Геракл

ПЕРВЫЙ ПОДВИГ Геракл убивает Немейского льва

Прекрасен и благославен мир. Прекрасна земля Греции. Но чем-то прогневали жители Немей богов. Поселился в окрестностях огромный хищник, нападая на скот и пугая жителей селения диким ревом.

Боятся люди пасти стада на лугах — стоят нетронутыми густые травы. Выйдет путник в дорогу, идет, помахивая беззаботно котомкой, — и вдруг бросится на человека желтая молния и уволочет жертву в девственные дебри Немейского леса.

Хариклия, молодая вдова бедного земледельца, что умер, простудившись после внезапно налетевшего града, слышала рассказы бывалых людей о жутком звере, поселившемся рядом. Но выбора не было: либо пропадать ей с ребенком с голоду, или направиться в город в поисках работы.

В последний раз Хариклия подвязала виноградные гроздья у родного жилища: не ей доведется собирать урожай. Окинула прощальным взглядом родную деревню и, вздохнув, подхватила своего первенца, двинувшись в путь по песчаной дороге.

Пока не скрылось селение за поворотом, вздыхала и причитала Хариклия. А затем повернула свои помыслы к сыну — последней оставшейся ей на земле радости. Первенца Хариклия любила неистовой материнской любовью, не могла наглядеться на его пухлые ручки, украшенные младенческими перевязочками. Целовала сучащие воздух ножки. Малышу исполнился только годик, а он уже сам пробовал вставать на ножки и произносить первые складные звуки, вызывая умиление матери. Даже соседки подсмеивались над ней, говоря:

Хариклия! Ты словно царевича собираешься вырастить! Побойся гнева богов, глупая женщина! Разве можно так похваляться своим ребенком?

Но Хариклия не слушалась ничьих доводов, считая, что никакой царевич не сравнится по красоте и уму с ее мальчиком.

Вот и наказали меня боги за дерзость, — думала женщина о своей несчастливой судьбе. — Буду я теперь в чьем-нибудь услужении, будет мой малыш собачонкой бежать на хозяйский свист! — Но тут же одернула себя: — Нет, вырастет мой малыш, и влюбится в него царская дочь. Жизни своей не будет мыслить без моего сына, а я еще буду выбирать, чей царь богаче, да какие земли плодороднее! — Так порешив будущее, Хариклия повеселела, спорее заторопилась по дороге, чтобы быстрей им встретилась царская дочь.

Меж тем, в мечтаниях и мыслях, Хариклия не заметила, как подошел час кормления. Женщина свернула с дороги в лесную сень.

Выбрала траву помягче и опустила расхныкавшегося ребенка. Устроилась рядом, распустив одежды: она все еще кормила мальчика грудью, гордясь, что боги даровали ей столько молока. За время пути груди набрякли благостной влагой, отяжелели. Хариклия пристроила малыша на коленях, он тотчас нащупал материнский сосок.

Ишь, вцепился, как клещ! — улыбнулась женщина, любуясь на свое сокровище.

Младенец насытился и тут же уснул, сунув в ротик указательный палец. С минуту, не отрываясь, смотрела Хариклия на дитя. Потом положила его в тень, чтобы солнце не напекло малышу голову. Развязала узелок со снедью и тут же ахнула: в спешке она позабыла бурдюк с кислым козьим молоком, что приготовила себе для питья. И, словно нарочно, тут же захотелось пить. Хариклия в растерянности огляделась. Где-то неподалеку она расслышала слабое журчание — так по камешкам струится ручеек. Ребенок по-прежнему спал. Хариклия накинула на ребенка свой платок, чтобы не досаждали насекомые. Быстро вскочила на ноги, собираясь через несколько минут вернуться — жажда мучала с непреодолимой силой.

Лес, пронизанный светом, курился легкой дымкой. Травы и цветы напоили воздух дурманящим ароматом. Хариклия тихо брела по пояс в траве: слух обманул, ручей или лесная речушка, журча по-прежнему, оказался дальше, чем женщина думала. Постепенно опушка леса, где Хариклия оставила своего ребенка, исчезла из виду. Лес сменил краски: вместо яркой зелени пришли густые темно-болотные тона сумрачной хвои. Трава, весело сверкавшая душистым горошком и фиолетовыми гроздьями вьюнка, постепенно уступила место гладкому мху, покрывавшему песчанник.

Внезапно пронзительно закричала сорока. Ее стрекот подхватили сородичи. Гомон всполошившихся птиц прошел по кронам.

Насторожившаяся Хариклия повернула обратно. Вначале она вроде бы узнавала вон то поваленное дерево и этот куст терновника, очертаниями похожий на нестриженную овечку. Но лес все больше мрачнел, сплетаясь ветвями. Солнце почти не проникало под эти дикие заросли.

Хариклия метнулась обратно, но теперь перед ней хлюпало топкое болото, обманчиво устланное изумрудным мхом: ступишь на кочку, а та, как живая, вздохнет и провалится бездонным оком. Женщина чуть не попалась, в последнее мгновение отдернув ногу. Обратно шла осторожно, ступая точно по своим следам, где уже плескалась ржавая болотная жижа. Лишь на высоком берегу перевела дыхание; сомнений не оставалось — она заблудилась. Мысли о малыше резанули сердце тревогой: проснется и будет плакать!

Хариклия попыталась определить направление по солнцу, но получалось, что следует лезть прямо в топь.

Тогда Хариклия выбрала дерево повыше и, догола раздевшись, уцепилась за ближайшую ветвь. Сноровки у нее не было никакой, но ловкость заменяло волнение. Цепляясь, как обезьяна, женщина добралась, наконец, почти до самой вершины. Тут, когда земля была далеко внизу, было светлее. Ветер качал крону, заставляя трепыхаться сердце. Хариклия всем телом прижалась к шершавому стволу, так что кора отпечаталась на коже. Под ней расстилался дремучий лес, бесконечными рядами тянувшийся, куда ни глянь.

Временами густые кроны колыхались, и тогда казалось, что по лесу гуляют зеленые волны.

— Люди! Люди! — беспомощно закричала Хариклия, вкладывая в призыв все отчаяние.

Ответом ей был чудовищный рев, вдруг громом поразивший округу. Хариклия задрожала, как осенний лист, распознав рычание голодного льва. Но куда сильнее страха были ее опасения за ребенка. Хариклия, как могла, скоро, спустилась с дерева. И, руководствуясь инстинктом обезумевшей матери, подстегиваемым продолжавшимся рычанием хищника, бросилась туда, откуда слышалось жуткое рычание зверя.

Острые камни резали ее ноги, колючие кустарники рвали колючками нежное тело — женщина ничего не замечала.

— Остановись, негодный! — вскричала Хариклия, выбежав на знакомую опушку.

Там, фыркая и хлестая себя по бедрам, взад и вперед бродил огромный зверь.

Лев обернулся на крик. Желтые злые глаза внимательно уставились на женщину. Хищник развернулся, присел на задние лапы, готовясь к прыжку. Лев прыгнув, слету передними лапами опрокидывая женщину на землю. Последнее, что увидела Хариклия, это огромный красный язык, с которого стекала слюна. Лев одной лапой разможжил женщине голову. Играючи, перевернул бездыханное тело, отбросил в кусты и медленно двинулся прочь.

Ребенка Хариклии нашли в тот же день лесорубы, привлеченные с дороги жалобным плачем. Отнесли в ближайшее селение, где жители опознали в малыше сына пропавшей еще с рассвета Хариклии. Соседи, посомневавшись, вошли в хижину. Все говорило о торопливых и поспешных сборах: разбросанные вещи, приготовленный бурдюк с молоком. Забытая посреди хижины глиняная свистулька малыша.

Саму Хариклию нашли лишь спустя несколько дней, хотя и долго сомневались, как очутилась нагая женщина в нескольких часах ходьбы от своего малыша. Обезображенное тело, вырванная из предплечья рука, следы гигантских львиных лап досказали остальную развязку.

Ужас охватил жителей. Жены не отпускали в лес мужей. Матери запирали в подпольях детей. Козы и овцы, голодные, жалобно худели в загонах: жители не рисковали выпускать скот на пастбища.

Тогда лев, привыкший к легкой добыче, сам пришел в селение. И привел за собой трех гордых львиц.

Жители в страхе забились в дома, когда на краю поселка выросли четыре золотистые фигуры.

В тот раз львы людей не тронули, удовольствовавшись тем, что, выломав деревянные перекладины, ворвались в овчарню.

Вздрагивали жители, слыша предсмертное блеяние овец — дрожали за собственную семью.

А львы, словно подстегиваемые злыми силами, перерезав одно стадо, и, даже не отведав еще дымящегося мяса, тут же крушили другую кошару, пока в деревне не осталось и захудалого козленка.

После учиненного погрома хищники, словно чувствуя свою безнаказанность, медленными прыжками покинули селение.

Прошло время. Жители оправились от потрясения. Те, что побогаче, вновь прикупили скот. В овчарнях и кошарах резвился молодняк. Тяжелая поступь самок обещала владельцам щедрый приплод.

И тогда налет хищников повторился. Теперь огромного льва-самца сопровождало уже шесть самок. Одна из них, молодая львица со светло-коричневой, почти песочной, шерстью проскочила в неплотно запертую дверь одной из хижин.

В доме был лишь один десятилетний мальчик. Он играл сам с собой в камешки, когда жуткое рычание привлекло его внимание. На пороге стояла прекрасная львица и скалилась белыми клыками.

Мальчик успел рассмотреть, что самка ожидает потомство. Львица внезапно повернулась и, не причинив ребенку зла, убежала.

С этих пор жизнь жителей превратилась в монотонный кошмар, словно жуткий сон, приходящий с нерегулярным постоянством. Некоторые хотели бросить все и переселиться. Но жаль было бросать нажитое хозяйство, возделанные пашни, и щедрые виноградники.

И тогда, не выдержав, воззвали жители Немей к царю Эврисфею:

О великий царь! Доколе нам терпеть горести и лишения? До каких пор нам трепетать за судьбы наших детей?

Эврисфей, от природы не отличавшийся храбростью, обещал найти средство защиты от Немейского льва и его диких подруг.

А сам украдкой обратился к своей покровительнице Гере:

О прекрасная богиня! Как мне не осрамиться перед народом — ведь пойди я защищать крестьян, лев, чего доброго, сожрет меня с потрохами!

Богиня была раздосадована трусостью своего любимца, но ей тут же представился случай повернуть дело так, чтобы Геракл, этот ненавистный выскочка, ни разу не обратившийся к Гере за покровительством, попался в расставленные сети.

Эврисфей разослал во все земли страны гонцов, как велела ему Гера.

Поскакали всадники, спускаясь в долины и поднимаясь на холмы. Заглядывали в царские дворцы и нищие лачуги. Но везде удивленные люди лишь отрицательно качали головой на расспросы посланцев царя Эврисфея: никто не видел ту, кого повелела отыскать Гера.

Ни с чем вернулись гонцы во дворец.

Меж тем случилось так, что два путника, застигнутые непогодой в пути, выбрали местом для ночлега заколоченный дом. Долго и безуспешно кричали они и стучали в дверь толстыми палками. Но ни звука не доносилось из полуразрушенного строения. Тогда, не спросясь, путники проникли в жилище через пролом в задней стене дома.

Печальное то было место; груды мусора и нечистот на полу, ветер гуляет сквозь щели, дожди оставили следы плесени и тлена.

Делать нечего! — обратился один к другому. — Мы все же простудимся и заболеем, если останемся на всю ночь под открытым небом!

— Останемся тут! — согласно подтвердил другой, брезгливо косясь на гнетущую обстановку.

Разбрелись путники по покоям, выбирая себе место для ночлега. Однако везде царило тоже запустение, грязь и сырость.

Крыса пробежала по надкрошенным, а когда-то разноцветным, мраморным плитам пола, волоча за собой длинный голый хвост, и исчезла в чернеющей дыре в углу.

Нет, — молвил один из приятелей, — я поднимусь на чердак — немудрено, если по ночам тут шастают толпы крыс и мышей!

Боязливец! — расхохотался другой, споря из упрямства. — А я так останусь внизу: тут теплее и дождь не заливает!

Так рассудив, приятели разошлись.

Тот, что выбрал нижний этаж дома, подгреб под себя подвернувшийся пук соломы и, поворочавшись, затих. Его приятель наверху долго прислушивался к шорохам и потрескиваниям, которыми был наполнен заброшенный дом. Странные звуки и видения чудились ему.

Вот скрипнула, приотворяясь дверь, и легкий ветер донес до него смех веселья и звон наполненных чаш. Женский голос пьяно взвизгнул, поднимая возбуждение.

Мужчина привстал, протер глаза: дверь по-прежнему была заперта, лишь буря гудела в щелистой крыше.

Но стоило смежить веки, как новой волной окатило веселье близкого праздника. Теперь он ясно различал мягкий перебор струн кифары и отдельные выкрики, но твердо решившись не поддаваться колдовским чарам, еще сильнее зажмурил глаза. Сон бежал. Путник собрался, было, подняться и призвать приятеля. Но сладкая истома сковала члены, действительность воспринималась сквозь полумираж. Сквозь ресницы он увидел перед собой склонившееся лицо, и нежная женская ручка провела по его щеке.

Кто ты? — уже в полном сознании произнес путник, глядя на дивное видение, возникшее перед ним.

Женщина была чудо как хороша. Да и куда девались темные следы плесени, обезображивающие стены мокрыми пятнами с причудливыми краями. Покои сверкали блеском и чистотой благородного розового мрамора. Многочисленные толпы пестро разодетых беспечных людей возлежали на пышных ложах, предаваясь утехам.

