Генерал Мусаев

9

Первая боевая встреча Мусаева с Ауфштейном произошла в декабре тысяча девятьсот тридцать шестого года под Мадридом.

С желтых гор дул ровный, сухой ветер. Тогда Мусаев впервые услышал пословицу о том, что декабрьские ветры не могут погасить свечи, но могут убить человека.

Дышать было трудно, словно в безвоздушном пространстве где-нибудь на Луне. И пейзаж был не похож на земной — какой-то желто-коричневый.

Ветер дул непрестанно, сбивая с желтых скал последние зеленые пятна травы и листьев. Мусаев, тогда еще совсем молодой командир артиллерийского полка, медленно ехал верхом на муле вслед за новенькими орудиями — подарком одного уральского завода испанскому народу.

Все было необычно в этой стране, которую Мусаев видел впервые. Скалы, трескающиеся от жары днем и обжигающие холодом по ночам. Женщины и мужчины, вооруженные старыми дробовиками, охраняющие кривые горные дороги. Дети, несущие на узких своих плечах патронные ящики прямо к передовым позициям, где неумолчно грохотали взрывы снарядов фашистской артиллерии…

Понял тогда Мусаев одну непреложную истину: немецко-итальянский фашизм начал генеральную репетицию будущей мировой войны. Немецкие «юнкерсы» и «мессершмитты» висели над полем боя круглые сутки — гитлеровцы испытывали свою новую авиатехнику. Пылала разрушенная дотла Герника — такую же судьбу могли испытать и Париж, и Лондон. Немецкие танкисты готовились к прорыву республиканских оборонительных линий, и генерал Гудериан направлял группы специалистов по «психологической войне» для наблюдения за воздействием танковых ударов на противника. Гитлеровский штаб послал на «маленькую» войну в Испанию лучших своих полководцев…

Для встречи русских добровольцев и торжественного принятия подарка Советского государства — полка 122-миллиметровых орудий съехались многие командиры республиканских войск. Среди них Мусаев увидел офицеров первой мировой войны, английских студентов, немецких антифашистов, журналистов, писателей, художников — уже в те дни война против фашизма стала кровным делом всех любящих свободу людей. Мусаев с интересом знакомился с этими людьми, которые отныне становились его боевыми товарищами.

Каждый из них непременно хотел, чтобы ему придали если не весь полк, то по крайней мере хотя бы одну батарею, оснащенную советскими пушками. Новые друзья угощали Мусаева тонкими папиросками или черными, очень крепкими сигарами, прельщали его описанием необыкновенных уголков страны, где расположены позиции того или иного отряда, соблазняли уютом, созданным специально для русских камарадос, и самым прекрасным товариществом.

Мусаев, конечно, понимал, что дело тут совсем не в том, что им так уж нужна его боевая часть, — нет, приглашая его к себе, они выражали уважение советскому командиру. Им было лестно оказать гостеприимство новичкам, прибывшим сюда прямо из Мекки социализма…

И в то же время была во всех этих шумных, веселых, бесцеремонных приглашениях некоторая опасность: Мусаев видел: армия республики не знает настоящей дисциплины.

Он представился командующему фронтом.

Командующий жил в маленьком каменном домике на склоне горы, куда с завидным постоянством падали снаряды фашистской артиллерии. Генерал с тем же завидным постоянством отказывался перевести свой штаб в более безопасное место. Так они и разговаривали под методический гул разрывов. Генералу, кажется, доставляло даже некоторое удовольствие поглядывать на собеседника, когда разрыв слышался чуть ли не за стенкой и маленький домик начинал покачиваться.

— Вам не мешает эта музыка за стеной? — спросил Мусаев.

— О, мои люди привыкли! — небрежно ответил командующий.

— Но в тишине работается и думается лучше!

— Вы же сами видите, что наши бойцы пока еще недостаточно дисциплинированны, чтобы спокойно отнестись к перемещению штаба да еще в то время, когда все ожидают нового наступления противника. А вы уже побывали под огнем врага?

— Да, во время японской провокации в Маньчжурии, на КВЖД. Но мое место около орудий. А ваше… — Он переждал грохот очередного разрыва, чтобы не повышать голоса, и продолжал: — Ваше пребывание на передовой скорее опасно для армии, чем полезно…

— Но ваш Чапаев… — любезно напомнил генерал.

— У него было несколько вариантов — на все случаи боя…

— О, у генералов нашей революции случай один, — каким-то бесцветным голосом сказал командующий. — Они должны умереть рядом со своими последними солдатами. Генералы революции редко умирают в постели!

Русская девушка-переводчица, сопровождавшая полк от самого Урала, где он формировался, внезапно бледнея, перевела эти слова и спросила у Мусаева:

— Что он говорит, Семен Николаевич, что он говорит?

