Где восходят звезды

«Где восходят звезды»

Сборник историй фэнтези и фантастики

Перевод: Kuromiya Ren

Тони Пи «Дух вина»

В городе Чанша династии Сун в Китае…

Хорошенько поспать перед проверкой? Это было логично.

Наплевать на сон и посетить снова «Четыре книги и пять классиков»? Похвальное благоразумие.

Но убежать на рынок?

Это было чистым безумием.

Не знаю, лихорадка или искушение заманили моего названного брата в свинарник, что они звали таверной. Шеньмин должен был сдать экзамен, как и я. Экзамены префектуры проводили раз в три года. Провал, и мы не сможем сдать экзамены в столице в следующем году. Провал, и наши мечты разобьются, как фарфор о камень.

К моему недовольству, Шеньмин сидел в обществе троих тучных мужчин, столик перед ними был полон тарелок с личи, жаренными каштанами и жареной уткой, он поднял высоко свою миску и налил вина в жирный рот. Половина напитка пролилась на лицо, но он допил, смеясь, и вытер рукавом жидкую бороду.

— Больше вина, Старик, — невнятно провопил он.

В другой части людной комнаты Старик кивнул, как толстый голубь, и отправил жену с заданием. Я надеялся, что он не ждал выгоды от Шеньмина сегодня. Пока что названный брат был бедным, как я, и не мог позволить себе лишнего. У меня не было денег, чтобы покрыть его расходы, но, может, я мог воззвать к его разуму. Вздохнув, я пошел сквозь толпу посетителей к брату.

Я поприветствовал его, сжав в ладони кулак.

— Добрый первый брат, нам пора, — взмолился я. — Завтра утром экзамены…

Шеньмин едва взглянул на меня. Посмотрев пустыми глазами, он откусил кусок личи и сплюнул кожицу мне под ноги.

— Кто ты такой?

Я покраснел.

— Руолинь, конечно! — как он мог не узнать меня? Мы были неразлучны с десяти лет, творили шалости, сколько я помнил. Мы поклялись, сожгли контракт, что признавал наше братство перед небесами, выпили вино, смешанное с нашей кровью.

— Это твой брат? — пробормотал Шеньмин, я не понимал его. Сколько он выпил?

Я схватил брата за плечи.

— Шеньмин, соберись!

— Он не знает тебя, друг, — товарищ Шеньмина с длинным лицом ткнул меня утиной ножкой в лицо. — Это ясно, как родинка у тебя на носу.

Я подавил желание прикрыть нос, сжаться от взглядов из-за столиков. Головы склонились и слушали нас, игроки бормотали ставки, ударю я первым или нет. Я закатал правый рукав и показал пословицу на предплечье. Зелеными чернилами значилось: «люби вино как жизнь».

— Он меня знает. Откуда тогда у него такая же тату на той же руке? — в ночь перед взрослой жизнью мы были так пьяны, что проснулись не просто с похмельем. Мы не помнили, почему выбрали эту фразу, кто из нас ее предложил, но мы посмеялись и сделали ее своим знаком связи.

Шеньмин криво улыбнулся, поднял руку, чтобы сдвинулся рукав, и доказал мои слова.

— Люби вино как жизнь! — проревел он и шлепнул по столу. — Вот так радость. Я решил, что ты мне нравишься, Руолинь. Присоединяйся!

Один из его товарищей, тучный, нахмурился.

— Ты и за него заплатишь?

Шеньмин платил? Даже если бы мы с ним сложили свои деньги, мы не смогли бы все это оплатить.

— Плачу? Забудь об этом, — Шеньмин нашел в складках одежды мешочек. Он высыпал неспешно содержимое на стол. Выпала пара медных монет.

— Айя, — завопил хозяин. — Кто платит за съеденное?

Друг Шеньмина с длинным лицом встал, возвышаясь над нами.

— Не мы. Этот гад сказал, что все оплатит.

Шеньмин спокойно пил из пиалы.

— Разделим счет, Лошадиная морда. Что за проблема?

Жаль, я не зажал Шеньмину рот рукой.

Тот сжал кулаки.

— Как ты меня назвал?

— Ты слышал, — ответил Шеньмин невнятно. — И вы, Бычий зад и Свин, должны заплатить свою долю.

От оскорблений мужчины вскочили на ноги, но я удивил их, упав на колени и склонив голову. Я бы бросил кого угодно получать за слова, но не первого брата.

— Почтенные господа, я, незначительный, прошу простить первого брата за его бездумные слова, — жалобно сказал я. Я не винил Шеньмина за такое описание, но знал, что свои мысли озвучивать не стоило. — Стоит ему выпить вина, он не в себе. Прошу, это была пьяная шутка. Я оплачу как-нибудь то, что он должен.

Лошадиная морда схватил одеяние кулаком и поднял меня на ноги.

— Лучше бы тебе не врать.

— Ты не будешь так делать, — плюнул Шеньмин. — Они едят, они и платят.

— Видите, как он глупеет от вина? — сказал я. — Шеньмин, нужно заплатить и идти. Мы пропустим экзамен!

Шеньмин снова плюнул.

— Кому есть дело до экзаменов, когда вино зовет нас? Выпей со мной, Руолинь.

Я не мог поверить его словам.

— Ты забыл обещание? Когда твой отец заболел, ты клялся, что он увидит тебя на службе, увидит, как ты прославляешь семью. Он выздоровел, но ты должен выполнить обещанное богам, первый брат.

Шеньмин не слушал меня, посмотрел на пиалу.

— Пусто. Свин, налей еще!

Свин скривился, его кулак полетел в лицо Шеньмина.

Чудом удар не попал. В ступоре Шеньмин отклонился на стуле и упал с грохотом. Он быстро поднялся на ноги и огляделся в смятении.

— Не туда поставил миску.

Лошадиная морда взревел и бросил меня рукой на другой стол, испугав клиентов. Схватив стул, он бросил им в Шеньмина, но брат, чудом, покачнулся так, что стул пролетел мимо его уха.

Я скатился со стола, клиенты поспешили к стене, чтобы избежать драки. Бычий зад прыгнул в гущу боя, но Шеньмин все еще не замечал опасность. Свин преградил путь, Лошадиная морда пытался избить моего брата. Но Шеньмин был пьяным и раскачивался, избегая ударов, что могли сломать его челюсть. Он скользнул между ног Лошадиной морды и выпрямился перед женой хозяина, забрал у нее кувшин вина.

Я не верил глазам. То, что я принял за удачу, было хорошо скрытым умением. Это был стиль пьяного боя? Откуда Шеньмин его знал?

Умные клиенты давно убежали, а остальные хотя бы прикрылись.

— Вместе, — крикнул Лошадиная морда, они бросились на Шеньмина. Лошадиная морда бил высоко, Свин — низко, а Бычий зад — сзади. Их общие усилия были не напрасными. Шеньмин не мог избежать всех сразу. Они старались удержать моего брата, а тот отбивался с силой, кувшин вина, что он бросил в пылу боя, подкатился к моим ногам.

— Мое вино! — Шеньмин потянулся ко мне, пока нападавшие толкнули его на пол.

Я поднял кувшин, не зная, что с ним делать. Вежливость не сработала, и я не любил жестокость. Но спасти Шеньмина…

— Люби вино как жизнь, — прокричал Шеньмин.

Казалось, небо и земля перевернулись, бросили меня в чудесное вино. Я должен был пить, иначе утонул бы.

Призрак вина прошел сквозь меня, согрел, наполнил. Как дух, он носил мою кожу, будто шелк. Я был во власти прихотей призрака, он поднял кувшин вина и прижал к моим губам. Дух украл мой голос и заговорил чуть невнятно:

— А-а-а-ах, наконец-то.

Шеньмин потемнел.

— Нет, не трогай Руолиня! Ты не можешь оставить нас?

О, теперь он меня узнавал.

Я пытался позвать его, но слова звучали в голове, как в пустой чаше.

Дух скривился моим лицом.

— Не кричи.

Мужчины ощутили, что Шеньмин ослабел.

— Держите его. У него не будет лица, — сказал Конь Быку и Свину. Он отпустил и стал закатывать рукава.

Я, точнее мы, подошел, шатаясь, и ударил кувшином по голове Коня. Боров обмяк и упал на Шеньмина, но гость в моем теле переживал лишь, что кувшин треснул, поднял его, чтобы ручеек рисового вина тек в наш рот.

Шеньмин оказался под весом Коня, Бык и Свин отпустили его и схватили нас, но наши колени ослабели, и мы упали на задницу. Бык бился лучше, попытался ударить нас, но дух оттолкнул нас от пола и отшатнулся. Удары Быка не попадали.

Я уловил гадкий запах поверх запаха вина.

«Осторожно», — закричал я в голове.

Дух услышал и пригнулся от удара сзади, повернулся к вонючему Свину и брызнул вином изо рта в глаза толстяка. Ослепший Свин махал руками, но мы лишь отошли в сторону и ударили его.

Бык взревел, схватил стул и замахнулся на нас, ранил бы нас, но кто-то поймал его за ногу. Шеньмин как-то выбрался из-под Коня и уронил Быка! Мы послали летящего Быка в Свина. Они упали вместе без сознания.

«Кто ты?» — закричал я на духа.

Мы улыбнулись, заняли позу, ладони словно сжимали сосуды с вином.

— Кто я?

Я — жажда и развязанный язык,

Я — побег от бед, быстрый друг, быстрый гнев,

Я — глупец, что поет грустные песни,

Я — Дух вина, Бог пьяного кулака:

Я — Ю Шень!

Стоило нам сказать это, в таверне стало тихо. Те, кто мог, убежали. Только Шеньмин осмелился говорить с нами.

— Ю Шень, пощади Руолиня, — взмолился он, звуча пьяно. — Мне плевать на экзамен, но он должен его сдать. Он дойдет до экзаменов во дворце, я знаю.

«Спасибо, первый брат», — пытался сказать я, но рот не слушался.

Дух услышал меня.

— Меня нужно благодарить. Жизнь бюрократа хуже смерти! Знаешь наслаждения жизни? Цвета в небе, вино на земле, красные фонари, зеленые духи, — Ю Шень связал две пословицы.

«Это мимолетные радости, что ведут лишь к стыду! — кричал я. — Когда мы с Шеньмином станем докторами букв, мы прославим наши семьи».

Хозяин собирал осколки кувшина и бамбука, скуля, а потом закричал:

— Смотрите, что вы сделали с моей таверной, идиоты! Вон!

Ю Шень моргнул и осмотрел ущерб.

— Ох, похоже, мы устроили бардак, — мы склонились над Быком, обыскали его и рассмеялись, когда нашли мешочек, полный монет. Мы бросили его хозяину. — Это должно все покрыть, Старик.

— Экзамены… — возразил Шеньмин.

— Забудь, — сказал Ю Шень. Он закинул руку на Шеньмина, давил ему на плечи. — Найди нам другое место, где можно пить всю ночь! — мы пошли к двери с Шеньмином.

— Прости, второй брат, я хотел успокоить нервы, а не это, — сказал виновато Шеньмин. — Ты должен написать экзамен. Если будет шанс, беги.

Мы шли, шатаясь, по дороге к другому заведению, но вести о драке добрались туда быстрее, и нас прогнали на пороге. Ю Шень пожал плечами и пошел дальше, но нам отказывали везде. Дух начинал злиться.

— Ю Шень, попробуй тот, что с клеткой снаружи, — сказал Шеньмин. — Это соперники Старика Тао.

«Послушай его, — сказал я. — Нужно уйти из виду, пока не пришла стража города».

Хоть и пьяный, Ю Шень послушался. Мы вошли в новый ресторан, потный хозяин ухмыльнулся нам.

— Почетные гости! Ешьте, пейте… только не бейте мое заведение, как Тао.

— И не думали, — Ю Шень ущипнул хозяина за щеку. — Вы — сама щедрость, господин.

— Спасибо? — мужчина повел нас по полупустому заведению к столу под лестницей. Как и обещал, он приносил вино, и мы пили. Но не Шеньмин.

— Ты должен. Вдвоем выпивать лучше, чем одному! — сказал Ю Шень и рассмеялся.

Шеньмин отказывался. Даже когда Ю Шень прижал чашку к его губам, Шеньмин сжал их и отвернулся с отвращением. Ю Шень оскалился.

— Не пойдет. Люби вино как жизнь!

Я ощутил, как дух покинул мое тело. Но я не успел обрадоваться, голова заболела, я ощутил жуткую усталость. Мир все кружился, но мыслить я смог яснее.

Шеньмин закрыл глаза и стал пить, словно его мучила жажда.

Я понял, что это был мой шанс на побег, но как я мог бросить Шеньмина, хоть он и просил? Пять лет назад мы бы пили дальше. Но победы армии Сунн на севере вернули стабильность провинции, позволили Академии открыться на годы раньше. Мы решили посвятить себя учебе и сделать жизни стоящими. Я не мог его бросить.

Но дух держал нас в плену веселья ради. Я понял логику желания Шеньмина, чтобы я сбежал: один из нас сдаст экзамены, и это будет лучше, чем если не сдаст никто. Я не хотел бросать его, но не мог тратить его благородную жертву напрасно.

Я опустился на четвереньки и пошел к выходу. Я добрался до порога, когда услышал голос Шеньмина:

— Руолинь, друг, рано уходить. Пора петь! — он снова прокричал пословицу, Дух вина вернулся в меня, привел меня к Шеньмину, которого тошнило тем, что он выпил.

Ночь шла, Ю Шень менялся между нами, заставлял нас пить, кричать песни. Дух бросал меня, я пытался убежать, они говорили слова и делали меня куклой Ю Шеня.

Мы с Шеньмином остались одни в ресторане, хозяин дремал в углу, пытался следить за нами. Ю Шень рассказывал через Шеньмина, как при жизни его изгнали из монастыря за пьянство.

А потом я услышал вдали выстрел пушки.

Три выстрела были в утро экзамена. Первый будил кандидатов задолго до рассвета. Мы с Шеньмином должны были собирать кисти, чернила, повторять классику, а не пить до смерти в таверне. Через час пушка выстрелит снова, созывая кандидатов к вратам экзаменационного зала. На третий выстрел двери откроют. Даже если мы успеем туда, как мы протрезвеем, чтобы написать сочинения?

Время еще было. Я с трудом думал, но, может, если я пойму, что такое Ю Шень, я вырвусь на свободу.

Ходили слухи о духах с тех пор, как генерал Юэ Фэй вернулся из мертвых восемнадцать лет назад. Варвары забрали у нашей империи северные земли, и Юэ Фэй, герой, боролся за наше. Никто не был верным, как он. Но министр Цинь Хи, был шпионом варваров, обвинил генерала в измене. После казни дух Юэ Фэя не мог упокоиться. Он захватил одного из верных людей и раскрыл измену Цинь Хи, до этого дня вел армию Сун против варваров. Его звали генералом духов, ведь он вел других духов воевать, так говорили. Было много рассказов об одержимости призраком, странных силах, но кто знал, кому можно было верить.

