Генрих V. Принц-плейбой ставший королем-воином

3. Азенкур и Нормандия

Мы настолько очарованы шекспировскими словами о "немногих счастливцах", что масштаб вторжения Генриха V во Францию, как правило, остается непризнанным. Поход Генриха в 1415 году стал первым случаем после похода Эдуарда III в 1359 году, когда английский король лично повел войска во Францию, и он намеревался показать себя во всей красе. Его армия, численность которой приближалась к 12.000 человек, была больше, чем в 1359 году, и не намного меньше, чем в 1346 году, с которой Эдуард III одержал свою знаменитую победу при Креси. В тот раз Эдуард совершил рейд по Нормандии, но не добился конкретных завоеваний. Генрих V, напротив, был полон решимости захватить и оккупировать французскую территорию. Для этого он набрал войска на длительный и дорогостоящий период в 12 месяцев, потребовав от них взять с собой 3-месячный запас продовольствия, что свидетельствует о том, что он предполагал использовать людей в осадах, а не в разрушительных сожжениях и грабежах шевоше, где жизнь за счет местного населения была важной частью стратегии. Действительно, Генрих также взял с собой сильный отряд артиллеристов, рудокопов, каменщиков и другой вспомогательный персонал, необходимый для ведения осадной войны.

Стратегия Генриха была новым шагом в английской военной политике и демонстрирует как амбициозный, так и творческий подход. Владение территорией, особенно богатым и экономически важным герцогством Нормандия, открывало перспективы значительной финансовой выгоды. На заседании парламента в ноябре 1414 года канцлер указал, что "если их принц увеличит свою вотчину, то можно будет уменьшить бремя его подданных"[109]. Более того, Генрих, возможно, уже имел в виду распределение завоеванных земель среди своих солдат. Захват нормандских портов также устранил бы угрозу английскому судоходству: Арфлер, расположенный в устье Сены, был главным очагом пиратства, которому потворствовало французское правительство. Учитывая сильное меркантильное лобби в парламенте и в Лондоне, эта стратегия была бы привлекательной и внутри страны. Кроме того, из Англии было относительно легко пополнять запасы и укреплять Нормандию. Завоевания укрепили бы позиции Генриха на переговорах с французами, а также продемонстрировали бы на европейской арене, что англичане являются силой, с которой необходимо считаться.

Присутствие Генриха во Франции было бы невыносимым оскорблением для французов, которые были бы обязаны ответить и вызвать его на бой, что, учитывая размер его армии, было бы весьма проблематично, поскольку французам потребовалось бы время и деньги, чтобы собрать достаточно большие силы, чтобы противостоять ему, что дало бы ему время утвердить свое положение путем завоевания территории. При этом, если Генрих надеялся извлечь выгоду из унаследованных от прошлого напряженных отношений между соперничающими французскими партиями, арманьяками и бургундцами, либо заключив союз с одной из них, либо ожидая, что они будут ослаблены своими прежними разногласиями, то его ждало разочарование. Примирение между ними, достигнутое ими 23 февраля, соблюдалось.

Первоначальное преимущество было на стороне Генриха как захватчика. Французы не смогли достаточно быстро собрать армию, чтобы противостоять англичанам во время осады Арфлера (17 августа — 22 сентября 1415 года), и не приложили к этому никаких усилий. Тем не менее, кампания прошла не так, как планировалось. Взять Арфлер оказалось сложнее, чем ожидалось: осада затянулась на пять недель. Генрих применил угрозы, заявив о своих полномочиях в соответствии с главой 20 Книги Второзакония действовать жестоко по отношению к городу и его жителям, если они откажутся сдаться. Действительно, он стал первым западноевропейским королем, который прямо сослался на этот библейский прецедент в войне, позволявший правителям действовать жестоко в отношении мест, которые они считали принадлежащими им по праву и которые сопротивлялись их власти. Впервые он упомянул об этом в последнем письме, которое он отправил Карлу VI 28 июля перед началом вторжения[110]. Безымянный автор Gesta Henrici Quinti (Деяния Генриха Пятого), священник, сопровождавший армию Генриха, рассказывает нам, что как только он взошел на трон, король "выписал себе на грудь законы Второзакония",[111] предполагая, что это библейское понимание могло быть связано с его религиозным преображением после вступления на престол. Горожане Арфлера решили сдаться, когда Генрих пригрозил начать штурм и когда они обнаружили, что французский король и его сын не в состоянии снять осаду, потому что не могут собрать достаточно большую армию на данный момент.

Твердая вера Генриха в то, что именно Бог даровал ему победу, определила манеру его входа в Арфлер, босиком и с молитвами и обрядами в церкви Сен-Мартен. Это не скрывало его намерения превратить город во второй Кале, изгнав большую часть населения и поощряя английских поселенцев обещанием домов и даже хартией вольностей. Но победа досталась дорогой ценой. Его армия была слишком велика, чтобы так долго находиться в одном замкнутом пространстве, и, благодаря антисанитарным условиям, была поражена дизентерией. По меньшей мере 1.330 человек пришлось отправить домой, а еще неизвестное число умерло во время осады. Среди них был и давний друг и советник Генриха Ричард Куртенэ, который умер в Арфлере 15 сентября. Генрих был настолько предан ему, что его тело было доставлено обратно в Англию для захоронения рядом с гробницей короля в Вестминстерском аббатстве. Второй близкий друг, граф Арундел, также тяжело заболел, но умер в Англии 13 октября; брат короля Томас также вернулся домой больным.

Защитные сооружения Арфлера была настолько сильно повреждены английскими бомбардировками, что Генриху пришлось оставить исключительно большой гарнизон из 1.200 человек под командованием Томаса Бофорта, графа Дорсета, чтобы у французов не было соблазна предпринять попытку отбить город. Когда по меньшей мере треть его людей уже не могла продолжать кампанию, а осень приближалась, Генрих отказался от попыток продвинуться вглубь Франции и решил отступить в английский порт Кале. Во время подготовки к этому он попытался испытать и оскорбить французов, вызвав на личный поединок дофина Людовика. Победитель в поединке должен был стать преемником Карла VI после его смерти[112]. Генрих сделал это только для того, чтобы показать, что у него есть преимущество, так как знал, что не получит никакого ответа.

