Где лучше?

X НАКОНЕЦ ПЕЛАГЕЯ ПРОХОРОВНА СТАЛА СВОБОДНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ И ЕДВА НЕ УМИРАЕТ В ЭТОЙ СВОБОДЕ

На третий день Евгению Тимофеевну куда-то потребовали. Она со слезами распростилась с женщинами и особенно с Пелагеей Прохоровною.

- Не видаться уж, знать, нам больше! - говорила Евгения Тимофеевна.

Но долго рассуждать ей не дали и велели взять все, что у ней есть при себе.

Пелагея Прохоровна прослезилась, да и прочие женщины смотрели на нее с жалостию. Им уже не в первый раз приходилось видать женщин, уходящих из каморы со слезами, что означало не выпуск на волю, а заключение в тюрьму; при виде же Евгении Тимофеевны жалость проявилась даже у более жестких натур. Ее ждали до вечера. Вечером ждать перестали.

Теперь Пелагея Прохоровна чувствовала себя одинокою, потому что остальные женщины как-то сторонились ее и большею частию молчали или развлекались с вновь появляющимися в каморе женщинами. От скуки они шли в другую камору, несмотря на то, что их оттуда гнали городовые; и к ним заходили арестантки из другой каморы. Скука была страшная.

На третий день, как ушла Евгения Тимофеевна, Пелагею Прохоровну отправили в Петербургскую часть, откуда ее повели к кухмистерше Овчинниковой. Оказалось, что г-жа Овчинникова уже померла, а дочь ее живет у тетки на Песках. Дворник того дома на Петербургской, где жил майор, сказал, что Пелагея Прохоровна была у майора в кухарках и потом переехала с ним тогда-то.

Когда Пелагею Прохоровну привели обратно в часть, то она заметила, что полицейские, рассматривая какие-то бумаги, хохочут.

- Ты говоришь, у майора Филимонова жила? - спросил Пелагею Прохоровну весело надзиратель.

- У него.

- А сколько времени?

- Месяца полтора.

Полицейские опять захохотали.

- А славный мы с него сдерем штраф - и за билет и за адресный.

Пелагея Прохоровна, сообразившая, что полицейские смеются над майором, сказала:

- Отпустите меня, ради христа.

- Отпустим, матушка; только удостоверимся, действительно ли ты жила у него. Позвать его дворника! - сказал надзиратель окружающим его служащим.

Пелагею Прохоровну оставили, в прихожей до дворника.

Через час явился дворник Филимонова. Увидев Пелагею Прохоровну, он опешил. Видно было, что городовой, ходивший за ним, хотел сделать ему сюрприз. Надзиратель был занят, и поэтому дворник подошел к Пелагее Прохоровне.

- Што это, што это с тобою?.. Как ты это попала-то?

- Вот по милости вашей. Зачем не прописали, што я у майора живу.

Дворник струсил, стал смотреть в свою книжку и помолчал несколько минут, как бы соображая, что ему теперь сказать в свое оправдание.

- Да неужели за это?.. Ты могла сказать, что приехала из Царского али из Гатчины; там, мол, я в кухарках жила.

- А почем я знаю это Царское?

- Дура! Ты знаешь, чем это дело-то пахнет?

- Хороши и вы! по вашей милости сколько я побоев-то приняла… Седьмые сутки сижу; еще, пожалуй, засадят.

Наконец позвали дворника в присутствие вместе с Пелагеей Прохоровной.

- Ты знаешь эту женщину? - спросил частный пристав.

Дворник замялся. Он было подумал сказать: не знаю, - но боялся того, не сделала ли бывшая кухарка его домохозяина чего дурного.

- Ну, что же?

- Знаю.

От дворника нужно было каждое слово выжимать, потому что, имея всякого рода дела с полицией в продолжение нескольких лет, он всегда был осторожен, боясь попасть впросак. Он показал, когда переехал в дом майор Филимонов с женой и кухаркой Пелагеей Прохоровной Мокроносовой; что он, дворник, с самого же начала получил от майора его бумагу, а о паспорте кухарки тревожить его не посмел, думая, что тот должен знать все порядки; потом прошло недели две, и дворник пошел к майору попросить паспорт Пелагеи Прохоровны, майор был не в духе и прогнал его. После этого дворник еще несколько раз просил у домовладельца паспорт, но тот молчал или гнал прочь, говоря, что паспорт у него и больше он ничего знать не хочет.

