Газета Завтра 498 (23 2003)

СТРАШНЫЙ СОН

Александр Проханов

10 июня 2003 0

24(499)

Date: 10-06-2003

Author: Александр Проханов

СТРАШНЫЙ СОН (Отрывок из нового романа)

Триста лет назад Петр Первый велел выкопать в Балтийском море Финский залив, провел туда из Ладожского озера реку Неву и построил Санкт-Петербург, чтобы ловчее было дружить с Европой и возить туда морем Семеновский и Преображенский полки. Теперь же, к юбилею северной столицы, которой было не привыкать менять свое название, решили переименовать ее в "Санкт-Глюкенбург", что по-русски означало "Святой Счастливоград". Президент, кого в народе любовно называли "Счастливчик", был зван в город своего имени, где все дышало приготовлениями к празднествам.

Он уже открыл несколько памятников. Среди них академику из пустыни Сахара, напоминавшего огромный клок застывшей пены. Надгробие безвременно почившему мэру, взывающему к своей неутешной вдове: "Нет больше лодки, нет больше паруса. Не приплыву я к тебе, Стеклярусова". Памятники насекомым — кузнечику, сверчку, божьей коровке и колорадскому жучку. Памятники отдельным частям лица — губе, ноздре, уху, подбородку и лбу с волосами. Последняя затея состояла в том, что если собрать воедино все упомянутые части, то собиралось его, "Счастливчика", лицо. Вершиной торжества, куда съезжались самые именитый люди страны, а также послы государств должна была стать церемония вокруг Медного всадника, где планировалась замена бронзовой головы Петра Первого, работы Фальконе, на его, "Счастливчика", голову, работы скульптора Свиристели. Именно с этого момента, под грохот пушек, город менял название.

Президента так утомили дневные встречи с народом, бесконечные изъявления благодарности, запах уксуса, исходящий от женщины-полпреда Северо-Западного федерального округа, питерские "чекисты", сотнями вылуплявшиеся из муравьиных яиц и тут же бежавшие представляться, что "Счастливчик" дождался благославенной ночи с негасимой зарей, обманул охрану и отправился гулять по городу, донашивающему свое ветхое имя, готовому взять себе блистательный псевдоним.

Он шел по призрачному городу, среди дворцов и соборов, отраженных в зеркальных каналах, не встречая прохожих, помахивая тростью, подаренной Блэром, в набалдашник которой был вставлен крохотный передатчик фирмы "Филипс". Чувствовал в себе пушкинскую поэтическую легкость, карамзинскую историографическую глубину, метафизическую прозорливость Достоевского. Хотелось написать поэму про этот волшебный, парящий между небом и землей город. Или фрагмент "Истории Государства Российского", где излагался смысл его, "Счастливчика", реформ. Или главу из романа "Идиот", где он, обожаемый Настасьей Филипповной, мчится на острова. И естественно, как всякий прогуливающийся по Петербургу, в конце концов он оказался возле Исаакиевского собора, у его мраморных смуглых колонн и золотого торжественного купола. Остановился перед Медным всадником, всматриваясь в своего предтечу.

Каменная глыба, отломленная от карельского фьорда, была в строительных лесах. Царственный наездник с простертой рукой, вздыбленный конь, придавленная копытом змея были окружены легкой арматурой, по которой утром подымутся скульпторы и рабочие, алмазной фрезой отпилят голову императора и приставят к срезу голову "Счастливчика", накладывая незримый шов, как если бы это был академик Шумаков, пришивающий один орган на место другого. История России была чревата взрывами, головы то и дело отлетали, и искусные реаниматоры пришивали к обезглавленным туловищам новые головы, краше прежних.

"Счастливчик" осторожно полез на стапели вдоль конского бока с набухшей бронзовой жилой. Достиг плеча, откуда простиралась могучая рука с растопыренной дланью. Слегка запыхавшись, остановился перед огромным лицом с кошачьими усами, выпученными глазами и яростно сдвинутыми бровями. Щеки были покрыты зеленой патиной. В усы набилась пыльца цветущих каштанов. На венценосном челе белели следы голубиного помета. Но в целом лик царя был прекрасен. От него исходили вдохновение и державная мощь. И это вызвало в "Счастливчике" легкое раздражение, которое сменилось чувством превосходства над медным неживым истуканом.

