Казнь. Генрих VIII

Глава седьмая Неудача

Генрих остался один. Ему предстояло заняться делами. На столе были приготовлены донесения послов и шпионов, бумаги, важные и неважные, которые он должен был просмотреть. Он взял одну, повернул её несколько к свету и поднял на уровень глаз. Это было письмо из Мадрида. Его посол сообщал придворные сплетни. Отношения с Испанией были накалены, грозили войной, да она уже и велась исподтишка в океане, а этот бездельник видел лишь то, чтобы было неинтересно ему, что у первого министра сменилась любовница и что министр финансов истощает казну. Он с досадой бросил письмо. Пора в отставку этого дурака. Надо подумать, кем его заменить. Трудный, почти неразрешимый вопрос. Слишком немного умных людей. К тому же с умными иметь дело едва ли не хлопотней, чем с дураками.

Главное, на душе у него было нехорошо. Воспоминания не оставляли, язвили его. От них было некуда деться. Ему необходимо было понять, что ждет его в будущем, а его память всякий раз тревожила прошлым. Прошлого не было, но от него невозможно было уйти.

Он поднялся, потянулся, расправив плечи, прошелся, тяжело ступая, по кабинету. Встал у окна. На лужайке, залитой солнцем, солдаты конвоя бились мечами. Бились лениво. Переговаривались. Над чем-то смеялись. Офицер стоял в стороне и молчал. Он мог бы подумать, что это неповиновение, даже измена, но знал хорошо, что они просто бездельники, что одни и те же упражнения изо дня в день перед вторым завтраком и после обеда им давным-давно надоели, несмотря на приказ. Надо было вызвать дежурного и приказать прикрикнуть на них, но ему не хотелось вызывать и приказывать.

Тогда он решил отомстить несносному Карлу. Фландрия была его самой богатой провинцией. Он задумал её разорить и закрыл английские порты. Ни один товар из Фландрии не мог проникнуть в Англию законным путем, а во Фландрию не мог попасть ни один английский товар. Ему представлялось, что это верное средство, что Фландрии будет нанесен громадный урон и что Карл запросит пощады. Вот когда он посмеется над ним.

Громадный урон нанесен был английской торговле. Заволновались финансисты и торговые люди. Пришли в смятение депутаты парламента. Таможенные сборы упали. Казна истощалась с такой быстротой, что сердце замирало от ужаса. В парламенте грозили приостановить акцизы и подати. Того гляди, не чертов Карл, а он сам мог бы быть разорен.

Он был растерян. Ведь он был король и не мог отступить, но он должен был отступить. Этого он себе позволить не мог. Слава Господу, представители нации не решились пойти на разрыв. Для переговоров они избрали Томаса Мора. Он не видел его несколько лет. Пришлось наводить справки, прежде чем встретиться с ним. Оказалось, что Томас сделался незаменимым советником мэра Лондона и шерифа по вопросам законодательства. Знания юриста, деловитость и добросовестность, ораторские способности и безупречность нравственной жизни сделали его популярным в самых широких кругах, прежде всего среди финансистов и торговых людей, чьи интересы он защищал. Его избрали в парламент, и его уважали за пылкий и непреклонный характер, за обширную образованность, человеколюбие и мудрость философа. Своими трудами он заработал солидное состояние, которое прибавил к наследству отца. У него был большой дом и большая семья.

Он увидел невысокого стройного человека в строгом костюме. Ему можно было дать не более двадцати пяти, хотя он был старше лет на десять или двенадцать. Он растерялся:

– Давно не виделись, Томас.

Мор поклонился:

– Очень давно.

Он не знал, с чего начать разговор:

– Говорят, ты стал миротворцем.

Мор нисколько не был смущен:

– Как вы стали воином.

Он неловко спросил:

– Чем ты теперь занимаешься?

Мор ответил спокойно и просто:

– Я адвокат.

Он оживился:

– И больше не занимаешься изящной словесностью?

Мор улыбнулся широкой доброй улыбкой:

– Времени мало, но все-таки занимаюсь.

Он удивился, что это всё ещё ему интересно:

– Чем же ты занимаешься нынче?

Мор помолчал, точно подумал, стоит ли об этом теперь говорить, и всё же сказал:

– Составляю историю Ричарда Третьего.

Он был удивлен:

– Убийцы.