Кто я? — загадочно усмехнулась женщина, протягивая мужчине украшенные золотыми браслетами руки. — Я та, что дарит забытье и радость! Доверься мне!

Голова чуть шумела от выпитого вина — путник и не заметил, как у него очутилась в руках тяжелая чаша, до краев наполненная пурпурным напитком. Он доверчиво взял протянутую руку и охотно последовал за своей спутницей.

Она показывала ему чудесные сады с райскими птицами, распевавшими на все голоса. Он увидел несметные сокровища, грудами сверкавшие и распространяющие радужное сияние. Искусно выделанное оружие и домашнюю утварь, которой не постыдились бы пользоваться и боги.

Кто ты, о прекрасная? — восхищенный и околдованный, вскричал путник. — Чем я заслужил твои милости?

Возьми меня с собой! — серебристым смехом отвечала женщина. Змеиная улыбка искривила прекрасное лицо, но тут же черты приобрели прежнюю святость и непорочность.

С собой?! — воскликнул мужчина. — Да я буду лобызать следы твоих ног, моя жизнь, моя душа до конца принадлежит тебе, о сладкая!

Потупилась женщина. Самодовольно усмехнулась:

Слово сказано!

И тут же вихрь прошелся по покоям дворца, гася смех и светильники. Куда подевались пышность и роскошь? Где люди, веселившиеся тут минуту назад? Где показанные чудеса? Где та женщина, ласки которой он принимал с таким упоением?

По-прежнему заунывно плакал ветер. Пищали в подполье крысы. А на месте чудесной женщины хихикала старая ведьма, покачивая сухоньким пальцем перед носом очумевшего мужчины:

Слово сказано! Теперь ты — мой!

Но кто ты? — в ужасе уже в третий раз вопросил мужчина, таращась на мерзкое создание, глупо подмигивавшее подслеповатым глазом.

— Я — та, которую Зевс сбросил на землю. Я — Ата, богиня лжи и обмана, а ты сам добровольно стал моим рабом!

И Ата расхохоталась. Нелегко пришлось богине, когда она впервые попала на землю. Наивно ходила она по дворам, предлагая свои услуги:

Я — богиня обмана, — простодушно говорила Ата. — Я за кусок хлеба и кукурузную лепешку обману вашего соседа и вложу в уши вашей жене, что вы вчера не покидали брачное ложе далеко за полночь!

Но в презрении отворачивались люди от мерзких услуг. Гнали ложь от двора. Не раз бивали Ату камнями и травили собаками.

От людского гнева спряталась Ата в пустом и заброшенном доме. Еще больше перепугалась богиня, прослышав, что ее повсюду разыскивает царь Эврисфей. «Если Зевс за чужую провинность изгнал меня из Олимпа, что ж сделает земной царь, прослышав, как я подзуживала его подданных на злые проделки?» — в страхе думала Ата. Так и жила богиня в сумрачном доме, перебиваясь пойманной крысой или голубем, неосторожно усевшимся на каменные перила балкона.

И в минуту отчаяния, когда Ата жалела лишь о том, что бессмертна и не может умереть, явилась перед ней

Глупая Ата! Твоя беда в том, что ты не подчиняешься своему естеству и природным склонностям! Конечно, когда ты честно объявляешь людям, что будешь их обманывать, они возмущаются и гонят тебя! А ты попробуй предложить человеку нечто большее, чем он смог бы достичь сам: богатство, славу, почести!

Но как я выполню обещание?! — растерялась Ата.

— Глупая! — разгневалась Гера. — Видимо, небеса ошиблись в твоем предназначении! Ну и шляйся грязной нищенкой, раз не хочешь царских почестей!

Исчезла Гера. Но зерна сомнений закрались в сердце Аты. Задумалась богиня:

А почему бы и нет? — и первый же обман ей удался: миражом был очарован первый же встречный, охотно поддался придуманному соблазну.

Теперь Ата знала, как ей поступать. Гордо и высокомерно вступила Ата во дворец Эврисфея, растолкав стражу.

Не сводя с царя темного взгляда, спросила:

Что заботит великого царя? Зачем ты разыскивал меня?

Смутился царь Эврисфей — не просто признать, что готов на сделку с богиней обмана. Но Ата, усмехнувшись, пришла ему на помощь: она уже поняла, что человеку выгоднее не быть, а выглядеть в глазах других честным и смелым, мудрым и величественным. Главное, чтобы никто не догадался о тех шаловливых мыслишках, о которых ты сам себе даже наедине боишься признаться.

Знаю твою нужду, о Эврисфей! — продолжала богиня. — Жители Немей ждут твоей защиты от грозного льва! Но ты припомни о несчастном, великий царь, который нетерпеливо ждет свободы! Двенадцать подвигов во славу царя Эврисфея повелел Зевс исполнить Гераклу! Будь милостив и великодушен, великий царь: дай юноше возможность сделать первый шаг к свободе от завета отца, данного вместо сына!

Много говорила богиня Ата, горы лжи и обмана громоздя. Но к концу беседы царь Эврисфей свято верил, что не простят боги, если он не уступит желанию Геракла послужить во славу Зевса.

И как это я сам не додумался оказать милость юноше? — бормотал Эврисфей, посылая за Гераклом.

О храбрый юноша! — приветствовал Эврисфей прибывшего во дворец Геракла. — Много слухов ходит о нашей с тобой вражде, но сегодня я хочу доказать, что в них нет и крупицы правды!

Геракл немало был удивлен странными речами: доселе Эврисфей не скрывал своей злости, при всяком случае понося юношу; мы вначале часто берем, нам не принадлежащее, но потом, в поисках собственного оправдания, еще чаще пытаемся найти вину нами же ограбленного. Так и Эврисфей, зная тайну своего рождения, люто ненавидел Геракла.

Но сладчайшим медом текли теперь речи царя:

Ив доказательство дружбы, которую я к тебе питаю, я уступаю тебе славу победителя Немейского льва! Ступай же, герой, в Немею — и пусть все почести за спасение бедных жителей от грозного хищника достанутся тебе!

Ничего не промолвил Геракл. Раскусил он затею царя: еще ни один охотник живым не вышел из Немейского леса. Но лишь покрепче обхватил палицу Геракл, закинул за плечо лук и колчан со стрелами, и в тот же день двинулся в путь.

Вскорости достиг Геракл Немей. Что за странная тишина и запустение встретили героя! Жители, грустные и напуганные, попрятались при его приближении. Напрасно взывал Геракл, прося себе поводыря, который смог бы указать логово льва. Никто не откликнулся на призыв.

Тогда плюнул Геракл на трусов, решив самому отправиться на поиски льва.

Когда Геракл уже подходил к краю селения, тихий голос окликнул героя:

Постой, охотник! — позвал робкий голос.

Перед Гераклом возникла сгорбленная фигура. Печаль и тоска отложили след на облик мужчины.

Послушай, что я тебе скажу, охотник! — прошептал мужчина, озираясь. — Недоброе дело задумал царь Эврисфей…

Да я как-то в этом и не сомневался! — перебил Геракл.

Не то, о герой! Немейский лев — не простое животное: не берет его ни копье, ни меч, ни кинжал! Ни малейшего вреда не причиняют стрелы, даже царапины не оставляя на шкурю!

Задумался Геракл. Увял румянец на щеках его собеседника. Сделал вид герой, что напуган и готов повернуть обратно.

— А что, погрустнел ты, о незнакомец? — спросил герой.

Я честно предупредил тебя об опасности, но кроме тебя у жителей Немей нет больше надежды на защиту! — признался мужчина. — Придется, видно, теперь всем селением уходить из обжитых мест, раз и ты решил отступиться!

Не отчаивайся! — утешил Геракл. — Раз никакое оружие не в силах противостоять драной рыжей кошке, придется оторвать ей хвост голыми руками! — расхохотался юноша.

С теми словами двинулся Геракл к лесу, крикнув на прощание:

Готовьте еду и выпивку, жители Немей! Будем праздновать победу!

С жалостью глядели жители селения вслед герою — никто не верил, что справится юноша со страшным зверем.

А Геракл углубился в лес.

Плотно сокрыли сплетенные ветви собою Геракла. Пышные кроны, не пропускавшие света, скрывали небо. Лишь где-нигде мелькал голубой лоскуток, чтобы тут же исчезнуть за темной зеленью. Подлесок — низкорослые и искривленные деревца, путался под ногами. В сумраке лесной чащобы парило.

Геракл, как в открытой книге, читал следы звериных троп. Вот пробежал длинноухий заяц, прыгнул, делая петлю, и залег, радуясь своему хитроумию. Пронесся олень, обдирая кору и ломая сучья. Шелестя травой, проскользнул уж, выискивая место пожарче.

Геракл не раз видел, как в самый полдень ужи выбираются на нагретые солнцем каменные валуны и, свернувшись клубком по несколько штук, блаженствуют.

Только львиных следов герою не попадалось, хотя он был уже в самой сердцевине Немейского леса. Геракл сердился.

Одно дело: схватиться с хищником в яростной схватке, где каждая из сражающихся сторон показывает свое превосходство, и совсем иное блуждать по чащобе, то увязая в болотистой низине, то прорубаясь сквозь густой кустарник.

Внезапно боковым зрением Геракл увидел мелькнувшую тень. Стремительно обернулся.

Ну, и кошка! — вырвалось восклицание.

Из лесных зарослей выпрыгнула великолепная львица. И замерла в трех шагах от охотника. Она походила на величавое изваяние, если б не подергивание верхней губы и злые огоньки в глубине зрачков.

Геракл снял с плеча лук и, натянув тетиву, прицелился.

Львица, казалось, была скорее удивлена, чем напугана наглостью человека.

Прозвенела стрела, колебля упругий воздух. Львица даже не шевельнулась. Раздался треск древесины: стрела, задрожав, всем наконечником увязла в стволе столетнего дуба.

Львица мяукнула, словно насмехаясь над промахом охотника.

— Не иначе, как демоны охраняют львицу! — с досадой подумал герой, готовя новую стрелу.

Но дальнейшее поведение самки остановило Геракла. Львица, точно сытая кошка, упала набок, перевернулась на спину. И принялась кататься в пыли, перебирая лапами воздух. Ее мускулистое тело играло мышцами. Шкура с великолепной песочной шерстью блестела, словно смазанная жиром. Львица скалилась, поддергивая нос, отчего казалось: зверь улыбается.

Геракл снова поднял лук. Но львица, уловив движение, бросила забаву и встала, потянувшись. Геракл хотел прицелиться прямо в висок, не желая рисковать с раненым хищником. Львица, словно угадав желание охотника, повернула голову, подставляясь под выстрел: что-то привлекло внимание львицы в той стороне.

Геракл прислушался, доверяя чутью хищника. Но через минуту глухое рычание и мгновенный прыжок подтвердили догадку Геракла: огромный самец выпрыгнул из чащобы, вставая между охотником и своею беспечной подругой.

Геракл никогда не видал такого громадного льва. Ростом с доброго теленка, а объемом напоминая гору, лев был изящен и ловок, медленными шагами подступая к Гераклу. В его ленивой грации таилась неприкрытая угроза, а очи пылали кровожадным огнем.

Геракл спустил стрелу. Лев на лету ударил лапой — стрела, не задев зверя, отлетела далеко в сторону.

Лев на мгновение присел на задние лапы, выпрямился разжатой пружиной, в едином прыжке преодолевая отделявшее его от Геракла расстояние. Геракл едва успел уклониться, как гигантская лапа с острыми, как кинжалы, когтями прошлась в сантиметре от его головы. Повторный маневр мог стоить Гераклу сорванного скальпа. Он был беспомощен в присутствии льва, рядом с которым человек казался жалким лягушонком.

Львица, подобрав передние лапы, заинтересованно следила за поединком; самцы часто дрались за ее благосклонность, но еще ни разу не выходил победителем двуногий.

Но тут лев, к величайшему удивлению Геракла, зевнул, продемонстрировав великолепные клыки, и повернулся, недвусмысленно удаляясь в заросли. Львица, сердито рыча, видимо, раздосадованная исходом поединка, недовольно последовала за своим властелином. Вот она настигла самца, и теперь они бок о бок продирались сквозь кусты и корявые корни, узлами выпирающие из земли.

Геракл подобрал отброшенный при падении лук и бросился следом, движимый охотничьим азартом.

Внезапно, скрытая лесными зарослями, возникла перед ним зияющая темнотой пещера. Гераклу стало понятно, почему лев захотел избежать кровопролития. Хищник по опыту знал, что, убей одного из двуногих, мстить за сородича явятся десятки других. Уничтожь десятки — в лес рискнут сунуться тысячи. Немейский властелин пущи не боялся противника — заставлял его опасаться отцовский инстинкт. Перед пещерой была плотно утоптанная площадка, где в песке и пыли возились трое очаровательных львят, не крупнее взрослой кошки.

Лев и львица с гордостью смотрели на малышей, тихо урча от удовольствия. Именно этим котятам с глупенькими мутными глазенками был обязан Геракл жизнью — львы никогда не охотятся вблизи от логова.

Но наглость человека потрясла Немейского льва. Львица, одного за другим, подхватила за шиворот детенышей и перетащила их в глубину пещеры.

Лев вскочил. Дыбом встала на загривке жесткая шерсть. Секунду перед прыжком смотрел лев в глаза охотнику. Когтистые лапы рвали и выдирали траву. Хриплый звук вырвался из багрового горла — лев взметнулся в воздух, всей тяжестью обрушившись на Геракла. Охотник услышал треск собственных костей и продирающий скрип разрываемой плоти. Гераклу удалось вывернуться от смердящей сырым мясом туши и откатиться. Рука бессознательно ухватилась за что-то шершавое, похожее на скомканный папирус. Охотник швырнул ком в оскалившуюся морду зверя.