— Ну что, брат, не сносить тебе головы на плечах. А как известно, снявши голову, по волосам не плачут, — с этими словами "Счастливчик" постучал тростью по бронзовым локонам и лавровому венцу. Звук получился гулкий, колокольно-медный. — Я оказался прозорливей и умнее тебя. Ты рвался, как сумасшедший, в Европу, строил флот, создавал войска, чтобы добиться благосклонности англичан и немцев. А я пустил блок НАТО в центр России, и Европа оказалась у нас в желудке. Ты усовершенствовал нравы, насаждал науки, внедрял образование и искусства. А мне друзья Буш и Блэр, Ширак и Шредер дают бесплатно за нефть и газ лекарство от насморка, цветные презервативы, голливудские фильмы, газонокосилки. "Все отдать, чтобы все иметь". "Все потерять, чтобы все обрести". "Все рассыпать, чтобы все собрать". Это вершина новой политической философии, и эта вершина достигнута не тобой, а мной!.. — эти слова "Счастливчик" произнес высокомерно, объясняя бронзовому императору, почему его время истекло и наступило его, "Счастливчика", о чем и прогремят пушки, когда солнце засверкает на золоте Исаакиевского собора и Медный всадник с лицом "Счастливчика" станет главным символом города "Глюкенштадта".

С этой горделивой и высокомерной мыслью "Счастливчик" легонько ударил тростью по щекам императора, соскребая медную окись. Ткнул в усы, прочищая бронзовую щетину от сора и цветочной пыльцы. Постучал по лбу, стряхивая голубиный помет. Повсюду звук был приятный, свидетельствовал о внутренней полости, о высоком качестве сплава, где, по-видимому, для густоты колокольного тона присутствовало серебро. Уже воображал голову царя в своем саду, в резиденции "Бочаров ручей", где пройдут встречи с лидерами ведущих стран мира, и они всей "восьмеркой" станут пить холодное пиво, чокаясь кружками о медный лоб императора. Забавно представляя, как все это случится, "Счастливчик" сунул конец трости в расширенную ноздрю всадника и пощекотал. И вдруг бронзовая ноздря дрогнула. Налилась живой розовой плотью, нос сморщился и громко чихнул. Мокрый свистящий вихрь сдунул "Счастливчика". Он полетел с лесов, шмякнулся больно о землю и, задирая вверх лицо, увидел, как затоптался на гранитном утесе оживший конь, как всадник, отирая рукавом растревоженный нос, шлепал конягу по крупу. Разглядел лежащего ниц хулителя, что-то громоподобно и бессловесно рявкнул с небес, направляя коня вниз, с гранита, на ужаснувшегося "Счастливчика". Всей тысячетонной мощью конь спрыгнул на землю, так что асфальт пошел трещинами до самого Исаакия. Тяжело танцевал на месте, не умея попасть копытом в крохотного, комарино-тонкого "Счастливчика". Пользуясь своей малостью, увертываясь он гиганта-коня, "Счастливчик" кинулся наутек, слыша, как топочет следом конь, словно тысяча разбуженных колоколен.