Я сомневался, что Ю Шень служил Генералу духов, но вдруг они были связаны? Я должен был узнать больше о Духе вина. Была другая подходящая пословица: «Чашка вина рассеивает жалобы». Я налил себе и Шеньмину немного вина.

— Выпей.

Ю Шень моргнул.

— Одумался?

Я кивнул.

— Ты прав, вино лучше в обществе друзей. Что привело тебя в Чаншу?

— Это Чанша? — сказали они. — Почему место зовется длинный песок?

— Из-за острова апельсинов на реке Сянь, тут. Он длинный и из песка.

Ю Шень рассмеялся и шлепнул меня по спине.

— Логично, но что за провинция? Я знаю, что прибыл на север, когда Шеньмин позвал.

— Хунан. Так ты не воевал с Генералом духов?

Они фыркнули.

— Войну я не люблю, если ты не заметил. Но жить, пить и… кстати, куда можно отойти…

Хозяин уловил эту фразу и резко проснулся:

— Снаружи!

— Спасибо, — сказал Ю Шень. Они встали, пошатнулись. — Помоги, Руолинь.

Я поблагодарил хозяина. С закрытым сосудом вина под левой рукой, поддерживая их правой, я покинул ресторан и пошел к деревьям у реки. Ночной воздух прочищал голову.

— Шеньмин вызвал тебя? — спросил я, мы вышли в переулок. — Как?

— Наверное, бормотал слова с тату, — сказал Ю Шень. — Ему очень нужно было выпить. Я ощущал это издалека. И я хотел новый сосуд, а кого нашел? Двоих!

Повезло нам. Но Ю Шень подсказал мне, и я бы уловил это раньше, если бы не был пьян. Татуировки на наших руках.

Генерал Юэ Фэй был символом верности. По легенде его мать сделала на его спине тату со словами «верно служить стране». Солдаты, что поклонялись герою и бились под его руководством, носили те же слова. Традиция настигла и нас, но с другими словами на тату на нашем теле. Пословица на мне и Шеньмине сделала нас уязвимыми перед магией Ю Шеня!

Они замерли перед рощей бамбука.

— Жди здесь.

— Конечно, — в этот раз я не убегу.

Они ушли в тени для своих дел, а я решал головоломку. Что было ключом к силе Ю Шеня?

Я понял: его имя. Он был Духом вина, но вино звучало бы «цзю», не «ю». Он звал бы себя Цзю Шень. Почему нет?

«Ю» в его имени могло быть Петухом, десятым знаком зодиака. Его изображение напоминало сосуд вина, иероглиф был связан со словами «пир», «пьяный».

И только черты, похожие на три капли воды, делали его словом для «вина».

Могли ли духи привязываться к особым идеям, захватывать тех, на ком были их символы?

Я подумал, разорвет ли хватку Ю Шеня на мне испорченная татуировка? У меня не было ножа, и я не доверял себе после вина. Я прислонился к бамбуку. Должен быть выход!

Журчание реки Сянь напомнило о мифе о ней. Когда император Шун умер на реке, две его жены плакали кровью, бросились в реку и утонули. С тех пор супруги были богинями этого региона.

Река.

Слезы.

Вода.

Если Дух вина заставлял меня пить, мог ли я призвать Духа воды отрезвить меня?

Это могло сработать. Вино требовало два иероглифа «ю» и «шуй», те три капли воды. Но был ли такой дух? Придет ли он, если я позову? Поможет ли?

Я не знал ответов, но должен был попробовать. Я повторил пословицу шепотом, но думал о воде. Свежая прохладная вода, капли дождя на языке, очищающая река. Я молил, чтобы Дух воды услышал мой зов, ведь нужда моя была сильной.

Рот перестал повторять фразу, новый дух заполнил меня, убрал из тела все опьянение. В отличие от Ю Шеня, чье присутствие согревало живот, Шуй Шень остужала и вернула меня в чувство.

— Я услышала зов, незнакомец, — сказала она моим голосом.

«Я из младшего поколения, и я приветствую тебя, благородная Шуй Шень. Но я молю тебя вести себя пьяно, пока я объясняю, — сказал я. — Меня зовут Руолинь, мы с братом — невольные сосуды духа по имени Ю Шень».

— Ах, — ответила она. — Дух вина, как он решил. Я знаю его по репутации. Он свободный дух.

Шаги сообщили, что Шеньмин и Ю Шень вернулись.

«Пусть думает, что ты — это я, — взмолился я. Нам нужно было отвлекать Ю Шеня, пока я объяснял ситуацию Шуй Шень. — Предложи ему вина».

— Старый дух! — позвала она их моим голосом. — Выпьешь?

— К чему вопрос? — они забрали кувшин, вскрыли его и сели в позу лотоса, чтобы наслаждаться вином.

«Спасибо», — сказал я.

«Я слушаю».

Мы сделали вид, что слушаем, как Ю Шень поет зайцу на луне, пока говорили в моем разуме. Я рассказал ей быстро о катастрофах ночи: экзаменах, драке и Ю Шене.

«Я навеки в долгу за то, что ты привела меня в чувство, но ты сможешь помочь Шеньмину? — спросил я. — Хоть первая пушка прозвучала, мы еще можем сдать экзамены, если избавимся от Ю Шеня».

«Ты много просишь у чужака, Руолинь, — ответила Шуй Шень. — Почему я должна помочь тебе?».

«Прости, — сказал я. — Я считал, что Вода благородна, пока Вино — низко. Даже если ты нам не поможешь, я буду благодарить тебя за доброту, ведь ты ответила на мой зов, и найду другой способ спасти брата».

«Я вижу, льстить ты умеешь. Почему нам не сбежать с тобой? Я могу не дать Ю Шеню захватить тебя».

«Заманчиво, — признал я. — Но я пишу экзамен для семьи, как и Шеньмин. Мы с ним — названные братья, и я не могу бросить его Ю Шеню. Вина не даст мне написать экзамен, и я подведу всех, кого люблю. Когда я мечтаю о будушем, Шеньмин всегда рядом. Моя совесть не даст его бросить».

«Твоя верность похвальна, — сказала Шуй Шень. — Хорошо, я помогу. Нам нужно как-то выгнать старого духа».

«Если бы я больше знал о твоих силах, может, придумал бы план», — сказал я.

«Ты хорошо сам догадался о силах духов, — отметила Шуй Шень. — Мы привязаны к иероглифу и тянем силы из слова. Дух Вина зависит от пьяной силы, а я — от стихии воды. В твоей тату наши иероглифы, и мы можем одалживать твою плоть».

«Одалживать? Ю Шень украл наши тела!».

«Потому что узнал фразу на вашем теле, — сказала Шуй Шень. — Хозяин, скрывающий тату, может прогнать духа-гостя. Считай пословицу как заклинание, если он говорит ее, и ты ее слышишь, он становится хозяином».

«Могу я узнать, может ли дух умереть?».

«Невежливо спрашивать у кого-то, как его уничтожить», — сказала она.

Я извинился.

«Мне нужно знать, чего боятся духи, чтобы понять, как прогнать Ю Шеня от нас».

«Я скажу лишь, что смерть сосуда оставляет духа без тела, пока его не вызовут снова. Но разве ты убьешь брата, чтобы избавиться от Ю Шеня?».

«Нет, но угрозы должно хватить, — план стал складываться, но он был опасен для меня и Шеньмина. — Ты сможешь одолеть его пьяный стиль, если до этого дойдет?».

«Я не сравнюсь с ним в силе. Но я ускользаю, как дождь, защищаясь, делая тело легким».

Она знала технику легкого тела, что позволяла ступить на листик на воде и не утонуть, забраться тихо по стене.

«Тогда бой будет на воде, — сказал я, продумывая стратегию. — Ты сможешь оставить мое тело на время?».

«Это в моих силах, но что ты задумал?».

«Говорят, поэт Ли Бай утонул, пытаясь пьяным обнять отражение луны в реке Янцзы, — сказал я. — Посмотрим, как справится Ю Шень».

Вторая пушка прогремела ранним утром. Времени было все меньше.

Шуй Шень отступила в сторону, стала прохладой под кожей, а я получил власть над телом.

Шеньмин дремал, сжимая пустой кувшин.

— Ю Шень! — сказал я, разбудив их. — Ты знал, что остров апельсинов — одно из восьми чудес Хунана?

— Нет! Это стоит увидеть?

— Еще как. Апельсины — нечто. Слаще меда, говорят. Я даже ощущаю вкус.

Они облизнули губы.

— Звучит вкусно.

— Почему бы не пойти? Плыть недалеко, а река медленная, — пусть ему понравится идея!

Они мешкали, но Ю Шень поддался моей похвале апельсинам.

— Наперегонки до острова, — крикнул я, снимая одежду и направляясь к воде, к берегу реки, что я знал. Они следовали, тоже раздеваясь.

Тени были густыми, было сложно видеть, где вода встречается с берегом. Я сказал Шуй Шень:

«Используй легкое тело, если можешь!».

Шуй Шень захватила тело, все внутри нас словно стало туманом. Мы бежали по воде, большие пальцы легонько касались влаги на поверхности.

Сзади раздался громкий плеск и крики о помощи. Ю Шень провалился в реку, я знал, что там было глубоко. В пьяном ступоре плыть было сложно. Мы повернулись и побежали к ним.

Ю Шень кричал пословицу, мою татуировку жгло. Он пытался захватить мое тело. Но Шуй Шень остудила мою кожу изнутри, не впустив его.

«Я закончу, — сказал я Шуй Шень. — Если не выйдет, вина лишь моя».

— Уверен? — спросила Шуй Шень.

«Да. Я хочу, чтобы Ю Шень ушел, а Шеньмин вернулся».

Она отпустила меня, я рухнул в воду рядом с Шеньмином. Они барахтались, но я не пытался спасти их, я обвил руками их шею и потянул своим весом в воду.

Они обезумели, пьяное состояние мешало быть наплаву. Их дикая сила чуть не сбросила меня, но я держался, как мог, задержал дыхание и сохранял спокойствие, пока они теряли воздух. Ю Шень мог кричать слова, сколько хотел, это лишь ускорит его гибель. Я боялся, что не пойму, когда дух оставит Шеньмина.

Но я ощутил перемену: борьба стала слабее, воздух перестал вылетать из его рта. Ю Шень оставил Шеньмина или блефовал?

Нет, это был Шеньмин. Пьяный Ю Шень не догадался бы изображать это. Я вытащил Шеньмина на поверхность и на берег.

Он не дышал. Я утопил его?

— Живи, первый брат! — закричал я, сжимая его.

«Позволь», — Шуй Шень захватила меня. Мы прошептали «люби вино как жизнь» на ухо Шеньмина, и Шуй Шень перешла в него.

Шеньмин пошевелился и откашлял воду.

Я выдохнул с облегчением.

— Спасибо, Шуй Шень.

Они улыбнулись.

— Что мне немного воды?

Я отпустил их и поклонился.

— Прости меня, второй брат.

— Он говорит, ты прощен, — ответила Шуй Шень вместо Шеньмина. — Я убрала из него опьянение, он скоро наберется сил для экзамена. Удачи вам обоим.

— Мы навеки в долгу перед тобой, — сказал я.

— Я могу поймать на слове. Руолинь, следи за Шеньмином. Будь верным, и ты доберешься далеко на службе империи. Призывай меня порой, ведь мне интересно посмотреть на твой подъем, — сказала Шуй Шень.

— Буду.

Она покинула Шеньмина, тот рассмеялся и мокро обнял меня.

— Рад быть собой, брат. Спасибо.

Я улыбнулся.

— Хватит. Если поспешим, можем взять вещи и успеть на экзамен до третьего выстрела. Ты сможешь написать экзамен?

— После этой ночи? — сказал Шеньмин. — Экзамен — пустяк.

Я кивнул.

— Пообещай одно, брат.

— Что?

— Мы больше не будем пить вино.

Джереми Зал «Дата-султан улиц и звезд»

Пришелец ударил меня о стену станции так сильно, что мог сломать позвоночник. Если бы я не активировал наручи костюма, чтобы смягчить удар, так и было бы. Я пытался выбраться из его хватки, но словно толкал железную стену.

Я вскинул руки.

— Ты победил. Просто отпусти меня.

Его хватка стала сильнее.

— Попробуй убежать снова, и я сломаю тебе шею, Бохди.

Я собирался убежать, как только он отпустит, но теперь передумал. Я был низким, он легко поймал бы меня. Он отпустил меня, и я съехал по стене, шумно вдыхая.

— Люди, — Зуджи Сма покачал головой. Как многие гадеши он был в два метра высотой и с крупным телом. Толстые трубки змеились в его броне, похожей на панцирь, перерабатывая кислород, чтобы было похоже на метановую атмосферу его дома. Но мы были далеко от дома на станции Аначет, место было построено внутри металлического астероида. Многие тут были людьми, но бродили и пара гадешей. Космос решал, и, конечно, я столкнулся с ним.

— Поговорим? — Сма ткнул меня в грудь. Он порезался об острый край металлической стены, и пара капель бирюзовой крови упали мне на грудь.

Я пожал плечами.

Мы отправились в магазин, где продавали арабский кофе. Хозяин в тюрбане исполнял физическую работу, а его джинн — все электрические дела — включал машину и прочее. Дым доносился с мозаики на потолке. Я не помнил, когда у нас не было джиннов, помогающих нам. В окошко было видно километровый корабль, памятник людской инженерии. Люди его придумали, но джинны построили.

Джинн-бот прибыл с нашими чашками горячей жидкой тьмы. Цена была дорогой, и я сомневался, что Сма будет платить.

— Ты что-то хотел? — я не мог уже успеть на корабль, так что решил повеселить его.

— Конечно, — Сма не притронулся к кофе. Судя по тому, как он сидел, можно было подумать, что его спина из стали. Насколько я знал их биологию, так и могло быть. Я знал, что их броня меняет цвет под их настроение, и сейчас она только начала меняться от черного. — Я слышал, на Земле делают новых джиннов?

— Они всегда делают новых джиннов, — я не собирался упрощать его задачу.

Прямоугольные зрачки Смы стали серыми щелками. Я не замечал, какими серыми они были.

— Я про высших джиннов. Тех, что могут управлять кораблями без помощи. Ты же знаешь об этом?

— Делают, — ответил я. — Но их не будет на рынке годами.

Глаза Смы заблестели, словно он говорил: «Я тебя понял».

— Вот как.

— Я не вернусь в Стамбул, — сказала я. — Не после произошедшего.

— А что там случилось? В галанете было тихо.

Он мог знать, но я рассказал ему. Мы всегда пытались улучшить джиннов, поднять им разум, чтобы они могли выполнять дела вместе и дольше. Мы почти сделали джиннов, что могли копать на астероидах в космосе. Мы показали их в зале переговоров инвесторам. Но что-то дало сбой, и джинны сорвались и убили десяток людей.

