Где нет княжон невинных

Мост Дебрену не понравился. Он вынырнул из мрака слишком неожиданно и был чересчур большой и излишне черный. Каменный, лишь обшитый досками, он висел над чем-то таким, что могло быть широким ущельем или глубоким каньоном маленькой речки. Чем бы это ни было, оно врезалось в поросший лесом склон достаточно глубоко, чтобы взгляд спасовал перед тьмой. Дебрен не стал применять магию, чтобы разглядеть получше. С неба на погруженные в тишину горы падали снежные хлопья размером с березовый лист — в таких условиях даже сведущий в оптике чародей мало что может. Правда, сейчас-то как раз снег прекратился. Слишком внезапно.

— Красота! — расчувствовался Збрхл. Как и Дебрен, он натянул поводья еле бредущего коня. — Да, сразу видно, что мы в Морваке!

— Какая тонкая наблюдательность, — донесся сзади слабый, не столь ехидный, как обычно, голос Ленды. — Надо было блуждать всего трое суток, чтобы так точно установить, кому принадлежат эти сраные горы. Вот уж действительно…

— Ленда… — бросил Дебрен то ли гневно, то ли просительно. — Заткнись.

Вообще-то он вовсе не хотел, чтобы она умолкла. Он перестал напрягать глаза, но уже некоторое время обострял другие органы чувств и — хочешь не хочешь — улавливал беспокоящие сигналы из-за спины. Посапывание, когда гнедой конь девушки резко менял ритм, обходя видимые преграды, стоны — когда натыкался на преграды, скрытые под снегом, которые заметил слишком поздно, и тогда гнедому приходилось прыгать. Запах свежей крови и свежего пота. По сравнению с ароматами, исходившими от штанов и портянок предыдущих владельцев, девушка, три дня не слезавшая с седла, пахла даже приятно. Но чем острее Дебрен ощущал запах ее пота, тем сильнее тосковал по прежнему солдатско-конюшенному амбре Лендиных лохмотьев. Было слишком холодно, чтобы потеть. Холод должен был победить и запах крови: брюки Ленды были пошиты отнюдь не из тонкой ткани, и поэтому каждая капелька, просачивающаяся сквозь корпию, должна мгновенно замерзнуть.

Если только это капелька — а не большая капля.

Тем не менее Ленда потела, температурила, а теперь вдобавок еще и кровь пошла. Дебрен имел все основания беспокоиться. Так что пусть говорят, пусть болтают кому что на язык пришло. Даже если это яд в чистом виде.

Однако сейчас он предпочел бы тишину.

— Национальная гордость вскипает в человеке, когда он видит такое чудо! — Искренне взволнованный Збрхл повернулся в седле, взял баклажку. — Надо поднять тост за искусство инженеров.

— Светлая им память.

— Э? Даже так?

— Ленда, — проворчал разглядывавший окружение Дебрен, — хотела сказать, что мост уже в весьма преклонных годах.

— Ага. — Збрхл, широко улыбаясь, подбросил в руке сосуд из покрытого затейливыми узорами олова. — Благодарю, козочка. Не то чтобы я обиделся, но просто приятно услышать из твоих уст доброе слово хоть о чем-то морвацком.

— Из моих? — удивленно глянула на него Ленда.

— Знаю, это далось тебе нелегко. — Збрхл поморщился, удивленный сопротивлением винтовой крышки. — Тяжко признавать, что в Лонско первые деревья для построек срубали кремневыми топориками, когда у нас уже каменные мосты стояли. Дерьмо и вонь! — выругался он, тщетно пытаясь открутить крышку. — Примерзла, что ли? Так ведь внутри-то пиво, не вода.

— В бочонке тоже. — Генза остановил своего коня около запасной лошади, привязанной к седлу Ленды, стукнул по дубовому бочонку прикладом арбалета. — И тоже не хлюпает. Не иначе, и пиво мороз прихватил.

— Скорее всего — некий ротмистр, — буркнула Ленда. — Пустые бочки, как правило, не булькают.

— Замерзло? — Збрхл на мгновение забыл об упорно сопротивляющейся баклажке. — Ты хочешь сказать, недосмотрел, бездельник? Я ж тебе, как мальчишке, толковал: будь внимателен! Твоя задача — быть арьергардом, а не бесполезным хвостом!

— Чмокни меня в зад! — бросил оскорбленный Генза. — И на себя обижайся. Я простой кнехт, не командир какой-нибудь. Делаю, что велят, а если приказ отдать забывают, так и я со своей инициативой в глаза не лезу. Ты сам всегда перед строем кричишь, что тому, кто лезет вперед батьки, ноги повыдернешь…

— Вы слышали? — Дебрен вздрогнул, поднял голову.

— Булькает? — с надеждой спросил Збрхл.

— Мое дело — следить, нет ли погони, — продолжал разобиженный Генза. — А также — странных звуков и горящих глаз. Короче говоря, волколаков и прочих бесов высматривать. О пиве в приказе не было ни слова, вот я и не следил, чтобы внимания не рассеивать. Уж я-то тебя знаю, ты б начал придираться, мол, на службе я, дескать, только о выпивке думаю…

— Нннет… — Магун, развернувшись в седле и смахнув хлопья снега с ресниц, глянул на небо. — Какой-то… странный звук. Высокий. Может даже… хм… ультра?..

— Высокий? — Збрхл задрал голову, не забыв, однако, о баклажке, Ударил шейкой по седлу, заставив коня нервно подпрыгнуть, и снова занялся крышкой. — Что-то на пихту влезло?

— Рысь? — неуверенно спросила Ленда. И сама себе ответила: — Э-э-э… пожалуй, нет. Умная рысь не полезет на такое дерево, в такую ночь и при таком морозе. — Она протерла рукавом засопливевший нос и, поймав озабоченный взгляд Дебрена, добавила: — Впрочем, я говорю об умных рысях, а здесь — морвацкая…

— А если это… — Генза сглотнул, — волколак?

— Древесный? — не упустила она подвернувшейся оказии. — Возможно. Наши волколаки — существа гордые, такой уж скорее на рыцаря в латах прыгнет, рискуя помереть, чем с перепугу на дерево заберется, а вот морвацкий…

— Это не волколак, — тихо сказал Дебрен, — они слишком часто перекидываются, мало кого можно так легко отсканировать. К тому же это… ну, вроде бы… передвигается.

— Слезает? — Генза плюнул, обеими руками взялся за арбалет. — Я — простой кнехт, потому и не спрашивал… А почему мы, собственно, здесь торчим? В тебе снова мостобоязнь заговорила, Збрхл?

— Вы, господин ротмистр, страдаете мостобоязнью? — живо заинтересовалась Ленда.

— Страдает, страдает, а как же! Это даже пергаментом с печатью подтверждено, — выручил ротмистра Генза. — Он чуть было беспалицевый шок не заработал, когда мы к ордену монашенок нанялись. Великий магистр, большая вербовка…

— Замолкни, — бросил разозлившийся на баклажку Збрхл. — Дебрен из Лелонии родом, ему наверняка неприятно это слышать. Проклятие… Намертво примерзла, и не ухватишь. Вместо того, чтобы языком молоть, лучше б подумал. Пожалуй, не отвинтить, если во что-то твердое не уткнешь. А конь пугается.

— И долго вы намерены так стоять? — вздохнула Ленда.

— И верно, — вспомнил Збрхл. — Чего ради мы остановились?

— Мост, — проворчал Дебрен. — Не могу сказать, но что-то мне в нем не нравится.

— Э-э-э… — удивленно глянул на него ротмистр. — Ты что, обиделся? Из-за кремневых топориков и кладки? Лонско уже давно не лелонское, нет причин…

— Но беспалицевый шок он заработал как раз из-за лелонского моста, — напомнил Генза. — Потому что мост — хоть и композитный, то есть каменно-деревянный, а возьми, да и завались под дохлой полуротой. Причем пехотной. Это случилось, когда командор приказал нам внезапной атакой машины на том берегу Вюрны захватить. Ну, так мы платки на мисюры накинули, юбки на портки натянули — и айда на мост, вроде как толпа баб в панике от конников драпает, невинность свою бережет. Задумка была такая, что, прежде чем лелонцы очухаются, мы их уже цепами… о, чуть не забыл, мы ж с цепами побежали и только с самым малым оружием, чтобы на селян походить. Ну и представьте себе, мэтр Дебрен, этот сукин кот, мост, значит, взял и развалился!

Что-то затрещало. Громко, хоть и не настолько, чтобы перебить громкий рык Збрхла.

— А, курва, так треснуть!!!

— Я и говорю, — пожал плечами Генза. — Композитный, новехонький, бревна еще лесом отдают, и объявление на трех языках гордо вещает, что это-де конструкция международного класса, рассчитана на дюжину купеческих телег с волами, а тут, как… пернет…

— Баклажка!!! — Не на шутку взбешенный ротмистр запустил в Гензу тем, что осталось у него в правой руке, то есть завинчивающейся крышкой, шейкой и куском покрытого узорами олова. — Мошенники! Поганцы! Прямо в руках, дерьмо и вонь! Метлы им стругать! Заворачивай коня, Генза! Надо пару мордасов срочно в Брецлаве набить! Семь с половиной грошей хапнули, стервецы! Говорят — анвашская! Импортная! По морю привезли! Сто лет проживет!

— Так баклажка была из Анваша? — почесал в затылке Дебрен. — Хм-м-м… Не хотелось бы лезть в твои счеты с брецлавскими купцами, но прежде чем мордобитием заняться и глупость совершить, проверь, не была ли там обратная резьба? Анваши, известное дело, все на свой лад делают, не в ту сторону, как остальной Виплан. Телеги, к примеру, у них левой колеей ездят.

— Да? — удивился Генза. — А я-то думал, это в Совро. У них, дикарей, все шиворот-навыворот.

— В Совро телеги ходят как бог велел! — прохрипела Ленда. — Только у них колеса шире расставлены. С этим даже одна шутка связана. Приходит, понимаешь, к великому князю министр транспорта и спрашивает: ваше высочество, а на сколько нам колеса у телег шире, чем на востоке, расставлять? А князь в ответ: а на хрена?

— Знаю! — хором прервали ее оба наемника. После чего Збрхл, сразу успокоившийся, отбросил в заросли то, что осталось от баклажки, и, поскрипывая латами, повернулся, глянул на девушку и буркнул:

— Мы тут болтаем, — он перевел взгляд на магуна, — а наша козочка уже в седле еле-еле держится.

— Дорога вся в выбоинах. — Ленда попыталась пожать плечами, но тут на нее дунуло из каньона, а может, из долины. — С-сами з-зубами скрипите.

— Латами, — тихо сказал Дебрен, — не зубами. — Он слез с коня, кинул вожжи удивленному ротмистру. — Не нравится мне этот мост, но никуда не денешься: другого поблизости не видать. Подождите здесь. Я гляну, посканирую.

— Почему н-не д-денешься? — Чем больше Ленда старалась унять дрожь, тем хуже это у нее получалось. — Три дня по без-д-дорожью, вот и…

— Во-первых, коза, три дня назад ты была крепкой, а сейчас ты дохлятина, у которой сил нет сопли толком вытереть. — У Дебрена мелькнула мысль, что Ленда даже слабее, чем он думал: она не ответила Збрхлу ни ударом ножа, ни ругательством, ни даже злым взглядом. И не пыталась дотянуться до носа. Облепленная снегом от капюшона до лаптей, она сейчас казалась маленькой, хрупкой девочкой. — Во-вторых же, что еще важнее, перед нами добротный морвацкий мост, и я только из присущей мне порядочности подожду, пока Дебрен обследует его палочкой. Я и без обстукивания знаю, что он простоит еще лет пятьсот, даже если по нему будут разгуливать драконы. У нас не Лелония, у нас мосты ставят так, чтобы на них человек чувствовал себя безопасно и комфортно. Как сейчас буду чувствовать себя я.

— Значит, ты не боишься? А как же беспалицевый шок? — заинтересовался Генза.

— Сколько раз тебе повторять, цеп дурной, что в бумагах черным по белому написано: посттравматический. Приписку о палице медик сделал внизу только потому, что орденский казначей не разбирался в медицине и до него никак не доходило, что можно получить сотрясение, не отхватив палицей по башке.

— И добавки за раны не хотел платить? — догадался Дебрен.

— И это тоже. — Збрхл сплюнул в сугроб. — Хоть, по правде, думал-то я о том, как бы вторую полуроту таким дурным способом не потерять. Потому что, видишь ли, командор, сучий помет, уперся, чтобы по соседнему мосту на другой берег ползти. А кого хотел впереди послать? Нас! Потому как, говорит, вы, господин Збрхл, в десантных операциях дока. И контракт под нос сует, арбитражем пугает. Ну, я уперся и к медику пошел. Не думай, не с пустыми руками. Слава Богу, лекарь-то здешний был, лелонец, так что сразу нужную болезнь в книгах отыскал. Кончилось тем, что мост я не штурмовал, потому как меня от этого освобождал документ, заверенный печатью, а орденцы послать орденскую роту не могли, ибо в контракте записано, что люди могут идти только под моей командой. Пока я в состоянии оружие держать. А оружие я держать не мог.

Дебрен слез с коня и направился к мосту. Сделав несколько шагов, провалился в сугроб почти по пояс. Снега здесь лежало на удивление много, даже если взять поправку на рощицу, покрывавшую склон. Лесок захватывал навеваемый сверху снег, задерживал, не позволял белым сугробам спускаться ниже. Дебрену это не очень мешало, пока он не подошел на пятнадцать саженей к северному предмостью и не убедился, что поле зрения ему не перекрывает ни дерево, ни скальный выступ. Склон здесь был крутой, никаких точек опоры для копыт, ног или даже рук. И тоже покрытый снегом. Возможно, снегу здесь было даже больше, чем в рощице.

Он потратил несколько бусинок,[1] прощупывая ступнями землю, зондируя палочкой и пытаясь найти спуск. Если б не нашел, мог бы возвращаться с чистой совестью. Однако — нашел.

Вблизи мост выглядел хуже: из тени выглянули выщербины, оставшиеся после выкрошившихся камней, кое-где поскрипывали расшатанные перила. По другую сторону, у южного берега, часть перил отсутствовала вообще. Осторожно ступая, Дебрен прошел по пролету и опустился на колени около обломков перил, изготовленных из брусьев. Они не были изрублены — кто-то или что-то их просто выломало. Скорее всего — что-то, судя по размерам повреждения. Круглым счетом недоставало с десяток стоп барьера.

Ну — и домика мытника тоже недоставало. А ему здесь быть полагалось. Мост возвели в те времена, когда системы сбора пошлин в провинции только еще зарождались, и мостовой сбор считался одним из немногих твердых источников дохода.

Снег поутих, и Дебрен слегка взбодрился, углядев на опушке леса какие-то развалины. Решил, что это остатки временного шлагбаума, посканировал еще немного и вернулся по собственным следам.

