Где восходят звезды

Полиция сказала, что он сопротивлялся при задержании. Судя по виду, он серьезно отбивался.

— Папа?

Он чуть повернул голову. Опухший подбитый глаз посмотрел на нее.

— Оставь меня.

— Но, папа…

— Я сказал тебе остаться с Хасегавой-саном. Ты можешь хоть раз послушать?

Роза стиснула зубы, ее щеки пылали, как плита. Он не хотел ее тут. Почему она переживала? Она открыла рот, чтобы накричать на него. Но с губ не сорвалось ни звука.

— Я подумала, что ты проголодался, — сказала Роза.

Она просунула фарфоровую миску тофу через прутья, стараясь не пролить тофу, посыпанный щепоткой шалота, который она нашла в шкафу, и приправленный соевым соусом для вкуса. Но она гордилась тофу. Твердым, нарезанным идеальными кубиками в дюйм, сложенным пирамидкой. Ей повезло, что полицейский участок был в паре улиц от дома.

Роза полезла в сумку и вытащила палочки. Она опустила их на край миски со стуком.

Она повернулась уйти, когда услышала стон и скрип старых пружин. Она оглянулась. Ее отец все еще сидел на краю кровати, поднял миску тофу дрожащими руками, смотрел голодно на белые кубики.

Сжимая миску в одной руке, он поднял палочками кубик тофу с кусочком шалота на краю, поднес к сухим потрескавшимся губам. Его глаза расширились, он съел кусочек, поднес миску ко рту и съел еще.

— От Танаки? — спросил папа, жуя.

Роза покачала головой.

— Я его сделала.

Ее отец напрягся. Он повернулся и посмотрел на нее с ошеломленным видом.

— Как?

— Больше щелочи, — сказала она. — Мама меня научила.

Роза отвернулась и пошла к белой стальной двери. У нее оставалось лишь одно дело. Тут она закончила.

— Роза? Роза?

Она игнорировала дрожащий голос папы, покинула кирпичное здание полицейского участка, пошла на улицу Кордова к кабинету доктора Траска в Западном конце Ванкувера.

Когда она прибыла к дому доктора Траска в стиле королевы Анны на улице Комокс, медсестра попыталась прогнать ее, но доктор Траск вмешался и позволил ей пройти в его кабинет.

— Я хочу договориться, — сказала Роза. — Я прошу лишь снять обвинения с моего отца.

— Мисс Роза, — сказал доктор Траск, указывая на синяк на своем лице. — Ваш отец выразился ясно. Вы не получите ту руку.

Роза покачала головой.

— Я уже не хочу руку. Наличные за мои глаза.

Доктор Траск нахмурился.

— Зачем вы это делаете?

Роза вручила доктору Траску уведомление о выселении.

— Потому что иначе мы будем завтра на улице.

Доктор Траск прочел записку и повернулся к Розе.

— Вы готовы на такое ради своего отца?

Роза кивнула.

Через два часа Роза лежала на одном из операционных столов доктора Траска, ей ввели анестезию. Она решила, что последним увидит своими глазами свет над операционным столом.

Сначала Роза услышала тихий гул настольного вентилятора, ноги шаркали по скрипучему деревянному полу. Далекие голоса шептались, словно она слушала через картонную коробку. В воздухе был металлический привкус. Кровь.

Пятна света пульсировали перед глазами. Она приподнялась на локтях. Острая боль пронзила правую руку, раздался звон металла об металл рядом с ней. Роза посмотрела в сторону. Новая механическая рука была присоединена к ее обрубку ниже локтя.

Она поднесла ладонь к лицу, растопырила пальцы как веер. Крошечные латунные кривошипы и поршни выплевывали клубы пара из шипящих клапанов в ее предплечье. Она улыбнулась. Ее рука не была толстой или неудобной, как у доктора Траска. Она была женственной, с плавными изгибами.

Но у нее не должно быть новой руки. Она отдала глаза.

Роза коснулась левой брови и охнула. Она ожидала, что там будут медные глаза-очки, как у Манга. Но их там не было. Она взяла зеркало со столика с инструментами, поднесла к своему лицу. Она посмотрела в зеркало. На нее глядели ее глаза. Настоящие.

Доктор Траск не забрал их. Почему? Рука была дорогой. Он все-таки дал ей руку?

— Вы проснулись.

Медсестра доктора Траска вошла в комнату с металлическим подносом со стаканом воды и баночкой таблеток в руках.

— Примите это, чтобы боль ослабла.

Роза послушно проглотила две белые таблетки, запила их холодной водой.

Медсестра включила яркий верхний свет, озарила им руку Розы. Медсестра сжала ее локоть. Роза напряглась и отпрянула.

— Не ерзайте, — медсестра сжала ее механическую руку и повернула, осмотрела ее. — Вы в порядке. Можете идти.

Но папа говорил, что хакуджин ничего не делал бесплатно.

— Когда доктор Траск попросит меня прийти? Чтобы забрать мои глаза?

— Nein, — сказала медсестра. — Уже оплачено.

— Но кем? Кто заплатил за них?

Медсестра хмуро посмотрела на нее.

— Спросите у своего отца.

Папа сидел на пристани, где они с мамой провели много часов. Горы на Северном берегу отражали теплое розовое сияние уходящего солнца, соленая прохлада гавани Ванкувера окутала ее. Роза плотнее укуталась в пальто.

Она села рядом с отцом и свесила ноги над водой. А потом повернулась к нему и напряглась. Роза охнула. Голова закружилась, тошнота подступила, словно в ее груди бушевали волны. Она уперлась левой рукой в доски, чтобы не упасть в воду, цена ее руки глядела на нее.

Ее отец смотрел на нее медными глазами-очками.

Роза покачала головой и открыла рот, чтобы заговорить. Она слышала только, как волны бились об деревянные столбики.

— Доктор Траск пришел ко мне в тюрьме, — сказал папа. — Показал мне уведомление о выселении и рассказал, о чем ты его попросила. Я предложил свои глаза.

Роза посмотрела на новые глаза отца. Медь ярко сверкала в свете угасающего солнца.

— Почему, папа?

Он посмотрел на урну между своих ног.

— У тебя глаза мамы, — сказал он. — Я не мог потерять их. Не снова.

Роза притянула отца к себе новой рукой, опустила левую ладонь на его колено, а голову — на его плечо.

— Прости, папа, — теплые слезы катились по ее щекам.

Папа сжал ее ладонь.

Роза вспомнила их ранний разговор и выпрямилась, глядя на новые глаза папы.

— Они не будут работать вечно, — сказала она.

Папа кивнул.

— Ничто не вечно, — он посмотрел на урну. — Прошу, внеси обувь мамы в дом этой ночью.

— Хорошо, — сказала она.

Они вместе смотрели, как красное солнце медленно опускалось за кедры парка Стэнли.

Регина Канью Ванг (перевод на англ. Шаоян Ху) «Вернуться в Мьян»

Летательный аппарат заглушил двигатель в тридцати метрах надо льдом, мягко описал дугу от объединенных сил инерции и притяжения, затормозил в последний миг в метре над поверхностью. Шасси выдвинулись из нижней части аппарата, закрепляя уверенное приземление на замерзшую воду.

Кая выпрыгнула из кабины пилота и проверила брюхо «Летучей рыбы». Три шасси в форме дисков плотно прилепились к поверхности льда. Она легонько похлопала корабль, ее губы изогнулись в улыбке. Она подготовила эти шасси для этого путешествия. Кая сделала все надежным.

«Я вернулась, Мьян», — подумала она.

Кая училась в главном колледже Союза. Хоть Союз снял плату за обучение для межпланетных беженцев и предлагал медицинскую страховку с заманчивыми скидками, расходы на жизнь и обслуживание никогда не были низкими. Но в прошлом году Кая смогла выплатить ссуды под низкие проценты и получить лицензию на работы в космосе, рубеже расширения Союза, месте для будущих колонистов. Работа там была трудной, но выгодной. Кае нужны были деньги, но она не только поэтому подала свое резюме в комитет «Проекта Сайон».

Она хотела вернуться и увидеть Мьян. Одиннадцать планет двигались на орбите Сайона, и одна из них дала жизнь разумным существам. Сайон, иначе говоря, был солнечной системой, и только на ее родной планете, Мьян, были разумные обитатели.

Мьян был покрыт льдом. Кая закрепила ремешки лезвий на обуви, оттолкнулась правой ногой и поехала.

Два лезвия на ее обуви рассекали лед один за другим, пока Кая наслаждалась скоростью. Она двигалась сквозь ветер, он жалил ее лицо, но это было не важно. Она ускорилась.

Ледяная поверхность Мьяна была гладкой, как зеркало, не было даже кочек. Притяжение, восемьдесят пять процентов от Союза, и низкий коэффициент трения дали ей чувство свободы и ловкости, которых ей давно не хватало. Она была пока королевой на льду. Каждый дюйм открытой кожи ощущал течение воздуха. Она легко коснулась льда кончиком правого лезвия, оттолкнулась левой ногой. Сделав два поворота в воздухе, она приземлилась и поехала дальше.

Когда Кая стала тренироваться катанию, она уже была взрослой. Она пропустила лучший возраст для обучения, и потому была на катке с молодежью. Падения и раны были для нее знакомы, но было больно видеть, как юные овладевали навыками быстрее, чем она. Когда остальные засыпали, она шла на каток одна, тренировалась посреди ночи. Она прыгала и кружилась, прыгала и кружилась, повторяя движения снова и снова в поисках идеала. Тогда она не была уверена, что получит шанс ступить на ледяную корку Мьяна.

Кая едва помнила время до того, как покинула Мьян, ведь была маленькой. Она помнила о родной планете только воду. Ее народ когда-то жил и вырастал в море, которое покрывало весь мир. Они радостно плавали, ни о чем не переживая, пока пылающий язык Сайон не пронесся слишком близко. Температура воды возросла. Те, кто выжил, направили рыбу глубже в море на другой стороне от солнца. Но они не могли сбежать от обжигающего жара сверху. Союз заметил аномалию Сайона и нашел признаки разумной жизни на Мьяне случайно, когда планету передвинули на перигелий. Они послали спасательный флот с ближайшей точки. Но было поздно. Когда они прибыли, только трое из каждой тысячи жителей Мьяна были еще живы. Родители Каи умерли в катастрофе.

Союз забрал ее и несколько сотен ее народа в развитую колонию, где их обучили, научили не выделяться в обществах Союза. Пока Кая учила историю Мьяна в школе, она пыталась вспомнить дискомфорт и ужас из-за нахождения среди горячей воды, но ничего не было. Биология говорила, что мьянцы не развивали полные ощущения до того, как им исполнялось четыре. Она покинула Мьян в три года, и в ее голове осталось лишь воспоминание о прохладной голубой воде.

Теперь скольжение по льду напоминало ей приятное ощущение плавания, она не могла испытать такое, пока ходила или бегала. Тут она словно поднималась в небо. С толчком, опираясь на наружную сторону левого лезвия, она прыгнула, закрутилась против часовой стрелки — один поворот, второй, третий. Она сделала это! Разум прояснился, был свежим, как воздух Мьяна, очищенным от тьмы, и с этой ясностью она приземлилась. Но, когда лезвия опустились на поверхность, она ощутила боль в правом колене и упала на землю.

Снова это. Кая сидела на льду и потирала колено. Рецидив случился раньше, чем она думала, наверное, из-за холода планеты. Ее пару биопротезов проверили перед путешествием. Медик предложил как можно скорее заменить части, и что ей нужно было постоянно проходить обслуживание и избегать сильных нагрузок до улучшения протезов. Но она не могла позволить замену, и приходилось ждать из-за нехватки денег. И она не могла отложить новую работу. Это был ее единственный шанс вернуться в Мьян, и она не упустит его.

Ее паре биопротезов было больше десяти лет, порой в них были небольшие сбои. Она едва сохраняла их рабочими с помощью страховки, но улучшение их было ей не по карману. Биопротезы были подарком от правительства Союза, полученным, когда она покинула Мьян. Чтобы помочь беженцам-мьянцам адаптироваться в жизни на суше и в Союзе, Агентство по делам беженцев выделило сумму на биопротезы, чтобы заменить их хвосты. Кая не помнила операцию, только долгий сон. Она проснулась гражданкой Союза с двумя ногами. Учиться ходить было сложно, как и учить общий язык Союза. Ее первые несколько лет на суше были обременены физической болью и ментальным раздражением. Мьянцы использовали мало звуков для общения над поверхностью воды. Они чаще общались под водой с помощью языка тела. Кая давно забыла мьянский язык, но короткий ролик на уроке показывал, что тот язык был как изящный танец, выступление.

Она нежно погладила свои жабры, которые были в дегенеративном состоянии. Ей повезло, что ее не заперли в зоопарке и не продали в цирк. Союз дал ей ноги и гражданство, шанс обучиться и работать. Она не могла жаловаться. Она просто хотела побывать в родном мире.

В последние месяцы Мьян появлялся в ее снах все чаще. В тех снах у нее снова был рыбий хвост, она плыла по бесконечному водному пространству Мьяна. Она охотилась на неприрученную рыбу с ножами из ракушек, наслаждалась своей долей вкусной рыбы, а потом поднималась на поверхность. А потом в фосфорном свете Водорослевой луны она молилась Богине Мьяна, благодаря ее за дары.

Позже, когда Кая повернулась, чтобы снова нырнуть, ее привлекло сияние в тени Сланцевой луны. Там не должно быть света. Она тихо поплыла к сиянию, стараясь не беспокоить потоки. Вблизи она увидела фигуру в ярком свете, медленно повернувшуюся, словно ощутившую ее. Но Кая не успела рассмотреть детали, она проснулась.

Сон впервые появился три года назад, и она не переживала из-за него. Но эта же сцена повторилась в ее сне год назад.