Рой лесных ос, потревоженный в собственном гнезде, со злым жужжанием вырвался наружу.

Вначале лев не заметил помехи: полосатые насекомые своими укусами лишь раздразнили зверя. Но их становилось все больше и больше. Мириады маленьких демонов, жаля, облепили морду хищника, кусая нос, глаза, забиваясь в ноздри и впиваясь яростными иглами в язык. Лев заревел, катаясь по траве. Недавний противник был забыт. Геракл привстал на четвереньки, подбирая свою палицу. Лев, ослепленный укусами и яростью, ничего не соображал; чем сильнее он размахивал лапами и хлестал себя хвостом, тем больше злились осы. Лев убил сотни, но остальные не отступались, с жужжанием золотистым облаком взмывая над зверем и тут же устремляясь обратно. Понемногу осиный яд делал свое дело — движения хищника замедлились, он уже неохотно отбивался от назойливых насекомых. Распухший язык не помещался во рту, глаза горели под вздувшимися веками. Казалось, вспухшую кожу хищника поразила неведомая болезнь — на теле льва вздулись огромные волдыри.

Когда лев перестал подавать признаки жизни, Геракл кресалом высек искру и поджег пук сухого мха, содранного с коры хвойного дерева. Мох загорелся, распространяя зловоние и испуская белые густые клубы дыма. Геракл снова и снова сдирал мох, пока дымный ветер не застлал все округу. Опьяневшие осы мириадами падали на землю, где, одурманенные и сонные, беспомощно перебирали лапками, не в силах подняться в воздух.

Когда Геракл пнул хищника в бок, лев попытался открыть глаза. Зверь тяжело дышал, и воздух со свистом чуть проходил сквозь легкие. Геракл без опаски приблизился к распростертому зверю. Двумя руками вцепился в пасть и, напрягая мускулы, разорвал пасть льва. Хлынула густая багровая кровь. Глаза покрылись поволокой. Предсмертная судорога волной прошлась по хребту зверя — гроза Немейского леса погиб.

О насмешливая судьба! Ты даешь власть сильному для того, чтобы слабые смогли доказать свое превосходство?

Поднять, а тем более, утащить гигантскую тушу было не под силу Гераклу. Но жаль было оставлять такую прекрасную добычу. Геракл, вооружившись ножом, принялся снимать со зверя шкуру. Труд был непривычный и трудоемкий: Геракл провозился до темноты, время от времени кидая взгляд на пещеру. Там, испуганная неподвижностью самца и запахом его крови, сверкала очами львица. Ее глупые детеныши хрипло мяукали и жались к теплому материнскому боку.

Наконец Геракл снял шкуру, с ног до головы перемазавшись в крови. Его собственные раны оказались несмертельны: Геракл отделался парочкой сломанных ребер, да саднившей щекой с сорванной кожей.

Путь обратно из чащи занял остаток ночи. Солнце лишь раздумывало, стоит ли подниматься над горизонтом, когда жители Немей были поражены громовым рыком, подхватившим их с ложа.

-- Лев! Лев вернулся! — в ужасе кричали жители.

Да хватит вам! — Геракл, надурачившись, откинул голову мертвого льва, скрывавшую его собственное лицо. Огромная шкура полностью покрывала плечи юноши, а песочный хвост хищника, украшенный на конце кисточкой, волочился по дорожной пыли.

Герой искренне веселился, глядя на потрясенные лица омороченных крестьян.

Как же тебе, о охотник, удалось справиться с эдаким чудовищем? — спрашивали жители, с опаской подходя даже к мертвому зверю.

Самые смелые даже осмеливались заглядывать льву в пасть, ощупывая огромные клыки.

Голыми руками! — отрезал Геракл на расспросы, не вдаваясь в подробности.

Быстро несется ветер. Споро шагает Геракл по дороге в Микены. Но еще быстрее несется впереди героя весть о его удивительной победе.

Разозлился царь Эврисфей. Дрожит от злости и ярости, забившись в темный угол дворца: не удалась его проделка, не посрамил великого Зевса его сын Геракл.

Гордится добычей герой — не может простить обиды Эврисфей. Геракл добровольно предложил царю свой трофей.

Зачем мне сдалась дохлая кошка? — получил Геракл ответ.

На нет и суда нет. Набросил шкуру на плечи герой: надежной защитой от любого оружия стала шкура. Ни меч, ни копье, ни стрела не опасны отныне Гераклу. В жаркое лето — защита от солнца. Студеной зимой — спасение от холода и лютого ветра.

Доволен Геракл. Похваляется среди приятелей и друзей:

— Если из каждого похода, куда направит меня Эврисфей, буду я возвращаться с подобной добычей, не одиннадцать, а сто одиннадцать раз я пойду по его повелению!

Эти слова не могли не достигнуть ушей царя. Он решился погубить героя во что бы то ни стало.

Случая долго ждать не пришлось.

ВТОРОЙ подвиг Геракл и Лернейская гидра

Глубоко под землей, там, где царит вечный мрак, зародился в каменистой породе чистый источник. Зародился и решил направиться на свободу, туда, где ласково светит солнце и синеет небо. Долго и мучительно пробивался родник, выискивая каждую трещинку, неустойчивый камешек, песок, вкрапившийся в камень.

Но в темноте, вгрызаясь в гранит, родник мечтал о прозрачном воздухе и море света, и тоненькая прозрачная ниточка терпеливо продвигалась к поверхности. Настал день — на пути родничка все чаще стали попадаться земляные черви и спутанные переплетения древесных корней. Потом — какие-то странные тонкие волоконца, доселе родничку не встречавшиеся, в великом множестве тянущие из земли влагу. То были корешки трав. Еще усилие — и родничок с удивлением увидел опрокинутую вверх дном чащу. Вначале он не узнал неба, но золотое сияние, льющее теплую благодать, родничок принял и признал сразу. Обрадованный, он растекся в томной истоме и блаженствуя на солнце. Теперь, когда цель была достигнута, не хотелось двигаться, думать, шевелиться. Родничок растекся лужицей в низине и притих. Лужица мутнела, ширилась. Вода без движения застаивалась, зарастала жесткой травой с волокнистыми стеблями. Среди зарослей в стоячей воде плодились лягушки, по вечерам устраивая на берегу дикий концерт

А люди недовольно бурчали:

И откуда взялось это проклятое болото?!

Родничок спал, и снились ему прекрасные сны, о которых он мечтал под землею. Виделось ему, что стал он широкой и полноводной рекою. Несла свои воды река к океану, встречалась в пути с такими же шустрыми и говорливыми подружками. Среди медленно и величаво текущих вод не распознать той тонкой струйки, что искала путь на свободу — слился ее голосок с голосами сотен и сотен других родничков. Но чаще всего в хоре голосов родничок слышал назойливо повторяющееся:

И откуда это болото?

Тогда родничок сердился и еще глубже забивался в топкую грязь, чтобы глупые слова не мешали спать и грезить.

А люди старались обходить болото стороной. Мало того, что смердящие миазмы стойким туманом висели над черным глянцем болота, так зазеваешься, поставишь ногу на с виду надежную кочку, и тут же по колени увязнешь в вонючей болотной жиже.

Еще чаще пропадал скот, проваливаясь в трясину. Коровы и овцы, привлеченные яркой зеленью пышного мха, обманчиво устилавшего топь, с радостными звуками направлялись к изумрудному островку. Спасать увязшее животное даже и не пытались — трясина, вцепившись в жертву, засасывала, тут же сомкнувшись зеленым ковром на том месте, где разверзлась черная дыра и лишь пузыри, идущие к поверхности, указывали злополучное место.

Было что-то неправдоподобное в этом смачном хлюпанье жижи: животное порой не успевало ущипнуть пук травы, как стремительный вихрь засасывал его с головой. Самые мнительные крестьяне даже уверяли, что в последнюю минуту якобы видели широко раззявленную пасть, усеянную мириадой острых зубов-иголок, в которой несчастное животное исчезало. Пасть тут же захлопывалась и погружалась, уволакивая жертву на дно болота.

Арес в россказни не верил, подсмеиваясь над мнительными односельчанами. Но по возможности старался избегать Лернейское болото. Лишь крайняя нужда заставила его пригнать свою чудесную белую корову со звездочкой между рогов, его последнее достояние.

Дело в том, что странная болезнь напала на скот. Животное, с вечера выглядевшее здоровым, за ночь опадало в боках, слабело, будучи не в силах подняться. Белая пена, смешиваясь с кровью, розовой слизью проступала на морде. Брюхо животного вздувалось — и к закату оно погибало.

Так погибла большая часть стада Ареса. Единственным спасением от недуга — это было при первых признаках недомогания накинуть животному веревку на рога, да, отведя подальше, перерезать горло, а мертвую тушу пока хворь не перекинулась на уцелевших, бросить в Лернейское болото.

Арес, как и прочие односельчане, безропотно выполнял горькое решение деревенского совета отчаявшихся крестьян. Но когда как-то утром розовая струйка показалась из правой ноздри любимицы Ареса, он понуро вывел корову за край селения и углубился в лес, объясняя, что он разделается с животным в лесной глуши, чтобы болезнь не перекинулась.

Там, на лесной поляне, Арес развязал корову. Она не шевельнулась, кося на хозяина влажным глазом. Не раз и не два поднимал Арес нож, но рука бессильно опускалась, когда крестьянин вспоминал, как впервые родилась белая телка со звездочкой. Как стояла на тонких покачивающихся ножках. Как взрослела, превращаясь в предмет гордости хозяина и будя жгучую зависть соседей. Будь воля Ареса, он бы и жилище поделил со своей красавицей. И теперь той же рукой, которую облизывала корова мягким упругим языком, этой рукой принести ей гибель? Нет, не смог Арес прислушаться с голосу рассудка, поддавшись сердечному порыву. Отбросил он нож далеко в траву. Погладил напоследок морду животного.

Подтолкнул:

Иди! Ну, иди! Пусть боги решат твою судьбу! — А сам повернул к дому. Но корова, привыкшая без принуждения следовать за хозяином, не отставала. Вначале Арес услышал за собой перестук копыт, а потом что-то теплое и мокрое ткнулось ему в спину.

Как ты не понимаешь, глупое животное, что не могу я взять тебя с собой! — в отчаянии заломал руки Арес.

Но тут его мысли приняли иное направление.

Раз ты не можешь идти со мной, то почему бы мне не приходить к тебе?

Жить, по всем меркам, корове оставалось не более шести часов, когда солнце нырнет за край темнеющего изрезью крон леса. Арес решил дать умереть любимому животному своей смертью. Он пристроился под деревом, пустив корову пастись. Но она погибать вовсе не собиралась. Наоборот, медленно пережевывая жвачку, казалась довольнее и веселее, чем обычно. Арес осмотрел морду: и в помине не было розовой слизи. Ощупал бока — все было в порядке. Солнце скрылось, а животное было по-прежнему здорово. Странное подозрение закралось в сердце Ареса. Он вдруг припомнил, что всякий раз, как обнаруживали в хлеву очередную жертву напасти, тут же юлил и требовал скорейшей расправы горбун Менелай. Низкорослый, почти карлик, он тем не менее пользовался в селении авторитетом и вниманием из-за своего злобного нрава. С ним старались не связываться, спуская мелкие язвительные выходки горбуна. Знали, что тот, разозлившись, может наслать порчу на твою дочь, ненавидя всех и вся, облить вонючей жидкостью только что сорванные и уложенные в корзину персики.

Не раз горбун ломал и топтал соседские виноградники. Но, поскольку обиженный был кто-то один из крестьян, остальные селяне помалкивали, боясь, что подобное несчастье может и с ними приключиться. О проделках горбуна знали, но никому не могло б в голову впасть, что кто-то может из расчета приняться уничтожать животных.

Коровы, козы, овцы были для крестьян чем-то вроде близких душ. Детей, нуждающихся в заботе и опеке человека. У кого поднимется рука на ребенка?

Но то были лишь догадки Ареса. Он решил сказать, что убил свою корову, а сам последить за горбуном: не его ли пакостных рук дело?

Он привязал корову, вбив в землю деревянный колышек. Подергал узел, проверяя надежность, а сам направился к поселению, понурившись: все должны были поверить, что Арес скорбит о злополучной доле, выпавшей его любимице.

В ту ночь горбун спал дома, не отлучаясь. На следующую ночь тоже. Арес все время до восхода промерз в саду у горбуна, но дверь хижины не скрипнула, не шелохнулась.

На третью ночь, измученный бдениями, Арес уснул: и, как назло, у соседа Арона пали три коровы сразу.

Арес, злой на самого себя, решил проведать свою корову, привязанную на поляне, а заодно и выспаться, чтобы продолжать сторожить горбуна.

Корова по-прежнему была здорова. Но, выев по длине веревки всю траву, нетерпеливо взрывала землю копытами.

Идти к знакомым пастбищам Арес не решился, боясь натолкнуться на знакомых. Ноги и тропа привели его к самому краю болота; следовало только сделать, чтобы корова не заходила слишком далеко в топь. Корова медленно жевала. Арес резал из ствола прибрежного камыша свистульки для младших сыновей.

Солнце жарило, поднимая над болотом сизую дымку испарений. Внезапно Арес услышал треск сухих камышей. Кто-то приближался к болоту, не опасаясь быть услышанным. Арес хотел поздороваться и отвлечь внимание незнакомца от пасущейся у края болота коровы. Но тут глаза различили низко опущенную голову и горбатую спину.