— Прости, но ты явно придираешься. Я имею в виду мост. Что с того, что он черный, снег к нему не липнет и от него магией несет? Может, в твоем лелонском уме, привыкшем к кое-какости, это не умещается, но именно так солидные мосты и выглядят. Магия дает путешественнику чувство безопасности и комфорта. Чего о ваших мостах, извини меня, сказать нельзя. О Бельнице, — Збрхл глянул на девушку, — я уж и не говорю. Мостов там до сих пор не изобрели. А правда ли, козочка, что бельничанин, поднимаясь на мост в чужой стране, подворачивает штанины? Потому что любая переправа у него неизменно с бродом ассоциируется?

Дебрен незаметно вздохнул. Воспользовавшись его отсутствием, Ленда дорвалась до водки, приправленной какими-то замороженными грибами, и пила теперь это в качестве лекарства. Эффект был обычный: она почувствовала себя лучше, реже стонала и чаще досаждала Збрхлу. Пока магун вел группу к северному предмостью, они успели всадить друг в друга по парочке шпилек.

— Довольно болтать! — осадил он девушку. — По коням.

Мост был шириной в три телеги — если, конечно, возницы не слишком много выпили. Гуськом они двинулись только потому, что того требовал Дебрен.

— И что? — На середине пролета Збрхл не выдержал, завернул коня, поставил его стремя в стремя к девушке. — Слышишь, как здорово копыта цокают? Кладочный раствор — что твое золото.

Дебрен рванул вожжи. Что-то промелькнуло у него в мозгу, болезненно срезонировало в усиленных магией ушах. Он опасался, готовился ко всяким неожиданностям и все-таки позволил застать себя врасплох. Понимание пришло слишком поздно, когда с ультразвуком слился свист рассекаемого крыльями воздуха.

— Головы ниже! — рявкнул он, выхватывая палочку и направляя ее во что-то черное, проносящееся над перилами. Он успел и наверняка попал бы — если б не конь. Конь, напуганный то ли окриком, то ли хлопаньем перепончатых крыльев, вскинулся на дыбы, и в результате заклинание пошло в небо. — Нетопырь!!

— Ты сдурел, Дебрен? — Збрхл оторвал взгляд от Ленды в самый неподходящий момент, потому что именно оттуда приближался нападающий. — Как раз тебе-то…

Ленда, все еще обиженная, старалась не замечать ротмистра. И это ее спасло. Она уловила движение, нырнула к рукояти висящего у седла меча. Выхватить его из ножен не успела, но по крайней мере наклонилась, крепче прижавшись к гриве. Нападающий, не менее быстрый, отвернул в последний момент, Выбросил крылья вперед, целясь когтями в глаза Збрхла.

Другого, поменьше, Дебрен ударил молнией. Неопасно — огонь сверкнул и погас, сорванный с шерсти порывом воздуха. Польза от удара оказалась тем более сомнительной, что перепуганный нетопырь внезапно свернул, а перепуганный Генза, на которого кинулось что-то черное и большое, схватил арбалет и выпустил болт прямо в страшилище.

Дебрен выругался, перебросил палочку в левую руку, правой ударил коня по уху. Это было не очень умно, но рассчитанный на мгновение эффект был достигнут. Конь, с которым они с самого начала не слишком ладили, забыл о том, что собирался прыгнуть с моста, и дернул головой, пытаясь укусить седока.

Несколько мгновений они стояли поперек моста. Дебрен, не боясь повредить позвоночник, мог прицелиться точнее и одновременно оценить ситуацию.

Скверно. Збрхл, непроизвольно наклонивший голову, вместо того чтобы получить по глазам, отхватил когтями по шлему. Он качнулся в седле и совершил серьезную ошибку, пытаясь одновременно схватить сорванный с головы капалин[2] и висящий за седлом бердыш. О диво, это ему удалось — но ценой потери узды, на которую не хватило рук. Его конь был вторым, который в критический момент оказался предоставленным самому себе.

Первым был запасной, который вез поклажу — бочонок и остальное имущество. Как и Генза, увидев нетопыря, конь отреагировал роковым образом: вначале отскочил в сторону, ударился грудью о перила, потом получил по крупу тушей перепончатокрылого, которого болтом пришпилило к бочонку, и наконец, совсем запаниковав, налетел на гнедого Ленды.

— Дерьмо и вонь! — зарычал ротмистр, хватаясь за узду и выписывая широкий круг огромным топором.

Третий нетопырь ловко вывернулся, прошелся когтистой лапой по конской морде и исчез во мраке. Бердыш, промахнувшись на волос, ударил по бочонку, раздолбал половину клепок и застрял в обломках.

— Летун, прячься! — с опозданием заорал Генза.

Мороз был, наверное, слабее, чем казалось Дебрену. А может, пиво варили в Лонско лучше, чем утверждал Збрхл. Разрубленная бочка отыгралась на ротмистре, пустив ему в лицо клубы пены. В очень неподходящий момент.

Настоящий удар обрушился на них только теперь — когда конь ротмистра, упершись в перила, ломал балку, запасной рвался, не позволяя Збрхлу высвободить острие топора, а гнедой Ленды встал на дыбы.

То, что налетело вдоль дороги, из-за спины Гензы, было гораздо крупнее нетопырей. Если забыть о крыльях, у него были размеры молодого бычка. Только не очень-то можно было об этих крыльях забывать: они раскинулись больше чем на две сажени за пределы моста. В каждую сторону.

— Ложись! — взвизгнула Ленда. — С коня, Генза!!

Генза лег — но только после того, как левая лапа существа хватанула его по перевешенному через спину щиту. Чудовище, кажется, целилось в приоткрытое плечо, но в последний момент вроде бы изменило намерение. Оно не умело летать в темноте с безошибочной точностью нетопырей, однако глаза его были глазами орла: чародея оно высмотрело достаточно заблаговременно, чтобы успеть изменить свои планы.

Дебрен уже освоился с унаследованной от мэтра Гануса палочкой, да и в дороге потренировался. Если б чудовище налетело с востока, запада или юга, бой закончился бы быстро и эффективно: взрывом, огненным шаром, дождем горящих перьев. А то и мертвым магуном — с самого начала было ясно, что зверюгу не причислишь к неженкам, и Дебрен сразу же решил использовать всю доступную ему силу.

Однако эта мерзость носилась над самыми головами людей, и малейшая ошибка…

— Збрхл! — Крик Ленды он слышал как сквозь затычки из восковых шариков. — Слева! Руби!

«Еще только мгновение. Сделай же что-нибудь, чума и мор, сделай что-нибудь, ты же чародей, ты сумеешь, это всего-навсего какие-то десять саженей, а палочка бьет, как арбалет у Гензы…»

Он держал ее строго на цели, потому что конь каким-то чудом застыл, перестал охотиться за его щиколоткой. Достаточно одного заклинания!

…Не получилось.

Збрхл, у которого не получилось тоже, отпустил древко бердыша, провел предплечьем по залитым пивной пеной глазам, размахнулся, запустил капалин, как древний илленец диск. Шлем, скинув тонкий слой снега, помчался к огромным круглым глазам…

…и исчез. А Дебрен получил возможность убедиться, что голова чудовища, хоть и птичья, достаточно велика, чтобы на ней уместился клюв, способный целиком поглотить солидный осадный капалин с широкими полями.

К счастью, горло зверюги должно было быть поуже. Налетчик машинально проглотил шлем, но это явно ослабило его внимание. А может, раззадорило: Дебрен не знал, ударил ли когтеобразный клюв в запасную лошадь, а не в кого-либо из людей потому, что чудовище промахнулось, или же это было сознательное решение. В пользу рассудительности страховидла говорил тот факт, что оно долбануло то, что стоило долбануть. Ну и разбило самый центр людской группы.

Когда существо выровнялось, перейдя на горизонтальный полет и направляясь прямо на магуна, в его клюве поблескивала шкатулка, в которой ротмистр держал наличные, Ленда вместе с гнедым валилась на мощеную дорогу, а конь Збрхла, отчаянно ржа, доламывал крупом перила и готовился сгинуть в пропасти.

Только тогда Дебрен послал заклинание. Молнию. Что-нибудь более сильное он применить не решился.

Конечно, попал. Крупная цель, близко. Кроме того, пролонгированным разрядом легко управлять. Поэтому неудивительно, что молния угодила чудовищу в лоб. Не удивил Дебрена и столь умеренный эффект. Разряд — всего лишь разряд. Ему далеко до шаровой молнии.

Орлоголовый, бестолково перебирая четырьмя массивными, очень кошачьими и очень когтистыми лапами, закачался, заверещал, отлетел чуть в сторону. Вспышка — а возможно, и вырванные из головы перья — его, видимо, ослепила, потому что он промахнулся, разминувшись с противником на несколько стоп. Дебрен, получивший по лицу лишь кисточкой хвоста, ненадолго ослеп на правый глаз, но удержался в седле. Сумел даже послать небольшую молнию, но уже через плечо, наобум, а мгновением раньше полосчатое тело ударилось в перила и спикировало под мост вместе с выломанным брусом. Шар концентрированной энергии угодил точно в него, и хотя перило переломилось, сопровождаемое роскошной вспышкой, крылатый уцелел.

Слегка исколотое щепками, с тлеющей местами шерстью, крылатое чудовище помчалось вдоль ущелья. Еще несколько мгновений его было видно, но Дебрену некогда было посылать вслед очередную молнию.

Конь ротмистра все еще был жив и визжал, но визжал он во все ускоряющемся полете — под мостом, кажется, оказалось достаточно свободного пространства. Всем стало ясно, что вцепившийся в конец бердыша Збрхл держится так спазматически не за древко, а за шанс выжить.

— По голове его, Ленда! — Одного глаза Дебрену хватило, чтобы оценить ситуацию. Ситуация была несложной: бердыш торчал в бочонке, бочонок держался на спине запасной лошади, а запасная лошадь, зажатая крупом и шеей между обломками двух балясин, лежала на животе, заменяя собой отсутствующую часть перил. Пока она лежала, все было хорошо: единственная свисающая с моста нога не могла погубить животное. Збрхл, висевший в латах, вцепившись в рукоять бердыша, тоже погибнуть не мог. Но сам конь — мог. Что и пытался сделать — поднимаясь.

Дебрен не мог бы сказать, что вытолкнет коня за край моста: собственная паника, паника гнедого Ленды, который тоже лежал, правда, на боку, бессмысленно дергаясь, или просто законы природы, гласящие, что при таком распределении грузов и конкретно такой способности трех подков цепляться за булыжник вся система должна неминуемо рухнуть в пропасть. Возможно, не сразу, но именно это ужасало больше всего.

Потому что к системе следовало приплюсовать и гнедого Ленды, связанного с запасным веревкой, и саму Ленду.

Девушка упала неплохо для человека, у которого сломана левая коленная чашечка и кровоточит рана от стрелы над правым коленом. Конь по счастливой случайности не придавил ее, да и упала она со стороны конской спины, где ей не угрожал удар копытом. Но ноги остались в стременах, причем запутались так неудачно, что без ножа не высвободишься.

Ножа, конечно, не было. Времени — тоже.

— Руби! — Дебрен спрыгнул с седла и бегом бросился к ней. — Иначе вы все погибнете!

— Нет! — В ее голосе было столько протеста, что он на мгновение явно увидел умственным взором отбрасываемый меч. Падая, Ленда не забыла об оружии: меч все еще был у нее в руке. Как приклеенный.

Дебрен тоже чувствовал себя как приклеенный. К мосту. К тому месту, откуда ему довелось в бездействии наблюдать за тем, что разыгрывалось всего в полутора десятках шагов.

Слишком далеко. Магун не успел подойти к Ленде — на него набросился нетопырь.

Как и полагается нетопырю — хоть и мутанту, — он метил в волосы. Дебрен никогда не верил, чтобы нетопыри были такими глупыми, но, пожалуй, доля правды в народных сказочках содержалась, потому что хоть Дебренова шапка затерялась уже раньше, а опаленная во время трансфера голова непривлекательно блестела, тварь все же попыталась в нее вцепиться. На когтях осталось немного крови. Дебрен успел присесть, защитить глаза, махнуть наобум палочкой. Попасть попал, но без особого успеха, потому что палочка, если через нее не направляли силу, менее убийственна, нежели ременная школьная плетка. Нетопырь издал насмешливый писк и вцепился четырьмя конечностями магуну в спину.

— Ленда!! Бей по голове!!

— Нет!

Острые, как иглы, зубы вонзились Дебрену в ягодицу. Стало больно, но не поэтому он принял отчаянное решение и рухнул спиной на мост. Боль он мог вынести, но удержать заякорившегося уродца и не дать ему потянуться к глазам — не мог. То есть, конечно, мог, но только воспользовавшись обеими руками. Однако руки были ему нужны для другого.

Второй нетопырь пронесся над клубком людей и лошадей, нырнул за спину ротмистру. Збрхл рявкнул, скользнул на самый конец древка. Ленда, не выпуская меча и чуть не отрубив им себе ухо, боролась с запасным. Конь, весь в мыле, обезумев от страха, делал все возможное, чтобы отгрызть ей второе ухо. Ну и кроме всего прочего, встать. И то, и другое ему уже почти удалось.

— Убей его! — рявкнул Дебрен, перекатываясь с лопатки на лопатку и пытаясь побыстрее переломать нетопырю как можно больше костей. Действительно, что-то хрустнуло раз, другой, но мутант был размером с индюка и упорно делал свое.

— Нет!! Он спас мне жизнь!! — Ленда — может, потому, что не могла воспользоваться руками, а может, и из мстительности — сама вцепилась зубами в конское ухо.

— Брось! — загудел удивительно глухой голос ротмистра. — Дебрен прав! Себя спасай!

— Коня?! — взревел Дебрен, чуть не выбив себе левый глаз концом палочки.

— Збрхла! — в ответ прокричала Ленда.

Конь, обрадованный тем, что отпустили его ухо, сумел наконец поднять круп. Обхватывающая его шею девушка удерживалась низко только потому, что не могла высвободить застрявшую в стремени ногу. Но это уже ничего не меняло — животное начало сдвигаться к краю пролета.

— Что? — забубнил ротмистр.

— Идиотка!! — Дебрен, у которого заклинание, кажется, получилось, на мгновение ослеп, поэтому заорал во весь голос. — Коня по голове! Не Збрхла!

Нетопырь рвал ему когтями бока, пытался просунуть лапу под мышку и достать правый глаз. Левый глаз вспыхнул пурпуром.

— Благодарю, Дебрен! — донесся издалека крик Збрхла.

Потом завизжал конь. Коротко, но так, что слышно его было, наверное, на бельницкой границе.