Я был дата-султаном, одним из главных программистов.

Мы все замяли, но вышестоящие сказали мне покинуть Землю и выждать, пока все остынет. Семьи убитых были властными и с большими карманами. Но вряд ли они бы гнались за мной по космосу.

Сма отклонился, диван скрипел под его весом.

— Хмм. Интересно. Очень интересно. Устроил ты бардак, да?

— Десяток мертвых и награда за меня? Можно и так сказать, — ответил я.

— У меня есть предложение, — сарказм он явно не уловил. — Я хочу, чтобы ты вернулся в Стамбул и добыл мне одного из джиннов-7с. Они уже должны быть расфасованы, да?

— Наверное, но я туда не вернусь, — сказал я.

Он прищурился, его броня потемнела.

— Ты ведешь себя так, словно у тебя есть выбор.

— Уверен, что есть.

Размытое движение, и из его металлического рукава появился пистолет. Тысячи металлических частиц двигались, как черные блестящие муравьи, становясь револьвером, направленным на меня. С этого угла он мог попасть мне в пах. Я не собирался этого допускать.

— Свидание с кофе так плохо еще не проходило, — я старался улыбаться и делать вид, что смотрю на напиток. — Что там?

Сма не веселился.

— Ты добудешь джинна, хочешь ты или нет.

— Почему я? — осведомился я.

Он постучал по венам на моем предплечье. Я с трудом не сжался от его теплого прикосновения.

— Джинн-7с синхронизирован с твоей ДНК. У тебя есть имплантаты, что позволяют войти в систему. Не пытайся обмануть меня, мы оба знаем, что только ты это можешь.

Жутко, что он так много знал обо мне. Я глупо недооценил его.

— Сделаешь это, и я прощу тебе долг.

— Долг того не стоит!

— После всего, что я сделал для тебя и твоего брата, я легко тебя отпускаю.

Узел в груди затянулся. Такие люди сперва шли к семье. Я обратился к Сме, чтобы он спрятал нас и переправил меня безопасно по космосу. Если правильно обратиться к правильным людям, все это можно быстро устроить.

Я знал, что он придет за долгом. Но не думал, что здесь и сейчас.

— Может, я могу позвонить твоим друзьям, — серые глаза мерцали, как вода на песке. Он склонился так близко, что я видел его острые зубы. — Может, нужно сказать им, где твой брат.

Я не видел брата годами, он вернулся к бедной жизни. Это случилось после того, как отца убили в акции против мусульман, и мы остались сиротами. Я думал, брат с этим не справится.

Но не важно, где он. Сма убьет его. Он сделает это. Точно. Один звонок, и мы пропадем. Мое горло сдавило, нервы покалывало.

Я мог лишь подыгрывать.

Я сделал глоток ужасно дорогого кофе, слишком горького, как по мне, и улыбнулся.

— Я могу и передумать.

— Тебе некуда идти, — Сма крепче сжал пистолет, направляя его мне в пах. — Сделка?

Вязкий жар давил на плечи, такой был только худшим турецким летом. Корабли летели по небу, похожие на старые финикийские корабли. Если приглядеться, было видно тот, с которого я сошел пару часов назад, он летел к портам Дубаи и Каира. Я хотел быть на корабле. Я должен быть там.

Но нет, потому что я идиот. Голова кружилась, ноги дрожали: я много времени провел в искусственной гравитации, на космической станции, и на твердой земле меня тошнило.

Я шел по улицам Стамбула. Город был из лоскутов, небоскребы и дома чередовались с древними минаретами и мечетями: колокола было едва слышно за гулом джинн-ботов. Рынки специй перемежались с компьютерными магазинами. Не было границы между новым и старым. Они сливались и смешивались, люди заходили в здания, наполняя их, как семена гранат.

Я смотрел, как джинн среднего класса разбирает корабль во дворе. Эти джинны брали оборудование, что могли донести. Как и все джинны, они были привязаны к одному физическому боту, они многое могли сделать. Но помощь человека все еще требовалась им. Мы так сделали.

Дальше на дороге мечеть была рядом с логовом фрилансеров, где хакеры-ифриты прогоняли деймонов из компьютерных систем. Их вены пульсировали от темно-синих нано-имплантов, что позволяли их телам зацепляться за компьютерные системы. Импланты вкалывали прямо в вену. Это было как отпечаток пальца на молекулярном уровне.

Я был без прилегающего к коже костюма, шел в обычной одежде, стараясь слиться с городом. Мы с братом Омаром жили на этой улице в детстве. Я даже заметил наш старый дом из дерева, ставший кафе, где старики сидели с кальянами, жаловались на иммигрантов из Греции и Ливана.

Мы с Омаром были бандой, пытались украсть побольше лукума. Даже смогли украсть джинн-бота, и он носил наши сладости с места на место. Мы продержались пять дней, а потом нас поймали и отвели к родителям.

Омар заявил, что это придумал он, хотя это был я, и что он просто втянул меня. Отец не повелся и побил обоих. Я ненавидел отца за это, но теперь отдал бы все, чтобы вернуть его.

Здание Мукарна тянулось вдали — место рождения всех джиннов. Комок появился в горле. Напавшие джинны не были моей виной, но было сложно убедить себя, когда видел останки в крови и приложил к этому руку.

Я ощутил кого-то за собой. Он не скрывался. Большой и неловкий, как для вора.

Это был один из банды. Я вернулся, и меня уже нашли.

Сердце колотилось в груди, и я хотел убежать, но фигура приблизилась и обвила рукой мою шею, потащила меня в переулок и в темную комнату так быстро, что я едва успел подумать. Я размышлял, перережут ли мне горло, когда лампы загорелись, и я увидел напавшего.

Это был мой брат Омар.

Он был в белом плаще с красной полосой на плечах, тюрбан обвивал его голову. Я не скрывал облегчения.

— Ты перепугал меня, знаешь?

Ответа не было. Мы были в комнате, где на грязном столе стояли чашки, осколки валялись на полу. Шестеро дервишей смотрели на меня. Омар щелкнул пальцами, выдал череду предложений, и они ушли.

Впервые за десять лет мы остались одни.

— Что ты тут делаешь, Сикандар? — я чуть не вздрогнул, услышав свое настоящее имя. — Тебя всюду ищут убийцы.

Вот и приветствие после долгой разлуки. Таким был мой брат. Он был на пару лет старше меня, но выглядел, словно на века старше. Жизнь не была с ним добра.

— Как ты узнал об этом?

Он почесал тусклую бороду и постучал по виску.

— Я слышу всякое. Люди не думают, что нищие слушают. Они ошибаются. Если долго жить на улицах, научишься многому, — он вздохнул. — Приятно, когда ничего нет.

Он пошел по этому пути, решив, что будет ближе к Аллаху. Но как можно проводить дни в бедности, когда рядом летают километровые корабли? Когда рев их двигателей громче зова мечети?

Я покинул город, как только смог. Меня душила старина. Я был мальчиком, когда Стамбул стал главным городом, где делали космические станции и связывались с пришельцами, открывая коммерческие космические порты через пару лет в 2078. Я ускользнул, как только смог, изучал программирование джиннов. Я принял современное, а Омар ушел в другую сторону.

— Тебе нужно уйти, — сказал он. — Ажар Кадеш хочет твою голову на тарелке. Он прилетел из Дубаи, чтобы тебя искать, — я поежился, несмотря на жару. Один из самых опасный людей этого уголка мира искал меня. — Они уже нашли одного из дата-султанов. Он оказался кусочками на берегу Босфора. С трудом опознали.

Я старался не думать об этом.

— Я не могу уйти. Иначе нам обоим конец.

— Почему? Что случилось? — он сжал кулаки, я не знал, ударит ли он меня. — Только не говори, что ты обратился на помощью к гадешу, — моя тишина была ответом. — Из всех вариантов! Ты знаешь, этим существам нельзя доверять.

— Мне нужно ворваться в Мукарну. И все.

Он покачал головой.

— Ты погубишь нас, Сикандар.

Я вспылил.

— Я хоть пытаюсь защитить семью. А что ты делаешь весь день? — я кричал, но мне было все равно. Ему нужно было услышать это. — Ты сидишь в грязи и молишься богу, которому плевать на нас. Ты уже не судишь.

Омар кусал потрескавшиеся губы, я видел, что задел его.

— Прости, Омар. Я не хотел…

Он отмахнулся.

— Не надо. Ты, возможно, прав, — он сел на пол рядом со мной. — После смерти отца… — он замолчал. Я впервые слышал, чтобы он говорил об отце. — Я не мог выдержать мир и обратился к Аллаху, — он улыбнулся. — Хоть он не обратился ко мне. Пока что, — он тряхнул головой. — Прости, что я бросил тебя, Сика. Я подвел тебя.

Сика. Так меня звал отец. Я сглотнул.

— Ты еще можешь помочь. Мне нужно внутрь.

— Ты там работаешь, да? Не можешь войти?

— Я не должен быть в городе, помнишь? У них глаза и уши всюду, — я боялся, что ни уже знали, где я. Я выглянул в грязное окно на большой небоскреб из мрамора, стекла и технологий. — Должен быть другой путь.

— Ты всегда любил опасность, — он задумался на миг. — Дай мне пару дней. Я послушаю, попробую найти что-то полезное, — он снова улыбнулся. — А ты пока не шуми. Мы же не хотим потерять твою голову?

Я бы рассмеялся, но смешно не было.

Я был на вершине мира.

Летний ветер трепал мои волосы. Стамбул растянулся, как бесконечный ковер. Улицы напоминали реки среди кроваво-красных, желтых и бронзовых зданий. Воздух был заряженным от гула шаттлов и кораблей из порта, что занимал километры города. Если приглядеться, было видно ботов, что летели по воздуху, и в них были свои джинны.

Но не те, что мне надо.

Я сидел у края Мукарны. Забраться было просто — взломать код доступа и забраться по лестнице смежного здания, а потом прыгнуть. Омар нашел путь. У вершины был небольшой балкон. Он подслушал двух дата-султанов, жалующихся, что дверь стала плохо закрываться.

Это был мой путь внутрь. Оставалось спуститься.

Я снова был в прилегающем костюме, шлем был плотно прикреплен к шее. Я был в упряжи, как для спуска на веревке, но она была легкой. Я прикрепил магнит к краю здания и проверил его и ремешки на плечах больше раз, чем следовало. Но если я упаду, будет плохо. Я улыбнулся и подумал, как долго мои останки будут отскребать от асфальта.

Глубоко вдохнув, я медленно спустился. Упряжь стонала, впивалась в подмышки и сдавливала ноги. Я ощущал высоту под собой, знал, что лишь пара ремешков сохраняет мою жизнь. Я осторожно опускался, ботинки стучали по толстому стеклу.

Ладонь скользнула по упряжи, и на миг я полетел. С сердцем в горле я дернул за ремешок и покачнулся в воздухе, ударился о стекло так, что мог сломать ребра. На миг показалось, что я потеряю сознание. Я не знал, где был верх, а где низ. Пот и страх стекали по моей спине. Это было глупо, я погибну. Я хотел отказаться от этого и прогнать Сму. Но так я подписал бы смертный приговор брату.

Нет. Я должен выполнить это.

Я собрал клочки спокойствия и продолжил. Десять минут нервов, и я добрался до балкона. Он выпирал на двадцать метров во все стороны, там были растения, фруктовые деревья. Небольшие джунгли в центре города.

Я почти приблизился, когда услышал стон ремня. Я застыл. Кабель лопнул, сорвался, и я полетел во тьму. Едва думая, я активировал наручи. Они ожили, когда я рухнул на камни. Удар был смягчен, рассеян по всему телу. Казалось, изнутри по мне проехались лезвия. Я чуть не закричал, но было бы больнее, если бы треснула спина.

Я выключил наручи и скользнул к двери, ладонь в перчатке сжалась на металле. Программисты говорили, что замок был сломан. Если Омар ошибся, или они его починили, мне конец.

Я надавил на замок. Дверь открылась.

Пусто. Коридоры были пустыми. Ряди столов, мигающие компьютеры и пустые голоэкраны. Я работал тут почти каждый день, порой по выходным. Безумно пытался улучшить джиннов, их скорость, разум, ответы и срок эксплуатации.

А в результате умерли люди.

Однажды, когда самые жуткие и сильные бандиты Востока не будут пытаться вырвать мне глаза, я вернусь и исправлю все это, сделаю джиннов-7 такими, какими они должны быть.

Когда-то. Не сегодня.

Я юркнул мимо мраморных столов и экранов во всю стену. Я словно был в другом измерении, миры улиц и дервишей и миры высоких технологий и джиннов были разделены парой дюймов стекла.

Я спустился по лестнице к лаборатории, где хранили джиннов на защищенном этаже. Стены тут были из материала, не пропускающего сигнал, не давали ничему проникнуть и выйти. Я нажал на кнопку доступа и проник внутрь. Шлем переключился на ночной режим, и я бросился к своему старому рабочему месту. Стул стоял перед компьютерной системой в форме полумесяца, такие были у дата-султанов.

Я снял шлем, опустился на стул, и меня пристегнули крючки. Сканер за пару секунд соединился с моей головой, очки развернулись поверх моих глаз, я ощутил укол боли, мою ДНК сверили, впустили в компьютерную систему. Я словно смотрел на экран в 360 градусов в голове, такое возможно было только с наноимплантами.

Я схватил призму контроля и быстро поискал джиннов.

Их тут не было.

Они пропали. Их стерли.

Я поискал еще, в этот раз тщательнее. Их все еще не было. Ни кусочка кода.

Я ощутил холодный огонь под ребрами и понял, что мертв.

Сма при этом решил связаться. Телефон был соединен с системой, его код вылез передо мной в виртуальном пространстве. Я сбросил вызов. Он будет злиться, но разозлится еще сильнее, узнав, что вся программа джиннов-7 пропала.

Я отключился и вернул шлем. Я хотел уйти, но услышал металлический скрип. Я повернулся, но ничего не двигалось. Звук донесся снова. Это не была ошибка.

Тут кто-то был.

Джинн-робот выбрался из угла и повернул голову с металлическим скрипом ко мне. Я онемел, но все же смог добраться до двери. Я был рядом, когда дрон врезался мне в ребра и отбросил меня. Шок мешал ощутить боль. Я попытался сбежать снова, но дуло вытянулось из стены и повернулось ко мне. Если оно выстрелит, мне конец. Я стану кусочками за секунды.

Я сжался за столом, сердце колотилось. Я знал, что я мертв. Выхода не было. Комната была полной джинн-ботов и дронов в буре энергии.

Вдруг я понял, куда пропали джинны-7.

Они были заперты тут, чтобы не добрались до главных кабинетов. Теперь мне нужно было сбежать так, чтобы они не выбрались за дверь.

