Где золото роют в горах

500 ГРАДУСОВ ВЫШЕ НУЛЯ

Цементационная печь, этакое, кирпичное чудище в тринадцать метров длины, равномерно гудела всеми форсунками, жадно поглощая свои порции мазута и воздуха. То и дело звенела цепь, которой цементовщик Антон Неустроев поднимал печную заслонку. И тогда глухо лязгал раскаленный ящик с шестернями, выкатываясь на помост перед охлаждающей масляной ванной. Разгрузив ящик и сбросив шестерни в масло, Антон вытер шею, лицо, грудь над безрукавкой и снова взялся за вагу, чтобы вытащить из печи очередной ящик.

Только Антон выволок ящик, как увидел, что на рельсы упал кирпич. Да, кирпич. Раскаленный почти добела, он едва отличался от таких же раскаленных рельсов, рядом с которыми лежал. Антон удивился: что еще за фокусы? Откуда взялся кирпич?

Он засунул вагу в печь, чтобы отбросить сияющий кирпич в сторону, но не успел: и вагу, и ближайшие ящики завалило грудой кирпичей, валившихся откуда-то сверху. Это были еще не успевшие раскалиться черные кирпичи. Они резко выделялись на сверкающем фоне внутри печи темной, почти бесформенной грудой.

«Что за напасть такая! Откуда их прорвалась такая масса?» — недоумевал Неустроев, все еще не в силах сообразить, что это происходит с печью и только инстинктивно стараясь высвободить вагу, пока ее не завалило совсем.

— Эй, эй! Бойся! — услышал он выкрик и на секунду оглянулся.

Кричал цеховой печник Василий Семенович Загвоздкин. Он высунулся из соседней холодной печи, как скворец из скворешни, и кричал, неестественно вывернув голову вверх, глядя на потолок.

Антон посмотрел туда же и оцепенел: над его печью колыхался мохнатый факел пламени, почти достигая закоптелой цеховой кровли. Вокруг огненного султана веселым хороводом кружились искры.

Ноги сами понесли Неустроева к воздушной магистрали. В несколько поворотов он перекрыл заслонку в трубе, через которую в печь вдувался сжатый воздух. Так же быстро он перекрыл другую трубу, по которой шел мазут. Форсунки — через них силой воздуха в печи разбрызгивались струи мазута — утихли.

В наступившей тишине бесшумно колыхающийся столб пламени казался особенно грозным. Задыхаясь от волнения, Антон ждал, как поведет себя огонь дальше. Понемногу султан стал уменьшаться, съеживаться и, наконец, исчез в глубине печи, точно сказочный длинношеий дракон, спрятал свою голову.

Вся ночная смена сбежалась и обступила цементационную печь. Рядом с Антоном стоял печник Загвоздкин, вытирал глину с рук и ошеломленно бормотал:

— Господи боже мой! Что это так сразу сделалося, а? Сижу я себе в печи, копаюсь помаленьку и вдруг — на тебе! — светло стало. Вылажу, а оно уже полыхает...

— Лестница у тебя где? — возбужденно прервал его Неустроев.

— Поглядеть хочешь? Сейчас, милок, сейчас! — заторопился печник и, расталкивая людей, побежал к холодной печи. — Не стойте на дороге, Христа ради! Не до вас, ребятки, расходитесь!

Через минуту он появился со стремянкой и приставил ее к горячему боку печи. Первым полез Антон, за ним Загвоздкин. На лестнице было тесно, они стояли на последней поперечине, тесно прижавшись плечом к плечу. Словно прожектор, их освещал ярко-желтый свет, бивший из провала в печной кровле. Провал был с полметра шириной и пересекал свод почти от одного края к другому. Упавшие в печь кирпичи уже раскалились и лежали на цементационных ящиках и рельсах грудой сверкающих углей.

С участка цианистых ванн — и туда долетел слух об аварии — прибежал секретарь цехового партийного бюро Николай Александрович Шмелев. Он тоже осмотрел провал и, спустившись со стремянки, только головой покрутил:

— Ну и ну! Натворили чудес. Как теперь работать будем?

Были самые напряженные дни борьбы за выполнение предсъездовских обязательств. Выход из строя цементационной печи угрожал сорвать выполнение обязательств не только в цехе, но и по всему заводу.