В прошлом году она получила работу в «Проекте Сайон». Она с помощью космического корабля натянет мембраны на последнем отверстии в сфере и закончит окутывание солнца. Проект начался во второй год катастрофы, и он должен был помешать случайным вспышкам Сайона уничтожить все в системе и позволить эффективно собирать энергию. По плану нужно было окутать солнце особыми мембранами, которые будут ловить большую часть силы Сайона и превращать в электричество, запасая его, остальная энергия выбиралась там, где мембраны отсутствовали. Температура на поверхности Мьяна сильно упала, и вода стала льдом. Выживших обитателей эвакуировали, но другие организмы остались под водой, корка льда заперла их в огромном ледяном гробу. Ночью после получения письма с назначением Кая снова увидела во сне Мьян, проснулась раньше, чем смогла рассмотреть фигуру в сиянии. И с тех пор сон не давал ей покоя. Она решила поискать ответ на Мьяне.

Подготовка была простой. Как хороший пилот и механик, она не мучилась, чтобы сделать необходимые модификации «Летучей рыбы», чтобы она могла приземлиться на лед. База «Проекта Сайон» была в трех стандартных часах от Мьяна. Через день после прибытия в лагерь Кая улетела под предлогом тренировки полета, и чтобы оглядеться. Она тут же направилась в Мьян. Никто не мог помешать беженцу выразить уважение своей пострадавшей родной планете.

Кто бы знал, что ей придется беспомощно сидеть одиноко на льду? Катиться она уже не могла, и Кая сняла лезвия с обуви. К счастью, она была в особых сапогах для льда. Мелкие шипы в подошве не давали скользить по льду. Она встала и пошла, хромая. Кая двигалась не так быстро, как раньше, и могла внимательнее оглядеться. На Мьяне не было суши. Когда-то это была планета, полная воды, а теперь ее полностью покрыл лед. Тут не был гор, равнин или рек. Когда годы назад температура поверхности упала, даже самые бурные волны успокоились, несмотря на силу приливов двух лун. Все утихло.

Кая не знала, куда идти. Она верила, что найдет что-то на родной планете. Она посмотрела сквозь просвечивающую корку льда, заметила темную тень. Подвинувшись влево, она села осторожно на корточки и присмотрелась. Тень была короче ее ладони, рыбка с пухлым телом. Ее два коротких нагрудных плавника странно торчали, словно плыть было очень тяжело. Бедняжка пыталась сбежать от холода в последние мгновения жизни. Кая поднялась и неловко пошла дальше.

В дюжине шагов от нее было больше теней, косяк рыбы или чего-то похожего. Они были длиной с половину ее пальцев. Они выглядели как рыба, но покрытая темно-серым панцирем. Их было около пятидесяти, и они, казалось, спешили вперед так же, как пухлая рыба. Они направлялись в ту же сторону. К чему такая спешка в последние мгновения? Было ли совпадением то, что все они плыли в одно место? Кая поправила курс и пошла за группой рыб.

По пути она замечала разных существ, запертых под коркой льда: рыба с хвостовыми плавниками, раскрытыми как радуги, скопление организмов, похожих на водоросли, медуза с щупальцами в форме крюков. Все они настойчиво пытались добраться в одно место до того, как вода застыла. Что они искали? От чего сбегали?

Тьма подступала. Сайон висел в небе как тусклый янтарный диск. Если не смотреть пристально, неясные края Сайона мешали отличить солнце от фона. В блеклом свете Сайона тело Каи бросало длинную светлую тень на лед. Становилось все сложнее видеть существ под коркой льда.

Большое темное пятно привлекло ее внимание, и она нашла крупную тень у поверхности. Она прошла ближе, оказалась над тенью. Тут лед ощущался толще. Кая стояла над хвостом, который был шире расстояния между ее кончиками пальцев, если она раскроет руки в стороны. Кая шла, тень сужалась там, где хвост переходил в тело, снова расширилась после этого. Она прошла к середине огромного тела, где ширина достигала максимума. Ее длинная тень была скрыта тьмой внизу. Ее сердце страдало от холода и боли, словно его пронзил ледяной клинок. Она села на корточки, опустилась на колени. Она медленно склонилась, опустив предплечья на лед, прижалась левой щекой к поверхности. Холод проникал в ее сердце сквозь ткань одежды и открытую кожу, но не мог заморозить ее слезы. В оставшемся свете Сайона Кая плакала.

Покидая базу, Кая записала, что ее не будет тридцать часов, треть уже прошла. Сайон теперь был за горизонтом, температура быстро падала. Свет Водорослевой луны был слабее, чем в ее сне, но лед отражал больше света, чем могла вода. Кая двигалась быстрее в фосфорном сиянии. Что бы ни искали те существа, их жизни были обречены. Кая попыталась уйти с курса, но обнаружила других существ, которые двигались по другому маршруту, но он явно вел в ту же точку. Казалось, там была дыра, и все в воде тянуло туда, как в сливное отверстие, но они замерзли в процессе. Теней под водой было все больше. Хоть Водорослевая луна не могла озарить детали, Кая знала, где она шла. Ответ был близко.

Сланцевая луна была темной. Кая вспомнила виды Мьяна, описанные в ее учебнике. Та глаза была для потомков мьянцев, ее не спрашивали на экзамене. Но Кая много раз ее прочла. Вода покрывала всю планету, а еще у Мьяна было две луны. Местные жители назвали два естественных спутника Водорослевой луной и Сланцевой луной. Водорослевая луна была больше, отражала зеленый свет, впитывая другие частоты видимого света. Отраженный свет озарял Мьян фосфорным зеленым свечением. Сланцевая луна была меньше, но плотнее, впитывала все краски видимого спектра. Эти описания совпадали с тем, что она видела в повторяющихся снах.

Пока что свет Водорослевой луны был с ней, но теперь пришло время Сланцевой луны. Она закрыла Водорослевую, и Кая глубоко вдохнула и шагнула вперед, словно пересекла границу между светом и тенью. Оказавшись во тьме, Кая уже не смотрела на существ внизу. Она шла по уже определенному маршруту.

Тьма ночи мешала ей видеть, но другие чувства стали сильнее. Кая закрыла глаза. Вдали она слышала гул волн, звон оружия, короткие звуки языка мьянцев. Там был слабый запах крови, пороха и чего-то горящего. Запах войны. Кая резко открыла глаза.

Не так далеко от нее был свет из ее снов. Кая шла к нему и ощутила странное волнение, а за ним — спокойствие. Она подошла ближе, но не нашла фигуру в сиянии. Был только голубой свет, он медленно пульсировал, порой становясь ярче. Свечение было выше человека, мерцало от пульса. Кая протянула левую ладонь к свету, к ее удивлению, ощутила там тепло. Она потянулась дальше, рука по локоть проникла в свет. А потом и все ее тело.

Она упала в воду, голубой свет все еще пульсировал над поверхностью. Вода не была холодной, это был сезон Тёплого течения.

Сезон Теплого течения? Почему она вспомнила это сейчас.

«Потому что ты — дочь Мьяна», — зазвучал в ее разуме голос.

Кто это? Кая растерялась, но голос звучал мягко и решительно. Ее тревога утихла.

«Посмотри», — это не было ответом на ее вопрос.

Кая ощутила, что потоки пытались направить ее вниз. Она махнула хвостом и устремилась к глубине. С каких пор у нее снова был хвост? Это точно был сон, хоть он и ощущался реально.

Она какое-то время плыла, и впереди появилось свечение. Там был храм сияющих кораллов. Кая приблизилась, раздвинула водоросли перед дверью и вошла в храм. Стены внутри были ярче, чем снаружи, озаряли зал. Маленькие креветки проплыли мимо нее, направляясь в бреши в стенах из кораллов. Существа еще жили тут.

«Тепло тут не останется надолго, но мелкие существа не понимают этого», — голос был беспомощным и печальным.

Кая огляделась. Комната была с семью стенами. У каждой стены, кроме той, где была дверь, стоял стеллаж. В каждом были сияющие просвечивающие сферы разных размеров.

«Это воспоминания о Мьяне от первых ледников до последнего, о периоде между ледниками, который идет сейчас, период долгого лета, который вызвал рождение разумной жизни. Четвертый ледник не должен был прийти так рано», — голос звучал растерянно, словно затерялся в бесконечных воспоминаниях.

Кая прошла к правому стеллажу и сняла последнюю сферу. Она была очень легкой, ее вес, наверное, уменьшила вода. Кая легонько ткнулась в поверхность сферы носом, и сфера поддалась, как пузырек в воде. Она погрузилась в сферу.

Она смотрела на парящий лед над водой. Мьянцы пропали, и оставшиеся существа ощущали необычные перемены в климате. Свет и жар Сайона уменьшались, лед покрывал всю поверхность, постепенно проникал все глубже. Только одно место на планете все еще сохраняло тепло, и туда направились все живые существа. Им не хватит сил. Они могли застрять во льду и стать украшениями, которые никогда не сгниют. Редкие, кому повезет прибыть, будут вынуждены искать жар на глубине. Не все могли выдержать тяжесть воды, потому они сдавались и принимали смерть от холода.

Кая выбралась из пузыря со слезами на глазах. Она вернула сферу воспоминания и взяла вторую с конца.

Союз обещал щедрые предложения. Если забрать редкие частицы с солнца Сайон, это изменило бы экологию Мьяна. Взамен народ Мьяна мигрировал бы на другие планеты. Но обитатели отказались покидать место рождения, и они не хотели, чтобы их планета навсегда стала ледяным миром. Так началась война между Союзом и мьянцами. Исход казался очевидным. У Союза были хорошо обученные солдаты с продвинутым оружием и военными кораблями, пока дети Мьяна могли биться лишь оружием из камня и ракушек, укрываться в воде.

Союз не хотел убивать сначала. Не хотел обрывать жизни. Солдаты Союза просто пытались разогнать обитателей выстрелами, когда они напали. Но Союз перестал вести пассивную защиту после одной жестокой ночи, когда трех солдат Союза убили местные обитатели. Они перестали переживать за жизни обитателей, и война разгоралась. Даже на этом этапе Союз не убивал всех подряд. И снова знакомые звуки: звон оружия, крики на мьянском языке. Знакомые запахи крови и пороха. Военные корабли Союза забирали павших солдат, а погибшие местные обитатели тонули.

Наконец, в ночь, когда две луны пересеклись, и все электронные приборы выключились, группа местных обитателей приблизилась к военному кораблю Союза снизу и уговорила десятки кальмаров брызнуть разрушающими чернилами на дно корабля. Военный корабль утонул, а с ним и все солдаты на борту, они погибли в воде.

На следующий день все корабли Союза на воде отступили. Но обитатели Мьяна не успели отпраздновать победу, внезапные взрывы разорвали их на куски. Корабль Союза на орбите открыл огонь оружием массового поражения. Почти всех взрослых особей убили. Старейшины поднялись из глубин с малышами, чтобы сдаться. Добившись от Союза обещания, что они сохранят малышей, старейшины убили себя кинжалами из ракушек со своих поясов. Флот Союза отступил с последними обитателями Мьяна.

Кая была заперта в кровавых воспоминаниях, сердце разрывалось. Она опустила сферу, сжалась, ее стошнило. Катастрофа была такой. Это было правдой о беженцах Мьяна, спасенных Союзом. Но почему? Она беззвучно кричала.

«Они хотели богатства Сайона. Мьян был просто жертвой», — сказал голос.

Они не могли найти другую мишень? Было много звезд как Сайон, да? Кая не понимала.

«Сайон — только один, как и Мьян такой один. Дети Мьяна не отдали бы свою родную планету, но Союз не хотел лишаться сокровища», — голос был очень печальным.

Кая прикусила губу и подняла третью сферу, самую маленькую, но она переливалась ярче всего.

Ясный день. В золотом сиянии Сайона несколько обитателей Мьяна отдыхали на поверхности. Женщина несла малыша, тихо пела простые ноты. Глаза малыша блестели, хвост покачивался в ритме песни. Вода неподалеку пошла рябью. Всплыл мужчина. Он приблизился к женщине, сжимая только что пойманную рыбу. Она протянула левую руку в ответ на его объятия. Забрав рыбу левой рукой, она порвала добычу зубами и накормила ребенка. Он тепло смотрел на них, а она посмотрела в его глаза. Их хвосты переплелись, волны двигались под водой от этого.

Часть воспоминаний Каи вернулась. Они…

«Твои родители. Они любили друг друга, как и любили тебя», — голос теперь стал нежным.

Кая снова плакала, слезы растворялись в воде.

«Я могу забрать эти воспоминания?».

«Они все время были в твоем сердце. Никто не может забрать воспоминания у детей Мьяна. И Мьян всегда помнит», — горе Каи стало меньше от уверенности голоса.

— Ты… богиня Мьяна, — вдруг поняла Кая.

«Многие так меня называют, но я не богиня. Я — Мьян, планета», — сказал голос, и Кая провалилась в голубой свет.

Когда она проснулась, Кая лежала на льду в тусклом свете Сайона. Она лежала на подушке из водорослей. Боль в ее правом колене утихла, она поднялась на ноги. Лезвия снова были на сапогах. Кая поехала на лезвиях к «Летучей рыбе».

Она жадно вдыхала воздух Мьяна, помнила его запах. Ей снилось, как она плыла в воде Мьяна, и пена задевала ее рот, ее жабры. Теперь этого не будет. Ей нужно было вернуться на «Летучую рыбу» и базу проекта.

Три стандартных дня спустя она отправилась по расписанию к Сайону с мембранами, которые должны были закрыть последнее отверстие. Но она не понесла их к нежному месту, а сломала раму, толкнула ее к Сайону, заставляя сломанные мембраны накрениться к пылающей звезде. База не успела понять, что происходило, она направила корабль в Сайон. Она знала, что один ее корабль не вызовет достаточно турбулентности, но цепная реакция заставит Сайон поглотить постепенно мембраны и раму. Жар и свет вернутся к Мьяну. Лед растает, выпустит замерзших существ. Волны снова будут бушевать. Притяжение двух лун устроит приливы и отливы. Планета Мьян, ее родина, оживет.

Карин Ловачи «Меридия»

Они пытались спасти меня.

— Думаю, этот еще жив.

— Отметь его.