Мор внимательно посмотрел на него и ответил уклончиво:

– Деспота.

Разговор оживился, точно он был ещё юношей, а Томас был учителем вместе с Колетом и Маунтджоем:

– Мне в назидание?

– Нет, в научение.

– Разве ты помнишь его?

– Мне было лет семь или восемь, когда его убили в сражении, но его помнил отец и много рассказывал мне.

– Но ведь этого мало для серьезного исторического труда. Разве так работали Плутарх и Светоний?

– Вы правы, милорд. Я читаю и сравниваю хроники Холиншеда, Грэфтона, Холла и Стау. Ещё помогает француз, Филипп де Коммин. Очень советую прочитать.

– Тоже нравоучение.

– Нет, научение.

– Что же, доставь мне его.

– Непременно, милорд.

Он освободился от робости, которую испытывал в юности и о которой давно позабыл. Он вновь почувствовал себя королем и уже громко, резко сказал:

– Впрочем, всё это потом, когда-нибудь на досуге. А теперь с чем пожаловал, Томас?

Мор выпрямился и твердо ответил:

– Парламент просит, милорд, сныть ваш запрет. Многим грозит разорение. Это плохо для всех. Плохо и для вас, короля.

Он вспыхнул:

– Фландрия дает Карлу вчетверо больше доходов, чем ограбление заморских индейцев. Я её разорю и тем уничтожу его.

Мор остался спокойным и рассудительным:

– Прежде вы разорите Англию и себя.

– Боюсь, мне этого никогда не понять!

– Отчего ж. Этого нельзя не понять. В торговле с нами Фландрия не нуждается, а мы без торговли с Фландрией просто погибнем.

– Они торгуют с нами, мы торгуем с ними, а между тем Фландрия богата, тогда как Англия бедна? Как так?

– Вы правы, милорд. Торговля – источник богатства и процветания. Но мы вывозим только грубую шерсть наших овец и плохо обработанное сукно, тогда как с Фландрией торгует весь мир. Испанские корабли с серебром и золотом заморских индейцев направляются прямо в Антверпен. Из его гавани и в его гавань ежедневно выходят и входят сотни судов. В Антверпене заводят свои товарищества торговые люди из Португалии, Испании, Италии, Венеции, Австрии, даже Оттоманской империи. Каждый день по его улицам катится не менее двух тысяч повозок с товарами всех видов и самого высокого качества. В его мастерских заняты тысячи мастеровых. Между прочим, они дорабатывают наше сукно и получают сукно высшего качества, чего мы делать пока что не научились. Во Фландрии работают все. Работу и достойную плату за труд может найти даже пятилетний ребенок. Фландрия процветает, тем не менее тамошние граждане чуждаются роскоши. В большинстве своем это люди добропорядочные, трудолюбивые, набожные и скромные. Они любят учиться. Начальное образование распространяется даже между крестьянами. Благодаря благосостоянию и умению читать и писать граждане Фландрии пользуются довольно широкой свободой. Города, провинции, сословия, товарищества торговые и ремесленные имеют свои привилегии. Каждый налог вводится только после того, как его утвердят генеральные штаты, в которых имеют равное представительство дворяне, духовенство и города.

– Не может этого быть! Ты рисуешь мне рай на земле!

– Многое может быть, очень многое из того, что представляется нам невозможным, а Фландрия вовсе не рай. И там, как и везде, довольно ошибок в управлении и делах. Города и сословия слишком держатся за свои привилегии. Это ведет к эгоизму. Эгоизм разделяет людей, разделяет страну.

– Слава Господу! Не то бы я испугался.

– Ну, нам не этого надо пугаться.

– Чего же?

– Во Фландрии трудятся все, оттого она и богата. В Англии почти половина жителей не знает труда, оттого Англия и бедна.

– Не может этого быть!

– Сами судите. Фландрия не имеет аристократов, тогда как у нас громадное количество лордов, и несмотря на войны, в которых многие из них перебиты, их не становится меньше. А ведь это трутни. Они сами не трудятся. Они живут чужими трудами. Они сдают в аренду поместья и чуть не до живого мяса стригут арендаторов, от чего арендаторы не станут богаче. И это бы ещё ничего. За счет арендатора живут сотни слуг и телохранителей лорда, и если лорд разоряется или уходит из жизни, эти сотни здоровых людей остаются без крова и пищи, а делать они ничего не умеют. Тогда они голодают, живут подаянием или разбоем, отчего Англия не становится ни добропорядочней, ни богаче.