Бредом казался бег среди белой ночи, когда вдали озаренных проспектов стояла недвижная бледно-розовая заря, окна дворцов вспыхивали, словно слюда, Нева огромно отражала белое небо, переливалась нежной лазурью, а он убегал от топота разгневанного всадника, оказываясь то у Александрийского столпа, и ангел вонзал в него сверху отточенный крест, или пробегал мимо Инженерного замка, и в спину ему впивалась золотая булавка шпиля. Грохот за спиной не стихал. Был похож на сходящую лавину камней. На Невском проспекте, у Гостинных рядов, "Счастливчик" обернулся, — на заре, не отбрасывая тени, тяжелым наметом мчался медный разгневанный Петр. Следом, сорвавшись с пьедестала, мчался царь Николай, в кирасе, с грозным лицом, от вида которого, не дожидаясь виселицы, погибли все декабристы. За ним, тяжелый и грузный, словно гора, скакал Александр Третий, чей грохочущий топ улавливали сейсмические станции соседней Швеции. Не отставая, среди конских скачущих ног стелились гибкие сфинксы, неутомимые, как борзые собаки. Прыгали китайские львы, вываливая мокрые языки. Над ними с тоскливым клекотом летели грифоны, растопырив звериные когти, предвкушая добычу. И в конце кавалькады, поспевая за жеребцами и сфинксами, подскакивал на дутых колесах разболтанный броневик, и Ленин, вытянув руку, повторяя петровский жест, указывал на жалкого беглеца.

Его настигли на Мойке, у самого дома Пушкина. Падая, готовясь погибнуть, "Счастливчик" успел заметить, как откинулась штора на втором этаже усадьбы. Выглянула проснувшаяся заспанная Натали, в чепце и ночной рубахе. Обернулась в глубину спальни и кому-то сказала: "Это снимают фильм по твоей поэме". Страшная тень нависла над "Счастливчиком". Мелькнуло взбухшее, екающее селезенкой брюхо. Конь промахнулся копытом, и на голову "Счастливчика", подтверждая данное ему народом прозвище, упало огромное горячее яблоко конского навоза. Погребло с головой.

Он забился в его рыхлую глубину, слыша, как удаляется жуткий топот. Находясь в мягкой тьме, окутанный паром, непереваренными зернами овса, зеленовато-желтой смесью желудочного сока и пережеванных стеблей, "Счастливчик" понял преимущества навозного жука, обретающего в помете одновременно столовую и спальню. Скрытый от врагов, имея в избытке вкусный и полезный корм, жук переживает многих. Когда другие расклеваны птицами или изломаны бурей, или погибли от голода, он вылезает наружу, повзрослевший, упитанный, исполненный жизненных сил, в нарядном синеватом доспехе.

Однако ощущение удачи длилось не долго. Он вдруг ощутил, что мягкий, влажный навоз начинает твердеть. Бронзовеет, остывает, как слиток. Утрачивает вязкость, сковывая движения, превращаясь в бронзовое яблоко с медно-зеленой патиной. Он, "Счастливчик", оказавшись в сердцевине этого яблока, запаивается в нем, становится частью тяжелого слитка. Это ужаснуло его. Что было мочи, он стал выкарабкиваться, высовываться наружу, в спасительный воздух, под негасимую зарю. Уже по пояс был снаружи, но ноги, схваченные твердеющим металлом, держали его. Ему грозило превратиться в памятник, подобный тому, что в Москве изваял Кербель Марксу, где фигура по пояс вырастает из постамента. У Маркса — из гранитной глыбы, у "Счастливчика" — из застывшего навоза.

— Помогите!.. — крикнул он жалобно, озирая пустые улицы, фасад ампирной усадьбы, за окном которой скрылась сонная Натали. Уже спала безмятежно в обьятиях поэта. — Спасите меня!..

Чудо свершилось. Мимо мчалась крытая карета. Кучер остановил лошадь. Дверца распахнулась, и офицер в форме фельдъегеря спрыгнул на мостовую, наклонился над "Счастливчиком".

— Вы мне посланы Богом!.. — "Счастливчик" ухватился за протянутую руку. Фельдъегерь помог ему выбраться. Поставил на землю, отряхивал помятое платье.

— Мы с вами где-то встречались?.. — потрясенный и благодарный "Счастливчик" всматривался в лицо избавителя.

— А то нет!.. — тонко улыбался офицер. Изумленный "Счастливчик" признал в нем опального олигарха Березовского, с кем произошла у него досадная ссора, после которой тот был вынужден уехать в Лондон.

— Вы?.. Борис?.. Вернулись?.. Само провидение!..