Хотя кампания Генриха продемонстрировала способность англичан вторгаться во Францию и наносить ей ущерб, его завоевания не были столь масштабными и не были достигнуты так быстро, как он надеялся. Отступив сейчас, он мог ограничить финансовое бремя, что позволило бы ему легче вернуть драгоценности, розданные капитанам в качестве обеспечения жалования за второй 3-месячный период службы. Не будучи уверенным в дальнейших завоеваниях на данном этапе, он стремился минимизировать риски в надежде вернуться во Францию в более сильном положении. Отступая от Арфлера в сторону Кале, что он и сделал между 6 и 8 октября, он снизил вероятность того, что французы предпримут немедленную попытку вернуть Арфлер. Скорее, у них возникло бы искушение преследовать Генриха, пока он продвигался на север.

В этот момент он не хотел вступать в сражение с французами. Его первоначальный маршрут вблизи побережья Верхней Нормандии показывает, что он хотел как можно быстрее добраться до Кале: автор Gesta предполагал, что поход на север займет 8 дней после того, как армия выйдет из Арфлера[113]. Но, прибыв к устью Соммы, Генрих узнал, что французы собрали большую армию на северном берегу реки, тем самым преградив ему путь в Кале. Зная, насколько уязвимой будет его армия, если ее перехватят во время или сразу после переправы через широкую реку, поскольку ее нелегко будет привести в боевое состояние, Генрих двинулся на восток вдоль южного берега Соммы в поисках более безопасной переправы. В Gesta его переправа через реку 19 октября на расстоянии более 60 миль вглубь страны изображается как крупное военное достижение, которое, вероятно, позволит Генриху избежать столкновения: "Мы твердо надеялись, что вражеская армия… не будет склонна следовать за нами для сражения"[114]. Переправа вынудила французов перехватить его до того, как он достигнет Кале. Так, 20 октября французские командиры, уже собравшие свои силы в Перонне, послали к Генриху герольдов, чтобы сообщить ему, что они вступят с ним в сражение до того, как он достигнет города. Возможно, что в этот момент они выбрали местом сражения Обиньи, но поскольку Генрих намеренно двинулся в другом направлении, все еще пытаясь избежать сражения, французы в итоге перехватили его недалеко от Азенкура (современная деревня Azincourt), в 34-х милях к югу от Кале.

На первый взгляд, преимущества в битве были на стороне французов. Армия Генриха сократилась до 8.500 человек, в ней преобладали лучники, более 80% от общей численности, которые не были полностью защищены доспехами и поэтому были уязвимы перед лицом кавалерийской атаки. Часть французской армии следила за походом Генриха, еще до того, как он перешел Сомму, и он предвидел, что ему придется вступить в бой. В Корби 17 октября он приказал своим лучникам заготовить колья длиной в шесть футов и заострить их с каждого конца, чтобы воткнуть их в землю перед собой для защиты от ожидаемой атаки французской кавалерии. Мы должны предположить, что он или другие в его армии слышали об эффективности кольев в битве при Никополе в 1396 году для защиты османских войск и тем самым способствовали их победе над союзными силами крестоносцев. На протяжении всего похода он также контролировал соблюдение строгой дисциплины в своих войсках, даже заставлял солдат, нашедших вино в одном из замков по пути, опустошать наполненные бутылки.

Руководство Генриха во многом способствовало поддержанию духа англичан. Это было особенно ценно, когда 24 октября англичане прибыли к Азенкуру и увидели, что путь им преграждает большое французское войско. Он ожидал, что в этот день будет дано сражение. Собрав свои войска, он "очень спокойно и совершенно не обращая внимания на опасность, ободрил свою армию"[115]. На самом деле французы решили не вступать в бой. Задержка устраивала их, так как она усилила бы беспокойство англичан и позволила бы прибыть их опоздавшим подкреплениям. Как выяснилось, не все прибыли вовремя, чтобы сражаться. Например, герцог Бретани 25 октября все еще находился в Амьене, а герцог Брабантский хотя и прибыл к Азенкуру, но только после того, как основная часть сражения была уже закончена.

У французов была не такая большая армия, как они надеялись. Точно узнать, сколько их было, проблематично, но численность не могла быть столь высокой, как часто смехотворно завышенные цифры, приведенные в хрониках. Во Франции был введен чрезвычайный налог на содержание 6.000 воинов-латников и 3.000 gens de trait (арбалетчиков, а также лучников с большими луками), и мы можем добавить других, собранных semonce des nobles (призыв к дворянам и тем, кто "привык участвовать в войнах", чтобы они несли службу, хотя обычно все еще ожидая жалования), из Нормандии и Пикардии (согласно спискам погибших в хрониках, большинство убитых были из этих областей), а также войска с северо-восточных границ. Общее число около 12.000 человек не является нереальным, и все же оно значительно больше, чем 8.500 или около того в армии Генриха. Но если англичанам помог тот факт, что они уже более двух месяцев находились вместе под началом короля, который превратился в сильного и харизматичного лидера, и у них было время выработать тактику, то французская армия собиралась с бору по сосенке. Было решено, что Карл VI и дофин не будут участвовать в сражении (знак того, что французы продолжали беспокоиться о потенциальной силе Генриха). Поэтому главным командиром стал Карл, герцог Орлеанский, человек с небольшим военным опытом, который в последнюю минуту был введен в существующий план сражения, разработанный для битвы ближе к Сомме. Первоначально герцогам Бургундскому и Орлеанскому было приказано держаться подальше от сражения, поскольку французская корона помнила о давней распре между ними.

