Где восходят звезды

— Давай сдвинем шкалу поудобнее, — сказал Пак, и Луна настроила карту, дважды нажала на мамину точку, чтобы сфокусироваться на ней.

Это было правдой. Мамина точка оставалась на месте, в то время как точка доктора Бинг двигалась больше всех, в небольшом полукруге. Две другие точки время от времени двигались, но мерцали.

— Это может ничего не означать, — сказал Пак через миг. — Может, она собирает вирусы и должна оставаться на месте.

— Помнится, ты говорил, что она там как доктор, а не из-за биотерроризма, — рявкнула Луна.

— Биотерроризм? — сказала Терра.

О, точно. Луна не упомянула это. Когда она закончила рассказывать Терре, ее младшая сестра была готова украсть лунный джип и поехать за мамой. Она закричала:

— Нужно спасти ее!

Луна помнила курсы оказания первой помощи. Нельзя было спешить спасать кого-то, можно было ворваться толпой в комнату без давления, тогда все задохнулись бы. Может, один челочек мог вытащить жертву, пока команда чинила давление.

— Нам нужно узнать, что происходит.

— Но она не отвечает нам! — сказала Терра.

— Посмотрим, — Луна закрыла все, чтобы перезагрузить систему.

— Что ты делаешь? — спросил Пак.

— Очищаю данные. Шанс на то, что сработает, десять процентов, — она не упоминала, что при этом отключала режим проекции, чтобы войти как папа. Он менял пароль раз в два дня, но основной пароль оставался прежним, и она раскрыла его месяц назад. Она проверила его новости, охнула и открыла проекцию для них.

0820: Вспышка на северном полюсе из-за столкновения/взрыва.

0823: Камеры измеряют размер места крушения у 104x2831. Ближайшая локация: кратер Кабея.

0829: Крушение потерпел космический корабль. Инфракрасное излучение подтвердило наличие органической материи с температурой 37.9 градусов Цельсия.

Терра охнула.

— Там человек!

Они переглянулись. Пак медленно сказал:

— Или пришелец.

— С человеческой температурой тела? Ага, как же! — сказала Терра.

Вряд ли другой разумный организм обладал человеческой температурой тела. Или произошла эволюция? Луна помнила, как читала о том, как виды могли выглядеть одинаково или развивать схожие черты, но не потому, что имели близкое генетическое родство. Просто они развивались одинаково. Так рыбы в Антарктиде выработали своего рода антифризный гликопротеин, чтобы они не замерзали насмерть, точно так же поступили и арктические рыбы на противоположном полюсе планеты.

Может, 37.9 было хорошей температурой для разумного существа.

Может, мама была с пришельцем.

Луна просмотрела оставшуюся часть новостей так быстро, как только могла, пропуская скучные части, например, о дроне-роботе, подтверждающем наблюдение и решившем предупредить школу и прекратить всю работу на день. Доктор Бинг была первой, кто прибыл на место, поэтому она установила прямую видеотрансляцию.

Существо все еще дышало и двигалось более двух часов после крушения. Именно тогда следственная группа начала обмениваться сообщениями с остальной колонией. Их тоже беспокоило, было ли это существо человеком, особенно учитывая его выживание в таком экстремальном состоянии.

Луна переключилась на прямую трансляцию, чтобы они могли смотреть и слышать все, что могли, до того, как папа снова подключился к сети.

Мама помогла им извлечь существо, предполагая, что оно умерло, но оно, казалось, только было без сознания, его сразу же опознавали как человека в чрезвычайно огнестойком костюме.

Они охнули, увидев его размытое лицо. Даже сквозь шлем было видно старика с широким острым носом. Его кожа была в следах сыпи и шрамах, напоминала поверхность луны.

Среди колонистов не было никого старше сорока, и многие были куда моложе. Луна еще не видела такого старого человека.

— Может, он пришелец, — пошутил Пак, а потом отец прервал их связь.

Луна повернулась к их отцу. Его темные глаза были нечитаемыми.

— Что вы втроем делаете на моем аккаунте?

Луна едва могла дышать. Она еще никогда так не попадала в беду. Она попыталась сделать шаг вперед, но ее биопротезы подвели ее. Ее ноги сильно дрожали.

Терра расправила плечи.

— Нам нужно узнать, что случилось с мамой.

Даже Пак сказал:

— Мы не можем так ее бросить.

Луна, самая старшая и теперь наиболее смущенная, призналась:

— Наши ком-линки годятся только для учебы. И я взломала твой аккаунт. Прости.

Папа покачал головой с разочарованием на лице.

— Если думаете, что нужно нарушать правила, а не говорить со мной, то мы не так вас воспитали.

— Я говорила с тобой! — сказала Терра. — Прошу, пап, мы примем любое наказание, но расскажи, что это за мужчина, и почему они вызвали маму?

Папа посмотрел и в глаза.

— Вы уже много знаете?

Луна кивнула.

— Вы знаете, что ваша мама — врач. Вы можете не знать, что ваша мать — специалист по биоэтике. Они позвонили ей для рассмотрения этого дела. Этот человек, кем бы он ни был, может желать нам зла. Он был опасно близок к тому, чтобы нанести вред базе. Мы не знаем, кто он, и некоторое время не сможем получить записи с Земли. Забота о нем потребует много человеческих и планетарных ресурсов и, возможно, поставит под угрозу здоровье нашей колонии. Два человека в команде считают, что разумнее было бы оставить его на месте. Один человек хочет попытаться вылечить его любой ценой

Луна и ее брат с сестрой посылали сообщения их матери со своих аккаунтов, хоть они знали, что она не слышала их.

И мама выбрала привести незнакомца на базу — в зону транспортировки, временное убежище, где он будет изолирован, и роботы будут ухаживать за ним. Она установила ограничение на количество рабочих часов и количество драгоценных кубов воды для него, а потом они позволят природе решать.

Луна видела в этом логику, но она уже мечтала о другом мире. О новом мире, где детям будет позволено учить то, что они хотели, а не только полезное. Где жизнь незнакомца не несла опасность. Мир мог быть непростым, но не был скучным.

Прия Шридар «Память»

— Ты — отец этого живого и неживого мира, а еще величайший гуру.

— «Бхавагадгита»

Комары еще гудели за сетками на балконе. Аниш Матам сидел снаружи, одетый в белые пижамные штаны, с чашкой кофе в руке. При движении жир перекатывался на его животе, и он поглаживал складки. Он отпил из маленькой белой кружки. Его подбородок покрывала щетина, а в волосах была проседь.

Солнечные лучи мерцали оранжевой рябью на водах Кералы. Возле реки пробежала бездомная собака, шерсть была в странных розовых полосах. Она подошла к Анишу, виляя хвостом. Аниш полез в карман и вытащил несколько западных угощений для собак. Собака ловила одно за другим, когда Аниш бросал их с балкона в воздух. Собака радостно лаяла.

На этот раз протестующие пришли не так рано; они обнаружили орды москитов, которые охотились по ночам, если на них не было москитных сеток. Когда они были пришли, Аниш предложил им кофе и чай, а также множество идли, приготовленных его поварихой Миной.

— Ее кокосовый чатни — пальчики оближешь, — сказал он. — Вынести миску?

— Мы не хотим чай или чатни, — крикнул кто-то. — Мы хотим, чтобы эта ШТУКА продолжала тут быть!

— Нельзя зарабатывать на этом, — сказал другой. — Этого не хотел бы твой отец. Это богохульство.

— Я беру только десять рупий с человека, — сказал раздраженно Аниш. — Я уже говорил, это только за еду. Хотите остаться на ночь? Вам всем должно хватить места.

Но протестующие кричали и отказывались от его предложения. Их таблички хлопали, пока они трясли ими в душном воздухе утра. Аниш порой выносил кокосовую воду и лимонад. Он говорил гостям, что протестующие не были опасными, но стоило сохранять осторожность.

— Хватит одного жестокого поступка, — сказал он. — Это лишь вопрос времени.

Дети смотрели на это с интересом, они учились музыке в старой комнате его матери. Их учитель, один из бывших друзей Аниша из университета, изумленно глядел на группу.

В отличие от детей, взрослые нервничали. Многие были фанатами его отца, проделали долгий путь из Европы и Америки, чтобы увидеть его дом в Индии.

«Странно, — подумал он, глядя, как собака убегает к причалу. — В Америке большинство — христиане, и они во всем. Но тут они — гонимая раса. Не потому ли мой отец поменял религию, хотя его растили как католика?».

Голова повернулась к нему. Аниш напрягся, посмотрел в стеклянные глаза. Копия черных глаз его отца, раскрашенных Анишем, чтобы в них была искра, какая бывала, когда Аппа решал поиграть в шахматы или солитер. Он использовал силиконовую кожу с темными родинками, копиями морщин.

— Не переживай, — сказал Аниш тихо, чтобы гости не слышали. — Я разберусь со всем, Аппа.

Он накрыл руки робота своими, ощущая синтетические волоски на силиконовых костяшках отца. Механические пальцы сжались, как делал Аппа, когда Аниш приходил к нему ребенком после кошмаров. Аниш помнил кошмар об отце, отправившемся к водопаду. Он не вернулся.

Звонок в дверь. Аниш спустился, чтобы ответить. Высокая платиновая блондинка нервно стояла там, отгоняя комаров. Пыль и грязь реки покрывала ее синие кроссовки и черные джинсы.

— Жанет Оверсайт, — Аниш обрадовался знакомому дружелюбному лицу. — Писательница из Блумсбери. Пишете книгу о моем отце. Какой приятный сюрприз!

Она улыбнулась.

— А вы, должно быть, Аниш. Я пришла за информацией для последней части.

— Конечно. Заходите. Будете кофе?

— Хотела бы. Во рту еще пожар от обеда. Очень острая речная рыба.

— Полагаю, водитель лодки вам не сообщил.

— Он извинился.

Он повел ее внутрь, направляя к знаку «Пожалуйста, разувайтесь». Она сняла кроссовки и почесала лодыжку другой ногой. Ее белые носки были мокрыми от пота и влажности путешествия по реке.

— Как прошел путь? — спросил он.

— Хорошо. Хотя было жарко.

— Да, — виновато сказал он. — Стоило приехать зимой, тогда тут лучше и прохладнее.

— Зимой цены на самолет выше. Блумсбери возмещает траты на путешествия, но я не хочу, чтобы они думали, что книга будет стоить им миллионы.

— Ваше право путешествовать, когда удобнее, — сказал он. — Книга будет продаваться, потому что она о моем отце. Я помню, как вы прибыли в дом Аппы в Лондоне. Вы все еще пьете кофе с молоком и без сахара?

Она кивнула.

— Спасибо.

— Угощайтесь идли, — Аниш предложил ей парочку. — Мина делает свежие каждое утро.

Она осторожно взяла лепешки. Она попробовала их с вопросом на лице, и он добавил на ее тарелку пряности и сказал ей обмакнуть идли в желтый порошок. Когда ее глаза стали красными, полными слез, он предложил ей воды.

Когда она напилась воды, Аниш начал разговор.

— Вы хотите знать о последних днях жизни моего отца. Задавайте любые вопросы.

— Как долго ему принадлежал этот дом?

— Около десяти лет. Началось это как домик для путешественников, и мой отец влюбился в это дело, пока искал информацию для книги «Река в пруду».

— Я помню ту книгу. От нее у меня были кошмары.

— Не только у вас, у многих, — Аниш рассмеялся, стараясь не звучать как журчащая вода. — Я помню письма. Тогда он стал набожным и советовал людям молиться.

— Это не помогает.

— Точно, и это вызвало возмущение, особенно, из-за конца той книги. Он извинился. Мой отец умел признавать ошибки. Нельзя молиться, когда знаешь, что там ничего нет.

Жанет грызла простую идли, запивая кофе.

— Как он смог купить это место, если это была коммерческая зона, а не жилая?

— Он планировал сделать это место гостиницей, маленьким побочным проектом. Он делал много побочных проектов, нанимал людей, которым нужна была помощь.

— Побочные проекты, — Жанет глубоко вдохнула. — Я хотела спросить об этом. О вашем побочном проекте.

— Каком?

— Говорят, вы зарабатываете на смерти отца и создаете нечто нечестивое.

— О, — он надеялся, что она не заговорит об этом. — Я так и думал, что вы спросите. Это может стать хорошей частью книги.

— Не в том дело. Странно, что вы создаете нечто такое, когда…

— Это долгая история, — сказал он. — Последней книгой отца в «Хрониках Калки» была книга о душах, вошедших в роботов. Это из «Рамаяны» с братом Раваны Кумбхакарной. Он был роботом, которому нужно было спать шесть месяцев, чтобы сражаться должным образом. Я заканчивал обучение на инженера, робототехнику, когда отец связался со мной. Он думал, что я мог помочь ему с его книгой.

Жанет кивнула. Она знала эту часть.

— И я показал ему прототип, над которым работал с отделом, аниматроник, который мог имитировать человеческое движение без обычных сбоев и который мог идеально синхронизировать движения губ. Он поручил отделу создать прототип Калки, который он мог бы использовать в качестве справочника для своей книги. Когда он закончил писать, он планировал продать прототип с аукциона для благотворительности, чтобы больше студентов в Керале могли позволить себе посещать занятия и получать надлежащее образование.

— Ваш отец был щедрой душой.

— Был. Я не хотел брать с него деньги, но он настоял, ведь создание было дорогим.

— После его смерти вы сохранили прототип, а не продали его на благотворительном аукционе?

— Конечно, — Аниш пытался скрыть печаль. — Знаю, звучит глупо, но это было последнее, над чем мы работали вместе. Я отдал то, что отец заплатил мне, на его благотворительность, но несколько тысяч не сравнить с несколькими миллионами.

— Вы были близки с отцом? — спросила она. — Я помню радость, когда вы родились. Это было серьезным праздником.

— О, эпоха социальных сетей, — сказал он. — Я видел фото и видео. Амма написала много счастливых песен, когда я родился, и Аппа был в восторге.

— Но?

— Я не изобретательный, — Аниш посмотрел на свои ступни, избегая взгляда Жанет. — Это странно. Амма и Аппа любили меня. Но я ничего не унаследовал. Тара, Триша и Рахул унаследовали. Вы о них знаете.

— Но вы выбрали робототехнику, а наука требует изобретательности, — сказала Жанет. Аниш ощущал ее взгляд на себе. — Вы не должны ощущать вину, что выбрали другое направление. Так со многими детьми творческих людей.

Аниш поднял взгляд.