— Сейчас я спешу по царскому неотложному делу, но мы непременно встретимся в самое скорое время и переговорим... — офицер приподнял шляпу, нырнул в коляску и укатил, оставив спасенного "Счастливчика" рядом с застывшей бронзовой кучей.

Однако рано было пить кофе со сливками. Набережная Мойки загудела так, что вода в реке заплескалась. Мимо Конногвардейских казарм, возвращаясь, неслись венценосные всадники. За ними яростным табуном, сто крат усиливая грохот копыт, мчалась квадрига, соскочившая с Арки Главного штаба, а также кони Клодта с Фонтанки, разорвав поводья изумленных юношей.

Число сфинксов оставалось прежним, но непомерно возросло количество львов, спрыгнувших с ампирных ворот, соскочивших с торжественных постаментов. Иные из них толкали перед собой каменные шары, и те, словно ядра, подскакивали, вышибая искры из мостовой. Все это дикое скопище мчалось на "Счастливчика". Слегка приотстав, гремел рессорами роковой броневик, крутя башней, расстреливая в упор окна особняков и дворцов. Ленин, щуря зоркие, ласковые для рабочих и грозные для дворян глаза, указывал место, где притаился "Счастливчик". И тот не выдержал ленинского взгляда и побежал.

То оказывался у Храма на Крови, который вонзал в него шипы и иглы своих разноцветных чертополохов. То пересекал Марсово поле, и каштаны прижигали его своими раскаленными соцветиями. То перебегал разводной мост, успевая перепрыгнуть с одной возносимой платформы на другую. Видел, как темными силуэтами на заре переносятся в воздухе гневный Петр, неумолимый Николай, упорный и неотвратимый Александр, а также вся свора львов и собак, грифоны с растопыренными перьями и опущенными, как у "Мессершмидтов", ногами, неотступный броневик с водителем-пролетарием и мстительным гением Революции.

На набережной у костров сушили мокрые, потрепанные в походах мундиры солдаты Семеновского и Преображенского полков. Кто штык точил, ворча сердито. Кто заплетал косичку. Кто кивер чистил весь избитый. Кто делился с товарищем последней сигаретой "Мальборо". Им предстояло скорое выдвижение — одним на Полтавскую битву, другим на штурм Нарвы. Как всегда, было вдоволь патронов и не хватало продовольствия. Они увидели "Счастливчика", злобный капрал поймал его за ногу, поднял и показал остальным:

— Вот он, ядрена вошь, кто разгромил победоносную армию батюшки Царя!.. Солдаты голодают. Вместо филе их кормят "дефиле"!.. К тому же, формирует полки "на катарактной основе", так что все солдаты слепые, нуждаются в собаках-поводырях и вместо боевой подготовки учатся читать "по Брайлю"... А ну, молодцы, покажем ему, что значит "запахло порохом"...

Дружно взялись показывать. Привязали к бревну. Положили между ног круглую стальную бомбу, начиненную порохом. Запалили бикфордов шнур. Отошли в сторонку.

"Счастливчик" с ужасом смотрел, как у него в паху круглится жуткое пороховое ядро с шипящим шнуром, который все укорачивается, пропуская сквозь себя колючую бенгальскую вспышку. Шнур, на который смотрел "Счастливчик", был, с одной стороны, артиллерийским запалом, с другой стороны — руководителем рок-группы "Ленинград". К последнему и обратился с мольбой "Счастливчик":

— Шнур, спаси!

Но тот продолжал шипеть, рассыпая белые колючие искры. И "Счастливчик" приготовился к смерти, стараясь пошире раздвинуть колени.

Вдруг появился интендант, грузный усач, пахнущий за версту луком и голландским ромом. Сидя на телеге, где стояло огромное дубовое корыто с солониной, обратился к солдатам:

— Эй, служивые, эдак вы ему шкурку попортите... Давайте мне его живьем... Я его цирковому ремеслу обучу и стану в балагане показывать.