— Бородач чертов! — зло поджав губы, процедил Антон. — За такую работу башку оторвать — мало будет!

Загвоздкин, действительно, носил рыжеватую реденькую бороденку, которую теперь и теребил с несколько смущенным видом.

— Борода моя ни при чем, и сам я тоже ни при чем! Я в отпуску был, вместо меня ремонт делал Ивушкин из литейного. Он и недоглядел, когда свод перекладывал. Видно, кирпич неподходящий попался, выгорел прежде времени на расклинке, а за ним и весь ряд повалился. Стало быть, принимать получше надо было. А то как же: человек не из нашего цеха, сердце-то не болит...

Шмелев волновался все больше и больше: вот тебе и предсъездовская вахта! Неужели нет выхода?

— Принимать, принимать! — обозленно отозвался Антон. — Как еще принимать? Я что: плясать на твоем своде должен, чтобы узнать, провалится он или нет?

— Коли о производстве заботу имеешь — и спляшешь! Не грех.

Они продолжали пререкаться. Шмелев решил, что пора вмешаться:

— Вы вот что, приятели, — не в ту сторону разговор повели. Кто виноват — потом разберемся, на досуге. Ваше дело теперь об одном думать: как из положения выходить. Худо ведь.

— Надо бы хуже, да некуда, — вздохнул Загвоздкин.

В термическом цехе были две цементационных печи. Пока ремонтировалась одна, другая работала. А теперь получилось, что у одной ремонт не закончен, у второй — провалился свод. На чем работать? Где цементировать шестерни, которые требуются для сборки агрегатов ежедневно и ежечасно? Не будет шестерен — остановится сборка, остановится почти весь завод. Такое уж оно есть, конвейерное производство, — небольшая заминка на каком-нибудь маленьком участке сразу отзывается на всем предприятии. Есть над чем задуматься!

— Н-да! — произнес Шмелев.

Он обхватил рукой подбородок и стал его оглаживать. Так он, не замечая сам, делал всегда, когда приходилось глубоко и серьезно задуматься. Восемнадцать лет назад Шмелев ходил в партизанах, носил бороду, потому что бритье при помощи перочинного ножа было непереносимой пыткой. Там он и привык в трудные минуты оглаживать свое партизанское «имущество». Бороды давно не было, а привычка осталась, вероятно, на всю жизнь...

— Надо что-то придумать, товарищи! — сказал Шмелев. — Худо нам будет, если сорвем подачу зубчаток. Ой, худо!

— Трепачи в полной форме, вот кто мы теперь будем, — согласился Неустроев.

Загвоздкин искоса взглянул на Шмелева:

— Эх, Александрыч! Что тут придумаешь! Развалилась печка, одним словом — капут. Только и остается — начальника вызывать. Пускай принимает меры....

Неустроев поморщился: не по душе ему пришлось такое предложение. Он все еще надеялся, что произойдет какое-то чудо, что дело обойдется без посторонней помощи, что об аварии и, следовательно, о позоре Антона, будут знать только те, кто это видел. А теперь прилетит презлющий начальник цеха, начнется разбор — и пойдет, и пойдет! А что скажет Витька Журавлев, сменщик, которого он вызвал на соревнование? Вот будет картина, когда Витька придет принимать смену! Принимать нечего — одна развалина... Да будь же ты проклято, такое дело! И надо же, чтобы это случилось именно в его смену!

— Начальника вызвать недолго... — медленно проговорил Шмелев. — Сами еще ничего не сделали, а уже рыдаем: няньку нам давайте! Чего раньше времени скисли?

— К чему слова такие? — обиделся Загвоздкин. — А чего делать прикажешь?

— Пока не знаю, — признался Шмелев. — Но это еще ничего не значит. Надо пораскинуть мозгами. Как у тебя второй номер? Долго еще ремонтировать?

— Расчет у меня был — пять дней. Поднажать — можно в три.

— А скорее?

— Никак невозможно, Александрыч. Сам посуди: весь свод разворочен, задней стенке тоже переборку надо. Никак невозможно!

— Н-да! — сказал Шмелев, по-прежнему оглаживая подбородок. — Тяжелое у нас положение.