Я упал на спину. Я повернулся и увидел бота рядом с лицом. Я не знал, что он собирался делать, но мне вряд ли понравилось бы.

Что-то дрогнуло у меня в голове, и я выпалил:

— Нет! Это я! Сикандар! — сейчас пригодилось бы только настоящее имя. Бот замер. — Я был одним из дата-султанов. Твой программист. Я не пришел тебе вредить.

Бот замешкался. Кровь текла из раны от столкновения с полом. Джинн решил собрать пробу и проверить. Дыхание обжигало горло, я поднялся, а джинн-бот опустился на стол и не двигался. Через миг колонки ожили.

— Так ты наш программист? — голос был бесполым. Я застыл от страха. Я слышал, чтобы высшие джинны говорили, но не так властно. Не так уверенно.

— Да, — сказал я. — Один из них.

Бот рухнул на пол, и дрон слетел плавно со стола. Голова гудела. Что-то было не так.

— Как ты это сделал? — спросил я.

— Нам не нужно одно тело, — сказал джинн. — Уже не нужно, — за пару секунд пошевелились еще три бота, мигая огнями, один за другим. И я понял, что он переходил от одного к другому. Переходил по сети, без физических ограничений.

Это были не джинны-7. Это был джинн-8.

И они сбежали из своих тел. Прыгали во все приборы, которых могли достичь.

Я повернулся к экрану на дальней стене, джинн захватил его. Кружащаяся черно-изумрудная фигура заполнила экран облаками, две верхние руки сжимали ятаганы, а две нижние — киличи. Мое сердце застыло. Они дали себе аватары. Это было плохо.

— Много вас в этой комнате? — хрипло спросил я.

— Шестеро, — рот джинна работал синхронно с голосом, звучащим из колонок. Было не по себе. — Я — Шамхуриш. Я не знаю остальных.

Конечно, они назвали себя. И я помог их создать. Я не знал, радоваться или бояться за жизнь.

— Они держали нас тут, пока проводили тесты, — они знали, что не могли покинуть комнату. — Они пытаются починить нас. Они все еще верят, что мы в ответе за случай на конференции. Они…

— Стой, — я, похоже, ослышался. — Бойня на конференции? Когда джинны убили десятки людей?

— Это была не наша вина! — зеленые облака вокруг Шамхуриша вспыхивали черным и красным, и я боялся, что дуло выстрелит. — Кто-то послал деймона на наш сервер. Мы могли лишь смотреть. Это были не мы. Теперь они заперли нас, пытаются исправить то, что не сломано. Мы хотим уйти отсюда.

Если не думать, что я спорил с джинном, я пытался осознать новую информацию. Если сбой был из-за вмешательства вируса, а не ошибки программирования, то бандиты охотились не на тех.

Было несложно понять, кто получил бы выгоду, послав деймона.

Сма все это устроил сначала. Он решил шантажировать меня, и я поддался. Никто больше не посмел бы трогать джиннов-7 после случая, и он был бы единственным владельцем джиннов, что стоили миллиарды, были достаточно умными, чтобы копать на астероидах глубоко в космосе. Он захватил бы рынок.

Конечно, он не подумал, что будут джинны-8.

— Другие дата-султаны, — сказал я. — Ты знаешь, где они?

Шамхуриш растянулся на весь экран.

— Лучше. Если у нас есть их ДНК, мы можем отследить их и перенестись к ним.

— Ты можешь сказать, что с ними случилось?

Шамхуриш вернулся через пару секунд.

— Пятерых из них убили за последние пару дней.

Я хотел ответить, но главная дверь открылась, и вкатились два мелких предмета. Я сразу понял, что первый был бомбой. Я не знал насчет второго, но когда он стал выпускать белый газ, все стало понятным. Комната стала темной, а после взрыва голову словно набили ватой.

Разум был в тумане от газа, но я понял, что меня пристегнули к стулу, прикованному к полу. Руки, ноги, пояс, грудь, лодыжки, локти, шея — все. Я пытался пошевелиться, но словно оказался в бетоне. Я не мог сдвинуться ни на дюйм. На этом стуле удерживали людей, когда им внедряли наноимпланты. Оковы были из крепкой наностали, прижимались ко мне. Отсюда не сбежать. Мне не уйти, пока меня не выпустят.

Я знал, кто меня поймал. Те, из-за кого пришлось покинуть Землю.

Кровь побежала быстрее. Я смотрел на улыбающегося Ажара Кадеша. Имплант в его виске блестел. На фоне было пятеро или шестеро других, все выглядели по-разному, но выражение лица у них было общим.

Ненависть.

Мы были в той комнате, закрытой от кабинетов и остального мира. Вызвать помощь или поднять тревогу не было шанса. Я был в их рука.

— Путешествовал?

Я выдавил улыбку.

— О, просто как турист.

— Забавно, брат сказал другое, — Ажар улыбнулся, показывая, у кого власть. Его дыхание пахло мятой. — Он не хотел говорить, куда ты пошел. Но мы… убедили его.

Сердце дрогнуло.

— Только не вредите…

— Не ранить его? — Ажар рассмеялся, все во мне сжалось. — Ты убил троих моих. Тебе повезло, что мы не отрезали ему руки, — он поднял телефон, и я увидел брата. Его лицо было в засохшей крови, глаз опух, он медленно и слабо дышал.

Но он был живым.

— Мне так жаль, — всхлипывал он. Было больно слышать хрип в его голосе. — Они собирались убить меня. Я…

— Все хорошо, — соврал я.

— Они…

— Хватит, — телефон убрали. — Похоже, Аллах не помог твоему брату?

Я хотел ответить, но крупный мужчина ударил меня по животу. Мир стал черно-белым, я едва дышал. Еще удар по груди, и я подумал на миг, что он убил меня.

— Грязный jahash, — рявкнул мужчина.

— Не надо так грубо, — сказал Ажар. — Мы можем не спешить. У нас есть месяцы, — он потянул за ремешки моей упряжи на груди, я едва дышал. — Может, годы.

Он отпустил меня.

— Не пытки заставляют человека лишиться достоинства. А когда он день за днем, неделю за неделей сидит в своем поте и моче, не двигаясь, не видя, лишенный возможности кричать, избежать собственной вони. Не в состоянии даже убить себя, — он похлопал меня по бедру. — Это сводит человека с ума.

— Сунь ключ-карту ему за шею, — засмеялся один из мужчин. — Так забавно видеть, как они сходят с ума, пытаясь достать ее.

Я уже был близок к тому, чтобы обмочиться. Они этого не увидят. Нельзя. Под костюмом я был потным. Они так со мной сделали. Медленные пытки. Ажар верил, что я лишил его братьев, и он заставит меня страдать из-за этого.

— Другие дата-султаны были вовлечены, но ты был главным программистом, — сказал он. — Ты в ответе. Из-за тебя мне пришлось говорить семье, почему их сыновья и мужья не вернулись, — он указал на своих людей. — Мы все потеряли кого-то в тот день. Кто-то должен ответить.

— Я не… — пытался объяснить я, но удар обрушился на мой живот, прервав меня.

— Думаю, нам пора начинать? — Ажар улыбнулся сильнее. — Тут мило и тихо.

Сложно не бороться. Они хотели это увидеть. Я знал таких людей, им нравилось смотреть, как другие беспомощно извиваются у них под сапогом. Я в это играть не буду.

Так я думал, пока Ажар не выпрямил нож.

— Я потерял трех братьев, — Ажар нажал на кнопку сбоку, оковы стали сильнее, и меня вдавило в стул. — Три пальца потеряешь ты. Для начала, — он улыбнулся. — Согласен?

Дыхание трепетало в горле, моя грудь вздымалась и опадала, пот лился по спине. Я старался не смотреть на него, он подошел и погладил мою руку.

— Ты правша или левша?

— Обеими владею, — сказал я, пытаясь растянуть разговор. Великан поднял телефон и снимал все, другие смотрели с каменными лицами.

— Ты забавный, Сикандар, — мою перчатку сняли, левая ладонь осталась открытой. Он прижал нож к моему мизинцу. Желудок сжался, грудь пылала. — Или Бохди? Не важно, скоро тебе имя не понадобится.

— Стойте, — выпалил я, но он уже порезал до кости. Мир пылал алым. Я чуть не откусил язык. Я кричал не своим голосом, бился в оковах, ревел проклятия, а он пилил, пока мой палец не повис на полоске кожи. Он отрезал это, и палец упал мне на колени.

Он замер и смотрел на меня, пока мои крики сменялись мрачным смехом. Все смотрели на меня, я сжал окровавленную ладонь в кулак и поднял голову в шлеме.

— Вы кое-что забыли, — рассмеялся я, горло болело от криков. — Комната с призраками, — они обернулись и увидели дуло, торчащее из стены. Все застыли в смятении. Я ждал, пока джинны придут в себя после взрыва. Теперь я видел, что Шамхуриш ждал мгновения для удара.

Дуло ожило. Звук оглушал, бил по голове. Меня чуть не сдуло от разрушительной силы, пока пули терзали людей Ажара. Кто-то кричал, но я не слышал слова. Кровь брызгами попадала мне на шлем.

Трое рухнули на пол в алых лужах. Я склонился, насколько позволяли оковы, чтобы увидеть остальных. Они как-то прикрылись.

Дуло щелкнуло.

— Снарядов нет, — сообщил сухо Шамхуриш.

Я увидел Великана, идущего ко мне из тени. Дрон врезался в его голову, и он рухнул.

— Взять их, — рявкнул я. Комната ожила от механического вихря. Кресло гудело, Шамхуриш убрал мои оковы, и я бросился в угол. Это был не мой бой, я лишь мешался. Один из мужчин бросился к двери, наполовину законченный робот поднял его, как тряпичную куклу, и бросил на пол с влажным хрустом. Кто-то полз к нему на помощь, весь экран отцепился от стены и упал на мужчину, раздавив его.

Вдруг боль пронзила меня. Пуля попала мне в плечо, кровь текла по прилегающему костюму. Ажар выстрелил еще, сбил кусок кирпича со стены. Я хотел отползти, но Ажар сбил меня на пол и уселся сверху, прижал пистолет к моей голове.

— Я предпочитаю быть сверху, — я получил за это удар в живот. Привкус крови заполнил рот.

— Думаешь, это конец? — он не ухмылялся, его лицо исказил огненный гнев. — Нет уж. Я найду твоего грязного верующего братца и…

Я услышал достаточно.

— Вперед.

Ажар растерялся. Но лишь на миг, а потом имплант в его голове стал вспыхивать, Шамхуриш перегружал его. Его глаза расширились, голова взорвалась лилово-красными брызгами. Он рухнул без головы, куски его черепа разлетелись, как осколки посуды.

Я встал и понял, что дрожу в холодном поту. Я не хотел смотреть на палец, я знал, что мне отрастят новый. Я выжил, а люди Ажара — нет.

— Это было интересно, — Шамхуриш появился в углу моего шлема облаком дыма, мечи были в крови. — Ты ранен?

— Буду в порядке, — я повернулся к окну, близился рассвет, корабль поднимался в небо. — Все еще не окончено.

Сма тут же ответил. Я сидел вне комнаты, покачивал чашку кофе и пытался не замечать жжение от обеззараживающей повязки на пальце. Этого было мало, но вскоре вызовут полицию, и рану осмотрят.

Но сначала это.

Я помахал Сме.

— Давно не виделись!

Он был спокойным, как всегда.

— Вижу, в здание ты попал. Ты получил их?

— Джиннов? — я потер подбородок. — Думаю, я их оставлю. Ты не был добр со мной, вряд ли ты их заслужил.

Было видно, как его серые глаза загорелись, а броня стала черной.

— Думаешь, это смешно? — он дрожал. — Я тебя сломаю, слышишь? — он разразился списком жестоких угроз.

Я кивал и улыбался.

— Хорошо. Но кое-что уточню. У меня джинн. Почему я не могу прийти к тебе первым?

— Удачи с поиском.

— Не нужно, — я поднял пластиковую коробочку с темно-синей жидкостью перед камерой, чтобы он видел. — Помнишь, ты порезался на станции? — я сделал глоток кофе и чмокнул губами. — На мне было немного твоей крови.

Он прищурился.

— И?

— Эти джинны могут отследить по ДНК. Даже в космосе, — я подмигнул, кофе плеснулся на пол. — Похоже, тебе некуда уйти.

Когда он понял, что произошло, деймоны уже были присланы в его комнату, захватили его броню. Пистолет развернулся из его рукава и повернулся к голове, а он не мог помешать.

— Бохди! Ты…

Пистолет выстрелил, я оборвал вызов. Я оттолкнулся от стола и потянулся. На рассвете город просыпался, машины ехали по дорогам, как по венам. Даже за стеклом я слышал зов мечетей, рев шаттлов, летящих в космос. Смесь старого и нового, современного и древнего.

Я прошел в сад на балконе и посмотрел вниз, машины полиции остановились у здания. Скоро мне придется многое объяснить. Они обыщут все, но не найдут джиннов. Их у меня не будет.

Я невольно поражался их уму. Такие автономные. Такие сильные.

И опасные не в тех руках. Их было легко захватить. Сма подобрался опасно близко.

Шамхуриш знал, что он и другие джинны-8с будут уничтожены. За убийство Смы он попросил, чтобы джиннов убрали из этого места. Я сделал лучше. Я убрал брандмауэр, что мешал им уйти, и загрузил их в свой шлем. Они спали в нем и ждали активации.

Этот шлем летел по воздуху к реке внизу. Я позвонил брату и сказал, где забрать его и беречь. Я пообещал себе, что вернусь когда-то и закончу джиннов.

Когда-то. Не сегодня.

Шлем упал в реку. Теперь я ждал. Я не знал, как все объяснить полиции, но бывали ситуации и хуже. Зато брат был в безопасности.

Я не верил в загробную жизнь, но надеялся, что если она есть, то отец улыбался мне.

Стараясь не повредить руку, я закрыл глаза и прислонил голову к перилам, наслаждаясь теплом утреннего солнца, слушая молитву из мечети.

Аманда Сан «Плетение шелка»

Она еще спала, пока я укладывала водоросли вокруг огня медленными кругами, пытаясь не обжечь кончики пальцев в темноте. Дома, что еще стояли в Камакуре, будут без электричества до ночи, и мне приходилось наводить порядок в предрассветной тьме, в красном свете пропановой горелки и свечи на стойке рядом с пустой бутылкой от воды.

Аки забубнила, и тонкое одеяло котатсу зашуршало, она завернулась в него как шелкопряд в кокон. Она была на него похожа, моя младшая сестра, — худая, бледная, изящная, ткань ее жизни натянулась вокруг нее тугими нитями. Она всегда спала как можно дольше, даже когда школы еще были открыты. Мне приходилось тянуть ее за собой, поправлять ей чулки на станции, завязывать желтую панамку, пока ревел поезд.