В пространстве между жизнью и смертью ты решаешь, просыпаться ли. Может, тогда время перестает иметь значение. Я ощущал себя старше четырех лет, но слишком юным, чтобы помнить. Мой мир говорил мне не помнить, как странный экипаж и капитан с мертвыми глазами прибыли в нашу далекую колонию, и все изменилось.

Может, я сражался, заставил их выстрелить в меня.

Может, они выстрелили без повода.

Прошло много времени, мне стало лучше, и я услышал их. Других людей. Не тот плохой экипаж. Они говорили за дверью палаты, где держали меня. Это был семейный корабль, и они обсуждали, как оставить меня на ближайшей станции, но…

— Он просто попадет в систему. Как это поможет?

— А что ты хочешь с ним делать?

— Пять лет. Это хорошо. Ты знаешь свое имя?

— Пэрис.

— А фамилию?

Я не хотел это говорить.

Эти люди не были моей семьей, хоть они говорили, что теперь были ею.

Я подумал о карте Земли, которую раскрасил. Планета, где я никогда не был. Она была не такой, как Меридия и ее каменистая земля, где работали в шахтах мои родители и старший брат, Берн.

— Теперь будет Рахамон, — сказала леди. Она звала себя капитан Кахта. — Это твоя фамилия, — сказала она. — Посмотри на этот ID. Всегда носи это на шее, ладно? Пэрис Рахамон. Новый член экипажа «Шатомарго».

Долгое время все в разуме было мутным. Я знал лишь, что капитан и ее мистер сказали, что поймали сигнал с луны. Они нашли меня застреленным у моего дома, но я еще дышал. Когда они говорили такое, они словно рассказывали мне историю, которую кто-то выдумал, но у меня не было к ней картинок. Может, где-то был рисунок моей колонии, но я его не видел, не помнил, и никто мне не показывал. Капитан и ее мистер взяли меня на станцию, оказали мне помощь. Когда меня подлатали, они вернулись за мной, и станция отпустила меня. Они сказали, что теперь у меня была новая жизнь, и это было хорошо. Никто не заставил бы меня теперь вернуться в другую жизнь.

Но я не хотел говорить о настоящей семье.

Я не хотел говорить о том, что помнил до того, как они все пропали. Все угасало. Какое-то время, просыпаясь, я почти ничего не помнил. А потом все стало возвращаться, и это было хуже.

Туда-сюда. Вспомнить и забыть. Вспомнить.

Они хотели, чтобы мне нравился «Шатомарго». Они покупали мне игрушки и одежду, и сначала мне не нужно было работать. Их дочь-подросток приглядывала за мной, когда капитана или ее мистера не было рядом. Санъя играла со мной, водила по кораблю, показала сад, игры и спортзал. Капитан Кахта приходила ко мне, закончив работу, а мистер Чандар готовил для меня или показывал, как строить модели кораблей и станций, хоть он говорил, что для другого мне нужно было подрасти. Наверное, он имел в виду работу.

Несколько месяцев жизнь на борту была такой, и я забыл многие прошедшие дни. Капитан Кахта говорила, что это было нормально. Они были рады, что я был с ними, хотя я мало говорил, не хотел играть с ними. Они перестали заставлять меня играть, когда я забрал игрушки и бросил их в стену. Несколько дней я ломал все, что они мне давали, и они сдались.

В первый мой день рождения с ними я ударил Санъю по глазу, и она закричала. Я н хотел, чтобы у нее был синяк, но она заставляла меня сидеть и заниматься математикой. Я ненавидел математику. Это раздражало, а она не унималась. Я говорил ей, что она не была моей мамой, и ей нужно было прекратить. Она сказала, что капитан Кахта хотела, чтобы я выучил математику, а я сказал, что и капитан Кахта не была моей мамой. Санъя разозлилась, я видел по глазам, но это было правдой. Она опустила табличку передо мной и сказала перестать вредничать и приступать к работе. И я ударил ее по лицу.

Мистер Чандар запер меня в моей каюте. Мой желудок урчал к тому времени, когда пришла капитан Кахта. Она села на кровать рядом со мной.

— Пэрис, зачем ты ударил Санъю?

Я смотрел на свои ладони.

— Пэрис.

— Не знаю.

— Думаю, ты знаешь. Санъя говорит, ты не хочешь заниматься математикой.

Я пожал плечами. Какая разница?

— Пэрис. Посмотри на меня.

Я посмотрел на капитана Кахту. Ее темные глаза были печальными. Из-за меня. Точка на ее лбу будто осуждала меня. Люди на станции только так выглядели, насколько я помнил. Я хотел, чтобы они прекратили.

— Пэрис, ты не можешь бить сестру.

— Она — не моя сестра!

Капитан Кахта отклонилась, словно я ударил и ее по лицу.

— Она не моя сестра, а ты — не моя мама!

— Ладно-ладно.

— Мне плевать на математику!

— Пэрис, присядь.

Я побежал по каюте. Она не могла меня остановить. Но поймала меня за пояс и опустила на кровать. Я отбивался и кричал на нее. Мистер Чандар вошел и придавил меня к кровати. Они что-то говорили друг другу, но я не слушал. Санъя вошла со шприцом и вонзила его в мою руку.

Все замедлилось. Даже я.

Корабль был большим. Высокие холодные коридоры, белые и серые. Там было много взрослых, но были и дети, старше Санъи и младше, как я. Каждый шестой день показывали записанное видео, и мы получали больше угощений, чем было доступно на кухне. Порой я оставался и смотрел видео, но порой мне было скучно, и я уходил во тьму.

Я бродил по кораблю, когда не должен был, но мне не нравилось все время быть под присмотром. Санъя порой передавала меня другим детям, и им не нравилось, когда я возмущался. Порой я не хотел кричать, но все злило. Все те правила о том, где мне нельзя ходить, проверки в палате, игрушки, которые должны были меня интересовать, еда, которую я должен был есть. Лица, которые не были лицами из моей памяти. Когда у меня были кошмары, никто не приходил меня спасти.

Порой я вспоминал, как катался на машинке, держась за пояс мальчика старше меня. Он говорил мне:

— Не упади, Щенок! — мой брат Кайро. Я не помнил уже его лицо.

Мне снилось много кошмаров. Леди на станции сказала записывать их, когда я просыпался, и присылать ей, но мне не нравилось облекать их в слова, так что я редко их записывал. Мистер Чандар или капитан Кахта должны были говорить со мной о них, помогать записать их, но после полугода они прекратили. Наверное, они были заняты. Корабль много путешествовал, и я не связывался все время с леди на станции. Я не просил капитана Кахту об этом. Если мне не нужно было больше это делать, то, может, я был в порядке. Или им было все равно. Вряд ли им было до меня дело, ведь они не были моей семьей.

Мои братья, Кайро и Берн. Мама и папа. Теперь каждый раз, когда я думал о слове «семья», в голове было слово «мертвы».

Мне исполнилось семь на «Шатомарго». Капитан Кахта и мистер Чандар устроили праздник. Все дети пришли, даже те, кто звали меня странным и шептались за моей спиной. Санъя попыталась надеть мне на голову картонный колпак. Я сбил его. После этого все расстроились. Они не могли быть радостными со мной, и мороженое растаяло на моем торте. Я ощущал немного стыда, так что вел себя хорошо до конца празднования, даже обняла капитана Кахту, чтобы она улыбнулась. Она крепко обняла меня в ответ.

— Ты счастлив, Пэрис?

Я не знал, что она имела в виду. Нравился ли мне пирог и подарки? Игры и новая одежда?

— Да. Все хорошо.

Она коснулась моих волос и улыбнулась, словно знала, что я врал.

Другие дети «Шатомарго» не оставались хорошими. Но и я не вел себя хорошо. Я много дрался, и каждую неделю мистер Чандар запирал меня в моей каюте. Я послал несколько детей в палату, порой и сам попадал туда. Синяки и порезы, фингалы были у многих из нас. А потом, когда мы причалили к станции, капитан Кахта пришла ко мне после завтрака и взяла за руку. Она провела меня в мою каюту, сказала мне собрать любимые вещи. Одежду и игрушки.

— Почему?

— Я помогу тебе, милый.

— С чем поможешь?

Она плакала и обнимала меня, а я мог только стоять и терпеть. Все было темным и тихим, словно кто-то закрыл мои глаза и уши.

Она и мистер Чандар увели меня с корабля, и мы прошли по причалу к другому кораблю. Тот корабль впустил нас в шлюзовый отсек, но не в сам корабль. Мы встретили другую женщину. Она представилась как мадам Льюн. Она была ниже капитана Кахты, у нее были темные глаза, как у меня. Мадам Льюн сжала мои плечи и улыбнулась.

— Ты такой, как на фотографии, Пэрис.

Какой фотографии? Капитан Кахта села на корточки передо мной и сказала мне идти и жить теперь с мадам Льюн.

— Почему? Почему?

Глаза капитана Кахты блестели, и она покачала головой.

— Тебе будет лучше с мадам Льюн, — сказала она, а потом выпрямилась, и они заговорили на языке, который я не знал. Мистер Чандар сжал мое плечо, и они оставили меня в шлюзовом отсеке.

Они оставили меня на новом корабле, и я ничего не мог поделать.

И я закричал.

Мадам Льюн притащила меня в каюту в своем корабле. Другая женщина вместе с ней сжала меня, они заперли меня в комнате, и через внутреннюю связь она сказала:

— Я вернусь, когда ты закончишь.

И все. Хоть я и шумел, никто не пришел.

Мадам Льюн все мне рассказала. Капитан Кахта и мистер Чандар решили, что не могли обеспечить меня лучшим, не знали, как со мной справляться, и они боялись за других детей на борту из-за драк, которые я устраивал.

Идея спасти меня оказалась плохой в реальности.

— Ты становишься хуже, — сказала мадам Льюн. — Но тут такое не произойдет.

Капитан Кахта не вернула меня на станцию, а леди, которая отдала меня, и не просила ее вернуться.

— Мы — занятые корабли! — сказала мадам Льюн. — Кто хочет лететь к станции, чтобы разобраться с этим бредом?

Тут, в глубине космоса, было проще отдать меня другому кораблю, как мадам Льюн. Ее корабль «Императрица драконов» доставлял лекарства к дальним станциям и колониям. Но мадам Льюн и ее экипаж не были частью гуманитарных организаций Земли.

— Мы не пираты, — сказала она. — Я не нападаю на места, не убиваю людей. Мы оказываем услуги.

— Зачем вам я?

Она села на корточки передо мной, я сидел на койке. Каюта была меньше, чем на «Шатомарго». Свет был из щелей в потолке, словно лучи проникали в дыры от пуль.

— Мне нравятся дети, Пэрис. Из детей вырастают хорошие солдаты. Как мои мальчики. У меня много мальчиков, и они знают свою работу. Ты хорошо подойдешь.

Мадам Льюн сказала, что они собирались стереть записи обо мне. Это было бы просто сделать, ведь детей в космосе было много, а с нужным количеством денег можно было получить все, чего хотел. Так меня никто не стал бы искать.

Никто не остался, кто мог бы меня искать. Мадам Льюн улыбнулась мне, словно тоже знала это.

Для мадам Льюн я был Драконом. Не Рахамоном и точно не Азарконом. Она не спрашивала о моей настоящей семье, о том, откуда я был. Вряд ли ей было дело, даже если капитан Кахта озвучила информацию. Капитан Кахта бросила меня, как чью-то еще ответственность, и она вряд ли описала, откуда я был.

Я был физически здоров, ментально справлялся со сложными заданиями. Мадам Льюн сделала меня одним из своих мальчиков, и все. Одним из экипажа четырех сотен мужчин и мальчиков, которые слушались ее. Королеву драконов, «Императрицу драконов». Она говорила, что глубокий космос зависел от нее, если хотел спастись от болезней.

Она не говорила о войне, пришельцах или пиратах. Если ничего нельзя было изменить, можно было хотя бы сделать анестезию.

Мне снилась моя семья. Лица родителей были размытыми, словно видео плохого качества. Но мои братья, мои защитники, оставались яркими.

Я не верил в ангелов-хранителей, потому что видел их только во сне, и это было как ад.

За годы под обучением мадам Льюн и побоями от ее «мальчиков», пока они делали из меня ее версию хорошего солдата, который молчал и не попадался властям на станции, воспоминания возвращались. Словно кусочки пыли, которые были следом взорвавшейся звезды, чем дальше я улетал в глубокий космос с «Императрицей», тем ближе был к своему прошлому.

Может, это было из-за приемных «братьев», навязанных мне, заботливых и внимательных. В отличие от детей на «Шатомарго», банда мадам Льюн приняла меня с грубым уважением. Сама леди выбрала меня, и хоть они не щадили меня, когда она вбивала в меня дисциплину, они давали ощущение защищенности и свободы.

У меня был пистолет. Я научился торговать наркотиками, скрытно встречаться на станциях и в почти забытых колониях беженцев. Некоторыми нашими клиентами были даже солдаты с Земли, они были насторожены сильнее нас, но были вовлечены в этот рынок. Некоторые использовали наши вещества для лечения, но другие — нет. Но пока они платили нам, это было не наше дело.

Я взрослел в тумане татуировок, тренировок и торговли. Цветные чернила покрыли мои руки и спину, где их сделали иглой в древнем стиле, а не машинкой. Я отмечал свои годы картинками, которые расцвели на моей коже: тигр, горы с Земли, созвездие и, конечно, замысловатый золотой дракон, спускающийся по моей спине. Порой во время боли, когда я лежал на столе хориши, я слышал голоса братьев, они шептали в те мгновения.

Боль порождала боль. Каким был антидот для этого? Я был близок с Кайро. Мой старший брат Берн был отстранен, в тени отца. Он тоже боролся, и лазер попал ему между глаз.

Голос Кайро всплывал с каждым уколом иглы под моей кожей.

Он сказал:

— Беги, Щенок!

Его прозвище для меня. Потому что я был ребенком.

Как-то посреди создания татуировки я вздрогнул от боли. От хориши. Кровь потекла по коже, портя линию, которую она рисовала. Я заставил ее начать новую картинку. Я видел ее в образовательных файлах корабля, когда читал о древней цивилизации из страны, которую я никогда не видел.