Загвоздкин вздохнул и развел руками:

— Тяжелей некуда. Одно у нас направление осталось, Александрыч, — остужать печь и чиниться. Провал быстро закидаем, лишь бы остыла...

— Плохое твое направление, Загвоздкин. Очень плохое. Пока остужаем, пока чинимся, пока снова разжигаем — тоже двое-трое суток пройдет. Нам такое спасибо скажут — полгода чихать будем...

Шмелев вынул портсигар. Когда-то посеребренный, он порядком пообтерся, и всюду проступала медь. Аккуратно воткнув сигаретку в обкусанный рыженький мундштук, Шмелев швырнул горящую спичку в раскаленную пасть печи и испытующе осмотрел собеседников:

— Нельзя ли... на ходу починиться?

Загвоздкин и Неустроев разом подняли головы и посмотрели на дымное марево, колыхавшееся над провалом.

Засунув в рот клок бороды, Загвоздкин начал старательно его обжевывать:

— Дак ведь, Александрыч... Ежели прямо говорить... Не соображу даже, с какой стороны и подступиться можно... Немыслимое дело...

— Дело нелегкое, что и говорить. Возможно ли — вот в чем вопрос.

— Немыслимое дело, — не задумываясь, повторил Загвоздкин. — К огню-то как подступиться...

— Что ты думаешь, Антон? — спросил Шмелев.

— Я не печник, я калильщик. Пусть специалист думает.

— Партия учит: в любом деле надо инициативу проявлять, — проговорил не без укора Шмелев. — А этого специалиста послушать, так мы трое суток должны канителиться — Шмелев бросил окурок в печь и сказал решительно: — К огню подступиться можно: над печью леса устроим.

— Экий ты бравый, Александрыч... А как кирпич в проломе удержишь? Святым духом? Подумал об этом?

— Подумал. Каркас железный сделаем.

— Ишь ты, тебе все нипочем. Температуру тоже преодолеешь? Девятьсот градусов?

— Положим, теперь уже не девятьсот. Сотня уже сбыла. Пока наладимся — еще сотни две-три сбудет.

— Пятьсот тоже человеческому организму штука неспособная, — проворчал Загвоздкин.

Старый печник был явно недоволен: скоро кончалась его смена, а возьмись он за такое дело, как починка провала, — глядишь, вся ночь пройдет и еще утра прихватишь. Тем более, что Шмелев и Неустроев в печной кладке ни черта не смыслят и вся работа наверняка ляжет на его плечи. Ему хотелось высказать все эти соображения, и в то же время он не решался: парторг человек принципиальный, на своем настоит, а про него пойдет слава шкурника и трусака — от большого дела в трудную минуту сбежал. Нет, не годится так! Потом сто раз покаешься.

— Вот что, дорогие мои товарищи, — твердо сказал Шмелев, — демократию я очень уважаю, но обстановка сейчас у нас вроде фронтовой, опасность на боевом участке семилетки. Поэтому уж позвольте мне принять командование на себя. Если есть возражения — выкладывайте!

— Нету возражений, — тотчас отозвался Неустроев, которому не по душе пришлось уклончивое поведение печника. — Правильно, принимай команду, Николай Александрович.

— Что ж... Я ничего... Командуй, коли охота есть, — согласился и Загвоздкин.

— Вот так! Теперь, давайте, договоримся: ты, Василий Семенович, подготовишь все для закладки провала, а Антон тем временем разгрузит печь, чтобы не перекалить шестерни. Да устрой вентиляцию пошире, Антон! Потом оба начнете строить леса над провалом. Можно разойтись!

Посмотрев, как начинают работать Антон и печник, Шмелев прошел из цеха. Загрохотав привязанным на блок куском рельса, он открыл скрипучую цеховую калитку. Уличная тьма была густо пронизана мелкой водяной пылью, сыпавшейся сверху из невидимого, но, вероятно, облачного неба. Подняв воротник, Шмелев стал пробираться к огням литейного цеха. Литейки были хорошо видны в темноте: из ваграночных печей густо валил дым особенного, зеленовато-фосфорического оттенка.

