Разведчик Господа Бога


Разведчик Господа Бога

Михаил Кильдяшов

литература Культура

В издательстве «Центрполиграф» вышел новый роман Александра Проханова «Востоковед»

Стройную периодизацию и последовательную хронологию прохановского творчества выстроить очень сложно. Идеи, конфликты, тематика и проблематика его романов пульсируют, как сама жизнь. Коснувшись однажды какой-либо темы, Проханов не исчерпывает её до конца, не закрывает, а оставляет просвет, в котором видно сияние уже миновавших событий.

Так в военном романе возникает мирная техносфера, а в деревенском романе из красного цветка на обоях разрастается война с Востока. В баррикадных романах “последнему солдату империи” являются образы русского Рая из первых книг Проханова. В “босхианском цикле”, где после крушения красного исполина расцветает “сад земных наслаждений”, ангельским крылом мелькает будущая империя. В романах о возрождённой державе несмываемым кровавым пятном в Доме Советов остаётся уничтоженный когда-то гранатомётным выстрелом оборонец.

Потому прохановское творчество — это не одна сплошная линия, а несколько синусоид, которые постоянно пересекаются друг с другом, накладываются друг на друга. Но в их системе координат есть точка отсчёта, откуда выходит светлый луч. Это путь. Личный путь Проханова, путь народа, путь державы. Писатель наметил его ещё в первой книге “Иду в путь мой”, возвестил о пути, интуитивно проложил маршрут.

Проханов не следует по пути — он несёт в себе путь, помнит всё, делает на каждой синусоиде зарубки о прошлом, настоящем и будущем. За кем следует Проханов? Что ищет? Кого и что пытается настигнуть? ВРЕМЯ.


Подлинный писатель всегда бросает вызов времени. В этом непрерывном поединке время многолико. Оно являет себя в исторических событиях — и тогда писатель превращается в летописца и историософа. Ловит мгновение, укрощает, кристаллизует его в словах. Но время текуче, и, застывшее лишь на миг, оно незримым движением рассыпает кристаллы слов, меняет свой облик, превращает суждения и пророчества писателя в струящееся марево и ускользает, мелькнув кончиком лисьего хвоста.

Поединок продолжается. В погоне за временем писатель физически ощущает его в собственном сердцебиении, преодолевает аритмию, чтобы напасть на туманный след времени. Оно то растягивается в линию, то растекается на плоскости, то растворяется в пространстве. Не уловимое ни секундами, ни веками, оно дразнит писателя, как загадка с множеством ответов, среди которых нет верного.

Писатель не верит бегущим стрелкам. Он — не физик, он — мета-физик. Писатель находит для времени образы вечности, как охотник, захватывает в них время. Эти образы-ловушки старше времени, в них земное преодолено небесным. В них время замирает, как царевна в хрустальном гробе, затухает, как уснувший вулкан. Но это лишь до той поры, пока не всколыхнётся бытие и не высвободит время из ловушек вечности, как в новом романе Александра Проханова "Востоковед".

"Востоковед" — роман о русском разведчике. Разведчике Господа Бога. Главный герой романа Леонид Васильевич Торобов — бывший сотрудник спецслужб, специалист по Ближнему Востоку — получает приказ уничтожить идеолога ИГИЛ, в прошлом иракского офицера, сподвижника Саддама Хусейна — Фарука Низара. Ныне глава террористической организации "Меч пророка", Фарук Низар, создав разветвлённую сеть агентов, мечтая о Халифате, организует теракт за терактом на Ближнем Востоке, в Европе и России.

Торобов, используя старые связи и весь свой опыт, пытается настигнуть жертву в Ливии, Ливане, Египте, Газе, Ираке, Иране, Турции, Сирии, Катаре. В этой погоне Торобов множество раз рискует жизнью: оказывается в заключении, претерпевает избиения, попадает в обезумевшую митингующую толпу, чудом спасается от пуль и взрывов, наблюдает бомбёжки и пытки, становится свидетелем того, как отряд игиловцев осаждает женский православный монастырь.