— Да?

— Да. Например, Кристофер Робин Милн. Он открыл книжный магазин и служил в армии.

— Это Кристофер Робин, — сказал Аниш. — Он должен был стать кем-то другим. Он не мог оставаться мальчиком вечно.

— И вы не могли. Но вы такой же очаровательный, как на детских видео.

Аниш снова рассмеялся.

— Вот спасибо, Жанет.

Жанет доела идли и выпила больше воды.

— Я хотела спросить о том, что я читала в газетах, — сказала она. — О том, что вы сделали с тем прототипом.

— О, это, — он злобно улыбнулся. — Почему бы вам не показать?

Аниш повел ее по узкой лестнице в кабинет отца.

— Боже, — прошептала Жанет.

Аниматроник неспешно писал за столом. Он был в черном одеянии, шелк был вышит белыми завитками на концах. Ручка царапала бумагу. Каждый раз, когда он вдыхал, силиконовая кожа двигалась.

— Выглядит как он, — сказала Жанет, ее голос звучал потрясенно и испуганно. — И он двигается…

— Да, очень реалистично, — признал Аниш. Он гордился своим творением. — Голос еще не завершен.

— Голос?

— Записанный голос моего отца, — он подошел туда, где сидел и писал робот, постучал по его горлу. — Все загружено, конечно, так что части звука там, но он не может вести разговор. Это я еще не починил.

Робот поднял голову, словно ощутил пальцы Аниша. Их взгляды пересеклись, и Аниш ощутил раскаяние.

— Прости, Аппа, — он отдернул руку. — Я не хотел проявить неуважение.

— Боже, — Жанет села на скамейку. — Он будто в этой комнате. Я помню, как брала у него интервью для книги. Но если это может писать, это может говорить?

— Он может. Я запрограммировал его вести себя как Аппа, когда он писал и порой молился.

Робот наблюдал за ним, Аниш сел рядом с Жанет на скамейку. Аниш нервно улыбнулся.

— Может, мы должны оставить его, — сказал он. — Аппа не любил, чтобы его беспокоили, когда он писал что-то хорошее.

Они встали. Аниш слышал, как ручка скрипела по бумаге.

— А все те жесты? — спросила Жанет, когда Аниш закрыл дверь. — Глаза вашего отца так же следовали за людьми, но не долго. А волосы? А почерк?

— Я добавил немного, — сказал он. — Не все. В том и дело. Почему-то он знает, каким был Аппа, даже то, чем я его не учил.

— Обучающийся ИИ? Если в него загружено аудио…

— Наверное, — сказал он. — Порой я тоже так думаю. Он не может вести разговор, но порой Аппа просит. Как вчера, пока я полировал его, он попросил воды из реки Ганг.

— Что?

— Да, — Аниш издал смешок. — У нас был сосуд воды Ганга, но он пропал. В культуре индуизма, если выпьешь из той реки, все твои грехи очистятся. Но у моего отца не было грехов. И вода отвратительна из-за пепла и мусора.

— Он говорил о воде в интервью? — спросила Жанет.

— Нет, — ответил он. — Я-то знаю, я слушал их все, когда добавлял записи голоса.

— Вы не можете думать, что робот вдруг стал набожным, Аниш. Вы даже не индус!

— Верно, — сказал он. — Но Аппа был. Робот как-то уловил это.

— Наверное, из интервью, где он говорил о переходе в религию.

— Он не говорил об этом так подробно, — Аниш посерьезнел.

— Это не ваш отец, Аниш, — сказала Жанет. — Вы не понимаете, что от того, что вы так его зовете, люди и переживают?

— Люди переживают из-за многого. Люди просто страдают от зловещей долины.

— Зловещей долины?

— Это неприятное ощущение, когда робот похож на человека, и это жутко.

— Хм, — Жанет поджала губы. — Все равно это выглядит безумно. И вы выглядите безумно, когда так с ним говорите.

— Я знаю, что это не он, — Аниш посерьезнел. — Но так я справляюсь с внезапной смертью Аппы. Произошедшее не справедливо. Мы даже не попрощались.

— Но это несчастный случай, — Жанет звучала глухо. — Они происходят случайно, и никогда не знаешь, где или когда.

— Вы видели петиции. Люди хотят заплатить хозяевам Загробного мира цветами, чтобы вернуть его. Загробная жизнь работает не так, даже если учитывать разницу культур. И вы зовете меня безумным?

Жанет не ответила. Анис сглотнул и отвел ее в другую комнату.

«Плохой публичности нет, — думал Аниш, — только если это не отпугивает людей».

Он потягивал кофе поздно утром. Вкус идли и кокосового чатни задержался во рту.

Другие просыпались, он слышал, как хрустел тост, а его повариха Мина варила больше кофе. Жанет печатала в своей комнате на дешевом ноутбуке, стук разносился эхом на лестнице.

Аниш допил кофе и прошел внутрь. Он протянул свою чашку Мине. Она делала коричневый сладкий напиток для детей.

— Телефон звонил, — сказала она. — Священник, которому вы звонили.

Аниш прошел к старомодному белому телефону. Он покрутил шнур, набрал номер, написанный на листке.

— Здравствуйте?

— Гуру Дришти, это я, Аниш Матам, — сказал Аниш на тамильском.

— Мистер Матам, — мужчина на другом конце глубоко вдохнул. — Вы понимаете, что влезли в кучу проблем.

— Я думал, вы не читаете газеты.

— Читаю, когда это касается клиента. Вы хотите настоящую воду из Ганга?

— Да.

— Почему вы не можете получить ее сами? Вы можете добраться туда.

— Я не хочу покидать дом. Не ради своей безопасности, а ради безопасности всех остальных. Распоряжение суда не пускает протестующих в дом, но мы будто тянем время. Вы знаете, что делает толпа.

— Если хотите мое мнение, вам стоит избавиться от робота, Аниш. Это безопаснее всего.

— Спасибо за мнение, но мне нужна ваша помощь.

— Почему вода из Ганга?

— Это было важно для моего отца. Пожалуйста. Я заплачу вперед.

Пауза. Аниш слышал, как монеты звякали в мыслях священника.

— Хорошо. Ради вас я отправлюсь туда. Но, прошу, будьте осторожны. Я не хочу вашу смерть на своей совести.

— Этого не будет, — пообещал Аниш.

«По крайней мере, не моя смерть».

— Чушь, — редактор Жанет жевал, пока говорил. — Это все чушь.

— Он горюет по отцу, — Жанет старалась не возражать громко. — Так он справляется.

Временный телефон ощущался как кусок пластика между ее ухом и плечом. Она склонила голову, чтобы удержать телефон на месте, быстро печатая.

— Есть горе, а есть создание копии отца. Ему нужен врач, и он может это позволить.

— Не в том дело, — ответила Жанет. — Я не знаю, как это вставить в мою книгу. Не подходит.

— Что поделать, Жанет? Просто напиши, а потом подумаем, как вклинить это. Но не верь чуши. Срок через две недели, хоть я и не давлю. Пока что.

Он дико рассмеялся. Жанет заставила себя смеяться с ним.

— Да. Никакого давления.

Она опустила телефон и отклонилась на кровать, ее ноутбук накренился. В горле пересохло, ноги затекли от разговора, сидя на кровати.

Жанет закрыла ноутбук, спрятала его в чехол и встала. Вода. Ей нужна была вода, а кухня была внизу.

Голоса звучали в коридоре: дети играли с кусочками бумаги. Дверь кабинета была приоткрыта, и, когда она проходила мимо, ее кто-то окликнул.

— Жанет.

Все внутри похолодело. Она повернулась. Робот стоял в дверях, смотрел на нее растерянно. При виде его глаз она вспомнила, как впервые брала интервью у Тони, гладя одного из его рыжих котов.

— Жанет Оверсайт. Ты.

Она прижала палец к своей груди, словно спрашивая «Кто? Я?».

Робот кивнул ей. Он стоял и ждал, его ногти были в чернилах. Края его наряда волочились по полу.

— Чем могу помочь? — спросила она.

Робот не ответил. Он глубоко вдохнул — сделал вид, напомнила себе Жанет, ему не нужно было дышать. От него пахло, как от новой машины.

— Жанет, что ты тут делаешь? — спросил робот. — Твоя книга. Ты написала ее годы назад.

Жанет глубоко вдохнула.

— Я написала почти всю.

Искусственные брови приподнялись в вопросе. Его очки затуманились, но она видела сомнения.

«В нем запрограммирован диалог, — подумала Жанет. — Но я не записывала интервью с ним на аудио или видео, и Аниш сказал бы, если бы добавил это в него. Как он узнал меня?».

— Жанет, почему я такой? — спросил робот. — Что произошло?

Во рту пересохло. Жанет переминалась в кроссовках.

— Ты не можешь спрашивать такое, — сказала она.

— Почему? — робот звучал спокойно. Если бы не запах и отсутствие грации в движениях, она приняла бы его за настоящего Тони.

— Аниш сказал, что ты не можешь вести разговор, — прошептала она. — Мне нужно идти.

Она резко повернулась и пошла к лестнице. Робот пошел за ней.

— Жанет, почему ты боишься меня?

— Потому что ты умер, — тихо сказала она. — Ты умер, и твой сын построил дорогостоящую копию тебя. Твой сын безумен, но он нуждается в тебе.

Шаги остановились за ней. Жанет повернула голову. Робот склонил голову, его стеклянные глаза стали дикими. Он быстро дышал в панике.

«Черт», — подумала она и поспешила вниз.

Курьер доставил стеклянный сосуд в квадратной коробке к входной двери. Аниш забрал ее и посмотрел на серый осадок с отвращением.

— Мина, можно использовать плиту для этого? — спросил он. Она поджала губы, но отошла. Ее лиловый сари бросал тень на плитку пола.

— Это ваш дом, сэр.

Аниш нашел пару резиновых перчаток и бутылку масла, которое он использовал для робота. Он добавил масло и несколько капель воды из Ганга в кастрюлю с вмятиной. Мина с интересом наблюдала, как он закипает в газовой плите. Вода и масло пузырились, но не смешивались. Когда это было сделано, он добавил кусочки льда из морозильной камеры. Затем Аниш вылил горячую смесь в старую чайную кружку со сколами по краям и отнес ее наверх вместе с сосудом с водой Ганга.

Он миновал Жанет на лестнице. Она выглядела напугано. Он пошел по скрипучим ступенькам, увидел своего отца, молящегося в кабинете. Аниш опустил святую воду на стол и встал возле отца.

— Аппа? — позвал он. — Я добыл воду из Ганга, как ты и просил. Дай тебя окропить.

Маслянистые капли слетели с его пальцев на робота, стоящего на коленях. Его отец не ответил. Он остался на коленях.

— Теперь я просто предмет? — спросил Аппа. — Я не могу даже сделать глоток священной воды?

В следующий миг жестом, таким быстрым, какой он не ожидал от робота, Аппа поймал кружку. Масло и вода полились по его горлу, он широко улыбнулся. Искры вылетели из его горла.

— Спасибо, Аниш-рам. Я тебя люблю, — робот рухнул, его голос был искаженным. Чашка упала на пол.

— Аппа? Аппа? — голос Аниша звучал испуганно, встревоженно, он встряхнул робота. Он слышал искры, ощущал запах горящего металла. Голова Аппы моталась. Ток бил по пальцам Аниша.

«Вода Ганга, — подумал Аниш. — Почему я не запечатал его горло парафином?».

Он опустил робота на стул и побежал на кухню. Он чуть не поскользнулся на тряпке, схватил резиновые перчатки, еще влажные от кипячения.

Аниш не замечал слезы, катящиеся по его лицу, пока он пытался разобрать робота, и как кроссовки Жанет стучали за ним. Она тихо охнула.

— О, Аниш, мне так жаль, — сказала она, пока он рвал силикон руками. Ток от робота звенел вместе с всхлипами Аниша.

Протестующие ушли, новости разлетелись быстро после того, как они услышали крики Аниша из дома. Многие были рады, хотя некоторые смотрели с печалью на дом, пока уходили.

Аниш вышел из дома, тащил большой пластиковый ящик. Он гремел от частей. Он переоделся в чистую черную рубашку с короткими рукавами и бежевые штаны. Мелкие ожоги и порезы покрывали его руки, но он не скрывал их.

В ящике были части его отца. Он разобрал робота, чтобы было проще переместить и не пришлось пристегивать его к заднему сиденью своего джипа ремнем безопасности. Аниш подумывал поместить отца в гроб, похожий на коробку, но это было бы слишком западно. Кремация была бы пустой тратой, особенно для груды металла.

Близился конец дня. В воде реки Керала отражалось заходящее солнце. Комары вылезали снова и кусали любого человека или собаку, достаточно храбрых, чтобы остаться на улице. Они даже кусали обескровленных овец и коз для халяльного мяса. Ночью Аниш слышал их обиженное блеяние, которое стихало с восходом солнца. Он решил доставить отца в университет по частям. А потом сел в кабинете отца и искал сердцебиение, которое не мог услышать.

Джойс Чнг «Решение».

Поезд на магнитной подвеске отъезжал от станции с шипением и скрипом металла. Она выдохнула и отклонилась на твердую спинку сидения.

«Наконец-то я уезжаю», — она не брала много вещей, только сумочку с необходимым: янтарные четки, ее ID-карта и одежда.

Было непросто покинуть дом семьи. Да, было много словесных фейерверков от Лао Лао, ее бабушки и матриарха семьи, и от ее старшей сестры. Но она была молодой женщиной, юной паучихой-джинном, и ей нужно было покинуть семейное гнездо.

Но ее решение было внезапным, потрясло всех в семье. От мысли об их реакции она с горечью рассмеялась.

Она посмотрела на свою ID-карту, недавно заламинированную, ее черно-белое лицо смотрело на нее. Не улыбающееся лицо. Строгое лицо с двойными веками, темными глазами, полными губами. Но без улыбки.

Пауки-джинны получили законный статус, как все мифические расы, после Пробуждения. Вдруг мечты и кошмары человечества появились на улицах, Земля стала частью межгалактического альянса. Необычное уже не удивляло.

Правительство было щедрым. Один человек в месяц для пауков-джиннов. И только неопознанные тела в морге. Пауки-джинны питались только человеческой плотью. Законной альтернативой была свинина, но многие относились к ней с презрением и тут же отказались, как от плохой замены.

Конечно, Лао Лао жаловалась.