Я сказал ей сделать татуировку египетского анха на моем сердце, и она не возражала.

Возраст не имел значения в космосе, особенно на корабле. Может, я стал взрослым, хронологически мне было двадцать. Но в зеркале я видел другую историю, с картинками, которые не сочетались. Все еще подросток в глазах окружающих. Мое лицо напоминало лица, которые всплывали во тьме, во сне, в приятные моменты с наркотиками в моем теле. Мы все принимали их, хоть и не очень много, но иначе в этом мире не жили.

Мой третий мир. Один был моим сердцем, второй был моей броней, а третий был моим оружием. Два мира защищали первый.

Я сблизился с мальчиком по имени Сухан. Он был чуть мягче других парней, может, потому что был зависимым от стевии. Он улыбался, даже когда вокруг него творился кошмар, выглядел как святой в муках религиозного прозрения. Как-то раз покупатель попыталась обмануть нас, и Сухану было почти жаль ее. Он заставил ее повернуться к стене туннеля станции, где мы проводили сделку, его голос был таким мягким:

— Просто закрой глаза, детка, и больно не будет, — он ударил ее пистолетом, добавил пару ударов ногой, а потом украл с ее тела то, что мог — старое кольцо из платины, ее точки данных. — Мадам Льюн не любит жестокость, — сказал он. Все еще улыбаясь.

На пути между сделками двигатели корабля гудели как улей пчел вокруг нас. Сухан вытянулся на моей койке, пускал в потолок кольца дыма. Я пытался читать, но слова переворачивались и сливались, как тараканы, убегающие от света. Ничто не имело смысла. Может, это было из-за наркотиков, но кошмаров в последнее время было много, и от этого моя концентрация страдала.

Посреди слов Сухана он сказал:

— …Азаркон…

Мой засыпающий разум прояснился. Со своего места за столом, где я вытянул ноги, сжимая планшет, я сказал:

— Что?

— Что? — повторил он, уголок его рта приподнялся, словно звал мой взгляд. Его глаза были туманными от дыма и блуждающих мыслей, которые он спустил с поводка.

— Ты сказал кое-что. Имя.

— Эм…

— Азаркон? — мое имя. Мой первый мир. Конечно, он не знал.

— Ты разве не читаешь? Ты постоянно смотришь в планшет, — он тряхнул ладонью, дым от его сигареты из стевии рассекал воздух. — Капитан Кайро Азаркон. Бульдог Земли в глубоком космосе.

Я думал, что закончил собирать миры. Я думал, что мадам Льюн привязала меня к своему до конца моих дней, как одного из ее солдат, ее мальчиков, из ее преступной группы людей, верных только себе. Кому нужно было что-то еще?

Но четвертый мир рухнул на меня и пошатнулся в следующий миг, меня душила моя броня.

— Капитан Кайро Азаркон, — сказал я, словно звал дьявола.

Мой брат жил.

Когда капитан Кахта нашла меня, других не было? Она не видела Кайро? Или пираты, которые напали на нашу колонию, забрали выжившего члена моей семьи и оставили только мертвых или почти мертвых ко времени, когда прибыл «Шатомарго».

Спросить было не у кого.

Я стал искать сведения. Я откапывал и сохранял всевозможные упоминания, замечания о моем воскрешенном старшем брате. Я стал азарконологом, дважды лишенным этой фамилии, но я оглядывался на брата с осуждением. Я осуждал себя и того, кто бросил меня.

Я хотел судить. Я нашел плохие фотографии красивого мужчины в отчетах о храбрости и беспощадном истреблении пришельцев. Он избегал камер, так что четкие фотографии с ним были только у тех, у кого был доступ к его военным записям или обычной жизни. Но этого хватало, чтобы увидеть сходство. Темные глаза и темные волосы. Высокие. Прямая спина, которая не прогибалась ни для кого. Он был юной грозой пришельцев. Он сделал себе имя пилота-бойца, но теперь управлял космическим кораблем «Македон». Я видел комментарии, что он был опасным, и он был как знаменитость. Война в глубоком космосе создавала героев.

Мой уголок галактики не кланялся героям. Мне не было дела до войны.

Он недавно стал отцом. Капитан Кайро Азаркон был женат и с сыном.

Я был дядей.

Что означала кровь?

Я хотел ненавидеть его. Он искал меня? Он не мог меня найти? Во всей галактике его военные навыки не могли привести его к младшему брату? Кто сказал ему, что я умер, и почему он поверил? Почему он не продолжал поиски, пока не найдет осязаемое доказательство моей смерти?

Мы уже не были детьми. Может, после стольких лет мой брат тоже предпочел забыть.

На станции Басквенал-19 я встртил женщину в баре и уединился с ней в логове. После секса она сказала мне, что вела расследование как журналист, и она искала мой корабль. Она сказала это, куря сигарету перед моим лицом. Я был не удивлен. Почему-то после секса с незнакомкой слова казались ожидаемыми.

— Думаешь, мой корабль пиратский? Это не так. Пиратом быть неинтересно.

— Нет, — сказала она. Она дала мне только свое имя, Мэбел. Ее волосы были длинными, серебристыми, но лицо было юным. Может, из-за средств, мешающих старению. Ее возраст понять было невозможно. — Нет, — повторила она. — Не пират, но нанимают на работу туда необычным способом.

— Да? — я забрал у нее сигарету и затянулся. Я видел, что она пыталась прочесть мои глаза, но мне много раз говорили, что я был «стойким», и мой взгляд был как стена, люди не могли прочесть его. И я смотрел, как она слова за слово строила башню, чтобы заглянуть за стену.

— Я нашла запись там, где обсуждают торговлю детьми.

Она прищурилась, словно это должно было что-то означать. Когда она ничего не получила, она продолжила:

— Они скрыли это, конечно. Выглядит как тема, где люди просто обсуждают своих детей. Получают советы. Устраивают встречи на разных станциях. Но там есть кодовые слова. Фотографии и кодовые слова. Эти люди знают, что ищут, и как просить об этом.

— Зачем ты говоришь мне это? Хочешь, чтобы я шпионил для тебя?

— Нет… Пэрис, твое имя было там, — она посмотрела на мой бейджик.

— Пэрис? Многих детей так зовет, — но мне стало не по себе.

— Разве твоя фамилия не Рахамон?

Я не говорил ей этого. Такое не говорили той, с кем просто переспали. И, может, она смогла все-таки прочесть мои глаза.

Моя фамилия была не Рахамон. Я напоминал себе каждый раз это, когда слышал ее.

Она сказала:

— Я узнала твое имя и лицо. Твоя фотография была там. Ты был мальчиком, но сходство очевидно, — она слезла с кровати и прошла к своей одежде, валяющейся на полу от нашей спешки. Ее тело было безупречным, но, наверное, его улучшили, хотя я не заметил этого при сексе. Теперь она склонилась, чтобы вытащить что-то из кармана куртки, и я захотел уйти.

Но я не мог слезть с кровати. Покинуть комнату. Свою кожу. Она вернулась, скользнула в кровать ко мне с планшетом в руке. Она провела по нему пальцами, и вскоре появились строки и картинка.

Моя фотография. Ребенка. Я знал свое лицо, хоть оно казалось чужим. Было сложно принимать его, но не удавалось забыть.

Я отвел взгляд, не дал себе прочесть строки возле фотографии. Сигарета горела между моих пальцев, я еще затянулся.

— Энергичный и любознательный мальчик, — прочла она. Было очевидно, что она читала, а не выдумывала. — Умный, требует много внимания и сострадания. У него тяжелая история, но он милый, способен любить. Семья без детей подойдет.

— Прекрати.

— Они пишут эти посты, словно они рекламируют продажу питомцев.

— Я сказал: прекрати.

Я слез с кровати, бросил сигарету в урну, схватил свою одежду.

— Меня законно усыновили. Я не знаю, что ты ищешь.

— Усыновила «Императрица драконов»?

Нет. Мы оба знали это.

Я не ответил. Я обулся, схватил свой пистолет со стола и оставил ее в логове.

Все мои миры сталкивались.

Мэбел нашла меня в баре, я выпил уже четыре стакана. Сухан тоже был там, пьяный и принявший дозу.

— Эй, мама, — сказал он. Несколько моих братьев с «Императрицы» танцевали под музыку в центре площадки.

— Пэрис, — сказала Мэбел, взглянув на Сухана.

— Эй, мама. Эй, Пэрчиси, она хочет завеяться с тобой?

Мы игнорировали его. Мне было интересно, что они сделали бы, если бы узнали мое происхождение.

Что мне стоило сделать?

Куда бы я ни пошел, я думал о брате. Продавал наркотики или оружие, но думал о Кайро. Пил до ступора, но думал о Кайро. Занимался сексом, но думал о Кайро.

Я видел анх на груди каждый день. Что заставило меня оставить это напоминание? Мое тело было теперь ходячей доской для ритуалов, звало призраков. Ответить по буквам да или нет. Я звал их встряхнуть меня, отключить на миг мою технику. Встать за мной во тьме, когда я бродил по кораблю.

Мой брат был призраком. Он оставлял следы на живых.

— Прошу, — сказала Мэбел. — Нам нужно поговорить.

Сколько детей были вне системы, как я? Сколько поместили в систему, а потом вырвали, как занозу? Дети, с которыми не могли справиться. Особенно, беженцы, как говорила Мэбел. Хорошие корабли с хорошими намерениями не справлялись и уже не хотели иметь дела с детьми.

Я слышал, как сказал ей, что эта жизнь не была плохой. Мы сидели в углу бара, музыка гремела, и все вокруг нас двигались как сломанные роботы.

— Ты помнишь, когда тебя забрали? — спросила она.

Помнишь? Этот вопрос отказывался идти по другой тропе. Он преследовал меня всюду.

— Что ты сделаешь? — сказал я. — Вернешь меня? Тот корабль улетел. В прямом смысле.

— Я могу узнать, осталась ли у тебя семья…

— Не осталась, — вырвалось из моего рта, я всем так отвечал. Из семьи были только Драконы. И корабль был только «Дракон». Глубокий космос был нашим домом. Мэбел не возражала, и я продолжил. — Капитан «Шатомарго» проверяла. Или тот, кто занимался делом, не важно. Соцслужбы. Я даже не помню название первой станции, куда они меня доставили. И все равно записи очистили.

Мэбел нахмурилась.

— Станция?

— Да.

— Почему?

Я посмотрел на нее без эмоций, взглянул в сторону Сухана, еще сидящего у стойки бара и говорящего с воздухом.

— Мы не пираты, но и не святые.

А если я дам этой журналистке свое настоящее имя?

Сухан вдруг появился у моего плеча и склонился над столом.

— Идем, Пэрчиси.

— Секунду, — я оттолкнул его ладонь от своих волос. Он вел себя как старший брат, но не был им. Он пошел к другим нашим братьям, покидающим танцевальную площадку.

Эта информация была заперта в моей груди. Если я выпущу ее, какой взрыв произойдет? Это родит еще один мир, которым я не смогу управлять? Еще ситуацию, где я не смогу защититься?

Никто не мог знать.

Я сказал Мэбел:

— Ты можешь оказать мне услугу?

Она приподняла брови.

— Все, что нужно для твоей истории. Я расскажу. Как источник. Без имен.

Она кивнула.

— Анонимно. Обещаю.

— Потому что ты знаешь, что я сделаю, если ты нарушишь уговор.

Она видела пистолет. Что важнее, она видела чернила на моем теле, прочла намеки.

— Что у тебя за вопрос? — сказала она.

— Узнай, куда дальше прилетит «Македон», — сказал я, передавая ей свой номер. — И дай мне знать как можно скорее.

Она как-то узнала. Сообщение в моей системе просто гласило: «Австро-станция». И дата.

Было несложно попасть на Австро-станцию, несмотря на то, как мы зарабатывали. Австро подходила и для наших дел, там была бурная подпольная активность преступников. Мне не нужно было ничего говорить мадам Льюн, кроме обычного разговора, что там я получу выгоду. Мы покупали и продавали наркотики на Австро для богатой элиты по завышенным ценам, потому что эксплуатация была истинной экосистемой галактики.

«Императрица драконов» причалила к станции через день после «Македона». Для галактики мы были как торговый корабль с безобидным грузом из техники. Но для парней, которых мадам Льюн отправила на задания, история была другой. Я был одним из них.

Теперь мне нужно было отыскать брата на пристани, где были пришвартованы корабли, не подходя близко, но оставаясь у широких дверей, чтобы заметить всех, кто уходил и приходил. Непосредственно следить за воздушным шлюзом в такой ограниченной зоне было невозможно. И я пропал с братьями-драконами в толпе, надеясь увидеть его. Я скрывался за киосками и ароматными прилавками еды. Я ощущал себя как извращенец. Может, не зря. Моя жизнь стала извращенной. Вселенная словно согласилась и заставила меня ждать, давала мне шанс убраться оттуда.

Конечно, я этого не сделал.

Я хотел увидеть его. Я узнал его походку первым делом. За годы это не изменилось. Он был выше, пытался спрятаться под толстовкой и обычной одеждой, проходя через толпу к пристани. Но я знал те плечи, походку того, кто знал, куда шел. Он скрывался не от страха, но ему нужно было оставаться незамеченным.

Я двигался с ним в толпе, которую держал между его путем и своим. Через минуту я заметил ребенка.

Мальчик. Четыре-пять лет, вроде. Они держались за руки. Мальчик нес плюшевого мишку в мягкой броне, его пушистые уши волочились по полу.

Я был когда-то таким. И Кайро держал меня за руку.

«Это я, — я хотел кричать. Словено эти два слова могли бы стереть больше десяти лет. — Вернись».

И все произошло сразу: мальчик что-то сказал, и Кайро склонился, чтобы взять его на руки, почти не замедляясь. Маленькие ручки обвили широкие плечи. Мишка упал на пол, и Кайро пошел, не заметив этого.

Я увидел, что мальчик открыл рот, чтобы возразить, и я оказался там. Толпа уже не была стеной. Я не принимал решение, но понял, что сжимал игрушку, протянул руку к руке Кайро.