Утром 25 октября обе стороны подтянули свои силы. Французы выставили в авангарде значительную часть своей армии, возможно, до 5.000 латников, намереваясь своей численностью опрокинуть немногочисленных английских коллег (численность которых не превышала 1.500 человек) и захватить короля. У французов был, по крайней мере, еще один большой отряд латников, но нет уверенности, что у них был третий отряд в тылу. Они неохотно задействовали своих арбалетчиков и лучников, возможно, потому, что считали их слишком малочисленными по сравнению с английскими и, следовательно, уязвимыми перед мощью английских обстрелов. Арбалетчикам требовалось время на перезарядку своего оружия, а стрелок в это время был незащищен. Французы решили, что кавалерия с каждого фланга должна была атаковать английских лучников, чтобы выбить их из боя. В принципе, это был разумный ход, но он не сработал так, как планировалось. Во-первых, похоже, что многие очень неохотно присоединялись к кавалерии, поскольку они предпочитали сражаться в авангарде, где можно было заполучить более ценных пленников. Поэтому силы кавалерийских отрядов были недостаточно велики, чтобы быть эффективными. Возможно также, что французы, которые были направлены в кавалерийскую атаку против лучников, осознавали губительное воздействие стрел на лошадей, которые обычно не были хорошо бронированы, и предпочли не присоединяться к атаке против лучников. Во-вторых, поскольку Генрих защитил своих лучников кольями, это затруднило атаку французов. Повергнутые в смятение, всадники повернули, чтобы отступить, но столкнулись со следующими за ними рядами и с авангардом пеших французских латников.

Успех Генриха был обусловлен в первую очередь тем, что он грамотно расставил лучников. Имея в своем распоряжении такое большое количество лучников, он разместил их как на флангах, так и впереди трех баталий (отрядов) своих пехотинцев. Защищенные кольями, они были в состоянии поддерживать настоящий шквальный обстрел, расстроив атаку французской конницы и затруднив движение пешего авангарда. Шквал стрел создал тяжелую ситуацию, в которой у французов не было иного выбора, кроме как пытаться продолжать движение. Возник естественный эффект воронки: наступающие пехотинцы оказались так тесно сгрудившимися, что не могли даже поднять оружие. Люди падали, и на них падали другие. Судя по всему, земля, по которой пришлось продвигаться французам, представляла собой поле грязи из-за прошедшего ночью дождя, сделавшего недавно перепаханное поле труднопроходимым. Многие погибли от удушья или утонули в грязи, так и не дойдя до английских позиций, чтобы вступить в бой.

Генрих был проницателен в своем построении войск, что, несомненно, было результатом разведки накануне битвы. Возглавляя меньшую армию, он занял оборонительную позицию, даже если ему пришлось сделать первоначальный шаг вперед на новую позицию, чтобы спровоцировать французов на атаку (еще один признак того, что они все еще надеялись на прибытие подкреплений). Он командовал центральной баталией. Все рассказы подчеркивают его личную доблесть: его брат Хамфри во время боя был повержен на землю, но король стоял над ним, чтобы защитить его, пока его не отвели в безопасное место. Генрих полностью участвовал в сражении, подавая пример своим войскам. Его дядя Эдуард, герцог Йоркский, командовал авангардом, первой английской баталией, которая приняла на себя основную тяжесть французской атаки; герцог при этом пал в бою. Арьергард находился под командованием Томаса, лорда Камойса, который был женат на представительнице королевской семьи, и который, будучи опытным 65-летним воином, смог удержать строй и дисциплину своих войск в ожидании атаки.

Замедлив движение, французские латники стали легкой мишенью для англичан. Даже лучники, несмотря на отсутствие у них оружия, могли подобраться к сгрудившимся французам и использовать все, что попадалось под руку — молоты, топоры и кинжалы — для того, чтобы расправиться с людьми, которые при других обстоятельствах были бы слишком хорошо вооружены, чтобы они могли бросить им вызов. Как следствие, другие французские баталии, видя, что происходит, просто покинули поле боя. В этом контексте численность французской армии была несущественна, поскольку далеко не все приняли участие в битве. Генрих посчитал битву выигранной и разрешил своим людям искать пленных среди куч французов. Прошло достаточно времени, чтобы пленные были собраны и отведены в тыл. Но в какой-то момент — мы не знаем точно, через сколько времени — раздался крик, что французы собираются предпринять новую атаку. Вероятно, это было запоздалое прибытие герцога Брабантского. Генрих понял, что его армия не в состоянии вновь собраться для боя. Люди уже сняли шлемы и перчатки и находились не в строю. Поэтому он приказал перебить пленных. По воспоминаниям Жильбера де Ланнуа, который в 1415 году был камергером Филиппа, сына герцога Иоанна Бургундского:

Каким бы бессердечным ни казался этот поступок (по другим источникам, пленных убивали и оружием), Генрих был поставлен в уязвимое положение. Чтобы защитить своих людей, он должен был действовать быстро и решительно. Ни один современный источник не критикует его решение убить пленных. Все источники, кроме одного, связывают его решение с реальной опасностью новой атаки французов. (Исключением является ссылка летописца Пьера Фенина на нападение на английский обоз, событие, которое, безусловно, имело место, но на начальной стадии сражения, что привело к потере, помимо прочего, некоторых личных вещей самого короля). Было полностью признано, что ни один полководец не может подвергать опасности свою собственную армию: французских и кастильских пленных португальские командиры приказали убить во время битвы при Альжубарроте в 1385 году, когда посчитали, что новая атака неизбежна. Генрих также не мог допустить, чтобы у него отняли уже одержанную победу. Это также объясняет, почему он быстро покинул поле битвы на следующий день и сохранял оборонительную тактику на марше к Кале, которого он достиг 29 октября.

Для многих сегодня битва при Азенкуре является главным достижением Генриха. Однако вряд ли это была решающая победа, как при Пуатье (1356), в которой был захвачен король Франции, что потребовало от французов переговоров о его освобождении и договора, по которому Эдуард III получил значительные территории во Франции. Ни Карл VI, ни дофин не присутствовали при Азенкуре, а пленные не были настолько политически важны, чтобы заставить французов сесть за стол переговоров. В этом отношении Азенкур напоминал Креси. Как и в случае с Креси, потери с английской стороны были очень низкими, а с французской — высокими, из-за чего французы не хотели больше встречаться с англичанами на поле боя. Однако, в отличие от Креси, при Азенкуре было большое количество пленных французов — даже после их убийства — что давало потенциальную прибыль как короне, так и ее солдатам. Известно по меньшей мере о 320 пленных, а число погибших, по достоверным данным, составляет около 500 человек. Это контрастирует с оценкой числа английских погибших, которое в некоторых источниках составляет менее 30 человек, но, вероятно, превышает 100. Несмотря на это, о масштабах победы говорит асимметричное воздействие битвы на армии. Победа Генриха искупила то, что в противном случае могло бы стать провальной кампанией для англичан. Сражения были относительно редкими, а сражения такого масштаба с участием коронованной особы — еще более редкими. Но политическое преимущество Генриха в Англии было огромным, и, возможно, это самое большое влияние битвы. Победа закрепила его положение раз и навсегда, и он сделал многое, чтобы использовать ее для укрепления своей королевской власти.