«В мое время, — заявляла она дрожащим голосом, размахивая посохом из человеческих костей, — мы ели больше человеческой плоти, — говорила она. — Она была вкусной, здоровой. Современная еда отвратительна. Много химии. Так много!». Это она говорила ей и ее старшей сестре. Лао Лао не смирилась с резким отбытием их матери, когда ей было пять. Она и ее сестра представляли то, что Лао Лао потеряла.

Мама много спорила с Лао Лао. Она помнила ночи, когда женщины кричали друг на друга, голоса сотрясали балки, напоминая о монахах в желтом, которые скандировал сутры в ближайшем храме. Только эти слова не воодушевляли. Они причиняли боль, ранили глубоко. Старшая сестра обнимала ее, пока над ними бушевала словесная буря. Они засыпали, рыдая.

Было непросто жить под одной крышей с матриархом, которой было две тысячи лет, чьи традиции были требовательными. Девушки убирали. Готовили. Шили. Управляли магазином. А еще девушки состязались с другими кланами за еду от правительства. Они добывали лучшее, только что умершее, из морга. Девушки в ее доме управляли популярным рестораном для людей, которые любили китайскую еду, вкус «дома». Ресторан занимал клан, приносил богатства. Ей хватало порезов, ожогов. Ее жизнь была состязанием за еду и работой в ресторане. День за днем.

Но она знала, почему Лао Лао так себя вела каждый день. В шестнадцать девушки покидали гнездо. Ей было уже восемнадцать. Она должна была уйти. Должна была. Но Лао Лао не хотела ее отпускать.

И она резала овощи, убирала в доме, шила форму для работниц ресторана годами. Она часто портила стежки, потому что ей было скучно, ее злила душная комната, в которой она застряла. Испорченные стежки были ее бунтом. Порой она резала овощи крупно, а не так, как требовалось. Порой она не все убирала в большом доме семьи.

Жизнь говорила Лао Лао, что ее младшая внучка выросла.

Парень крутился рядом с кухней, пока она готовила. Робкий, худой, красивый, хорошо сложенный, он строил ей глаза. И улыбка была милой. Неделю назад он принес ей красиво завернутый подарок: большого водяного жука, завернутого в паучий шелк и блестящий лист банана. Она вежливо приняла его. О, мальчики выбирали быть мужчиной. Все пауки-джинны рождались женщинами. Девушки становились парнями по своей воле, когда хотели покинуть клан.

Этот парень был очень нежным. Они соединились за кухней. Это быстро закончилось, и больше она парня не видела. Наверное, его тело нашли где-то еще.

Ее старшая сестра разозлилась, когда узнала об их встрече. Ni mei you kan guo nan re shi ma? До этого ты не видела мужчин, да? Она была в ярости. Ты так отчаялась? Поддалась похоти? Ее растили как преемницу Лао Лао, и стресс сказывался. Джи выглядела изможденно, ее волосы часто были растрепаны, особенно, когда в ресторане было много людей. Она даже не могла стать мужчиной.

«Тебе легко, — глаза старшей сестры винили ее в ее свободе, — легко хлопать ресницами и дуть губы, играя с мужчинами».

А потом включалась природа. О, жестокая, непредсказуемая и красивая природа.

Она не сразу заметила признаки, решила, что это был просто голод из-за долгих часов нарезки овощей на кухне. Но не простой голод. Она ужасно хотела есть. Пустота кричала в ее желудке. Одной ночью она поймала себя на том, что объедалась остатками еды, и поняла, что что-то ужасно не так. После этого она сразу устремилась в купальню, и ее стошнило всем, что она съела. Это подтвердило ее опасения и надежды. Ее сердце сжалось, хотя до этого парило от манящего блеска надежды. Свобода!

О, как Лао Лао кричала, когда узнала новость. Так, что ее настоящий облик выбрался из человеческой кожи и костей, огромный тарантул с коричнево-золотой шерсткой недовольно двигал волосатыми черными передними лапами. Она не видела столько горя от бабушки с тех пор, как мама ушла на Новую Землю.

«Она просто встала и бросила нас! Теперь ты так делаешь! Одного поля ягоды! Я проклята неблагодарными дочерями и внучками!» — ей было почти жаль Лао Лао. Бабушка потеряла сознание от воя. Просто рухнула кучей. Ее старшая сестра мрачно посмотрела на нее, пока пыталась привести старушку в чувство.

«Помоги отнести ее, дура», — рявкнула ее старшая сестра. Она часто рявкала, злилась. Всегда говорила с горечью. Они подняли бабушку по лестнице и осторожно уложили на кровать. Лао Лао спала, как бревно, уставшая. Изменение облика забрало у нее много энергии.

В тишине душной спальни ее старшая сестра плакала.

— Джи, — прошептала она, потрясенная честными эмоциями, задевшими ее душу.

— Иди, — лицо ее старшей сестры смягчилось. — Иди. Но помни меня, помни нас. Погоди, помни только меня. Когда будешь посещать храм, вспоминай меня.

Она поднялась в свою комнату и собрала вещи.

Теперь она впервые покидала дом. Поезд на магнитной подвеске с шипением проносился мимо размытых домов и зелени, столько зелени. Храм, ступы, дома, дома, дома, потом зелень, зелень, зелень.

Свобода.

Она начнет снизу и продвинется к вершине. Наверное, со служанки. Больше не вторая в клане. Больше никаких подавленных желаний и ожиданий. У нее было будущее! О, да, от надежды и мечты о создании собственного клана джиннов-пауков у нее по спине пробежала дрожь. Она опустила руку себе на живот, там, где ее малыши толкались, зная, что впереди их ждет лучшая жизнь. С расслабленным вздохом она снова посмотрела наружу, мечтая о паучьем шелке и крошечных пушистых лапках.

Анна Карли Абад «Половинки луны»

Тьма окружала его густой маслянистой субстанцией. Он заставлял себя дышать, но звук каждого вдоха вызывал у него в ушах бурю. Его сердце колотилось в груди, угрожая вырваться и сбежать.

— Прошу, отпустите меня. Отпустите, — его мольба дрожала во тьме, становясь ее частью.

Что-то изменилось. Тьма кружилась слева и справа, превращаясь в бесформенные объекты. Когда тени собрались в шары, поглощающие рассеянный свет, он мельком увидел лес, в котором он играл до того, как дикие духи, Талунанон, похитили его и заманили в ловушку за этой черной миазмой.

— Чужак… — резкий голос фантома дерева бил по его ушам.

Его тошнило от вонючего дыхания.

— Кто ты? — спросил фантом.

Его лицо появилось в одной из черных сфер. Сначала стеклянные глаза, большие, похожие на птичьи. Потом появились два уха, тонкая кожа с просвечивающими венами, как крылья летучей мыши. У существа был острый нос и улыбающийся рот, где было видно острые зубы.

— С-Солиран, — ответил он. — Так меня зовут. Прошу, отпустите. Я не хотел забрести.

Другое лицо появилось в сфере слева, не отличалось от первого.

— Прощения нет, — оно заговорило, и вонь усилилась. Солиран задержал дыхание.

Появилось третье лицо.

— Только кровь может нас успокоить! Месть за наших братьев, которых убил твой отец!

Лица фантомов приблизились к нему.

— Кровь! Кровь! Кровь! — кричали они в ярости. Чем он их так разозлил?

Один из трех фантомов открыл зубастый рот. Солиран закрыл глаза и взмахнул руками, чтобы отогнать его. Но прошли мгновения. Ничего не произошло.

Он моргнул. Сияющий кончик кариса торчал из зияющего рта Талунанона. Тьма вокруг него таяла. Две сильные руки прорвались в черную миазму и сжали плечи Солирана. Вонь Талунанона рассеивалась, ладони вытащили его, руки тепло обняли.

— Слава Батале! — звучный голос его отца, дату Самаквела, разнесся по лесу.

Солиран, еще оглушенный, уловил знакомый запах Самаквел, запах летнего дождя на сухой земле. Его сердце сильно колотилось, несмотря на объятия отца. Его ноги болтались над грязью, его отец был выше. Самаквел опустил его. Ноги Солирана все еще дрожали.

Солиран заметил пади, высшего жреца, который был женщиной средних лет по имени Овада. Ее волосы были заплетены, смазаны маслом и закреплены гребнем из кости. Ее взгляд был будто в трансе, и ему всегда было не по себе от этого.

Солиран повернулся к древнему дереву бубуг. Его пухлый ствол напоминал спутанные тела людей. Карис был вонзен во впадину в стволе дерева. Наверное, это дерево он побеспокоил, пока они с друзьями играли в прятки.

— Пади Овада отвела меня к тебе, — сказал Самаквел с улыбкой. — Я так боялся. Думал, мы опоздали, и Талунанон забрал тебя. Солнце почти ушло отдыхать.

Длинные черные волосы отца были сплетены, как плохая корзина. Хоть он улыбался, Солиран знал, что заставил отца переживать. Дату вытащил клинок из дерева.

— Больше так не делай, сынок. Слушайся старейшин, ведь твоя беспечность чуть не стоила тебе жизни. Не забывай, что произошло сегодня.

Солиран кивнул, зная, что не сможет забыть, даже когда придет время унаследовать бремя дату.

Малыши из Барангай Мангангасу бежали, чтобы увидеть, что их герой принес с охоты. Они звали его разными именами, которые дали ему за годы.

Великий охотник Солиран.

Смелый воин Солиран.

Гроза демонов Солиран.

Последнее задело душу Солирана. Еще до того, как он был достаточно взрослым, чтобы вырезать из бамбука духовой пистолет, о нем ходило достаточно легенд, чтобы хватило на ночь рассказов. Он мог бесстрашно ходить по джунглям, отгоняя духов одним взглядом. Они все верили, что он пошел в отца. Хоть у него были два старших брата, жители деревни говорили так, словно решение о наследовании было написано на звездах.

Вздохнув, Солиран опустил еще теплый труп оленя на землю со стуком. Репутация опережала его. Сплетни умели строить или уничтожать характер. Он был уже юношей, его мышцы были сильными от охоты и набегов, волосы отросли, длинные, как у всех воинов. Он смазывал их маслом и расчесывал, чтобы они выглядели аккуратно под красной повязкой, пропитавшейся потом.

Солнце пылало сверху, белое на лазурном небе. Воздух мерцал. Рабы прибыли и унесли добычу. Охотничьи псы, которых он взял с собой, ворвались в деревню с лаем. Может, они ждали хороший ужин. Коричневая собачка с хорошей шерстью понюхала обгоревшую на солнце ногу Солирана. Он похлопал ее, хваля за работу, а потом прогнал.

— Брат! Брат! Что еще ты поймал? — девочки и мальчики окружили его, улыбаясь так широко, что он видел, где у них не хватало зубов.

Из сумки он вытащил длинный сверток, полный птичек, которых он убил пращей. Алые пятна засохли на перьях птиц.

— Так много… — малыши потрясенно утихли. Солиран вручил сверток самому худому из детей, у него постоянно сползала набедренная повязка. Большие глаза мальчика глядели на добычу.

— Однажды ты будешь охотиться для деревни, но нужно сначала вырасти большим и сильным. Принеси это маме, чтобы она приготовила вкусный ужин, — сказал Солиран. Когда тощий мальчик забрал птиц, Солиран пошел к своей хижине, другие дети наблюдали за ним мерцающими глазами.

Он хотел, чтобы их восхищение было заслуженным.

Завтра будет полная луна Химабуяна — пятого месяца, когда черви выбирались из полей. Завтра пройдет Охотничий ритуал, и он и его старшие братья, Соли-ан и Гурун, пойдут в лес одни в поисках особого Талунанона, которого звали Танг Асу. Все прошлые дату Барангай Мангангасу проходили ритуал. Исход определит имя следующего дату. Правило было простым: преуспеет только сильнейший. Это определит скорость: нужно было первым принести Танг Асу, мертвого или живого.

Опустив голову, Солиран поднялся по ступенькам в их дом. Он провалит проверку. Он всех разочарует. Он был уверен в этом.

Его мысли провалились во тьму, где оставались ужасные лица Талунанона. Их птичьи глаза терзали его душу, разбивали всю смелость, которая у него была в тот день много лет назад.

— Почему кислое лицо? — спросила его мать. Она сидела на коленях рядом с болеющим Самаквелом.

Солирану было больно смотреть на отца. Участки седых волос на голове Самаквела напоминали увядшую траву. Даже запах лета от его тела пропал. Смерть нависла над его отцом, туча, готовая обрушиться.

— Почти настал тот день, мама, — сказал Солиран.

Ее глаза выдавали печаль.

— Ты умелый и смелый, сынок. Почему ты переживаешь?

Она думала, что он говорил об Охотничьем ритуале, но он имел в виду здоровье отца. Солиран покачал головой.

— Я храбрый, когда со мной на охоте другие воины. Иначе я и не пошел был в лес, — он сел рядом с матерью, избегая ее взгляда. — Я боюсь их, мама. Они прокляли меня. Я не могу перестать видеть лица фантомов в моей голове.

Ладони Самаквела встрепенулись.

— Я слышу голос сына. Приведи его сюда.

Солиран сжал ладони отца, те же ладони, что вытащили его из проклятого дерева бубуг. Глаза мужчины не видели, стали молочными. Морщины на его лице углубились, он пытался найти Солирана.

Грудь Солирана сдавило. Три дня назад ядовитая змея укусила Самаквела, пока он набирал воду из тубурана. Старейшины всегда предупреждали его не ходить к естественным источникам, ведь там пили воду злые духи. Когда они принесли дату домой, пади Овада сообщила, что у нее не было лекарства от яда змеи. Самаквелу было суждено умереть через пять дней.

Вчера дату проснулся с криком. Он ослеп.

— Не бойся, Солиран, — прохрипел Самаквел. — Все произошло ради завтра. Верь в духов и свою силу. Они постановили, что я должен умереть в день ритуала.

— Не говори так!

Самаквел рассмеялся подавленно.

— Я буду говорить, как хочу, — глаза мужчины двигались, тщетно искали сына. — Я знаю твои страхи, Солиран. Мы одинаковые. Но не переживай. Когда твои ноги подкосятся, жители деревни тебя поддержат.

«Нет, ты другой, отец», — хотел сказать Солиран. Но зачем говорить умирающему то, что он не хотел слышать? Самаквел был великим, и Солиран не мог представить его, проявляющего страх или слабость. Он хотел, чтобы старик видел его таким, какой он есть.

— Отец, отдохни этой ночью. Готовят банкет к Охотничьему ритуалу. Мы поймали оленя и кабанов. Тебе понравится.