– Ты слишком впечатлителен. Их не так много, как ты говоришь.

– В самом деле, их меньше, чем нынешних и бывших солдат.

– Чем тебе не угодили солдаты? Ведь это лучшее, что у нас есть. Своей храбростью и умением они побеждают врага.

– Побеждают, но далеко не всегда, но всегда требуют громадных средств на свое содержание. Так они становятся бедствием для страны, что подтверждается опытом карфагенян, римлян, сирийцев, французов, вообще очень многих народов, может быть, кроме Фландрии, которая не держит солдат, а в минуту опасности граждане сами защищают себя.

– Фландрию защищают испанцы.

– Это верно, отчасти. Все-таки мне не представляется полезным для государства содержать толпу людей этого рода на случай войны, которой без нашего желания не может быть.

– Господи, ведь ты изучаешь историю! Всегда ли война или мир зависят от нас?

– Не всегда, но чаще всего. А нынче не война нам угрожает, а овцы.

– Какие овцы?

– Обыкновенные овцы. С виду кроткие, довольные очень немногим, они стали такими прожорливыми, что поедают людей, разоряют и опустошают поля и дома. В тех местах, где производится более тонкая, а потому более ценная шерсть, знатные лорды и даже некоторые аббаты, люди святые, не хотят ограничиться ежегодным доходом и теми процентами, которые обычно дают их имения. Они сгоняют людей с земли, ничего не оставляют для пашни, отводят всё, что можно, под пастбища, сносят дома, разрушают целые города и доходят иногда до того, что храмы превращают в свиные стойла. Вот главная язва отечества. Её лечить надо прежде всего.

– Лорды имеют на это законное право.

– В том-то и дело. Но десятки тысяч не имеют занятий, чтобы заработать хотя бы на хлеб.

– Полно, Мор, это бездельники. Как не найти им труда, было бы только желание.

– Вы запретили продавать Фландрии шерсть и сукно. Тысячи тюков шерсти и штук сукна остаются непроданными. Закрываются мастерские. Люди теряют работу. Пусть будут пастбища, но расширьте торговлю. Тюков шерсти и штук сукна будет продаваться всё больше. Откроются новые мастерские. Люди получат работу. В Англии не останется бездельников и бродяг. В своем процветании Англия сравняется с Фландрией. Может быть, даже обгонит её. Только об этом вас и просят в Сити, просят представители нации. За этим они и послали меня. Какой ответ им передать.

Он колебался. Бездельники и бродяги не занимали его: их переловят и вздернут на виселицы. Тюки шерсти и штуки сукна были непонятны, чужды ему, ведь он был король, а не пастух. Обстоятельства озадачивали его. Они изменялись с поразительной быстротой. Донесения из европейских столиц поступали одно за другим. Новый французский король жаждал захватить Милан и Неаполь и готовил новый итальянский поход. Казалось, его победа была обеспечена, когда он затеял мстить Карлу во Фландрии. Вдруг Франсуа вступил в союз с Венецией и обещал наваррскому королю отобрать у Испании южную половину Наварры. Против него тотчас был создан новый союз. В него вступили император, испанский король, тот самый Карл, и римский папа, которому очень хотелось создать из Пьяченцы и Пармы новое герцогство для своего брата. Они призвали на помощь швейцарцев. Швейцарцы заперли все альпийские перевалы. Неминуемое поражение угрожало французскому королю. А чем это могло обернуться для английского короля? Английский король имел право потребовать у победителей французскую корону себе, как достояние предков. Следовательно, ему было необходимо укреплять дружбу с папой и с Карлом, а не ссориться с ним. Запрет на торговлю надо было снимать.

Всего этого он не мог высказать Мору. Зачем? Ведь Мор осудит его. И он сделал вид, что доводы Мора убедили его, что он готов пойти навстречу торговым людям и представителям нации, и стал так отвечать, будто это размышление вслух:

– Ну что ж… Может быть… Во всяком случае, можно попробовать… Правда, королям в таких случаях нехорошо отступать, это может им повредить… Как же нам поступить?..

Понял или не понял Мор его хитрость, но спокойно сказал:

– По вашему повеленью, милорд.

