Газета Завтра 808 (20 2009)

Анна Серафимова ЖИЛИ-БЫЛИ

Люблю пугать Руфину. Есть грех. Каюсь. Мне есть, что сказать в оправдание, и я скажу.

Нет, я не подлавливаю ее в темной подворотне, не выскакиваю из-за угла, наводя оружие и истошно вопя "кошелек или жизнь"! Я не пускаюсь в рассуждения со ссылкой на анонимные источники о повторении дефолта в продолжение финансового кризиса, что искренне ужасает пенсионеров, имеющих пару сотен на счетах в сберкассе. Нет, ничего уголовного в стиле "Чикого 20-х годов", ничего из области киндерсюрпризов.

В свое оправдание скажу, что страшилки для Р. заключаются в наших беседах, инициируемых ею же. Бывший преподаватель общественных наук, она по сю пору- общественница. Правда, раньше ей за беседы и лекции платили деньги. А сейчас- нет. Но Р. уверена, что еще будет платно востребована. Потому в разговорах-тренингах нуждается.

В этой нужде посильную помощь ей оказываю я, приглашаемая под разными предлогами, чтобы в итоге стать то ли слушательницей (в такие моменты она убеждена, что пребывает в ударе, столь убедительна и безупречна в логических построениях, что мне нечего возразить.) А то в качестве оппонента. Этого Р. не любит, раздражается и восклицает на любые опровергающие ее реплики: "Ну это же бред! Ведь бред же!" При этом источником бреда ею могут объявляться и статистические данные ("Что, я не знаю, кто собирает эту статистику и как ее обрабатывает?") И документальные кадры кинохроники ("Да нагнали статистов, массовку, вот и вся ваша достоверность.") И газетные статьи ("Боже правый! Вы вторую древнейшую в союзники берете?! Я вас поздравляю с такими аргументами!") Одним словом, все, что не совпадает с ее мнением, объявляется бредом и домыслами.

При этом источники своих умозаключений, называемые ею "достоверными данными", она засекретила. Проговорившись лишь однажды на этот счет, когда разговор зашел о богатствах чиновников, в том числе Черномырдина. Р. клеймила клевещущих на Виктора Степановича, приговаривая: "Человек живет на зарплату. Это мне известно из наидостовернейшего источника". От кого же? "От самого Виктора Степановича!" Я, признаюсь, обомлела. Где же он перед вами отчитывался? "Да вот здесь, на этом самом месте, где сидите вы, сидела я, а он сказал: живу на зарплату, шиковать не приходится, но не жалуюсь. Разговор был фактически с глазу на глаз: он был один на экране, а я одна у экрана."

Не пасуя пред такими именами, смею возражать. Улучив момент, когда Р. сама вырулит на тему, я наглым образом пользуюсь случаем, не отказывая себе в удовольствии наблюдать за чувствами страха, паники, сменяющимися на лице собеседницы небогатой гаммой.

Для того чтобы вызвать в Р. ужас, надо просто покритиковать американцев. Или усомниться в правильности их действий где бы то ни было. Просто сказать в ответ на ее слезы по поводу раненого в Ираке янки: а чего, мол, ему там было делать? Сидел бы дома и был бы цел-невредим.

Р. в такие моменты оцепеневает, начинает ловить ртом воздух. Но потом справляется, оглядывается, словно опасаясь, что американцы подселили своего Большого Брата не только к Кремлю, Госдуме, Генштабу, но и каждому из нас, затем громко чеканит: "Что же это вы, Анна, выступаете против демократических преобразований в мире, поддерживаете диктаторские режимы террористов?"

Сознаюсь, что постоянно борюсь с соблазном усилить страх Р., и не только усомниться в святости американцев, а даже ругануть Америку. Но, сознавая негуманность этого акта и возможную трагичность последствий, сдерживаюсь.

Как-то я чуть не вогнала ее в гроб. И сама перепугалась. Потому что зрелище хватающегося за сердце немолодого человека, вопрошающего "где мой валидол?" - не из приятных. А сцена произошла после рассуждений о суде над американкой, уличенной в бесчинствах в иракских тюрьмах. Р. истерично жалела "девочку, почти подростка", которую обвиняли в издевательствах. " Да все эти фото - монтаж и подделка! Зачем ей нужны такие грязные …?" И тут я возьми да скажи, что эта милашка - извращенка, расистка, под прикрытием бомб и танков явившаяся в страну с богатейшей культурой, историей, древнейшей цивилизацией, издевавшаяся над беззащитными, не могущими оказать сопротивление людьми. После этих моих слов у Р. и случился приступ.

Думаю, Руфина помогала составлять исковое заявление группе демократов, среди которых весьма активна престарелая сирена либерализма и гиена социализма Римма Мудракова. Группа свободолюбивых господ, совсем недавно требовавших выпустить слово на волю, с каковой целью и разгромили СССР, подали в суд на патриотическую газету, сформулировав претензии так: "Допускают в своих статьях антизападную риторику". Довеском к тяжким обвинениям демократы приписали "в публикуемых материалах выражают сомнение в успехах демократических преобразований в России." Действительно, разве газета, допускающая антизападную риторику и выражающая сомнение в успехах демократических преобразований в России, имеет право на существование, а ее сотрудники - на это же самое? "Развешивать на столбах, бить канделябрами и давить гадинов",- вот это по их, по-демократовски!

Еще можно ужаснуть Руфину, если сравнить американца и русского. Или СССР (сейчас Россию) и Америку. Мол, чего американцы до сих пор заходятся по поводу советского присутствия в Афганистане, куда наш контингент вошел по просьбе законно избранного правительства, а сами вторгаются непрошенно и во Вьетнам, и в Афганистан, и в Югославию, и в Ирак.

- Да вы понимаете, что говорите?!! - дрожащим от возмущения голосом вопрошает Руфина. А что я говорю? Я смею сравнивать себя с американцами, что выглядит в глазах америкофилки поруганием святынь. Я это прекрасно знаю и хулиганю: нет-нет да пугану Р., отозвавшись о предмете ее обожания без восторга. Что ж, грешна, каюсь.