Он повернулся раньше, чем я коснулся его, наверное, ощутив близость. Или возмущение сына. Мальчик повернулся в его руках, чтобы видеть игрушку. Потянулся к ней. Ко мне.

— Он обронил это, — услышал я себя.

Не только брат был под прикрытием. Мой капюшон был натянут на голову, длинные рукава скрывали чернила. Может, он увидел, как двигался мой рот, но лишь это. Я смотрел на его грудь. На синие ботинки его сына, болтающиеся сбоку.

Мишку быстро забрали из моих протянутых рук в безопасность.

— Что ты сказал, Риан? — низкий голос. Но я знал акцент.

Меридийский. Как мой. Каким он был три мира назад.

— Спасибо, — сказал голосок.

— Не за что.

— Спасибо, — сказал мой брат.

Я кивнул.

Они повернулись уходить. Он не собирался тратить время на чужака.

Я поднял голову, они прошли глубже в толпу, все еще шли к кораблю. Кайро не обернулся, но его сын смотрел поверх его плеча, сжимая мишку в руках.

У мальчика были голубые глаза. Не как мои. Не как у его отца. Большие голубые глаза смотрели на меня так, будто он знал. Риан, сказал Кайро. Мой племянник.

Я не пошел за ними. Они ушли, а я остался стоять, призрак, которого они бросили.

Теперь я мог лишь помнить.

Мой четвертый мир был самым четким. Ярким и быстрым, и я мог лишь знаться за ним. Может, однажды я смогу снова войти в него. Будто там была комната для меня. Будто голос мог поприветствовать меня. Может, в следующий раз я посмотрю ему в глаза, темные, как мои, чуть изогнутые в уголках, что намекало на наше родство. Взгляд его сына был началом, но это был только край солнечной системы. Дальше ждало больше.

Сухан нашел меня сидящим на полу в стороне от пристани. Он нервно дергался.

— Тебя могут отсюда забрать, если задержишься. Вернись на «Императрицу».

Он не спросил, почему я сидел там. Может, решил, что я принял наркотики.

«Я жду, что они вернуться», — хотел сказать я. Но не сказал. Это не было правдой. Что я сказал бы, если бы они вернулись?

Я — твой брат, возьми меня с собой? Проверь мою ДНК. Проверь, как сильно мы связаны. Скажи, где ты был все это время, когда время ускользало среди звезд. В какой войне побывал? Поможешь ли в моей?

Спаси меня хоть раз.

Вернись, брат. Вернись, Кайро. Ты — татуировка на моей коже, под моим сердцем, в моей крови. Я пытался тебя забыть, но ничего не сработало.

Я хочу, чтобы ты услышал меня, произносящего нашу фамилию. Я скажу ее только тебе. Никто другой не поймет, что это означает.

Ты был моим первым миром.

Памела К. Фернандес «Край Чосона»

— Чона, добро пожаловать. Вы сегодня рано!

Он кивнул в ответ женщине, преклоненной перед ним. Несмотря на ее работу, ее голос звучал соблазнительно. Король Седжон улыбнулся, поправил расшитую красную накидку и оставил свою обувь снаружи. Несколько фонарей озаряли безлунную ночь. Она подала ему хвачхэ в медной кружке, освежающий сок фруктов был сладким на его языке.

— Я не могу понять, как чертить согласные, — сказал он женщине, которая в воем темном ханбоке могла соперничать с любой из его супруг. — Мы были успешны в проверке пушки по твоим указаниям, но мне нужно больше времени с зеркалом, чтобы больше узнать о языке.

Женщина с заплетенными в косы волосами до ее талии возразила:

— Чона, зеркало работает не так. Я говорила вам раньше, оно всегда открыто одинаковое время.

Он вздохнул.

— Да, но время пролетает быстро. Мой старший брат, Яннён, убьет меня, и я не уверен, что проживу еще пару месяцев. И слухи о нас распространяются как огонь.

— Чона, если вам это неудобно, я могу переместиться в другое место.

Он проглотил остатки фруктового настоя.

— Но мы не можем. Ты сама сказала, что это зеркало работает в некоторых местах. Ты потратила девять месяцев на поиски этого, — он сделал паузу и пригладил темную бородку, ощущая груз Чосон на себе. Он боялся, что время было на исходе. Яннён затевал месть. — Может, мне не стоило становиться королем. Может, Чосон будет в порядке, если Яннён, законный наследник, займет мое место.

Король Седжон притих, думая о течении времени. Ему было всего двадцать три, но он ощущал себя старым, быстро постарел за последние два года своего правления.

— Говорят, по состоянию кошек у мусора семьи можно понять, хорошо ли семья питается. Я брожу по улицам, замаскированный, в ночи, и я вижу только худых котов, их кости видно. Нам нужно развивать сельское хозяйство, астрономию и металлугрию.

— Чона, пора, — сказала она, перебив его внезапную меланхолию.

Он выдавил улыбку в ответ на ее вмешательство. Он пошел за ней по лабиринту комнат, ведущих в погреб, а потом в другой лабиринт, где она двигалась быстро, не медля, не давая ему запомнить маршрут. Он приходил сюда несколько раз, но не смог бы найти путь без нее. Наконец, он услышал шум водопада, они были близко. Дверь открылась в комнату с видом на водопад. Тут она разместила свои странные штуковины из металла и тонких нитей. Комната была забита, в каждом углу были предметы из дерева или железа, мелочи, разные инструменты. Он не обращал внимания, потому что пришел ради зеркала.

Он не видел водопад, тьма ночи окутала все, но он слышал шум воды. Грохот заглушал все другие звуки. Маленькая лампа мерцала, они оказались перед зеркалом. Оно висело на двух железных прутах. Она поправила пару рычагов и включила его.

Седжон смотрел на разворачивающуюся сцену.

— Что это? — нахмурился он. — Где Седжон? И почему эти люди в такой забавной одежде? Я хочу увидеть, как другой Седжон рисует согласные.

Она улыбнулась.

— Чона, разве я не объясняла, что есть много альтернативных вселенных и версий нас. Это еще одна из них. Эти люди оставили ханбоки и носят меньше, чем мы привыкли.

Седжон придвинулся к зеркалу, смотрел на мужчин без шляп и накидок, а с короткими волосами и сияющей обувью, не похожей на его балмаксины. Женщины были с забавными прическами и голыми ногами, их одежда раскрывала их фигуры. Но что-то привлекло его взгляд. Вывески магазинов. Они были линейными.

— Это хангыль? — спросил он едва слышно, потрясенный тем, что видел. Он не ждал ее ответа. Он вытащил перо и написал на бумаге пару букв, а потом зеркало замерло, и картинка угасла. Пару мгновений он слышал только водопад и их дыхание. Его было быстрым. — Так рано, — прорычал он. — Мне нужно больше времени.

Его пальцы сжимали бумагу, чернила там были еще мокрыми.

— Чона, что так вас беспокоит? Зачем королю переживать из-за создания языка?

Он опустил плечи, глядя в окно на беззвездную ночь.

— В Чосоне монахи-буддисты — хотят, чтобы мы следовали их писанию, пока бедные остаются бедными. Все они ненавидят меня. Только янбаны могут читать и писать, но они знают только систему слов минг. Беднякам надоело служить им. Почему мы не можем сделать что-то для своего народа, чтобы бедняки тоже смогли читать и писать? Как долго мой народ будет страдать? Мудрец может выучить хангыль до обеда, глупец может изучить его за десять дней. Этого я хочу от хангыля. Мне нужна помощь, и если они узнают, что с этим связана женщина, мне придется казнить себя. Уже ходят слухи о том, что Чан Ён Силь. Как он сделал пушку? Где он ее проверял?

Он ждал ее реакции, потому что хотел бы знать сам. Где она проверила оружие? Как она его создала, если не выходила из этого дома? Кем она была? Откуда? У нее были скрытые мотивы?

— Чона, можно сделать предложение?

Он улыбнулся, в этот раз счастливо.

— Чан Ён Силь, — сказал он, — когда ты так говоришь, я знаю, что ты задумала нечто невероятное. Великий Конфуций говорит, что обычное — просто, но необычное выделяет из толпы.

Ён Силь поклонилась.

— Вы очень добры, Чона. Если вы так переживаете за меня, то я предлагаю открыть новую школу ученых, где люди всех социальных классов смогут сдать экзамен и участвовать. Вы сможете поделиться с ними желанием создать хангыль.

— Они слишком общительные. Вскоре разнесется слух, что мне кто-то помогает. Что Чан Ён Силь скрывается.

— Можно сказать им, что это тайная миссия, что их отчеты будут анонимны, а открытия — тайной. Вся работа будет от лица Зала Достойных.

— Зал Достойных?

— Название школы.

Он обдумал это. Она была права. Это звучало как хороший план, но как он мог объяснить частые визиты к ней, особенно поздно ночью, не вызвав сплетни? Седжон поднял свечу и огляделся, сосредоточился на маленьком прямоугольном предмете на столе. Картина на стене с котом и бабочкой, он не мог разобрать подпись художника. Они были цветными? Или свеча запутывала его глаза? Он никогда не видел что-то такое невероятное во всем Чосоне.

— Ладно. Увидимся через две недели, а до этого будь осторожна, — Седжон повернулся к двери.

Он не успел уйти в Генбокгун, она напомнила ему фразу Конфуция:

— Не важно, как далеко зайдешь, пока ты не останавливаешься.

Он сел в свой паланкин, а дома отпустил слуг и воссоздал все, что видел, на пергаменте. Все силуэты, каждую черточку. Он записывал и прошлые визиты, вся его спальня была в пергаменте с буквами разной формы. Некоторые листы были пустыми. Они были ему нужны. Но он не переживал. После того, что он увидел сегодня, он знал, что кто-то однажды сделает алфавит. Он просто хотел, чтобы кем-то был он.

Он продолжил рисовать буквы, произносить звуки, и когда случайно уронил перо на пол, он невольно ощутил, что уже был тут. Разве он не видел, как такое произошло, в зеркале много месяцев назад? Да, он помнил, что видел, как сам писал, и спальня была в пергаменте. Он отклонился на стуле. Он видел будущее?

В следующие две недели публичный указ сообщил о создании Зала Достойных. Фермеры, сапожники и кузнецы сидели с учеными-аристократами, сдавали экзамен. Люди гудели о справедливости и открытости этого. Народ одобрял действия Седжона.

Две недели прошло в его работе над хангылем. Люди были отобраны в Зал, и прошла церемония вступления.

Позже, когда он прошел за Чан Ён Силь в ее комнату открытий, он удивился, когда она спросила:

— Вы кажетесь счастливым, Чона. Зал Достойных подавил твои тревоги?

— Тревоги? Откуда тревоги, если рядом со мной сама Леди Будущее?

Он смотрел на ее лицо. Даже в свете одинокой лампы он видел эмоции на ее лице. Удивление, страх, задумчивость, сдержанность и борьбу.

Она замерла и налила себе хвачхэ.

— Долго же вы, — сказала она. — Что меня выдало?

Он указал на прямоугольный предмет на столе.

— Я видел это в зеркале. Один из мужчин подносил это к лицу, пока говорил. У меня хорошая память. И картина. Я видел рисунки монахов, получал много картин в подарок от королевства Мин, но не такие яркие и красочные, как та, что у тебя на стене.

Она улыбнулась, повернулась к картине и погладила ее край.

— Красивая, да? Оригинал от Ким Хон До. Вряд ли будет доступен в ближайшие триста пятьдесят лет. Многие династии до этого возникнут и падут, Чона. В комнате много предметов из будущего в ящиках и сундуках. Конечно, я не все принесла сюда. Я создала их, но некоторые бесполезны, если не выполнены требования для их использования.

Он был заинтригован.

— Что за требования?

Она улыбнулась.

— Помедленнее, Чона. Первый шаг для вас — создать хангыль. Многие люди в вашем королевстве смогут создать Чосон, который превзойдет ваши мечты, если они смогут читать и писать.

Он подавил смех, пригладил одеяние.

— Вы станете великим королем. Тем, кто будет в ответе за много научных открытий и изобретений. Вы войдете в историю как герой. О вас сложат поэмы, школы назовут в вашу честь.

Он пожал плечами.

— Как, если зеркало показывает мне по капле?

— Пространственно-временной континуум, как мы зовем это в будущем, позволяет смотреть в будущее не для того, чтобы узнавать, а чтобы появилась надежда, что у тебя получится. Вы заметили, что восемь месяцев, зеркало показывало то, что вы уже сделали, работали день и ночь над набросками, воссозданием и изучением алфавита. Может, вы сдерживаете себя, следуя письменам ханча. Посмотрите и другие письмена: финикийское, тибетское. Там должны быть подсказки.

— Как ты попала сюда, если ты из будущего?

— Через Клетку Фарадея, которая использует электрические поля. Физика, включающая теорию относительности Эйнштейна и большие источники энергии с девятым полиномом, помогла мне перенестись в то время, которое я хотела.

Он не понимал, но принял ее слова.

— Но зачем ты тут, — пролепетал он, — и когда вернешься?

Она вздохнула.

— Я прибыла предупредить и помочь тебе. Я не могу вернуться туда, откуда я. Великий Чосон постоянно воюет, разделенный коммунистами и капиталистами. Выпустили сильное оружие, и народ на севере голодает, а народ на юге в долгах перед иностранными правителями. И я вернулась, чтобы сказать, что с соседями нужно заключить перемирие, мы должны увековечить идею неприсоединения. Чосон будет великим, если мы примем добро и избавимся от зла, пока оно не уничтожило нас.

— Как хангыль поможет нам создать великий Чосон из будущего?

— Нужна помощь масс. У нас маленький народ. Нам нужны все мужчины и женщины в этом деле. Если все будут двигаться в одну сторону, мы сможем идти вперед.

— И что мне сказать о Чан Ён Силь? Люди хотят знать, откуда у меня все эти идеи. Пушка была хорошим примером. Но примут ли рисунки дождемера и железного печатного станка? Пушка была хорошим изобретением, она вызовет страх у врагов. Генерал принял ее без вопросов. Но дождемер, карты звезд и железный печатный станок — новые изобретения, люди о таком не слышали. Мой совет захочет знать, откуда эти идеи, как и спрашивали, как нам создать новый язык для нашего народа. Думаешь, я смогу изобрести хангыль? И поможет ли это моему народу?

