и так вжился в этот образ, что до сих пор не может из него выйти, "Мост" и НТВ собирались делать кандидата на президентских выборах.

"Своим путем" решил пойти Ю.Лужков, начавший активно лепить себе "патриотический имидж" в расчете на президентские выборы-2000. И грандиозное шоу "850-летие Москвы" вполне можно рассмотреть как попытку найти историко-символическую точку опоры для своего политического проекта. Москвичам хорошо запомнилось, как Лужков, сидя в корзине воздушного шара, произносит патетическую речь, требуя "вернуть все завоеванное Екатериной и Петром".

В отличие от Ельцина, считавшего себя "Борисом I", и Никиты Михалкова, в глубине души верящего, что он — "Александр III", Лужков психологически отождествил себя с Юрией Долгоруким. Характерно, что в помпезном праздновании 850-летия Москвы, впервые после 50-летия Победы, также частично использовалась советская символика военных лет — в основном музыкальная. Во время народных гуляний из репродукторов неслись "сталинские" песни о Москве и Кремле — "Дорогая моя столица", "Утро красит" и т.д.

В то время у многих даже родились определенные надежды на "духовное перерождение" Лужкова и "крупного советского руководителя" Черномырдина. Однако, как показали последующие события, все эти обращения были не более, чем попыткой создать монументально-исторический орнамент вокруг "светлого образа" того или иного "политического тяжеловеса" из числа ельцинских приближенных.

После того, как стало ясно, что использование символики Войны и Победы не приводит к мгновенному росту популярности среди левых избирателей, и Лужков, и Черномырдин быстро потеряли интерес к советской героике.

ХИМЕРА НА КРАСНОЙ ПЛОЩАДИ

Таким образом, долгие и мучительные поиски привлекательной надстройки над олигархическим и компрадорским экономическим базисом так ни к чему и не привели. С приходом к власти Путина, сменившего Ельцина 1 января 2000 года, "партии власти" ничего не оставалось, как создавать свой идеологический имидж, используя прием "игры на контрастах". Уже неоднократно отмечалось, что в пропагандистской кампании Путина во всю использовался "эффект противоположности". Молодой, здоровый, энергичный, находящийся в движении Путин "избавлял" население от престарелого, больного, вечно сидящего в Барвихе и ничем (кроме кадровых перестановок) не занимавшегося Ельцина. Эффект противоположности использовался и в отношении "идеологического имиджа".

Вместо Ельцина, мечтавшего снести Мавзолей, захоронить тело Ленина, приравнять советскую символику к фашистской и ввести уголовную статью за их использование, изумленное население увидело совсем другого лидера, говорящего проникновенно патриотическую речь с трибуны Красного Некрополя и принимающего парад российской (так и хочется сказать — Советской) Армии.

Если Лужков и Ельцин исторически отождествляли себя с Юрием Долгоруким и "царем Борисом", а Михалков — с Александром III, то, согласно "утечкам", организуемым из Кремля, Путин явно примеряет на себя белый мундир генералиссимуса.

То, что День Победы займет свое место в знаково-символическом пространстве "нового", постъельцинского режима, было понятно давно. Совпадение даты инаугурации Путина и главного русского воинского праздника было видно невооруженным взглядом. Однако событийная насыщенность праздничной декады превзошла все ожидания.

Никто больше не позволял себе глумиться над ветеранами, напротив, их чествовали как героев... Генерал Варенников, которого "демократы ельцинского призыва" гноили в тюрьме, теперь присутствовал как почетный гость на встрече Путина, Лукашенко и Кучмы возле мемориального комлекса на Прохоровском поле. Однако при более внимательном наблюдении эффект противоположности исчезал, поскольку рядом с Путиным стоял... все тот же Ельцин, который сегодня сам по себе является не менее значимой фигурой символического ряда, чем флаги, гербы и знамена. Он — символ поражения, предательства, катастрофы, гибели государства. Присутствие Ельцина мгновенно снижало то ностальгически-имперское настроение, которое невольно охватывало при виде тысячи красных знамен в руках российских воинов, чеканивших шаг по кремлевской брусчатке. Все сразу начинало превращаться в зловещую буффонаду, в театр абсурда; эффект был такой, как если бы Парад победителей 45-го года принимал фельдмаршал Кейтель, только что подписавший капитуляцию. Сюжет, возможно, привлекший бы Кафку или современных постмодернистов, но производящий впечатление неприятной и болезненной галлюцинации на человека, находящегося в здравом уме и обладающего хоть каким-то национальным чувством. Возможно, нечто подобное ощутили бы древние христиане, если бы их процессию вышли приветствовать Нерон или Калигула. Святыня принижается до фарса; и возможно, что в этом и будет проявляться главная черта политического стиля постъельцинской эпохи.

Театр синкретического абсурда, взятый на вооружение наследниками Ельцина как важнейший инструмент манипулирования коллективной психикой, провоцирует истерику "идейных" либералов, еще вчера считавших себя победителями, и затяжную депрессию мыслящих патриотов, до сих пор твердо знавших, против чего и под какими знаменами они борются. Зато такую идеологию абсурда на "ура" принимает большая часть правящего класса, в основе своей крайне цинично относящегося к политическим доктринам и идеалам. У них нет иной задачи, кроме обеспечения комфортного и бесконфликтного существования для себя и своего ближнего круга, и по инерции они пытаются создать уютный и слегка застойный политический климат.

Все, что связано с Идеей, для них — "несерьезно"; и сегодня они стремятся к тому, чтобы навязать свое восприятие идеологии всему обществу. Им хотелось бы сделать наше политическое сознание размытым и туманным, низвести Идею и Героический Миф до уровня дешевых политических декораций, обесценить их высокий смысл.

Однако символы Победы живут и своей собственной жизнью и не слишком зависят от массовых настроений. "Приручить" их гораздо сложнее, чем доверчивых избирателей, измотанных бесконечным информационным прессингом. В праздничные дни казалось, что символы, подобные Знамени Победы, несут в себе энергию веры и доблести миллионов, и имеют сами в себе достаточно силы, чтобы взорвать уродливую химеру "нового политического стиля".

События следующей недели, произошедшие после Дня Победы, подтверждают правоту этого предчувствия. Атака силовиков на группу “Мост”, слухи о возможном ограничении власти зарвавшихся “региональных баронов”, вызванные “Указом о наместниках”, снова сформировали предгрозовую атмосферу. Комфортный и предсказуемый консенсус явно не задался.

Александр СЕРГЕЕВ