Слепой музыкант Гургес так и не убежал из башни, где он в окружении царских падчериц ожидал жертвоприношения. Лишь когда его взяли под руки, чтобы отвести на площадь перед Восточным храмом, мальчик попытался вырваться — но это был лишь жест отчаяния.
Просто он очень не хотел умирать.
Ему говорили, что его смерть будет самой легкой. Невольницам отрубят головы мечом, и если у палача под взглядом грозной богини дрогнет рука, то им может быть очень больно. А слепца испепелит сама богиня, и жар ее пламени таков, что он не успеет даже заметить, как обратится в пепел.
Но от этого Гургесу стало еще страшнее. он знал, как больно жалит огонь. а еще он слышал, что те, чьи тела сожжены пламенем, лишаются посмертного утешения.
Нечто подобное действительно говорилось в Преосвященном Писании — в том месте, где один из пророков учил новообращенных иноверцев не сжигать тела покойников на кострах, а хоронить их в земле. Но как всегда, другие места Писания этому утверждению противоречили, так что вопрос был спорный.
Но юного Гургеса меньше всего занимали эти споры. он не хотел умирать и еще меньше хотел лишиться даже загробной жизни. Если Богиня Гнева вместе с телом сожжет и его душу, то от него ведь не останется совсем ничего — даже пепел будет развеян по ветру.
Потому и рвался Гургес из рук стражников, но те держали крепко, и с каждым новым шагом слепца все сильнее охватывал леденящий страх, который, казалось, не в силах растопить никакой божественный огонь.
Он пытался упираться ногами, но стражники тащили его волоком, и босым ступням было больно. А рядом кричала одна из невольниц. Она тоже упиралась, и ей тоже было больно, а площадь уже шумела совсем рядом в ожидании действа, которого Турмалин не видел уже несколько столетий.
На площади столпились придворные, священники, воины, слуги и рабы, и их было не так много, чтобы гул голосов не мог перекрыть крик одного человека. И слепой музыкант услышал этот крик.
— Богиня хочет меня! — кричал женский голос совсем близко, и Гургес услышал даже звук шагов. Мимо быстро пробежала босая девушка.
Остальные не слышали ее шагов, но крик был слышен всем и все повернули головы в эту сторону, чтобы увидеть, как через площадь к ступеням храма бежит младшая дочь царя Арарада — бежит, сбивая нежные ноги, не привыкшие ступать без обуви по камням мостовой.
Распущенные волосы развевались за спиной царевны, а руки ее разрывали ткань платья, потому что в Преосвященном Писании сказано, что девушки, предназначенные в жертву Богине Гнева, представали перед нею по пояс нагими. Для живородящих женщин это было постыдно, и когда царевна обнажила грудь перед толпой, она была готова провалиться сквозь землю и жаждала только одного — поскорее умереть. Но богиня Зуйа еще не появилась из дверей храма, и царевна остановилась перед палачом, тяжело дыша.
Невольно устремив взгляд на нагую грудь Дарии, палач задрожал всем телом, и это увидели многие в толпе. Но к счастью, среди них не было невольниц, предназначенных в жертву. Царским падчерицам заранее завязали глаза, и они были теперь такими же незрячими, как и музыкант Гургес.
Только царская дочь могла видеть эмоции палача, но она не обратила на них внимания. Нервно стягивая обрывки платья к поясу, она устремила полубезумный взгляд на двери храма, и как раз в этот момент оттуда вывели Богиню Гнева, за спиною которой шел царь.
При виде богини, царевна, как подкошенная, рухнула на колени и рукой перекинула длинные волосы вперед, обнажая шею.
В первый момент царь не узнал в коленопреклоненной босоногой девушке в изорванном платье свою дочь, а поскольку Богиня Гнева порывалась убежать, Арарад спешил с началом жертвоприношения и еще до остановки процессии подал палачу знак рубить.
Палач застыл в нерешительности, а к ступеням храма уже бежал первосвященник Гитан. Старик что-то кричал, но шум у подножия храма настолько усилился, что расслышать его слова было невозможно.
Царь еще раз нетерпеливо махнул рукой палачу, и только теперь вдруг понял, что коленопреклоненная девушка не просто похожа на царевну Дарию, а она и есть царевна. Не падчерица, а дочь.
Но было уже поздно. Палач воспринял вторую резкую отмашку царя, как руководство к действию, и, взяв себя в руки, поднял тяжелый меч над головой.