Наш горбун! — удивился Арес.

Все его подозрения ожили снова.

Арес, прыгая по кустам, как заяц, и волоча за собой упирающуюся корову, достиг ближайших зарослей и затаился.

Между тем горбун, по щиколотку увязнув в черной жиже, достал из котомки кожаный мешочек. Высек огонь и рассыпал какое-то зелье, стараясь, чтобы разноцветный сухой порошок распространился на как можно большем пространстве.

Горбун перебирал кривыми ногами и что-то пришептывал на варварском языке. Его голос становился все более резким. Нечеловеческие звуки издавала впалая грудь калеки. Вот почти поросячий визг вырвался из сжатых уст — и тотчас болото расступилось.

Арес, забывшись, наполовину высунулся из кустов. Лишь демоны ночи могли выдумать подобное чудовище. Над топью взметнулась змеиная голова, но во много раз огромней. Следом, на расстояния разнося гнилостные брызги и грязь, поднялось чешуйчатое тело гада, ввинчиваясь в воздух гигантской спиралью. Пасть монстра разверзлась, вместе с шипением выпуская ядовитый дым, отравляющий все живое.

— Змея! — ахнул ошарашенный Арес.

Тотчас рядом с первой головой выросла другая, еще огромней и безобразнее. Круги пошли по колеблющейся поверхности болота: словно стволы взвились рядом с первыми двумя еще семь усеянных бесчисленными зубами голов мерзкого создания.

Девятиголовая гидра! — ужаснулся Арес.

Девять голов чудовища колыхались и раскачивались в жутком танце. Чешуйчатые шеи гидры сплетались, словно порожденье кошмара. Диковинные лианы, словно подчиняясь незримой музыке, то скручивались клубком, то опадали, простираясь лилово-зелеными лепестками. Кожа гидры, покрытая аляповатыми разводами, топорщилась трехгранной чешуей. Каждая чешуйка была оснащена острой иглой, способной выстрелить смертоносной стрелой.

Устрашающее то было зрелище, но волосы встали дыбом у поседевшего от страха Ареса и холодный пот покрыл спину, когда он услышал ворчливый голос горбуна.

Я ли не забочусь о твоей ненасытной утробе? — сварливо поджал и без того узкие губы уродец, казавшийся еще меньше на фоне огромного монстра. — А как ты, кожаная кишка, выполняешь условия договора?!

Гидра, если и понимала человеческую речь, все так же монотонно повторяла рисунок танца.

Но горбуна это не смущало. Он для убедительности погрозил кулаком в сторону чудовища:

Учти, если так будет продолжаться, тебе вместо свежего мяса придется довольствоваться лягушками да жабьей икрой! Где, — визжал горбун, — обещанное богатство, где молодость и красота, что ты обещала при первой встрече?!

Гидра склонила все девять голов в знак внимания.

То-то же! — недоросль был доволен. По крайней мере, хоть кто-то склонял перед ним голову в почтительном поклоне.

Откуда берется жестокость и злобность у ущербных калек, не стоит долго искать ответа. Сначала соседские ребятишки стараются Избегать не такого ловкого и шустрого, как они, сверстника. Потом приглянувшаяся тебе девушка стремится избежать даже случайной встречи, бросаясь пусть к менее умному, но стройному, как кипарис, одногодке. И вот уже весь мир кажется уроду скопищем ехидно смеющихся рож.

Горбун и гидра, случайно встретившись, быстро сошлись.

И он, и она вызывали брезгливость и отвращение. Но не добрыми чувствами крепились их отношения: каждый видел свою выгоду в странном товариществе. Гидра, поселившись в болоте, была удовлетворена каждодневным сытным обедом. Карлик злорадствовал, видя горечь и тоску односельчан. Много ли надо для счастья? Пусть мелкого и ущербного, но принадлежащего только тебе. Горбун, терпеливо ожидая обещанных гидрой благ, потирал в преддверии удовольствия руки: то-то будут все завидовать и грызть локти от злости, когда горбун, которого все сторонятся, возвеличится. И пришел день потребовать плату: во всей деревне не осталось ни овцы, ни коровы.

И гидра расплатилась.

Арес увидел, как одна из голов чудовища наклонилась, почти касаясь земли, и выдернула горбуна, словно репу. Голова и плечи уродца скрылись в бездонной утробе. Ноги горбуна еще некоторое время дергались в воздухе. Гидра нырнула. Видение скрылось. Лишь глухо чавкнуло болото.

Арес, не разбирая дороги и пятясь задом, бросился прочь. Вбежав в селение, призывая соседей. Не сразу узнали соседи в седом и постаревшем подобии — их знакомца Ареса. А когда узнали о нем и его приключениях, пришли в ужас. Каждый заторопился домой, чтобы предупредить и защитить семейных.

Ужас поселился в окрестностях Лернейского болота.

Минуло несколько дней. Недель. О странном создании, живущем в болоте поговаривали, но уже с оттенком усмешки: мало ли что могло привидеться помешавшемуся Аресу. Он так и не оправился от потрясения, бормоча невнятные речи, а среди разговора, вдруг умолкая и протянув в испуге руку к ближайшему дереву, кричал:

— Девятиголовая гидра! Гидра ползет!

А обожравшаяся гидра, опрометчиво поглотив своего благодетеля, дремала в сердцевине болотной бездны. Прошло время — гидра проснулась. Страшный голод терзал ненасытное брюхо. Но никто не пришел, чтобы бросить в болото только что погибшую корову. Гидра попробовала охотиться на лягушек, но маленькие бестии ловко уворачивались от неуклюжей пасти.

Делать нечего: гидра всплыла на поверхность. Все ее девять голов протянулись в сторону ближайшего селения. А огромные лапы с окостеневшими когтями оставляли глубокие следы на почве. Там, где гидра протянула свое бугристое тело, в лесу оставалась просека, где ступила лапой — появлялось болото. Тучи насекомых и ядовитой мошкары взвивались над телом гидры, опережая гада. Всякий, кто подвергался укусам, тут же заболевал, умирая долго и мучительно от гноящихся ран, покрывших все тело несчастного.

Тяжелым грохотом были привлечены крестьяне и жители близкого города Аргоса — то гидра отправилась на охоту. Ни мужчина, ни женщина, ни дитя не могли найти спасения от смертоносного захвата мощных шей — пастью гидра хватала жертву, а хвостом разметывала каменные жилища, как соломенные хижины.

Насытившись, гидра вернулась в болото, чтобы снова и снова возвращаться. Опустело селение. Жители бежали из жутких мест.

Тогда Эврисфей, неистовый в своей злобе к Гераклу, второй раз призвал во дворец героя.

Пришел Геракл, сверкая очами. Львиная шкура, лапы которой были узлом завязаны на широкой груди героя, да крепкая палица — вот и все украшения Геракла.

О герой! — молвил Эврисфей, с насмешкой взирая. — Второй раз ты явился — второе задание для тебя я придумал совсем простое — ни ходить, ни по чащобе искать тебе не придется! А живет в Лернейском болоте полудохлая змея, вот и принеси ее шкуру на ре мешок!

Видел Геракл подвох, много говорили люди о Лернейском монстре. Но лишь покрепче затянул на груди львиные лапы и отправился в Лерну.

Летит колесница. Хрипят загнанные кони. Погоняет их Иолай, верный товарищ Геракла. Хотел, было, герой отправиться в поход один, да упросил Иолай:

— Не будь тщеславен, Геракл! Мало ли в чем в дороге потребуется помощь друга!

Достигли, наконец, разграбленного селения. Пусты жилища. Хлопают на ветру сорванные с петель двери. Вихрь гоняет по улицам сор. Ни человека, ни животного — всех пожрала гигантская гидра.

Направил Иолай колесницу к болоту, но заупрямились кони, встали на дыбы и замерли, упираясь в землю копытами: почуяли животные близкую опасность.

Ничего не поделаешь, — молвил Геракл, спускаясь, — придется тебе, Иолай, остаться у дороги сторожить колесницу, а я пешком доберусь до логова твари!

Но не ждала гидра, когда приблизится Геракл. Запах легкой добычи выманил ее из чернеющей топи. Взмыла в воздух мерзкая шея. Клацнули зубы, а маленькие злые глазки уставились на героя.

Достиг Геракл края болота. Пышным ковром стелется мох, роскошным пологом укрывая болотную бездну. Краснеют бусины недозрелых ягод, словно кто-то ненароком оцарапался, и кровавые брызги застыли рубинами в изумруде. Вдруг расступилось болото. Чешуйчатая веревка обвилась вокруг голени Геракла, норовя утащить в глубины. Рубанул герой мечом, отпала гигантская голова. Черная кровь хлынула из обрубка шеи. И там, где черные капли падали на землю, тут же вырастали ядовитые грибы в человеческий рост.

А гидра, словно норовя попасть под разящий удар меча, ощерившим пасти диковинным кустом обвилась вокруг Геракла. От зубов твари спасала непробиваемая львиная шкура — герой лишь опасался, что, обернувшись вокруг его тела, гидра удушит его в смертельных объятиях.

Но равны по силам соперники. Нет ни у одной из сражающихся сторон преимущества. Не один час длится битва. Пот градом катится по лицу Геракла, заливая глаза. Замерла подуставшая гидра, но не разжимает живые кольца.

Трудно дышит Геракл, наглотавшийся ядовитых миазмов, испускаемых дыханием гидры. Устала рука рубить тут же вновь отрастающие головы чудовища.

Топчутся соперники вдоль болота, не уступают.

Рак-отшельник, размышлявший после обеда в своей пещерке, был весьма недоволен непрекращающимся шумом: то рычат, то вопят, вокруг плюхаются, поднимая со дна муть, головы гидры, от крови болотная вода поменяла цвет. Все было непривычно и неприятно терпеливому раку-отшельнику. Он долго выжидал: как правило, гидра быстро расправлялась с жертвами, да еще и раку кусочки мяса перепадали. Наконец, закоренелый холостяк не выдержал и, кряхтя, выбрался на белый свет.

Тут было еще более шумно: со свистом сжимались и разжимались кольца гидры, глубоко в землю утопали ее тяжелые лапы. Сверкал на солнце меч героя; словно живой, мелькал клинок, рассекая тело чудовища.

Рак изловчился и, когда голая пятка Геракла очутилась в воздухе, впился клешней в человеческую плоть.

В запале схватки попытался стряхнуть помеху Геракл, дернув ногой. Но рак не собирался выпускать добычу хоть его слегка и подташнивало от высоты и тряски.

Так вас теперь двое? — возмутился Геракл. — Ну, так и я призову на подмогу приятеля!

А Иолай, весь изошедши нетерпением, в страхе за судьбу друга, уже сам торопился на помощь, освещая себе дорогу факелом. Пока длилась битва, ночь сменила день, и лесное болото показалось Иолаю черным провалом с редкими светящимися огоньками — то тлели, заманивая неосторожных, болотные гнилушки.

О боги! — вскричал Иолай, разгоняя факелом тьму.

Странная картина предстала перед юношей Изваянием замер Геракл, а вокруг него извивались, сверкая зубами, бесчисленные зубастые пасти гидры. Обе руки героя сжимали глотку головы, нацелившейся Гераклу в лицо. Было видно, как напряглись, чуть не разрываясь мускулы, но и голова гидры была на последнем издыхании, закатывая в предсмертной судороге глаза.

Да прикончи ты ее поскорее! — взмолился Иолай.

Легко тебе говорить! — вытиснул Геракл из сжатых живыми веревками легких. — А как, если на месте каждой оторванной башки тут же вырастает новая, еще более противная рожа?!

Поспешил Иолай. И в тот момент, как Геракл оторвал голову гидры, Иолай ткнул факелом в черную рану Зашипело обожженое мясо, пошло волдырями. Дернулась тварь, но не смогла отрастить новую голову на месте поджаренной плоти.

Возблагодарим богов! — обрадовался Геракл

Теперь дело пошло быстрее. Геракл, как дровосек, рубил наотмашь мерзкие шеи чудовища, а Иолай обжаривал кровоточащие обрубки.

Испугалась гидра за свою жизнь. Ее крошечные мозги посылали телу сигнал о спасении. Разжала объятия гидра, пытаясь уползти. Но герои помчались следом, приканчивая гада.

Чудищу оставалось лишь в последнем рывке достигнуть середины болота, чтобы нырнуть в бездонную топь.

Геракл прыгнул, наступив твари на хвост. Потянул и вытащил на сухое место почти лишенную голов гидру Извивалось в предсмертной агонии лиловое тело. Залитая кровью чешуя бессильно пыталась выпустить ядовитые стрелы.

Ты еще и дергаешься? — удивился Геракл, отрубая последнюю голову.

Тут же подоспел Иолай, прижигая факелом рану. Но так велика была в гидре жажда жизни, что последней своей голове тварь передала остатки воли. Голова, лишенная туловища, не способна была передвигаться, но все, что могла, это поводить злыми глазами да хлопать веками, разевая пасть.

Когда гидра была мертва, друзья приступили ко второй части затеи — много ремней и поясов накроит себе царь Эврисфей.

Хватить ему и повеситься! — хохотнул Иолай. И обратился к Гераклу: — Слушай, о Геракл! Никак не пойму, зачем ты исполняешь прихоти пустого мешка, охотно рискуя жизнью из-за выдумок Эврисфея?

Геракл отбросил длинную шею гидры, с которой ножом пытался снять шкуру. Шкура плотно врастала в плоть твари — и получались лишь ни на что не годные кусочки.