— Что дашь за зверушку? — поинтересовался капрал.

— Три пуда солонины...

Ударили по рукам. Солдаты меткими плевками загасили шнур. Развязали "Счастливчика" и отдали интенданту. Тот уложил его в корыто, где огромными ломтями лежало свиное сало, посыпанное крупной желтоватой солью. Накрыл другим пластом. Телега тронулась. "Счастливчик" лежал в свином сале, которое набивалось ему во все дыры, помаленьку пропитывался солью и думал: "Нет, Господь не отвернулся от меня... Значит, Россия жива!.."

Телега встала. Верхний, тяжелый как плита, слой сала откинулся. "Счастливчик" залипшими свиным жиром глазами увидел, как интендант отклеивает усы, устало сдирает парик. Знакомое лицо Березовского наклонилось над ним:

— Понимаю, голубчик, в сале лежать — не подарок. Зато не тряско...

— Как мне благодарить вас, друг мой, — "Счастливчик" поднялся из корыта. — Я ваш должник до следующего переизбрания...

— Дожить бы надо, — устало ответил Березовский, которому, по всему было видно, изгнание шло не впрок. — А что касается Романа Абрамовича, так лучше гнал бы ты его в шею. — И телега, стуча ободами, укатила к Васильевскому острову.

"Что сие значит?.. Уж ни сон ли это?.. Уж ни финский ли древний колдун навевает свои чары?.." — только и успел подумать "Счастливчик", как жуткий грохот каменных и бронзовых ног, железные храпы и медные огнедышащие вздохи стали приближаться. И уже появлялась над Васильевским островом громадная, словно непальская гора Катманду, статуя царственного исполина. Раскрывала над "Счастливчиком" гигантскую длань, желая прихлопнуть его, как комара.

"О, ночь мучений!.." — подумал он и пустился наутек.

Ростральные колонны вылили на него голубые потоки горящего пунша. Снова — Невский проспект, пустынный, без единого "мерседеса", с растяжкой на желтой заре, где читалась надпись: "Город счастья — Глюкенбург". Казанский собор был заперт и не мог служить убежищем. А монументы Кутузову и Барклаю де Толли разом отвернулись от "Счастливчика", когда он обратился к ним за помощью. Неведомо, как вновь он очутился на набережной Невы, где дымили костры, кипела смола и готовый к спуску фрегат стоял на верфи, источая запахи дегтя, пеньки, струганной сосны, великолепный и грозный со своими мачтами, подвязанными холщовыми парусами, бортовыми орудиями и золоченой грудастой бабой на носу, похожей на голую женщину вице-спикера, когда ее парят молодцы в саратовской бане, обмазывая медом.

— Эге!.. — воскликнули мастера-корабелы, увидев павшего в изнеможении "Счастливчика". — Оно нам и нужно было, свиное сало... Положим-ка его на полозья, чтобы ловчее фрегату скользить...

Подхватили "Счастливчика". Снесли к воде, где в Неву опускались струганые брусья и нависало подбитое клиньями крашенное днище фрегата. Положили под днище, для уменьшения трения, когда фрегат тронется с места, пойдет скользить, натирая до огня и дыма струганые сходни, ухая в ледяную невскую воду.

— Так-то лучше. Плесни-ка трескового жира ковшей пять, оно и пойдет, как по маслу... — приказал Генеральный конструктор МПО "Рубин" работавшим у него на подхвате плотникам-поморам. Те бойко похватали ковши. Черпали из бочек рыбий жир. Щедро поливали сходни и привязанного к ним "Счастливчика". Тот задыхался в потоках мутного зловонного жира, который затекал ему за шиворот, склеивал волосы, наталкивался в ноздри, пропитывал одежду.

"За что?.." — только и мог он думать, чувствуя, как расплескивается на лице очередной ковш липкой жижи, пахнущей так же, как пахла Дума, когда принимала "Закон о продаже земли".

— А это на хер вам шмоток поросячьего сала!.. При спуске на воду перекосит корабль!.. Перед батюшкой-царем отвечать!.. — эти слова произнес старый шкипер из Роттердама, принимавший готовый фрегат.