При этом след Фарука Низара подобен следу змеи на камне. Противостояние с Торобовым оказывается не просто противоборством двух профессионалов, двух разведшкол. Это схватка двух микрокосмов, двух точек бытия, двух полюсов, замыкание которых обещает взрыв всему миру: "И всё бесконечное множество живущих на земле и живших когда-то. Все они были помещены на линию, соединяющую Торобова с Фаруком Низаром. Все ждали, когда линия превратится в точку, и две их судьбы сольются".

Заминированный Ближний Восток живёт в предчувствии окончательной детонации. Она была спланирована Западом и получила название "эффект квашни". Духовно истощённая Европа, поправшая идеалы Христианства, утратившая все опорные точки бытия, в страхе наблюдает за набирающим силу Востоком, готовым к историческому реваншу. Для этого у Востока есть всё: смыслы, воля, образ будущего. Европа, не имея своего пассионарного проекта мироустройства, не может одолеть Восток своими силами. Она может уничтожить его, только порождая в нём внутренние противоречия, разжигая в каждой стране региона революции и гражданские войны, свергая правителей, ломая режимы, сталкивая народы между собой. Так энергия восточного реванша расходуется на внутреннее противостояние — разрастающуюся квашню протыкают, и она оседает.

Ближний Восток — это "солнечное сплетение мира", и точный удар в него позволяет контролировать историю. Мудрый, спокойный регион предстаёт перед Торобовым растерзанным и кровоточащим, похожим "на огромный котёл, в котором пузырилось жирное варево, всплывали обрубки стран, раздробленные кости городов, гибнущие в муке народы". Кажется, там, где спала вечность, разбудили время, и мир стал биться в лихорадке. На теле вечности открылась рана, и из неё пульсирующей кровью начало вырываться время в образах боли, страдания и смерти.

Потому погоня за Фаруком Низаром становится для Торобова погоней за временем. Время нужно поймать, как след птицы в небе, время нужно приручить и вновь погрузить в Вечность. Вечность залечивает исторические раны, примиряет народы, утоляет боль, облегчает страдания и преодолевает смерть. В своей погоне Торобов подсознательно ищет образы Вечности и противопоставляет их образам Времени.

Вечность приходит всепоглощающей пустыней. Она не подчиняется привычному земному пространству. Её не одолеть ни шагом, ни взором. Она скрывает под толщей песка вражду и предательство, усмиряет порывы тех, кто мечтал поработить весь мир, поглощает глас вопиющего: "Зимняя пустыня уже прогревалась солнцем. Сухой бурьян металлически блестел. Волнистая даль полнилась таинственным свечением, будто там скользили прозрачные тени, туманились миражи. То были исчезнувшие племена и народы, от которых не сохранилось имен. Они заблудились в холмах, где пространство сворачивалось в спираль, небо менялось с землёй местами, открывались ходы в иные миры. Туда уходили народы, пропадая бесследно".


Вечность приходит ветром из пустыни, для которого "творения рук человеческих" подобны невесомым песчинкам. Этот ветер может и раздуть пламя человеческого бытия, и погасить его одним резким порывом: "Ветер, который дул в пустыне, был вечный, вселенский. Крутил громадное колесо, перемалывал царства, храмы, могильные склепы. В этом ветре мчались частицы разрушенных городов, остатки великих армий, прах манускриптов, пыль разорённых святынь. Этот ветер дул над землёй, сметая с насиженных мест народы, обращал их в бегство, бросал один народ на другой. Он раздувал огонь революций, топил корабли, обрушивал к земле самолёты".

Вечность предстаёт недвижимым алтарным камнем. Он сохранил молитвы, упования и слёзы тысячелетий. Мимо него шли народы, караваны, проносились ветра, и только он замер, став печатью вечности на бытии. В нём вечность обрела плоть, в нём материя стала несокрушима, пространство собралось в одной точке, как лучи света в линзе. И если когда-нибудь погибшей цивилизации придётся вновь начать свой путь, то точкой отсчёта станет этот камень: "”Алтарь неизвестному Богу”, — восхитился Торобов, ощупывая камень. Камень был шершавый, чуть прогрет солнцем, от него в ладони текли едва ощутимые силы, таинственные волны, словно он признал Торобова, ожидал его здесь столетиями, и наконец они встретились".