Он выпрямился и уже без колебаний ответил:

– Сделаем так. Я не повелеваю, я только прошу: это дело возьми на себя, поезжай во Фландрию частным лицом и проведи переговоры от имени парламента и торговых людей. Придумайте там, как выйти из этого неловкого положения. Затем представители нации, как именуешь ты их, примут парламентский акт, а я его подпишу. Согласен?

Мор, был, конечно, согласен и немедленно выехал в Брюгге, а он с нетерпением ждал, когда союзники в пух и прах разобьют французского короля и принесут ему своей победой корону.

Однако французский король его удивил. Франсуа проложил дорогу в непроходимом ущелье, ворвался в Ломбардию и был в двух днях пути от Милана. Его армия остановилась на отдых у Мариньяно. Вокруг его лагеря простирались болота. Между ними были всего три дороги через плотины. Тринадцатого сентября швейцары ударили с фронта и к вечеру отбили у французов несколько пушек. Рукопашная схватка продолжалась в ночной темноте. Утром нападение возобновилось по всем трем направлениям. Швейцарцы теснили французов на флангах. Положение становилось критическим, когда венецианцы подоспели на помощь и одним своим кличем «Марко! Марко!» обратили нападающих в бегство. Франсуа был в Милане и назначил его правителем коннетабля Бурбона, а герцога Сфорца отправил в ссылку во Францию. Папа Лев тотчас согласился на мир и вернул Милану отторгнутые Пьяченцу и Парму. Император возвратил Верону Венеции и согласился на брак своего внука с французской дофиной, за которой Франсуа в качестве приданого давал Неаполь, так и не завоеванный им. С такой блистательной победы не начинал ещё ни один французский король.

Он был поражен. С мечтой о французской короне и на этот раз распроститься. Переговоры Мора завершились удачно. С Фландрией возобновилась торговля. От мести Карлу ничего не осталось. Он не сразу нашел, что ему делать.

Парламент и Сити встретили Мора с благодарностью. Уважение к нему возрастало. Его авторитет становился непререкаемым и начинал догонять авторитет короля. Вскоре Мор выпустил книгу, которой дал странное имя «Утопия». В следующем году она была выпущена в Лувене. Он издал её на латыни, что означало, что его трактат предназначен для очень и очень немногих. В самом деле, книгу его почти никто не читал. Казалось, в парламенте и в Сити о ней даже не знали, поскольку в деловых кругах латинским языком никто не владел. Мор сам вручил ему свою книгу, а заодно и «Мемуары» француза Коммина. Он её внимательно прочитал. Он сразу увидел, что это не существующее нигде государство было фантастической смесью монастыря и процветающей Фландрии, о которой Мор ему так усердно повествовал. Всем там, конечно, трудились от зари до зари, не знали ни собственности, ни религиозной вражды и выбирали своих королей. Он рассердился и, случайно встретив Мора на улице, придержал коня, нахмурился и строго спросил:

– Эту «Утопию» ты сочинил в назидание мне?

Мор улыбнулся своей добродушной улыбкой:

– Нет, в наученье.

С того дня он долго его не встречал, а «Мемуары» француза ему полюбились. Француз был участником или очевидцем многих недавних событий, о которых он знал понаслышке. Он действительно учился у него многим тонкостям политики и войны и часто перечитывал его любопытную книгу. Все-таки опыт научал его вернее, чем книги и Мор, ибо, по уверению древних, опыт всегда поучителен, горький опыт – вдвойне. С завистливым вниманием изучал он статьи договора, заключенного французским королем с папой Львом. Права французского духовенства были нарушены. Оно теряло независимость в судебных делах и попадало в зависимость от короля. Отныне король, а не папа, раздавал бенефиции, а папа лишь утверждал их, не имея права отвергнуть. Право раздачи увеличивало доходы французского короля, но и папа не остался внакладе, он получал доходы с бенефиций, которые оставались вакантными, а они редко опускались трехсот тысяч флоринов. Распределение церковных доходов покончило с неограниченной властью Рима во Франции. Отныне французский король столько же зависел от римского папы, сколько римский папа зависел от французского короля.

Ему хотелось того же. Но как было добиться от папы таких же уступок? Принудить папу силой оружия, как сделал французский король, Англия не имела ни физической возможности, ни солдат. Оставалось отыскать обходные пути, но какие?