— Не отвлекайтесь! — остановил ее Мусаев.

Генерал с любопытством разглядывал этих русских, которые ничем не выказывали своего волнения, как будто точно знали: они застрахованы от пуль и снарядов. Только его пренебрежение опасностью, кажется, обеспокоило переводчицу. Впрочем, она имеет право знать свое будущее, ведь она тоже стала солдатом. А русский офицер даже понравился ему смелостью своих суждений. Никто из подчиненных генералу командиров не рисковал высказывать недовольство тем, как он распоряжается своей судьбой и судьбой сотрудников своего штаба.

После паузы генерал спросил:

— Кто же из моих подчиненных успел завербовать вас?

— Простите, генерал, я не понимаю…

— Ах, что вы хотите! — генерал безразлично пожал плечами. — Я и сам знаю, что дисциплина в наших войсках не на высоте. Но принцип самоопределения воинской части, пока она не вступила в бой, в конце концов ничему не мешает… — Он внимательно посмотрел на Мусаева, ожидая, как тот воспримет эти вполне революционные воззрения.

Мусаев сдержал жест изумления: его много раз учили сначала подумать, прежде чем высказать свое отношение к чему-либо. Он только спросил:

— А не мешает ли это самоопределение, как вы его называете, распоряжаться переброской резервов и перемещением боевых частей?

— О, у нас не так много резервов, как вы думаете, — ответил генерал, не стирая с лица благожелательной улыбки. — А перемещение у нас возможно только в двух направлениях: или на небо или в госпиталь. Причем должен сказать прямо, что наши люди предпочитают перемещаться в рай, если, конечно, там принимают таких атеистов, как мы…

Мусаев невольно подумал, что армия, в которой даже генералы не верят в победу, обречена. Но он приехал сюда воевать, если даже дело революции погибнет. Возможно, еще придет время, когда он сможет поспорить с командующим, а сейчас он обязан думать о главном — о предстоящей битве. И он поторопился закончить деловую часть беседы:

— У меня только одна просьба: не разрывайте наш полк на части, хотя ваши командиры, кажется, согласны разобрать его по одному орудию. И я прошу разрешить мне личную рекогносцировку того участка, куда вы нас направите.

— Ну зачем это вам, полковник? — сказал командующий. — В штабе есть все необходимые данные…

— Ими я тоже воспользуюсь, но мне надо знать местность.

— Пожалуйста, пожалуйста! — равнодушно сказал генерал.

Мусаев видел, что удивил его своей настойчивостью.

Когда вышли от генерала, переводчица со свойственным девушкам нетерпением заметила:

— При таком командующем лучше сразу выписать себе в штабе похоронную и отправить домой, чтобы там больше ни о чем не волновались.

— Товарищ Пескова! — остановил ее Мусаев.

— Слушаюсь, товарищ командир! — не скрывая иронии, ответила девушка.

А Мусаев невольно подумал, что, знай он сам испанский, немедленно отправил бы ее в Советский Союз. Слишком опасна эта неуверенность и зыбкость. И кто знает, удастся ли этой девушке выбраться отсюда живой. Может быть, и ей суждена та самая дорога в рай, по которой так спокойно собирается шествовать командующий фронтом…

Пескова больше не сказала ни слова о пророчествах генерала. Она деловито, но с видимым равнодушием переводила вопросы Мусаева и ответы штабных офицеров. Офицеры с удовольствием рассматривали милую девушку с пушистыми белокурыми волосами, сопровождавшую русского командира, и готовы были болтать с ней о чем угодно и сколько угодно. Но Мусаев торопился, а девушка держалась так строго и деловито, что беседы быстро прекращались.

От штабных офицеров Мусаев узнал, что предположение о готовящейся фашистами танковой атаке на республиканские позиции подтверждается показаниями пленных. Узнал и о том, что немецкое командование прислало в Испанию в качестве наблюдателя генерала Ауфштейна, личного друга Гитлера, который, видимо, и будет производить здесь очередной опыт, как в лабораториях производят опыты над кроликами. И чем больше Мусаев наблюдал за работой штаба республиканцев, чем ближе знакомился с людьми, тем отчетливее понимал, что для фашистов эта атака действительно будет безопасным опытом.

Утром он оседлал своего неторопливого мула и вместе с командирами батарей выехал на рекогносцировку.

Он понимал, что прибытие его полка уже зафиксировано в штабных диспозициях фалангистов. Не хотел он закрывать глаза и на слабость, недостаточную дисциплинированность республиканской армии. Все это усложняло его и без того трудную задачу. Но не зря говорят, что характер страны отражается на характере человека. Родиной Мусаева был советский Урал. Не всегда ласкова его природа, но хороша она тем, что воспитывает в человеке и хладнокровие, и терпение, которые так необходимы каждому артиллеристу, особенно если у него мало орудий и еще меньше снарядов!