Он смотрел на женщину из будущего, ее глаза были холодными, она криво улыбалась. Она моргнула два раза и ответила:

— Лучше зажечь свечу, чем проклинать тьму. Сделаем Чосон великим по свече за раз. Мне включить зеркало?

Заметки автора:

Великий Седжон и Чан Ён Силь были в ответе за много изобретений. Среди них были солнечные часы, дождемер, железный печатный станок и развитие методов сельского хозяйства, чтобы поддерживать культивирование круглый год в Чосоне (Корее). Хангыль был завершен к концу его правления, хотя его избегали более поздние короли, которые хотели поработить массы. После Второй Мировой войны, которая произошла через пятьсот лет после его правления, хангыль стал главным языком Южной Кореи и остается им по сей день. Наследие короля Седжона, как изобретателя, создало ему репутацию человека, опередившего свое время. Чан Ёе Силь, согласно Анналам династии Чосон, был изгнан со двора, и записей о смерти Чана не было обнаружено.

Чона: Ваше величество

Янбан: аристократия

Ханбок: традиционное корейское одеяние

Хвачхэ: фруктовый пунш

Генбокгун: главный замок династии Чосон, самый большой из пяти великих замков

Минсу Канг «Холодные сердца тех, кто поднимается»

Короли, лорды, генералы и министры не созданы из особой крови.

— Великий историк

Истинная власть, стоящая за абсолютистским правлением шестого императора Светлой династии, лежала в руках двух мужчин скромного происхождения. Главный советник правителя, Верховный канцлер шести министерств и тринадцати чрезвычайных должностей, был великим разумом с левой стороны Престола Вечного Дракона. А его высший военный командир, Непобедимый генерал шести армий и восемнадцати командований, был сильной рукой справа. Они происходили из одной и той же восточной деревни и были сыновьями помещика и кожевника соответственно. Истории, в которых много говорится об их низком происхождении, представляют их как образцовые случаи «новых людей», которые впечатлили подъемом к известности посреди династии. В единственном сохранившемся экземпляре первоначальной версии «Истинных летописей о безмятежной династии» Великого историка можно найти довольно любопытную историю о первом сотрудничестве между ними, после чего они продолжили помогать друг другу подняться на вершину власти. Непонятно, почему Цензура убрала этот эпизод, когда санкционировала публикацию официального издания «Истинных летописей», поскольку его политическая подоплека в лучшем случае не выражена.

Задолго до того, как двое мужчин стали Верховным канцлером и Непобедимым генералом при дворе императора, они были юным адвокатом, только из Зала Великого учения в Северной столице, и офицером, который получил первое задание после похвального поведения в Войне тридцати лиг кровавых бандитов. Они стояли перед низкой горкой могилы простолюдина, небо над ними краснело в осенних сумерках. Адвокат был в темно-синем одеянии выпускника с лицензией, а офицер был в форме Западной армии с черным кожаным жилетом и фуражкой, короткий меч третьего лидера был на его боку. Они какое-то время мрачно молчали.

— Ах, — вдруг сказал офицер, улыбка с болью пробилась на его лицо в шрамах. — Я поступил с ним жестоко. Я не проявил к нему должное уважение, как к сыну. А пошло это с тех пор, как меня побили в поместье. Помнишь это?

Адвокат кивнул.

— Когда наследник поместья и его друзья пытались поймать тебя и твоих братьев.

— Двенадцать против нас троих. Они загнали нас в угол в развалинах старого административного здания, и мы должны были терпеть побои.

— Но ты отбивался. Разбил нос наследника, заставил его убежать домой в слезах. Мы все слышали об этом.

Офицер рассмеялся.

— А потом управляющие поместья и его головорезы пришли в наш дом. Мой отец опустился на колени и просил прощения. Он пресмыкался всю дорогу до поместья, пока меня вели, чтобы отхлестать плетью. Меня нужно было публично наказать, как пример, за то, что осмелился ранить наследника. Никто не сказал о том, что я защищал себя и своих братьев от неоправданного нападения. И отец так сожалел о дерзости своего сына. Сильно сожалел. С тех пор я не считал его мужчиной, тем более, отцом. После того, как я оправился от порки, я вернулся к своим обязанностям и подчинялся его приказам. Но он понимал, что я испытывал к нему только презрение. И он знал, что когда я стану достаточно взрослым, чтобы уйти, я уйду и никогда не вернусь

— Но ты здесь, — отметил адвокат.

Офицер пожал плечами.

— Почему я раньше не подумал, что он ничего не мог сделать? Если бы он попытался защитить меня, они побили бы и его. Все те годы я винил его в том, чем он не мог управлять.

— Тебе нужно винить кого-то, — сказал адвокат, — за то, что жизнь несправедлива.

Прошел еще долгий миг тишины.

— Итак, — сказал офицер, — хозяйка поместья хочет построить тут сад.

Адвокат кивнул.

— Эта земля завершит большой круг, который она придумала. К сожалению, твой отец не обновлял документы в административном центре. Уже много лет.

— Не хватило ума нанять писаря.

— Хозяйка поместья вполне могла отхватить его. Ей придется обратиться в суд, но в наши дни имперские магистраты — приверженцы бумажной волокиты. Ее адвокаты могли завалить их документами, а единственное, что у тебя есть, — это устаревший акт, который никогда не был переаттестован в новом царствовании.

— Так ситуация безнадежна?

— Скажем так, очень сложная.

Офицер задумался на миг.

— Думаешь, она предложит мне вообще не обращаться в суд?

— Возможно. Но вы имеете право бороться за свою землю. Твой статус заслуженного ветерана войны поможет с судьями. Даже хозяйка поместья не сможет отрезать вас от источника вашего наследственного состояния.

— Источник наследства, — глухо повторил офицер, глядя задумчиво на небо. — Я в это не верю.

— Нет?

— Война научила меня, что я живу не в волшебном мире. В бою я видел, как молитвы богам остаются без ответа, амулеты не работают. Люди умирали, сжимая талисманы, которые должны были защитить их. Источник моего наследства. Это не помогло отцу. И его отцу. Я хочу создавать свое состояние. Так что плевать на источник наследственного состояния. Спроси у той старухи, что она даст мне, чтобы не было шума. Пусть выкопает трусливые кости моего отца и выбросит куда-то, чтобы она могла посадить свои милые цветы. Она сможет нюхать их, пока ее продажное тело начнет вонять от старости. Плевать на нее, плевать на землю, на всю деревню.

Адвоката не удивили горькие слова офицера, но он обдумывал их какое-то время.

— Сколько ты готов принять? — спросил адвокат.

— Не знаю. Пять серебряников? Это реальная сумма?

— Примерно столько она предложит.

— Я хотя бы смогу попировать мясом и хорошим вином перед возвращением на базу. Отпраздную свое последнее отбытие из этого вонючего места!

Адвокат прибыл в большое поместье на рассвете, как ему и было велено, но большую часть утра он прождал в центральном дворе поместья, прежде чем его, наконец, вызвали в приемную хозяйки. Широкое пространство с высокими потолками было заполнено роскошной мебелью, драгоценными вазами и тарелками, а также красочными картинами с идиллическими пейзажами природы, которые женщина недавно приобрела в Северной столице после смерти своего скупого мужа. Вдова была бывшей куртизанкой, которая стала наложницей покойного хозяина поместья, а затем его официальной женой после того, как первая жена была изгнана из дома. Ходили слухи, что она спровоцировала падение первой жены, распространив клевету о том, что у нее был роман с двоюродным братом хозяина, государственным инспектором, который некоторое время оставался в особняке. Опозоренная женщина заявила о своей невиновности и в конце концов утопилась в озере.

Все еще красивая и изящная в позднем среднем возрасте, хозяйка поместья сидела на большом троноподобном кресле с толстыми подушками, покрытыми сияющей зеленой и синей тканью. На ней было развевающееся белое одеяние, цвет смерти, поскольку она все еще была в трауре. Но платье было сшито из тончайшей сияющей ткани с едва заметными розовыми полосами, поблескивающими на мерцающей поверхности. Надлежащая траурная одежда была из грубого материала, но в поместье не осталось никого, кто имел бы право читать ей лекции о приличиях.

Ее безупречно накрашенное лицо выражало утомленное безразличие, когда адвокат подошел к ней, с уважением склонив голову, опустился на колени и коснулся головой пола, а потом встал и продолжил приветствие.

— Ты — сын нашего бывшего писаря? — сказала она со снисхождением, которое превратило вопрос в презрительное обвинение.

— Да, госпожа, — ответил адвокат. — Для моего отца было честью служить так великому поместью.

— Но он отослал тебя учиться в Зал Великого учения.

— Да, госпожа.

— Как чудесно нынче жить таким, как ты. Сын писаря отправился в столицу, чтобы стать адвокатом. В мое время люди знали свои места. У них были амбиции, которые сочетались с их положением в жизни, и они давали тем, чья кровь была хорошей, занимать высокие места в обществе. Но, похоже, теперь мы живем во время выскочек. Время наглости, так сказать.

С тех пор, как она стала хозяйкой поместья, она старалась стереть свой низкий статус куртизанки, которая тоже питала амбиции выше своего положения. Она подкупила местных чиновников, чтобы подделать документы, чтобы она стала из уважаемой семьи. И, чтобы укрепить свое положение в обществе, она вела себя как самая отчужденная и высокомерная из аристократов.

— Только в такое время, — продолжила она, — мне приходится страдать от наглости сына кожевника, пославшего сына писаря спросить со мной из-за участка земли.

— Госпожа, он — уважаемый ветеран Войны тридцати лиг кровавых бандитов, благородный офицер имперской армии, — сказал адвокат, склонив голову ниже, чтобы смягчить вызов в его словах.

— Полагаю, во времена наглости это дает ему право оскорблять своих командиров, — парировала она.

— Никак нет, госпожа, — адвокат сохранял покорную позу.

Хозяйка поместья сидела и молчала, намеренно растягивала напряженный момент. Адвокат узнал ее угрозу.

— Хорошо, — сказала она. — Учитывая его службу империи, я готова даровать ему награду в десять серебряников. Он получит ее, когда подпишет документ, подготовленный моим адвокатом. Это не даст ему дальше хитрить с тем участком земли.

— Я сообщу ему о вашей щедрости, госпожа.

— И я больше не потерплю от тебя наглости, сын писаря.

— Не тревожьтесь, госпожа. Я вернулся сюда, только чтобы закончить дела, а потом переберусь окончательно в Северную столицу. Как только дело моего друга будет решено, я не буду дальше оскорблять вас своим недостойным присутствием в вашем великом доме.

Покинув хозяйку поместья, адвокат прошел по центральному коридору особняка и через открытую дверь попал в кабинет писаря. Его отец проработал там большую часть своей жизни, любопытство заставило его остановиться и осторожно выглянуть из-за двери. За широким столом, заваленным аккуратными стопками бумаг, сидела худощавая фигура с румяным лицом, нынешний писарь, недовольный человек, которого отец адвоката учил как помощника и, в конечном итоге, замену. Адвокат понимал, что сам мог оказаться на всю свою жизнь в этом офисе, если бы история не вмешалась и не отправила его по совершенно иному курсу.

При правлении прошлого Безмятежного Правителя, императора, благодаря его огромной мудрости и бесконечной доброжелательности, квалифицированные простолюдины смогли сдать вступительные экзамены в Зал Великого учения. Отец адвоката увидел в этом прекрасную возможность для своего интеллектуально одаренного сына, поэтому он перестал обучать его обязанностям писаря поместья и нанял наставников, чтобы подготовить его к экзамену. И он взял нового ученика, сына торговца пряностями. Когда купец не смог обеспечить всех шестерых своих сыновей, он отправил младшего из них учиться на писаря. Хотя молодой человек оказался достаточно способным и прилежным в работе, его неизменно кислое выражение лица и резкие манеры выражали его негодование по поводу того, что он был лишен наследства.

Пока адвокат смотрел на писаря в скромном темно-сером одеянии, он понял, что в кабинете были другие люди. Трое пожилых мужчин в одежде простолюдинов стояли на коленях на полу, говорили с писарем тихо и с мольбой. Адвокат не мог разобрать все их слова, но было ясно, что посетители просили вмешаться в какое-то дело. Когда проблемы были небольшими финансовыми, писарь служил проводником между хозяевами и слугами. Те, кому нужно было что-то попросить у поместья, шли к нему, и это давало ему значительную власть над низшими обитателями поместья.

Адвокат смотрел, на простолюдины закончили описывать свое дело. Один из них вытащил медяки, висящие на нити, продетой в квадратные отверстия в центре. Он протянул монеты писарю, высоко подняв руки и низко опустив голову. Писарь взял монеты и взвесил их в ладони, но он не произнес ни слова. Простолюдины долго переглядывались, шептались, вытащили еще нить монет и вручили в той же покорной манере. Писарь взял и ее, тоже взвесил. Молчание. Простолюдины отдали и третью нить монет. Писарь кивнул, к облегчению мужчин.

Сцена подтверждала то, что адвокат услышал, вернувшись в деревню десять дней назад. Местные жители не один раз рассказывали, как скучали по его отцу, который всегда был справедливым и честным, ведя с ними дела. После того, как новый писарь занял место после внезапной смерти отца адвоката, он оказался жадным, использовал все шансы, чтобы выжать деньги из людей. Он решил, видимо, раз был лишен наследства, нужно накопить свое богатство при работе в поместье. Адвокат понял, что из-за того, что он смог продвинуться в мире, жители деревни попали в хватку испорченного мужчины.

— Когда тебе нужно вернуться на базу? — спросил адвокат у офицера, они пили дешевое, но сладкое вино в любимом постоялом дворе, скромном заведении вне деревни.

— Мне дали увольнительную на весь период скорби, — офицер допил вино в кружке. — Думаю, я сначала отправлюсь в Северную столицу, немного повеселюсь и вернусь. А что?

— Есть идея, — сказал адвокат, наливая другу.

