Генерал медицинской службы

Операция „Б"

Репродуктор на уличном столбе зашипел, потом послышался голос диктора:

— Граждане города Жлобина, германское командование направляет вас в глубокий тыл, потому как красноармейцы будут вас обстрелять из артиллерии и минометов. Мы желаем спасать вас от угрозы и эвакуируем всех. Можно взять с собой вещи. По пути вы будете иметь горячий пища. Слушайте немецки солдат, не скрывайтесь…

На улицах Жлобина появились солдаты — рослые, упитанные, совсем не похожие на тех фронтовиков в серо-зеленых шинелях, заросших и невзрачных, каких привыкли видеть жители. Эти были одеты в черное обмундирование. На высоких фуражках эмблема — череп и кости.

По городу пронесся тревожный слух: «Эсэсовские войска… Головорезы!». Испуганные люди прятались по домам, думая отсидеться до прихода Советской Армии, но эсэсовцы с помощью полиции начали повальный обход всех домов, пинками выгоняя на улицы детей, стариков, женщин.

Мальчики и девочки прижимались к матерям, друг к другу, затравленно озираясь на рассвирепевших фашистов.

Согнав огромную толпу на площадь, гитлеровцы подвергли людей сортировке. Молодежь — в сторону. Их должны были отправить на работы в Германию. Остальных оставили на площади.

Все ожидали, что после отбора молодежи, как это бывало раньше, старых да малых распустят по домам, но…

На станции уже стоял состав из полуразбитых товарных вагонов. Вот в него и загрузили несчастных. Отовсюду слышались крики, ругань, плач. Где-то на окраине, неподалеку от станции, занялось зарево пожара, робко окрашивая сумрачное мартовское небо.

Паровоз засвистел, толкнул вагоны и начал мерно отсчитывать стыки рельсов.

Лица окаменели, на глазах матерей застыли слезы. Старики ворчали и ругались от беспомощности и унижения.

— Они везут нас убивать! — сказал кто-то.

Утихший было рев детей вновь наполнил вагоны.

На второй день эшелон остановился на полуразрушенной станции.

К вагонам подошел худощавый офицер в фуражке с высоченной изогнутой тульей. Солдаты и полицаи вытянулись.

— Разгружать! — хриплым голосом приказал офицер.

На дверях загремели засовы.

— Выходи!..

Люди боязливо слезали из вагонов на землю, косясь на конвоиров, держащих на поводках рычащих овчарок.

Какая-то женщина, прижимая к груди ребенка, побежала прочь. Но не успела она добежать до платформы, как раздался треск автоматной очереди…

Согнав людей к полуразрушенному станционному зданию, охранники проявили «заботу» об узниках — отобрали вещи и продукты.

Через полчаса колонна растянулась длинной лентой, направляясь к далекой кромке леса. Шли трудно, увязая в липкой, холодной грязи, ощущая холод и сырость сквозь чулки и рваную обувь.

Еще не скрылась из глаз станция, как послышались выстрелы. Стреляли в отстающих.

Шли долго. Торопясь до наступления темноты пригнать колонну к намеченному пункту, фашисты зло подгоняли людей. Мальчик лет шести устал, остановился. Фашист застрелил его…

Старухи заголосили:

— Ироды!

Таким же образом сгоняли стариков, женщин, детей и из других городов и сел Белоруссии, вели их в намеченные концентрационные лагеря.

Около местечка Озаричи — болото. Местами виднелся на нем снег, но между кочек уже вытаяли заводи. Над изгородью возвышались сторожевые вышки, похожие на грибы. Подступы к лагерю были заминированы. Правда, кое-кому удавалось преодолеть заграждения, но далеко не всем…

С подъехавших к воротам машин швыряли в голодную толпу эрзац-хлеб. Те, кому удавалось схватить каменистый кусок, опускали его в лужу… Да и такого «хлеба» было мало…

Коченея от сырости и холода, бродили по лагерю дети, разыскивая своих матерей.

А потом ко всем бедствиям прибавилось еще одно — оттепель сменилась заморозками.

Как ни крепились старухи, но и они не выдержали, разрыдались, услышав, как мальчик лет четырех сказал матери:

— Мамочка, когда вернемся домой, я сделаю в своей хате целых три печки, чтобы было совсем тепло…

Лицо мальчика оставалось мечтательно-задумчивым.

Голод, холод и болезни косили людей без разбора. Узники раскапывали мох, ища коренья чахлых сосенок, пили болотную воду. А с кромки бора, оттуда, где расположились начальство лагеря и охрана, доносился умопомрачающий запах варящегося мяса…

Время от времени новые несчастные — из Подосинников, Дерти — прибывали в лагерь.

— Там еще хуже, — жаловались прибывшие. — Здесь хоть палками не бьют, а там — не так взглянул, лупят, раздевают догола.

Весна брала свое: снег почернел. Кое-где появилась на кочках прошлогодняя желтая трава. С надеждой люди смотрели в небо — вдруг выйдет солнце! Но солнце пряталось за низкими тучами.

И вот однажды над лагерями появились немецкие самолеты и распылили сухие и жидкие рецептуры с риккетсиями — возбудителями сыпного тифа. Посев пал на подготовленную почву. Через две недели в лагерях начались массовые заболевания.

Между тем советские войска, прорвав вражескую оборону, с боями освободили город Калинковичи. Войсковая разведка генерала Батова, скрытно продвигаясь по территории, еще занятой противником, услышала детский плач. Остановившись, прислушались, потом двинулись дальше и в прорезях утреннего тумана, стоявшего над болотом, внезапно различили сторожевые вышки. Люди за колючей проволокой кишели, как в муравейнике.