Обходные пути нашлись неожиданно. При его вступлении на престол Томас Уолси был только деканом собора в Линкольне. Он был из Норвича, сын мясника, сластолюбец и чревоугодник, чрезмерно чванливый и толстый. Долго обучавшийся богословию, он ещё в качестве принца часто вел беседы с прелатами и заметил, что линкольнского декана мало занимали эти вопросы. Томас Уолси был карьеристом, энергичным, беззастенчивым, властным. Его целью была сначала кардинальская шапка, затем тиара римского папы. Ради неё он готов был на всё и больше занимался политическими интригами, чем нуждами линкольнского прихода. Ему нравилась в декане эта бесцеремонность. Он покровительствовал Уолси, время от времени беседовал с ним и с удовольствием наблюдал, как тот находил покровительство при папском дворе и стремительно делал карьеру. Вскоре после того, как Уолси сделали архиепископом йоркским, они встретились и заговорили о двусмысленном положении церкви: с одной стороны, английское духовенство было подданными английского короля, а с другой стороны, оно находилось в полном подчинении римскому папе, ни в чем не зависело от английского короля и не подлежало его юрисдикции.

Уолси тогда согласился, что такое положение ненормально и даже порочно. Он поинтересовался, каким же может быть выход из ненормального положения. Уолси решительно отвечал, что всё зависит только от папы и будь его воля, он непременно что-нибудь изменил, надо только сделаться папой. Сделать это очень легко. Сначала надо сделаться кардиналом, чтобы стать членом Священной коллегии, избирающей пап. Папы часто сменяют друг друга. Кардиналы избирают того, кто больше заплатит. Так вот, Томас Уолси готов заплатить сто тысяч флоринов, такой суммы будет достаточно, и такая сумма у него уже есть. Откуда? Уолси улыбался жирной улыбкой. Доходы архиепископа довольно значительны. Главная загвоздка лишь в том, чтобы эти доходы собрать. Миряне скупы и жадны, не любят прелатов, в особенности монахов и пренебрегают нуждами церкви. А вот доходы архиепископства йоркского собираются полностью, даже с избытком. Уолси нашел человечка, который, кажется, умеет делать деньги из воздуха. Бывший солдат, сукнодел, ростовщик. Зовут Томасом Кромвелем. Три шкуры сдерет, а ни пенса никому не простит. Помощник прямо незаменимый. Рекомендую. И отрекомендовал крепыша с толстыми ногами, широкой грудью и наглым взглядом глубоко посаженых глаз.

Ослабить власть папы. Увеличить доходы. Иметь в Риме своего человека. Хотя бы в качестве кардинала. А лучше папы. Такие люди ему были нужны. По примеру отца, у которого канцлером был кардинала, он сделал Уолси канцлером, а к нему в помощники тотчас пристроился цепкий и тоже беззастенчивый Кромвель. Томас Уолси оказался изобретательным человеком и действовал по всем направлениям. В Риме ни в чем не могли ему отказать. Вскоре папа Лев возвел его в звание кардинала-легата с правом входит на территории Англии в любой монастырь и вводить там любые нововведения по своему усмотрению. Томас Уолси никаких нововведений там не вводил, не желая раздражать кардиналов Священной коллегии, зато наложил руку на доходы монастырей, и очень скоро его резиденции в Гемптон-Корте и Уайт-Холое заблистали великолепием, какого не было даже в королевском дворце.

Преобразования последовали не в церковных, а в светских делах. Томас Уолси преобразовал королевский совет и завел при нем комитеты, которые исполняли поручения короля. Членов совета назначал лично король. Король не любил высокомерных, несговорчивых лордов и набирал своих советников из новых людей, незнатных, но преданных ему без оглядки. Им он мог отдавать повеления, не считая нужным посоветоваться с парламентом. Парламенту это не нравилось, но Томас Уолси умел договориться и с депутатами, соблазняя большими доходами, которые получит английская церковь, когда его выберут папой. Никто не успел оглянуться, как Томас Уолси объединил в своих руках церковную и светскую власть, одинаково бесцеремонно управляя монастырями, парламентом и королевским советом.