Шмелев понимал, что нелегко, очень нелегко будет организовать ремонт печи глубокой ночью, когда все начальники и кладовщики мирно спят и некому ни распорядиться, ни выдать нужные материалы. Оставалось надеяться только на чувство долга и солидарности, на конвейерном производстве развитое гораздо сильнее, чем на других производствах, и на собственные агитаторские способности.

Не один раз видел Шмелев завод ночью. Нет зрелища красивее, когда смотришь со стороны: море огней, жемчужные гирлянды плафонов на центральных магистралях, тысячи ярко освещенных окон. Кажется, на заводе так светло, что хоть иголки ищи на асфальтированных дорогах.

Но так только кажется. На центральных магистралях действительно светло. Ну, а чуть отступишь от них — и погружаешься в такие потемки, что самому себе кажешься бесплотным духом — ни ног, ни рук не видишь. Шмелев редко выходил из цеха ночью и не представлял, что на заводских задворках царит такая дьявольская тьма.

Кое-как он преодолел пустырь, отделявший механические корпуса от литейных, и вошел под свод очистного пролета. Редкие, подвешенные под самые стропила лампочки, светили тускло, только и хватало у них силы, чтобы осветить самих себя. В дальнем углу работали три сварщика. Словно пришельцы из космических далей, вооруженные ручными молниями, они колдовали над черными чугунными отливками,заваривая раковины.

Шмелев издали присмотрелся к ребятам: к которому подойти? Кто из них скорее согласится сделать работу, которую, строго говоря, вовсе не обязан выполнять? Лица у всех были закрыты забралами, ребята ничем не отличались друг от друга, и Шмелев подошел к крайнему.

— Послушай-ка, друг! — сказал он и тронул плечо в грубой брезентовой куртке. Космический шлем повернулся в его сторону, но ни лица, ни глаз в стеклянном окне не было видно. — У нас в термичке авария.

— Ну и что же? — отозвался из-под забрала глухой голос.

— Помощь требуется. Понимаешь, сварить надо одну штуку, — говорил Шмелев, вглядываясь в окошечко в надежде рассмотреть глаза собеседника. — Каркас из полосового железа. Своего сварщика, понимаешь, у нас нет...

Забрало полезло вверх. Шмелев увидел круглое и румяное девичье лицо. Ко лбу припотело несколько завитков волос.

— А наряд у вас есть?

— Где ж я его возьму? Ночь на дворе. Авария случилась полчаса назад.

— А железа тоже нет?

— И железа нету, — развел руками Шмелев. — На вашу инициативу надеюсь.

— Какая же инициатива, когда не из чего варить? У нас тоже нет железа, — мы не арматуру варим, а дырки в отливках. Шутник вы, товарищ!

Забрало скатилось ей на плечи, и перед Шмелевым опять была забронированная фигура «космического» человека.

— Послушайте, товарищ! — крикнула ему вслед «космонавтка». — Вы зайдите на стройку нового цеха. Там ребята арматуру варят — сделают каркас, какой надо. — И уже потише, вполголоса, добавила: — Колю Недоспасова спросите. Отличный парень. Сделает, если хорошенько попросите.

— Спасибо, доченька!

— Не за что...

И опять побрел Шмелев по темным пустырям и закоулкам, пока не добрался на дальнем краю заводского двора до силуэта новостройки. О существовании Коли Недоспасова давали знать вспышки молний, сверкавшие под самой кровлей недостроенного цеха. Шмелев попробовал позвать сварщика снизу, но тот ничего не слышал, вспышки не прекращались.

Тогда Шмелев отыскал вход в здание и попробовал найти трап наверх, освещая себе дорогу спичками. Не успел он осмотреться, как издали зарокотал сипловатый бас:

— Эй, эй, я тебе побалуюсь! Сейчас же прекрати, не то охрану вызову!

По скрипучему трапу торопливо спускался дежурный пожарник. Добравшись до Шмелева, он так разбушевался, что насилу удалось успокоить. Шмелев дал слово больше спичек не зажигать, и пожарник ушел вызывать Колю Недоспасова.

Шмелев долго стоял в потемках, прислушиваясь к голосам и треску сварочных искр. Потом трап заскрипел, и рядом со Шмелевым остановился кто-то почти невидимый.