Самаквел улыбнулся, Солиран отпустил его руки.

— Я тоже отдохну, — он пошел к лестнице, бамбуковый пол скрипел под ним.

Стук его ног гремел в его ушах. Казалось, он двигался не на чердак, а к огромному страху.

Адлао стоял по колено в белой текущей воде, его ноги были серыми. Река была древней, даже старше фантомов в деревьях. У нее было имя, но он не помнил сейчас. Река смыла землю между пальцев его ног, но немного грязи осталось под ногтями. Алое солнце опускалось к горизонту в облаках, стало значительно холоднее, хотя он не был против холода, несмотря на свою наготу.

Он бежал вдоль реки весь день, чтобы очистить голову. Этой ночью была пятая полная луна, Месяц перемен. Через пару часов у него будет шанс стать настоящим Танг Асу.

Он плеснул водой в лицо. Нужно было сделать все правильно в этот раз. В прошлом году он не смог Обратиться. А в этом году он уже был старше, чем надо.

— Адлао, — сказал голос.

Он оглянулся и заметил Булан, свою младшую сестру. Она вышла из тени деревьев.

— Булан, что ты тут делаешь?

— Я ощутил твое присутствие, — она усмехнулась, показывая идеальные клыки. Ее желтые глаза хитро блестели. Адлао ощущал волнение, окутавшее туманом ее нагое тело.

— Мы Обратимся этой ночью.

— Да… надеюсь на это.

— Ты обратишься. Если не поспешишь, я опережу тебя, брат, — ее голосок дразнил его.

Адлао фыркнул. Она была права. Пока он оставался в этом облике, он был ребенком. Неудачей. Настоящий Танг Асу, который Обратился, получал другой статус, уже не был привязан к месту происхождения и мог исследовать все под луной.

— Если я не Обращусь этой ночью, то мне не было суждено стать Танг Асу, — он вышел из древней рек к Булан, встал перед ней. Он заскулил. — Я буду просто фантомом в дереве, угасну в стволе.

— Брат! — Булан сдвинула густые брови. Он еще не видел ее такой недовольной.

— Я шутил. Конечно, я Обращусь, глупая! Как ты смеешь так говорить со своим старшим братом? — он сделал вид, что обиделся, и погнался за ней по лесу.

Когда они пришли к краю леса, Солиран и его брат Соли-ан увидели пади Оваду. Она уже приготовила огонь пожертвования для Охотничьего ритуала. Она дала им по куриному яйцу, их подношения Батале. Солиран огляделся, не увидел Герена, подумал, что другой брат отказался от вызова. Но пади Овада сказала им, что Гурун ушел в джунгли раньше них. Солиран опустил голову и покачал ею. Гурун ушел слишком рано. Дым от подношения мог вести их недолго. Нужно было ждать, пока солнце пропадет из виду. В отличие от фантомов деревьев, которые двигались днем, Танг Асу выходили ночью, чтобы Обратиться.

Солиран поднял голову. Сияние костра делало лицо Соли-ана кривым.

Соли-ан нахмурился.

— Я родился первым, Солиран, — в его голосе была горечь. — Я по праву должен быть следующим главой.

Солиран выдерживал взгляд брата с неожиданной уверенность.

— Это решит испытание.

Ноздри Соли-ана раздувались. Он бросил подношение в огонь, оно зашипело. Казалось, жар отражал в Соли-ана его ненависть. Серый дым поднялся от огня и понесся с ветром на север. Соли-ан не сразу пошел в сторону, куда указал дым, а поправил жилет и плюнул на землю.

Солиран, сжимая куриное яйцо, смотрел на брата.

— Пора, Солиран, — сказала пади Овада хриплым голосом.

— Ах, д-да, — он глубоко вдохнул. Собравшись с силами, он бросил подношение в огонь. Сероватый дым снова поднялся, указал в ту же сторону, куда ушел Соли-ан.

Солиран взял себя в руки. Он проверил содержимое сумки, снаряды для духового пистолета, карис был привязан к его поясу. Все было на месте.

Он вошел в лес. Перед ним стояла стена тьмы. Как в тот день, когда фантомы дерева поймали его. Луна была полной, но ее свет едва проникал сквозь листья.

Шорох напугал его. Он вздрогнул, резко вдохнув, и вытащил клинок. Крыса пробежала мимо. Солиран выдохнул, поняв, что задержал дыхание. Он огляделся, пока еще мог замечать указывающий дым.

Вскоре он погрузился так глубоко в лес, что луна пропала. Огненные муравьи страха ползли по его спине, тьма сгущалась, он почти мог плыть в ней. Он искал лозы и стволы, которые могли поддержать его. Не было звуков, кроме стрекота цикад, карканья невидимых птиц и его шумного дыхания.

Он отчасти ожидал, что Талунанон вот-вот нападет на него. А если он снова прошел на территорию грозного духа? Самаквел и пади Овада не спасут его в этот раз. Он не мог это сделать. Зачем пытался?

Подавляя страх, он вспомнил малышей в Барангай Мангангасу, как они улыбались и смотрели на него. Даже его отец, великий Самаквел, лежащий в доме, звал только Солирана.

Он выпрямил спину. Он не мог провалить проверку. Не мог.

Солиран прижался к старому дереву, чья кора облетала от прикосновения. Рукоять кариса в ладони была как холодная речная вода.

Вой заглушил сверчков.

Солиран дернулся. Он знал, что это был звук Танг Асу. Судя по громкости, он был недалеко.

Больше криков донеслось из зарослей. Стая. Он хотел побежать, но услышал вопль Соли-ана.

Солиран поспешил. Вопль доносился из той же стороны, что и вой Танг Асу. Он срезал карисом ветки деревьев, перепрыгивал корни, камни и кусты. Его тревога за Соли-ана затмевала страх перед духами. Он слушал топот ног, звук бега. Почему они убегали? Он опоздал? Купол зарослей впереди стал тоньше, тени смягчались. Он приблизился к источнику света, которым явно была поляна. Он инстинктивно знал, что его брат, а то и Танг Асу, был там.

Он остановился у полянки, скрылся за густыми зарослями растения с острыми листьями. Глубокие следы были на земле. Соли-ан столкнулся со стаей Талунанонов. Танг Асу был в семь футов высотой, если вставал на задние лапы. Он двигался к Соли-ану, ползущему по земле. Зверь был один. Остальная стая, похоже, уже сбежала.

Соли-ан страдал от кровотечения из укуса в ноге. И он был без оружия. Солирану нужно было спешить.

Солиран беззвучно убрал короткий меч. Он вытащил духовой пистолет, соединил две бамбуковые трубки, нашел в сумке ядовитый дротик. Он вытащил дротик за пернатый конец, зарядил его. Держась за ветки куста, он прицелился.

Скаля зубы, Танг Асу бросился на его брата. Солиран чуть не закричал, но его брат нашел ветку и ударил по лицу Танг Асу. Монстр отодвинулся.

Духовой пистолет дрожал у сухих губ Солирана. Его ладони были как увядшие листья. Танг Асу был монстром, хуже всего, что он видел в жизни. Его желтые глаза сияли, как луны. Его лапы были из костей и твердых мышц, а все тело было покрыто черной жесткой шерстью. Дротик не сможет пробить плотную шкуру.

А потом он заметил, что правая передняя лапа Танг Асу была с серым пятном, а не из шкуры. Этот Талунанон еще не Обратился полностью. Но на таком расстоянии он не был уверен.

Он прикусил язык. Времени на колебания не было.

Солиран вдохнул, успокоил руку и выпустил дротик. Талунанон насторожил уши, но отреагировал слишком поздно. Пернатый конец дротика торчал из лапы, которая была мягче. Солиран не ошибся.

Танг Асу убежал в лес.

— Я с-сделал это, — Солиран едва дышал. Он выскочил из-за кустов. Его брат тут же заметил его.

— Это была моя добыча, обманщик!

— Но он собирался…

— Молчи. Я не просил тебя о помощи, слышишь? Я тебе ничего не должен, — Соли-ан сплюнул, поднялся на здоровую ногу. Его раненая нога все еще истекала кровью. Так много крови. В тусклом свете Солиран не мог понять, где начиналась рана, и где заканчивалась. Соли-ан повязал на бедре ткань, чтобы остановить кровотечение.

— Тебе нужно в деревню, Соли-ан.

— Я могу сам найти путь! — буркнул его брат, ворчал под нос, хромая.

Солиран смотрел ему вслед. Почему он решил, что они поладят из-за того, что случилось? Он надеялся миг, что еще будет шанс. Но, может, такой была судьба братьев в его деревне. После испытания могло стать хуже.

Он повернулся и осмотрел лес. Он успешно попал по Танг Асу, и яд должен был уже подействовать. Но он поежился, в мыслях мелькали картинки, как его разрывают.

Он покачал головой. Может, он не заслужил доверия жителей деревни. Может, он никогда не будет как его отец, но он мог хотя бы доказать, что заслуживал титула дату.

Солиран оторвал взгляд от хромающего брата, опустился на землю и стал изучать следы добычи. Было непросто, тут побывала вся стая. Но вскоре он выделил следы, которые были еще теплыми. Он знал, куда идти.

Он погнался. Этот Талунанон станет его. Лес плохо скрывал следы побега, сломанные ветки и растоптанный мох были всюду. Солиран почти ощущал запах Танг Асу. Ветер и лозы били его по лицу. Пот попадал в глаза, но он представлял себя котом, и его карис и духовой пистолет были его когтями. Он не остановится, пока не поймает добычу.

Вскоре он дошел до участка света, где Танг Асу рухнул в свете луны. Солиран забыл об осторожности, подошел к духу. Подняв клинок на уровень глаз, он шагал по влажной прохладной земле, пока не добрался до добычи. Он слышал его дыхание, видел, как вздымались и опадали огромные бока.

Зверь начал меняться. Он будто сдувался, кости и мышцы уменьшались. Остальное тело стало гладким, шкура стала серой плотью без жесткой шерсти. Зловещая сцена остановила Солирана, но ему нужно было оставаться смелым, подавить растущий страх, пока он не поглотил его.

Солиран смотрел на лицо спящего Талунанона. Хоть оно напоминало человека, оно было худым. Он опустил меч. Это он должен принести? Это было поступком слабого. Даже его добыча разочаровывала.

Он пожал плечами. Того требовал ритуал.

Он поднял меч, чтобы отрубить голову Талунанона. Клинок рассекал воздух, опускаясь…

— Стой! — закричал голосок. — Прошу, пощади Адлао.

Солиран удивленно отпрянул. Листья зашуршали. Голое тело выскользнуло из теней. Оно было женственным, хотя Солиран не был уверен, потому что у тела не было грудей. Ее кожа была серой, как у его добыче, но была более гладкой, сияла, почти как у Диваты. Ее желтые змеиные глаза в темноте были как две маленькие луны.

— Адлао? — спросил Солиран.

— Это мой старший брат, — она указала на спящее тело. — А я — Булан.

— Ты — тоже Танг Асу. Ты понимаешь, что я должен забрать его.

— И должен убивать?

— Слишком опасно оставлять в живых существ, как вы, — он не понимал, почему вообще объяснял.

Булан приблизилась, и голова Солирана странно кружилась от ее взгляда.

— Это мудро, — сказала она. Ее зубы были как маленькие меч. — Это должен быть он?

— О чем ты? — его мутило. От ее присутствия ему было не по себе.

— Забери меня. Я не хочу, чтобы Адлао умирал, — она даже не моргала, и ее спокойствие не пропадало.

Солирана потрясало, как эти двое напоминали людей. Талунанон пыталась договориться с ним, отдать свою жизнь за брата, он сам сделал бы так ради своей семьи. Он не проиграет, согласившись с ней, но насторожился.

Он покачал головой.

— Его нет смысла спасать. Адлао умирает. Я отравил его дротиком.

— Нет, он спит, исцеляется. Мы умираем не так просто, господин.

Он вытянул шею.

— Такой, как я, твой господин?

— Мы в твоих руках. Я хочу отдать свою жизнь за его, потому ты станешь моим господином, — она взяла его за руку с карисом.

— Отпусти, а не то ты проклянешь меня.

— Я клянусь, что пойду с тобой.

— Тогда иди в пяти шагах от меня, не приближайся.

Булан отошла на пять шагов. Так стало лучше, че мон ожидал.

— Вы не такие страшные, как я всегда представлял.

— Как и ты. Ты — сын великого дату, но у тебя нет его даров.

Солиран опешил. Талунанон знали это.

— Возможно. Но я лучший охотник в деревне. Твой брат даже не ощутил мое приближение.

Она моргнула змеиными глазами.

— Верно. Это впечатляет, но твои навыки не спасут тебя от более сильных духов. Многим не нужны тела, как наши. Они не нападают на твою деревню из-за Самаквела. Что будет, когда он умрет?

Солиран не давал ей сбить его.

— Хочешь сказать, что вы из слабых?

Булан замерла, разглядывая его.

— Если бы мы были слабыми, мы бы не дожили до этого момента. Мы заняли свое место среди духов с нашими силами Танг Асу.

— Тогда мы не так отличаемся. В нашей деревне важна сила. У меня нет даров отца, но есть сила и навыки.

— Ты что-то задумал, — Булан хмуро глядела на него.

— Я пощажу Адлао, и взамен вы оба будете служить мне, как стражи моей деревни, — осторожно сказал он.

Булан невесело рассмеялась.

— Адлао и я! С чего ты взял, что сможешь управлять нами обоими? — прорычала она.

Он прижал кончик меча к шее Адлао до крови.

— А с чего ты взяла, что я пощажу этого слабака ценой твоей жизни? Разве ты ценна для меня? Я хочу, чтобы вы оба служили, иначе я заберу голову Адлао и уйду.

Булан согнулась, шипя, как змея.

— Другие не ошибались о вас. Мы предлагаем кусочек земли, а вы отбираете поля!

Солиран уже не боялся.

— Это не жадность, Булан. Ты назвала меня господином. Ты знаешь, что я убью твоего брата, и ты одна останешься среди монстров. Потому ты не напала, а поклялась, что будешь слушаться меня. Твое слово ничего не значит? Если не сдержишь слово, тогда я, слабак, превзошел тебя и Адлао.

Это был блеф, но попробовать стоило.

Булан скривилась. Тёмная шерсть появилась на ее коже, ее плечи стали шире. Ее голос загудел:

— Гадкое существо. Я по своей воле поклялась тебя слушаться!

— Буди брата. Мы возвращаемся в деревню, — приказал он.