Возможно, вначале он подумывал о продолжении кампании. Именно такое впечатление он хотел произвести на парламент, который открылся 4 ноября 1415 года, пока он все еще находился во Франции. Во вступительной речи канцлер сообщил об успехах при Арфлере и Азенкуре — "слава Богу, с величайшей честью и выгодой, которую когда-либо имело королевство за столь короткое время" — но предупредил, что без дальнейшей финансовой помощи эта "благоприятная, почетная и выгодная экспедиция" не может продолжаться. Лордам и общинам было предложено рассмотреть, "как можно было бы выделить средства на эти цели… такие, которые подойдут для завершения и продолжения экспедиции"[117]. Действительно ли Генрих рассматривал возможность продления кампании, возможно, с нападением на удерживаемую бургундцами крепость Ардр на границе области Кале, кажется маловероятным: если так, то, похоже, его отговорили главные капитаны. Более вероятно, что король беспокоился о своих финансовых ресурсах в целом, и считал, что парламент с большей вероятностью проголосует за очередной налог, если будет уверен, что он хочет продолжать войну. Так и вышло: после того, как выплата светской субсидии, запланированная на февраль 1416 года, была перенесена на декабрь 1415 года, новая субсидия была предоставлена на ноябрь 1416 года, а король получил в свое распоряжение пожизненную торговую пошлину, он объявил кампанию завершенной и привел свою армию домой. Парламент закрылся 13 ноября. Через три дня Генрих высадился в Англии.

23 ноября он с триумфом въехал в Лондон, а горожане организовали и оплатили серию театральных постановок в его честь, а также в их честь, чтобы подчеркнуть статус города и свой собственный престиж. В конце Лондонского моста статуи великанов Гога и Магога, традиционные стражи города, были одеты во все свое великолепие, "стремясь увидеть с нетерпением ожидаемое лицо своего господина и приветствовать его обильными похвалами"[118]. По дороге короля встречали хоры и геральдические представления. Башня водопровода в Корнхилле была покрыта малиновой тканью и украшена королевским гербом, а также гербами Святого Георгия, Святого Эдуарда Исповедника и Святого Эдмунда. Когда король проезжал мимо нее, "компания пророков" с белыми волосами, золотыми копнами и тюрбанами выпустила "в качестве жертвы Богу за победу" воробьев и других мелких птиц. "Некоторые опустились на грудь короля, некоторые сели ему на плечи, а некоторые кружились в извилистом полете", в то время как пророки скандировали "воспойте Господу новую песнь, Аллилуйя"[119]. У креста в Чипсайде хор прекрасных юных дев, одетых в белое, "пел "Приветствуем Генриха, пятнадцатилетнего, короля Энглона и Фраунса", как будто для нового Давида, возвращающегося после убийства Голиафа, которого уместно было бы представить надменным французом"[120]. Однако это не был триумф в римском стиле. Короля сопровождала не вся армия, а лишь небольшая свита, и только шесть самых важных пленников были представлены на параде. Зрители были поражены скромным поведением короля, которое подчеркивало его постоянный акцент на божественной природе его победы. Шествие завершилось религиозной церемонией в Вестминстерском аббатстве.

Все упоминания об Азенкуре после этого события сознательно связывались с Божьей поддержкой короля. Идея победы, дарованной Богом, была не нова, но Генрих поднял ее на новую высоту как часть своего видения королевской власти. Она также разжигалась его советниками — по крайней мере, один из них, несмотря на самозабвенную проекцию смирения короля, беспокоился, что победа пойдет королю впрок:

Автором этих слов, вполне вероятно, был дядя и канцлер Генриха, Генрих Бофорт: если это так, то, возможно, они были написаны с учетом прошлого поведения Генриха как принца, а также как короля.

Но если эти слова подразумевали, что Азенкур обеспечил решающее преимущество в англо-французской политике, то это оказалось не так. Действительно, вместо того, чтобы ответить на сокрушительное поражение дипломатическими усилиями по достижению договоренностей, французы стремились как можно быстрее нанести ответный удар, пытаясь вернуть Арфлер. Английское завоевание было очень трудно удержать, особенно в плане снабжения гарнизона продовольствием; действительно, все более отчаянные вылазки из города в марте 1416 года закончились почти катастрофой, с потерей как людей, так и лошадей. К началу апреля французы установили морскую блокаду города и разместили гарнизоны на суше. Граф Дорсет, который был назначен капитаном Арфлера после его сдачи, к середине месяца был на пределе сил. Он несколько раз писал в королевский совет с просьбой о предоставлении продовольствия, артиллерии и других припасов, "но, — отмечал он в резкой депеше, — ничего не было предоставлено", что "крайне разочаровало меня и верных подданных короля… если мясо не будет прислано как можно скорее, нам придется вернуться в Уитсун" (7 июня)[122].

С конца января того года Генрих разрабатывал планы очередной экспедиции во Францию[123]. Но хотя парламент, заседавший в марте и апреле 1416 года, согласился перенести на июнь субсидию, которую должны были выплатить в ноябре, проблема Арфлера заставила Генриха перейти к обороне. В конце мая и начале июня для спасения Арфлера была собрана армия в 7.500 человек, в соотношение один латник к двум лучникам, в отличие от одного к трем, предпочтительного для сухопутных кампаний, что отражало намерение использовать ее на море, где не требовалось большого количества лучников.