Дебрен начинал прозревать. Мир выглядел странно. Небо посинело. Гнедой Ленды казался желтым с оранжевыми пятнами, сама Ленда — сплошь оранжево-красной, а местами прямо-таки вишневой от так и пышущего от нее жара. Горячее ее непокрытой головы было только то, что било из шеи бьющегося в агонии запасного коня, но у зрения в термополосе было то преимущество, что кровь не вызывала ужаса из-за контраста с другими цветами, и Дебрен не потратил ни мгновения на то, чтобы избавиться от ненужных мыслей. Он быстро оценил обстановку и сосредоточился на самом существенном. На чудовище.

Обнаружил его магун быстро. Крылатому явно требовалось время, потому что, отказавшись от неожиданных маневров, он прилетел оттуда же, куда исчез. Он мчался низко, намереваясь повторить первую атаку. Это была ошибка.

Дебрен, подскочив и свалившись на вцепившегося в спину нетопыря, получил небольшую передышку и воспользовался ею, послав шаровую молнию навстречу орлокоту.

Попал неплохо. Огненный шар разгорелся пониже живота — если бы удар был нанесен из арбалета, это был бы последний выстрел в карьере арбалетчика, который, впрочем, умирал бы с бодрящим сознанием того, что болт кастрировал его убийцу. Молния — как гораздо более действенное оружие — должна была бы прикончить атакующего также удачно, как и попадание в грудь. А то и лучше — множество справочников, говорящих об уничтожении чудовищ, рекомендовало забыть о рыцарской чести и бить противника по гениталиям.

Орлокот выжил — он был хитроумнее, чем казалось магуну. Его отбросило к лесу, он отломал с дюжину заснеженных макушек пихт, потерял перьев на добрую перину и, издавая совершенно, казалось бы, невозможные звуки, улетел в синюю от термовидения даль — но выжил. То, во что угодила шаровая молния и что теперь падало на мост, было, вероятно, большим камнем — осколки били по всей длине пролета. Именно раскаленный до красного — разумеется, в термовидении — осколок ударил коня Дебрена по крупу и погнал перепуганное животное в глубь чащи. Второй камень угодил во вцепившегося в Збрхла нетопыря. Дебрен услышал болезненный писк, и что-то уродливое, тяжело шлепающее крыльями, улетело вслед за орлокотом. Хотя вроде бы не вполне целое.

— Дерьмо и вонь! — рявкнул зло, но и как-то более молодцевато ротмистр. Он уже приподнялся на ноги, а когда Дебрен ткнул палочкой за спину, огромная ручища сжималась совсем высоко, на упряжи умирающего коня.

Было видно, что он выберется, выживет. Вероятно, поэтому в голосе Ленды появились знакомые ядовитые нотки.

— Не преувеличивай, Збрхл. Какое дерьмо? Он всего лишь обоссал тебя на прощание. А вообще-то не понимаю, что ты так беспокоишься? Мы ж на морвацком мосту. Комфортном и безопасном, как не знаю что.

— Что-то о дороге, — неуверенно заметил Збрхл. — Похоже на дорогу, с которой не возвращаются. Ты слишком недолго светил.

— Не иначе как тебе нетопыриная моча глаза щиплет, — бросила с седла простуженная и хлюпающая носом, но по-прежнему бодрая Ленда. — Это было в сказке, которую сочинил мэтр Сапек из города Ладьи. В Семикнижии о ведьмаке Геральте. А здесь у нас реальный дорожный указатель, на котором черным по белому написано — дорога, на которой выворачивает. — Она подняла голову, глянула на небо. — Хе, прелестно! Дорога, на которую возвращаются. Похоже, кто-то, как и мы, на эти летающие паскудства нарвался. Дьявольщина, такие мерзости беспрепятственно над дорогой летают… Я понимаю — разбойники. Понимаю — лесной высью.[3] Но чтобы с лёта, биологическим оружием, которое даже армии использовать запрещено…

— Оружием? — забеспокоился Збрхл. — Биологическим?

— А ты думаешь, зачем здесь объявление повесили? Не потому ж, что у какого-то пьяного возницы желудок расстроился. Не иначе, как о тех мерзопакостях предупреждают.

— А по-моему, — простонал пристегнутый к щиту и подвешенный между двумя конями Генза, — дело в том, что здесь окочуриться можно. То есть вывернуться наизнанку.

Ленда вздохнула, нахмурила брови, на которых уже появились зачатки волосков. Она пыталась пробить взглядом мрак, прочесть накарябанную кое-как надпись. Потом неуверенно произнесла:

— Дебрен, у тебя все еще то зрение? Ну, то, языческое, везиратское? Теммовидение?

— Термо, — поправил ее Збрхл. — Не теммовидение, а термовидение. Тут нет ничего общего с их антифеминистическим верованием. Даже наоборот. — Он осклабился. — А, Дебрен? Хе-хе…

— Дебрен! — Ленда почувствовала, что здесь что-то не так. — Почему он ржет?

Потому что мне, — выручил магуна ротмистр, — припомнилось, для каких целей один знакомый чародей такое тепловое видение применил. Э-эх, — вздохнул он, — применил парень, ох, применил…

— Хватит, — буркнул Дебрен. — Я не скоро приведу глаза в порядок. Что бы на доске ни написали, у нас одна дорога. Конь, — он указал носком башмака на оттиск копыта, — далеко не убежит, Гензу трясти нельзя, а вас надо в тепло поместить, потому что я тут воспаление легких чую.

— Нетопыриная моча легкие жжет? — пробормотала как бы про себя Ленда. Збрхл засопел и, не придумав ничего лучшего, еще раз хватанул обухом бердыша по столбу дорожного указателя. После первого удара снег осыпался, и обнаружились три таблички. Две нормальные, указывающие дороги на Румперку и Золотой Откос, и третья, над содержанием которой они дискутировали, указывавшая в сторону бельницкой границы. Теперь, после Збрхлова удара, табличка перестала указывать на Бельницу и повисла острием к земле.

— А ты б лучше помолчала. — Дебрен бросил на девушку хмурый, очень быстрый взгляд. — Не Збрхлу, а тебе давно надо бы под периной лежать. Ты вся горишь.

— Перина? — На лицо ротмистра вернулась ехидная ухмылка. — Жар? Ну-ну, мэтр…

— Дебрен? О чем он?

— Ни о чем, — отрезал магун. — Беспалицевый шок. Кончай болтать, Збрхл, смотри лучше. От нас кровью на милю несет, пес его знает, кого этот запах еще может притянуть.

— Ты чувствуешь, как кровь?.. — Ленда беспокойно заерзала в седле, покраснела. По правде-то, она слишком озябла, чтобы на ее лице даже при дневном свете можно было заметить что-нибудь, кроме слабенького румянца, но для того, чтобы возвратить глазам нормальное зрение, требовалось гораздо больше времени, чем на заклинание, и Дебрен по-прежнему видел не то, что следовало. К тому же нечетко: степень цветоделения упала на целый порядок, и мир, приятно цветной, выглядел так, будто смотришь сквозь оконную пленку.

— Э-э-э… я воспользовался метафорой. — Дебрен чувствовал, что она не поверила. — И книжным знанием. Где-то я читал, что маленькую рану этакий, к примеру, высыс издалека…

— Мэтр, — прервала она официальным тоном, — не могли бы мы перекинуться парой слов наедине?

— Нет. — У сложностей со зрением была та положительная сторона, что он не видел ее лица. И смог позволить себе небольшую бестактность.

— Но я настаиваю, — сказала она с упором.

— Поболтаем, когда сыщется краешек крыши над головой.

— А если не сыщется? До самой смерти будем искать, так, что ли?

— Ну, может, коня поймаем. Тебя пересадим, удалимся втроем — ты, я и конь — и поговорим в сторонке. Сколько захочешь. Разве что и присутствие коня тебе мешает? Тогда разговор должен быть кратким, потому что не думаю, чтобы ты долго ухитрилась на ветке висеть. Хоть и не в силке.

— На ветке? — заинтересовался, кажется, от лица всех, Збрхл. Но зубы ощерил только он. — Хе-хе… Что-то мне видится, нам и впрямь надо как можно скорее на передых встать. Потому что вам здорово приспичило. Обоим. — Дебрен и Ленда разом раскрыли рты, однако он не дал им слова вымолвить. — Не конфузьтесь, голубочки, никакой это не срам. Я солдат, а солдат со всех точек зрения понятливее простого кашееда и знает, как крепко в человеке природа отзывается после яростной рубанины. Вполне нормально, что в нем просыпается потребность продолжения рода, когда старуха около его башки косой крутит-вертит. Впрочем, касается это не только людей. Помню, однажды я после сечи без трофеев остался, потому что мой жеребец, мать его разэдак, так крови нанюхался и страха, что за первой же кобылой помчался и две мили гнал, не обращая внимания ни на шпоры, ни на удары по башке. Хорошо хоть, кобыла была дракленская, то есть противной стороны, а то меня еще и под суд могли бы отдать за то, что якобы с поля боя удираю. А так только другие кондотьеры смеялись, что, мол, дурной Збрхл за старой клячей помчался, даже без седока и в драном чепраке, пока нормальные люди, как полагается, трупы обирают.

— Ты же орден получил, — простонал из-за девичьей ноги Генза. — За активное преследование врага. Но по правде-то, — согласился он, — медный. Одна честь, выгоды никакой.

— Наш разговор, — сухо бросил Дебрен, — куда-то в сторону уходит. Мы же не о Лендином сраме… Тьфу, чума… Запутали вы меня всяким вздором. А просто Ленде какое-то время нельзя ходить. Гензу нельзя то подвязывать, то отвязывать, потому что с позвоночником шутки не шутят. Мне нельзя тащить Ленду, потому что у меня раны… ну, на спине откроются. Вот откуда тема веток взялась, Збрхл, а не из-за каких-то там… Поэтому я предлагаю тему прикрыть. А то еще, глядишь, в азарте спора кое-кто спросит, почему, мол, занятие любовью у него ассоциируется с подвешиванием.

Он надеялся, что успокоил Збрхла. Однако ротмистр, хоть и был солдатом из плоти и крови, оказался недостаточно деликатным.

— А я, понимаешь, вспомнил, как ты баронессу Ронсуазу просвещал относительно антиподной любви.

Дебрен мысленно выругался и, пообещав себе не раскрывать рта до утра, двинулся по дороге, с которой не возвращаются. Или на которой выворачивает. Он не собирался проверять, какая из версий реальнее. Конечно, можно было еще раз запустить в дело шарик магического света, но магун предпочел не рисковать. Ленда, вместо того чтобы корпеть над рунами, могла заглянуть ему в лицо. Уже сейчас она уставилась ему в спину. Он ощущал это так же четко, как памятки от когтей нетопыря.

К счастью, она по примеру чародея плотно закрыла рот. В глухой тишине, нарушаемой лишь скрипом снега и позвякиванием оружия, коротенькая колонна из двух пеших и двух искалеченных, связанных в пару коней углубилась в пущу.

Двор не походил ни на хозяйство кмета-отшельника, ни на дом лесника, ни на охотничий домик вельмож. Сломанная балка коновязи чересчур длинная, перед крыльцом — два корыта, большее из которых заросло, а колодец аккуратно прикрыт крышкой. Несмотря на темноту, окутавшую окруженные лесом строения, было видно, зачем их возводили.

— Ну, хвала Махрусу! — Збрхл, не колеблясь, сошел с дороги. — А-то у меня уж в животе насмерть засохло. Эй, господин трактирщик! Иди сюда! Гости зовут!

В ответ раздался лишь шелест. Огромный пласт снега сорвался с крутой крыши дома и сполз на более пологий навес крыльца. Дебрен хотел что-то сказать — но не успел. Что-то протяжно заскрипело, и значительная часть навеса свалилась на двор вместе со снегом.

— Прекрасно, — прохрипела съежившаяся в седле Ленда. — Единственная крыша в округе, так он взял ее и раздолбал, болван морвацкий. Хорошо хоть никто здесь не живет, иначе…

— Пошел вон, уродина! — донесся из дома приглушенный женский окрик. Приглушали его скорее окованные ставни, нежели робость и мягкость. — Чтоб у тебя яйца сгнили! Ах ты, курий сын, на насесте заделанный! Вот выйду да как дам тебе по твоей клювастой морде!

Збрхл остановился, привычно стянул бердыш с плеча. Дебрен, все еще сражавшийся с термовидением, заметил, что серия ругательств отнюдь не сползла по нему, как снег по крыше.

— Что ты сказала, баба? — рявкнул красный от злости Збрхл. — Мать мою курой называешь? Дерьмо и вонь, а ну возьми свои слова обратно, потому как я человек современный и прогрессивный! Бабе могу приложить с таким же успехом, как и мужику!

В доме сделалось тихо.

— Осторожнее! — прошептал с трудом приподнявшийся Генза. — Чтоб меня болтом продырявило, если это не боровая ведьма! У обычной бабы таких зенков быть не может!

Ленда, неуверенная в эффективности своих действий, прижала ему ступней грудь, удержала на щите-люльке. Далеко ходить ей не пришлось: щит был укреплен между гнедым, на котором она сидела, и спотыкающимся конем Гензы.

— Лежи, — проворчала она. — С тобой хуже, чем я думала. Где ты ведьму увидел? Не говоря уж о глазах…

— У Збрхла после оспы совсем мало рябушек осталось и все под бородой! — бросил возбужденно Генза, снова пытаясь сесть. — Их и днем не разглядишь-то, а уж ночью… Это чары! А ну дай-ка арбалет!

— Ведьма, не ведьма! — махнул бердышом Збрхл. — Я бабы не испугаюсь! Слышь, старуха?! А ну вылезай! С метлой, на метле… как тебе хочется! Я уже к паскудам-летунам привык, не боюсь! Давай вылазь!

— Збрхл…

Дебрена прервал скрежет засова. На крыльцо вышел невысокий мужчина в кожухе, накинутом на ночную рубашку. Он выглядел своеобразно в рыцарском шлеме с наносником, нахлобученном на ночной колпак, босой и с алебардой. Позади него светился каганок, и даже ослабленный глаз видел выражение лица хозяина. Он трусил.

— Оставьте нас в покое, добрые люди, — проговорил он глухим голосом. — Добром советую. Потому что ничего не получите, а потерять можете. Мой младший в оломуцких конных лучниках служит, а первородный на чудовищ ходил. Потому и я в военном искусстве понимаю. Я не говорю, что всех ваших уложу, но половину — точно, не будь я Выседел. Так что подумайте, стоит ли ссориться.

Збрхл вежливо подождал, и только когда стало ясно, что алебардист закончил, он равнодушно одной рукой махнул крест-накрест своим двуручным бердышом. Дебрен услышал, как хозяин с трудом сглотнул слюну. И как чуть дальше вздохнула женщина. Однако лучше всего, разумеется, был слышен свист рассекаемого бердышом воздуха.