Поморы призадумались. Потерли шеи, поскребли затылки. Отвязали "Счастливчика" и кинули на песок. Голландский шкипер подобрал его, оттащил подальше от голодных, рыскающих по берегу собак и родным голосом Березовского, не ставшего снимать напудренный пышный парик, произнес:

— Простите им рыбий жир... Конечно, не шоколад, зато хорошо от рахита... — И удалился туда, где уже скрипела и дымила сходящая на воду блистательная, сорокапушечная громада.

Недолго "Счастливчик" пролежал на песке без дела. Его окружила шумная толпа разодетых прекрасных женщин. Широкие кринолины, узкие костяные корсеты, пышные, стиснутые вырезами груди, завитые локоны, венские кружева, английский атлас, французский бархат, драгоценные украшения, вкуснейшие благовония, которыми они то и дело брызгали себя из маленьких стеклянных флакончиков.

— Ах, какая забавная механическая кукла!.. Видимо, изделие искусного мастера Краузе, что недавно утонул в Фонтанке…

— Изрядно смердит...

— Ах, это ничего... Мы его живо отмоем... Покуда наши мужья жрут водку и курят табак с этим несносным Лефортом, кукла механика Краузе будет нам невольной отрадой...

С этими словами прекрасные дамы повлекли "Счастливчика" в баню. Они сбросили с себя шелка и атлас, стянули пикантные кружавчики и полупрозрачные нижние юбки. И "Счастливчик" оказался среди пышной сдобы, плещущей белизны, мягких, колеблемых грудей, подрумяненных ягодиц, страстно вздыхавших животов, упавших на полные плечи распущенных волос, обилия темных и золотистых зверьков, свернувшихся у входа в невидимые норки. Проказницы и кокетки повлекли "Счастливчика" в парную. Кинули на влажные теплые доски. Стали окатывать ковшами кипятка, повизгивая и отскакивая от огненных брызг. Плескали на раскаленные камни ковшики влаги и совали "Счастливчика" в шипящий взрыв пара. Зажимали между розовых колен и терли, что есть силы, мочалкой. Охаживали березовыми вениками, поворачивая с живота на спину, водя от пяток до макушки обжигающим шелестящим ворохом. Делали массаж. Одни нежно пощипывали. Другие, наклонясь, вели вдоль спины повисшими, литыми грудями. Третьи начинали щекотать, доводя до коликов. А одна баловница-фрейлина разлеглась, разметалась на дубовой полке, посадила "Счастливчика" себе на живот и стала его подбрасывать, так что несчастный издал металлический хруст, будто и впрямь был сконструирован немецким механиком, и теперь в нем лопнула какая-то хрупкая пружинка.

— Бабы, он чист, как сапфир, и пахнет можжевельником. Давайте его по очереди оприходовать. Первая, как водится, графиня Толстая... Вторая — княгиня Меньшикова... А уж я, Апраксина, в третий черед...

Они стали серьезными, насупились. Выстроились в длинную очередь и были недалеки от исполнения своих намерений. Но банная дверь растворилась, и в облаке пара возник гофмейстер двора Его Императорского Величества:

— Что надумали, суки!.. А вот я вас сейчас всех в смолу да в перья!.. Давно в Петербурге не видывали этаких кур!..

Женщины с визгом повыбегали из парной. Торопливо облачались в придворные наряды. Втыкали в волосы костяные гребни. Хватали вееры и, обмахиваясь, чинно шли по набережной, делая вид, что обсуждают придворные новости.

Гофмейстер, оказавшийся Березовским, кинул "Счастливчику" белые порты и рубаху, липовые крестьянские лапоточки:

— Конечно, не от Версаче, но в вашем положении выбирать не приходится...