Но хотя Генрих переехал в Саутгемптон в начале июля, он не участвовал в последовавшей за этим морской кампании, которой командовал его брат Джон, герцог Бедфордский. Двумя месяцами ранее Генрих принял Сигизмунда Люксембургского, короля Германии, которого англичане уже называли императором, прибывшего в Англию с намерением выступить посредником в установлении мира между Англией и Францией ради решения на Констанцском соборе вопроса о папском расколе. Визит Сигизмунда стал дипломатическим переворотом для Генриха — европейские правители редко решались пересечь Ла-Манш — и он ответил добром на добро, щедро потратив средства на развлечения своего императорского гостя и 24 мая наградил его орденом Подвязки. По всей видимости, именно Сигизмунд убедил Генриха, что "королю слишком опасно для него и потенциально вредно для общего блага лично рисковать морскими опасностями"[124].

В конце мая к Сигизмунду в Англии присоединился Вильгельм, граф Голландии, Зеландии и Эно, с идеей, что оба они должны попытаться посредничать в урегулировании конфликта между Англией и Францией. Но их решение — передать Арфлер в руки императора — не устроило ни Генриха (который добавил его к завоеваниям Эдуарда III, по договору в Бретиньи 1360 года, как необходимое условие мира), ни французов, которые предполагали, что вскоре они отобьют город. Смирившись с неудачей, Сигизмунд был готов заключить вечный союз с Генрихом, который был скреплен в Кентербери 15 августа — в тот самый день, когда, по воле случая, флот под командованием его брата Джона, герцога Бедфорда, разгромил французов в битве на Сене и спас для англичан Арфлер.

Кентерберийский договор признавал права Генриха против французов и теоретически предлагал имперскую поддержку в их осуществлении — хотя, как выяснилось позже, император никогда не предоставит Генриху военной помощи. Но договор был важен просто своим подписанием. Это было доказательством того, что Генрих, основываясь на своих претензиях к французам, теперь рассматривался как серьезный игрок в Европе. Не менее важной была и встреча между Генрихом и шурином Вильгельма, Иоанном Бесстрашным, герцогом Бургундским, которая должна была состояться в октябре следующего года в Кале при посредничестве графа Вильгельма.

Что обе стороны надеялись получить от этой встречи, и что именно на ней произошло, остается окутанным тайной. Согласно одному недатированному английскому дипломатическому источнику, герцог Иоанн был склонен поддержать притязания Генриха на французскую корону; другой источник, однако, сообщает, что, когда Генрих предложил ему долю в будущих французских завоеваниях, герцог отказался[125]. Маловероятно, что между Генрихом и герцогом Иоанном было достигнуто какое-либо взаимопонимание. Более того, власть бургундцев во Франции в этот момент была неопределенной, поскольку герцог не играл формальной роли в правительстве и не контролировал короля. На самом деле, согласие герцога на встречу с английским королем преследовало цель просто напомнить своим внутренним врагам во Франции, партии арманьяков, что он может устроить им неприятности, если сочтет нужным.

Осенью того же года стало очевидно, что Генрих намерен начать новую сухопутную кампанию во Франции, с бургундской помощью или без нее. Хотя его победы облегчили завоевание поддержки на родине, она отнюдь не была гарантирована: Генриху все еще приходилось заниматься политикой убеждения. На заседании парламента, которое началось в Вестминстере 19 октября 1416 года, во вступительной речи канцлера Генри Бофорта подчеркивались не только военные успехи короля во Франции в 1415 году, но и его усилия на Лестерском парламенте 1414 года, направленные на соблюдение законов в королевстве. Речь включала призыв "давайте вести войны, чтобы у нас был мир, ибо конец войны — мир"[126]. Война, таким образом, представляла твердую королевскую волю к достижению "справедливости" дома и за границей. В этом Бофорт отразил то, каким Генрих хотел представить себя: справедливым и миролюбивым королем. Стремясь к войне, он в равной степени хотел, чтобы его видели не проливающим христианскую кровь. В данном случае война изображалась не как самоцель, а как способ привести — или, точнее, принудить — французов к миру. Подразумевалось, что это будет долгая кампания, но уверенность в положительном исходе подкреплялась библейской аналогией. Был упомянут тот факт, что это был шестой парламент короля. Как и в случае с Творением, которое полностью завершилось на седьмой день, идеальное и скорейшее завершение было, несомненно, близко.

Общины удалось убедить, и они выделили двойную субсидию в 76.000 фунтов стерлингов, три четверти которой, по их великодушному согласию, можно было собрать к февралю 1417 года. Такое соглашение дало Генриху гораздо больше наличных денег, чем у него было для кампании 1415 года, двумя годами ранее, и позволило ему начать собирать войска, как только начали поступать деньги. Однако другое решение парламента также свидетельствует о том, что существовали некоторые сомнения относительно кредитных механизмов, которые Генрих использовал для мобилизации войск в 1415 году. Хотя было решено, что текущие налоговые поступления могут быть использованы в качестве обеспечения кредитов, король должен был пообещать, что будет усердно работать для их погашения; его братья Томас и Джон также были обязаны сделать это, если король умрет в это время.

Здесь Генрих проявил себя как искусный переговорщик, готовый идти на компромисс для достижения желаемого результата, что также видно из его усилий по решению других финансовых вопросов, оставшихся с 1415 года, касающихся использования драгоценностей для оплаты второй четверти военной службы. В договоре на кампанию 1415 года Генрих обязывался выкупить заложенные королевские драгоценности в течение 19 месяцев, то есть к январю 1417 года, до которого оставалась всего пара месяцев. Тем временем, 19 ноября 1416 года, на следующий день после окончания работы парламента, сэр Роберт Бабторп, управляющий королевским хозяйством, передал в Казначейство список тех, кто сражался при Азенкуре. Это, несомненно, отражает мнение знати о том, что прежде чем составлять контракты на новую кампанию, короне необходимо рассчитаться с еще существующими долгами: многие капитаны Генриха в итоге платили солдатам из собственного кармана.

