Газета Завтра 905 (12 2011)

Марина Алексинская -- Урок французского

От ненависти до любви один "Парк". "Парк" — балет, где разбиваются сердца. "Парк" — балет, который разбил и мое сердце и оставил с вопросом: это каким катком нужно было пройтись по истреблению национального, чтобы нехитрая стилизация его вызвала тоску по Родине. Однако, всё по порядку.

В феврале на Новой сцене Большого театра прошли гастроли балета Парижской Национальной Оперы. Это были пятые гастроли Гранд Опера в Большом. Впервые Опера приехала в СССР в 1958-м и привезла на смотрины западный балет. Москва до сих пор, как сон, помнит то историческое турне с эмблемной "утонченной изысканностью" Иветт Шовире; мне кто-то рассказывал даже, что диве французского балета подарили редкой красоты бриллиант. Знатоки же балета отметили мощнейшее влияние русского балета на французский: балерины еще Императорского Мариинского театра Любовь Егорова и Ольга Преображенская, будучи в эмиграции, давали класс французским этуалям. В традиционную техничность академической школы французского балета они привнесли одухотворенность и гармонию русской школы.

Много воды с тех пор утекло. И если в России о разнице между "московской" и "петербуржской" школами хореографического искусства давно не мурмур, если директор Михайловского театра господин Кехман вдруг обращается к балерине Алле Осипенко с вопросом: "Собственно говоря, а что это такое, "петербуржская школа"?", — то предание о разнице французского балета и русского еще чуть теплится в камине истории. "У французов интересные ноги, у русских — "певучие" руки", — таков вердикт балетного мира.

Сейчас Гранд Опера привезла в Москву балеты "Сюита в белом" Сержа Лифаря, "Арлезианка" Ролана Пети, "Болеро" Мориса Бежара. Сегодня они — гордость французского балета, но и свидетельство возвращения в начале ХХ века Терпсихоры из России во Францию. Достаточно сказать, что Серж Лифарь был премьером "Русских сезонов" Дягилева, а "Болеро" Морис Равель написал по заказу Иды Рубинштейн и для Иды Рубинштейн, еще одного декоративно-мифологического персонажа "Сезонов". Закрыла Гранд Опера свои гастроли балетом "Парк".

Автор балета "Парк" — Анжелен Прельжокаж. Да, да, тот самый Анжелен Прельжокаж, от "продукции" которого под названием "Апокалипсис" в Большом театре я в своё время сбежала, как от чумы (отчёт опубликован в №38 за 2010 год). Тот самый интеллектуал, кто распоясанно "переводит" зефирный "Призрак розы" в злобность агрессии, Благовещенье — в уродство хореографии, кто изрыгает в "Апокалипсисе" таинство Откровения… А пробирался-то волк эпатажа в цитадель классического балета вполне себе в овечьей шкуре.

Был 1994 год. Анжелен Прельжокаж вытянул "звездный билет": Гранд Опера открыла двери для начинающего хореографа. Хореограф размышляет над постановкой. Он наблюдает на репетициях за артистами балетной труппы, он обращается к французской литературе. "С первых встреч, выбора исполнителей начал вырисовываться сюжет, — признается Прельжокаж, — сразу я подумал о "французском парке". Барокко, Версаль, "Принцесса Клевская" мадам де Лафайет стали исходными точками и направляющими линиями в создании балета. Я не думаю, что смог бы поставить этот спектакль с другой труппой, потому что тут разлит истинный "французский дух", артисты Парижской Оперы хранят в себе этот дух на мышечном, генетическом, клеточном уровне. Мне было очень важно почувствовать эту связь".