В таком облачении он и попал в "гнездо птенцов петровых", крепко накуренных и наспиртованных, находившихся на грани буйной ссоры. Здесь были все, — и Шереметьев благородный, и Брюс, и Боур, и Репнин, и счастья баловень безродный, полудержавный властелин. И, конечно же, Шафиров и Толстой, и Небольсин, и арап Петра Первого чернолицый Ганнибал. Ссорились и бранились, разделившись на питерских "чекистов" и московских "волошинцев". Решали, следует ли применять к мятежным стрельцам смертную казнь, или воздержаться от оной перед вступлением в Совет Европы.

— Вот он, стрелец поганый! — указал на "Счастливчика" Шереметьев благородный. — Казнить его!.. Сам ему на плахе башку отрублю, как кочету!..

— Может, лучше повесить? — засомневался полудержавный властелин. — Больно хорошо висят стрельцы. Солнышко их иссушит, и они, как флаги, трепещут...

— Я бы его по горло в землю зарыл и рядом кружку воды поставил... Знал бы, шельма, как бунтовать, — заметил Репнин, большой любитель земляных работ.

Все это были "чекисты". "Волошинцы", выходцы из Европы, судили иначе:

— Дать ему сто плетей, — высказался Брюс. — Мы ему дадим плетей, а Европа нам даст технологии. Мы в них крайне нуждаемся.

— Не стал бы его казнить. Яйца отрезать, и все. Попробуй-ка, побунтуй без яиц, — сказал Ганнибал.

— Казна пуста, господа. За десять гульденов продадим его в Амстердамский зоопарк, где давно ждут зверя русских лесов... — произнес Шафиров.

Все заорали, повскакали с мест. Небольсин выстрелил в потолок из пистолета. Толстой пошел на "Счастливчика" с топором. Неведомо, как бы все разрешилось, если бы не появился прихрамывающий от подагры Лефорт. Парик его был сбит. Морщинистое лицо покрывала желтизна. Из трубки сыпался огонь.

— Забираю его в Лефортовскую тюрьму. Он на Царя недоброе умыслил, — с этими словами Лефорт схватил "Счастливчика" за шиворот и выволок наружу.

— Ох, устал я вам помогать, — произнес Березовский, выплевывая изо рта мерзкую обкусанную трубку. — Ведь вам не расквитаться...

— Вернись в Россию!.. — возопил "Счастливчик", — Христом Богом молю... Без тебя пропадаю...

— Увы, не имею гарантий. Не хочу идти тернистым путем Гусинского, — и скрылся, как призрак белой ночи.

Грохот бронзовых коней, лай каменных собак, клекот грифонов, к которым присоединились все крылатые Ники и дующие в трубы богини, гуляли за близкими фасадами дворцов, словно гроза. Сквозь перекаты грома мелко и пугающе била дробь пулемета. Спасаясь от преследователей, "Счастливчик" вбежал в Летний сад, где повсюду с презрением взирали на него мраморные изваяния. Кинулся в Голландский домик. Дверь, по счастью, оказалась незапертой. В прихожей стояла подержанная обувь царя. Огромные, потрескавшиеся ботфорты, в которых царь исходил все невские причалы. Громадные туфли с медными пряжками и стоптанными каблуками, в которых тот работал на английской верфи. Большие разношенные боты, предохранявшие усталые ноги царя от северной слякоти. "Счастливчик" заметался в прихожей, слыша близкий бронзовый храп. Кинулся в бот и забился в глубине, моля об избавлении.

И тут началось наводнение. Нева вышла из берегов. Нахлынула в Летний сад. Поток ворвался в Голландский домик и смыл всю обувь. "Счастливчик", засевший в боте, закачался среди мутных невских вод. "Ботик Петра… — повторял он отрешенно, — дедушка русского флота..."

Нева носила его среди свинцовых вод, и, ужасаясь, вцепившись в край бота, он, тем не менее, отмечал замечательную плавучесть царской обуви, обещая Богу, если тот его спасет, поставить памятник "Ботику Петра".