Она взвыла. Сев на корточки, она зашептала на ухо Адлао. Он дрогнул. Он сонно открыл желтые глаза, сел и опустился на колено перед Солираном в позе покорности.

Солиран мечом вырезал линию на своем предплечье. Он прижал рану к ране на шее Адлао.

— Мы закрепляем наш уговор, — сказал он.

— Нет! Как ты можешь так делать с нами? — Булан пыталась его остановить. Но было поздно, их кровь уже смешалась.

Адлао смотрел на него большими глазами.

— Твоя очередь, — сказал Солиран Булан.

— Т-так нельзя, — ее глаза блестели, казалось, от слез. — Ты привяжешь нас до конца наших жизней?

— Только дурак поверит Талунанону на слово. Руку, — потребовал он.

Булан медлила, но потеряла силы и ярость. Она не остановила его, когда он порезал ее плечо. Он держал ее, смешал кровь, обычно так поступали товарищи.

— Теперь мы брат и сестра, — сказал Солиран.

Черви пятого месяца шевелились под его босыми ногами. Они были против того, что он сделал? Кровавый контракт с духами был неслыханным делом. Луна с укором смотрела сквозь листья, будто проклинала его. Солиран видел перед глазами хмурое лицо пади Овады, ее глаза были как угасающие угли. Какими будут последствия контракта, заключенного этой ночью? Он не знал, поступил ли правильно, но обратного пути не было. Он повернулся и пошел к Барангай Мангангасу, Адлао и Булан плелись за ним.

Рати Мехротра «Мост опасных желаний»

В сумерках мост Сумадру выглядел красиво, башни и кабели вырисовывались на фоне лавандового неба. Трудно поверить, что мутные глубины между фундаментами были заминированы, или что кровь тысяч залила его пристани. Еще труднее Нире было поверить в то, что ее прадед спроектировал это до того, как исчез вместе со всеми, кто работал на него.

Нира вытянула шею из окна, чтобы в последний раз взглянуть, прежде чем автобус завернул за крутой поворот. Маленькие ветки хлестали ее по лицу, и она вернулась внутрь. Восемьдесят три человека теснились в ветхом речном автобусе, медленно направляясь в столицу, Джаякарту. Аромат дождя и жасмина смешался с запахом человеческого пота и усталости.

— Никто не пересек Сумадру и выжил с тех пор, как его построили, — она вздрогнула от голоса.

Говорил пассажир, сидящий рядом с ней, худой юноша в потрепанной футболке и кепке. Нира игнорировала его большую часть одиннадцатичасового пути из Коти, отказываясь от его предложения разделить обед из рисовых лепешек с мясной начинкой, хотя при виде деликатесов в обертке у нее появилась слюна во рту. «Лучше ни с кем не заводить дружбу», — предупредила ее мать. Так что она съела свой скромный обед из рисовых крекеров и сушеной рыбы, решительно отвернувшись от него.

Но она почему-то не сдержалась и выпалила:

— Значит, глупо пробовать, — но разве она сама не согласилась отправиться в Джаякарту из-за моста Сумадру?

— Дело не в отчаянии или безумстве, — сказал юноша. — Это делают и обычные люди, поклонники мостов и самоубийцы. Кто-то приходит туда почти каждый день. Многих мы смогли увести. Но некоторые проскальзывают, дураки.

— Ты — наблюдатель за мостом? — Нира не смогла скрыть недоверие в голосе. Город нанимал наблюдателей, чтобы не пустить людей перейти по Сумадру к «другой стороне», скрытой туманом. Работа хорошо оплачивалась, но и риск смертности был большим.

Он усмехнулся.

— Я — ученик. Я уехал на пару недель помочь отцу с летним урожаем, но обычно я живу с другими стражами у моста. Если нужна помощь, приходи на пристань и попроси Ади.

— Мне не понадобится помощь, спасибо, — сказала Нира. — У меня тут семья.

— Повезло, — сказал он без ехидства. — Моя семья почти в двух днях пути от Джаякарты. Пришлось ехать на двух автобусах, чтобы попасть на этот.

Нира снова повернулась к окну. Судя по всему, они были на окраине города. Яркие неоновые вывески рекламировали все: от мыла до секс-клиник, от глазных телефонов до имплантатов. И пробки! Она никогда не видела, чтобы на одном и том же участке дороги толпилось столько разных типов транспортных средств — рикши, тук-туки, велосипеды, автомобили, скутеры, все безумно гудели.

Через час автобус прибыл на тускло освещенную станцию ​​и остановился. Нира не спешила собирать свои вещи. Когда она спустилась по ступенькам, все разошлись. Она осмотрела автовокзал, стараясь делать это скрытно. Дядя пообещал забрать ее, но она не видела никого с тем лицом, которое на прошлой неделе появилось на экране ее матери.

Нира села на скамейку и позвонила ему. Никто не ответил. После пятой попытки она сдалась. Ее дядя скоро прибудет. Он никак не мог забыть дату. Ее мать все это устроила. Дану Паману принадлежал антикварный магазин на самом большом крытом рынке в центре Джаякарты, и он предложил Нире комнату и питание в обмен на помощь по хозяйству.

Поначалу Нира не хотела ехать. Она предпочла бы остаться в прибрежной деревне, где она родилась. Но прошлой зимой рыбацкая лодка ее отца потерялась в море во время шторма; ее нежный, смеющийся отец, который всегда ловил самую большую рыбу и рассказывал самые захватывающие истории. Едва Нира только начала горевать, а ее мать стала искать способы вытащить ее оттуда.

— Тут для тебя нет жизни, — сказала она, когда Нира попросила оставить ее. — Бури все хуже с каждым годом. Никто больше не ходит в море. На что ты будешь жить? Что будешь есть?

— Ты можешь научить меня водить, — сказала Нира без особой надежды.

Ее мама сжала ее за плечи и встряхнула.

— Для чего? — закричала она. — Чтобы ты умерла как твой отец?

— Ты не умерла, — отметила Нира. — Мы все еще живем на то, что ты нашла в прошлом сезоне.

Она знала, что не было смысла спорить. Море поднялось, и было опасно нырять. Морских ушек и жемчуга не было. Ни одна из младших девочек в деревне не научилась нырять, а женщины постарше погибли одна за другой. Ее мать была одной из счастливчиков. Если бы можно было назвать удачей то, что она пережила смерть мужа, когда у нее не было сыновей.

И все же Нира не согласилась бы поехать, если бы не мост Сумадру. Ей всегда хотелось увидеть опасное наследие, оставленное ее прадедом. Его исчезновение было загадкой. История гласила, что что-то упало на воду более века назад — что-то ужасное, что нельзя было уничтожить и никогда не должны были видеть. Вот почему конец моста был окутан туманом, а вода огорожена забором на многие мили вокруг.

Но зачем вообще строить мост, если по нему не ходят люди? Возможно, изначально он предназначался для спецназа или правительственных ученых. Никто больше не вспомнил, или, возможно, какая-то часть правительства знала об этом и предпочла сохранить это в секрете.

— Ждешь кого-то?

Нира проклинала свою невнимательность. Ади замер у ее скамьи с тревогой на лице.

— Дядю, — сказала она. — Он скоро придет, — она вытащила телефон и уткнулась в него, надеясь, что Ади уйдет.

Ади сел рядом с ней.

— Я составлю компанию, пока он не придет, — он кивнул на тени на краю автовокзала. — Это не лучшее место, чтобы ждать в одиночку ночью. Сколько тебе лет?

— Семнадцать, — сказала она, добавляя год по привычке.

— Мне двадцать, — сказал он. — У меня три младшие сестры дома в Мариапелли. Они сводили меня с ума, когда я жил с родителями. Теперь я скучаю по ним больше всего.

— Но Мариапелли на суше, — сказала Нира. — Земля богатая, ее не затопит. Почему ты уехал?

— Там нечем заняться, кроме работы моего отца и его отца. Фермерство не по мне.

— Ты хочешь умереть вместо этого на мосту?

— Знаешь, есть история, которую я слышал поздними ночами на гауптвахте, когда чайник закипает и все трубы горят, — сказал Ади. — Что есть люди, которые могут видеть сквозь туман и безопасно переходить мост.

— Да, — сказала Нира, — а в моей деревне есть история о женщинах-рыбах, которые заманивают неосторожных моряков в воду, чтобы их сожрать».

Ади рассмеялся.

— Детская история.

— Как, скорее всего, и твоя. И безобидная, потому что так бы ведем себя осторожнее.

— Ты говоришь как кто-то из правительства, — сказал Ади. — Они предупреждают людей быть осторожными на мосту, словно это бомба, которая вот-вот взорвется.

— Если ты видел, как кто-то умирает на мосту, — сказала Нира, — то знаешь, что они не зря просят людей держаться от него подальше.

Ади молчал. Даже если бы он не видел, как кто-нибудь погиб на мосту, он видел ленты новостей, как и она. Даже видео было достаточно, чтобы она дрожала. И все же ей хотелось подойти к мосту — не на него, конечно, но достаточно близко, чтобы услышать гул кабелей и грохот волн.

На них упала тень, и она подняла взгляд. С облегчением она узнала пухлое лицо и дородное тело младшего брата своей матери. Она вскочила и поклонилась.

— Дану Паман, — сказала она, — я боялась, что вы не придете. Я звонила…

— Да-да, — сказал он, потрепал ей волосы и поднял одну из ее сумок. — Я не мог ответить, был на важной встрече с клиентом, — он посмотрел на Ади, который тоже встал. — Кто это?

— Товарищ по поездке составил ей общество, — сказал Ади и помахал Нире. — Береги себя.

— Спасибо, — ей было неловко. Она смотрела, как он растаял во тьме ночи вне автовокзала.

— Тебе стоит быть осторожнее с незнакомцами, — сказал ее дядя. У него был тонкий голос, который не вязался с его телом.

Нира не поднимала взгляд, но не могла не думать, что в магазине ее дяди, должно быть, все шло хорошо, раз он мог много есть каждый день. Никто в ее деревне не был толстым, кроме ростовщика. Каждая лишняя унция еды продавалась или мариновалась для трудных времен, которые всегда были на расстоянии вытянутой руки. Выскользнувший нож из руки, неверный шаг на лодке или внезапный шторм — все могло отнять дни или месяцы заработка. Возможно, в городе было иначе. Нира подняла свою вторую сумку, более тяжелую, и последовала за дядей из станции.

Дану Паман жил один в просторной квартире над антикварным магазином. Магазин находился прямо посреди крытого рынка, на склоне холма, обращенного к Индийскому океану. С крыши в ясный день Нира могла видеть Сумадру, мост, изгибающийся черной лентой от доков старого города над водой и исчезающий в тумане.

Не то чтобы у Ниры было много времени, чтобы слоняться по крыше, глядя на мост или лодки в гавани. Ее дядя позаботился об этом. Он хотел, чтобы она готовила и подавала ему еду, стирала его одежду, убиралась в доме и присматривала за магазином. Все это в обмен на трехразовое питание и койку в чулане рядом с кухней.

Однажды вечером, когда они закончили ужинать рисом и рыбным карри, приготовленными Нирой, Дану Паман сказал:

— Я знаю, зачем ты тут, — он вытащил шприц из предплечья. Его руки были в точках от игл, он сказал ей, что у него был диабет, и ему нужен был инсулин каждый день.

— О чем вы, дядя? — сказала Нира с другой стороны стола. — Я тут, чтобы научиться зарабатывать, — она встала и стала собирать тарелки.

Он погрозил ей пальцем.

— Ты тут из-за моста. Не говори, что это не так. Все, кого я встречал, когда я рассказывал им, кем был мой дедушка, хотели узнать о проклятом мосте, — он скривился. — Он пропал до того, как мы родились, но люди думают, что я знаю кое-что, что им не ведомо.

«А это не так?» — подумала Нира, но не сказала. Она отнесла тарелки к раковине и вернулась к столу, чтобы вытереть его тряпкой. Глаза ее дяди потускнели, лицо расслабилось. Ей было не по себе, когда он становился таким. Она надеялась, что он пойдет в свою спальню и выспится. Эти инъекции инсулина были непредсказуемыми; Иногда они заставляли его вести себя как пьяного, а иногда он становился гиперактивным, преследовал ее по дому, разговаривая слишком быстро и странно, чтобы она могла понять.

— У меня есть совет для тебя, девочка, — он говорил невнятно, посмотрел на нее бледными глазами. — Иди сюда.

Нира бросила тряпку и прошла к нему, подавляя отвращение. Он схватил ее за руку и стал гладить.

— Не ходи к мосту, — сказал он. — Не будь глупой, как я.

— А что вы сделали? — Нире было интересно, хотя его ладонь ощущалась как паук на ее руке, и она хотела стряхнуть его ладонь. Он не упоминал мост за три недели, пока она жила у него.

— Пытался перейти один раз, — сказал он. — Меня поймали и оттащили. Только из-за семейной связи мне не стерли память. Плохо восприняла бы пресса. Но они забрали мой дом, лодку и все, что у меня было в банке. Пришлось начинать заново. Я все еще плачу каждый месяц по ссуде, которую мне пришлось взять.

— Мне очень жаль, — сказала Нира, вырываясь из его рук. — Вам, должно быть, было тяжело.

— Тяжело? — слезы потекли из его глаз. — Моя жена умерла в нищете. Я не мог даже купить лекарство, чтобы облегчить ее боль в конце. Все из-за этого дурацкого моста. Я поклялся себе, что больше никогда не буду бедным. Посмотри на меня сейчас, а? Я хорошо справился.

— Да, дядя, — Нира попятилась. К счастью, его голова склонилась, и он уснул на столе.

Она закончила убирать кухню и поднялась на крышу. В гавани мерцали огни; крики доносились до нее с улицы. Она потерла руку, которую гладил ее дядя, словно могла стереть воспоминания о его прикосновении.

Три недели в Джаякарте, и Нира тосковала по свежему воздуху своей деревни и знакомым лицам. Она скучала по родителям, и боль была почти физической. Если бы только она могла вернуться в то время или в место, где был еще жив ее отец, лучший рыбак Коти. Тогда она не покинула бы свою деревню ни за какие загадочные мосты в мире.

Она следила за тем, чтобы ее голос был веселым, когда разговаривала с матерью, что было не очень часто. Сначала, конечно, она звонила матери каждые пару дней. Но когда деньги на ее телефоне закончились, Дану Паман отказался его пополнять.

— Ненужные расходы, — сказал он, будто глупому ребенку. — Ты можешь использовать мой.