Герой помолчал, обдумывая ответ.

А что, было б лучше, если б я сейчас нахлебался пьянящего вина да гонялся по улицам за девками? — наконец, вымолвил. — Не пройдя испытания, человек никогда не узнает, кто он есть и на что способен! — И уже другим голосом добавил: — Вот я сегодня, к примеру, выяснил, что пусть демоны сдирают проклятую шкуру, а я не умею!

Посовещавшись, друзья закопали останки гидры, чтобы смрад разложения не отравлял воздух в округе.

— А колесница? — вдруг вспомнил Иолай, в опасении за друга бросивший коней посреди дороги.

Удивительны и непредсказуемы узоры, что рисует судьба. До свету бродили друзья, разыскивая пропавших коней. И, лишь стало светать, нашли колесницу на прежнем месте. Но вместо коней достались героям лишь обглоданные кости.

Вздохнули герои, подобрали одежды и, обеими руками, поддерживая, начали толкать вперед себя осиротевшую колесницу.

Эх, рано я прикончил гидру! — обливаясь потом, размечтался Геракл. — То-то б она нас домчала в Микены в мгновение ока.

Но и так их поход не прошел бесполезно: хоть и остался царь Эврисфей без кожаного ремешка, Геракл, омочив в черной крови гидры наконечники стрел, стал не только неуязвим, но и непобедим: всякий, кого хоть оцарапает стрела героя, валился замертво.

Быстро течет рассказ — медленно катит по дороге колесница, подталкиваемая двумя злыми и пропыленными героями.

Но всему приходит конец — показались впереди стены города. Вышли из жилищ горожане. Хохочут, показывая пальцами на Геракла и Иолая. Но тут достигли приятели дворца. Ударил Геракл по колеснице. Рассыпалось дерево — ужаснулись жители. Не все головы закопал Геракл, а одну из голов гидры привез в доказательство.

Лежит посреди площади мертвая голова. Скалится, даже издохшая наводя ужас и вызывая испуганные крики.

ТРЕТИЙ ПОДВИГ Геракл и Керинейская лань

Уже с самого утра день обещал жару и зной. Притихшие под синевой горные утесы, поросшие редким лесом, прогрелись солнцем.

Хеммис и Фермуфид направились в горы с самого рассвета. Подростки торопились успеть за хворостом до жары, но уже нагретый камень прожаривал пятки. Спасала дубленая кожа. Мальчишки целыми днями гоняли по селению, поднимая дорожную пыль.

Хеммис! — жалобно позвал младшего брата старший.

Несмотря на разницу в годах, сила и ловкость, по велению богов, достались меньшому. Хеммис, напевая, цепко карабкался по кручам. Фермуфид поотстал, заглядевшись на пять хорошеньких пятнистых яичек в гнезде. Всякий раз, как братья выбирались в горы на эту тропу, подросток раздвигал густую зелень, проверяя, не вылупились ли птенцы. Узнай Хеммис о тайне брата, на спор, он подавил бы яички в кулаках, а сплетенное из веточек и хворостинок гнездышко пустил по ветру.

Ну, — остановился на узком горном карнизе Хеммис, — долго тебя дожидаться? Вечно ты тащишься черепахой! — возмутился мальчик, поглядывая на небо.

Нечего было и думать вернуться с этим рохлей до полудня. Горы курились прозрачной дымкой на солнце. Словно туго натянутое полотнище, без облачка, без единой морщинки, синело небо.

Ни шелохнется лист, не пискнет пичуга. Мальчики, достигнув рощицы на пологом горном склоне, разбрелись, перекликаясь.

Еще некоторое время Фермуфид слышал голос брата, а затем углубился в заросли. Трава в половину человеческого роста, достигала мальчику до груди. Желтые цветы, окруженные золотым сиянием пчел, заманчиво звали растянуться и подремать среди ароматов лета. Фермуфид зевнул, преодолевая соблазн: впереди, переплетаясь тонкими стволами, виднелся засохший куст. Подросток усмехнулся: то-то удивиться брат, когда Фермуфид притащит кучу хвороста!

Лань, чье убежище нечаянно рассмотрел юный собиратель хвороста, подняла голову, чутко поводя ушами. Ее прекрасные глаза следили за приближающимся человеком. Опыт подсказывал, что надо лежать, не двигаясь. Но все перепуганное естество животного протестовало. Лань вскочила на ноги: шаги человека уже были зримы.

Подросток беззаботно напевал, сбивая палкой по дороге венчики цветов.

Лань прыгнула, высоко взметнув стройные ноги.

Фермуфид, когда прямо перед ним на тропе выросло прекрасное животное, растерялся. Некоторое время человек и лань глядели друг на друга.

«Не обидишь? Не убьешь?» — спрашивали темно-лиловые блестящие глаза, опушенные загнутыми вверх ресницами. Рыжая шерстка, темная по спине и светлеющая до цвета топленого молока к брюху, ровно блестела. Крутые бока самки чуть заметно поднимались.

Красавица! — проговорил подросток, протягивая к животному руку.

От звука голоса и человеческого жеста лань встрепенулась, широко раздувая ноздри. И бросилась вскачь, уходя по крутым склонам.

Куда же ты? — окликнул Фермуфид, видя, как все выше и выше поднимается лань. Ловкое тело грациозно изгибалось. Когда под ногами оказывалась глубокая расселина или трещина, лань, подобрав передние ноги, прыгала. Тельце животного с гордо откинутой головой, украшенной двумя стройными рожками, на мгновение оказывалось в воздухе, словно летела над пропастью бескрылая птица. Когда лань превратилась в маленькую далекую точку, а силуэт сделался размытым и неотчетливым, подросток огорченно вздохнул. И, позабыв про хворост, заспешил к брату с невиданной вестью.

Где тебя носит? — гневно накинулся Хеммис. Рядом с ним возвышалася ладная вязанка хвороста.

Я видел лань с золотыми рогами! — выдохнул запыхавшийся от быстрого бега Фермуфид.

А бога Зевса в золотой колеснице ты не видел? — съехидничал брат. — Лодырь! Лучше помоги увязать хворост.

Фермуфид обиженно засопел, придавливая коленом вязанку. Вдвоем они стянули хворост-сухостой веревкой, и Хеммис взвалил вязанку на плечи, предупредив:

Я несу половину пути, а половину — ты!

Фермуфид не стал спорить, хотя горы к самой долине делали резкий крен, и тропа становилась труднее.

Он раздумывал о прекрасном животном, которое ему посчастливилось увидеть.

Ну, так что там о лани? — спросил, освободившись от ноши, Хеммис.

Несмотря на все недостатки нытика-брата, Фермуфид всегда говорил правду. Вначале подросток, волоча на себе тяжелую вязанку, хотел промолчать, но долго сердиться было не в его характере.

Понимаешь, я иду! И тут она! А рога-то, рога сверкают! И смотрит на меня, как человек! — возбужденно рассказывал Фермуфид, жестикулируя свободной рукой. Но выразить охвативший мальчика восторг от встречи с таким чудом одной руки было маловато. Плохо затянутый узел развязывался, и хворост, треща и подскакивая, посыпался вниз, устилая горный склон.

Тартар тебя побери! — разозлился Хеммис. — Вот видишь, что ты наделал со своей проклятой коровой!

Фермуфид виновато пополз вниз, подбирая хворостины: он и в самом деле же видел лань с золотыми рогами!

С тех пор лесорубы и дровосеки не раз встречали удивительное животное, поселившееся на склонах Аркадийских гор. Не раз и не два смельчаки отправлялись в далекий путь, похваляясь, что каждый из них поймает и приведет чудо-лань, связав золотые рога крепкой веревкой. Но лишь счастливцам удавалось подойти так близко, что можно было мечтать о победе. Лань с удивительной изворотливостью обманывала охотников, обходила ловушки и капканы, надсмехаясь над неудачниками и сверкая рогами с далекой вершины.

Слух о чудесной лани все ширящимися волнами раскатился далеко по селениям и городам. Достиг слух с разносчиками, торговцами и уличными певцами и ушей царя Эврисфея.

Тут же глазки, заплывшие жиром, стали еще меньше: царь уже видел способ посрамить выскочку Геракла.

Герой, услыхав, что его призывают во дворец, отложил камень, которым точил свой кинжал.

Опять неймется великому царю! — хмыкнул Геракл, подмигнув приятелю Иолаю. — Что-то, друг мой Иолай, засиделись мы среди аркадских садов и ласк добродушных дев!

Геракл оказался прав в своем предчувствии. Повелел хитрый Эврисфей Гераклу поймать и живой привести в Микены неуловимую лань, след которой не удавалось взять ни одному охотнику.

На следующий же день, взяв с собой Иолая, Геракл выправился в путь, достигнув гор на закате.

Дикими скакунами мчали их кони, мысль об азарте их подгоняла. Не иначе, как боги сопутствовали охотникам.

Спешились, когда солнце поникло за густые кроны деревьев. Именно в этом мрачном лесу в последний раз люди видели чудо-лань. Лес, сумрачный и тревожный, глухо шумел, предупреждая путника о грядущих опасностях. Колючие кусты цеплялись за одежды, словно скрюченные руки демонов стремились преградить охотникам путь.

Геракл хотел тут же отправиться на розыски, пробуя на разрыв веревки. Ни одна не казалась достаточно прочной: лишь вчетверть силы тянул Геракл, веревка лопалась гнилой соломой.

Да пусть! — не выдержал Геракл. — Поймаю — на спине унесу!

Иолай воспротивился:

Как ты ночью в лесу думаешь отыскать чудесную лань?

А луна на что? — сердито отвечал Геракл: ему не терпелось.

Иолай только презрительно хмыкнул.

Стали лагерем, выбрав пристанищем залитую лунным светом полянку. Отпущенные лошади мирно пережевывали траву, вкусно шлепая мягкими губами.

Иолай на угольях жарил кусочки мяса, нанизав баранину на гибкий прут. Жир, падая на горячие уголья, шипел, распространяя аппетитные запахи и будоража желудок.

Геракл, примирившись с ожиданием до утра, присел у костра, задумчиво обхватив руками голые колени. Назойливо у самого лица звенели комары, которых не пугал даже дым костра. Геракл суковатой палкой поворошил поленья. Багровые сполохи стали ярче.

Вдруг одна из лошадей, стрижа ушами, коротко заржала.

Волки? — приподнял брови Иолай.

Геракл, дурачась, взвыл, подражая предводителю волчьей стаи.

И тотчас темный лес принес ответ. Выла, верно, волчица, тоскуя о друге. Иолай поежился, подбрасывая в костер сушняк. Пламя взметнулось, ровным кругом разгоняя тьму.

Геракл поднял с травы накидку.

Пойду посмотрю! — кивнул другу герой, набрасывая ее на плечо.

Выйдя из леса, Геракл повторил призыв самца и почти тотчас услышал, как зовет волчица. Геракл оглядел окрестные холмы. В сиянии лунного света серебрились уступы. На черном фоне четко выделялась, словно вылепленная из бронзы, фигура зверя с запрокинутой мордой. Хриплый тоскующий вой вырывался из глотки волчицы. Геракл тихо отступил, опуская палицу.

Ему тоже было ведомо это дикое желание выть, испытывая гнев и тоску. Единственное, что сопутствовало герою со дня его рождения — это бремя избранности, когда друзья сторонятся тебя, испытывая неловкость за свою слабость рядом с героем. Подруги ветрены и неверны, любя не столько самого Геракла, сколько милостивый взор небес, что не оставляли Геракла со дня его рождения. И Геракл, гордость и слава греческого народа, шел по жизни в одиночестве, словно путник, чей дом разрушен ураганом, а впереди череда бесконечных дней и ночей в поисках несуществующего приюта.

Ну, — встретил вопросом Иолай.

Не нашел, — отвел Геракл глаза, усаживаясь к костру и принимаясь за жареное мясо.

Но утром Геракл уже стыдился за минутную слабость. Охотничий азарт подхватил Геракла с кучи веток, служивших ему ложем.

Вставай, за соня! — дернул герой приятеля за ногу.

«Нет места жалости в сердце, — размышлял Геракл, — я должен забыть свою человеческую суть и стать гончим псом. Лишь смелым и безжалостным принадлежит мир — тут нет места мечтателям и фантазерам. Вчера я пожалел волчицу — смилостивилась ли бы она, попадись я ей на пути, слабый и беспомощный?»

А ноги сами несли героя в чащу. Крепкие ноги попирали колючие кусты, руки разрывали непроходимые заросли там, где не справлялись нож или меч.

Охотники углубились в лес. Ни зверя, ни птицы в мрачной чащобе. Лишь седыми космами колышутся мхи на обомшелых вековых деревьях. Мысли о веселых долинах с журчащими водяными потоками, оставленными за спиной, еще более угнетали душу. Там — дыхание жизни трепетало в каждой былинке, в солнечном блике, почудившемся сквозь сень листвы. В чаще же лишь корявые пни, выпирающие из песка узловатыми корнями, да редкий зеленый оттенок травы говорили, что на свете существует еще что-то, кроме все плотнее смыкающихся серых крон и стеной встававших перед охотниками стволов.

Проходил день за днем. Из охотников Геракл и Иолай превратились в простых лесорубов. Весь день они врубались в чащу, подсекая вековые стволы, обрубая ветви, оттаскивая поваленные деревья с тропы. Но проходила ночь — и бессмысленны оказывались старания: на месте срубленных вставали стволы еще толще, деревья еще выше.

Иолай в отчаянии вскричал.