— Оломуцкая конница, — бросил Збрхл, — штука говенная, это во-первых. Ежели вы сына под такие скверные знамена отдали, значит, вы такой же вояка, как я, к примеру, арфистка. Это, скажу я вам, во-вторых. В-третьих, же…

— …половина наших уже полегла, — подхватил его слова Дебрен, отпуская узду гнедого и направляясь к трактиру. Женщина, выглядывавшая из-за плеча Выседела, подняла таганок. — Так что уж простите, что потревожили, но нас беда заставила. Эти вот два наших спутника ранены. Господин ротмистр крикнул чуточку громковато, потому что промок, а мороз жуткий. Пробирает. Вот милостивый государь Збрхл криком и разогревается. Он не собирался рушить крышу. Поэтому я предлагаю всем отложить оружие и побеседовать спокойно, как и подобает цивилизованным людям. Что ни говори, мы с вами живем в средневековье — эпоху терпимости и уважения к ближним. — Проходя мимо ротмистра, Дебрен слегка разочаровался, видя предостерегающе поднятую алебарду. — Ну и экономической рассудительности. Сразу видно, что вы, господин трактирщик, человек просвещенный, апеллируете к расчетливости, так посчитайте сами, стоит ли гостей железом встречать.

— И обзывать родительниц курами, — добавил Збрхл.

Дебрен задержался перед ступенями, ведущими на крыльцо. Неподалеку от алебарды. Первой наградой за риск было ощущение тепла на одеревеневшем от мороза лице.

Женщина вышла из-за спины мужа. Единственное, что Дебрен понял сразу: они были семейной парой. Лицо женщины выражало точно то же, что и лицо мужчины: страх за близкого человека. Ну и она все время держалась за него, даже когда выдвинулась вперед, подняв каганок.

— Это девушка? В портках?

— А что? — донесся из мрака вызывающий, хоть и искаженный простудой и хрипотой голос. — Вам не нравится современная мода? Здесь, в зачуханной провинции, все еще благоденствует ранневековье? Да? — Было ясно, что Ленда намеревается продолжить речь, но, к счастью, подвело горло: ее одолел кашель, и она ограничилась тем, что сплюнула. Дебрен усмотрел в глазах хозяйки что-то близкое к усмешке.

— Это недоразумение, — произнесла трактирщица громко и чуть вызывающе. — Я приняла вас за другого, господин… судя по инструменту, дровосек. Простите. Я не имею ничего против вашей матери. Ну, разве что она могла бы получше детей воспитать. Хоть и в лесу прятала.

— Петунка… — простонал трактирщик.

— Что — Петунка? — уже совершенно уверенная в себе, подбоченилась трактирщица. Дебрен мимоходом отметил, что для женщины в соку у нее под ночной рубашкой удивительно стройная фигура. Сама рубашка, не прикрывавшая даже колен, была выткана из чего-то тонкого и мягкого, тоже довольно странного для лесной бабы. — Кто в постояльцы просится, к тем я как к постояльцам и отношусь! И правду в глаза говорю, как привыкла! Не учи меня содержать трактир, потому как я в отличие от тебя эту профессию с молоком матери впитала.

— Жаль, — бросил Збрхл, — что она, пока ребенка сиськой кормила, столько огурцов, капусты и прочих овощей ела.

Какое-то время все тупо глядели на него. Наконец тишину нарушил удивленный голос Гензы:

— Так бабы же ничего другого есть не хотят, когда у них живот из-за дитятки растет. Ты забыл, как тебя Здренка за малосольными гоняла, когда тяжелой ходила?

Ротмистр покраснел. А может, побледнел — Дебрен, все еще мучимый термозрением, не был уверен.

— Не сравнивай Здренку с этой… — Збрхл удивил магуна, вовремя прикусив язык. — Моя Здренка сердцем и устами чистый мед источала, а не кислоту и яд, как некоторые! Что за паршивая местность, дерьмо и вонь! Если б не знать, что мы уже в Морвацком королевстве, я бы поклялся, что мне очередная языкастая бельничанка попалась! Нетопыри, потом какой-то клювастый летун, теперь эта баба проклятия на срам наводит! Что со здешней страной деется, Махрусе упаси?!

— Нетопыри? — Трактирщик снова сглотнул.

— Летун? — Хозяйка, слишком легко одетая для декабрьского мороза, обхватила себя за плечи.

— Грифон, — буркнул Дебрен, быстро глянув вниз, где тонули в снегу босые ноги женщины и на косточках приятно округлых лодыжек поблескивали одинаковые золотые цепочки. — Полосатый, с головой орла. Так мне кажется, — закончил он медленнее, заглядывая хозяйке в глаза. — Это вам о чем-нибудь говорит?

Она ответила не сразу.

— Если уж вас сюда принесло, так лезьте внутрь. Как бы там ни было, но это все еще трактир.

Выседел, вздохнув с видимым облегчением, приставил алебарду к стене, шире отворил дверь. Может, от этого стало чуть больше света, а может, просто зрение у Дебрена слегка прояснилось. Так или иначе, лишь теперь магуну удалось прочесть висящую над входом вывеску: «Где нет княжон невинных».

С крыльца дверь вела в уставленную столами комнату. По сравнению с холодом на дворе здесь было достаточно тепло, а побеленная печь слева и камелек справа обещали, что тепла будет еще больше, однако Дебрен направился на второй этаж. Осадный щит с лежащим на нем Гензой тащили втроем, так что сложностей не ожидалось. Трактир, хоть и старый, был построен с размахом — лестница широкая, рассчитанная на большое движение.

— Пустовато, — заметил Дебрен на повороте лестницы.

— Когда-то тут было шумно, — вздохнул Выседел. — Но с некоторых пор у нас эта… как ее, сучью мать… А — рецессия![4]

— Ну, это многое объясняет, — загудел идущий сзади, а потому скрытый под щитом Збрхл. — Ничто так сильно не мешает предпринимательству, как избыток набожности. В нашей профессии те же проблемы. У вас святоши гостей распугивают, а от нас требуют…

— Мэтр Выседел говорит о рецессии, а не о процессии, — прервал его Дебрен. — Ты бы снял кольчужный капюшон.

— Э, какой там мэтр… — Выседел погрустнел еще больше. — Еле-еле диплом получил, да и то, по правде сказать, заочно. — Он вздохнул. — Крепко нас эта рецессия придушила. Ни на что денег не хватает. Да и не уедешь никак.

— Так частенько случается с предпринимателями, — невесело пробурчал ротмистр. — Помню, как-то раз на целых три года какой-то мозговой мор на владык напал, и никто не воевал ни с кем. Начиная с барона и выше — сплошь одни, дерьмо и вонь, пацифисты. Так я чуть с голоду не подох. А наш единственный…

Он не договорил. Они вошли в мансарду, в непроглядную тьму. Дебрен ступал на ощупь, а перед его мысленным взором стояла белая от снега и бледная от обиды Ленда. По настойчивому требованию магуна она осталась у крыльца, в седле. Когда отвязывали щит, он подумал, что хозяйка составит ей компанию. И ошибся: Петунка Выседелова то ли замерзла, то ли застеснялась, что полуодета, — в любом случае скрылась за кухонной дверью, прежде чем он успел что-то сказать.

Чума и мор! Дебрен высматривал первые человеческие поселения, словно потерпевший кораблекрушение матрос — остров; ему казалось, что он ухватит свою удачу… Мечта сбылась, но теперь вместо мягкого блеска он увидит в глазах Ленды жесткость и холод.

— Я что-то должен был сказать… — Слишком темно, чтобы увидеть, морщит ли трактирщик лоб, но то, что он усиленно чешет кудлатую голову, помогая тем самым своей памяти, не вызывало сомнения. — Проклятие, на кончике языке вертится… Мне ведь только что Петунка… — Он перестал чесаться, нащупал засов. — Сюда, уважаемый господин. Думается, эта каморка будет в самый раз. Маленькая, уютная.

Дебрен, к которому на середине лестницы вернулось нормальное зрение, двинулся вперед — и ударился лбом о притолоку. Да так, что из глаз искры посыпались. Свой угол щита он не отпустил только потому, что остальные застряли, когда сворачивали в узкую дверь.

— А, вспомнил! — обрадовался Выседел. — Я должен был сказать, чтоб вы головы берегли. У нас трактир исторический, еще в ранневековье построен, а известно, что в те времена экономика развивалась медленно, да и люди были коротышки. Вот потому тут и низковато для современного человека, который порой вымахивает и в сажень с лишком. Вы, к примеру, госпо… ну, господин гражданский, должны быть повнимательнее.

— Господин магун, — представил Дебрена Збрхл. — Что это было? Гукнуло, как тараном по воротам… Генза? Уж не щит ли? Ты цел?

— Ага, — страдальчески подтвердил шитоносец. — Но я снова прошу, чтобы вы позволили мне ходить самому.

— Ну а коли он чародей, то и внимательным быть не надо, — еще больше обрадовался Выседел. — Я слышал, даже самый глупый чародей во тьме лучше филина видит.

— Замолкни, Генза! Ну так что там так гукнуло? Эй, господин трактирщик, не очередной ли это кусок исторического здания отвалился? Вы нам об истории не говорите, скажите лучше правду о техническом состоянии вашей постройки. Потому что, если она нам на головы свалится, то нассать мне на ее древнюю историчность. Я лучше на гумно спать пойду.

— Э-э-э… ну, чего вы, господин военный? Это такое крепкое здание, что страх сказать. Наверное, мыши… А что касается… поссать, так я как раз вспомнил, что Петунка просит на двор выходить. У нас нужник есть, удобный, аж страх берет. И ходить в него не страшно, потому как двор частоколом обнесен, никакое животное или другая тварь не притаится, чтобы того, кто по нужде пошел, цапнуть.

Дебрен, мысленно ругаясь на чем свет стоит, шаг за шагом втащил всю компанию в комнатку. К счастью, здесь было оконце, и слабый свет, отраженный от заснеженных деревьев, худо-бедно освещал помещение. Ему удалось уложить щит на постель, не опустившись в глазах хозяина до уровня глупейшего из самых глупых чародеев.

— Что вы о нужниках и нуждающихся в них толкуете? — поморщился Збрхл. — Я от обезвоживания падаю, а он мне нужники рекламирует… За что вам диплом дали? Вместо пива вы гостям о моче?.. Этому вас учат? А может, ты, Выседел, адреса перепутал и не в том цехе обучался?

— Да что вы, господин! У меня пергамент есть с печатью, на ней пивная кружка с вертелом и пучком соломы перекрещиваются, потому как и на оказания ночлежных услуг я тоже получил права… Но вообще-то верно, — вздохнул он, — и не знаю, что на меня нашло. Не иначе, как из-за этой вони. Мочой тут несет, или мне кажется? — Збрхл, откашлявшись, быстро выбрался в коридор, как бы давая Дебрену место у лежанки. — Моя Петунка — жуткая чистюля, наверное, поэтому. От мыла нюх обостряется: а она в мойню гоняет, да еще и два раза на неделе, а ежели на нее охота найдет, чтобы… — Он не докончил. — Э-э-э… так я уж…

— Хочу вас попросить, — мягко, но решительно прервал Дебрен, — чтобы вы обогрели эту комнату. И еще хотя бы одну. Но ту действительно как следует. Девица Брангго перемерзла, и ей необходима приличная комната.

— Девица? — Выседел вроде бы удивился.

— Гензу надо чем-то укрыть. Мы перекусили бы.

— И выпили, — быстро добавил Збрхл.

Выседел хотел что-то сказать, но явно не знал, с чего начать.

— Кстати, вы упоминали о мойне. У вас собственная?

— Э?.. А… конечно. Я ж говорил: исторический трактир был жутко приличный. Конечно, есть. Только…

— Может, позже. Моя… ученица, — Дебрен наконец решился, выбирая из нескольких вариантов, — ожидает в седле. Простите.

Хозяину вроде бы полегчало. Дебрен догадался о причине. И не рассчитывал на то, что вопрос о грузе если не свинца, то все же металла, долго останется без внимания. Он добился только отсрочки. Если госпожа Петунка не успела завершить туалет и вернуться в столовую.

Он спустился вниз и облегченно вздохнул. В сочащемся из камелька свете не блестели золотом ни тщательно расчесанные и взбитые волосы хозяйки, ни цепочки на ее изящных щиколотках. Он успел выскочить на крыльцо и захлопнуть за собой дверь. Петунка оставила катанок на подоконнике, поэтому он сразу же наткнулся на взгляд Ленды.

— Прости, княжна, — слабо улыбнулся Дебрен. — Но это позвоночник… Я не мог…

— Я ведь тебя просила, — сказала она тихо.

— Про?.. А, да. Не называть тебя так. Прости.

— О разговоре наедине.

Он спустился с крыльца, взялся за узду гнедого.

— Знаешь, о чем я хотела поговорить? — скорее утверждающе, чем вопросительно сказала она. Но и уверенности в ее словах тоже не было. Если б он поднял брови, она бы ему поверила. И почувствовала бы облегчение.

«Так сделай это! Ведь тебе ничего не стоит. Шишка, которая как раз начинала вырастать из-за недостатков ранневековой экономики, выше. Не заболит. Это так просто. Сделай это».

— Я знаю. — Он удержал взгляд на ее лице. Она удивила его: у нее не дрогнул ни один мускул. Она не начала вдруг рассматривать лапти, стены или небо.

Стало больно.

— Ты читал мысли или просто?.. — Ее голос сравнялся бесстрастностью с выражением лица, но, чтобы докончить, ей не хватило выдержки. Возможно, потому, что она была больна, ослабла и не могла сдержать дрожь.

— Когда-то я говорил тебе: читать в мыслях непорядочно, трудно и неприлично. — Он подумал и добавил: — А в отношении тебя я не хочу проявлять непорядочность.

— Странно понимают порядочность в районе Думайки. — Она уже не дрожала, но все равно укрылась за щитом язвительности. — Похоже, подвешивание женщин на деревьях там считается верхом любезности. Причем в лесах, богатых летучими, а значит, обитающими на деревьях чудовищами.

Он не сумел сдержать усмешки.

— Ну, чего дыбишься? — буркнула она. Попробовала отодвинуться подальше от стоящего у стремени Дебрена, но гнедой был утомлен и не хотел шевелиться.

— Я рад. — Она засопела, и это лучше слов говорило о том, что она думает об идиотах, находящих повод для радости в таких обстоятельствах. Дебрен намотал вожжи на коновязь, вернулся к левому стремени и пояснил: — Глаза у тебя становятся кошачьими.

— Не поняла? — Она была так удивлена, что не пыталась ничего сделать, хоть он поднял обе руки.

— Позлись перед зеркалом, тогда поймешь. А теперь пошли. Пока мы одни.

— Хочешь меня в каморке спрятать, чтобы хозяев не пугать? Весьма разумно. Но если ты такой умный, то надо было Збрхла прислать. У тебя же раны на загривке открываются, когда ты слишком толстых девок на спине таскаешь.