— Вы меня спрашивали? — И, узнав, в чем дело, помолчал. — Ладно! Раз Анка прислала — сделаю. Только размеры давайте. Наряд завтра оформите.

Трап снова заскрипел. Коля считал вопрос исчерпанным и поднимался к себе наверх.

— Как же я тебя найду, сынок? — завопил ему вслед Шмелев, вспомнив, как он стоял перед корпусом и изо всех сил вызывал сварщика, а тот ничего не слышал.

— Свистать умеете? — донеслось из мрака.

— Молодой был — умел... — Шмелев сунув пальцы в рот, несколько секунд безуспешно шипел и вдруг, неожиданно для себя, пронзительно свистнул. — Так?

— Порядок! — удовлетворился Коля, и его сапоги загрохотали где-то в поднебесье, рядом со звездами.

По знакомой уже дороге Шмелев зашагал к термичке, с улыбкой размышляя: почему Аня из литейного имеет такую власть над Колей? Парень самостоятельный и не из робких. Может быть, она какое-нибудь комсомольское начальство? Может быть. Скорее же всего здесь действует она самая — любовь-злодейка. Что ж, молодость...

В цехе он снял размеры с провала, сделал чертежик. Загвоздкина не было: ушел добывать тес для помоста. Неустроев заканчивал разгрузку печи. Ее сверкающее нутро чуть-чуть потускнело, но температура все еще была адской. «Да, не сладко нам придется...» — подумал Шмелев и снова направился на новостройку.

В плохо освещенной арматурной мастерской, устроенной в бытовом отсеке, в будущем душевом зале, Коля и Шмелев начали сооружать каркас. Через четверть часа оба умаялись вконец — тяжелые железные полосы надо было выгнуть таким образом, чтобы профиль каркаса подходил к выпуклому своду печи. Пришлось позвать на помощь остальных сварщиков и усатого пожарника. Пожарник сиплым басом выводил: «Эх, раз, еще раз! Взяли!» Потом полчаса Шмелев бегал по заводу, разыскивая шофера, чтобы перевести каркас в термичку.

На небе уже проступал тусклый осенний рассвет, когда грузовик подвез к печи лязгающий и звенящий на все голоса железный каркас. Здесь все уже было готово к установке: по обе стороны печи возвышались бревенчатые козлы, через них был перекинут дощатый настил.

На помосте виднелись аккуратно сложенные пирамидки огнеупорного кирпича и деревянный ящик с раствором. Ящик слегка дымился. Приглядевшись, Шмелев увидел, что из него идет вовсе не парок, как показалось вначале, а самый настоящий дым. Бок ящика и близкий к провалу край настила уже тлели и вот-вот могли вспыхнуть. Неустроев, Загвоздкин и несколько подсобных рабочих отдыхали поодаль, у бачка с газированной водой, не подозревая о грозящей опасности.

— Бойся! — крикнул им Шмелев, устремляясь к помосту. — Сгорите!

Его опередил Загвоздкин. Старик проворно, как белка, вскарабкался на помост и залил тлеющее дерево водой из стоявшего тут же ведерка. Часть воды пролилась в провал, и странно было видеть, как водяные брызги вспыхивали и испарялись на лету, словно взрывались...

— Температура еще — будь здоров! — покачал головой Шмелев.

— Как-нибудь сладим, — ответил Загвоздкин. — Теперь нам отступать некуда: весь завод знает, какое дело сотворить намерены...

Грузовик поставили рядом с печью и накрыли каркасом зияющий провал прямо из кузова машины.

Теперь предстояло самое трудное — заложить каркас кирпичами. Все трое стояли на помосте и молча смотрели, как на железной решетке вспыхивают и тут же гаснут яркие искры — сгорал приставший к железу мусор.

— Начнем, что ли? — спросил Шмелев. В его голосе прозвучала нотка нерешительности.

Горячее дыхание печи палило щеки. И в самом деле, немудрено и загореться. Вспыхнешь этаким факелом, вот тебе и будь здоров. Потушить, конечно, потушат, кругом народ, а травмы не миновать. А ведь за жизнь людей отвечает он, Шмелев. Н-да!