В самые тяжелые моменты она мечтала вернуться к матери. У нее еще оставалось немного денег. Она могла взять немного у дяди. На самом деле это не было бы воровством. Она взяла бы в долг.

Но всегда мысль о разочаровании матери сдерживала ее. Не только ее разочарование в Нире, но и в Дану Памане, в мире, который, казалось, просто брал, брал и ничего не давал взамен.

Огни начали мигать в гавани и на улицах внизу, и Нира спустилась. Ее дядя больше не спал за столом; он, должно быть, добрался до своей спальни.

В ту ночь Нире приснился мост.

На следующее утро дядя ушел раньше, чем она успела приготовить ему завтрак. Ей нравились такие дни, свободные от его требовательного присутствия. Она могла отложить повседневные дела, такие как готовка и уборка, и просто возиться в магазине. Работы было мало, заказчиков было мало, и было много времени, чтобы помечтать или почитать. Магазин был забит старой мебелью, куклами, часами с кукушкой, чайными сервизами и музыкальными инструментами. Она могла сочинять истории об отдельных предметах и о том, как они оказались там.

Одна вещь особенно понравилась Нире в то утро: набор деревянных авиаторских шлемов и очков, которые лежали на полке шкафа в задней части магазина. Она примерила его и посмотрела на себя в зеркало, но не увидела своего отражения, только нечеткие очертания. Может, работало только при ярком солнечном свете? Она взобралась на крышу, чтобы проверить эту теорию, прислонившись к перилам, чтобы посмотреть на рынок. Но все, что у нее получилось, — это туманное пятно магазинов и людей внизу. Разочарованная, она подняла голову, намереваясь снять шлем и очки, и застыла.

Она смогла увидеть мост Сумадру до самого конца. Туман, окружавший другую сторону, рассеялся. А другой стороны не было — мост словно нависал над океаном, ничего не делая, и никуда не вел.

Нира расстегнула ремешки. Она перевернула шлем в руках, чтобы посмотреть, написано ли на нем что-нибудь.

На внутренней стороне кожаного ремешка были три буквы: М.Д.Р., инициалы ее прадеда. Кровь ревела в ее ушах.

Знал ли Дану Паман, какое сокровище ему принадлежало? Нира так не думала. Шлем лежал на пыльной полке за грудой хлама. Кроме того, когда ее прадед исчез, правительство конфисковало не только его дом, но и каждый клочок бумаги, каждый лоскут ткани, который в нем находился. Ни в коем случае они не позволили бы чему-то подобному ускользнуть из их пальцев. Казалось, что шлем ждал, когда она найдет его.

В ближайшее воскресенье она решила совершить набег на доки, вооружившись шлемом. Магазин закрывался в воскресенье, и теоретически Нира могла делать все, что хотела, но ее дядя всегда находил какой-нибудь предлог, чтобы оставить ее дома. Ей нужно было найти способ ускользнуть от него.

Нира придвинула стул к шкафу, чтобы спрятать шлем на верхней полке. Когда она протянула руку, она коснулась чего-то бумажного. Она осторожно вынула это.

Это был обрывок почтовой бумаги с выцветшими синими чернилами. Она напрягла глаза, чтобы прочитать запись: …завершено, но не ясно, как действовать. Манлуса уже нет, и Шекхара тоже. Иногда я испытываю искушение последовать за ними, потому что то, что я видел, невероятно. Страх и удивление я чувствую в равной мере. Готовы ли мы к этому? Думаю, нет. Я считаю безумием… Нира перечитывала это снова и снова. Это написал ее прадедушка? Возможно, это была запись из его дневника. А где была одна записка, не могло ли быть больше?

Остаток дня она провела в поисках новых улик и с трудом сдерживала раздражение, когда к ней зашел покупатель, желая купить подарок.

Когда он, наконец, ушел, неудовлетворенный, она вернулась к своей охоте с новой решимостью. Ее настойчивость окупилась, когда она нашла еще один клочок бумаги с тем же почерком внутри старой вазы. Дрожащими руками она развернула листок и прочитала: …сейчас или никогда, завтра провода доставят, и будет уже поздно. Я отвел мужчин в сторону и сказал им, и они составили график. Что до меня, то я разрываюсь. С одной стороны, Нира с нашим будущим ребенком, а с другой…

Нира? Она с недоумением перечитала записку. Конечно, записка не имела в виду ее. Ее назвали в честь прабабушки? Это было обычное имя в Джаякарте. Возможно, это было просто совпадение. Ей было нужно больше информации. Она собиралась продолжить охоту, когда знакомая тяжелая поступь за дверью предупредила ее о присутствии Дану Памана. С колотящимся сердцем она сунула оба клочка бумаги в карман.

Но дядя в магазин не вошел. Он пошел прямо наверх, в свою спальню. Весь вечер он был угрюм и не смотрел на нее. Это было удачей, потому что иначе он наверняка заметил бы, насколько она нервничает.

Повезло, ведь иначе он заметил бы, как она нервничала.

У Ниры не было возможности искать новые записи прадеда в течение следующих нескольких дней. На третью ночь она проснулась от голоса внизу. Один голос был повышен; другой голос, приглушенный, звучал с мольбой.

Она встала настороженно. Кто-то был с ее дядей. Раньше такого не было. Она выскользнула из кровати и пошла к лестнице.

Голоса стали громче. Определенно спор. Нира колебалась всего секунду, прежде чем на цыпочках спуститься по лестнице. В худшем случае, если ее дядя обнаружит, что она подслушивает, он отругает ее и прогонит.

Внизу лестницы был узкий коридор, который вел прямо к входной двери. Слева была еще одна дверь, ведущая в магазин. Эта дверь была приоткрыта, и Нира отчетливо слышала голоса.

— Она — дочь моей сестры. Пожалуйста.

— Нужно было подумать об этом до того, как предлагать ее. Подавите ее перед доставкой, или я продам ее по частям.

Мурашки побежали по коже Ниры. Они говорили о ней.

— Я отплачу, обещаю, — прозвучал тонкий голос ее дяди.

— Чем? — незнакомец звучал презрительно. — Ты потерял целую партия криптовалюты. Я великодушен, ты это знаешь. Я оставлю тебе это место и твою шкуру.

— Прошу, дайте еще немного времени.

— Я даю время до завтрашней ночи, чтобы сотворить чудо, а потом я спущу на тебя своих гончих. Ты знаешь, где меня найти.

Ботинки прошли к двери. Нира попятилась и полезла вверх по лестнице. Дверь распахнулась, и из нее вышел мужчина в сопровождении ее дяди, все еще умоляющего дать ему время.

Нира подбежала к своему матрацу и проскользнула под одеяло, ее зубы стучали. Она с трудом могла поверить в то, что только что услышала. Возможно, она в чем-то ошибалась. Ее дядя точно не собирался продавать ее «по частям», да? И что этот человек имел в виду, «подавить ее»? Что ж, она определенно не собиралась задерживаться, чтобы узнать. Как только дядя заснет, она убежит. Она поедет на рассвете на автобусе обратно в Коти. Она возьмет с собой шлем; Дану Паман и не поймет, что его нет.

Когда шаги дяди заскрипели по лестнице, она напряглась и зажмурилась. Но вместо того, чтобы пойти в спальню, шаги пришли к ней. Она молилась, чтобы он ушел, чтобы он заснул, громко храпя, как всегда.

Вместо этого Дану Паман склонился над ней, тяжело дыша, от него воняло уксусом и потом.

— Ты не спишь, да? — прошептал он. — Я видел тебя на лестнице.

«О, нет».

Она встала. Но ее дядя сжал ее руку и подавил ее.

— Мне очень-очень жаль, — сказал Дану Паман. — Обещаю, боли не будет, моя милая девочка.

Ее рука онемела. Разум затуманился. К ее ужасу, Дану Паман опустил на нее свое тело. Нира пыталась закричать, сопротивляться, но не могла пошевелить ни одним мускулом. Он просунул руку ей под юбку, и слезы гнева и унижения потекли из ее глаз.

То, что последовало за этим, было слишком болезненно для нее, чтобы потом вспоминать. В какой-то момент она потеряла сознание, от вещества или от того, что он делал, она не знала точно.

Она проснулась одна в темноте. Луна пропала, и небо за кухонным окном было усыпано звездами. Она обнаружила, что может двигаться; приподнялась на одной руке. Дану Паман солгал. Она чувствовала боль, острую как бритва, и кровь, стекающую по ее ногам.

Она осторожно поднялась на ноги. Она прошла, хромая, в ванную, и ее вырвало в унитаз. Затем она встала, прополоскала рот и умылась. Она надела чистое нижнее белье и красное хлопковое платье. Она расчесала волосы и собрала их в хвост.

Теперь она была готова. Ее мать никогда не заметит разницы. Нира смотрела на себя в зеркало и заставила себя не плакать. Время слез прошло. Какое бы вещество он ни дал ей, этого было недостаточно, и за эту ошибку он должен был поплатиться. Теперь в ее голове не было ни капли тумана. Фактически, разум был яснее, чем когда-либо. Она чувствовала, что может понять все: трагедию жизни своей матери, ее собственную цель, конец ее дяди.

Нира прошла на кухню и вооружилась ножом — большим ножом для мяса, которым она обрабатывала свиную ногу, которую так любил ее дядя. Затем она на цыпочках прошла в спальню своего дяди. Дверь была приоткрыта; она проскользнула внутрь.

Он лежал посреди королевской кровати, его огромный живот поднимался и опускался. Как уродливая морская корова, которую они однажды нашли на пляже. После этого они пировали ею несколько дней.

Нира прошла к кровати и, все еще охваченная той ужасной ясностью, воткнула нож в живот дяди. Он проснулся с кряхтением и попытался схватить ее. Она попятилась, сердце колотилось.

— Сука! — его лицо исказилось, и он рухнул. Затем его ладони сомкнулись вокруг рукояти, вытащили нож. Кровь оставила темное пятно на его рубашке. Из его рта донесся тонкий ноющий звук.

Нира повернулась и побежала, ее мгновение ясности прошло. Что она натворила? Ее накажут, если она не сможет каким-то образом сбежать.

Оставалось только одно место; разве она не знала это с самого начала, когда она впервые увидела его силуэт на фоне сумеречного неба?

Небо просветлело до розового, и люди уже работали, устанавливая свои прилавки на рыночной площади. Нира прокладывала себе путь между ними к докам внизу, холод был в глубине ее живота. Возможно, она собиралась умереть, но это будет быстрая смерть. Она старалась не думать о своей матери. Она сжимала старый шлем летчика, успокаиваясь его гладкой массой. Это было единственное, чем она забрала перед тем, как сбежать.

«Сумадру, я иду к тебе».

Любое проникновение на мост было уголовным преступлением. Тех, кто проскользнул и выдержал первые несколько шагов, всегда ловили и наказывали. Наблюдатели были вооружены; ей придется пройти мимо них.

Она вспомнила юношу, который сидел рядом с ней в автобусе до Джаякарты. Как его звали? Ади.

Она почувствовала запах доков прежде, чем увидела их. Воздух был насыщен соленым рыбным запахом. В гавани кипела жизнь; люди загружали и разгружали ящики, и длинные, извилистые очереди пассажиров ждали, чтобы сесть на пригородные паромы. Мост Сумадру возвышался перед ней, доминируя над сценой.

Доступ к мосту находился в самом дальнем конце, в безлюдной части доков. Нира добралась до массивных башен из черного дерева, но ее остановили забором из колючей проволоки и предупредительным знаком: «Только уполномоченный персонал». Она обогнула забор, пока не добралась до будки службы безопасности рядом с воротами.

Небритое лицо выглянуло из окна и окинуло ее взглядом.

— Чего надо? — осведомился страж.

— Я — сестра Ади из Мариапелли, — сказала Нира. — Можете отвести меня к нему?

— Его сестра? Тогда идем.

Охранник отпер ворота, и она вошла с колотящимся сердцем в груди. Вблизи мост был прекрасен, и она понимала поклонников моста. Кабели гудели на ветру, а башни блестели на солнце. Это было похоже на что-то из другого мира. Кто мог сказать, что он не был живым, что он не мог чувствовать мысли и желания ничтожных людей, ушедших в его тень?

Ей было интересно, сообщил ли о ней ее дядя, не разыскивала ли ее полиция.

Они достигли бараков у подножия лестницы, ведущей на мост. Охранник сказал ей подождать там, пока он позовет Ади.

Мгновение спустя появился Ади с замешательством. Увидев ее, он нахмурился.

— Что за…? — начал он, но Нира перебила, боясь, что другие его услышат.

— Я сидела рядом с тобой в автобусе в Джаякарту, — прошептала она. — Ты сказал прийти к мосту и попросить тебя, если понадобится помощь.

Его лицо прояснилось.

— Да. Я помню. Что такое?

— Мой дядя… напал на меня, — сказала Нира.

— О, нет, мне жаль, — он встревожился. — Ты ранена?

— Я ударила его ножом, — сказала она и ощутила облегчение от слов, словно они отперли что-то сжавшееся в ней.

Он уставился на нее, раскрыв рот.

— Ты можешь отвести меня к мосту? — сказала Нира. — Это последнее, что я хочу сделать.

Ади поймал ее за руку.

— Не глупи. Скажи, что это была самозащита, признайся сама. Ты будешь в порядке.

Она стряхнула его руку.

— Нет. Они погрузят меня в холодный сон, а я не могу так. Годы плохих снов, от которых нельзя проснуться. Я лучше умру. Пожалуйста? Ты можешь сказать, что я просто хотела посмотреть, и ты не будешь виноват, что я убежала, — ей не нравилось умолять, но только он мог ей помочь.

— Нет, — сказал Ади. — Если ты умрешь на мосту, это будет моей виной, а я не возьму это на свои плечи.

— Я подумала, что напомнила тебе твоих сестер. Я слышала, что они делают ужасы с женщинами, пока они в холодном сне.

Она стреляла наугад, но попала. Эмоции мелькали на лице Ади, пока он глядел на нее. Наконец, он кивнул.

— Идем, — сдавленно сказал он. — За мной.

Они поднялись по лестнице, он спрашивал, что случилось, но она не могла говорить об этом, озвучить кошмар, что пережила. Он, казалось, понял, ведь не давил на нее.

Но у вершины лестницы он замер.

— Ты могла бы уехать к моей семье в Мариапелли, — сказал он. — Я был бы рад четвертой сестре. Трех мало.

Она попыталась улыбнуться; вместо этого ее глаза наполнились слезами.