Короля также попросили ответить на другие нерешенные вопросы. Об этих проблемах свидетельствует протокол совета за 6 марта 1417 года, в котором отмечены как вопросы, так и ответы короля. Пятый вопрос, заданный Генриху, касался того, "должны ли те, кто ведет учет людей, убитых в битве при Азенкуре, отдать им всю вторую четверть жалования или только до дня их смерти". Генрих ответил, что "им должно быть позволено то же, что и другим, ныне живущим"[127]. Другими словами, любой убитый при Азенкуре, как и оставшийся в живых, должен был считаться имеющим право на получение жалования за всю кампанию. Поэтому не было необходимости регистрировать погибших при Азенкуре в процессе учета после кампании, и именно поэтому мы имеем неполные сведения о погибших англичанах. Это был щедрый жест Генриха, который королю было полезно сделать, когда нужно было набирать новую армию, и который также помог бы воскресить в памяти людей славу победы 1415 года.

В конце парламента Томас Бофорт, который так энергично защищал Арфлер после его завоевания, был повышен в звании с графа Дорсета до герцога Эксетера: напоминание дворянам и джентри, если оно было необходимо, о потенциальных наградах за военную службу. Агрессивно антифранцузский тон также присутствовал в подтверждении парламентом союза Генриха с Сигизмундом, который, хотя и был "актом любви" со стороны императора, тем не менее, показал французов в плохом свете и побудил как англичан, так и подданных Сигизмунда взяться за оружие против них[128]. Когда страна готовилась к войне, Генрих удовлетворил ходатайство лондонских флетчеров (производителей луков и стрел) о том, чтобы изготовителям сабо больше не разрешалось использовать осину, поскольку эта древесина была необходима для изготовления стрел, но только при условии, что "флетчеры по всему королевству в будущем будут продавать свои стрелы по более умеренной и разумной цене, чем они продавали их раньше". Генрих хотел предотвратить использование производителями того, что, очевидно, должно было привести к росту спроса на вооружение, поскольку он готовился к следующей кампании во Франции[129]. Между тем, оба созыва духовенства, как в провинции Йорк, так и в Кентербери, были одинаково щедры в своих налоговых субсидиях. В результате в 1416–17 годах в казначейство поступило больше денег, чем в любой другой период между 1399 и 1485 годами.

В последующие месяцы Генрих активно использовал славную память об Азенкуре для усиления общественной поддержки предстоящей кампании. По его приказу и при поддержке архиепископа Кентерберийского Генри Чичела созыв Кентерберийского собора в декабре 1416 года согласовал широкую программу празднования 25 октября на ближайшие годы. В Кентерберийской церковной провинции молитвы в этот день должны были быть распределены между Криспином и Криспинианом, чей праздник отмечался в этот день, святым Иоанном Беверлейским (чей праздник перенесения тела в новую святыню приходился на тот же день) и другими святыми мучениками. В отличие от возведения в январе 1416 года праздника Святого Георгия в статус двойного религиозного праздника, где не было упоминания о битве, формулировка декабрьского приказа 1416 года прямо ссылалась на битву: "милостивая победа, дарованная милосердием Божьим англичанам в праздник перевода святого (святого Иоанна Беверлейского) к хвале божественного имени и чести королевства Англии"[130].

Тем временем, начиная с февраля 1417 года, Генрих занялся мобилизацией армии численностью не менее 10.000 человек, несколько меньшей, чем в 1415 году, но с аналогичным соотношением латников и лучников, а отплытие было назначено на конец июля. Генрих намеренно выбрал датой высадки 1 августа, праздник Святого Петра в цепях (St Peter ad Vincula), полагая, что как апостол Петр был освобожден ангелом из плена царя Ирода, так и Генрих освободит нормандцев от оков французского владычества. Он предпринял не просто завоевательную кампанию, но и высокоорганизованное воссоздание английского герцогства Нормандия с королем Англии в качестве герцога. В 1415 году уже были подобные намерения, но ничто не могло сравниться со всеобъемлющей программой 1417 года.

Герцогство находилось в руках французской короны более 200 лет, с тех пор как король Иоанн Безземельный потерял его в 1204 году. В 1259 году Генрих III признал его переход к королю Франции, отказавшись от титула "герцог Нормандии", который английские короли носили с 1066 года. Теперь, в 1417 году, программа Генриха подчеркивала две вещи. Первая — призыв к нормандскому сепаратизму. Несмотря на длительное пребывание под властью короля Франции, жители герцогства по-прежнему с подозрением относились к власти далекого Парижа, и Генрих стремился использовать эти настроения в своих интересах, предлагая нормандцам их права и привилегии до тех пор, пока они признают его власть.

Второй, дополнительный, аспект его нормандской политики заключался в намеренном обращении к англо-нормандскому прошлому, усиливая стремление на отделение Нормандии от Франции. Важнейшим элементом было предоставление земель в Нормандии своим солдатам и администраторам в качестве своего рода обратного нормандского завоевания. Эта политика, названная историками "ланкастерским земельным поселением", сохранялась до 1440-х годов, на протяжении всего времени владения герцогством англичанами. Генрих рассматривал ее как способ формирования чувства заинтересованности в своих военных целях: те, кому были дарованы земли, были обязаны их защищать, подобно тому, как это делали грантополучатели в Ирландии, Уэльсе и Шотландии в предыдущих поколениях. Условия грантов часто предполагали службу для обороны королевских замков, а также в королевской армии, за собственный счет грантополучателя. Таким образом, поселенцы давали королю военные ресурсы, снижая тем самым нагрузку на английские финансы. Это также давало ему значительные средства для вознаграждения и покровительства, подходящие для всех чинов армии: от дома в одном из захваченных городов для лучника до целого графства с титулом для высокородного дворянина. По сути, Генрих воссоздал в Нормандии "феодализм". Он использовал его в дополнение к королевским правам во Франции, которые он получил в силу своих притязаний на престол, особенно к сеньории дворян, используя его не только для вызова в армию местной знати, но и тех, кому он даровал земли.