"Парк" — узнаваемый образ для французского балета. Невольно возникают ассоциации с регулярным парком — с его фигурными кустарниками, геометрией, уголками для тайных свиданий. Прогулка по аллеям "Парка" совершается в три акта—три времени суток—три дуэта—три кордебалетные сцены и завершается в будуаре Версальского дворца. И еще одна ассоциация. В этом дворце, в одной из его комнат Людовик XIV основал Королевскую Академию танца — первую в мире балетную школу. Да и знаменитый титул "Король Солнце" Людовик XIV получил благодаря балету. В "Балете Ночи" (Le Ballet de la Nuit) Люлли король вышел в роли Короля Солнца. А гуляет в "Парке" — танец, "танец тела и ощущений". Утренняя любовная игра на пленэре, заигрывание кавалеров с дамами под сводами деревьев — под вечер; дамы во власти мужских объятий под небом ночи. Стройность тел, филигранная огранка движений, выразительная естественность артистов Гранд Опера и нежная, как крем, пластичность ее этуали Изабель Сьяварола рисовали на сцене, как на стекле, узоры жеманства, элегантности, игривых сцен адюльтера. Целомудренность и родниковая чистота танца подкупала. Даже финальный поцелуй из ночного па-де-де, который называют самым красивым поцелуем на балетной сцене, казался окутанным, словно кружевом шантильи, грезами романтизма.

При полной боевой готовности принять "Парк" в штыки (синдром "Апокалипсиса") я оказалась жертвой обаяния балета. Галантность ли музыки Моцарта тому виной? Камзолы на артистах, жабо, кринолины? Все эти стилевые ощущения барокко, безусловно, будоражили ветер времени. Все чаще он уносил воображение мое к сомовским "арлекинам и дамам", версальским картинкам Бенуа, к "Русским сезонам" Дягилева. Лишь к концу второго акта я отдала себе отчет в том, что вижу не балет на пуантах, а "свободный" танец, лишенный какой бы то ни было школы. Дыхание вулканов прошлого перебивалось вкраплением электронной музыки Горана Вежводы, и эти визиты современности, наравне с несколько футуристическими деревьями "Парка", оказывались поводом для размышления.

А было над чем подумать… Вот обратился Анжелен Прельжокаж в стремлении своем создать свой первый балет для Гранд Опера к национальным корням Франции — и не узнать хореографа "Апокалипсиса"! Неужто — спрашивала я себя — в пластике артистов Гранд Опера хореограф считал сдержанное кокетство и чувствительность персонажей "Принцессы Клевской", а в пластике артистов Большого театра, с которыми хореограф работал над "Апокалипсисом", померещился ему конец света?

Я вспоминала, как перед началом спектакля журналисты спрашивали директора Балета Парижской Национальной Оперы госпожу Лефевр: "Почему успех "Парка" в исполнении труппы Гранд Опера не может повторить ни одна другая труппа?" Госпожа Лефевр говорила, что "Парк" поставлен специально для Гранд Опера, что на "Парке" выросло новое поколение артистов… Политкорректно говорила. Язык мой — враг мой.

И еще я все навязчивее думала о "Русских сезонах". Если сегодня балет "Парк" — лишь флер дыхания Франции и аллюзия на "Павильон Армиды" "Сезонов" — срывает в России аплодисменты, то еще более понятным становится, какой бомбой оказались для Франции "Русские Сезоны" Дягилева. Публика в "несдержанно-азиатском" восторге от спектаклей вела себя тогда просто неприлично. Вставала на кресла, кричала, рыдала, едва не сносила барьер оркестровой ямы. Балеты "Половецкие пляски", "Жар Птица", "Петрушка", "Шехерезада" были не просто убийственно гениальны по форме и с ног сшибательны по содержанию, они перенасытили воздух театра "Шатле" концентратом русского духа. Дягилев, избрав стратегию трех "Р": русская музыка, русская пластика, русская живопись, как сказали бы сегодня, дал месседж Парижу: искусство тогда становится вселенским, когда оно национально.

Сегодня национализм этот хранит в своем ларце из самоцветов такие перлы, когда итальянка (по матери) Эдит Пиаф стала великой французской певицей, когда арабка (по отцу) Анна Маньяни стала национальным достоянием Италии, когда француз Мариус Петипа стал именем России. Можно, наверное, с позиции менеджера кроить Россию под российский народ, но даже самый "дорогой россиянин" споткнётся однажды о "Русские сезоны".

Или не споткнётся?.. Петух три раза не прокричит, и Большой театр с обновленными после реконструкции красками "Аполлона и муз" на потолке и прорытым концертным залом под землей даст в честь своего открытия продукцию "Руслан и Людмила" от Дмитрия Чернякова?..

Урок французского озадачил.