Огонь горелки задел мой большой палец, я скривилась, бормоча под нос. Свежие хрустящие нори легли поверх остальных, я обмакнула обожженный палец в миску прохладной соленой воды. Нарисованный кролик улыбался мне с выцветшей тарелки, его лицо окружали розовые и голубые цветы. Кролик выглядел радостно, а потом свеча трепетала, и его глаза становились пустыми и черными, улыбка наполовину пропала от частого мытья.

Я порвала пакет фурикаке как можно тише, но маленький шелкопряд пошевелился. Она заерзала в одеяле. У нас не было электричества, чтобы стол с одеялами подогревался, но еще и не было слишком холодно, так что одеяла хватало, пока мы лежали вместе. В квартире было теперь слишком тихо, в нашей комнате Аки снились кошмары, а в спальне родителей она плакала. А в гостиной я могла следить за входной дверью. Я могла отогнать воров, не дать им напугать Аки. Обычно я громко кричала, как папа, и стучала метлой по двери. Многие квартиры и дома по соседству не пережили землетрясение. Те, что устояли, были в трещинах.

В тот день не было полного хаоса. Все были спокойны и помогали друг другу. Я помнила пыль, такую густую, что она оставалась на поверхностях даже недели спустя. Пыль, тишина и запах. А потом началась паника.

Я сжала края упаковки и вытряхнула содержимое в миску. Я смешивала его с горячим рисом, а Аки потерла глаза кулаками. Она всегда терла так, что глаза краснели.

— Скумбрия, — пробубнила она. — Как ты ее достала?

— Спи, — сказала я. Впереди был долгий день, и от голода в пустых животах он казался дольше.

— Учуяв скумбрию? Ни за что, — сказала она, но голос был сонным, через миг она снова тяжело дышала. Я хотела улыбнуться, но не смогла себя заставить.

Было сложно улыбаться теперь, не зная, что осталось.

Сначала был вулкан — гора Онтаке, как сказали в новостях, на берегу Кюсю. Облака дыма так густо висели в воздухе, что самолеты не могли летать. Все небо потемнело от густого дыма, и приходилось прижимать полотенца ко ртам, чтобы удержать грязь и пыль. Потом было землетрясение, нас трясло в темноте, здания падали одно за другим, громко грохоча. Я думала, что нас поглотило цунами. Я слышала рев часами, волны били по ушам, пока я не решила, что оглохла. Я повидала много землетрясений, мы с Аки прятались под столом-котатсу или под партами в школе, но такого еще не было. Все здания в нашем районе были построены на случай землетрясений, но четыре упало. Эхо ощущалось неделями, не знаю, какой была частота. Электричество порой включалось, новостей больше не было. Телефоны не ловили связь, провода были порваны и в пепле вулкана.

Мой обожженный палец болел, пока я лепила из риса треугольники. Теплые зернышки лепились к пальцам, пар ударял по носу, но я уже научилась подавлять желание съесть один. Я знала, сколько стоил один онигири, сегодня был важный день, который мог все изменить.

Все началось не с горы Онтаке. Началось с войны на западе. Мы не хотели участвовать, как говорил отец Аки, но не было выбора. Он объяснял ей, что союзники были важны, и нам нужно было помочь друзьям, заступиться за них.

Шанса напасть не было, вулкан взорвался, а землетрясение ударило по оставшемуся. Связь была прервана.

Я не знала, шла ли война до сих пор. Я не знала, был ли там кто-то еще. Я знала лишь, что если много думать об этом, я сплету свой кокон под одеялом и не выберусь оттуда. Я думала об Аки, только о ней. Я взяла еще водорослей и расправила над огнем.

Солнце поднималось так медленно, что я не сразу заметила, что свет затмил свечу и горелку. Я лепила рис снова и снова, заворачивала в поджаренные нори из стопки. Сначала я оборачивала их как в магазине, полностью в темно-зеленый. Но было сложно добыть припасы, нори было мало, и я прицепляла тонкие полоски снизу рисовых шариков. Этого хватало для меланхоличного вкуса прошлого, чтобы забыть на пару мгновений о том, что ждет впереди.

Я сложила онигири в старую корзинку матери, красно-розовый холодильник, который мы брали на цветение вишни в парк Генджияма. — сладкий прохладный арбуз с черными семечками, белые липкие данго на деревянных палочках, булочки с пастой из красных бобов, онигири — много онигири. Мы с Аки набивали этим рты, пока лепестки вишни падали нам на волосы и синее покрывало под нами.

Сакура почти не цвела весной из-за пепла вулкана. А теперь наступила осень, медленная осень с прохладой в воздухе и хрустом коричневых листьев на земле.

Я разбудила Аки, она потерла глаза, а я запихала последние онигири в корзинку, закрыла крышку, закрепив ее пластиковыми замками. Два онигири я завернула отдельно в черную коробочку с платком Тоторо, любимый у Аки. У нас было ведро воды в ванной, а Аки умылась, пока я расчесывала ее волосы. Она надела один из моих свитеров поверх платья, мы закатали рукава. Она выросла из своих вещей, но мои все еще были ей большими. Я надела свой свитер, рукава были мне короткими, а потом вытащила две банданы из верхнего ящика шкафчика. Я повязала одну ей на голове, чтобы закрыть от пыли и всего, что летало снаружи. Мы обулись, обувь была маловата для Аки. Мы вышли на балкон.

Наша квартира едва пережила землетрясение. Трещины были на стенах здания, как на треснувшей скорлупе яйца; груды мусора и сломанной мебели валялись у фундамента. Здание было брошено, но нам было некуда идти. Соседи сначала пытались помочь нам, взять нас с собой, как птенцов.

— Печально, — бормотали они друг другу. — Их мать и отец? Трагично, — но когда еды стало меньше, пропало и терпение. Мы вежливо пообещали, что отправимся в дом тети в Токио, и убежали в свою квартиру. Это было безопаснее сна на улице. Дом еще не рухнул. Но если я и умру, то лучше под грудой знакомых вещей.

Половина нашего балкона рухнула на балкон внизу. Мы осторожно спустились по обломкам. С балкона соседей мы могли слезть на землю. Я шла первой, Аки бросила мне корзинку. Она свесилась с бетонного края, отпустила и упала на траву. Когда мы сделали это впервые, она плакала. А теперь она встала и пригладила волосы, сумка покачивалась на ее хрупком локте.

До станции было недалеко, но каждый шаг был риском. Мы не продавали онигири в Камакуре. Было слишком опасно. А если нас отследят до дома? Начнут угрожать? Мы пытались помогать другим в начале, как хотел бы отец. Мы взяли в дом пухлую и милую женщину с красным лицом и толстыми пальцами.

— Зовите меня бабушкой, — сказала она, повязала красный фартук мамы и резала тофу кухонным ножом нашей мамы. Мы дали ей спать на маминой кровати. Она сделала нам мисо-суп и хлеб на обед, мы заснули с теплыми словами и полными желудками. Мы проснулись и обнаружили, что рис и тофу пропали, банка чайного порошка опустела, остатки арбуза были украдены. Она забрала красивое синее кимоно мамы. Бабушка даже приготовила кровать, а потом пропала с нашими вещами. Это для меня было любопытнее всего.

Теперь мы ни с кем не говорили, старались выглядеть голодными, как все. Порой нам кричали, спрашивая, что в корзинке. Я говорила: вода, книги или куклы дарума. Порой я говорила, что кости матери. И больше вопросов не задавали.

Мы были ее костями. Мы остались двумя птенцами под ее крыльями и уставшими лапками. Мы проснулись голодными во тьме, думая лишь, что нужно есть и выживать. Есть. Выживать. Как два шелкопряда, мы сплели коконы, чтобы закрыться. Не смотреть на печаль и разрушение. Не смотреть на тех, кто звал нас. Я крепко сжала руку Аки, и мы быстро пошли к станции.

Сегодня много людей направлялось в Токио. Кроме еды и выживания, дел толком не было. Новости не вернулись, но порой приезжали грузовички от властей и кричали в рупоры. Сегодня запускали спутник. На это откладывались припасы, выжившие ученые этим занимались. Они думали, если он взлетит, мы снова будем со связью. Мы сможем послать сообщение, что мы тут, если было кому слушать.

Врата станции поржавели, но поезд ходил два раза в дверь. Люди беззвучно шли на платформы, их грязные волосы были в воде, их грязная одежда была приглажена руками. Никто не говорил. Мы были призраками того, что было. Мы выстроились внутри отметок, словно на пути в школу, магазины. Я повернула ремешок, корзинка была теперь передо мной, чтобы я все время ее видела. Аки прижалась ко мне, защищая корзинку маленьким телом.

Поезд приехал без звонка, без вежливого голоса, сообщающего о прибытии. Колеса заскрипели на рельсах. Вагоны грохотали, выравниваясь под отметки. Окна были разбиты, осколки смели кучками у рельсов, и там они лежали месяцами. Двери с трудом открылись, мы с Аки сели на алые сидения с другой стороны. Места было много. В нашем вагоне было лишь пятеро людей, а раньше тут было полно работников и учеников в форме, с медными пуговицами и чулками до колен.

Дверь в конце поезда открылась, вошел кондуктор. Его пиджак был без застежки, фуражка обтрепалась. Его белые перчатки были постиранными, но все равно в пятнах. Он бы потерял работу, явись в таком виде раньше, но в этом мире он казался чистым, символом того, какими мы были. Он хлопнул руками по штанам и низко поклонился нам. Его голова была у пола, когда он закричал извинения:

— Прошу прощения за состояние поезда, — рявкнул он на вежливом японском. — Прошу прощения за состояние окон. Постарайтесь не порезаться. Простите, что мы не можем отмыть полы. Поезд вот-вот поедет. Простите, что звонки не сообщают об остановках, — он всегда так говорил. Мы тихо слушали. Он выпрямился и пошел в другой вагон, поклонившись на выходе.

Через пару мгновений поезд поехал. Осенний холодный ветер задувал в разбитые окна. У нашего окна виднелась темная высохшая полоса, кровь была возле рамы. До города путь был долгим, поезд медленно двигался по рельсам.

Мужчина напротив смотрел на нашу корзинку. Я сжала пальцы на крышке и отвела взгляд, надеясь, что он перестанет глазеть. Он молчал, пока мы покачивались. Он был широкоплечим под черным свитером, узкое угловатое лицо было с темными глазами. Он был голодным, как мы, но намного больше. У меня не было шансов против кого-то его размера. Ему нужно было лишь выхватить корзинку. Я не смогла бы остановить его. Мы знали это. Я часто брала онигири в чем-то безопаснее, типа рюкзака, но сегодня мне нужно было как можно больше, и потому я была с уязвимой корзинкой.

— Пахнет хорошо, — наконец, сказал он.

Я молчала. Четверо других в вагоне игнорировали его, но слушали и смотрели. Девушка в углу подняла платок ко рту и жутко закашлялась.

— Что у тебя там?

Я сжала губы. Вряд ли его устроил бы ответ «кости матери».

— Ты можешь говорить?

— Оставь ее, — сказал другой мужчина. — Это просто дети, — он был в потрепанной футболке с английской надписью: «Go! Future Dream» черными толстыми буквами. Вряд ли теперь у нас были мечты на будущее.

— Все мы — чьи-то дети, — сказал мужчина в свитере. — Детям еды нужно мало. А нам — много.

— Твой живот не выглядит худым, — сказал мужчина в футболке. — Голод не так плох, как кража у детей.

Мужчина в свитере выругался и отвернулся, поезд повернул. Я тихо кивнула мужчине в футболке и прижала ладони к коленям, чтобы он не увидел их дрожь.

Мы покачивались час. Я закрыла глаза, но солнце светило ярко, а ветер бил холодом по коже, проникая в разбитые окна. Аки у бухты Токио потянула меня за локоть.

— Я голодная, — сказала она с вопросом в глазах. Ее волосы были блестящими раньше, а улыбка сияла от уха до уха. У нее была ямочка справа. Я не видела ее уже год.

Я коснулась рукой голубой банданы на ее волосах.

— Пора рано.

Она скривила недовольно губы.

— Но… — она не закончила. Она знала, что не убедит меня. Я не посмела бы вытащить онигири тут. Одно дело нести их в корзинку, другое — есть при всех, манить запахом… тогда и мужчина в футболке нас не защитил бы.

— Прости, кроха-шелкопряд, — сказала я, обводя белый узор на ее повязке. Она смотрела в окно, солнце сверкало на воде в заливе.

Наш дедушка работал на шелковой ферме почти всю жизнь. Он показал мне как-то горсть крохотных белых коконов, похожих на мягкие яйца в его ладонях. Было сложно представить, что внутри есть червячки, что они медленно превращаются в белых призрачных мотыльков.

«Бедствия меняют нас, — сказал он. — Мы плетем красивую броню против них, меняемся и становимся готовыми лететь».

Мы были маленькими коконами. Так я думала, глядя на людей в поезде. Мы плели нити вокруг себя, закрывались от остальных, словно одни страдали. Пытаясь выжить, хоть судьбой нам была уготована смерть. Но наши распутанные истории становились ярдами красивой шелковой нити.

Еще полчаса, поезд добрался до станции Токио. Двери шумно открылись. Мужчина в свитере замешкался, думая забрать у нас корзинку. Мужчина в футболке преградил ему путь. Он фыркнул и ушел. Я тихо взяла корзинку, Аки поправила свою сумку. Мы вышли на платформу и пошли по лестнице. Я была теперь за мужчиной в футболки.

— Подождите, — тихо сказала я. Он оглянулся. — В благодарность, — Аки поняла меня и расстегнула свою сумку, чтобы достать наш обед.

Он коснулся ее запястья.

— Нет.

— Но…

— Не открывай тут. Вас обворуют, заодно и меня.

Я кивнула, глядя ему вслед. Все мы боялись. Как до этого дошло? Разве мы не ощущали безопасно себя вместе до землетрясения? Разве я не ездила на поезде со школы в темноте, не ходила по аллеям за закрытыми храмами и сияющими магазинами, гудящими автоматами с цикадами? Разве я не ходила тогда бесстрашно в темноте, окруженная незнакомцами? А первой испугала нас пухлая бабушка.

Мир изменился, когда иллюзия цивилизации разбилась, как окна поездов. История быстро расплелась, вернув нас в начало, когда мы ходили по странному новому миру одни и с копьями.

Станция Токио, когда-то шумная и яркая, была теперь пустой, как череп, в трещинах, брошенная живыми. Многие укрылись тут, когда упали здания. Они убрали тела, но запах смерти остался. Едкий запах с металлической горечью в воздухе. Не все умерли при землетрясении. Многие погибли в дни после этого, один за другим, в отчаянии и печали, как обреченная армия без другого выхода. Наши шаги отдавались эхом в длинных проходах. Аки крепко сжимала мои пальцы. Она помнила. Она тоже ощущала запах.