— На загривке? — Несколько мгновений оба недоуменно смотрели друг на друга, после чего Дебрен быстро сменил тему. — Ну, коли о Выседелах речь… Я сказал, что ты моя ученица.

— То есть… ведьма? Ну что ж, благодарю покорно. Хотя вряд ли они поверят. Один мой знакомый чароходец, не помню который, сказал, что старовата я для ведьмы.

— Ленда! — Он умоляюще взглянул на нее. Поздно. Ленда уже оседлала любимого конька и понеслась, получая горькое удовлетворение от собственных слов.

— Конечно, нет таких законов, которые нельзя было бы обойти. Мало ли, что баба старая и не годится для учебы? Если у нее есть другие козыри, то хрен с ней, бабе хуже, не мэтру. Что мешает дурную подучить, она ж серебром платит? Ах, прости. Такому, как ты, академически образованному, наверное, можно только золотом. Известны подобные случаи, хоть, признаюсь, чаще это касается престарелых мальчиков, которым тридцать стукнуло, а у них ни доспехов, ни монашеской рясы, да и для торгашества головы слабоваты. Ну, так их богатые папочки в чародейскую школу силой суют, чтобы они полными-то глупцами не выглядели, а отцу позволили в корчме дитятком ученым похвастаться.

— Ленда, может быть, мы…

— С девкой проблема потому сложнее, что от ведьмы требуется в два раза больше, чем от чародея. И даже такие простолюдинки, — она указала на дом, — знают, что, ежели девушку в учебу не отдать, когда у нее молочные зубы выпадать начинают, то она ничего не добьется. Тогда, видя престарелую ученицу, которая за мэтром книги и черного кота носит, люди начинают зубоскалить. И правильно делают, ибо она либо глупа, либо болезненно самолюбива, либо фантазерка, либо, что еще хуже, феминистка. Долго перечислять — и чем дальше, тем для девки хуже. А уж хуже всего для такой, которая кота и книги к убогому платьишку прижимает. Потому что спросят бывалые люди, чем же эта голодрань учителю-то платит? Тем, что портянки штопает?

— Ты сама видишь, — поймал он момент, когда Ленда замолкла, чтобы набрать воздуха, — не получится у нас на два слова-то в лес заскочить.

— А пошел ты…

— Не потому, что мне наши беседы не нравятся, просто после того, что было на мосту, я совсем дохлым хожу. Ни одному чародею ты портянок не штопала, вот тебе и кажется, что для магуна взять такую… — он замялся, — здоровую девку на руки, прохаживаться с ней по заснеженному бору и забавлять рассуждениями касательно равноправия — это все равно что раз плюнуть. Я тебя разочарую. Нам сплюнуть значительно легче.

— Ты хотел сказать «вульгарную».

— Я хотел сказать «крупную», — признался он. — Прости, я действительно не то слово подобрал. Так как — позволишь себя отнести?

— Сама дойду. — Морщась, она перенесла ногу над конской шеей. — У меня совести не хватает твою, как ты выразился, дохлость усугублять.

Дебрен сделал шаг вперед, положил руки ей на бедра.

— Прежде чем ты пнешь, — тихо проговорил он, не глядя вверх. — Тебе уже раз отрезали ногу — думаю, не потому, что медикам в голову такая фантазия взбрела. Так что не будь глупой козой, не брыкайся, а позволь тебе помочь. — Она глубоко вздохнула, но какая у нее при этом были мина, он поглядеть не решился. — Я буду обследовать Гензу, зондировать позвонки. Воспользуюсь случаем и осмотрю твои ноги. Обещаю, что, если не найду ничего плохого, больше носить тебя не стану.

Он ждал. Рук не убрал, но поскольку, кроме густо залатанных штанов, их разделял еще и металл, Ленда не сделала ничего, чтобы изменить такое положение.

— Извини! — Тон не был покорный, просто она говорила тихо, но все равно он невольно поднял голову. Извиняющаяся Ленда Брангго? Конечно, она прикинулась, будто не заметила его удивления. Это было легко: она смотрела куда-то вверх и в сторону. Наверняка не помышляла о том, чтобы ее профиль походил на те, что чеканят на монетах: гордые, властные и хмурые. Но именно таким он его видел. — Пожалуй, и со мной легкий беспалицевый шок случился. Голову тебе ерундой забиваю, когда речь идет о жизни. — Она слабо улыбнулась. — Насколько я тебя знаю, ты силой трактир занимать не собираешься? — Дебрен не ответил, пораженный тем, что она читает его мысли. — То есть или мы убедим хозяев угостить горстку голодранцев, или нам придется слать на морозе?

— Мы не…

— Конь Гензы захромал, а на моем княжеский знак. Никто его не купит. Так что же у нас из заменителей звонкой монеты остается? Арбалет Гензы? Латы ротмистра?

— Сама видишь. В худшем случае…

— Нет, Дебрен. В самом худшем-то я еще больше ослабею и помру у костра, из-за чего никому хуже не станет. Но я не допущу, чтобы по моей вине кто-либо лишился остатков надежды. Возможно, ты не знаешь, но у Збрхла это самый худший сезон в жизни. То, что он вез в шкатулке, должно было почти целиком пойти на выплату долгов. И на то, чтобы детям голод в глаза не заглянул, если отца в очередной поход из дома вытащат. Уже сейчас он из-за меня попал в беду, а ты еще хочешь, чтобы он без оружия остался. Тебя только то извиняет, что ты в армии не служил. А я — служила и знаю, какое дерьмовое жалованье получают те, кто в одних лаптях нанимается.

Он усмехнулся. Она вроде бы рассматривала края вывески, но как-то это почувствовала. Потому что обозлилась еще прежде, чем он заговорил.

— Я знал, — буркнул он. — Ты цапаешься с ним как кошка с собакой, а на самом деле…

— Ничего ты не знаешь, — фыркнула она.

— Там, на мосту…

— Ничего, — повторила она. — Ты не поверишь, но на том, другом, мосту через Вюрну, том, от штурма которого Збрхл медицинскими фокусами выкрутился, — так я там на собственном горбу одного куммонца тащила, так уж сложилось, что мне довелось в одном строю с язычниками против орденских стоять. Я как заразы этих желтых псов ненавижу. Насмотрелась на Сопредельи на их работу, наслушалась женского плача. Но под Вюрной мы как союзники смерти в глаза глядели, потому я как союзник себя и вела.

— Не ровняй Збрхла… Он пиво хлещет, не кумыс.

— И ясира не берет? Верно. Цивилизация — это цивилизация. Ясно дело, приятней, когда насилуемой восьмилетке дюжина насильников по-свойски морвацким пивом в лицо пышет, а не кобыльим молоком. А когда под конец забавы ножичком милостиво по горлу чиркнут, то это тоже лучше, чем веревку на шею накинуть и в языческие страны погнать.

Он немного переждал. Пока Ленда не взглянула вниз.

— Это второй вопрос, который я хотел затронуть. Что хозяева о переросшей ученице подумают, то пусть себе и думают. Ты переживешь. Но если ты начнешь им в глаза ядом брызгать, то мы в сугробах окажемся. Поэтому я хочу тебя покорнейше просить держать язык за зубами. — Она поразила его и тем, что не огрызнулась, и тем, что вертелась в седле. Это походило на кивки головой. Удивленный, он решил продолжить: — А… Збрхлу ты тоже кое-что простишь?

— Дебрен, ты, думается, догадался, что я из Бельницы. А если не ты сам, так тебе этот морвацкий бугай подсказал, потому что мы здесь друг друга за милю чуем, как волк и овца. Поэтому я могу тебе официально заявить, что мое определение хорошего морвака близко к старобельницкому, известному еще с языческих времен, — это такой, который корни снизу обгрызает. Но ты прав: я слишком много болтаю. Ну ладно… подставляйся.

Только когда она уже была у него на руках, когда он почувствовал крепкий, но и осторожный нажим девичьих рук на покалеченном затылке, Дебрен сообразил, что это впервые. Он чуть не упал от истощения, когда тащил ее к пограничным холмам, но еще ни разу не нес ее так, как мужчина носит женщину.

Внезапно у него закружилась голова — приятно, будто после вина. Плохо только, что случилось это на самом верху лестницы, там, где, потеряй он равновесие, это могло бы плохо кончиться.

Он покачнулся. Ленда отреагировала как и полагается солдату: выбросив вверх руку и ухватившись за первое, что могло дать опору. Судьбе захотелось, чтобы на крыльце над лестницей висело как раз то, что шинкари часто вещают в таком удачном месте, — вывеска.

Заскрипела цепь, Ленда, все еще пользуясь только левой рукой, подтянулась повыше, замерла. Дебрен, втиснув лицо ей в грудь, замер.

— Вот и повисла, — неожиданно захохотала она. — До чего ж из меня удачная иллюстрация к вывеске, а, Дебрен?

Она смеялась. Искренне.

— Княжна, — пробормотал он в покрытый снегом кафтан. — Да ты пьяна!

— Ну и что? Здесь можно. — Она приподнялась, грудь ее скользнула куда-то в район шишки, что-то ударило. Судя по звуку, кулак по доске вывески. — Читать не умеешь? Привыкли к…

Он попытался подхватить ее, но не успел. Что-то затрещало, Ленда повалилась ему на плечи, левая часть вывески с половиной левой цепи ударила его по руке, и прежде чем Дебрен понял, что происходит, оба лежали в груде досок и снега.

При этом он упал на Ленду. Раненую, больную, слишком измученную и слабую, чтобы как следует смягчить падение, поберечь позвоночник, покалеченные ноги…

Хохочущую?

— Дерьмо и вонь! Опять с вами что-то… — Збрхл запнулся, замер, держа руку на дверной ручке.

— Что здесь происходит? — сурово спросила Петунка Выседелова. Она ловко протиснулась мимо ротмистра, схватила раскачивающийся маятник болтающейся на одной цепи вывески, придержала. — Господин чародей или кто вы там в натуре? Вы можете объяснить?

Дебрен мог бы — но не сумел.

— А что тут объяснять? — К счастью, был еще Збрхл. — Видно же. Вывеска оборвалась. Цепь не смазываете, так что неудивительно. — Он захохотал. — Природа заговорила, хе-хе. Против нее не пойдешь. И чародей не удержится, что уж говорить о дурной цепи?

Дебрену удалось вытащить руку из-под хохочущей Ленды. Теперь можно было обернуться, оценить ущерб. Выбраться из широко расставленных бедер девушки он пока что не мог. Черт побери! Пусть она кровью зальется, соплячка пустоголовая. Хорошо хоть, что это не юбка, а просторные крестьянские…

И тут он увидел это.

Чума и мор… В недобрый час он об этом подумал. Ее действительно залила кровь. Как и каждый месяц.

— Мы могли бы вас обвинить. — Он нахально дернул головой, что редко повышает уровень симпатии, зато эффективно привлекает внимание. — Ваш дом — сущий убийца! Мы здесь всего несколько бусинок, а уже три несчастных случая!

— Так, может, слишком долго задержались? — проворчала хозяйка. Она была в голубом, удивительно элегантном платье и туфлях на высоких каблучках, какие редко можно увидеть за пределами дворцов и ратуш. С волосами она не успела ничего сделать, но, возможно, именно поэтому выглядела одновременно достойно, элегантно и — случай совершенно невероятный для престарелой трактирщицы — притягательно.

Неудивительно, что Збрхл прежде всего отворил ей дверь, а теперь, бессовестно используя возможность, пялился сзади, водя взглядом по стройной фигурке.

— Изгоняешь нас, сестра? — Ленда слегка посерьезнела, но зубами сверкала по-прежнему.

— Сестра? — Светловолосая насмешливо подняла брови. — Деточке кажется, что она попала в филиал монастыря? Где за гостеприимство расплачиваются молитвами? Ну что ж, сожалею, но наша «Невинка» — всего-навсего простой светский трактир. Доброе слово здесь на еду и выпивку не обменивают.

— А на крышу над головой? — Дебрен высвободил другую руку, но не встал. Приятно было ощущать бедра Ленды, однако им руководствовало не это. — Комнаты стоят пустые. Вы ничего не потеряете, позволив переночевать жертвам нападения.

— Йежин выболтал? — вздохнула она. — Ничего в делах не смыслит, как, к примеру, наш петушок Шаламайка. Хоть бы таким же твердым бывал…

Збрхл осклабился. Совсем неинтеллигентно.

— Петушок? Вы имеете в виду твердость?..

Он умышленно осекся. Петунка не смутилась. Просто усмехнулась. Ехидно.

— Не ту, о которой вы подумали. Этого-то Йежину хватает. — Збрхл, ухмыляясь столь же глупо, сколь и фальшиво, внезапно заинтересовался свисающей почти до земли вывеской. — Я трактирщица еще по бабкам-прабабкам, и у меня такое правило: даром никого под крышу не впускать.

— Даже зимой? — Ленда, продолжая улыбаться, правда, теперь уже не столь приветливо, начала подниматься. — Даже людей, которых ограбило чудовище? Ох, сестра… Скверно это.

Дебрен вскочил первым — и чтобы помочь ей, и чтобы заслонить. Пока она сидела в седле, пятно на внутренней стороне штанины видно не было. А теперь — да.

— Конечно, скверно. — Трактирщица прищурилась, ответив не очень-то сердечным взглядом. — Но уж таковы мы, простые смертные.

— В отличие… — Ленда сознательно не договорила.

— От вас, колдунов, — пожала плечами Петунка. — Которые так легко наколдовывают серебро, что его у них при себе никогда в наличии не бывает, чтобы при необходимости расплатиться. Знаю я. Тут то и дело задерживаются всякие лозоходцы и прочие чародеи, направляющиеся к Золотому Откосу. И каждый, стоит завести разговор об оплате, начинает изворачиваться: мол, серебра из дома не прихватил, потому как зачем же хребет ломать, если едешь на знаменитые золотые копи?

— Мы не едем, — заверил Збрхл.

— А мне-то какое дело, куда вы едете? Но так как некоторые такие едут, у меня возникло вполне обоснованное подозрение в вашей платежеспособности. Точнее — захотите ли вы расплачиваться. Потому что совершенно-то неплатежеспособного мага, пусть он даже всеми святыми станет клясться, я еще не встречала. Если такого как следует потрясти, денежка непременно отыщется.

— А ты смелая, — заметила Ленда. — Потрясти чародея, ну-ну… А может, ты, сестра, сама чарами подрабатываешь?

— Может, и подрабатываю. Мое дело, не ваше. Разве что вы из Инквизиции. А все на это смахивает.

— Можно спросить — почему? — Дебрен, не забывая заслонять собой Ленду, двинулся к двери.