Важнейшей частью программы Генриха было финансовое управление герцогством путем создания счетной палаты в Кане, его административной столице, чтобы доходы поступали к нему, а не к французскому королю в Париж. Со временем, когда завоевание будет завершено, предполагалось созвать штаты Нормандии — собрание, состоящее из представителей духовенства, дворянства и горожан, — и повысить налоги в надежде, что герцогство Генриха станет самофинансируемым. Хотя в связи с завоеванием была создана отдельная канцелярия (Нормандский судебный архив), Генрих также стремился взять под контроль существующие административные структуры герцогства, такие как бальяжи — административно-территориальные единицы, являвшиеся французским эквивалентом английских шерифов. Он назначал доверенных англичан на должности бальи, но предусмотрительно позаботился о том, чтобы чиновники низшего ранга, такие как виконты, были местными жителями, знающими местную специфику и признающими английское правление.

Чтобы реализовать эту впечатляющую политическую программу, Генриху сначала нужно было провести успешную военную кампанию. Она началась 1 августа 1417 года, когда вся его армия высадилась в устье реки Тук в Нижней Нормандии: как и в 1415 году, Генрих сначала направил свою армию для осады Кана, но, в отличие от первой кампании, он позаботился о том, чтобы сначала создать небольшие плацдармы вдоль побережья. Взятие Кана заняло всего две недели, в основном благодаря бомбардировкам и раннему осознанию горожанами того, что дальнейшее сопротивление будет им только во вред, поскольку шансов на снятие осады французской армией не было. Взяв Кан, Генрих смог двинуться прямым маршем на юг, захватывая укрепленные места по мере продвижения, тем самым разрезав Нижнюю Нормандию пополам. Такой быстрый и впечатляющий успех убедил парламент, собравшийся в середине ноября 1417 года, согласиться на еще одну двойную субсидию: удивительная щедрость, учитывая, что в предыдущем году они уже выделили аналогичную сумму. Как сказал канцлер: "Великие заслуги и выдающиеся добродетели короля означали, что он полностью заслужил такие великолепные почести"[131].

К 24 ноября — более того, вероятно, что с момента высадки — Генрих стал называть себя герцогом Нормандии, а также королем Франции. Его в целом примирительная политика по отношению к завоеванному народу, подкрепленная строгой дисциплиной в войсках, была направлена на поощрение местной лояльности. Только там, где Генрих встречал сопротивление, он действовал жестко. В результате только относительно небольшое число нормандских рыцарей и дворян предпочли изгнание, а не подчинение.

После падения Фалеза в начале года Генрих смог разделить свою армию под командованием своих братьев Томаса и Хамфри так, чтобы восточные и западные области можно было захватить одновременно. 30 июля 1418 года, когда Нижняя Нормандия была в его руках, он начал осаду Руана. Это была самая трудная задача кампании на сегодняшний день, поскольку, как отметил Генрих в письме в Лондон 10 августа, это было "самое примечательное место во Франции, кроме Парижа"[132]. Хорошо понимая значение города в военном и политическом отношении, Генрих был готов использовать любые средства, чтобы взять его без масштабных бомбардировок и штурмов, но при этом он рисковал дать французам время для организации контрнаступления с целью освобождения города. Решив уморить город голодом, он отказался выпустить из него даже женщин и детей.

Осада Руана продолжалась 6 месяцев, и когда в январе 1419 года он, наконец, сдался — ожидаемая французская подмога была сорвана из-за новой вспышки междоусобной борьбы — это был самый большой город, который когда-либо был взят в осаду за все время Столетней войны. Генрих появился в одеянии герцога Нормандии в нормандской столице, где он в этом обличье издал различные указы собранию нормандских рыцарей и горожан, а также назначил высокий коллективный выкуп за город.

После сдачи Руана остальная часть Верхней Нормандии пала без особого сопротивления. За исключением острова Мон-Сен-Мишель, который так и не достался англичанам, Генрих стал хозяином всего герцогства, способным осуществить все элементы своей нормандской программы. Его кампания 1417–19 гг. была замечательной и свидетельствовала о его постоянно растущих способностях как полководца, так и правителя. Нормандия всегда будет иметь для Генриха особое значение: когда он заключил окончательный договор с французами в Труа, в мае 1420 года, он сохранил герцогство за собой до тех пор, пока не унаследует французскую корону. О том, что он добился большого успеха в завоевании сердец и умов нормандцев, свидетельствуют также излияние скорби по поводу его смерти и преданность, которую они проявили к его преемникам. Ключевую роль в этом сыграла строгая военная дисциплина, которую он ввел в армии, особенно в регулировании отношений между солдатами и гражданским населением и создании механизмов для подачи жалоб местными жителями.

Существуют убедительные свидетельства того, что летом 1419 года Генрих был готов к дипломатическому соглашению, которое дало бы ему Нормандию как полностью суверенное владение, без обязательства приносить за него оммаж французской короне. Летом того же года его успехи вызвали желание вступить в переговоры со стороны обеих французских партий — бургундцев и арманьяков. Перед лицом наступления Генриха французы сохраняли единство до лета 1418 года, когда бургундский герцог Иоанн Бесстрашный захватил Париж, а также короля и королеву, вынудив тогдашнего дофина Карла бежать на юг — разделение, которое способствовало тому, что французы не смогли вмешаться и спасти Руан. Теперь Генрих стремился к переговорам с обеими сторонами — королевским правительством, контролируемым бургундцами, и арманьякской оппозицией, возглавляемой дофином, — поскольку видел в этом средство сохранить их разделение и собственную власть. Больше всего его волновало их примирение: единая Франция оставалась бы грозным врагом.

Сначала состоялись переговоры с дофином в Алансоне в октябре 1418 года. Генрих, как и всегда, выдвинул высокие требования, добавив Нормандию, Турень и Мэн к землям, оговоренным в договоре в Бретиньи, и даже включив Фландрию в качестве награды за союз против Бургундии[133]. Дофин был готов отдать ему Нормандию, что, по мнению Генриха, было пустым жестом, поскольку Бог уже передал ее в его руки. Тем не менее, он был готов рассмотреть вопрос о длительном перемирии, во время которого он отказывался от титула короля Франции в обмен на большую плату.