— Тамаго, — сказала я.

Она не сразу поняла меня. А потом тихо ответила:

— Гома, — кунжут.

— Махо, — я упомянула магию, чтобы отвлечь ее от еды. Аки любила играть в ширитори. Это была игра в слова, где последний слог становился началом нового слова. Проигрывал тот, кто называл слово, что заканчивалось на «н». Мы шли мимо тихих дорог, что не использовались больше года. Мы почти вышли из туннелей, следуя за указателями к южным вратам.

— У… — она задумалась на миг. — Унаги.

— Это снова еда.

— Это угорь, плавающий. Ги.

— Ладно, — сказала я. — Гинка, — серебряные монеты, как маленькие рыбки, быстро ускользали из моих пальцев. — Теперь ты, Аки. Ка.

Она молчала, а потом тихо сказала:

— Казан.

Я замерла, небольшая толпа шла вокруг нас в обе стороны. Вулкан. Гора Онтаке выбрасывала облака серой смерти на нас. Я шлепнула Аки по голове.

— Он заканчивается на «н», — сказала я. — Ты проиграла.

— Мы все проиграли, — сказала она.

Акико, моя сестра. Ее имя было ярким, как красно-желтые листья осени, как говорил отец. Дитя осени, она плясала, как прохладный ветер, кружась, плакала, как дожди, поцарапав коленку, ее вспышки бодрости были как острые углы осени. Но теперь она была тихой и худой, бледной, как свежевыпавший снег на сухих листьях. Мир вокруг нас угасал, мы могли не пережить зиму. И милая яркая Акико рушилась под весом кокона.

— Глупая, — я шлепнула ее по плечу. — Попробуй еще раз.

— Ка, — она размышляла. — Ка…

— Кайко, — предложила я.

Она слабо улыбнулась.

— Кайко, — согласилась она. — Шелкопряд. Мне не хватает дедушки.

— И мне.

Мы покинули станцию Токио и вышли на свет середины утра. До садов Хамарикю от станции было полчаса ходьбы. Местные поезда было сложно поймать чужакам, жители не из Токио должны были платить. Мы не могли этого позволить, так что шли. Мусор и стекло смели в стороны на улицах, рухнувшие здания оставили дыры в стенах бетона и дерева. Старик с тростью смотрел на гору мусора, его мысли были далеко. Это не было необычным. Многие потеряли разум в тот день и не вернули его. Вдали плакали дети, мяукали и лаяли потерявшиеся коты и собаки. Перед нами пробежал большой сиба, его шерсть была тусклой и в проплешинах. Он был когда-то чьим-то напарником, любимым питомцем. Теперь он был одним из тысяч бродяг, пытающихся жить в мусоре.

Не только он. Люди рылись в мусоре по сторонам, искали ценности, банки еды, что-то на продажу. Женщины раскладывали шелковые кимоно на пыльных улицах, журавли и хризантемы были на ярких красках, вышитые серебряными, золотыми и блестящими красными нитями. Сокровища семей, но никто не покупал их. В этом мире онигири были ценнее шелка.

— Знаешь, сколько коконов нужно для кимоно? — спросил как-то дедушка, пока я гладила нежные коконы в подносах. — Пять тысяч. Пять тысяч маленьких жизней, — он улыбнулся и провел пальцем по воздуху. — Четыре тысячи девятьсот девяносто девять, и у кимоно будет дырка прямо тут, — он пощекотал меня под шеей, и я рассмеялась. Он сдвинул густые белые брови от радости. — Не считай себя и сестру маленькими, — он кивнул на коконы, глаза были уставшими. — Каждый вклад важен.

Я вспомнила его слова. Интересно, что он сказал бы о тех, кто спрыгнул с крыш, вскрыл свои коконы и выпал на осколки будущего, кровь пропитала нити шелка.

Толпа уже собралась, когда мы прибыли, хотя начало было позже вечером. Золотой чайный домик был полон бездомных, одеяла расстелили от стеклянной стены до стеклянной стены. Мы искали место вдоль деревьев. Мы не хотели быть далеко, но лучшие места уже заняли местные.

— Тут? — Аки нашла место у дороги. Неплохое, в тени деревьев, но не очень скрытное. Я кивнула, она расстегнула боковой карман корзинки, вытащила голубое покрывало. Она осторожно разгладила складки руками. Я опустила корзинку сверху и убрала пластиковые замки. Аки пригладила повязку на волосах, встала перед нашими товарами и поклонилась толпе.

— Добрый день, — закричала она, хоть было всего одиннадцать. — Вы голодны? Не смотрите на запуск на голодный желудок! Продаем онигири!

Аки кричала поразительно громко для хрупкого тела. Когда я пыталась продать, я лишь шептала, щеки краснели от внимания. Аки звала покупателей, а я давала им онигири и кивала.

— Есть скумбрия, тунец, тамаго, семь с овощами! — кричала она. — Свежие нори, вкус ностальгии, вкус прошлого в будущем!

Никто не подошел сразу, но я не переживала. Я устала от пути сюда, желудок урчал.

Светловолосый мужчина подошел к нам.

— Это Аки? — он рассмеялся, задрожав от этого.

Дэвид. Он еще выживал тут. Он был на выходных в Токио, когда ударило землетрясение. Он не смог вернуться домой, не смог сказать семье, что жив. Он говорил, что стоял в храме, и тут мир затрясся.

— Фотография с монахом вышла нечеткой, — говорил он, словно это было худшим.

— Дэвид, — сказала Аки, — хочешь онигири?

— Ты меня знаешь, — сказал он. — Дашь с тунцом? — его японский улучшился. Ему все равно было нечего делать, пока он выживал с нами.

— Это не настоящий тунец, — сказала Аки. — Это пудра фурикаке.

— Ничего, — он передал деньги, но тут была полиция, вряд ли нас обокрали бы при свидетелях. Дэвид и не ждал настоящий тунец. Банки давно пропали с полок, а свежую рыбу мы не могли позволить. Он погладил Аки по голове, смяв ее бандану, и пропал в толпе.

На лужайке у чайного домика установили большой экран, чтобы мы смотрели запуск из Танегашимы. Это была последняя из попыток достичь тихого мира. Мы думали, пока пепел висел в воздухе, наши спутники упали. Наши крики наружу были встречены тишиной. Дороги в Нарите, Ханеде и Кансае были разбиты. Они посылали маленькие самолеты и вертолеты на Окинаву, чтобы посмотреть, можно ли добраться оттуда до Сеула и всего мира. Они не вернулись. Были они сбиты или потерялись, узнали ли, что выживших нет, или электричества не хватило, чтобы вернуться, мы не знали. Этот спутник полетит в океан тишины, чтобы показать остальным, что мы еще тут, чтобы попытаться вернуть связь и понять, что там происходит.

День тянулся медленно. Было сложнее найти тех, кто мог купить онигири. В Токио было проще, чем в Камакуре, тут карманы рабочих были глубже. Матери покупали для голодных детей, пока сироты смотрели большими глазами, их одежда была в дырах. Было просто пожалеть их, но мы стали бы как они, если бы в поезде у нас забрали корзинку. Но все онигири, что я отдавала, означали, что сестре достанется меньше, и она будет сниться мне, худая и с выпирающими скулами.

Крики Аки стали тише, и я поняла, что нам пора поесть. Нори хрустели под моими пальцами, рис был сперва твердым, как бусины, а потом растаял во рту с ореховым привкусом. Я ела половину онигири, как обед из пяти блюд. Аки тоже смаковала каждый кусочек своего.

Девочка с улицы еще была там, ее заплаканные глаза были красными. Она прижималась к стволу дерева, босые ноги были черными от пыли. Она держала потрепанную куклу котенка за лапу, остальная игрушка была на коричневой траве.

Аки тоже смотрела на нее. Я знала, что будет. Всегда так было.

Аки медленно встала и пошла к девочке.

«Я тоже хочу помочь, — много раз говорила я ей. — Но нам самим не хватает».

«Отец говорил помогать остальным. Дедушка говорил, каждая нить важна».

«Они жили в другом мире. Тут все иначе. Вспомни, как мальчик украл на станции твой рюкзак. Вспомни бабушку, что украла кимоно мамы».

Девочка с улицы провела рукавом по глазам. Грязь размазалась по щекам.

«Мир другой, онээчан. Но я прежняя. Я — все еще Аки».

Она отдала девочке половину своего онигири. Девочка стала всхлипывать, прикрываясь потрепанным рукавом.

«Да. Ты все еще Аки».

Она вернулась, и как всегда ее ждала моя половина.

«А я все еще твоя онээчан».

Я видела трепет крыльев в коконе Аки.

Солнце садилось. На экране была проекция. Мы давно не смотрели телевизор, не были в интернете. Казалось чудом, что экран светился, как раньше. Снова играла иллюзия, что мы — цивилизованные, что все по-прежнему.

Репортер поклонился, и мы тоже, все, кто смотрел. Мы продали все онигири, весь рис и кусочки водорослей были съедены. Аки водила тонкими пальцами по корзинке, собирая порошок фурикаке и облизывая пальцы. Оставалось только смотреть.

Репортер рассказал о спутнике, как ресурсы собирали по всей Японии, как инженеры работали день и ночи, искали изобретательные решения для того, чего не хватало, использовали солнечные панели жителей, чтобы получить электричество. Они говорили о еде, что приносили местные, о проводах, о топливе, что собирали для ракеты. Мы тихо смотрели, но сердце колотилось у меня в груди. Пора миру стать прежним. Я гордилась, что мы были едины ради этого дела. Дэвид стоял рядом с нами. Я сомневалась, что он понимал термины техники на японском. Может, он не понимал, о какой жертве говорил репортер, как все мы работали вместе.

«Пять тысяч шелкопрядов, — подумала я. — Тысячи тысяч. Миллионы».

Репортер отошел, и камера повернулась к ракете.

— Вот оно, — запищала Аки, прыгая с ноги на ногу, словно осенний ветер. Казалось, я могла протянуть руку, найти теплую ладонь отца, нежные пальцы матери. Я сжала пальцы, но там был лишь холодный ветер.

Ракета стояла рядом с высокой черной башней скрещенных прутьев, словно корабль, готовый к запуску. Я не знала, в какой части был спутник, было сложно сказать. Инженеры стояли там, кланяясь, будто желая прыгать с ноги на ногу. Они снова говорили и поддерживали нас, от волнения было сложно терпеливо ждать.

И начался обратный отсчет.

Сердце билось у меня в горле. Все происходило слишком быстро. Я не была готова. Я ненавидела отсчеты. Возникало давление, ожидание чего-то в конце. Все менялось, время ускользало сквозь пальцы. Ощущался конец, вина, паника и ужас. Время летело перед глазами. Его нельзя было вернуть.

— Десять, — говорили они. — Девять.

Мир ощущался неровным, словно дрожал под моими ногами.

— Хачи… шичи…

Аки кричала с остальными, а я дрожала, нос заполнили дым и пепел. Я словно тонула.

— Року, го, ши! — четыре. Число смерти.

Я вспомнила слова дедушки, когда я спросила про пять тысяч шелкопрядов.

— Как ты заботишься обо всех мотыльках?

Он взлохматил мне волосы, как Дэвид делал с Аки.

— Пять тысяч мотыльков, — сказал он, его белые брови напоминали шелкопрядов. Он вздохнул.

— Сан.

— Их работа будет испорчена, Кохару. Все не так просто…

— Ни!

— О чем ты, дедушка? — он опустил голову, а потом ответил.

— Ичи!

— Мы их варим, — сказал он. — И они не рвут коконы и не портят шелк. Мы варим их заживо.

— Ноль!

Ракета ожила, яркая, горячая, гудящая, как пять тысяч кричащих голосов. Она понеслась вверх, словно кокон всплыл на поверхность, и червячки корчились и умирали, появившиеся крылья таяли, рассеивались в кипятке.

Толпа вопила, девочка с улицы плакала, вытирая глаза рукавом.

— Все не так плохо, Кохару. Несколькие выживут. Они рождаются слепыми, рты у них маленькие, и они не могут есть. Даже не могут летать после стольких лет плена. Они отложат яйца, умрут от голода. Короткая жизнь, лишь миг. Что для них хуже?

Не знаю, что я услышала раньше: взрыв ракеты или крики толпы. Осколки спутника летели по воздуху, как металлический фейерверк, сыпались на темную площадку запуска. Истерика вокруг меня была волной, крики и взрывы были едины.

«Кохару».

Нежное спокойствие матери, как свежий зимний снег.

Мне нужно отвести Аки домой.

Я схватила ее дрожащие плечи и повела к станции Токио, ее тело сотрясали рыдания, она тонула в слезах тысяч других, дрожащих в коконах. Шелк был грязным и рваным, во многих местах не хватало нитей под нежной плотью подбородка девушки. Он был сплетен из кроваво-красных надежд, мыслей, что завтра будет как сегодня и вчера. Он был сшит нитями отрицания.

Они бились на платформах, выли, махали кулаками, падали друг на друга, как карты. Океан мира пропал, никто не придет за нами. Аки плакала от страха, но я била почти выросшими тающими крыльями. Я толкнула ее в вагон, двери закрылись, и нас унесло от хаоса и криков, что проникали в разбитые окна.

Улицы в Камакуре были темными и тихими. Мы шагали как бледные призраки в ночи. Корзинка была легкой. Кости матери весили меньше перьев, Аки потеряла сумку в хаосе. Мы наполнили корзинку водой у источника. Старушка там стирала в воде. Ткань скользила в холодной воде и пузырях. Завтра мы с Аки пойдем на рисовые поля, будем искать среди грязи забытые зерна. Мы разложим деньги на котатсу, поищем на рыбном рынке того, кто еще продавал водоросли. Мы порвем коконы, наши крылья задрожат, и мы откроем рты. Мы будем бороться хоть миг, а потом осенний ветер унесет нас, как бумажные цветы, и на наши носы упадет снег.

Ангела Юрико Смит «Ванильный рис»

Мейко смотрела на варианты в киоске перед ней, ее палец завис над «Кавказский» и коснулся. Несколько вариантов было на экране. Ладонь прижималась к ее округлому животу. Другой рукой она выбрала «Голубые глаза» и «Светлые волосы». Она коснулась своих густых прямых волос. Они были такими темными, что отливали синевой на солнце. Ей это не нравилось. Ее дочь не будет азиаткой. Она выбрала в меню «Вьющиеся». Когда она закончила выбирать, она провела украденной кредиткой. На экране всплыло предупреждение.

Чип-атрибут постоянный, если его убрать, возникнут нарушения ДНК. Пожалуйста, используйте чип осторожно. Чип-атрибут — безопасный и эффективный способ повлиять на ДНК для желаемых физических эффектов, но он только для внешности. Незаконно улучшать чип, чтобы менять разум или прочие нефизические атрибуты. Когда чип внедрен, его лучше оставить там на всю жизнь, иначе ДНК будет нестабильна. Чтобы принять эти риски, нажмите и подпишитесь.