— А хоть бы и потому, что у них мода на бритые головы. И еще потому, что они большие любители женщин брить. Официально говорят, что дьявол якобы любит в космах прятаться. Неофициальная версия имеет двоякий характер: во-первых, обработка молоденьких девок им удовольствие доставляет, а во-вторых, настоящие ведьмы крепко изловчились, частенько из тюрьмы сбегают, и пока они с бритой головой ходят, их легче вылавливать.

Дебрен подумал, что от излишка водки Ленда перестала отслеживать капюшон. Или просто-напросто хозяйка домыслила остальное, заметив отсутствие бровей и ресниц.

— Так ты, сестра, приняла меня за беглую чародейку? — Ленду, о диво, подозрение развеселило. — И что бы мне здесь делать в обществе дознавателя Дебрена?

Петунка вошла в комнату. Дверь оставила открытой, и они последовали за ней.

— Провоцировать. Или… приманкой служить.

Что-то странное было в ее взгляде. Ленда остановилась, попыталась прочесть по глазам, что бродит в покрытой пушистым золотом голове. Дебрен взял ее под локоть, посадил за стол. Рядом с камельком, где было теплее, да и свет шел сзади. Шевельнулся раз-другой, надеясь, что никто ничего не заметит.

— То есть… для других ведьм? — заинтересовался ротмистр. Кольчужный капюшон он снял уже раньше, теперь освободился от бригантины,[5] скинув латы на стол. Благостно улыбаясь, прижал пальцы к печи. — Не знал я, что ведьмы — бабофилки. Потому как, думаю, не цеховая солидарность их к товаркам толкает, когда вокруг инквизиторы крутятся, э?

— Свободные женщины, — сказала не слишком быстро и не слишком громко Ленда, — держатся вместе. Вероятно, потому, что таких трудно найти.

Дебрен грел руки у камелька и раздумывал, зачем здесь поддерживают огонь. Посетителей в трактире не было, а печь была.

— Правда. — Петунка, как и Ленда, обращалась вроде бы ко всем, но так же, как и Ленда, всматривалась исключительно в одного человека. Дебрен, слегка развеселившийся, подумал, что в замечании ротмистра относительно моноженской любви есть что-то дельное. Глядя со стороны на этих двух, можно было подумать…

— Йежинок! — крикнула не очень громко и как бы смущенно хозяйка, отворачиваясь и направляясь к запыленной стойке бара. — Пора Птенца кормить! Знаешь чем!

Было тихо. Дебрен насыщался теплом, слушал удары капель по деревянному полу. Воду поставлял тающий на полукожушке Ленды снег. Полукожушок был без рукавов и с дырами в районе левой лопатки. Збрхл, если верить его похвальбе, заработал эту одежку, угодив дракленцу-разведчику на расстоянии в четверть мили на полном скаку прямо в сердце. Относительно аллюра Дебрен сомневался, но касательно сердца — нет: на шкуре остались бурые подтеки.

Он подумал, что хорошо бы снять эту дрянь с Ленды. А потом, продолжая мысль, снять вонючие лохмотья, взять одну из лежащих перед камельком шкур, укутать дрожащую наготу мягкой, чистой шерстью, согреть теплом от горящих поленьев и тем, другим, которое так и рвется наружу от собственного…

— Хорошо, Петунка. Хорошо. Уже иду… милая.

Дебрен вдруг понял, зачем нужны эти шкуры перед камельком. В голосе трактирщика было что-то странное.

Надо прореагировать. Он почувствовал, что происходит нечто необычное. А необычность требует как минимум внимания. Даже такая. Хорошая. Прихватывающая горло болезненной и сладостной спазмой.

Он не сделал ничего. Смотрел на Ленду, небрежно сидящую, широко поставив на стол локти, слишком утомленную для чего-либо, кроме самого сидения. И на хозяйку, стоящую за стойкой перед пустыми, покрытыми паутиной полками. Петунка после недолгого поиска выловила из-за кувшинов кусок грязной тряпицы. Когда вела ею по стойке, в воздухе закружилась пыль.

Дебрен обратил внимание, что тряпку она держит левой рукой.

— Петух у вас есть, птенцы тоже, — потер руки Збрхл, — так, может, и парочка яичек найдется? Если уж, госпожа Петунка, вы мужа в курятник посылаете, так, может, он несколько штук прихватит? Скажем, дюжину? Ленда больна, потому и не ест, а Дебрен, вероятно, живот чарами подкармливает, но у меня-то уж кишки… — Он осекся, увидев входящего трактирщика. Когда заговорил, голос его звучал уже немного иначе. — Это что же, господин Выседел? Вы что, уши в мойне не домыли? Жена велела птенцов кормить, а не убивать. А если даже и убивать, так не из такого же огромного арбалета. Он почти моему ровня, а я из своего того долбаного грифона уложил бы, ежели б он на нас напал. От курицы у вас мало что останется. Немного помета и пера на насесте.

Дебрен заметил, что Збрхл то и дело поглядывает на стол, на бердыш и пояс с тесаком. К счастью, Йежин был далеко и не совершил глупости. Ленда тоже. И Дебрен. Возможно, потому, что у обоих была картинка поинтересней на стойке.

— Не глупи, медвежонок, — тихо сказала Петунка. — Глаза у тебя добрые, а мне не хотелось бы тебя обижать. Даже если ты к прохвосту в услужение нанялся.

— Не нанялся, — сказал Дебрен. Он встал, скрестил на груди руки, улыбнулся, поглядел трактирщице в глаза. — Это кудабейка? Я правильно понял?

— Правильно. — По лбу у нее стекал пот, но она вполне уверенно держала в обеих руках оружие. — И перестань таращиться, бабопалец. Потому что это настоящий музер. Он хоть и маленький, но сила поражения у него чертовская…

Выседел, сжимая под мышкой приклад заряженного солидным болтом арбалета, поспешил подойти к жене. В отличие от нее он выглядел типичным призывным воякой, мечтающим только об одном: бросить оружие в кусты и убраться подальше от чужой войны.

— Не знаю, — сказал Збрхл, — что тебе в пальцах Дебрена не нравится, прелестная Петунка. Возможно, они немного тонковаты, но в чародейском ремесле ловкая рука…

— Она имеет в виду сожжение, — разъяснил ему Дебрен. — Конкретно — бабопаление. Дескать, я из Инквизиции.

Збрхл немного подумал. Потом захохотал.

— Он — монах? Если б не то, что от такого заявления у меня язык колом встал, как у каждого нормального мужика кое-что встает при виде тех… ну, мы все время об языке говорим, — быстро подчеркнул он. — Да, так, значит, если бы не вышеупомянутое обстоятельство, я сказал бы, что тебе совершенно недостает женственности. Той… хм-м-м… которая проявляется в наблюдательности. Такая решительная женщина должна бы заметить, что мэтр Дебрен делал барышне Ленде на крыльце. И… э-э-э… при каких, я бы так сказал, частях тела.

Дебрен почувствовал, что краснеет.

— Из-за надписи на вывеске, — указала на дверь хозяйка, — сюда то и дело попадают такие, как ты, лысуля. Ошибочные выводы делают из неоднозначного названия. Так что я насмотрелась всякого. Особенно потому, что со времен золотой лихорадки у Золотого Откоса небольшой монастырь остался, который часто навещают духовные лица. Слишком часто для такого скромного места. А если инспектор появится, то по странной случайности с ассистенткой-монашенкой, или паломницей, или обращенной распутницей… Я не говорю, что духовенство составляет большинство среди тех, которые требуют двухместные комнаты, а о том, что «Невинка» сейчас в стороне стоит и хочешь не хочешь, а скрытность обеспечивает, поэтому здесь супружескую верность значительно чаще нарушают, чем в многолюдных местах. А если даже и не нарушают, то настойчиво выпытывают о возможности нарушить. Я же сказала: название многих в заблуждение вводило. Приезжает такой и с порога орет: «А ну подай мне какую-нибудь княжну, только не сильно невинную, потому как с наличными у меня туго!»

— Сложновато, — согласился Дебрен, который как раз о сложностях сейчас мог говорить много и красноречиво. — А не лучше ли название изменить? Ну, разве что вам втихую такая ситуация нравится. Гость если уж заберется в глушь, так есть и ночевать должен, хоть прислуги не видно и не слышно. И это, — глянул он на отставленную в угол алебарду, — объясняло бы обилие оружия, привычное в типичном трактире. Разочарованного гостя надо как то…

— Господин Дебрен! — возмутился Выседел. — Я — дипломированный свободный художник, а не какой-то шлюховод.

— Шлюховод? — переспросила Ленда.

— По-морвацки, — просветил ее Збрхл, — это тот, кто шлюхами руководит. Как воевода, скажем, воинами. Как там твоя девственная баронесса-то говорила? — Он наморщил лоб, глядя на Дебрена. — Бельфонс? Нет, погоди… адольф?

Ленда пошевелилась, тоже впервые после того, как кудабейка появилась из тайничка под стойкой. Рискнула обернуться, глянуть Дебрену в лицо.

— Отложите кудабейку, прекрасная госпожа. — Магун дружелюбно улыбнулся Петунке. — Это подделка. Фирма «Музер» слишком высоко себя ставит, чтобы кудабейки изготовлять. Это оружие не подпадает ни под одну конвенцию, за одно только владение им низкорожденных вешают. Отец Отцов его проклял. А подделки отличаются тем, что порой сами любят стрелять. Я знал одного уотовца,[6] которому заткнутая за пояс кудабейка отстрелила…

— …то, что я тебе сейчас отстрелю, — спокойно сказала трактирщица. — Если окажется, что наш грифон на тебя не случайно напал — а что-то мне сдается, случайностью тут не пахнет. Умом-то он не богат, но миссионер что надо.

— Миссионер? — удивился Збрхл. — Вы хотите сказать, что он неверных в истинную веру обращает?

— Я хотела сказать, — ответила трактирщица, — что его генетически изменили. Конкретно — его отец Доморец из Старогрода, который зачал Пискляка с павлинихой. Павлинихи умом не блещут, вот и сынок не очень удался, но в чувстве миссии ему не откажешь. Не случалось, чтобы он на Королевском тракте на посторонних людей нападал.

— На нас напал, — нахмурился Збрхл. — И с сумой пустил, разбойник клювастый. Сундук монет, шлем, конь… Если это ваш знакомец, госпожа Петунка, то готовьтесь к концу знакомства. Потому что, клянусь, я шага отсюда не сделаю, пока уродину не прикончу и имущества своего не верну.

— Из окна стрелять будешь? — съязвила Ленда.

— Я имел в виду район, — просопел ротмистр. — А поскольку это безлюдье, то я, пожалуй, превращу трактир в боевую базу. Не бойтесь, — гордо дунул он в усы, — не с такими справлялся. Не бахвалясь, мы с этим вот Дебреном на дракона Полыхача ходили, известнейшего из теперешних. В подробности вдаваться не могу, но то, что я живым вернулся, говорит само за себя.

— Вы приехали, — медленно проговорила Петунка, — охотиться на грифона?

— Нет, — выручил ротмистра Дебрен. — Княжон невинных или распутных тоже не ищем. Да и ведьм, кстати, тоже.

— А она? — Хозяйка указала на Ленду. — Хочешь меня убедить, что вас связывают нормальные отношения? Что-то мне ее лицо нормальным не кажется. Да и спина, до крови истертая. Да-да, я заметила. При моей профессии надо сразу все замечать, потому как всякие разные сюда наезжают. Порой у меня всего мгновение остается, чтобы решить, чем клиента встретить: хлебом или арбалетом. А поскольку я и любви всякой странной нагляделась, то не позволю обмануть себя тем, что ты целуешь ее в такие места. Ничего из этого не следует. Потому что если б ты любил, то сначала кровью бы занялся, а уж потом, возможно, целованием. Девке чистое белье нужно, бадья с горячей водой, а не то, чтобы ей портки, и без того мокрые, обслюнявливали.

— Вы, конечно, не поверите, — криво усмехнулся Дебрен, — но я именно о мойне прежде всего хотел вас просить.

— Как же, так я и поверила.

— Но, Петунка… — заговорил Выседел. — Он ведь и вправду мойни требовал. И чтобы девице Брангго комнату как следует нагреть, потому что она слабеет. Я ему верю.

— Ты всем веришь. — Это прозвучало мягко, но в голосе чувствовалась горечь. — Тем, помнишь, тоже небо готов был подарить. И что? Они девушку благовониями окропили, шнурок одним концом к ноге, другим — к колышку, а сами в кусты, подкарауливать с арбалетами и святой водой, пока Пискляк прилетит.

— Тут кто-то с приманкой охотился? — тихо спросил Збрхл.

— А тебя это удивляет? — презрительно бросила она. — Ты ж на драконов ходил! Знаешь, как это делается! — Он отвел глаза. — Ага, вижу, что знаешь! Вот и хорошо.

Она немного постояла, успокаивая дыхание. Грудь у нее была пышная, поэтому Збрхл выдержал недолго и снова поднял глаза.

— Я не приманка, сестра, — наконец сжалилась над спутниками Ленда.

— Та тоже толком не знала, какая судьба ее ждет.

— Пискляк полакомился? — нахмурил брови Дебрен. — Не слыхал я, чтобы грифоны…

— И хорошо, что не слыхал, — прервала Петунка. — Ему девичья невинность нужна не больше, чем мне. К тому же это не дракон, покрытый чешуей, а обычный кот. Правда, большой, крылатый, но кот. Его слишком легко убить, чтобы он средь бела дня на вооруженных людей кидался. Только ваши дружки об этом не знали. Партачи сраные! А уж как хвалились, как бахвалились! Давай лучшего пива, хозяйка, и мяса, да побольше! Потому как мы прибыли высвободить вас из многовековой неволи! Халтурщики чертовы… Знаешь, что они сделали? — послала она Ленде злой взгляд. — Напоили девицу какой-то дрянью. Дескать, лучше привлекать будет. Я шепнула ей, чтобы она украдкой вылила… да где там… Молодая была, наивная… Добровольно пошла. А эти сукины сыны, и верно, феромонов девушке в мед долили, а поскольку драться-то им не шибко хотелось, так они еще и яда добавили. С замедленным действием. — Она глянула на застывшее лицо магуна, потом повернулась к Ленде. — Пискляк, конечно, не появился. Они днем вышли, днем вернулись, а он днем только в крайнем случае нападает. Девушка… Я пыталась ее спасти. Травы для прочистки желудка, бальзамы, которые после лечения Вацлава остались… Добилась только того, что бедняга до первых петухов мучилась. А самое глупое, что они ее до последнего момента убеждали, будто все это от той брусники, которую она в засаде ела. Боялись, скоты, проклятия умирающей, поэтому все время кто-нибудь из них рядом с ней сидел и беспрерывно о той бруснике говорил.

Збрхл незаметно начертал знак колеса.[7]

— Вы сказали о многовековом рабстве. — Дебрен, не таясь, вынул палочку из висящей на поясе сумочки и убрал руку за спину. — И об отце Пискляка. Значит ли это, что грифоны давно уже так… забавляются?