— Какая?

— Позволь задать вопрос. Сколько у тебя денег? Должно еще что-то оставаться от награды за подвиги.

— Я много потратил на празднование с товарищами из моего отряда, как и ожидалось. Но все еще хватает. Я думал купить домик. Чтобы вернуться туда, когда буду демобилизован.

— Есть идея лучше. Это риск, но он может оказаться стоящим.

— Риск велик?

— Сложно понять сейчас. Но я не жду, что ты будешь рисковать один. Я тоже вложу деньги.

— Да? Тогда ты уверен в исходе.

— Вовсе не уверен.

— Тогда зачем это делать?

Адвокат допил вино и дождался, пока офицер наполнил его кружку. Он сделал небольшой глоток и ответил:

— Когда идешь в бой, даже если знаешь, что твои люди сильные и умелые, и стратегия хороша, а враг не действует слаженно, разве это не остается риском?

— На войне — всегда.

— Вот и все, — сказал адвокат. — Я предлагаю пойти воевать.

Писарь поместья ненавидел адвоката за то, что он учился в Зале Великого учения в Северной столице, получил лицензию. Он хотел бы добиться такого, но родился последним сыном неудачливого торговца. И неожиданное появление адвоката в его доме посреди ночи встревожило его. Гость поприветствовал его вежливо, а писарь не смог придумать, как избавиться от него, не показавшись грубым. Ему пришлось впустить его, но он собирался вести себя сдержанно, не предлагать угощения, чтобы адвокат понял намек и ушел.

Они сели в его кабинете, и адвокат вытащил черную лакированную шкатулку, поставил ее рядом с циновкой. Когда он открыл шкатулку, писарь с потрясением увидел большую золотую жабу с черными драгоценными камнями вместо глаз. Он не успел спросить насчет нее, адвокат заговорил:

— Господин писарь, я совершил непростительную дерзость, придя в ваш дом без предупреждения и помешав отдыху поздно ночью, так что я быстро раскрою цель своего визита. Как вы могли слышать, я вернулся уладить свои дела. После этого я перееду в Северную столицу. Я проверял документы семьи и обнаружил, что нескольких не хватает. Они не очень важны, но нужны по личным причинам. Я знаю, что отец был скрупулезным и сделал копии каждого документа, даже не очень важного, и хранил их в архиве поместья. И я пришел попросить вас впустить меня в архив на пару часов, чтобы я поискал документы. Я буду благодарен, если вы поможете в моем деле.

Он осторожно сдвинул золотую жабу вперед.

— Я не могу никого впускать в архив по глупой причине, — сказал писарь, жадно глядя на сияющую жабу.

— Ясное дело, господин писарь, — сказал адвокат. — Одна из ваших задач — охранять документы. Я надеюсь, что вы не посчитаете мою причину глупой, — он подвинул жабу чуть дальше. — Пару часов на поиски документов дел моей семьи.

— Я могу дать час, — сказал писарь, едва сдерживаясь, чтобы не взять жабу. — После рабочего дня. Я не хочу, чтобы люди знали, что я впускаю чужаков в архив.

— Это мудро, господин писарь. Я приду завтра во время ужина, когда никого не будет рядом. Искренне благодарю за то, что оказываете мне такую услугу.

И он подвинул золотую жабу в жадные руки писаря.

Хозяйка поместья разозлилась, когда ее предложение на землю офицера получило отказ, и адвокат попросил официальное слушанье с имперскими магистратами. Она приказала своему адвокату забросать суд документами, многие были умело подделаны, чтобы сделать ничтожные бумаги, которые мог представить адвокат, несущественными. Поскольку у нее было все преимущество в этом вопросе, она была уверена, что магистраты примут решение в ее пользу. Затем она займется этим проблемным участком земли, уничтожит все, что на нем стоит, а останки в семейной могиле офицера будут выкопаны и куда-то выброшены. Завершив большой круг сада, она построит грандиозное убежище из мириадов белых и розовых цветов, которое она видела в весеннем сне, место, где она сможет провести свои годы в покое. И эти дерзкие сыновья кожевника и писаря не увидят за тот участок ни единого медяка.

В первые дни слушания в Зале Суда все прошло, как она и ожидала. Ее защитники предъявляли одну пачку документов за другой страдающим ожирением магистратам, сидящим за своим длинным столом, их огромные тела были обернуты слоями ярко-красной сияющей ткани. По бескрайним просторам их мерцающих мантий грациозно летали бесчисленные вышитые золотом журавли.

Позади них висел большой знак дракона Его Императорского Величества Безмятежного Правителя во всем своем великолепии.

Адвокаты поместья утверждали, что семья офицера могла владеть землей когда-то, хотя даже это оставалось под вопросом, но их пренебрежение к собственности и неспособность должным образом обновить документы в административном центре привели к тому, что земля стала заброшенной. Следовательно, поместье, как центральный орган по подсчету налогов в округе, не только имело право, но и обязано забрать землю во владение и делать с ней что-то полезное.

Хозяйка поместья была рада видеть, как магистраты кивают своими огромными куполообразными головами в согласии, а выпуклая кожа под их подбородками трясется. Ее лишь немного смутило спокойное выражение лица адвоката, который сидел и слушал, не протестуя. Он даже не привел офицера с собой в суд, как будто его присутствие не было необходимо для дела. Но она предпочла интерпретировать его невозмутимость как смирение перед лицом надвигающегося поражения. Она предположила, что он тщательно маскировал свое сожаление о том, что не взял десять серебряников, которые она так щедро предложила.

Два дня показаний от имени поместья прошли, магистраты отпустили собравшихся на день, сообщив адвокату, что он сможет предоставить аргументы следующим утром. На следующий день адвокат пришел со скромным свертком своих документов.

— Ваши императорские превосходительства, — начал он, — моя защита истинного владельца земли основана на единственном утверждении, что нынешний хозяин этого поместья не имеет статуса в этом суде.

— Не имеет статуса? — главный магистрат, самый толстый из трех, спросил. — На каком основании вы делаете это заявление?

— На основании измены, ваше императорское превосходительство. Предатель империи не имеет права защищаться в суде при императорских магистратах.

— Измена? — спросил один из помощников-магистратов, озвучивая общее потрясение собравшихся. — Какая измена? Что за измена была произведена?

— Позвольте, Ваши императорские превосходительства, — сказал адвокат и быстро разделил бумаги на три стопки. Он вручил каждую магистратам. — Вы видите тут, Ваши императорские превосходительства, — сказал адвокат, — оригинал и сделанные мной копии стихотворения под названием «Дурь трех высокомерных кабанов: храпящего, слюнявого и пукающего». И копии переписки среди нескольких человек, которые обсуждали работу.

Хозяйка поместья охнула.

— Как видите, три кабана — явная отсылка на Ваши императорские превосходительства. Прощу, отметьте физические описания зверей, их наряды и слова, которые они произносят во время слушаний. Они явно были взяты из конкретных дел, которые недавно происходили перед вами. Поэма была сочинена, чтобы посмеяться над Вашими императорскими превосходительствами и усомниться в вашей мудрости и ваших решениях. Все это бьет по вашему авторитету. Имперский закон гласит, что любое очернение вашего положения — это очернение самого Безмятежного Правителя, поскольку ваша власть исходит от Его Императорского Величества. Таким образом, сочинение, а также владение этим стихотворением — не что иное, как акт измены.

— Откуда эти бумаги? — спросил глава-магистрат, его лицо побагровело от гнева.

— Из архива поместья, ваши императорские превосходительства.

— Нет! Это ложь, — завопила хозяйка поместья.

— Не ясно, ваши императорские превосходительства, — продолжил адвокат, — кто сочинил поэму, но из переписки видно неоспоримый факт, что хозяйка поместья сделала копии и разослала разным знакомым. Впоследствии они очень потешались, высмеивая Ваши Императорские Превосходительства. В поместье давно принято делать копии всех полученных и отправленных писем для домашнего архива. Этим занимается писарь. Если Ваши Императорские Превосходительства в срочном порядке отправят туда своих агентов, они обязательно их найдут. И я полагаю, что прямо сейчас хозяйка поместья дает указание своим адвокатам пойти в архив и уничтожить компрометирующие документы.

Магистраты подняли головы, увидели, что она оживленно говорила с адвокатами.

— Маршал Суда! — крикнул глава-магистрат.

— Да, Ваше императорское превосходительство, — офицер в доспехе и форме красно-золотого цвета прошел вперед и склонил голову.

— Арестуйте хозяйку и ее защитников и отправьте людей охранять домашний архив поместья. Сделайте это немедленно, прежде чем кто-нибудь сможет подделать документы.

— Есть, Ваше императорское превосходительство.

Хозяйка поместья закричала в отчаянии, солдаты пошли к ней.

— К сожалению, Ваши императорские превосходительства, — продолжил адвокат, — измена тянется дальше.

— Продолжайте, — сказал глава-магистрат.

— Я — недавний выпускник Зала Великого учения в Северной столице. Пока я был там, я слышал тревожные сплетни о наследнике поместья, который сейчас учится там.

— Нет! — сказала хозяйка поместья.

— Какие сплетни? — спросил помощник магистрата.

— Наследник поместья состоит в группе студентов-литераторов, которые сочиняют подрывные стихи. Они называют себя Безмятежными Ослами, очевидно, чтобы высмеять имперское правление. Учитывая стиль их писаний, которые они вывешивают посреди ночи на стенах Зала великих учений, «Дурь трех кабанов», вероятно, сочинена ими.

— Думаете, наследник поместья написал эту грязь, — спросил глава-магистрат.

— Не знаю точно, Ваше императорское превосходительство, но, думаю, весьма вероятно, что хозяйка поместья посмеялась над вами и жаловалась на ваши решения в письмах сыну. А он или сам сочинил поэму, или один из его друзей в Безмятежных Ослах сделал это, а потом он прислал поэму матери, чтобы повеселить ее.

— Это не правда, Ваши императорские превосходительства! — заорала хозяйка поместья.

— Тихо, — сказал глава-магистрат, — или я прикажу увести вас и выпороть за дерзость. Правду говорят, это эпоха наглости.

— Еще и от бывшей куртизанки, — сказал помощник магистрата.

Когда хозяйка поместья услышала эти слов, она скривилась и потеряла сознание в руках солдата, который задержал ее.

Адвокат продолжал:

— Связь с наследником поместья и Безмятежными Ослами — просто мои подозрения, но разве это дело не стоит исследовать?

— Стоит, — сказал глава-магистрат. — И мы отправим кого-то в скором времени в Северную столицу, пока те подрывники в Зале Великого учения не получили шанс уничтожить улики измены.

Помощники магистрата кивнули, их подбородки дрожали.

— Откуда ты знал, что найдешь нечто возмутительное в архиве? — спросил офицер у адвоката, пока они пили в любимом постоялом дворе. Они заказали лучшее вино, дюжина тарелок со сладкими и пряными угощениями стояли на столе.

— Я не знал, — ответил адвокат, пока жевал кусочек маринованного кальмара. — Но я подумал, что найду что-нибудь. Эти сельские аристократы думают, что они выше закона, пока находятся в дружеских отношениях с имперскими магистратами. На них не обращают внимания, как на дворян в городах, и они предоставлены самим себе, пока платят налоги и заботятся о местных делах. Агенты Цензуры не просматривают их переписку, поэтому они свободно переписываются между собой, не беспокоясь о неприятностях. Им не нравится авторитет высланных из столицы чиновников, поэтому они развлекаются, высмеивая их. И их сыновья-идиоты отправляются в Зал Великого учения и совершают глупые поступки, например, создают тайное литературное общество, подобное Безмятежным Ослам, и пишут сатирические стихи о сильных мира сего. Поэтому я не удивился, когда наткнулся на «Дурь трех кабанов», которая идеально подходила для нашей цели.

— Безмятежные Ослы, — офицер фыркнул. — Они не смогут больше писать поэмы, их раскрыли.

— Мастера Зала Великого учения защищают даже самых своенравных своих учеников, закрывают глаза на их выходки. Но как только в дело вступает Управление по рассмотрению запрещенных дел, они уже ничего не могут сделать.

Они выпили вино, налили себе еще.

— Но что бы ты делал, если бы не нашел ничего полезного в архиве? — спросил офицер.

— Я подготовил документ, который оставил бы там. Но это не потребовалось.

— И никто не спросил, как ты получил те письма?

— Думаю, магистраты были заняты, разбираясь в грандиозном поместье и наказывая его бывших хозяев, чтобы думать об этом. Если меня спросят, у меня была законная причина пойти в архив в поисках семейных документов. Я случайно наткнулся на те письма и был обязан сообщить о них. Они никогда не узнают, что я получил доступ к дому, подкупив писаря поместья. Когда писарь узнал, что его собираются проверить, он повесился

Офицер кивнул с удивлением, а потом допил вино.

— За раскрытие измены будет награда, — сказал адвокат. — Она будет существенной. Мы сможем жить в комфорте какое-то время или использовать деньги для продвижения карьеры. Ты сможешь купить себе дом, большой, в Северной столице.

— Ха! Когда ты сказал, что потратишь все наши деньги на золотую жабу, я не думал, что они вернутся. Но, знаешь, даже если бы я потерял все деньги, я не расстроился бы, если наследник поместья попал в зал мучений в Управлении по рассмотрению запрещенных дел. Надеюсь, тот козел будет страдать перед тем, как они его сломают.

— Он уже не наследник поместья. И не ученик Зала Великого учения. Он — ничто.

— Вот он и получил, — сказал офицер. — Гнилой гад.

Адвокат поднял взгляд, удивился, увидев, что его друг почти плакал от гнева. Офицер тряхнул головой и взял себя в руки.

Они пили какое-то время в тишине, зимний ветер мягко дул вокруг них.

— Итак, — сказал офицер, — хозяйка поместья предложила десять серебряников за мою землю.

— Да.

— Это больше, чем я ожидал.

Адвокат кивнул.

— Что заставило тебя сделать это? — спросил офицер. — Почему ты взял деньги с меня? Почему решил свергнуть ее, ее семью и все поместье?