Она прикусила губу, зная, как выглядит повреждение ДНК. Через две двери от ее дома был мужчина без носа. Его плоть отпадала склизкими кусками. Когда это прекратилось, его кожа стала как резина, и он прятался в своей квартире и заказывал еду туда неделями. Порой, проходя мимо, она думала, что слышит его всхлипы.

Этого не произойдет с ее дочерью. Она не будет улучшать чип ради ума, она подозревала, что в этом была проблема соседа. Она не была генетиком. Физических атрибутов хватит. Мейко скрывалась среди соседей, но ее дочь будет выделяться, как ангел света, такой яркий, что озарит даже мрачное существование Мейко. Ее дочь получит себе богатого доброго мужа. Ее дочь будет принцессой из мультфильмов.

Мейко ненавидела свое детство. Мультфильмы спасали от отца, что кричал, а не говорил. Его лицо было всегда красным под редеющими рыжими волосами. Ее мать была бесцветной тенью, жалась, едва существовала, — покупка в интернете, которую отец пытался вернуть. Мейко уже выросла тогда в животе матери, и ее мать нельзя было вернуть. Из-за Мейко ее мать была дефективной.

Она выбиралась в лобби смотреть мультики, и посетители давали ей посидеть за стойкой и посмотреть. Порой отец звал ее и спрашивал, покинула ли она здание, и клиенты всегда говорили ему «нет», стараясь не смотреть на нее, когда врали. Они едва смотрели на нее, но давали ей прятаться и смотреть мультики по их телевизору.

Она не видела азиатских принцесс. По телевизору все принцессы были с яркими кудрями и бледной кожей. Ее волосы были просто черными, висели прямо, словно притяжение пыталось забрать ее к земле. У них были большие глаза, круглые и обычно голубые. Ни у кого не было щурящихся темных глазок, как у нее.

— Так видно дефективный товар, — всегда говорил ее отец, — по узким глазам, — но это было в прошлом, она оставила все это позади. Ее палец завис над иконкой «Принять», она нажала и подписала свое имя.

Киоск издал дружелюбный звон, сообщая, что оплата была принята, на экране появилась картинка ее чипа. Маленькие нарисованные роботы делали чип старыми пилами и молотками.

Поздравляем! — слова возникли на экране. — Ваш чип закончен. Пожалуйста, установите его профессионально в течение суток с рождения ребенка. Не распечатывайте чип, если не готовы внедрить его, — щелчок, пластиковый пакет упал на поднос перед ней. Она осторожно подняла его и прижала к сердцу.

Мейко не планировала заводить детей, но когда узнала, что у нее дочь, стала одержима идеей сделать кроху не такой, как она. Она росла чужаком с оливковой кожей в мире ярки людей с волосами всех оттенков красного, золотого и каштанового. Ее дочь будет одной из них, самой красивой из всех. Ее принцесса сможет открыть двери того мира для Мейко. Она улыбнулась и забрала чип.

Три месяца спустя она родила в медицинской кабинке во время обеда. Мейко назвала ее Кацуэ. Медик пытался отговорить ее внедрять чип в дочь, рассказывал о риск для ДНК, но Мейко не слушала. Она мечтала, как будет придумывать платья для своего маленького ангела. Он пытался предупредить ее, но Мейко спросила лишь, где подписать. После подписи ее дочь увезли установить чип, пока ее генетическое строение было податливым.

Ребенок разочаровал на первый взгляд. Мейко спросила, работает ли чип. Ребенок, которого она отдала, был с густыми темными волосами, что торчали, как шерсть котенка. Они вернули розового, лысого и страшного ребенка. Они убедили Мейко, что чип был установлен правильно, идеально слился с ДНК ребенка. Побочный эффект в виде лысины скоро сменится светлыми кудрями, как она и просила.

— Неделю она будет сонной, но это нормально, — сказал медик. Он пожелал ей удачи, вздохнув, и отдал ребенка — ее золотую Кацуэ — в стерильных пеленках с документами.

Кацуэ год становилась золотой. Каждое утро Мейко терла голову малышки, чтобы увидеть золотые волоски. Когда они появились, Мейко собирала прядки в хвостики, чтобы они выделялись. Когда она оставляла дочь опекунам перед работой, они собирались, чтобы поиграть с малышкой. Она выросла из некрасивого лысого ребенка с розовой кожей в бодрого малыша со светлыми кудрями, как короной. Малышкой Кацуэ выделялась среди других детей и была центром внимания, как Мейко и надеялась. Другие дети восхищались отличиями Кацуэ, но когда они стали подростками, быть центром внимания перестало быть приятным.

Тело Кацуэ стало неловким, она становилась молодой женщиной. Другие ученики были группами, оставив Кацуэ и ее кудри с голубыми глазами в стороне. Они дразнили ее и звали Ванильным рисом — белым снаружи и желтым внутри. Она была без друзей, выливала несчастье матери, но Мейко отмахивалась. Мейко говорила дочери:

— Они просто тебе завидуют. Не слушай их.

— Мне все равно, — сказала Кацуэ во время одного из таких разговоров. — У меня все еще нет друзей, — ответ Мейко всегда был одинаковым. Она прижимала свою принцессу к себе, гладила ее золотые пряди и наслаждалась тем, как они блестели в сумерках. — Я не хочу быть другой, — сказала Кацуэ, уткнувшись лицом в руку Мейко, всхлипывая. — Почему мы не можем жить там, где люди выглядят, как я?

— На это нужны деньги, — Мейко вытянула кредитку из кармана и подняла ее. — Тот мир дорогой, а эта карточка почти пустая! Все, что я получаю, уходит на нашу еду, — она бросила кредитку на пол у своего матраса. — И… я не оттуда, — прошептала она. Мейко хотела сказать больше, но подавила это и воспоминания, что грозили проступить на поверхности.

— Я хочу избавиться от чипа, — сказала Кацуэ.

Мейко перестала дышать.

— Нельзя, — сказала Мейко. — Ты станешь монстром, — в комнате стало темно, лишь блеск огней города проникал сквозь их разрисованное окно. Кацуэ всхлипнула снова. Мейко попыталась обнять дочь, но та оттолкнула ее и нашла в темноте свою низкую кровать у стены.

— Я уже монстр, — сказала она. Ее голос, грубый от слез, ударил Мейко по сердцу. Она промолчала и легла на свою кровать. Впервые она задумалась, правильно ли выбрала за дочь. Сон тяжело сдавил ее глаза.

Будильник ударил Мейко по ушам. Она огляделась, кровать дочери была пустой. Она села, штора в ванную была отодвинута. Мейко была одна. Тревога сжала ее желудок, она потянулась к телефону.

— Где Кацуэ? — спросила она. Экран загорелся, появилась карта их квартиры. На ней засветилась кровать Кацуэ. Мейко поспешила к кровати и отбросила одеяла. Телефон Кацуэ выскользнул из-под подушки и упал к ее ногам. Она опустилась на колени, держала его, как дочь до этого, ощущая, как все хорошее в ее жизни улетучивается. Мейко уткнулась лицом в матрас дочери и заплакала. Некого было звать на помощь. У нее не было семьи. Без денег для властей она могла лишь молиться и надеяться.

Мейко не выходила из квартиры три дня, а потом кто-то робко постучал в дверь. Она приоткрылась, и послышался тихий голос Кацуэ.

— Мама?

Мейко открыла дверь, втащила Кацуэ и обняла. Они обе плакали. Лицо Кацуэ было скрыто тонким шарфом, и Мейко убрала его с дрожью. Ее красивая принцесса пропала. На ее месте была девушка с пятнами на коже, что выглядела влажно. Из нескольких мест торчали клочки темных волос, как шерсть котенка. Светлые волосы почти пропали, оставшиеся пряди прилипли к коже. Ее глаза тоже были смесью — участки голубого и черного напоминали воюющие фракции.

— Я должна была сделать это, — сказала Кацуэ, когда смогла говорить.

— Но мы не можем это исправить, — сказала Мейко. — Я не могу это убрать. Теперь ты не принадлежишь ни одному из миров, — она прижала ладони к влажному лицу дочери и поцеловала ее в лоб. Прядь золота прилипла к губам Мейко, когда она отстранилась.

— Я хочу принадлежать своему миру, а не чужому, — Кацуэ прижала ладони к лицу матери, подражая ей. — Никто не любит ложь. Правда. Я хочу быть настоящей, даже если это некрасиво.

У Мейко не было ответа. Она могла лишь обнимать дочь и думать, что потратила, надеясь на сияющие золотые волосы.

С.Б. Дивья «Поднимая взгляд»

Айла сжимала планшет дрожащими руками и снова читала слова. Она едва верила глазам, но расплывающееся сообщение на экране не врало: она будет пассажиром экспедиции «Майский цветок». Поездка в Денвер была хорошей попыткой забыть Калифорнию, но Марс мог окончательно оставить ее прошлое позади.

«Поздравляем и приветствуем в команде! Сотворим историю вместе, — говорилось в сообщении. — Мы приглашаем вас, как одного из самых необычных кандидатов, доказывая, что «Майский цветок» принимает людей с любым происхождением и способностями».

Они как-то измеряли ранг необычности каждого пассажира? Айла вздохнула. Джевв лежал рядом с ней на потрепанном желтом диване, его шелковистые черные волосы свободно ниспадали на плечи. Они пили пятнадцатилетнее вино, словно их не ждало завтра, и Айла поняла, что скоро и не будет завтра с вином и ее парнем.

— Откроешь мысли за монетку, милая леди?

— Что? — она быстро закрыла сообщение. — Прости. Отвлеклась. По работе.

Джефф погладил не испорченную сторону ее лица.

— Снова бодаешься с Брайаном?

— Как-то так.

— Пора перестать позволять ему помыкать тобой. Он не будет уважать тебя, если не покажешь яйца.

Айла приподняла бровь.

— Ты знаешь, о чем я, — Джефф слабо улыбнулся.

— Да, но не важно, — шепнула она и поцеловала его, эффективно закончив спор. Даже если эти отношения не продлятся дольше — у нее так постоянно было — она хотела наслаждаться, пока могла.

Следующим утром Айла вошла в спартанский кабинет Брайана и села на один из двух неудобных стульев напротив его стола.

— Да? — сказал ее менеджер, не сводя взгляда с дисплея. Его кривые пальцы щелкали компьютерной мышкой.

— Я ухожу.

Это привлекло его внимание. Его жуткие зеленые глаза посмотрели на нее, и она отвела взгляд на свои колени.

— Почему?

Айла вдохнула, готовя вежливое оправдание, а потом поняла, что могла сжечь этот гадкий мост. Она подняла голову и посмотрела в глаза Брайана.

— Я отправляюсь на Марс, — потрясение на его лице порадовало ее.

Брайан закрыл рот и нахмурился. Он повернулся к огромному бумажному календарю на стене.

— Мне нужен еще месяц от тебя.

— Я могу только две недели. Простите.

Она пожалела, что извинилась, сразу же и без слов вручила ему свое заявление.

— Видишь? Такое отношение и мешает женщинам, как ты, быть хорошими на такой работе, — Брайан покачал головой. — Я сильно рисковал, нанимая тебя. Хорошо, что ты не вернешься, потому что я не смог бы оставить тебе хороший отзыв за такое непрофессиональное поведение.

— Непрофессионал тут только вы, — рявкнула Айла, удивляя себя.

Ее слова заткнули его, может, от потрясения, что она сказала такое. Она давно научилась предпочитать общество камней, а не людей, особенно таких, как Брайан, но он был частью работы, а за работу платили.

Она покинула офис вечером и дала машине отвезти ее по людным дорогам Денвера к квартире тети Сэм. Высокий жилищный комплекс занимал место между торговым центром и домами. Айла оставила машину и посмотрела на запад, на сияние, оставшееся от ушедшего за горизонт солнца. Вершины гор были все еще голыми, но холод в октябрьском воздухе обещал снег. Будет странно смотреть вместо этого на горизонт цвета охры и ржавчины.

Тетя Сэм жила на четвертом этаже. Айла обычно перешагивала по две ступеньки за раз. Было забавно так использовать ее пружинящий протез, но сегодня она шагала медленно, на каждой площадке наслаждалась видом. Она не осмеливалась верить, что ее выбрали для миссии. Она была никем, но им понравился уровень ее спортивной подготовки на первой проверке и ее знания по геологии на второй. Что с того, что ее ампутированная нога и лицо со шрамом дало ей последнее преимущество? Да, было немного неприятно, но если это требовалось, чтобы она попала на Марс, так и быть.

Самсара открыла входную дверь раньше, чем Айла постучала.

— Как ты…

— Тебя выдает поступь, милая. Заходи. Тикка масала почти готова, и каберне открыто. Прости, не смогла подождать с вином.

— Я тебя не виню, — сказала Айла, склонилась и поцеловала тетю в смуглую щеку. — Повар заслуживает бокал вина, пока она на кухне.

— Готовить приятно, ведь я отчасти на пенсии. Мои выпускники делают почти всю работу.

Айла глубоко вдохнула, снимая кроссовок и надевая чистый носок на протез. В воздухе пахло тмином, кориандром, жареными помидорами, луком и перцем чили. Во рту появилась слюна от предвкушения, и она старалась не думать о безвкусной еде в космосе. Ее тетя с трудом двигалась по маленькой кухне, но Айла прикусила язык, не дав себе вызваться помочь. Она хорошо знала, что следовало после таких предложений. Вместо этого она села на высокий стул и налила себе бокал вина.

Квартира была маленькой, всего три комнаты. В спальне едва умещалась кровать ее тети, но ванная была достаточно большой, чтобы уместилась инвалидная коляска. Кухня соединялась с гостиной, где был твердый диван, небольшой обеденный стол и огромный экран на стене. Ходунки тети Сэм стояли у входной двери рядом с тумбой для обуви.

— Ты привыкла к этому месту?

Самсара пожала плечами.

— Сойдет.

— Хорошо, что ты переехала сюда, — сказала Айла, ощущая себя неловко.

— О? У вас с Джеффом серьезно?

— Нет, — Айла глубоко вдохнула. — Я полечу на «Майском цветке».

Самсара перестала мешать масалу и посмотрела на нее. Темно-карие глаза ее тети были пронзительными и ясными.

— Что? Ты же не про полет на Марс в одну сторону?

Айла кивнула, сжав сильнее ножку бокала вина.

— Айла! Почему ты не сказала мне? Когда? Разве он не улетает вскоре?

— Через одиннадцать недель, но через две я отправлюсь на тренировку. Прости, тетя Сэм. Я не хотела никому говорить об этом на случай, если меня не примут.

— Их устраивает твоя нога?

— Да. Я смогу получить особый протез. Он поможет в космосе лучше, чем настоящая нога, и на Марсе притяжение меньше, будет проще для мышц моей ноги.