Петунка не выстрелила. Кудабейки славились — точнее, не славились — большим разбросом сечки, что порой объясняло такую беспечность. У трубы, заменяющей желоб, используемый в арбалетах, был большой калибр, а значит, она вмещала большое количество картечи. Возможно, это и стало причиной нерешительности трактирщицы. А может, она слишком долго глядела ему в глаза.

— Ты и верно не знаешь? — Он покачал головой. — Поклянись святым знаком. — Дебрен осенил себя знаком колеса. — Ну что ж, если ты действительно инквизитор, то наверняка не управишься. — Она вздохнула. — Да что там, ладно. Ты не похож на глупого. А умный сразу увидит, какая из меня колдунья. Йежин, принеси самое большое Священное Колесо, какое в доме найдется.

Выседел отложил арбалет, сделал два шага, остановился.

— Сейчас, Петунка… Оставить тебя одну?

— Йежиночек, дорогой, — нетерпеливо бросила она, однако за нетерпением чувствовались несметные запасы терпения, — делай, что тебе сказано. Видишь? — Она подняла кудабейки. — Две. На каждого по одной. Хватит. Они это знают и…

— А надо бы и меня посчитать, — донесся сверху беспечный голос.

Все, как по уговору, подняли головы и некоторое время с изумлением всматривались в поглядывающего с лестницы Гензу. Он стоял, опершись локтями о перила, и явно слушал уже давно. С висящим на спине щитом, в новомодных коротких кальсонах, едва прикрывающих колени, он выглядел странно. Оружия при нем не было. Возможно, поэтому Петунка не начала с того, что запустила в него сечкой из кудабейки. Дебрен, который принялся было вытаскивать палочку из-за спины, застыл на месте.

Хозяйка его не разочаровала.

— А для тебя у меня есть арбалет, — ударила она прикладом трубы по оружию мужа. — Он сильный, тебе никакой щит не поможет.

— Бригантину я не снял, — похлопал себя по покрытой броней груди Генза.

— Это арбалет на грифонов, — не сдавалась хозяйка. — Пробьет и щит, и латы. Ты меня не испугаешь. Ни броней, ни тем более наготой. Я понимаю намеки, но плюю на это. Живой ты меня не возьмешь, а что сделаешь с трупом — так это уж меня мало…

Збрхл, которому из-за печи было плохо видно, неожиданно прыгнул на середину комнаты. Петунка вздрогнула, но и на этот раз не стала стрелять. Вероятно, потому, что ярость ротмистра была явно направлена наверх.

— Генза, ах ты собачий хвост! Без штанов? Намекаешь на госпожу Петунку? Дерьмо и вонь, кто тебе вообще позволил из кровати вылезать?

— Законы природы, — спокойно пояснил кнехт. — А также явный приказ госпожи трактирщицы. Меня нужда приперла, а поскольку здесь можно только в нужнике…

— Без порток по трактиру бегаешь? Но в бригантине и со щитом?! Парень, тебя не иначе как в голову контузило, а не в позвоночник. К тому же крепко.

— Так я ж самого начала говорил, что у меня все в порядке, — пожал плечами Генза. — Но поскольку ты уперся… Приказ есть приказ, не мне сомневаться в его разумности. Вот я и лежал, как кретин. Без порток, потому что на лежанке, и со щитом, потому что мэтр Дебрен запретил мне его от спины отнимать.

— А латы? — Збрхл был слишком зол, чтобы забивать себе голову логикой.

— Тихо! — Петунка потеряла терпение. — Не о том речь. Речь о том, что с тремя я так же справлюсь, как и с двумя. Из чего ясно следует, — повернулась она к растерявшемуся вконец мужу, — что ты можешь идти за Колесом. За тем, которое нам купцы из Гензы в виде благодарности… — Она перевела взгляд на Дебрена. — Предупреждаю: это ценнейшая святыня. Я говорю о Колесе. Оно от той телеги, которая вместе с шестью другими во время первого Кольцового Похода добралась до реки Йонд. Более того, не только вброд ее перешла при захвате плацдарма, но и была при ее обороне в пух и прах разбита машинами, иначе говоря, погибла наиблагороднейшей смертью. Щепки стали ценными реликвиями, а наше Колесо — ценнейшей, ибо кроме того, что оно омыто священным потоком, так при обстреле еще потеряло одну спицу из шести. Пожалуй, трудно найти более священную святыню.

— Трудно, — согласился Дебрен. — Просто диво, что гензейцы отдали вам такую реликвию.

— Потому что Петунка Пискляка от них отогнала, — похвалился Выседел. — С купцами уже дело паршиво было. Грифон одному коню башку оторвал, другому — ногу, люди из-под телег слабо и совершенно неубедительно палашами оборонялись… Все закончилось бы скверно, если б не моя супруга. Схватила метлу, прыгнула…

— Однако все же… — буркнула Ленда. — И чего ради надо было ломаться, сестра? Дебрен тоже чародей, я — прогрессивная женщина, а Збрхл аполитичен, как всякий военный. Никто из нас ничего против ведьм не имеет.

— Не на метле, — вывела ее из заблуждения Петунка, — а с метлой. Может, это и слишком тонкое различие, но меня уже дважды сжигать хотели, поэтому я была бы вам благодарна, если б вы факты не перевирали.

— Не очень-то разумно, — заметил Дебрен, — с метлой на грифона. Летать или размахивать — в любом случае неразумно.

— Махрусе… — Збрхл вглядывался в золотоволосую с миной убогого святоши, случайно получившего пятиспичным колесом, уцелевшим во время бойни при Йонде. — На такую бестию… со шваброй в изящных ручках…

— Хрен чертов, — занервничала Петунка. — Ты наконец пойдешь, Йежин? А вы меня перестаньте заговаривать! У меня раздельное, господин Дебрен. — Она одарила его неприятной улыбкой. — Не думайте, что я не вижу, как вы рукой около задницы знаки разные выписываете. А ты, Ленда, отодвинься. Потому как если этот тип нож вытащит, так я могу тебя сечками отравленными задеть. У меня есть противоядие, но ты мне не слишком нравишься, и могут возникнуть сложности.

— Идите, — обратился к трактирщику Дебрен, вынимая руку из-за спины и показывая палочку. — Это не нож.

— Я не идиотка, Дебрен. Прекрасно знаю, что палочка. А точнее — скверная имитация. Будь она настоящей, а ты — настоящим чародеем, мы совсем бы иначе…

— Стереотипы, сестра, — вздохнула Ленда. — Я тоже иначе себе чародеев представляла. Кстати, а чего это ты, Дебрен, все время себе задницу чешешь? В присутствии дам неприлично даже палочкой. Стыдно!

— Отстань, — буркнул он. — Я колдую, черт побери. Я предупреждал, что, если начну тебя на руках носить, у меня раны откроются.

— Там? — Она резко поднялась, схватила его за локоть, повернула. — Дьявольщина! Все штаны у тебя… Это все тот нетопырь? Почему ты молчишь, дурень? У него на зубах мог быть яд! Или другая пакость!

— Яд? — забеспокоился Збрхл. Движение его рук, встретившихся пониже спины, было более чем красноречиво.

— И ты, мишутка? — Петунка колебалась между недоверием и весельем. — Тебя тоже нетопырь в зад цапнул? Удивительный это должен был быть бой.

— Снимай штаны, — потребовала Ленда, подталкивая магуна к столу. — Если это сразу же не очистить…

— Да-да, — подхватил Збрхл не очень быстро, но зато двигаясь явно в сторону стойки. — Каждое мгновение дорого. Ты займись любимым, а я… Госпожа Петунка? Можно рассчитывать на вашу помощь? Вас здесь только две… женщины, так что…

— Разве что меня причислить, — напомнил Генза.

— Он не был ядовитым. — Дебрен, немного напуганный, вырвался у девушки из рук. — Я проверил.

— Но кровь у тебя идет, — упиралась Ленда.

— У тебя тоже. — Петунка погрозила ротмистру кудабейкой, показала, чтобы он возвращался. — Подойди сюда, голубушка, я посмотрю. Что-то мне подумалось, уже не отуманили ли тебя чем-нибудь. Ты странно себя ведешь.

— Ты ранена?! — Збрхл наконец заметил то, что Дебрен пытался скрыть. — Дерьмо и вонь! Соплячка перемудрившая! И ничего не говоришь?! Он тебя задел, подлюга? Дебрен, не стой столбом! С ранами на животе шутки плохи!

Ленда беззвучно выругалась. Потом опустилась на лавку, уперлась лбом в руки. Скрыть лицо она не пыталась, скорее — избегала взглядов.

— Хозяин! — Дебрен позвал трактирщика, вкатывающего огромное колесо от обозной телеги. — Дайте его сюда. — Прежде чем Петунка успела прореагировать, он положил руку на ржавый обод. — Клянусь Богом и всем, что мне дорого, что я госпоже Петунке лживого слова не сказал и никогда не скажу под страхом вечного проклятия, аминь. — Он вместе с Выседелом отодвинул колесо и подошел к стойке. — А теперь, милая госпожа, займись Лендой. У нас есть лошадь и серебряный шарик, так что об оплате не беспокойся. На мойню, клочок корпии и толику сердечности должно хватить.

На клепсидре[8] было девять, когда Дебрен спустился в столовую и, вздохнув, упал на скамью. Ротмистр, не спрашивая, подсунул ему кубок. Кроме кубков, на столе стоял небольшой бочонок и большая тарелка с кашей, шкварками и двумя ложками. Каша остыла. С мойней было явно не меньше возни, чем с позвоночником Гензы.

— Вы побледнели, — заметил Йежин. — С ним так плохо?

Дебрен осушил кубок, попутно отметив, что пиво прекрасное, верленское.

— Два ребра треснули и синяк размером с тарелку. Ну и пришлось его усыпить. Пациент из него плохой. Надо проводить зондирование на расслабленных мышцах, а этот как заколотил ногами, так чуть кровать не развалил. — Он взглянул на трактирщика. — Кровать тоже историческая у вас. Коротковата для нынешнего поколения.

— Насрать мне на эту кровать, — проворчал Збрхл. — О Гензе говори. Снизу было слышно, какая тяжелая операция. Не крути, а гони жуткую правду-матку прямо в глаза.

— Слышно было? — вздохнул чародей. — Я думал…

— Стукнуло так, что я аж подпрыгнул, — подтвердил Выседел. — Выпрямляемый хребет такой гул дает или, может, усыпление?

— Глупый ты, Йежин, — опередил Дебрена Збрхл. — Усыпляют молотом, обернутым кожей, звук получается совсем другой. И вообще, если бы Дебрен обычной дубинкой воспользовался, то сначала надел бы на голову пациенту капалин, и ты как бы гонг услышал бы. У Гензы башка сама по себе здорово крепкая, но ежели шлем под рукой, то зачем рисковать.

— Молотом по голове? — поморщился Дебрен. — Я его заклинанием усыпил. А звук… Сожалею, господин Выседел, но я плохо силу рассчитал. Дрова мокрые. Пришлось быстренько что-нибудь в печь подбросить, ну я и… бросил туда табурет.

— Ой, — огорчился трактирщик. — Исторический.

— Я отработаю, — пообещал Дебрен, — Генза с неделю полежит. Ленду я тоже не хотел бы отпускать с кровати раньше, чем… не дури, Збрхл, подожди, пока я докончу. Из сказанного следует, что мы тут немного…

— А кто хочет-то? — проигнорировал призыв ротмистр, наливая себе очередную порцию пива. — Девка — прям репа, только зубами грызть да сок лизать. А когда у нее волосы отрастут, то, может, и красивой станет. Так чего уж. Нечего оправдываться. Да и атмосфера в этом трактире какая-то особенная. Не иначе как из-за твоей супруги, Йежин. Ее тепло и привлекательность, ее остроумие и… — Вообще-то Дебрен, а не занятый кашей хозяин, бросил на него удивленный взгляд. Ротмистр одумался. — Значит, хотел я сказать, что госпожа Петунка такое шутливое название придумала, что человек прямо против воли в романтизм впадает.

— Э?..

— Ну, я о тех «невинных княжнах»… Согласись, звучит пикантно.

— Пи… как?

— Островато. С перчиком, — подсказал Дебрен.

— Ага, — понял Йежин. — Что правда, то правда. Поперчило нам жизнь, а кое-кому так приперчило, что он гробовой доской накрылся. Большую цену пришлось заплатить за тот клок черных волос, который избраннику послали в… Что с вами, господин магун?

Збрхл, не задавая глупых вопросов, хлопнул Дебрена между лопатками. И только потом объяснил:

— В каше жира мало. Если жир зерен не склеит, то так все может кончиться. Подавишься и даже помрешь. Слышал я, что именно поэтому смертность среди бедняков выше, чем среди зажиточных..

— Оно, конечно, так, — вздохнул трактирщик. — Суховата каша, бедновата. Тощий был Шаламайка.

— Это Шаламайка? — Збрхл пригляделся к немногочисленным шкваркам. — Петуха в кашу пустили? Своеобразная кухня. Твоя теща откуда была? Может, из Марималя? Там петухов очень уважают, так, наверное, и в кашу…

— Теща была здешняя, невинная. Ну, значит, в «Невинке» родившаяся, — добавил трактирщик, видя нарисовавшееся на лице Збрхла удивление. — Потому что вообще-то… ну, известно: теща. Ну и варила по-нашему. Только у нас здесь невозможно нормальный набор блюд выдержать. Из-за этих засранцев грифонов никогда не знаешь, что удастся в горшок положить. И радуешься, если вообще найдется хоть что-нибудь съестное. Да и горшок тоже.

— Горшок? — Дебрен продолжал кашлять, приходя в чувство после постной каши, поэтому ротмистр взял на себя бремя ведения беседы. — Неужто так скверно дела идут?

— Да уж, хуже некуда. Но с горшками-то, по правде, немного другая история. Летуны, понимаете ли, крадут или разбивают, Вывесишь на заборе, как в приличном доме, а тут прилетит паршивец, шасть — и куча черепков!

— Грифон? — прохрипел Дебрен.

— Грифон порой тоже. Хотя этот если уж явится, то ползабора сразу… Но в основном-то его помощники-ночники. То есть нетопыри. Ну и еще попугай.

— У вашего грифона есть юрист? — возмутился Збрхл. — Ну и паршивец трахнутый! Он мне сразу не понравился!

— Шуткуете, господин ротмистр… — Выседел заморгал. — Это как же так? У чудовища? Юрист?

— На Малом Чиряке… — Збрхл словил предостерегающий взгляд Дебрена и прикусил язык. — Ну ладно… Так говоришь, летуны противогоршковую войну ведут. Ну что ж, они в лесу живут, неудивительно. Но то, что грифону не совестно на дурные горшки нападать… Ну и метлы бояться… Хорошо Петунка сказала: чересчур-то умным его не назовешь.