Мусаев молча ехал по горному хребту. Изредка спешивался и укладывал своего мула за камнями, едва в воздухе возникало тонкое пение пуль, которое можно было принять и за жужжание пчел, если бы не поздняя осень.

Все краски были ярки и определенны: скалы желтые, обдутые ветром отдельные камни предельно белые, небо синее-синее. Казалось, все окружающее тщательно выписано знаменитыми художниками — Эль Греко или Гойей, а уж потом, из мастерской, вынесено сюда и выставлено на обозрение.

Только уж слишком много было этой резко окрашенной прелести. Мусаеву хотелось бы увидеть где-нибудь лесок, березку, луг с наметанными стогами. Но чем дальше ехал он по фронту, минуя одну за другой заставы вчерашних его знакомцев, тем все больше отстранялся от природы и ее вечного очарования, все больше углублялся в решение задачи со многими неизвестными.

Он пытался увидеть линию фронта глазами Ауфштейна, немецкого генерала.

«Конечно, фашисты рассчитывают на недостаточность военных знаний у командиров республиканской армии, — размышлял Мусаев. — Эти командиры мало знакомы с новыми видами оружия. Они несомненно рассредоточат свои войска по всей линии фронта. Вероятно, Ауфштейн прикажет фалангистам производить отвлекающие маневры во многих пунктах. Но настоящий маневр танковой части возможен только в одном месте, на пологом каменном плато, где к тому же нет ни окопов, ни траншей, да и трудно их соорудить в камне». Мусаев поднялся на гребень горы, прикрывающей плато, взволнованно оглядел желтую землю и синее небо, маленький городок вдали, занятый фалангистами, и с ненавистью подумал об Ауфштейне, решившем поставить здесь, на испанской каменистой земле, свой трагический опыт над свободным человечеством…

Вернувшись в штаб, в каменный домик на склоне горы, Семен Николаевич как бы между прочим сказал, что согласен разъединить полк на подразделения и придать их наиболее слабым частям республиканской армии. Пескова, привычно переводившая каждое его слово, с изумлением взглянула на своего командира. Мусаев выразительно повторил свое согласие.

Когда они остались одни, ожидая приема у командующего, девушка не выдержала:

— Вчера вы говорили совсем другое!

— А вы не очень верьте в постоянство мужчин! — отшутился Мусаев.

Он знал, что в эту минуту по всем штабным телефонам идут переговоры с командирами частей, и те взволнованно требуют себе русские пушки. Служба подслушивания у немецких советников при фалангистских частях была поставлена отлично. Надо думать, что генерал Ауфштейн уже читал сводку о том, как распорядятся республиканские командиры полком Мусаева…

Семена Николаевича попросили к командующему. Пескова шла рядом, взволнованная, встревоженная, совсем не похожая на себя, такую сдержанную, корректную переводчицу, которой почти все командиры готовы были отдать и руку и сердце с первого взгляда.

На этот раз генерал выглядел недовольным.

— Что произошло за последние сутки, полковник, что вы так резко изменили свое мнение? — спросил он.

— О, я только хотел удостовериться, насколько быстро растекаются у нас секреты, — улыбнулся Мусаев. — Надо думать, что у фалангистов сейчас тоже обсуждают мое решение…

— Очень может быть! — сухо сказал генерал.

— Поэтому я и хочу просить вас не только подтвердить мои слова, но и принять посильное участие в распространении версии о расчленении полка. И в то же время оставить полк в моем подчинении, придать мне другие имеющиеся у вас артиллерийские части. Может быть, в этом случае мы сумеем хоть на время задержать противника…

У Песковой дрогнул голос, когда она переводила эти слова.

Генерал внимательно посмотрел на Мусаева и пригласил его к маленькому столику в углу кабинета.

— Какой коктейль вы предпочитаете?

Мусаев смущенно ответил:

— Воспользуюсь вашим опытом, генерал.

— Ну что ж, так и быть! — Генерал смешал несколько напитков, встряхнул шейкер, бросил в бокалы несколько льдинок. Мусаев выпил какую-то оглушающую смесь. Генерал цедил ледяной напиток с видимым удовольствием. Поставив бокал, спросил:

— Как мой опыт?

— Потрясающе! — с трудом переводя дыхание, ответил Мусаев.

— Отлично! Но позвольте и мне воспользоваться вашим опытом. Разрешаю вам взять все орудия, которые еще могут стрелять.

Пескова удивленно смотрела на командующего фронтом.