Загвоздкин, тяжело дыша, стоял рядом и словно услышал сомнения парторга.

— Ну, батюшка, теперь уж дозволь мне командовать: наше печное дело началось, — новым, построжевшим голосом сказал он. — Ты, Александрыч, в нашем деле плохой специалист.

Шмелев смущенно усмехнулся:

— Что верно, то верно. Что же, командуй на доброе здоровье.

— Вот так-то будет лучше, — проворчал Загвоздкин и стал мочить в ведерке связку каких-то бинтов. — Перво-наперво я бороденку свою подальше запрячу...

Шмелев с Антоном не могли удержаться от смеха— таким потешным стал вид у замаскировавшегося старика.

— А вы хиханьки бросьте... Знаете, какая мне будет выволочка, если я бороду спалю? Старуха и сверху все волосья выдерет.

— Что ж ты мне раньше не сказал, Василий Семеныч? — смеялся Антон. — Я бы тебе несгораемую накладку из асбеста приспособил. Бинт разве выдержит?

— Мы его помачивать будем. Да и вам невредно себя водичкой окатить.

— Правильное предложение, — согласился Шмелев, и они спустились вниз, к бакам с водой.

Наконец все было готово: одежда намочена, вода капала с кепок, сережками свисала с ушей.

— Слушай, ребятки! — почему-то вполголоса предупредил Шмелев остающихся внизу подсобников. — В случае чего — воды не жалеть!

Кладку вели Загвоздкин и Неустроев. По распоряжению печника Шмелев стал вспомогательным рабочим и подавал материалы. Работы хватало и Шмелеву, но трудней всего приходилось, конечно, кладчикам. Хоть на несколько секунд, но им все же приходилось повисать над огнедышащим провалом, пока ставили на место очередной кирпич.

Было как-то странно: глаза видели внизу пустоту, мирную и безобидную пустоту, этакую кирпичную пещеру с шестью золотистыми нитями рельсов. Казалось, больше ничего и никого там нет. А там были невидимые пятьсот градусов выше нуля. Стоило только нагнуться поближе — и дикий, злобный зверь жадно впивался острыми прозрачными когтями в лицо и руки человека. Он жарким языком облизывал одежду, заставляя ее дымиться. Воздух как бы исчез, и сколько ни захватывали его широко открытые пересохшие рты, в легкие ничего не попадало.

Шмелев видел, как трудно приходится кладчикам, но видел и то, что стойкость людей побеждает: кирпичи ряд за рядом вставали в каркасе. Сверкающая на темном теле печи рана понемногу затягивалась от краев к середине. Оставалось не так уж много работы, когда Шмелев услышал позади себя глухой стук. Он быстро оглянулся. Бросился в глаза пышный султан искр, метнувшийся из провала к потолку. В следующую секунду Шмелев увидел на дне печи темный прямоугольник кирпича и облегченно вздохнул: ничего страшного! Всего-навсего упал вниз кирпич, вырвавшись из уставших рук старого печника... «

— Сомлел я, Александрыч, вот ведь какая незадача, — вяло пожаловался старик, положив голову на грудь Шмелеву. Фуражка свалилась с его забинтованной головы и упала на каркас. Мгновение пролежала темным комком, сразу вспыхнула и сгорела, оставив на решетке горстку пепла. — Старость — она старость и есть. Дыхания не хватает, вот какая штука...

Руки Шмелева были в глине, но он даже не ощутил ее, когда сунул пальцы в рот и свистнул. На помост вскарабкались два подсобника и подхватили под руки старика. Но тот отпихнул ребят и по-турецки уселся на настиле, подальше от провала.

— Не-е, вниз я не пойду! Вы меня водицей, ребятки, полейте... Нам ждать некогда — каркас-то вон как нагрело, прогорит железо, все труды наши прахом пойдут. — Кряхтя и отплевываясь, Загвоздкин пригоршнями лил на себя воду из ведерка. — Ты, Александрыч, кончай за меня кладку на моей стороне. Я отдышусь и расклинку сделаю.