Труды наши напрасны! Поиски бесплодны! Много недель мы провели в пустых усилиях! Мы даже ни разу не напали на след чудо-лани, хоть рысью взбирались на холмы и спускались в ущелья! Поддались глупым людским выдумкам о необыкновенном звере, но мало ли неправды в фантазиях людей?!

Тогда я пойду один! — сумрачно отвечал Геракл, не собираясь отступаться от цели.

И тут они увидели сквозь чащу темный силуэт, сверкнувший золотыми рогами. Боги наградили упорство героя. Геракл бросился по следу лани, которая уходила красивыми прыжками. Но Зевс прокладывал сыну дорогу, раздвигая вековые заросли и расстилая мягким пологом колючий терновник.

На мгновение, перед горной трещиной, лань остановилась. Геракл и Иолай воочию смогли убедиться, что все рассказы, слышанные ими о чудесном животном, не смогли отразить правды. Необычайно грациозное тельце, увенчанное ветвистыми рожками, ловкая головка с печальными насмешливыми глазами — герои стояли, зачарованные, но только мгновение. Потом с рысиной быстротой стали карабкаться следом, преодолевая уступ за уступом.

Словно неведомая сила придавала охотникам скорости и мужества. Геракл, как всегда бывает на охоте, ощущал странный жар и трепет, устремляясь по следу. Лани не было видно, но следы ее хорошеньких копыт вели в примятой траве все выше и выше. Густой лес сменился редким кустарником. Потом голый склон без единого намека растительности. Герои ступили на запорошенную снегом террасу. Вдалеке мелькнул коричневый силуэт животного. Теперь Геракл и Иолай продирались по колени в снегу, а снежный покров становился все глубже. Но охотники, охваченные близостью цели, словно не замечали, как все более дикой и пустынной выглядит местность. Они пробивались сквозь снежную мглу, застившую глаза и ледяной крупой бьющею в грудь. Львиная шкура, служившая Гераклу одеянием, намокла и покоробилась, покрывшись тоненькой коркой льда. Они поднимались к самому небу, то теряя след лани, то вновь натыкаясь на раздвоенное копытце. Даже сумерки не остановили яростной погони.

— Погоди! — взмолился Иолай. Не такой выносливый, как Геракл, не наделенный божественной силой, Иолай давно держался лишь на одной привязанности к другу. — Давай отдохнем!

Геракл в запале хотел возразить, но посмотрев на изможденное лицо приятеля, смолчал. Лицо Иолая, обветренное и потрескавшееся от мороза, походило на свежеочищенную свеклу. Курчавые волосы приятеля намокли и развились, сосульками позванивая на ветру. Кожаные сандалии протерлись до дыр. Не раз подвязанные жгутом из гибкого ивняка и веток, теперь они почти совсем развалились. Баранья шкура, служившая Иолаю плащом, слабо защищала от холода и ледяного ветра.

Геракл решился искать грот или пещеру для ночлега — Иолай трясся в ознобе и стучал зубами.

Жди меня здесь! — приказал Геракл, укрывая друга собственным плащом.

Стоило снять даже заскорузлый плащ, как ветер набросился на Геракла с новой лютой силой, пробирая до ребер. Мрачные ночные тени служили слабым ориентиром в ночных горах. Не час и не два блуждал Геракл в поисках пристанища, но горные кручи монолитом без единой трещины вставали на пути.

Вдруг Геракл насторожился. Почудилось, или в самом деле потянуло дымом, теплом, запахом человеческого жилья? Он двинул на слабый след костра, а вскоре увидел и курящуюся над расщелиной струйку дыма.

Мир тебе, добрый человек! — позвал Геракл, заглядывая в полумрак пещеры.

Да хранят тебя боги! — раздался в ответ старческий голос.

Теперь Геракл рассмотрел старика, помешивавшего деревянной ложкой что-то в котелке, подвешенном над костерком. Из котелка соблазнительно пахло. Геракл только тут почувствовал, как он голоден и устал.

Старик не возражал, когда герой втиснулся через узкую трещину входа и протянул руки к огню. Ладони тут же пронзили сотни иголок.

Что ты делаешь тут, где нет ни людей, ни животных, кроме разве что нелюдимых горных орлов? — не сводя взгляда с огня, спросил старик.

Уж не ты ли, этот горный орел? — насмешливо улыбнулся Геракл: седовласый старик, время на нем оставило следы не одного прожитого десятка лет, скорей походил на нахохлившуюся древнюю ворону, которая живет лишь потому, что не знает, как умереть.

Но старик то ли не понял иронии, то ли простил жестокой юности едкость насмешки.

Куда уж нам? — только поднял кустистые брови. На Геракла сверкнули удивительно живые и ясные карие глаза, так не вязавшиеся с остальным обликом.

А все ли долги заплатил ты, Геракл? — внезапно назвал старик героя по имени.

Враги мои получают сполна! — взвился юноша.

Добро! — спрятал улыбку в бороду отшельник. — Но что ждать от тебя друзьям?

У меня нет друзей! — отрезал Геракл, отворачиваясь. Он с благодарностью принял протянутую стариком ложку и, морщась и обжигаясь, начал хлебать горячее варево, только что снятое с огня. Сладкая сытость и истома разлились по телу героя, и он не приметил, как и куда исчез старик.

Ну и демоны с ним! — пробурчал Геракл, заворачиваясь в вонючее и пропахшее прогорклым жиром тряпье, видимо, служившее старику постелью.

Через мгновение сон смежил веки юноши, и дивные видения посылали ему боги, оберегавшие покой сына бога богов.

Проснулся Геракл от внезапной возни и тут же выхватил кинжал, не соображая, где он.

Потише! — обрезал узнанный Гераклом голос. — Помоги лучше!

Геракл вспомнил все, что предшествовало его сну. Старик, повернувшись к герою спиной, пытался что-то или кого-то тащить через узкий вход. Раздался стон Иолая. Геракл бросился к приятелю, проклиная себя за беззаботность: он совсем позабыл, что все эти часы, пока он блаженствовал в тепле, Иолай мерз на морозе в снегу.

Жив? — ощупал тело друга Иолая Геракл.

Жив — жив, подмерз только маленько, — пробурчал старик. И, помедлив, добавил: — Лучше быть твоим врагом, Геракл, о котором ты никогда не забываешь, чём другом, о котором ты вспоминаешь лишь в минуты собственной нужды!

Геракл взвился, но тут же стыд пригвоздил его к месту. Он и в самом деле принимал заботу и любовь близких, как нечто, само собой разумеющееся. С детства Геракл знал о своей исключительности, как должное принимая привязанность друзей, родных, приятелей. Ему всегда было не до простых людишек, до тех, кому предназначено прожить отмерянный мойрами путь и кануть в вечность горсткой развеянного по ветру праха. Геракла ждала другая судьба, судьба бессмертного. И в обуявшей его гордыне он лишь снисходительно позволял о себе заботиться, думая расплатиться тогда, когда он станет богом, и все земное будет ему подвластно.

Но, только теперь, глядя на обмороженное тело Иолая, Геракл понял, что забота, долг перед близкими только тогда имеют цену, когда ты вовремя расквитаешься по долговым распискам. Что б проку было Иолаю в божественном будущем Геракла, если б парень замерз среди гор этой ночью?

Меж тем старик сорвал с Иолая одежды, положил юношу на сальную шкуру и принялся втирать в тело жир, четырьмя пальцами черпая черное снадобье из глиняной плошки. При этом он что-то бормотал. Огромная тень старика, склонившегося над распростертым Иолаем, быстрый шепот из неразборчивых слов, Гераклу даже показалось, что на неведомом языке, вселяли священный ужас. Душевное волнение героя росло, он почти задыхался…

Быстрее рыси вскочил Геракл, метнувшись к выходу, чтобы никто не увидел его слез.

«Вот старый отшельник, — размышлял Геракл, — он мог бы прогнать нас или остаться равнодушным к несчастьям, нас постигшим. Но он без слова укора отдал мне свой скудный ужин, а сам, рискуя жизнью, отправился за тем, которого никогда не видел. А я, гордый своим тщеславием, не глупец ли я, ослепленный собственной удачливостью? Я любезен богам? Но что заставляет меня преступать законы человеческие?» — и слезы стыда и горечи катились по щекам Геракла, застывая на лице ледяными каплями.

Прошло несколько дней в пещере старика, пока Иолай окреп, его речь из бессвязного бреда вернула свойственную лишь человеку размеренность и гармонию звуков. Раны, заботливо лелеемые стариком, затянулись. Но Геракл, несмотря на мольбы Иолая не медлить из-за него, продолжая охоту, упорствовал, пока не минула любая опасность, а лихорадка прошла.

Но когда все было готово к пути, разыгралась метель. Старик, молчавший все время присутствия незваных гостей, проговорил:

Вам охотиться у лесного озера по ту сторону гор, но лишь тогда вы сумеете преодолеть перевал, когда стихнет буря!

Геракл выглянул из пещеры. Ветер гнал набрякшие облака. Ледяная крупа сбивала с ног. Ледяной ветер могучей рукой швырял с горных вершин огромные валуны. Вдруг земля загудела, словно боги темной стороны земли рвались из мрачных подземелий, чтобы нести на землю смерть и разрушения.

Землетрясение?..

Старик поправил огонь в очаге.

Нет, это снежная лавина сползла со склона!

Здесь, в горах, Гераклу приходилось помалкивать, чтобы так по-ребячески не попасться впросак.

Так прошел день. И ночь. И еще день, серый и неразличимый. Лишь на третье утро небо очистилось, просияв свежей синевой.

Приятели поблагодарили старика за приют и зашагали по указанной стариком тропе. По ту сторону гор уступы, словно размытые водными потоками, смягчились, полого сбегая в зеленеющую внизу долину. Снега сменились пышным цветеньем полей и лугов.

Геракл и Иолай, сбежав по узенькой веселой тропинке, очутились среди дурманящего разнотравья, словно никогда и не бывает снежных завалов и лютых морозов.

— Странное место, — сказал Иолай, оглядываясь.

Геракл не мог не согласиться. Они оказались словно на дне глубокой чащи, стенками которой служили окружающие долину горы, острыми пиками пронзающие небо. Там, на высоте, неприступно лежали снежные шапки, выли одинокие ветра и гремели лавины. Здесь царило вечное лето, сплетаясь с нежной свежестью первых весенних побегов и жарким дыханием осени, пронизанной спелостью винограда.

Плоским блюдом посередине долины, окруженное тростником дремало озеро. А на берегу озера, беззаботно подобрав под себя ноги, спала лань. Ее золотые рожки сверкали золотом. Животное, измучанное долгим преследованием назойливых людей, выбилось из сил, и достигнув, наконец, спасительного водопоя позабыло об опасности. Друзья переглянулись: цель, к которой они так долго стремились, была так близка, а добыча далась слишком просто.

Друзья, неслышно передвигаясь, почти совсем приблизились к лани. Но тут животное, почуяв опасность, проснулось. Два великолепных темно-лиловых глаза уставились на охотников. Лань вскочила на ноги и словно окаменела. Теперь убить ее ничего не стоило, но у Геракла не поднималась рука на такое прекрасное творение природы. Вдруг лань отскочила и прыгнула. Приятели залюбовались стройными ногами, вознесшими лань в воздух. Никогда им не доводилось встречать такую крупную самку, умевшую так прыгать. Лань, словно играя, повторила прыжок. И только тут охотники сообразили, что так добыче недолго и уйти от них. Они бросились следом, карабкаясь по каменистым террасам.

Лань выбрала неверный путь: на вершину вела лишь одна тропа, а с другой стороны склон вертикально падал крутым обрывом.

Животное, первым достигшее вершины, замерло. Вначале показалось, что лань, обреченная на погибель, сейчас бросится в пропасть. Но она лишь возбужденно раздувала ноздри. Узкая тропинка над пропастью казалась ей ненадежной: она перебирала ногами. Цокот копытцев подхватывало горное эхо. Прислушайся Геракл с Иолаем внимательнее, они б различили, что не четыре, а восемь копыт дробят эхо далеким гулом.

Но лань, словно послушавшись незримого приказания, помахивая коротеньким хвостиком, как ручная козочка, приблизилась к оторопевшим охотникам. Геракл лихорадочно набросил на шею животного сплетенный из веревок аркан, не веря в удачу. Иолай приветствовал друга радостными криками. По правде сказать, Иолаю давно б хотелось прекратить сомнительную прогулку по неприступным горам и вернуться в город, где нет опасности свалиться в пропасть или замерзнуть в ущелье.

Проторенной тропой друзья двинулись в обратный путь. Друзья весело переговаривались, хохоча над пережитыми приключениями. Лань послушно следовала за ними.

Вдруг черная молния прорезала небеса. Страшный грохот сотрясал окрестности. Иолай, присев в ужасе на корточки, закрыл уши ладонями и зажмурился.

Даже вздрогнул бесстрашный Геракл. Прямо перед ними на тропе возникла прекрасная всадница, чье лицо пылало гневом. Черный конь играл под золотым седлом, перебирая нетерпеливо ногами. Огромный конь с черной гривой и блестящими глазами, со стройными, тонкими ногами и блестящими боками был под стать прекрасной всаднице, державшей поводья.

Геракл не мог отвести глаз от белокожего лица, обрамленного чудными густыми локонами. Короткая накидка не скрывала красоты женских форм, а изящные линии рук пленяли воображение, будя шаловливые мысли. Голову женщины венчал венец из вечно зеленого лавра. К седлу вороного скакуны были приторочены лук и стрелы.

— О презренные! — вскричала прекрасная наездница. — Вам мало, что вы испоганили леса и долины там, у себя внизу, вы осмелились проникнуть в мои владения и похитить сокровище, вам не принадлежащее?!