Затем они оказались на палубе, и перед ней поднялся мост, колоссальные башни с тросами с обеих сторон, дорога впереди была черной и непроницаемой. Возможно, какая-то игра солнечного света и тумана, но мост выглядел так, как будто у него не было ни начала, ни конца, а просто был абсолютным и нерушимым. Какой она была маленькой, незначительной.

Ади приветствовал двух охранников на платформе безопасности и подошел к ним. На нее не обратили внимания. Возможно, они привыкли пялиться на членов семьи, которых приводили поближе познакомиться с мостом.

Движение ниже привлекло ее внимание, и она ахнула. Худой мужчина в гидрокостюме перелез через парапет и пустился по мертвой дороге посреди моста. Охранники закричали и сняли с плеч ружья с дротиками. Прежде чем они успели выстрелить, мужчина взорвался. Повсюду полетели кусочки плоти и крови.

Нира сглотнула и постаралась подавить рвоту. Это могло случиться и с ней. Наверное, случится. Охранники запустили шланги, очистили палубу. Ади посмотрел на нее, возможно, ожидая, что она отступит.

Один из охранников перегнулся через парапет и его вырвало. Другой со смехом постучал по его спине.

Она использовала шанс. Она проскользнула мимо них. Ади с неясным звуком потянулся к ней, но она была слишком быстрой для него; его пальцы просто задели ее руку.

Достигнув края платформы безопасности, она надела шлем летчика и защитные очки.

«Прости, мама», — она сошла с платформы.

Мир исчез. Звук грохочущих волн заполнил ее уши — или это была кровь, текущая в ее мозгу. Туман рассеялся. Она видела бескрайнее расстояние, серо-голубой горизонт моря и неба, а дальше что-то более странное.

Она сделала еще один шаг и почти забыла, как дышать. Сеть серебряных проводов тянулась от одной стороны моста к другой, как гигантская паутина. Как она этого раньше не видела?

Серебряная паутина выглядела одновременно красивой и смертоносной. Хотя Нира очень хотела прикоснуться к нему, она заставила себя обойти провода или нырнуть под них.

Позади нее послышались крики и драка. Она надеялась, что Ади не была в беде, но не решалась ни развернуться, ни снять шлем. Она сосредоточилась на том, чтобы избежать проводов и пройти по мосту.

Это было сложно, и она все время думала о найденных записях, повторяя слова в своей голове. Ее прадед построил этот мост, а затем перешел на другую сторону, оставив беременную жену. Что он увидел?

По прошествии нескольких часов провода стали тоньше, и паутина исчезла. Нира достигла конца моста. Она сняла шлем и очки, прикрыв глаза от заходящего солнца. Ее сердце сжалось, когда она увидела сцену перед собой.

Перед ней раскинулся знакомый белый песчаный пляж. Ступеньки вели вниз от моста к песку внизу. Нира слезла, думая, что это уловка.

«Возможно, я сплю холодным сном», — вдалеке в море качались рыбацкие лодки. Она обернулась, недоумевая, почему она больше не слышала гудение кабелей.

«Мост пропал».

Она обернулась, но видение не изменилось. Тот же знакомый белый пляж с характерными черными камнями, торчащими из песка. Тот же изгиб мыса с поясом кокосовых пальм, по которому она всегда любила лазить.

Нира уставилась на шлем в руке. Если она его наденет, появится ли мост снова? На самом деле она не хотела знать. Это привело ее сюда. Возможно, это привело всех туда, где им нужно было быть. Если это была иллюзия, то она была хорошей. Она поместила шлем в углубление под черным камнем и насыпала поверх него песок, прежде чем откатить камень на место.

Она скинула туфли и побежала по пляжу, наслаждаясь ощущением мокрого песка между пальцами ног. Она не останавливалась, пока не добралась до места у кромки воды, где деревенские женщины толпились в ожидании лодок. Она проскользнула сквозь толпу, разглядывая лица, ее беспокойство росло, пока, наконец, она не услышала голос позади себя.

— Нира, я тебя искала. Мы понадобимся твоему отцу, чтобы вытащить улов.

Нира бросилась в объятия матери и заплакала. Она оплакивала девушку, которую бросила, мужчину, которого зарезала, и мальчика, которого не узнала. Наконец, она вытерла глаза и встала рядом с ошеломленной матерью, ожидая, пока море благополучно доставит ее отца домой.

Фонда Ли «Старые души»

Нос гадалки был в родинках. Шарф был повязан поверх ее светлых дредов. Она взяла мою левую ладонь и развернула, провела по линиям блестящими лиловыми ногтями.

— Ах. Хм. Да.

Она вдохнула запах благовоний и закрыла глаза, отклонила голову, словно поднималась выше в восприятии. Я разглядывала ее лицо, сосредоточилась на прикосновении ее ладони к моей.

Грабитель могил смотрит налево и направо в темноту, прежде чем потянуться к отблеску золота.

Начальник карнавального манежа с вощеными усами протягивает руки толпе.

Мужчина в костюме в тонкую полоску стоит у пристани и закуривает сигарету, молча наблюдая, как выгружаются бочки.

— Я вижу, — хрипло сказала гадалка, — у вас впереди долгая жизнь. С вами мужчина, красивый мужчина. Твой муж? Да! А еще дети…

Я отдернула руку. Металлический стул громко заскрежетал, я встала.

— Что вы делаете? Гадание не закончено!

— Закончено, — я злилась на себя. Что заставило меня остановиться перед дешевой вывеской с большими серебряными буквами «ЭКСТРАСЕНС»? Спуститься в тесный подвал и отдать двадцать долларов за ничего?

Отчаяние.

Я повесила сумку на ремешке на плечо.

— Вы не экстрасенс, — рявкнула я, — а обманщица. Вы зарабатываете на вранье. И всегда так делали.

Она смотрела на меня, разинув рот. Ее лицо покраснело, родинки потемнели.

— Кем ты себя возомнила? Это ты пришла ко мне! Никто не просил тебя. Убирайся отсюда, сука!

Мне не нужно было повторять. Я прорвалась через занавес из черно-белых бус, мимо женщины в длинном белом халате и солнечных очках, сидящей в зале ожидания, и чуть не опрокинула лавовую лампу на пути к выходу.

На тротуаре я остановилась, смаргивая слезы гнева, разочарование было таким тяжелым, что могло пробить влажный бетон. Я застегнула куртку, раздумывая, вернуться ли в кампус или пропустить последнюю лекцию и вернуться в свою квартиру. Моего соседа по комнате не будет до конца дня, а я была не в настроении углубляться в средневековую историю Европы. Я пошла по тротуару к дому, обнимая себя.

— Старая душа, — позвал голос с лестницы. — Постой.

Это была женщина в белом халате, которая сидела в кабинете гадалки. Она пошла за мной быстрыми шагами, догнала меня. Ее ладонь сжала мою руку.

— Ты видишь прошлое, да? Твое и других, — ее слова чуть дрожали от волнения. Она подняла солнцезащитные очки на голову, пронзила меня взглядом.

Мгновение я глядела на ее лицо, в темные древние глаза. Затем посмотрела на бледную ладонь на моей руке, и меня охватила дрожь от удивления. Мы соприкасались, но ничего не происходило, как с другими людьми. Никакие образы не проступили в моей голове, как сюрреалистическое видео в стиле арт-хауса. Она была человеком, стоящим передо мной, и никем другим. От этого она казалась нереальной. Иллюзия человека. Либо я не могла ее читать, либо мне было нечего читать. Не было прошлого. Никаких жизней, кроме этой.

Я отпрянула. Мой голос прозвучал высоко:

— Кто вы?

Она удовлетворенно улыбнулась.

— Я одна из Вечных. И я искала такую, как ты.

Мы прошли в ближайший Старбакс. В Сиэтле Старбакс был через каждые сто метров. Она купила карамельный мокко мне и зеленый чай себе. Она сказала, что ее звали Перл. Она ходила ко всем «экстрасенсам» в городе, надеясь найти такую, как я — ту, кто видела прошлые жизни, не пытаясь, как художники видели краски, а парфюмеры улавливали запахи.

— Многие экстрасенсы — обманщики, — объяснила она, пожав плечами, пока мы несли напитки к пустому столику, — но порой я нахожу того, кто может делать неплохие предсказания будущего, видя прошлое, как ты, — она взглянула на меня. — Это редкая способность.

Я не была этому рада. Я разглядывала свой мокко.

— У вас такое есть?

Она склонилась ко мне.

— Нет. У меня нет твоего ясновидения. Я могу лишь ощущать людей, включая тех, кто видит лучше, чем я.

— Кто… вы?

Она сделала глоток чая.

— Смерть и возрождение, смерть и возрождение. Так у всех, кроме Вечных. У меня есть только эта жизнь. Другой после нее не будет.

Я долго и ошеломленно молчала. Все, кого я встречала, были с прошлыми воплощениями. Было бы сложно поверить Перл, если бы я не видела сама, что ничего не было. Я разглядывала ее лицо. У нее были гладкие азиатские черты, которые мешали понять, было ей двадцать пять или сорок.

— Сколько вам лет?

Она скрестила ноги, опустила подбородок на ладонь. Ее взгляд стал далеким.

— Пятьсот тридцать с чем-то, насколько я помню. Я потеряла счет.

Я вдохнула. Я представила, каково было жить так много лет, не умирая, имея столько времени. Мои глаза потрясенно расширились. Перл поджала губы.

— Поверь, — сказала она, — такая долгая жизнь, как моя, не повод для зависти.

— Но вы точно увидели поразительные времена, поразительные вещи.

Тень мелькнула на ее лице.

— Я видела, как умирают те, кого я люблю, а я живу, не меняясь.

Я так об этом не думала. Неловкая пауза повисла между нами. Я тихо спросила:

— Есть другие, как вы?

— Несколько, — она больше не сказала. — Хватит обо мне. Тебе, наверное, интересно, почему я хочу поговорить с тобой, — ее губы слабо изогнулись в улыбке, которая была красивой, но холодной, как на мраморном бюсте. — Думаю, мы можем помочь друг другу. Ты чего-то ищешь, как и я. Скажи, что ты ищешь?

Я опустила взгляд. Клиенты ходили вокруг нас, бариста отдавали заказы. Я не была удивлена тому, что сидела в кофейне, вела этот невероятный разговор с женщиной, которая была еще необычнее меня. Но я медлила. Я пыталась говорить об этом с родителями, когда мне было десять. Они отправили меня к врачу, и это не прекращалось, пока я не сказала то, что терапевт хотел слышать, и тогда заявили, что мне было «лучше».

Мой голос стал шепотом:

— Я хочу знать, как нарушить шаблон.

Все действовало по шаблону. Какие бы разные жизни вы ни проживали, всегда было что-то постоянное. Некоторые люди всегда были артистичными. У некоторых постоянно были неудачи в любви. Некоторые всегда рождались в определенном месте. Гадалка была обманщицей в каждом ее воплощении.

У меня было шесть жизней. Сейчас шла седьмая.

Первая была неясной, как детские воспоминания. Меня звали Каэл. Я жила в семье из шести человек, проводила дни, рыбача на берегах реки Тирас, вязала узлы с дядей, солнце грело мою спину. Мне было тринадцать или четырнадцать, когда в мою деревню ворвались скифские налетчики. Я выбежала сражаться и помнила только скорость всадника, его металлический шлем и дугу его боевого топора. Это было ужасно, но конец был быстрым.

Я стала Хассадом, богатым и избалованным младшим сыном арабского шейха. У меня был красивый сокол, которого я вырастила вручную. Он сидел у меня на руке, когда я ехала. Я помнила запах мяты и тимьяна, смешанный с болтовней жен моего отца по утрам. В свой двадцатый день рождения я пошла с братом на охоту и была растерзана леопардом. Я продержалась пять дней, пока меня не прикончили кровопотеря и инфекция.

Как Мари Руссо, я была стажером-акушеркой в ​​регионе Лангедок. В предгорьях возле моего дома росли оливковые рощи, а в начале лета пурпурная лаванда расцветала среди выбеленных солнцем диких трав. Я совершила роковую ошибку, когда дала подруге травы, чтобы вызвать аборт. Ее муж обвинил нас обеих в колдовстве — и поэтому теперь даже свечи на дне рождения заставляли меня нервничать, а вид костра превращал меня в бескостную кучу ужаса.

Моя душа убежала к воде. Я была Ямада Хасаси, старшим сыном рыбака в префектуре Киото. Я чувствовала соленый ветер на лице каждый день, и выросла в простой, но приносящей удовлетворение рутине ежедневной тяжелой работы. Затем даймё призвал всех мужчин нашего города, включая моего отца, оставив меня кормить маму и младших братьев и сестер. Я взяла лодку отца в шторм. Когда меня выбросило за борт, я ударилась головой о нос лодки и утонула.

Я провела пятую жизнь, как Сикни, к 1770-м годам. Я была членом племени Якама на Северо-Западном плато. Я слушала бабушкины рассказы о Койоте-обманщике у костра и восхищалась мягкостью моего любимого платья из оленьей кожи, украшенного синими и желтыми бусами. Я была пятнадцатилетней ученицей знахарки, когда заболела оспой.

Тогда я родилась как Эндрю Рид. Я путешествовала сто восемьдесят лет, но между тем, чтобы быть Сикни и Эндрю, лежало всего несколько миль. Я жила и училась в средней школе в городе Якима, штат Вашингтон. Я бегала, записывала миксы, добралась до поцелуев со своей девушкой на показе «Безумного Макса». За два месяца до выпускного мы с ней были в 7-Eleven, когда это случилось. Кто-то еще в магазине направил на грабителя пистолет. Он испугался и начал стрелять. Я получила пулю в шею.

Я путешествовал по миру тысячи лет. Я меняла расы, пол и профессии. Единственное, что связывало мою жизнь: то, как я умираю.

Короткие жизни, трагические смерти. Это мой шаблон. Мой возраст смерти похож на число в лотерее: 14, 20, 19, 16, 15, 18. Мне никогда не было больше двадцати.

На этот раз меня звали Клэр Тринити Люнг-Хартли. Вчера мне исполнилось 20 лет.

— Я могу тебе помочь, — сказала Перл.

— Можете? — я склонилась. Бумажный стаканчик дрожал в моих руках. Я опустила его.

— Вечные кое-что знают. Мы движемся в долгом потоке истории. Вы, смертные, запрыгиваете и выпрыгиваете.

Мой голос пропал. Я ощущала тяжесть от того, как много раскрыла о себе.