Вечность прорастает саженцем, соединяющим землю и небо. С этого саженца начнётся райский сад. Этот саженец вберёт в себя силу царств и поколений, нашедших покой в знойной земле. Из этого саженца разрастётся древо, ветви которого даруют тень Грядущему Голгофским путём: "Торобов опустил в неё корешок… присыпал его землей, примял землю пальцами. Садовник подтянул к саженцу гибкую трубку, из которой полилась серебряная струйка, стала впитываться в землю. Розовая земля темнела, становилась тёмно-малиновой. Торобов почувствовал, как слабо дрогнул саженец, укореняясь в земле, всасывая воду, поглощая свет. Он был маленькой колонной, соединяющей небо и землю, поддерживал огромный свод небес, не давал ему рухнуть. Торобов, поселившись в дереве, станет жить в нём среди этих голубых холмов, бирюзового моря, стеклянных далей. Ночью, под тёплыми звездами, не тяготясь своим одиночеством, станет грезить об исчезнувших временах, позабытых народах, и какая-нибудь птица совьёт в его ветвях потаённое гнездо".

Вечность куполом неба укрывает мир. Небо подобно морю, по водам которого ступает Спаситель. Человек, влекомый и тайной смерти, и верой в вечную жизнь, смотрит в небо с вопросом "Кто Ты?". И небо смотрит в человека, чтобы душа его смогла стать равновелика небесному своду, чтобы и по ней, как по водам, прошёл Спаситель: "Оно дохнуло необъятной ширью, распахнулось блистающим простором, осыпало его мерцаньем и блеском. Звёзды — белые, голубые, зелёные — дрожали, текли, сливались в пылающие сгустки, растворялись и тонули в туманностях. Орнамент звёзд проступал небесной геометрией, словно их соединяли горящие линии. Другие звёзды размыто тонули в голубых туманах. Небо волновалось, трепетало, по нему пробегал ветер, и звёзды казались отражениями на чёрных волнах. Небо замирало, и звёзды, драгоценные, как бриллианты, горели бессчётными россыпями".

Вечность замерла на страницах Корана, где вечное знание слилось с чудесной поэзией, где слово несёт мир, где пустыня расцветает, ветер затихает, семя, погибая, даёт новую жизнь, а небо сияет вечной зарёй: "Торобов взял книгу. Не раскрывая, положил на грудь, чувствуя её тяжесть. Не страниц, не плотной бумаги, украшенной изысканными орнаментами и волшебной арабской вязью, похожей на электронную волну с молниеносными всплесками. Тяжесть была не материальной. Была тяжестью имён, которыми были наречены все сущие во вселенной явления. В этой книге, как в чудесном ларце, таились зори, звёзды и луны. Весенние цветы и бури пустыни. Львы, и орлы, и крохотные твари с прозрачными тельцами и крыльями. В этой книге сберегались царства, дворцы и храмы, земные дороги и морские пути. В ней жили правители и богословы, хулители и святотатцы. В ней было начало мира, восхитительного, как молодая заря, и его конец, ужасный, как чёрный труп. И если открыть ларец, из него бесконечным потоком польётся божественная речь, перетекая из невидимого в видимый мир".

Но как вернуть кипящую лаву времени в кратер вечности? Как вписать разрозненные эпизоды в летоисчисление вечности? Как наложить печать на врата, за которыми к решающей битве готовится смерть? Как донести то заветное слово, которое несёт правду, праведную весть, пребывает с тем, кто прав: "Божественная справедливость — это такое положение Вселенной, когда каждая вещь занимает отведённое ей место… Справедливость — это замысел Аллаха, сотворившего мир. Там, где этот замысел не соблюдается нами, там возникает несправедливость. Цель человечества — уменьшать это несовпадение. В этом движущая сила истории… Чтобы увидеть, где в мире нарушена справедливость, достаточно посмотреть на карту. Там, где сыплются бомбы, совершаются теракты, случаются революции и перевороты, где проходят манёвры и возводятся военные базы, — там ощущается дефицит справедливости".