При этих словах чудо-лань, неведомо как высвободившись из пут, подбежала ко всаднице и начала ласково тыкаться мокрым носом в голую пятку богини. Геракл давно узнал в наезднице дочь Зевса, богиню охоты Артемиду.

О богиня! — смело отвечал Геракл. — Не забавы ради вторглись мы сюда, а по повелению твоего отца, всемогущего Зевса! И неверно, что заказан человеку путь на вершины! Оглянись, богиня! Суров и прекрасен твой край, но кому любоваться его красотой? Ты говоришь, не ценим мы дарованную нам землю, но разве не человек — украшение природы?

Смягчился взгляд богини, с усмешкой благосклонности выслушала она дерзкие речи. Потеплели глаза Артемиды, спешилась наездница, отпустив вороного красавца-коня.

Присядем, герой, — указала богиня на бьющий из горной расселины чистый источник.

Они направились к роднику, свернув с тропы. Лань с золотыми рогами неотвязно следовала за владелицей.

А теперь расскажи, чем же так славен твой людской род, Геракл? — полюбопытствовала богиня, усаживаясь на траву.

Тотчас с серой вершины с громким криком сорвалась орлица и, расправив крылья, спустилась к богине. Змея выползла из подземной пещеры, обвиваясь вокруг щиколотки Артемиды. Геракл схватился за меч, но богиня остановила кровопролитие, подняв на ладони плоскую голову пресмыкающегося.

Видишь, герой, — прищурилась богиня, лаская змею, — ты скор на расправу, труслив, мелочен в своих речах и поступках. Что ж дает тебе право говорить, что нет на земле ничего прекраснее, чем человек?

Оглянись, о герой!

Молчали горы, снисходительно глядя на крошечные фигурки людей. Их величественность и неприступность давили на плечи непосильным грузом. Геракл показался сам себе никчемным земным червем. Зашелся в рыданиях Иолай, потрясенный теми же смятенными мыслями.

И ты хочешь, — продолжала богиня, — чтобы в этот край пришли люди с топорами и кирками. Копошились, добывая из горных недр богатства, оставляя после себя зияющие раны на камне, и все во имя того, чтобы набить ненасытное брюхо?

Тогда зачем боги пустили человека на свет? — вскричал Геракл, не в силах справиться с охватившим его волнением.

Артемида задумчиво ласкала прильнувшую к богине лань. Ее прекрасные пальцы ворошили короткую блестящую шерстку животного.

Глаза были устремлены поверх людских голов.

Зачем, ты спрашиваешь? — произнесла богиня. — Я и сама не знаю, но только вижу, что все теснее и теснее от людской сутолоки становится моим подданым на земле. Всякий зверь, любая пичуга не чувствуют себя в безопасности при встрече с человеком. Даже лютый тигр покидает охотничью тропу, учуяв запах людского пота! И во имя чего?

Но ни богам, ни человеку не постигнуть законы, что движут историей мира. Все предопределено, предначертано тем, чему не придумали имени, но что правит бытием всего сущего.

Внезапно вскочила Артемида, кликнула своего скакуна. Крикнула гортанным голосом и понеслась прочь, в вихре полета спасаясь от безответных вопросов. Ее конь рассекал воздух широкой грудью, волосы богини летели вслед широким плащом.

Герои проводили ее печальным взглядом: в одном права богиня — богам и людям не жить в согласье на одной земле.

Идем, Иолай! — наконец сказал Геракл, наматывая на стиснутый кулак веревку: каким-то чудом лань снова оказалась на аркане.

В задумчивом молчании завершили герои свой путь. Наконец показались Микены. Охотники вступили в царские чертоги царя Эврисфея. Их шаги насмешливым хохотом отдавались в ушах пристыженного царя: вновь не удалось посрамить героя — Геракл и из этого испытания вышел с победой.

Царь принял героев с их добычей, кутаясь в расшитый плащ.

Вот, великий царь, — выступил вперед Геракл, — мы добыли тебе забаву!

Дворец гудел растревоженным ульем. Казалось, весь город собрался приветствовать охотников, изловивших чудесную лань с золотыми рогами. Воины, слуги, простые горожане восхищенными воплями выражали радость и удивление. В толпе, сопровождавшей Геракла и Иолая, было немало и чужеземных лиц — весть о третьем подвиге Геракла разнеслась далеко за пределы страны.

Царь Эврисфей злился, но виду не показывал, благосклонно потрепав животное по холке.

Вот так и Артемида, дочь Зевса, ласкала свое сокровище, — как бы невзначай проговорил Геракл, пряча улыбку.

Как, эта лань принадлежит богине? — встрепенулся Эврисфей, отдергивая руку и пряча кисть за спиной.

Ну, конечно! — невинно округлил глаза герой. — Она сама так сказала!

Эврисфей перетрусил — его затея зашла слишком далеко. Одно дело послать на погибель сына Алкмены — и совсем иное навлечь на себя гнев грозной Артемиды- охотницы. Рассказывают, что всякого, на кого падет немилость богини, она пригвождает к стволу векового дуба золотыми стрелами. Но умирать даже от золотого оружия Эврисфей пока не собирался.

Уберите ее отсюда! — завизжал царь, размахивая руками.

Лань вздрогнула и подскочила в испуге. Неожиданный крик рассердил животное. Лань подпрыгнула еще раз, целясь крепким копытом в визжащего Эврисфея.

Геракл потянул к себе веревку, усмиряя взбесившееся животное. Лань тут же охотно подбежала к охотнику, словно к своему хозяину.

Эврисфей приоткрыл один глаз, сквозь пальцы поглядывая, не целится ли в него круглое копыто. Лань терлась мордой о бедро Геракла.

Эврисфей оправил одежды, поерзав, уселся на троне, пытаясь придать своему облику величественный вид. Под хохот собравшихся, видевших испуг царя, это было трудновато.

Пришлось спешно ретироваться.

Эй, — окликнул Геракл, — лань прикажете привести к себе в покои, чтобы в одиночестве, где не помешают глупые соглядатаи насладиться сокровищем Артемиды?

Напоминание о богине только придало царю скорости.

Убери ее с глаз долой! Что б я ее больше не видел! — крикнул Эврисфей напоследок.

Геракл невозмутимо под одобрительные возгласы толпы покинул дворец. Лань собачонкой следовала рядом.

Слушай, — остановил Иолай, трогая Геракла за плечо, — а что мы с ней будем делать?!

Гераклу не приходило в голову, что лань, — хоть и принадлежащая богине, все же обычное животное, которое надо кормить, водить к водопою, чистить. Нужен был хлевчик или хотя бы загородка, чтобы можно было привязывать животное на ночь. А тут еще городские собаки, пораженные невиданным чудом, лающей сворой устремились вслед за героями.

Геракл остановился. Поскреб в затылке, переводя взгляд с лани на Иолая.

Да, история! — хмыкнул Геракл.

Все испытания, выпавшие на его долю, те, что пришлось перенести и те козни, что в будущем непременно будет строить двуличный Эврисфей показались песчинкой в песчаной горе по сравнению с проблемой, куда конкретно девать лань хотя бы до утра.

А давай отпустим ее, и дело с концом, — предложил более практичный Иолай.

Мысль была не лишена смысла. Приятели обсудили и с облегчением привязали лань к повозке лесоруба, направлявшегося в Аркадские горы, взяв слово вернуть лань на родные просторы.

Лесоруб сдержал слово, хотя и опасливо косился на чудо-лань. Животное, почуяв запах знакомых пастбищ, упиралось и било землю копытом. Лесоруб, нестарый мужчина, рискнувший предпринять это дальнее путешествие в неведомые места в поисках пропитания для своей многочисленной семьи, достигнув сумрачной чащи, всполошился.

Темной стеной вставал лес. Шумел, тая неведомую угрозу. Лесоруб наспех развязал узел на шее лани и подтолкнул животное:

Иди-иди себе!

А сам, развернув повозку, опрометью кинулся обратно из этих диких мест, дивясь рассказам бывалых лесорубов, что это лучшее место в горах.

Лучшее-то оно лучшее, но я буду пить воду, заедая хлебом, чем останусь тут хоть на минуту! — бормотал лесоруб, подгоняя, как умел, свою тощую клячонку.

Когда он из-за плеча обернулся, среди ветвей в последний раз мелькнула тень лани и исчезла.

А лань, сделав на всякий случай круг, миновала чащобу и устремилась по едва заметной тропе, не различимой и самому опытному оку.

Лес благоухал летними запахами, цветами, умытой росою землей. Лань далеко обошла заснеженные перевалы и горы, которыми уводила охотников прежде. Теперь ее путь лежал в светлую ореховую рощицу через дубняк. Вековые дубы окружали зеленую веселую поляну, где на рассвете такая сладкая трава. Но теперь было не до того. В несколько прыжков лань преодолела открытое пространство. Еще раз запутала след и поднырнула под низко переплетенные ветви орешника.

Там, смешной и одинокий, истосковавшись по матери, спал детеныш лани. Он был неуклюжий и некрасивый. И рогов, ни золотых, ни каких-нибудь вообще, у глупыша не было. Но он был для матери дороже и прекраснее всех сокровищ.

Вот ты и вернулась! — с улыбкой взирала Артемида с небес на свою любимицу.

Но мешать счастливому семейству не стала. Этот детеныш был у лани первенцем. И она, повинуясь инстинкту, со старательной неумелостью пыталась заботиться о малыше, порой допекая своей заботой. Детеныш был желтенький, словно топленое молоко. Его удивленные глаза смотрели на мир с мутноватой заинтересованностью. Он блаженно вытягивал шею, пока материнский шершавый язычок, лаская, вылизывал слипшуюся шерстку, больше похожую на пух.

Лань испытывала еще большее блаженство, обмывая, лаская и толкая сынишку. Тот зачмокал губами, ткнулся носом матери в брюхо, отыскивая сладкий родной запах. Захватил губами тугой сосок и счастливо зажмурился, напитываясь материнским молоком. А лань, пока ее сын кормился, чутко вслушивалась в покойную жизнь леса, стрижа ушами при намеке на шорох.

Чудесная лань могла позволить себе подшутить над охотниками и даже дать себя поймать, когда она была одна.

Но рисковать первенцем лань не смогла бы, даже угрожай что-либо ее жизни. Ее и так мучала совесть, что пришлось на полдня и ночь покинуть малыша в одиночестве, повинуясь приказу Артемиды. Но, хотя богиня и обещала присмотреть за детенышем, только увидев мирно спящего малыша, лань-мать успокоилась.

То-то бы удивился и разозлился Геракл, узнай он, что стал жертвой невинного розыгрыша!

Лань провела языком по мордочке сына:

Так бы и поймал бы он меня, если б я этого не захотела!

ЧЕТВЕРТЫЙ ПОДВИГ У горы Эриманф

Щедрая осень с улыбкой смотрит на землю. Хоть солнце висит над горизонтом ниже, чем летом — жарче горят земные краски. Желтеют спелостью поля. А даже черная пашня говорит о людском труде — перепаханные жирные пласты отдохнут за короткую зиму; вновь весной падет на землю семя, чтобы прорасти нежной зеленью. А придет час — одарит пашня человека дарами.

Убран виноград. Сладкий виноградный дух плодов и ягод стоит над селениями. То и дело искрится смех юных дев — то в медных чанах, высоко поднимая колени и забрав одежды, топчут виноградные кисти девушки, а потом наливают молодое вино в глиняные амфоры, заливая горловину растопленным воском.

Но невеселы крестьяне, что поселились у подножия Эриманфской горы. Пусты их амбары. Пауки ткут свою паутину в сухих сосудах — не пить крестьянам зимою сладких вин и напитков.

Повадился на крестьянские поля и огороды огромный вепрь: сколько не выслеживали его охотники, каких сторожей не выставляли в дозор крестьяне. К утру на месте посадок чернели безобразные раны, а растения были подрыты и выдраны с корнем, ссыхая на развороченной земле. Находили следы копыт, видели многолетние стволы деревьев, обезображенные чудовищными клыками. Но, как не старались, не могли поймать хитрого вепря.

Что за напасть! — горевали крестьяне, видя, как гибнет труд ранней весны и тяжелого лета. — Видно, зимой нам с семьями придется побираться в поисках пропитания!

Попадись мне эта скотина, — грозились самые смелые, — с живого содрал бы шкуру!

Но вепрь был хитер и осторожен, безобразничая по ночам только там, где не было сторожей, а сытые псы ловили мух.

Все видели, как вепрь не раз скрывался в густых зарослях, окружавших подножие горы. С собаками и факелами охотники многократно обшаривали пещеру. Никто не заметил, как вепрь, открыто протрусив к пещере, сворачивал в боковой туннель. Туннель шел глубоко под гору, где плескалась жидкая грязь. Наевшийся вепрь плюхался в мутную жижу и блаженствовал, слыша, как где-то наверху его поносят глупые люди. Маленькие красные глазки, заплывшие жиром, светились злобным пламенем. Довольное рохканье отражали своды пещерки — тут вепрь чувствовал себя в безнаказанной безопасности.

Наконец, проделки жирной твари жителям надоели. Они решили обратиться за помощью к царю Эврисфею. Выбрали в гонцы самого говорливого, и тот отправился в путь.

Царь Эврисфей наслаждался пышною трапезой, когда воины доложили о прибытии крестьянина с каким-то ходатайством, но упрямец непременно желает видеть царя.

Ну, пусть войдет! — сытость делала царя снисходительным.