- А отчего же ты не донес полиции, что у твоего домовладельца живет женщина без прописки? - спросил частный.

- Не мое дело.

- Так вот теперь ты узнаешь, чье это дело. Запереть его!

Дворнику и Пелагее Прохоровне приказали идти в прихожую; дворник, понурив голову и почесывая затылок, медленно пошел, а Пелагея Прохоровна обратилась к частному:

- Ваше благородье, меня взяли с узлом и говорят, што я воровка. Вот спросите дворника, он мои вещи знает. Он знает, в какое время я ушла от лавошника Большакова.

- Какого Большакова? - спросил частный.

- А он в доме же Филимонова торгует хлебом и разною разностью. Иван Зиновьич прозывается.

- А!..

- Пожалуй, можно спросить, - сказал надзиратель.

Позвали опять дворника и опросили, в котором часу такого-то числа вышла из дома Филимонова Пелагея Мокроносова. Тот сказал, что майор прогнал кухарку за день до этого, а такого-то числа она, неизвестно почему, ушла от Большаковых.

Принесли узел, Афанасий некоторые вещи признал принадлежащими Пелагее Прохоровне. Узел отдали Пелагее Прохоровне и велели ей подождать в прихожей билета на жительство. В прихожей Пелагея Прохоровна хотела разобрать узел, но при людях делать это казалось ей неловко, потому что тут было все ее имущество. Дворник сердился на Пелагею Прохоровну за то, что, по ее милости, он теперь должен будет сидеть в арестантской, и называл ее нехорошими словами, попрекая Игнатьем Прокофьичем.

Наконец выдали Пелагее Прохоровне билет и сказали, что она может идти, но о месте жительства должна сообщить непременно в квартал через дворника, а за паспортом понаведаться через неделю.

Пелагея Прохоровна очень обрадовалась, и когда вышла из части, то почувствовала всю прелесть свободы. Она смотрела весело, готова была обнять каждого человека, готова была плакать от радости. На слова караульного: "Что стоишь?" - она вздрогнула и пошла машинально направо, не зная сама куда. Но не прошло и пяти минут, как она почувствовала усталость, слабость во всем теле, голод; узел ей мешал.

Тогда явился сам собою вопрос: куда идти?

Был уже час седьмой. Начинали зажигать фонари. Но движение в Петербурге как будто только что начиналось. Пелагея Прохоровна не знала, в какую ей идти сторону и где найти приют до утра. Она спросила несколько человек, шедших навстречу: где бы ей ночевать? - но эти люди, оглянув ее подозрительно, отвечали: не знаем. Спросила она городового, тот придрался к ее узлу и не повел ее в часть потому только, что она показала ему билет.

Совсем растерялась Пелагея Прохоровна, присела она на панель, стала развязывать узел, но дворник стал гнать.

- Пусти, ради христа, ночевать, - сказала дворнику Пелагея Прохоровна.

- Я те пущу! Пошла!!

- Дай ты мне хоть деньги-то достать.

Но дворник подошел с метлой, которой и замахнулся на Пелагею Прохоровну.

Опять пошла Пелагея Прохоровна и думала о дворниках, полиции, арестантах; голова ее кружилась, да и сама-то она шла бессознательно, так что через час после ее выпуска из части она опять очутилась недалеко от той же части…

"Пойду я в часть, все едино опять возьмут с узлом", - подумала Пелагея Прохоровна и вошла в контору.

- Ты зачем? - спросил ее городовой.

- Пустите ночевать.

- Ах ты, подлая! Пошла вон! - И Пелагею Прохоровну стали гнать.

- Батюшки, голубчики! укажите, где ночевать?

- Мы тебе укажем!

- Украдь, и ночлег будет, - сострил другой городовой.

- Неужели же у вас сердце каменное?..

- Гони ее! - сказал помощник надзирателя.

Пелагею Прохоровну выгнали из части.