Адвокат смотрел на темнеющее небо, долго думал. Офицер разглядывал его лицо, увидел, что его щеки покраснели от выпивки.

— Она была груба со мной, — сказал адвокат другу. — Я пришел к ней с уважением. Мой отец был писарем в поместье, и моя фамилия обычная. Но я — выпускник Зала Великого учения, обладатель лицензии адвоката. Это дало мне право сидеть в ее присутствии. Она должна была проявить ко мне любезность, предложив сесть с ней. Но она этого не сделала. Она оставила меня стоять с опущенной головой, как слугу. Она была груба со мной, поэтому я решил уничтожить ее.

Адвокат допил, и когда офицер наполнил его кружку, он выпил все.

— Это я и буду отныне делать, — сказал адвокат так серьезно, что его другу стало не по себе. — Я уничтожу всех, кто мне груб. Я клянусь Небесами, что сделаю это. Я проявлю милосердие даже к своим злейшим врагам, если они проявят ко мне заслуженное уважение. Но тех, кто этого не сделает, я уничтожу так, что будет казаться, что их никогда и не существовало. И так я изменю все под Небесами и сделаю свое имя ярким в хрониках историков.

Снаружи постоялого двора вдруг начался ливень.

Мелисса Юан-Иннес «Авария»

Луна Ю знала, что ничего не происходило на Луне. С тех пор, как ее родители колонизировали ее.

Ее шестнадцатый день рождения начался, как любой день недели, с уравнений, пока робот-учитель патрулировал класс вокруг Луны, ее брата и сестры и четырехлетнего мальчика.

Дни рождения не давали выходной на Луне. Домашних заданий от этого давали даже больше. Терра хотя бы не шутила сегодня о ногах-биопротезах Луны. Когда мамы и папы не было рядом, Луна и Пак тайно называли их двенадцатилетнюю сестру Террором.

Экран перед глазами Луны мигнул раз, другой. Она убрала режим проекции, который становился нестабильным. Они использовали его только для того, чтобы другие ученики могли видеть, что все изучают. Учитель-робот имел прямую связь с их учебой, но эффективность учеников увеличилась вдвое, когда они поняли, что другие люди могут наблюдать за ними в реальном времени. Кроме того, предполагалось, что им нужно дать отдых глазам, сфокусироваться на расстоянии метра вместо обычных 30 сантиметров, но в основном колония заботилась об эффективности.

Ближайший экран тоже замигал, потом погас, только для того, чтобы загореться красными буквами.

КРАСНЫЙ УРОВЕНЬ ТРЕВОГИ:

ВСЕМ КОЛОНИСТАМ ВЕРНУТЬСЯ В Т1 НЕМЕДЛЕННО.

ЗАЩИТИТЕ СВОЕ ПОМЕЩЕНИЕ.

ЖДИТЕ ДАЛЬНЕЙШИХ УКАЗАНИЙ

Учитель стал повторять слова громко и монотонно:

— Красный уровень тревоги. Всем колонистам вернуться в Т1 немедленно…

— Что такое? — сказал Пак, выронив карандаш. Он поднялся в воздух с 1/6 гравитации.

Луна отбила карандаш в сторону и подняла на руки их четырехлетнего соседа, Франклина. Он был пухлым, тяжелее, чем выглядел, и от него пахло, как от старого сыра.

— Нужно вернуться в наши отсеки. Пора спать!

Франклин нахмурился и уперся руками в ее грудь.

— Еще рано спать. Только 9:13 утра!

— Да, Луна, — буркнула Терра.

— Тогда не спите, — сказала Луна, с трудом удерживая Франклина. Он был не таким тяжелым, как гантели, с которыми она тренировалась три часа каждый день, но гантели не извивались. — Они просто хотят, чтобы мы были в своих отсеках. Может, астероиды. Может, они проверяют нас. Давайте поспешим, ладно?

— Я хочу идти! У меня настоящие ноги, — сказал Франклин.

Луна опустила его с большей силой, чем требовалось. Ее ноги были настоящими, но не совсем биологическими.

— …Ждите дальнейших указаний, — говорил учитель, пока они уходили. Дверь класса за ними запечаталась вакуумом.

— Это было жутко, — сказала Терра.

Пак кивнул. Франклин протянул к нему руку, и Пак сжал его ладонь.

Мальчишки. Луна повернулась к сестре.

— Наперегонки до Т1?

— Нет, — сказала Терра, но Пак побежал, и Франклин тоже это сделал, хихикая. Терра закатила глаза, но хотя бы пошла. Воздух в шлюзе был прохладнее, поскольку колония не хотела тратить энергию на участки, которые были только «проходными», и потому, что они проходили глубже под землей. Менее чем через пять минут они достигли Терминала Один, или Т1, за исключением Терры, которая все еще волочила ноги и бормотала о «безопасных или небезопасных» помещениях. Красные сигнальные огни в коридоре Т1 мигали, вызывая беспокойство Луны, хотя кто-то уже отключил сирену. Ее брат и сестра то казались демонами, то тенями, в зависимости от того, как мигал свет.

Терра улыбнулась ей, сверкнув ярко-красными зубами, и закатила глаза.

Луне стало немного лучше.

Родители Франклина, должно быть, отслеживали его прогресс через имплант, потому что дверь со свистом распахнулась прежде, чем датчик должен был уловить Пака. Доктор Вэй схватил Франклина на руки.

— Что происходит? — спросила Луна.

Доктор Вэй сказал:

— Не знаю. Ваши родители ждут, — и запечатал дверь. Луна побежала последние пять метров до отсека Ю. Она автоматически открылась от отпечатка ее ладони, и она прошла в комнату, крича. — Мам? Пап!

— Шш. Все хорошо. Мы тут, — сказала мама, обнимая Луну. Только мама во всей колонии пахла лавандой, потому что она синтезировала ее в лаборатории.

Папа уже обнимал Пака и Терру.

— Мы так рады видеть…

— Что случилось?

Мама и папа переглянулись, и папа сказал:

— Авария на севере от кратера Кабея.

Луна не знала, была ли проблема серьезной. Даже Франклин знал, что колония была создана на южном полюсе Луны, на краю кратера Шеклтона, так что они могли получать почти постоянный солнечный свет, оставаясь при этом на хорошей радиосвязи с Землей. Странно думать, что на противоположной стороне произошла авария, но Луна не заметила землетрясения, так что либо это не было сильным ударом, либо их конструкции были действительно хорошо построены, либо все сразу.

— Что за авария? — спросил Пак. Он не часто разговаривал, но это просто означало, что все обращали больше внимания, когда он говорил.

Мама и папа снова переглянулись.

— Команда проверяет. А мы остаемся тут, чтобы быть в безопасности.

Несколько минут назад Луна предполагала, что все захватывающее произошло еще до ее рождения. Технически она была одной из первых колонистов Луны, так как ее родители сбежали с Земли, когда ее мать была беременна ею, но Луна не помнила ничего об этом, кроме операций на ногах. Иногда, когда ей было плохо, она думала, что получила все плохое и ничего хорошего от того, что была из первых. К тому времени, когда мама снова забеременела, они выяснили, насколько развитие плода зависит от гравитации тут и микроэлементов, так что Пак и Терра были в порядке.

Теперь Луна внимательно смотрела на их отсек. По сравнению с другими семьями, у них было много места, потому что их спальная зона не только должна была вмещать пять тел вместо двух или трех, но и поскольку все спали как бы вертикально, привязанные к своим спальникам, больше тел просто занимало больше места. У них также была большая «жилая зона», где они вместе ели или играли, но им по-прежнему приходилось пользоваться общим туалетом и ванной с губкой, как и всем остальным. Мама и папа сохранили ровные стены лунных скал, за исключением изображения Будды, прикрепленного к куполообразному потолку красной лентой.

Поначалу было весело, что мама и папа были дома посреди дня. Папа рассказывал им забавные истории, например, как он пытался построить новый вид туалета при 1/6 гравитации, который оказался ужасным, а мама показала им новую карточную игру под названием «Бинго Ньютон», которая была о научных мелочах. Но Луна заметила, что мама говорила по ком-линку, пока папа смеялся, а мама пыталась отвлечь их новым вкусом пасты из соевых бобов, пока папа говорил по ком-линку. Итак, что-то происходило.

Это было хорошо, да? Луне ведь было скучно.

Но ее сердце гремело в груди, подмышки вспотели, ведь она знала, что ее жизнь менялась на ее глазах, даже до того, как маму вызвали.

— Я скоро вернусь. Я люблю вас, — сказала мама. Это было на нее не похоже. Обычно она просила их вести себя хорошо. А потом она поступила еще страннее. Она поцеловала Луну в щеки, явно хотела что-то сказать, но не смогла. Когда Луна открыла рот, мама покачала головой и поцеловала Пака в лоб. Он тихо смотрел на маму, а она повернулась к Терре и обняла ее.

Терра через миг обняла ее в ответ.

Объятия тревожили Луну больше всего.

Когда дверь закрылась за ней, Терра повернулась к папе.

— Ты должен сказать нам, что происходит.

Папа покачал головой.

— Скоро узнаете.

— Мама вела себя так, словно ушла на войну! — сказала Терра.

Порой Луна любила Терру, потому что она говорила то, о чем все думали, но боялись сказать.

Пока Терра и папа спорили, Луна следила за прогрессом матери. Мама вышла из Т1 и направилась на север, к отсеку транспортировки. А потом ее имплант замер на 20 минут, после чего направился дёргано на север.

Мама направлялась к кратеру Кабея, месту крушения.

Пальцы Луны онемели. Дыхание участилось. Но она пыталась успокоиться. Они звали маму и папу, но поехала только мама. Мама была семейным доктором, занималась биомедицинскими исследованиями, специализировалась на вирусах. Папа был механиком, который любил шутить, что мама вышла за того, кто был ниже нее. Если им нужен был их опыт, то это была не просто какая-то технологическая проблема, но и живой организм, за которым нужно было ухаживать.

Могло ли место крушения быть заражено каким-либо вирусом?

На их колонию напали?

Мама и папа не любили говорить о том, что случилось на Земле. Они говорили о хорошем. Пак всегда спрашивал, как выглядели деревья и реки, как ощущались, и Луна хотела знать об их предках.

Но всякий раз, когда Терра упоминала о таких вещах, как ядерные бомбы или вырубка лесов, они либо меняли тему, либо вообще прекращали говорить. «Вам не нужно этого знать. Мы прибыли сюда, чтобы уйти от этого». А затем информация обо всех плохих вещах постепенно пропадала в их ком-линках, пока Терра не выяснила это и не начала иногда держать язык за зубами.

Терре следовало бы знать лучше, чем спрашивать папу напрямую. Это не принесет ей никаких ответов, но, по крайней мере, они оба будут заняты, особенно сейчас, когда Терра дразнила Пака, чтобы он что-то сказал.

— Ты не боишься за маму? Не думаешь, что мы должны знать? — сказала она, пока Пак пятился к спальне, стараясь не лезть в это. Он посмотрел на Луну, но она закрыла левый глаз, показывая, что использовала ком-линк.

Луна включила режим слежения. Вся Луна была на карте, чтобы, если кто-то забредет далеко от базы, можно было легко найти человека, пока его не унесло в космос. Луна замерла от этой мысли, но мама вряд ли покинет Луну без предупреждения. И все же было страшно. У всех колонистов за правым ухом был имплант, который идентифицировал их с помощью системы слежения, поэтому Луна могла видеть, что мама двигалась со скоростью космического джипа, направляясь прямо к другим точкам, сгруппированным там, где находилось место крушения. При ближайшем рассмотрении оказалось, что там были мистер Лау, доктор Бинг и доктор Чан.

Мистер Лау был главным хирургом колонии, обучавшимся по британской системе, где хирургов называли мистером. Луна провела с ним слишком много времени, пока он менял нанобота за наноботом для ее ног, пока он, наконец, не сдался, и они с мамой не разработали биопротезы. От одного вида его имени она поежилась, хотя она не видела его более четырех месяцев.

Доктор Чан тоже был врачом, но был моложе. Он изучал и восточную, и западную медицину, поэтому Луна видела, как он занимался тайцзи в тренажерном зале, в то время как все остальные поднимали тяжести.

Доктор Бинг была инженером, специализировалась на прикладных научных исследованиях, настолько сложных, что Луна думала, что даже ее родители не совсем понимали это. Многие колонисты шептались о ней, потому что она была одной из одиноких женщин на базе и, безусловно, самой красивой и самой замкнутой. Она не нравилась Луне.

Луна поманила Пака и показала ему карту. Он внимательно ее рассмотрел.

— В этом есть смысл, — шепнул он.

— В чем?

— Я догадался, что она отправилась на место крушения.

— Но посмотри, с кем она! Она может быть в ужасной опасности. А если кто-то сбросил на нас биотеррористическую бомбу, и потому им нужна мама? Собрать и проанализировать вирус?

Пак пожал плечами.

— Они могли позвать ее, потому что она — семейный врач. Там еще два доктора.

— И доктор Бинг. Почему доктор Бинг?

Он покачал головой. Она видела, что он уже отвлекся. Пак не любил людей и разговоры. Он предпочитал ферму, где выращивал репу.

Терра заорала:

— Почему. Мне. Никто. Не поможет? Мама не отвечает на ком-линк. Папа не отвечает на вопросы, а вам двоим плевать!

Судя по лицу Пака, Терра разбила обычное спокойствие их брата.

— Нам не плевать, — сказала Луна, — но крики не помогут. Хочешь поиграть в «Бинго Ньютон», пап?

Папа покачал головой.

— Поиграйте сами.

Терра сказала:

— Ни за что! Вы меня за дуру принимаете.

Пак протянул руку за картами.

— Ох, звучит как хорошая идея.

Через минуту Терра странно посмотрела на них и пошла за ними к спальной зоне.

— Если думаете, что я — ребенок, которого можно отвлечь игрой…

— Помолчи минуту, — сказала Луна. Она рассказала о карте.

— Покажи, — сказала Терра. Она долго смотрела на карту, и Луна уже хотела спросить у нее, что не так. Терра заморгала и сказала. — Мама двигается не так много, как другие.