В следующем месяце в Пон-де-л'Арк состоялись переговоры с королевским правительством, контролируемым бургундцами. Генрих потребовал выполнения условий договора в Бретиньи плюс Нормандию под полным суверенитетом, а также приданое в 1.000.000 экю за брак с дочерью Карла VI Екатериной, руки которой он просил четыре года назад. Тогда он получил отказ. Теперь ситуация была совсем иной. Генрих, полностью осознавая свою сильную военную позицию, просто играл со своим врагом. Продолжающееся психическое расстройство Карла VI не позволяло понять, обладает ли кто-либо во французском лагере полномочиями для ведения переговоров о заключении соглашения. По словам хрониста Жана Ле Февра, французы "не могли договориться с Генрихом, дофин еще не король, а герцог Бургундский не обладает королевским наследством "[134].

Пока переговоры зашли в тупик, в течение весны 1419 года Генрих укреплял свои позиции в Нормандии, завоевывая места на ее северной границе, что обеспечивало буферную зону (называемую англичанами pays de conquête) против Парижа. Когда в конце мая, начале июня он снова встретился с контролируемым бургундцами правительством в Мёлане, они были готовы предложить условия по договору в Бретиньи плюс Нормандию и его требования по приданому. Важно отметить, что 18-летняя принцесса Екатерина была привезена в Мёлан, где Генрих увидел ее в первый раз. Даже без внесения романтического элемента в целомудренное военное существование Генриха было ясно, что король стремился жениться, и жениться только на Екатерине: действительно, это было наиболее последовательным элементом во всех его переговорах, начиная с 1413 года. Кроме того, на этой встрече он впервые непосредственно встретился с Карлом VI и его супругой королевой Изабеллой Баварской, это было первое свидание двух королей со времен свадьбы Ричарда II с сестрой Екатерины Изабеллой около Кале почти за четверть века до этого.

Переговоры в Мёлане хорошо документированы, вплоть до подробного описания того, как было выбрано специальное место, разграниченное деревянными частоколами, и разделенное двумя траншеями на три части[135]. Французы должны были расположиться в ближайшей к Мёлану зоне, а англичане — в самой отдаленной; средняя часть должна была стать нейтральной зоной, где встречались участники переговоров. Кроме того, французы построили вокруг средней части прочный забор, достаточно высокий, чтобы защититься от английских стрел, если ситуация выйдет из-под контроля. В эту среднюю часть можно было попасть только через три огороженных прохода, а с каждой стороны находились две отдельные палатки, по одной для каждого монарха и его советников. Ровно в 36 футах от каждого шатра, в пределах еще одного частокола, находился павильон для проведения переговоров.

Такие тщательно продуманные приготовления, а также присутствие двух королей подчеркивают серьезность намерений обеих сторон. То, что Екатерина тоже была там, указывает на то, что обручение было ожидаемым результатом. Тот факт, что переговоры касались подробных вопросов, включая восстановление земель и привилегий в Нормандии для тех, кто поддерживал бургундский режим, также говорит о том, что урегулирование было не за горами. В письме, отправленном домой одним англичанином 14 июля, сообщалось, что Генрих надеялся, что французы выполнят свое обещание, согласно которому он и его наследники получат "все, что содержалось в Великом мире [Бретиньи]… герцогство Нормандии и все, что король получил на французской земле, чтобы держать все это только от Бога и ни от кого из людей". Но затем, продолжает автор, как раз в тот момент, когда переговоры были на грани завершения и составления договоров, они уперлись в стену. Внезапно уступчивое поведение французов сменилось уклончивостью. По словам английского автора, "французская сторона пришла с различными требованиями и вопросами". Как и предполагалось, они вызвали задержки, и атмосфера, соответственно, ухудшилась: "теперь в настоящее время неизвестно, будет ли у нас война или мир".

Как далее рассказывал автор письма своему адресату в Англии, Иоанн Бесстрашный и дофин тем временем проводили свои собственные переговоры в Париже. Герцог, присутствовавший некоторое время в Мёлане, вел двойную игру, и, как объяснил автор письма, "они находились подолгу [вместе] в покое и согласии". Их соглашение было провозглашено в Париже 11 июля, в нем содержалось обещание действовать вместе, чтобы изгнать англичан, и приказ, чтобы никто впредь не ссорился из-за названия бургундца или арманьяка[136]. Это был именно то чего, Генрих опасался.

Несмотря на силу Генриха, как отмечал автор письма, вновь объединившиеся французы были больше заинтересованы в войне, чем в урегулировании путем переговоров. В сложившейся ситуации Генрих без колебаний двинулся на Париж.

Взяв города Понтуаз и Жизор, он оказался на подступах к Парижу к середине августа, когда его брат Томас, по приказу Генриха, подъехал верхом к воротам Парижа — театральный жест, призванный оказать давление на французов с целью возобновления переговоров. Сомнительно, что Генрих мог реально захватить столицу Франции. Осада Руана заняла у него шесть месяцев, и теперь у него было значительно меньше войск, поскольку по пути к Парижу он оставлял гарнизоны для охраны своих недавних завоеваний. Кроме того, если во время осады Руана французы были разобщены, то теперь они объединились.

Но не успел Генрих принять решение об осаде Парижа, как французы вновь раскололись, причем так, что английский король добился во Франции большего успеха, чем он мог себе представить. 10 сентября 1419 года герцог Иоанн и дофин должны были встретиться на мосту через Сену в городе Монтеро, к востоку от Парижа, для дальнейшего обсуждения сотрудничества. Когда герцог прибыл на встречу на мосту, один из приспешников дофина ударил его топором по голове, от чего он мгновенно скончался. Конфликт между партиями перерос в вендетту, герцог Иоанн был убит в отместку за убийство Людовика, герцога Орлеанского, 12 лет назад. Был ли дофин лично причастен к этому, остается неясным. Ему было всего 16 лет, и он, предположительно, легко поддавался влиянию тех, кто ранее состоял на службе у герцогов Орлеанских и кто совершил убийство герцога Иоанна в Монтеро. Несмотря на попытку примирения перед лицом английской угрозы, "две партии были так далеки друг от друга, как никогда ранее"[137]. Не без причины картезианский монах, почти ровно век спустя, показал Франциску I, королю Франции, череп Иоанна Бесстрашного, заметив: "Это отверстие, через которое англичане вошли во Францию"[138]. Это отверстие фактически сделало Генриха V правителем Франции.