На самом деле через него король расширял и укреплял свою власть, оставаясь в тени. Он держал Уолси в руках. Назначение англичанина кардиналом-легатом было нарушением старинных статутов о посягательстве на верховную власть английского короля и палат. Он имел полное право в любой день и час отдать Уолси под суд. Уолси это было известно. Между ними возникло негласное соглашение: король не трогал его, а Уолси нигде и ни в чем не посягал на верховную власть и права короля. Человек оказался удобный, правда, чрезмерно тщеславный. Роскошь его костюма была непомерна и не подобала служителю церкви. Кардинала-легата всюду сопровождала пышная свита. Двое слуг носили перед ним сумку, в которой находилась государственная печать. Его дворцы вызывали всеобщую зависть. Его власть представлялась безмерной. Порой канцлер-кардинал его забавлял. Нельзя было без смеха глядеть, как неторопливо и важно, выставив тяжелый живот, Томас Уолси шествовал в толпе прелатов и слуг, задерживался перед каждым придворным, имевшим влияние, пространно излагал дело, которым был занят, или выслушивал просьбы и объявлял, сделав значительный вид:

– Его величество сделает это.

С полгода спустя задерживался лишь на минуту, объяснял в двух словах, нетерпеливо выслушивал и обещал:

– Мы сделаем это.

А уж потом не задерживался, выслушивал на ходу и сквозь зубы ронял:

– Я сделаю это.

Он посмеивался над человеком, который был нужен ему, и ждал, когда придет его час. Его час пришел очень скоро. Господь взял германского императора. Открылась вакансия. Европа взволновалась и забурлила. Курфюрсты должны были выбрать на своем съезде нового императора. Претендентов набиралось больше десятка. Главным был французский король. Франсуа обещал крестовый поход против турок, угрожавших Венеции, Вене и Венгрии, и три миллиона флоринов курфюрстам, которые подадут за него свои голоса. Крестовый поход вдохновлял, но не очень. Многие государи, владения которых были для турок недосягаемы, полагали, что Венеция, Вена и Венгрия должны сами себя защитить. Зато флорины производили неотразимое действие, и Франсуа рассыпал их десятками и сотнями тысяч. Его соперником выступил Карл, тоже обещал крестовый поход, о сумме флоринов молчал, но тоже рассыпал их десятками и сотнями тысячи.

Немецкие государи млели от счастья, но были растеряны. Блеск флоринов их соблазнял, но они колебались, решая, чьи предпочесть и на чью потом сторону встать. Немалое число их брало флорины и у той, и у другой стороны. Самые мудрые брали так по нескольку раз. Насытить эту прорву оказалось делом нелегким. У Франсуа и у Карла истощались флорины. Фуггеры выдавали кредиты. Эти богатейшие финансисты и ростовщики не колебались. Сначала они давали большие кредиты французскому королю, считая его более сильным и удачливым из претендентов. Потом отказали ему и перешли на сторону Карла, когда подсчитали, что Карл победит. Все ждали, как поведет себя английский король, не самый сильный, не самый богатый, но симпатичный, во-первых, потому, что был самым образованным государем Европы, а во-вторых, потому, что жил далеко, за проливом, на острове, а стало быть, станет редко появляться в Священной Римской империи и досаждать своим новым подданным.

Он верно оценил свои слабости и преимущества и ввязался в борьбу. Он в самом деле был самым бедным из них и не мог сыпать флорины десятками и сотнями тысяч. Потратиться и ему, конечно, пришлось, но главным образом он рассчитывал на римского папу. Пришла очередь канцлера-кардинала. Томас Уолси плел интриги при папском дворе. Казалось, обстоятельства благоприятствовали ему.

После битвы при Мариньяно воинственный пыл оставил папу Льва. Папа пошел победителю на большие уступки, продал двадцать кардинальских шапок, окружив себя надежными людьми и наполнив казну, и наслаждался покоем. Потомок Медичи покровительствовал художникам, рыбачил, охотился, с удовольствием смотрел комедии Макиавелли и Плавта, которые ставились для него, или развлекался иными забавами, вроде зрелища жирных монахов, которых ему на потеху молодые прелаты с хохотом подбрасывали на одеяле. Дрязги с выборами досаждали святому отцу. Он колебался, не зная, кого предпочесть, и колебания утомляли его. Приходилось рассчитывать, размышлять, когда рыба клевала или олень выскакивал под выстрел его арбалета.