— Я не хочу и дальше умирать молодой. Думаю, было бы проще, если я, как все, не помнила бы это. Я не знаю, почему я другая.

Может, процесс, который стирал память о прошлой жизни, случайно глюкнул на мне. Но, если честно, я думала, что была причина, по которой я помнила все свои жизни и смерти. Может, чтобы я нашла способ сбежать от своей судьбы. Может, Перл была частью причины.

— Скажите, — попросила я. — Как разбить шаблон?

— Помоги мне, а я помогу тебе, — сказала она. — Я кое-кого ищу. Душу мужчины, которого я давно знала. Я обещала ему, что снова найду его, кем и где он ни оказался бы, — она печально улыбнулась. — Он живет где-то в городе. Я это знаю. Прошу, помоги его найти.

Я обдумала ее просьбу. В этом не было смысла.

— Этот человек может быть сейчас кем угодно. Старушкой или ребенком. Если он не как я, он вас и не вспомнит.

— Любовь никогда не умирает, — она сидела напротив меня, сжимала бледными тонкими ладонями чашку чая, но все еще казалась нереальной. Ее темные волосы ниспадали за плечи ее белого пальто. Ее глаза были бездонно старыми, словно тьма ее зрачков была окнами во вселенную, тянулись далеко в прошлое. Как долго она искала? — Я обещала найти его, — сказала она. — У меня есть все время мира. Когда мы встретимся, он меня вспомнит. Я в этом уверена, — она звучала уверенно, словно делала это раньше. Может, так и было.

Раньше я хотела найти свои старые семьи. Родители Эндрю: они были бы сейчас очень старыми, если бы были живы. Члены племени ситки. Я думала о поездке в Японию, чтобы узнать, живет ли еще кто-нибудь с фамилией Ямада в рыбацкой деревне. Возможно, пра-пра-племянник или моя племянница. Но хоть я хотела это сделать, что-то меня сдерживало. Не только логистические трудности, но и страх. Страх столкновения реальности и памяти. Прошлого, подавляющего настоящее.

Я поискала в «Facebook» Жанну, мою девушку — девушку Эндрю. Сейчас она жила в Бойсе, замужем, у нее было трое взрослых детей, которые и не она. Реальность не соответствовала моим воспоминаниям о ней, воспоминаниям, омраченным вожделением мальчика-подростка. Раньше у нее были длинные волосы цвета осени. Пухлые губы. Убийственные глаза.

Но та жизнь, как и другие, ушла. Были отняты у меня до того, как я с ними покончила. Я не могла их вернуть. Что хорошего будет для Жанны, если у ее двери появится девушка-студентка, утверждающая, что она — реинкарнация ее убитого парня из средней школы?

Эта жизнь — то, что у меня есть сейчас. И Перл — первый человек, которого я когда-либо встречала, который мог знать, как мне продолжать жить.

— Я бы хотела помочь, — медленно сказала я. — Но в городе миллионы людей. Как мне найти одного человека? У вас, может, и есть все время мира, но…

«Но у меня нет», — мое время было на исходе.

— Я скажу тебе, как его узнать, — она склонилась. — Ты согласна попробовать?

Я устроилась волонтером на полставки в офисе по делам ветеранов. Это был мой лучший шанс познакомиться с человеком, которого искала Перл. Итан удивился и слегка разозлился. С расписанием занятий и этим новым обязательством у нас оставалось меньше времени вместе, чем ему хотелось бы.

— Откуда это взялось? — раздраженно спросил он. — Не думал, что у тебя есть хоть малейший интерес к армии».

— Эндрю думал о зачислении, — я пожала плечами. — Может, я просто вспомнила былое.

Мы с Итаном вместе уже год, но казалось, что дольше. Мы серьезно относились друг к другу. Я знала, что могла доверять Итану. Он был первым человеком, с которым я встречалась, кому я осмелилась открыться. Я рассказала ему почти все. Он не назвал меня сумасшедшей и не сбежал.

— Ты серьезно, — сказал он. В то время мы сидели на диване в его доме, и он терся носом об мою шею. На левой стороне шеи была небольшая красная родинка, а справа, за ухом, гораздо большее пятно темнее. Обычно мои волосы закрывали более крупное пятно. Итан называл маленькую родинку моим «укусом вампира», он притворялся вампиром. В ту ночь, после того как мы были вместе почти шесть месяцев, я чувствовала себя безрассудной. Безрассудной и уязвимой.

— Это не укус, — сказала я. — Это пулевое отверстие, — я показала ему другую сторону — выходную рану. — Иногда, когда трагически умираешь в прошлой жизни, ее след остается на теле.

— Думаешь, тебе прострелили шею в прошлой жизни?

Я немного сжалась.

— Я не думаю, а знаю.

Он вернулся пару дней спустя с пепельным лицом.

— Я посмотрел в архиве библиотеки «Вестник республики Якима». Там все есть — новость через день после того, как это произошло, по твоим словам.

Я видела, что ему было сложно верить мне. Я сказала:

— Ты думаешь, что это ничего не доказывает. Я могла прочесть эту статью и выдумать историю, чтобы совпала с газетой.

— Какой была машина Эндрю… у тебя?

— Понтиак ГТО 1969-го, — сказала я без колебаний. Я любила ту машину.

— Каким был маскот твоей старшей школы?

— Пираты.

Он сел рядом со мной, разглядывал меня.

— Или ты сочинила подробную ложь для меня без причины, или ты рассказываешь правду, — он коснулся пятна на моей шее кончиками пальцев. — Это безумие, но я тебе верю.

Тогда я обняла его и немного поплакала. Он хотел узнать больше о том, что я помнила, не только о жизни Эндрю, но и о других. Я все еще боялась рассказать ему слишком много, боясь оттолкнуть его, хотя я знала, что его тянуло к неизвестному.

Итан был средневековым алхимиком, перуанским речным проводником и университетским капелланом, но из его прошлых воплощений мне больше всего нравилась Молони, мудрая женщина из африканского племени, чью глубину мудрости и сострадания я иногда видела отражением в васильково-голубых глазах Итана. Видя ее в нем, я набралась смелости доверять ему. Итан — искатель, движимый желанием узнать больше о мире, особенно о том, что нельзя увидеть. Вот почему он специализировался на астрономии, что, по его признанию, являлось «самым глупым поступком с точки зрения перспектив трудоустройства». Вот почему я влюбилась в него.

Я доверяла Итану больше, чем кому-либо в мире, но я не рассказывала ему о Перл или о том, почему я добровольно работала в офисе по делам ветеранов. Я хотела, но даже он не понял бы, почему я тратила время на азартные игры с таким риском. Чем ближе мы с Итаном становились друг к другу, тем больше я беспокоилась. Мой парень мог поверить в существование бессмертных душ и множество жизней, но он был оптимистом и не верил в трагическую судьбу. Он видел будущее перед нами; я видела кирпичную стену, расстояние до которой я не могла оценить, потому что не могла сказать, с какой скоростью мы двигались к ней.

— Я тебя люблю, — сказал он мне в ночь моего дня рождения. Мы лежали на кровати, моя голова была на его груди. Я ощущала, как его слова двигаются подо мной.

Я поцеловала его плечо. Я хотела плакать.

— Я ни разу не становилась взрослой. Я не была замужем, у меня не было детей.

— И у меня.

— Были, — возразила я. — Ты просто не помнишь.

— Тогда мы наравне.

Это меня раздражало.

— Ты не понимаешь. Я не живу долго.

— Это глупости. Да, я не понимаю этого, но и ты вряд ли понимаешь. Может, ты помнишь только жизни, которые закончились плохо, и у тебя было много хороших. И люди тогда умирали раньше из-за войны, болезней и несчастных случаев. Ты не должна… — он отодвинулся из-под меня и приподнялся на локте. — Потому ты ходила на курсы самозащиты? И потому ты носишь с собой всюду раскладной нож и антисептик для рук? И не водишь машину? Потому что боишься, что смерть ждет тебя за углом?

Я лежала неподвижно, молчала, сжав кулаки у тела. Я хотела сказать Итану, что и он боялся бы жестокой смерти, если бы помнил их все.

«Ты знал, что когда сгораешь насмерть, ты истекаешь кровью? И сильно. Ты думаешь, что кровь будет испаряться, но это не так. Она капает и шипит в огне».

Я не сказала этого. Я сказала:

— Давай не будем сейчас говорить об этом.

Я отвернулась и укуталась в одеяло. После паузы он вздохнул и обвил меня руками. Он уснул, а я лежала. Но он больше не говорил, что любит меня.

Моя волонтерская работа в офисе по делам ветеранов началась с архива и ксерокопирования, но через неделю я получила перерыв. Секретарша заболела и не знала, сколько будет отсутствовать. Я предложила себя в качестве замены и вскоре оказалась за стойкой регистрации, приветствовала всех, кто входит. Я видела множество солдат и членов их семей, когда они приходили просить пособие. Я читала каждого из них как можно внимательнее, пожимая всем руки, чтобы произвести сильное впечатление, не торопясь, завязывая светскую беседу, пока проверяла их. Они думали, что я была дружелюбной и всегда была готова поболтать. Несколько молодых ветеринаров кокетничали и спросили мой номер телефона. Мне было неловко их разочаровывать.

Если бы я хотела пойти на свидание, я бы сочла это время хорошо проведенным, но для моих целей и для целей Перл это был провал. Некоторые из людей, которых я встречала, прошли военную службу в своих предыдущих воплощениях, но я не видела никого, кто соответствовал бы описанию, которое мне дала Перл. Я никогда активно не пыталась искать в прошлом людей так, как пыталась сейчас, и после смены вышла из офиса с тупой головной болью. Я поехала домой на автобусе под проливным дождем, там села за учебники; абзацы плавали перед моими глазами, пока я изо всех сил готовилась к промежуточным экзаменам.

Однажды ночью, когда я почти заснула на середине страницы о связи ислама с Византийской империей, я подумала: это все было бесполезно. И поиск, и учеба.

Я посмотрела на свой телефон: почти полночь. Я вытащила номер, который мне дала Перл.

— Позвони мне, когда найдешь его, — сказала она, — но только когда найдешь его, — я подумывала позвонить ей и сказать, что сдаюсь. Ей тоже следовало сдаться, перестать тосковать по тому, кто ушел в другую жизнь. Может быть, мне не стоило так крушить ее надежду. Даже если я найду этого человека, Перл, вероятно, больше не сможет быть частью его или ее жизни, точно так же, как я не могла вернуться к Жанне или какой-либо из моих прошлых семей. Я провела пальцем по экрану телефона. «Живи дальше», — скажу я, когда она возьмет трубку.

Но это прозвучит смешно от меня. Мне нужна была ее помощь. Мне нужны были ответы. Если бы я не обращала внимания на свой шаблон, я могла бы жить каждый день в блаженном неведении до последнего, шокирующего конца. Так было бы лучше? Вместо этого я была обременена и пленена своими воспоминаниями, как и она. Она не собиралась сдаваться. И я не буду.

Я закрывала книгу и опустила голову на руки, подавляя слезы усталости и безнадежности. Келли тоже еще не спала, работала над лабораторным отчетом.

— Клэр? — сказала она. — Ты в порядке?

— Да, — неубедительно сказала я. Шаблон моей соседки по комнате был завидно простым. Она не могла быть далеко от океана. Она была микронезийским моряком, венецианским военно-морским офицером, инженером подводных лодок и охотницей за китами Мака. Сейчас она училась на морского биолога. Она дважды утонула, но не помнила этого, и это ее не останавливало. Утопление было не худшей смертью, наверное.

Она подошла и обняла меня.

— Что-то не так? Это из-за Итана?

— Нет, — сказала я. — Не совсем, — может, что-то было не так. Может, он немного отдалился от меня. На прошлой неделе он попросил меня поехать с ним навестить его семью на День Благодарения, и когда я стала юлить, он, похоже, воспринял это как отказ. Он чувствовал, что я чего-то ему не говорила.

— Тебе стоит поехать, — сказала Келли. — Думаю, он хочет, чтобы ты встретилась с его семьей. Он на тебя злится, не видишь? Если только… ты его не разлюбила?

Я попыталась одновременно кивнуть и покачать головой.

— Не в том дело. То есть, он мне нравится, но… не знаю… я переживаю.

— Тебе нужно сделать это, — снова сказала она. — У тебя есть шанс исправить проблему. Поживи немного, понимаешь?

Родители Итана жили в Такоме, но его отец — писатель-путешественник, и они проводили месяцы в экзотических местах, таких как Марокко и Тибет.

— Клэр изучала буддизм, — сообщил Итан, накрывая на стол, и это заставило меня долго слушать рассказ отца Итана о преданности тибетских монахов и о том, как их гармоничная культура разрушается.

Да, было время, когда я поглощала все, что могла прочитать о реинкарнации. Я задавалась вопросом, если я брошу школу, стану веганом и начну жизнь аскетизма и медитации, смогу ли я достичь нирваны. Но я не хотела переставать рождаться заново и не искала просветления. Я просто хотела прекратить ужасные смерти в молодом возрасте, что казалось скромной целью. Я рассматривала возможность того, что мне приходилось отплачивать какой-то кармический долг, но за что? Я не верила, что была плохим человеком в жизни, я точно не заслуживала то, что получила. Я перечисляла деньги Армии Спасения. Я уступала свое место старикам в автобусе. Я перерабатывала мусор.

Мама Итана просияла, когда я попросила провести экскурсию по ее саду. Она не первый человек из тех, кого я встречала, кто был фермером несколько раз: дважды в Китае, один раз в России и один раз в Ирландии, насколько я могла судить. Отец Итана был кочевником из Монголии, пастухом-бедуином и торговцем из Юго-Восточной Азии, географию и этническую принадлежность которого я не могла определить с первого взгляда; так что меня не удивило, когда его жена стала жаловаться, что они проводили дома мало времени, чтобы заняться грядками с овощами. Старший брат Итана, Кеган, появился перед ужином. Он был таким же красивым, как Итан, но тише и меньше улыбался. Казалось, он был на пять или шесть лет старше Итана, а не на три. Когда Итан представил нас, я сказала:

— Я очень рада, наконец, познакомиться с тобой, — потому что Итан явно равнялся на брата. Я слышала, как он восхищался Кеганом.

— Приятно познакомиться, Клэр, — Кеган пожал мне руку.

Генерал сидит на боевом жеребце в шлеме с пером и алых доспехах, глядя на огонь внизу.

Партизан кладет винтовку на колени и выливает воду из сапог.