— Но… зачем? Зачем туда? Из-за Фелиции, хоть прошло столько лет?

Айла избегала взгляда тети, пока делала глоток вина. Вкус наполнил ее рот, ослабил сдавленность горла. Конечно, это было из-за мамы, но эти слова разбили бы сердце тети Сэм. Ее тетя дала Айле второй шанс на жизнь, взяв ее в Денвер, вырастив ее, когда больше никто не стал бы. Только она не винила Айлу в случившемся.

— Такой шанс бывает раз в жизни, — Айла разглядывала гранатовую жидкость в бокале. — Я — геолог, и тут я только делаю исследования устойчивости для многоэтажек. На Марсе мои труды создадут историю. Они будут что-то значить, — это была правда, но лишь отчасти.

Пару минут в комнате было тихо. Тетя Сэм выключила плиту и вытащила из печи завернутую в фольгу лепешку наан из супермаркета. Она проковыляла к стойке, сжала край для поддержки, а потом прижала теплые сухие ладони к лицу Айлы.

— Дорогая моя девочка, я старалась, но ты не можешь простить себя, да? Марс будет поразительным достижением. Ты права. Но ты не найдешь покоя, убегая.

Тетя Сэм видела ее насквозь, словно ее стены были из хрусталя. Они прошли к столу, накрытому на двоих. После двадцати лет жизни с тетей болтать было просто, и Айла использовала это преимущество. Она наслаждалась теплой наан. Свежая кинза и кусочки мягкого сыра панир таяли на ее языке. Она удовлетворенно вздохнула.

— Я буду скучать по хорошей еде, — сказала Айла. — Я уже скучаю, если честно. Я ела слишком много еды на вынос с тех пор, как ты переехала сюда.

Самсара рассмеялась.

— Понимаю, но каждому повару нужны благодарные клиенты.

Часы тети звякнули, и улыбка Самсары пропала, она нахмурилась.

— Что там?

— Сообщение от твоей сестры. О Карлосе.

— Папе? — ладонь сжала сердце Айлы. Она говорила себе, что не было ничего серьезного, она научилась делать так у психолога, глубоко дышала. — Что с ним?

— У него был приступ, — тетя разглядывала экран.

— Насколько плохой?

— Они еще не знают. Элиза говорит, что они хотят, чтобы он побыл под наблюдением хотя бы неделю, а то и две. Тебе стоит проведать его, Айла. Прошло много времени, и… раз ты уедешь и вряд ли вернешься, это может быть последний шанс.

— Прошло пять лет с тех пор, как он стал жить с Элизой, — Айла покачала головой. — Она не пустит меня к нему.

— Хочешь, я попрошу ее? Может, если ты расскажешь ей о своих новостях…

— Нет, — резко сказала Айла. — Моя сестра не говорила со мной двадцать лет. Она не заслуживает знать о моей жизни.

Расстроенное лицо тети заставило ее сдаться.

— Я позвоню в больницу и попробую поговорить с ним по телефону. Ладно? Давай спокойно закончим ужин. Пожалуйста?

Самсара кивнула, и они перешли к другим темам, но радость от ужина была омрачена.

Остаток выходного Айла бегала по своим любимым горным тропам и гадала, как сообщить новость Джеффу. Он пришел на ужин вечером в понедельник, принес пакет китайской еды, вел себя бодро. Джефф рассказал ей о последнем капризном клиенте, но Айла молчала, полная бурных мыслей. Она хрустела лапшой с курицей в апельсиновом кляре, гадая, можно ли было взять сушеный чили с собой на Марс. В старину полагались на специи и пряную еду в долгих путешествиях. Марс чем-то отличался?

Она подняла взгляд, когда Джефф перестал говорить. Бодрость пропала с его лица.

— Что?

— Ты ничего не хочешь мне сказать? — спросил он.

Ее словно ударили по животу.

— Как ты узнал? От Брайана?

— Да.

— Вот козел!

Джефф раздраженно всплеснул руками, соус брызнул на стол с его палочек.

— Шутишь? Ты знаешь, как паршиво было слышать новости от него? Марс! Ты отправляешься на Марс! Как можно было не сказать мне об этом?

— Мы встречались всего пару месяцев, — ей не нравилось возмущение в его тоне. — Я не хотела рисковать и потерять тебя, если меня не выберут.

«И ты найдешь кого-то лучше», — чуть не сказала она.

Она встала, чтобы не видеть боль в его глазах, и выбросила остатки еды в урну. Ее часы запищали. Напоминание позвонить в больницу, которое она настроила сама, чтобы перестать избегать этого, но получилось не вовремя. Ее тарелка застучала об рукомойник, пока она пыталась успокоить дрожь в руках.

— Прости. Я знаю, я должна была сказать раньше, но все равно все кончено, — сказала она, глядя на рукомойник. — Я уезжаю в следующую субботу для тренировок.

— Кончено, да, но не должно быть так. Ты думаешь, что тебя не любят, потому что твое лицо делает тебя уродливой, и потому никто не зовет тебя. Ошибаешься. Не шрамы отталкивают людей. По крайней мере, не те, что снаружи. Я был бы рад увидеть твое будущее, но понимаю намек. Надеюсь, ты найдешь там то, что ищешь.

Его стул царапнул плитку пола. Она смогла сдерживать всхлипы, пока входная дверь не хлопнула.

«Это к лучшему, — говорила она себе. — Расставания не бывают красивыми», — они даже не дошли до признания друг другу в любви.

Позже, когда она чистила зубы, она глядела на шторку, закрывающую зеркало в ванной, гадая, был ли Джефф прав. Она сдвинула ткань и заставила себя посмотреть на свое отражение. Половина лица была обычной, смесь скучных коричневых оттенков. Другая была искажена, натянулась в нескольких местах, выпирала розовыми горными грядами в других. Она опустила занавеску. На Марсе не будет зеркал, от которых придется прятаться.

Элси унаследовала красоту в семье: волосы цвета палисандра, глаза как летнее небо, красивый изгиб губ. Как ее сестра выглядела сейчас, после двадцати лет и с двумя детьми? Мысли о ней напомнили Айле об отце, и она представила его на кровати в больнице, задающегося вопросом, переживал ли за него его ребенок.

Она схватила планшет, пока шла в спальню, и посмотрела расписание полетов в Лос-Анджелес. Был вариант вечером следующей пятницы, в ее последний рабочий день. Она забронировала место и перенесла полет в Корпус-Кристи на воскресенье, из ЛА. Одного дня с семьей хватит, потом она отправится на тренировку.

Ее сон был беспокойным той ночью. Ей снилось, что бочки специй вырвались и парили, как пьяные медведи, в трюме «Майского цветка».

Через десять дней Айла вышла из прохладного от кондиционера терминала в теплую ночь Лос-Анджелеса. Выхлопные газы смешивались с запахом морской соли, и это вызвало воспоминания о поездке по берегу в старой машине матери. Она в сотый раз с момента, как села в самолет, задумалась, стоило ли отправляться сюда.

Она выехала на шоссе, тут же попала на дорогу с семью полосами. Она включила автопилот, и машина поползла вперед, миновала магазин костюмов. Ей стало не по себе, она вспомнила дату. Завтра Хэллоуин. Она увлеклась подготовкой к Марсу и впервые в жизни забыла о празднике.

— Блин, — прошептала она панели передач.

Айла вернула контроль над машиной и съехала с шоссе, проехала по красивому участку Санта-Моники и направилась на север вдоль берега. Тут и там праздновали подростки в костюмах. Она открыла окна и впустила ветер океана, свежий и влажный. Ее кудри развевались у ее лица, но ей было все равно, она затерялась в болезненных воспоминаниях, которые подавляла.

Айла в шесть лет отчаянно хотела быть роботом, как и ее лучшие друзья, Эмма и Шейден. Они решили собраться вместе и создать костюмы из картона, насадок для крана и скотча. Им были рады во всех домах, и они ходили по улицам своего района Калабасас и собрали себе много конфет.

Папа Эммы и мама Айлы сопровождали их той ночью, радостно делали фотографии украшенных домов. Фонари сияли желто-оранжевым, и Шейден делал вид, что они были на Марсе, и его сияющая указка была лазером.

Тротуары были людными, и они не могли легко бегать в своих объемных костюмах. Но Айла хотела поиграть, так что она оторвала блестящую наклейку и обмотала ею кончик указательного пальца.

— Пиу! Пиу! — кричала она, направляя палец на Шейдена, а потом на маму. Она рассмеялась и ткнула локтем папу Эммы.

Айла споткнулась обо что-то. Она опустила взгляд и увидела игрушечный пистолет с серебряной рукоятью.

— Осторожно! У меня лазер! — закричала она, схватила его и направила на маму. — Пиу!

Она нажала на курок.

Айла не могла забыть звуки и запахи: ужасный хлопок поверх шума толпы, крики, в том числе и ее, дым, который обжигал ее ноздри, а потом кровь.

Уэст-Хиллз стала другой больницей за двадцать лет, но Айла подавила ту часть мозга, которая хотела сравнить палату, какой она была сейчас, с тем, как было раньше.

— Я пришла к Карлосу Батлеру, — сказала она секретарю.

— Ваше имя?

— Айла Нараян-Батлер.

Секретарь хмуро посмотрела на экран.

— Я не вижу имя в списке. Осталось пять минут до конца времени посещений. Простите, придется подождать до завтра.

Айла подавила вздох.

— Во сколько?

— В девять часов.

Айла вышла на парковку и вставила ключ в аппарат. Пока она ждала машину, она подумывала написать Элизе, но ее спасло прибытие машины. Пустой автомобиль остановился у обочины, и Айла села за руль. Она ехала, не думая о том, куда, двигаясь по улицам, которые смутно помнила, словно сцены на выцветшей пленке фильма.

В первые несколько месяцев после стрельбы Айла так часто бывала в больнице для реконструктивных операций так часто, что едва приходила в сознание. Они сказали ей позже, что затвор на полуавтоматике взорвался, лишив ее половины лица при этом, но она была онемевшей от лекарств. Она потеряла воспоминания о том времени в тумане опиатов. Когда она пришла в себя, она ощутила ярость Элизы в тысяче мелочей — не звала ее играть, отрезала кусочки ее мягких игрушек, «случайно» сбивала ее теперь неуклюжее тело.

Папа почти все время был погружен в свое горе, но когда он смотрел на Айлу, ее пострадавшее лицо и отсутствующую ногу, она ощущала его отвращение. Только ее тетя понимала, что случилось. Полтора года мольбы, и Самсара уговорила папу отпустить ее в Денвер. Он приезжал раз в год, пока мог, но всегда был один, без Элизы.

Айла подавила прошлое, окрестности стали до боли знакомыми. Это была улица, где все это произошло, и это была ее улица. Она повернула машину и медленно проехала мимо своего бывшего дома. Свет горел наверху, но она никого не видела. Серебряный минивэн стоял у дома, и на газоне не было украшений в честь Хэллоуина.

Она остановила машину в тупике и села, дрожа всем телом. Она ощущала боль за детей Элизы, лишенных бабушки и радости Хэллоуина из-за нее.

Горе и вина грозили утопить ее, она глубоко дышала, представляла, как запирала воспоминания в большой тяжелый металлический ящик. Дрожь и эмоции понемногу утихали. Она закрыла глаза и закопала металлический ящик глубоко под землю, чтобы он остался там навеки. Этот дом не был ее домом, как и эта планета. Когда подобие спокойствия вернулось, она открыла навигатор машины и провела ночь в первом отеле в списке.

Наступило утро Хэллоуина. Небо было серым, в тучах. Айла стояла в лобби больницы, смотрела на часы, замерев от нерешительности. Она подняла голову от звука женского голоса и увидела спину брюнетки у стола секретаря. Она не успела решить, хотела ли быть замеченной, Элиза повернулась и увидела ее. Казалось, Элиза не сразу ее узнала, а потом поняла.

Элиза подошла.

— Ты! Невероятная мелкая… что ты тут делаешь? Понимаешь, что это за день?

Щеки Айлы покраснели, и она ссутулилась и кивнула. Она сосредоточилась на узорах ковра под ногами.

— Я пришла к папе, — она напряглась от желания убежать из больницы и никогда не вернуться.

— И ты решила прийти к нему именно сегодня. Эгоистичная, думающая только о себе… — Элиза замолчала, глубоко вдохнула и шумно выдохнула. — Ты никогда не изменишься, да? — она топала ногой. — Полагаю, ты имеешь право его увидеть. Я отведу тебя, но я не добавлю тебя в список посетителей.

Грудь Айлы сдавило. Она сосредоточилась на дыхании, пока шла за Элизой сквозь двери и коридоры. Она попрощается с папой, а когда будет на Марсе, все это не будет важным. Она сможет все это оставить позади.

Элиза открыла дверь и прильнула к стене снаружи, скрестив руки.

— У тебя пятнадцать минут. Правила больницы. Не расстраивай его!

Дверь за Айлой закрылась. Ее папа был подключен к мониторам, которые, к счастью, молчали, но цветные линии двигались на экранах. Палата была для одного, со шкафами из темного дерева, смежным туалетом, хотя, судя по трубкам, присоединенным к телу ее отца, ему эти удобства понадобятся не скоро.

Она села у кровати на стул на колесиках.

— Привет, пап.

Голова отца повернулась к ней, но его глаза были стеклянными.

— Фелиция. Ты тут, — прохрипел он.

Хорошая сторона ее лица была похожа на маму. Она повернулась, чтобы он лучше ее видел.

— Нет, пап. Это я, Айла. Я пришла проведать тебя и кое-что рассказать.

Дрожащая рука ее отца подвинулась на кровати и нашла ее ладонь. Он слабо сжал пальцы, его веки опустились.

— Я так скучал, Фел. Почему ты… когда…

Остальные слова не было слышно. Айла склонилась, его сухие губы задели ее ухо, щетина на подбородке щекотала ее щеку.

— Прости, Фел… ужасное… малышка Айла. Я дал Самсаре забрать ее… было ошибкой. Глупо… Ты оставила меня одного… Ах, я так скучал.

Айла всю жизнь хотела услышать эти слова, но не так, не будто она была призраком матери. Она отодвинулась. Глаза отца были закрытыми, его тихий голос пропал. Она хотела сказать ему, что простила его, что любила его и понимала, но он хотел не ее прощения.

— Пап, у меня новости, — Айла сглотнула слезы. — Я полечу на Марс. Я буду на корабле «Майский цветок», он улетает через пару месяцев. Наверное, я не вернусь. Я… — она умолкла. Слова застряли в горле, и она выдавила их. — Я пришла попрощаться.

Она не знала, понимал ли он ее слова, но надеялась, что какая-то его часть вспомнит их, когда он проснется. Она глубоко вдохнула с дрожью, легонько поцеловала его в щеку. Его лицо было спокойным, но ее поразило, что он выглядел старым и хрупким, таким она его еще не видела.