Шмелев принялся за работу. Через минуту он забыл и о Загвоздкине, и о Неустроеве. Опаленный жаром, он только и видел перед собой жаркую жадную пасть провала, перекрытую сверкающей, точно позолоченной решеткой каркаса. Дышать и двигаться становилось все труднее. Кирпичи стали свинцовыми, жар хватал за руки. Огненная бездна притягивала к себе, от нее нельзя было оторвать взгляда...

— Дай-ка, Николай Александрович, — Антон Неустроев закончил работу на своей стороне печи, дойдя до вершины свода, и уже некоторое время наблюдал за Шмелевым. — Посторонись, я закончу!

— Спасибо, друг! — пробормотал Шмелев, отошел и присел на корточки рядом с Загвоздкиным.

— Тяжко, Александрыч? — спросил печник. — Ну, теперь ничего... Теперь, считай, заложено... Сейчас заклинку сделаю — и все готово станет. Одолели сатану!

Провал был уже почти закрыт, только узкий пучок света, подобно лучу прожектора, упирался в копченые перекрытия цеховой кровли.

Загвоздкин добрался до Антона и начал обтесывать кирпичи для заклинки. На них должен был держаться весь ряд кирпичей, даже если бы перегорел и развалился каркас. Скоро прожекторный луч был погашен, и стропила опять исчезли в том мраке, в котором пребывали до аварии.

— Одолели сатану! — повторил Загвоздкин.

Медленно, поддерживая друг друга, стали спускаться вниз и тяжелыми шагами направились к бакам с водой. Напились, сбросили рубахи и куртки, выполоскали их и ими же обтерли горячие тела. Кто-то из подсобников принес цеховую аптечку, густо намазали вазелином опаленные, багровые лица.

Они расселись на корточках вокруг бака, щурясь и блаженно отдуваясь. У печи стучали топорами подсобники, разбирая леса.

— Оказывается, ты покрепче нас всех, Антон, — проговорил Шмелев. В ушах шумело радостно: а ведь кончили дело! Наитруднейшее дело!

— Известно — молодой. Ему что! — пятерней расчесывая бороду, откликнулся Загвоздкин.

— Я к огню привычный. Он меня не берет, — сказал Антон, взглянул на цеховые часы и заторопился: форсунки включать надо. Витька на смену придет, а температуры нету...

Он убежал мелкой, увалистой походкой. Шмелев не без зависти посмотрел вслед коротконогому и широкоплечему крепышу.

Когда Неустроев вернулся, на скамеечке у бака навивал на палец кольца рыжеватой бородки один Загвоздкин, Шмелева не было.

— Парторг-то куда подевался? И не отдохнул совсем.

— Наш Александрыч дело знает. В дирекцию пошел.

— Зачем?

На скамейке было тесно. Они сидели, плотно прижавшись друг к другу мокрыми плечами.

— Доложить надо, — ответил Загвоздкин. — А как же? Ну, а потом это самое, как говорится... — Старик немного смешался, помолчал. — Насчет премии словечко замолвить я ему велел...

— Какой премии?

— Какой, какой! Нам с тобой, дурашка! Или думаешь, мало за ночь сделали? Да за такое геройство, знаешь...

— Тьфу ты, чтоб вас! — не выдержал Антон. — Где только ты геройство увидел?

— Увидел. Всю ночь геройством занимались, хоть и не обязаны были...

Антон только головой покачал:

— До чего вы, старые чертяки, на деньгу жадные! Просто удивительно.

— А тебе деньги нипочем? Не нуждаешься?

— Нуждаюсь. Только я, когда провал закладывали, про них совсем не думал.

— И я не думал. Потому что в большом азарте был. А теперь поостыл и вспомнить можно. Фуражка-то у меня, милок, сгорела или не сгорела? Как же я теперь к старухе без фуражки явлюсь?

Старик тоненько и хитро засмеялся, теребя убереженную от огня бородку, даже не утратившую своего огненно-рыжеватого блеска.

Смотрел на него Антон и понять не мог: не то в самом деле старик так на деньги жаден, не то просто притворяется, хочет в чем-то проверить Антона. Хотелось ему еще поспорить со стариком, но у входа в цех в гурьбе рабочих показался сменщик Виктор Журавлев, и Антон поспешил ему навстречу, чтобы рассказать о событиях ночи и вместе с ним загрузить шестернями уже разогревшуюся печь.