Божественная справедливость недостижима юридическими законами, дипломатическими переговорами, политическими решениями или военными победами. Она краеугольный камень бытия, она превыше человеческой воли, она непостижима рассудком. В ней живёт идея всеобщего благоденствия, вселенской гармонии, Золотого века, когда мир не делится на победителей и побеждённых, убивающих и убиваемых. Через сострадание, молитву и жертву Торобов стремится преумножить в воспалённом мире справедливость: "Он сострадал далёкому, тысячу лет назад замученному имаму, его невинным истерзанным детям, убитым соплеменникам. Это были его, Торобова, дети и его соплеменники. Он сострадал всем, кто сейчас в разных концах земли, подвергался пыткам, кто мучился на дыбе, кого вели по глухим коридорам, чтобы убить, чьи детские крики только дразнили мучителей. Он сострадал всем, кому невмоготу выносить обиды и поношения, осквернение святынь и хулу. Он сострадал убиваемым на бойнях коровам. Смертельно раненым медведям и львам. Сострадал вырубаемым лесам и мелеющим рекам. Гаснущим звёздам, исчезающим в чёрной дыре. Своим состраданием, своей страстной молитвой он стремился остановить расползание чёрных дыр, не пускал в них гибнущие галактики. Он стремился запечатать чёрную дыру, в которую проваливался мир, но не бомбами, не пикирующими штурмовиками, а своим состраданием, своей слёзной молитвой и жертвой".

Но человеческих уст для глаголания Божественной справедливости недостаточно. Необходимы небесная благая весть, посланник неба на грешную землю.

В начале романа в подмосковном зимнем саду к Торобову прилетает сойка. В её сиянии живёт таинственная весть, может быть, из прошлого или будущего. Может быть, это знак близкой смерти или вечной жизни: "Мимолётность её пребывания на берёзе, драгоценность этих секунд, когда их жизни слились в одну, и он, соединившись с птицей, соединился с божественной тайной, ради которой вышел в заснеженный сад. Пугался, что сойка улетит, их жизни распадутся, и ему не откроется тайна. Всей своей душевной силой, всей молитвенной волей он удерживал птицу на ветке, продлевал их единство. Но птица начинала взлетать, бросалась в пустоту, распахивая на крыле божественную синеву. Лазурь брызнула ему в сердце, наполнила нестерпимой болью исчезающего счастья".

Именно загадочная сойка повлекла Торобова в далёкий и опасный путь. Стала его поводырём и хранителем, уберегающим от гибели, наводящим на след ускользающего Фарука Низара.

Сойка, явившаяся Торобову как "образ русского рая", возникает перед ним в самые тяжёлые минуты, сияет огнем поминальной свечи в православном храме. Сойка подобна голубю с Ноева ковчега, который принёс весть не о близкой земной тверди, а о Спасителе и Царствии Небесном. Сойка подобна древнерусским легендарным Сирину, Гамаюну и Алконосту — птицам радости и печали, поющим песни, в которых улавливаются ближневосточные мотивы.

Сойка приносит на раскалённый Ближний Восток остужающий подмосковный снег. Возможно, след, который ветер заметает на песке, не будет заметён на снегу. Ведь этот потерянный след важен не только для Торобова, но и для всего человечества. Именно по этому следу, а не по следу Фарука Низара, шёл Торобов. Встреча, что сулила смерть, обернулась встречей, что вечно сулит жизнь: "Торобов отправился в дорогу, чтобы совершить убийство, и встретил на этой дороге Иисуса, который шёл прекратить убийства, укротить бушующую в человечестве ненависть… Среди этих бессчётных туннелей, затерянный в земляных холмах, существует потаённый ход, выводящий на ту дорогу, по которой бредёт ослятя, Богородица восседает на матерчатом седле, прижимает к груди младенца, и усталый Иосиф шаркает по дороге сандалиями. И можно найти этот ход, догнать святое семейство и идти вместе с ним под голубой вечерней звездой туда, где сусальным золотом горят снега, стоит любимый дом с цветущими клумбами, и в доме поджидают его бабушка, мама, жена, три ненаглядные женщины, разлука с которыми сулит долгожданную встречу".

Так охотник за Временем, востоковед, стал охранителем Вечности, стал Восходоведом, узрев зарю человечества, просиявшую над горизонтом, там, куда уходит спасительная тропа.


Загрузка...