Вышла она на двор и задумалась. Начала перебирать вещи; опять прогнали. Ей хотелось найти чулок, в котором лежали деньги, но и в этот раз не дали ей добраться до кармана, сделанного в платье.

И вот идет опять Пелагея Прохоровна, усталая, больная и голодная. Народу идет и едет много, нарядного и ненарядного; едут кареты, торгаши выкрикивают спички, яблоки, груши, булки; там и сям играет шарманка, из какого-то дома слышится музыка, улица с обеих сторон залита светом: горят огни во всех этажах, горит газ. Хорошо идти по этой улице, много на ней можно увидать хороших вещей; но голодного человека это богатство, это, так сказать, сказочное видение, тотчас после арестантской каморы, еще более расслабляет; еще более ноет сердце при виде всего этого блеска, еще более является любопытство, прекращающее на время голод, и это любопытство тянет человека идти еще дальше и увидеть еще что-нибудь получше. Так и Пелагея Прохоровна шла по Невскому; наконец предметы стали ей казаться однообразными, и как только она вошла на площадь, наступило общее ослабление.

Она села и закрыла лицо руками. Слезы не шли из глаз, но в голове ее был жар.

К ней подошло несколько человек любопытных.

- Что с тобой? - спрашивали они.

Пелагея Прохоровна ничего не понимала.

Подошел городовой и стал разгонять толпу, но толпа росла.

- Она нездорова! Холера! - говорили в толпе.

Городовой тормошил Пелагею Прохоровну и спрашивал, где она живет. Стали об этом спрашивать и в толпе.

Пелагея Прохоровна опомнилась.

- Батюшки! укажите, где мне ночевать… Я есть хочу.

Несколько человек отошли от Пелагеи Прохоровны, остальные стали советовать городовому отправить ее в больницу; городовой просил ее идти, куда она знает, а не сидеть тут и не привлекать народ.

- Ох, не могу я идти-то, - проговорила она.

- Найми извозчика. Эй, извозчик! Отвези ее! - крикнул городовой извозчику, ехавшему тихонько порожняком.

- А есть ли у нее деньги-то?

- Есть, - сказала Пелагея Прохоровна.

- Давай, - сказал извозчик.

- Вот в узлу.

- Вези, вези… - кричал городовой.

Но извозчик стегнул лошадь и уехал.

Пелагея Прохоровна поплелась. Через полчаса она очутилась на набережной Невы; потом пошла по Троицкому мосту.

Дул резкий ветер с моря; ночь была темная, холодная; по небу плавали густые тучи, так что не видно было на нем ни одной звездочки; волны плескались с шумом и шатали плашкоты. На мосту было пусто; редко-редко разве кто проедет или пройдет; Пелагее Прохоровне казалось, что она плывет - и конца нет этому мосту.

Бессознательно прошла она площадь, вошла в Александровский парк - и опять силы ей изменили; она упала и скоро заснула.

Холодное утро скоро пробудило Пелагею Прохоровну. Когда она проснулась, было не совсем светло еще. Оглядела Пелагея Прохоровна местность и увидала, что спала в какой-то яме; сарафан ее и узел весь запачкан в грязи. Развязала она узел и стала искать чулок с деньгами, но чулки целы, а денег нет.

Опять пошла Пелагея Прохоровна, еле передвигая ноги. Народу почти не видать; двое извозчиков, сидя в пролетках, спят; начинают отпирать лавочки. Пелагея Прохоровна зашла в лавочку и попросила Христа ради.

- Бог с тобой! - сказал лавочник.

- Батюшко! Я совсем не знаю, што мне делать…

- Н-ну, не разговаривай. Украла, поди, узел-то? Вот городового позову.

- Уж я просилась и в полицию - не берут.

В другой лавочке ей подали кусок черного хлеба. Она очень обрадовалась этому куску и тотчас съела его. Это удивило лавочника, и он с насмешкой спросил ее:

- Видно, ты давно голодаешь-то?

Пелагея Прохоровна рассказала, как она отошла от места и попала в часть. Лавочник попросил у нее паспорт и, удостоверившись в справедливости ее слов просмотром билета, дал ей еще хлеба и посоветовал идти на Никольский рынок.