Разведданные были доложены командующему 1-м Белорусским фронтом Рокоссовскому. Его приказ был краток: стремительным ударом взять лагерь смерти. Но фашисты и не думали сопротивляться. Отошли без боя.

То, что пришлось вскоре увидеть нашим солдатам и офицерам, не походило ни на что виденное… Из распахнутых лагерных ворот навстречу им бежали и ползли изможденные, полунагие старики и дети. Все, кто еще мог двигаться, спешили навстречу освободителям. Голосили, плакали… На землистых лицах — жуткая радость!

— Наши!

Освобожденные и освободители сбились в одну толпу. Отовсюду слышалось:

— Хлеба!

С подъехавшего к лагерным воротам «виллиса» сошли генерал-лейтенант медицинской службы Вершинин, майор Лавров и капитан Туманов. Они прибыли сюда по экстренному донесению с фронта.

Мимо них, по грязной, оттаявшей земле, шли больные старики с тонкими, как у детей, шеями, женщины, с глубоко ввалившимися, лихорадочно поблескивающими глазами, дети, со сморщенными, как у стариков, лицами. Увидев невдалеке явно сумасшедшую женщину с мертвым ребенком на руках, врачи невольно остановились. Женщина пыталась качать ребенка, улыбалась, напевала что-то и ни за что не желала расставаться со своим несчастным младенцем…

Закаленные нервы генерала медицинской службы не выдержали. Он вздрогнул. Его спутники растерянно глядели на несчастную мать, на мертвого ребенка.

У самой кромки болота лежали полуживые, изможденные люди. Лавров нагнулся и распахнул лохмотья — на ребристых боковых участках груди, на сгибательных поверхностях предплечий у одного, другого, третьего больного — сыпь, характерная для сыпного тифа. В лохмотьях шевелились вши.

— Сыпной тиф! — сказал Вершинин, наклонившись над больным. — Точно, сыпняк!

Узнав от заключенных, что самолеты с черными крестами на крыльях распыляли туман над лагерем, Вершинин сразу понял, в чем дело.

«Применили аэрозоли, — подумал он с ненавистью, — произвели массированное заражение заключенных возбудителями сыпного тифа…»

Он великолепно знал, что заразить людей сыпняком можно и таким способом — через дыхательные пути. Советские ученые узнали об этом благодаря несчастному случаю. Узнали после того, как профессор Кронтовская во время работы по изготовлению сыпнотифозной вакцины, представляющей взвесь убитых риккетсий Провачека, полученных из ткани легкого белых мышей, обнаружила у себя в лаборатории ЧП: три научных работника заразились сыпняком во время постановки эксперимента. У всех появилась своеобразная пневмония, затем внезапный озноб, головная боль, угнетение психики, нарастание температуры до 39 градусов и выше, увеличение селезенки и петехиальная сыпь на боковых участках груди. Вершинин сам видел этих больных и был убежден, что заразились они именно через верхние дыхательные пути, так как вшей в лаборатории не было.

«Да, — продолжал размышлять Станислав Васильевич, задумчиво рассматривая больных… — Но откуда фашистские бактериологи узнали о втором пути передачи сыпнотифозной инфекции?.. Вероятно, сами сделали это открытие и поспешили воспользоваться им для создания эпидемического котла… Вот на что вы растрачиваете свой талант, господин Блюменталь!..»

Словно очнувшись, Вершинин взглянул на военных врачей, обступивших его, и остановил взгляд на солдатах, выстроенных за воротами лагеря.

— Вот что, товарищи! Весь личный состав, контактировавший с заключенными, немедленно вывести во второй эшелон. Всех без исключения подвергнуть полной санитарной обработке со стрижкой волос, мытьем и переодеванием!

— Ясно, товарищ генерал!

Вершинин был уверен, что командующий фронтом согласится с предложением немедленно развернуть полевые подвижные госпитали, санитарно-эпидемиологические отряды, обмывочно-дезинфекционные роты и банно-прачечные отряды… Не сомневался Вершинин и в том, что Военный Совет фронта согласится взять на полное медицинское, продовольственное и вещевое снабжение всех освобожденных из лагеря смерти…

Проводив Вершинина, улетавшего в штаб фронта, Лавров и Штаркер приказали поварам варить пока только бульоны. Изголодавшихся людей следовало постепенно приучать к пище.

Ганс Штаркер, пораженный всем увиденным, не мог удержаться от грустных размышлений. «Сами слова, такие, как «врач», «микробиолог», «эпидемиолог», — думал он, — фашисты сумели превратить в синонимы таких слов, как «палач», «убийца»… Фашистская система превратила лаборатории ученых в камеры пыток, взяла на вооружение самые низменные, самые нечеловеческие методы…»

Вернувшись в лагерь, Вершинин вызвал Штаркера, и в закрытой машине они отъехали в глубину соснового бора.

— Передайте, доктор, своему «шефу» в Германии новую шифровку!

Под диктовку Вершинина, Штаркер начал:

Прочитав радиограмму Штаркера, Блюменталь сказал упавшим голосом:

— Я ожидал чего-то подобного, но не в таких масштабах! У них появилась вакцина и против сыпного тифа!

Рейхсарцтефюрер опустил голову. А когда поднял ее, то увидел, как у его заместителя лицо из кирпично-красного превратилось в бледно-серое, двойной подбородок неестественно задергался. Блюменталь брезгливо поморщился:

— Что ж, удачи и неудачи всегда рассеяны неравномерно. Будем работать!