— Потому что его павлиниха родила, — напомнил Йежин. — Но относительно метлы и горшков — не так. Он, понимаете ли, моей Петунки не трогает.

— И слава Богу, — быстро сказал Збрхл, украдкой постучав по столу. — Хотя, по правде, это лишь явное проявление глупости. Такую женщину да не трогать! Просто удивительно, что тупица о какое-нибудь дерево не убился.

— Относительно черных волос… — неуверенно начал Дебрен. Но на него не обратили внимания.

— Еще не родился такой, который бы мою Петунку взял и сыгнорировал! — возмутился трактирщик. — Золото, не баба! — Збрхл охотно поддакнул. Йежин успокоился, набрал каши. — Секрет в том, что «Невинка» из рода в род по кудели переходит. Женщины, стало быть, наследуют. Поэтому женщинам здесь проще до естественной смерти дожить, чем мужчинам. Свекра, к примеру, старый грифон Доморец из Старогрода, отец Пискляка, распорол от бороды до яиц, когда тот с телеги слезал, на которой его со свадьбы привезли. Поэтому я не обижаюсь на покойницу тещу: мало какая женщина не озлобится, если в день свадьбы вдовой останется. И вдобавок девицей.

— Э-э-э… погоди, Йежин, что-то я запутался…

— А чего тут путаться-то? Если тебя грифон когтями от горла до промежности распорет, так вряд ли ты станешь о жене думать, даже молоденькой и еще не оконфу… ну, это, не тронутой, значит.

— Господин Йежин, то, что вы о волосах говорили…

— Ага! — Збрхл снова ухватил нить. — Значит, до постели дело не дошло? Ну что ж, грустно, конечно, но у каждого щита две стороны. На такую вдовушку охотник скорее найдется. Особливо, прости, Йежин, среди простолюдья. В замках-то на такие мелочи не шибко внимание обращают, но крестьянство, как в ранневековье, невинность очень высоко ценит. Предрассудки долго живут. Догадываюсь, что вдовица быстро утешителя нашла. То есть другого мужа.

— Ну… — Выседел оглянулся через плечо на дверь. — Только не говорите Петунке, что я вам сказал. Она гордая.

— Так не рассказывай, — воспользовался случаем Дебрен. — Вернемся к черным…

— Теща замуж больше не вышла, — сообщил Выседел конфиденциальным полушепотом. — Что и неудивительно, потому как была она типичной ведьмой и сварливой бабой. Да и красоты тускловатой как бы.

— Ага. Значит, тещ… — Збрхл осекся. Некоторое время всматривался в хозяина непонимающим взглядом, в котором постепенно стал проявляться злой блеск. Дебрен предусмотрительно отставил кубок. — Погоди, Йежин… Разве ты не сказал?.. Ты отдаешь себе отчет в том, что назвал свою женщину очень некрасиво?

— Что она, дескать, выродок? — вздохнул Выседел. — Конечно, отдаю. Она сама так себя в минуты горечи называет.

— Такое и с самыми что ни на есть порядочными случается, — успокоил обоих Дебрен. — Закроем эту печальную тему и поговорим…

— А мне кажется, — не обратил внимания на его слова Збрхл, — что Петунка никакая не выродок, а просто по-другому рожденное дитя.

— Э?.. — Выседелу такое понятие было явно недоступно.

— Ну, понимаешь: рожденное законными супругами, только не совсем в типичный для остальных новорожденных срок. К примеру, чуточку раньше. Скажем, через месяц после брачной ночи.

— Или шестнадцать месяцев, — уточнил Дебрен. — После кончины мужа, разумеется. Один знакомый юрист излагал мне, скрашивая скуку плавания, что в особо развитых странах никакого вывода не делают из того факта, что жена родила ребенка, когда от мужа только голенький скелет остался. Со вторым ребенком хуже, но первый послепохоронный может вполне законно считаться переношенным в материнском чреве. Рекорд составляет семь лет и семь месяцев. Многовато, конечно, но сочетание этих цифр дало Вендерку неоспоримые аргументы. Дело в том, что две семерки гарантируют ребенку счастье, причем родители, заботясь о счастливой судьбе потомка, могли так его зачать, чтобы он не спешил рождаться.

— А… ага! — понял трактирщик. — Значит, согрешение является законным, но только один раз?

— И при хорошем юристе.

Выседел вздохнул. Схватил кубок, подставил под кран бочонка, однако тут же быстро убрал.

— Что, Петунка пить не дает? — догадался Збрхл. — Нет идеальных жен. Ну а коли уж речь зашла об этом Гремке, трахнутом попугае, то скажу тебе, Йежин, что, если б ты захотел получить развод, у тебя есть прекрасный аргумент. Тот же Вендерк представлял корчмаря, который хотел сменить старую жену на молодую. Ну, они вписали в иск, что она ему запрещает пить. А известно: непьющий шинкарь угрожает безопасности клиента. Потому что, если, к примеру, бочки перепутает и щелока в кубок плеснет? Или, допустим, водки? Так слегка подвыпивший клиент может разницы не заметить, с разгону кварту этого как бы пива в глотку вольет, и готов чебурахнуться. Ну и корчмарь, представь себе, дело выиграл. Да еще и заработал на этом, потому что у него обороты поднялись. Приходили другие мужья, совета просили… Я ничего тебе не предлагаю, но если ты ищешь способа оживить дело…

— Збрхл шутит, — на всякий случай заверил Дебрен. И напрасно: походило на то, что хозяин пропускает мимо ушей все более очевидные сигналы.

— Петунка пиво как таковое пить разрешает, — торопливо глянул Йежин на бочонок. — Только то, которое сама сварила или купленное.

— А какое еще бывает? — удивился Збрхл. Потом спросил слегка обеспокоенно: — Наколдованное? Ты хочешь сказать, что она все же… на той метле… время от времени?..

— Нет, — вздохнул Выседел. — Это было бы хорошо. Я помнил бы, какой вкус у пива. А так… Покупать нам не на что, а собственное не из чего варить. После того как Пискляк убил у нас последнюю лошадь, я мотыгой поле копаю, а известно: на мотыжном хозяйстве пива не наваришь. Хорошо хоть с голоду не помираем.

— Ага. — Збрхл наполнил кубок. — Значит, это только для гостей? Похвально, что ты так о семье заботишься. Но раз уж я этот бочонок купил, может, с нами напьешься?

— Купил? — Дебрен оценил размеры бочонка.

— В долг взял. Под залог золота из того сундука, который у меня грифон украл.

— Догадываюсь, что договор ты заключал не с госпожой Петункой.

— Э-э-э… Она как раз вышла. В мойню, с Лендой. Не мог же я помешать. — Збрхл осекся, наморщил лоб. — А знаешь, пожалуй, ты прав. Порядочность требует того, чтобы и хозяйку спросить. — Он начал подниматься с лавки. — Пойду в оконце постучу. У вас, надеюсь, есть оконце в мойне? Или хотя бы щель большая, через которую можно было бы?..

— Сядь, — холодно бросил Дебрен. В голосе у него было что-то такое, что заставило ротмистра быстро вернуться на лавку.

— Окон нет, — сказал Йежин. — А из отверстий у нашей мойни есть только одна выломанная доска… Погоди, посчитаю… двести два года тому назад.

— Двести лет мойня стоит? С дырой? — Збрхл снова начал подниматься. — Так дыра, наверное, увеличилась и… ну, угрожает безопасности. Однако пройдусь. Вдруг, не приведи Господь, что-нибудь снова начнет валиться, пригодятся поблизости сильные мужские руки, которые могут Петунку…

— Сядь, — буркнул магун. Збрхл, неприятно удивленный, сел и послал через стол вопросительный взгляд. Дебрен добавил мягче: — Не дело серьезному ротмистру крутиться около дыр, которые молокососы с известной целью проделали.

Збрхл скрыл смущение за фальшивой улыбкой.

— А ты, Йежин, — повернулся чародей к трактирщику, — мог бы дыру залатать. Двести лет — большой срок. Не говори, что некогда было.

— Не латал ни я, ни все до меня, потому что она историческая и когда-нибудь еще может «Невинке» доход принести.

— Предпочитаю не спрашивать, каким образом. Только предупреждаю: если ты таким манером с Ленды зарабатывать начнешь, то можешь нарваться на крепкое нравоучение.

— Ну что вы, господин Дебрен! Я не об этом… Конечно, я подумывал, чтобы небольшую плату брать за наблюдение. Но наблюдение самой дыры, а не через нее. Потому что эта дыра гораздо интереснее тех, которые… То есть она — как бы историческая. Оставшаяся после действий народного героя, патриота и большого человека. Который собственной рукой доску выломал.

— Уж лучше помолчи, — буркнул Збрхл. — По ту сторону гор и без того над морваками смеются, мол, весь патриотизм у них в пивопитии и поедании кнедликов проявляется. Если еще пройдет слух, что мы считаем героями тех, кто на подглядках за бабами зарабатывает, то и совсем…

— Но я же о королевиче Претокаре говорю! Вы ж не скажете, что он патриотом не был! А кто Смойеед опустошил? Кто на Лелонию напал, спалив тридцать шесть городов и бесчисленное множество деревень? Кто с кесарем до самой Бооталии дошел и трофеев на тысяче телег привез?

— Постой… Ты хочешь сказать, что эту доску… великий Претокар?.. Тот самый, которого его же собственная жена из-за чрезмерной сдержанности монахом называла?

— Он самый. Только когда еще неженатым был. Более или менее, значит.

— Более или менее? Более или менее можно быть девицей, такие случаи известны. Но неженатый? Знаешь что, Йежин? Пожалуй, я понимаю, почему тебе жена в пиве отказывает. Потому что ты и на трезвую голову чушь порешь.

— Я? Чушь? Я же ясно на все вопросы отвечаю! Что вы хотите знать? Ну, слушаю!

— Что должны были означать твои слова о черных волосах, — опередил ротмистра Дебрен. — Ты сказал, что за это многие поплатились жизнью…

— И что тут общего с великим Претокаром? — возмутился Збрхл. — Воистину, если мы будем так с темы на тему прыгать, то Йежин нам ничего хорошего сказать не успеет.

— Ну как же, что общего? — удивился Йежин. — Ведь именно ж ему княжна тот клок волос послала. Не один, разумеется. Бельничане — голодранцы, но она-то как-никак княжна была. А поскольку хотела хитрым фортелем сердце королевича завоевать, то и запихала ему эти лохмы… не угадаете куда.

— В подушку? — пробормотал немного растерявшийся Дебрен. Его одарили удивленными взглядами.

— В подушку? — недоверчиво повторил Йежин. — Что вам в голову взбрело? Какой нормальный человек волосы в подушки кладет и возможному мужу шлет?

— Никакой.

Все трое повернулись. И все трое застыли.

В дверях во двор стояли две Петунки. Обе золотоволосые — правда, та, что слева, позолотистее. Обе высокие, стройные — правда, та, что слева, повыше. Обе в синих платьях, причем настолько куцых, что у обеих видны были стройные икры и покрасневшие босые ступни, на которых быстро таял мелкий снежок. Обе синеглазые, с чуточку длинноватыми прямыми носами и чуточку выпученными верхними губами, требующими, казалось, чтобы их целовали. Обе по-своему прелестные, если человек предпочитал женщин, завоевывающих мужские сердца не телячьим взглядом. Наконец, обе зарумянившиеся, как и пристало человеку, возвращающемуся из мойни.

— Ле… Ленда? — У Дебрена пересохло в горле.

— Это парик. — Она подняла руку, провела пальцами по переливчатому золоту. Слишком быстро. Он тут же понял почему. «Я некрасива, — говорила она, — не смотри так, перестань, пока не начал, потому что потом придет разочарование, и ты покалечишь меня, ранишь… Прекрати».

— А если кому-то что-то привиделось, — предостерегающе бросила обладательница менее золотых, зато собственных волос, — то пусть сдержит себя холодной купелью, а не…

— Сестра… — шепнула Ленда. — Прошу тебя.

Какое-то время снова стояла тишина. Збрхл и Выседел не последовали примеру Дебрена и с немым восхищением насыщали взор изумительным зрелищем. Точнее, его правой, той, что пониже, и менее румяной стороной.

— И что вы пялитесь? — наконец поинтересовалась правая сторона. — Лучше освободите место за столом. Я выпила бы… Погодите-ка! Йежин! Это что за бочонок?!

— Господина Збрхла, — быстро проговорил слегка побледневший трактирщик. — А я — ни капли, клянусь. Только кашу…

Петунка несколько мгновений постояла, нахмурив брови, потом улыбнулась и ласково кивнула:

— Ага. Ну, так будь добр, сбегай в погреб и принеси мне чего-нибудь холодного. Да, и туфли принеси, ладно?

Хозяина как ветром сдуло. Збрхл радостно вскочил, подвигал лавку туда-сюда, словно рыцарь кресло перед дамой. Излишне — потому что Петунке все равно приходилось переносить ноги через лавку поверху.

— Не смотрите так, — ухмыльнулась она себе под нос, не очень, однако, спеша преодолеть препятствие и спрятать ноги под стол. — Не то я покраснею.

— Не… не может быть, — пробормотал он. — Такую кожу никак не создать… Вы румяна для купанья использовали?

— Березовые ветки, воду, камни и мыло. Серое. — Дебрен почувствовал, что она с легким сожалением проговорила это сухим, немного насмешливым тоном, долженствующим опустить мужчин на землю. — Как всегда в мойне. Лучше б ты Ленде помог, мишка. Ноги у нее чудовищно исполосованы.

— Ленда? — Дебрен был уже на полпути к девушке, стоящей в дверях. — Я же предлагал: отнесу тебя.

— Может, я не прыгаю, — жестом остановила она его, двигаясь вполне нормальным шагом, — но ходить могу. Я тебе уже говорила: на мне раны, как на собаке…

— Практика творит чудеса, — бросила Петунка, не слишком дружелюбно глядя на Дебрена. — Ленда мне все объяснила, поэтому будем считать, что это не твоя работа, но… Мог бы поспешить. Знаешь, о чем я.

Дебрен знал. В общих чертах. Видел тоже, почему лицо Ленды горит таким румянцем.

Они уселись на одной лавке, хоть и не рядом. Збрхл не слишком придвинулся к хозяйке, полагая, что так удобнее при каждой возможности поглядывать вниз на ее босые ступни. Дебрен мгновенно его понял: он и сам посматривал под стол при каждой оказии. Только интересовала его не трактирщица.

— Налей ученице, Дебрен. А ты, Ленда, бери ложку и ешь. Господин Збрхл, у вас что-то под стол упало? Или вид оголенного тела портит вам аппетит? Если да, простите. Башмакам в мойне пар вредит, вот мы и пошли босыми.