"Аврора" наводила на него главные колибры, грозя устроить "цусиму". По реке, свидетельствуя о размахе несчастья, проплыли трусики балерин Мариинского театра, вставная челюсть актера Басилашвили, несколько утонувших "митьков", подмоченная репутация Александра Невзорова, записка вдовы Стеклярусовой на тувинском языке, оставленная на могиле незабвенного мужа. И повсюду, среди черно-фиолетовых бушующих волн его преследовали плывущие кони, разметав по воде бронзовые и гранитные гривы. По пояс вздымались из Невы царственные всадники. По-собачьи колотили лапами сфинксы и львы. Плывущий броневик долбил из пулемета. И сквозь свист ветра "Счастливчик" различал гневные, как возмездие, ленинские слова: "Учитесь торговать!.."

Проплывая мимо кунсткамеры, он увидел, что там, среди раритетов, засушенных слоновьих ушей, чучела карлицы, лягушки с двумя головами, доставленной запорожцами из Чернобыля, стоит стеклянная запаянная банка, и в зеленовато-желтом формалине, расплющив о стекло нос, смотрит его, "Счастливчика", отсеченная голова с белыми, как у вареной рыбы, глазами.

— Ваше Величество, не я, видит Бог!.. Скульптор Свиристели попутал!.. Не буду я спиливать голову Фальконе!.. Не буду переименовывать град Петра!.. Только отстаньте!..

И крик его был услышан. Кони и вс

адники отвернули. Выбредали на берег у Зимнего Дворца, отекая ручьями. Царь Николай, не слезая с седла, стянул сапог и вылил из него воду. Ленин, стоя на башне, выжимал кепку.

Буря мало-помалу стихала. Уже не так качало. Хотя "Счастливчика" бил озноб, и, возможно, у него начиналась атипичная пневмония. Он вдруг ощутил себя несчастным зайцем, попавшим в половодье. Его лапки и мордочка покрылись мокрой шерсткой, уши вытянулись и согнулись пополам. Он весь дрожал и попискивал. Мимо проплывали острова, и на них, тесно сжавшись, сидели другие зайцы. Все дрожали. Особенно выделялся телеведущий программы "Итоги", его просто била дрожь. Под стать ему выглядела телеведущая программы "Основной инстинкт". Трепетала хвостиком миловидная дикторша НТВ. Видно, все они хлебнули горя. Только Савик Шустер удерживал озноб. Сложил на груди лапки, похожий на Наполеона. Стоял на берегу, всматриваясь вдаль, не плывет ли кто.

Действительно, мимо плыл челн. В нем сидел мужичок в растрепанном треухе, гремел веслом. Подплывал к островам, хватал зайцев за уши, сажал в лодку.

— Цыц, косые!.. Свободу слова здесь ограничивает время и я, дед Мазай!..

Это, действительно, был сердобольный дед Мазай, спасавший незадачливых зайчишек. Он углядел плывущий по реке "ботик Петра" и торчащего в нем "Счастливчика". Догнал на лодке, схватил за уши и пересадил в челн:

— И то слово, счастливчик. Кабы не я, так утоп...

Он подплыл к берегу, покрытому травой-муравой. Выкидывал зайцев, и те задавали "стречка". Особенно прытко улепетывали Лобков и Осокин.

Приподнял за уши "Счастливчика", заглядывая в лицо добрыми стариковскими глазами. И "Счастливчик" изумленно узнал в нем Бориса Абрамовича Березовского, в рваном треухе, с дымящей "козьей ножкой".

— Борис?.. Вы — мой ангел-хранитель... Нас повенчала судьба... С этой минуты мы неразлучны... Не так ли?

— Знаешь что, барин, покамест ничего не могу сказать. А за гостинец спасибо. Енто мы уважаем... — он показал надкусанный ананас. — Скустно!.. Встретимся позже в Доме приемов "Логоваз"...

Оттолкнувшись веслом, Березовский уплыл. А "Счастливчик" очнулся в своей президентской кровати, видя, как нежно розовеют кремлевские стены. Ночная рубашка его была мокрой от пота. На полу дымилась недокуренная "козья ножка" с махрой.