Воины, подталкивая перепуганного посланника древками копий, впихнули малого в залу, где с приближенными пировал царь. От смачных запахов и многочисленной снеди у крестьянина, проделавшего неблизкий путь, в животе заурчало.

Иное показалось царю Эврисфею — принял он звук за оскорбление и запустил в бедолагу бараньей лопаткой. Баранина угодила крестьянину на голову и шлепнулась на темя, как горячий блин. Жир стекал по лицу несчастного и ни в чем неповинного. Но так велик был его голод, что крестьянин, не долго думая, возблагодарил царя за подарок и, оторвав жирный кус мяса, принялся уплетать угощенье за обе щеки. Потом вытер блестящие салом пальцы об одежды и с выжиданием уставился на царя. В другое время Эврисфей не спустил бы проделки бедняге, ибо славился царь жестоким и вспыльчивым нравом. Но умелые повара при дворе, лучшие виноделы на царской службе. Усмехнулся царь, пригласил крестьянина разделить трапезу, а между делом и расспросил, что привело того в Микены.

Рассказал крестьянин об одолевшей их селение напасти, о прожорливом вепре, уничтожившем весь урожай.

И, если не найдется на него управа, умирать нам и малым детям с голоду! — так закончил речь крестьянин, заодно прикончив стоящий поблизости кувшин с вином.

И когда царь, испытывая жажду хотел напиться из того же источника, лишь редкие капли пролились в подставленную чашу.

Как?! — вскричал великий царь. — Мало того, что горазд ты пить хмельное вино, так ты еще осмелился предложить мне. великому и мудрому царю, гоняться за свиньей?!

От усталости и доброй еды крестьянин осоловел и, поводя мутными очами, лишь икал в ответ на грозные речи царя. А потом, обессиленный, упал на плиты, украшавшие пол дворца, и захрапел. А какой смысл ругаться с человеком, когда тот все равно ничего не слышит? Царь задумался: вот и представился случай поквитаться с гордецом Гераклом. Геракл — не царь, вот пусть и погоняется за поросячьим хвостиком. Так решил великий царь Эврисфей, велел призвать во дворец Геракла.

Когда царские гонцы нашли Геракла, тот занимался тем, что от нечего делать метал стрелы в дубовую чурку. Уже не один десяток стрел перевел герой, по самый кончик вогнав стрелы в крепкое дерево, от чего пень походил на ощерившегося иглами дико- образа.

Услышав, что царю есть в нем нужда, Геракл охотно подхватился и, перебросив колчан и тугой лук через плечо, явился пред Эврисфеем.

Повеление царя удивило Геракла. Но еще больше возмутила героя трусость Эриманфских крестьян.

Видно, совсем они обленились, раз не могут справиться с таким простым делом! — размышлял Геракл по дороге.

Солнце куталось в туманную дымку. Тревожно перекликались птицы, чуть не касаясь лица Геракла. День предвещал непогоду.

Геракл решил свернуть с дороги, укрывшись в лесу на время дождя. Лесная дорога, широкая и хорошо утоптанная, вела меж гладких стволов старых деревьев, высоко вознесших пушистые кроны. Заглядевшись, Геракл споткнулся о выступавший из почвы корень могучего дуба и растянулся во весь рост.

Тут же послышался смех, сопровождаемый перестуком копыт.

Всадники? — удивился герой, не ожидавший кого- либо встретить.

Поднялся на ноги и огляделся. Тотчас из молодой поросли выступило странное существо с туловищем коня, но с торсом и головой человека.

Кентавры! — мелькнула догадка: Геракл не раз слышал о злобном нраве и жестокости людей-коней. Но небольшого роста кентавр глядел на незнакомца с улыбкой, не внушавшей недоверия и опасений.

Кентавр, скучавший по случаю отлучки сородичей, пригласил Геракла разделить с ним трапезу и ночлег.

Ветер крепчал, переходя в бурю. Вихрь пронесся по лесу, ломая сучья и выдирая с корнями небольшие деревья. Редкие тяжелые капли темными пятнами упали на устланную хвоей почву. Нарастал ливень, сменившийся градом.

Кентавр в нетерпеливом ожидании ответа перебирал ногами, собираясь умчаться.

Вопреки поверьям, кентавры — вольное племя, не были ни злобны, ни жестоки. Лишь легкомысленны и беззаботны, как дети. Привыкшие свою жизнь соизмерять со стремительным полетом табуна по степи, той же горячности и страсти кентавры ожидали и от остальной части человечества. Но люди тяжелы на подъем, им трудно оторвать седалище с мягкой циновки. Где им понять, как пахнет полынь в полнолунье, как серебрятся поникшие травы, покрытые росою перед рассветом? И горло сжимает тоска вперемежку с восторгом, когда впереди заманчиво тлеет костер, а ты мчишься, раскрывшись ветру, и встречный поток теребит твои волосы и осушает слезы восторга, когда ты, едва касаясь земли, паришь, слыша рядом перестук ног сородичей?

Кентавр уже совсем повернулся, когда Геракл решился принять приглашение. Кентавр провел героя неприметной лесной тропой. Вначале деревья по-прежнему стройными свечами взмывали в небо. Потом кроны сплелись, наклонились над самой головой. Геракл пригнулся, шествуя следом за новым знакомцем. Глаза, после света, не различали смутных очертаний помещения. Но, попривыкнув, Геракл понял, что они находятся в горной пещере.

Очаг посередине и брошенные на песок циновки говорили о людском жилье.

Кентавр засуетился, готовя угощение гостю. Зачерствелая лепешка, кумыс да пару горстей орехов голод чуть приглушили. Кентавр, смущаясь за скудную трапезу, предложил гостю горсть красных ягод с глянцевыми боками, похожими на бочонок с воткнутым в горлышко пучком сухой травы.

Геракл, держа ягоды на вытянутой ладони заколебался. Между тем его новый приятель, с набитым ртом, яростно жестикулировал, пожирая плоды и приглашая Геракла разделить удовольствие.

Герой раскусил один плод: тотчас маленькие волосатые семечки с царапучими хвостиками впились в язык и небо. Геракл, сморщившись, выплюнул подношение. Ладонью левой руки ударил под правую — ягоды разлетелись по всей пещере.

Что за мерзость ты мне подсунул? — возмутился Геракл.

Кентавр, казалось, был удивлен, рассматривая свое любимое лакомство, но, хоть и мыслил кентавр по-человечески, желудок-то у него был конский и мог переварить любую гадость, будь то горькая ягода или сопревший пук травы, долго пролежавший в сырости.

Геракл тогда развязал котомку — брюхо по-прежнему просило пощады, и, разделив по-братски кусок оленины, угостил кентавра. Человек-лошадь хлеб взял, а мясо, попробовав на язык, вернул. Геракл лишь пожал плечами — кентавры, как и любая лошадь, были вегетарианцами и на дух не переносили запаха мясной пищи.

Пока Геракл насыщался мясом, а кентавр бережно перекатывал во рту кусочки хлеба, герой успел приглядеться к новому знакомцу. Судя по лицу, кентавр был молод. Темные каштановые волосы обрамляли высокий и чистый лоб. Серые глаза с редко встречающимся у людей оттенком, были, как отражение облаков в озерной воде: все мысли и перемены настроений отражались в черном омуте зрачков. Нос, пожалуй, коротковатый, и подбородок, украшенный редким легким пухом, как бывает у юношей, подтверждали первоначальную догадку — яе все кентавры были те, о которых рассказывали непослушным младенцам на ночь. По крайней мере, в облике задумавшегося кентавра ничего ужасающего и кровожадного.

Скажи, — осмелился Геракл, — зачем твое племя нападает на мирных жителей? Для чего вы пугаете округу, сея разрушение и гибель людям и животным?

Ответом был прямой взгляд серых глаз.

Не знаю, — потупился юноша. — Это случается всякий раз, когда дни становятся короче, а ночи холоднее. Тогда мое племя вдруг впадает в беспричинную тоску. Некоторые заболевают, уныло бродя в одиночестве по холмам и равнинам. Некоторые так и не возвращаются в родные места. Хочется стать птицей, чтобы сильные крылья унесли тебя в другие страны. Хочется чего-то, сам не знаю, как выразить, — слезы показались на пушистых ресницах кентавра. Он умолк.

Но Геракл его понял: ему тоже было ведомо это неясное томление души, когда ты словно вспоминаешь о своих прошлых жизнях, и тоскуешь о тех, кто был частью тебя до твоего рождения. И Гераклу было известно то чувство, когда хочется выть от тоски и бессилия. А еще лучше в пылу поединка забыть о навеянных осенью снах. Раскаленные клещи впились в сердце героя от пронзительного взгляда кентавра.

А нет ли у тебя доброго вина? — встряхнулся герой: он знал, что нет средства лучше от тоски и кручины, как пьянящий напиток, заставляющий язык заплетаться, а кровь бежать по жилам быстрее.

На мгновение юноша смутился, но нечасто у кентавров в жилище бывают гости. Он махнул рукой на запреты и выкатил из темной норы, вырытой в стене пещеры, обитый металлическими кольцами бочонок.

Подарок самого Диониса, бога веселья! — похвалился кентавр, выбивая дубовую затычку.

С пенистым шипением вырвалось и хлынуло вино: подставляй кубки! наполняй чаши! Пусть пеной через край бьет веселье.

Пустили чашу из рук в руки, осушая до дна янтарный напиток.

Удружил Дионис! — выдохнул Геракл, утирая стекающую по подбородку живительную влагу.

Забыл герой о данном ему поручении, забыл, куда лежит его путь. Празднуют, пируют человек и кентавр. И что им за дело, что хлещет в ночи неистовый дождь, и Зевс посылает на землю огненные молнии? Грохочет гром. Или, чу? чудится в ветре быстрый топот копыт летящего без пути, без дороги яростного табуна.

Не почудилось бражникам. Продирают глаза пьянчужки. А в пещеру, мокрые и злые, влетают кентавры.

Что-то бормочет заплетающимся языком юноша. Пытается встать Геракл на непослушные ноги. Качается пол пещеры, пляшут перед глазами стены и свод. Двоится перед очами героя или в самом деле старый кентавр грозит обоими кулаками перед носом пьянчуги, выпившего на пару с дерзким собутыльником целый бочонок.

Чуть не плачут кентавры над погубленным добром. А Геракл утешает:

Мы вам помогли! Вот как раскачивается пещера, а это мы вдвоем раскачали стены. Представьте, кентавры, какой горный обвал учинили б вы все, если б хлебнули из винного бочонка?

Да ты издеваешься! — не вытерпел бородатый кентавр, тоже великий любитель выпить. И попытался ткнуть Геракла кулаком под ребра.

Не понравилась герою щекотка. Непослушными пальцами вытащил он из колчана стрелу — и пал кентавр, пронзенный.

Не на шутку рассердились кентавры, сгрудились грозной толпой, обещая расплатиться с Гераклом за смерть сородича.

Наступают, грозя растоптать Геракла крепкими копытами, на части разорвать мускулистыми руками. Но не мешкает герой, одну за другой расстреливая смертоносные стрелы. Горы трупов уже устилают пол пещеры, а Гераклу неймется — добивает он уцелевших.

И взмолился его недавний собутыльник, враз протрезвев от ужасного вида павших сородичей:

Остановись, Геракл! Не простишь ты себе того, что совершил во хмелю и во гневе! — и протянул раскрытую ладонь, останавливая стрелу.

Спохватился Геракл — но поздно. Упал его недолгий друг и умер, оцарапавшись о наконечник стрелы. А были то стрелы, окропленные черной кровью девятиголовой гидры.

Зарекся герой поступать, не подумав. Но лишь хладеющие трупы были свидетелями клятвы. И зарыдал Геракл, видя дело рук своих. Покинул он пещеру, а вход завалил огромными валунами, оставив кентавров в гранитной гробнице.

Долго стоял Геракл перед входом: часто ли мы отвечаем за неразумность своих поступков?

Затем пошел прочь лесною дорогой, опустив голову в кручине. И вдруг будто смерч пронесся наперерез. Присмотрелся Геракл: невиданной величины вепрь вломился в кустарник, калеча деревья и оставляя за собой широкую просеку.

Вмиг позабыл огорчения Геракл: что проку усопшим от напрасных сожалений?

Двинулся следом за вепрем, что мчался быстрее доброго скакуна. Дивился Геракл быстроте жирной туши. Колыхались складки сала на брюхе, лоснились нагретые бока вепря, но и гончей не догнать заколдованного зверя. Поверил Геракл, что не ленность и трусость принудили жителей обратиться за помощью — много часов гнался герой за вепрем, не теряя из виду, но и не настигая. Наконец, обессилел и вепрь. Остановился, выставив клыки и готовясь дорого продать свою шкуру. Ударил Геракл вепря по огромному лбу палицей- только звон пошел по лесу, а зверь даже не шевельнулся, изваянием замер под ударом. Еще пуще удивился герой — он-то знал силу своего удара. Тогда пошел вепрь в атаку, роя копытами землю и норовя поддеть Геракла огромными клыками.

Увернулся Геракл. Запетлял по лесу. Теперь охотник превратился в добычу, улепетывая от разъяренного вепря.

Вдруг одна мысль мелькнула у Геракла. По дороге сюда он видел странное дерево, крепкое от корня, но затем раздвоившееся.

Быстрее лани понесся Геракл. Вот и заветное дерево. Стоит, шелестя двумя кронами. Меж раздвоившихся стволов проскользнул Геракл, а вепрь, с размаху последовавший за добычей, в горячке сунулся следом. Но больно жирен был хищный вепрь, слишком долго он сладко ел и крепко спал — застрял вепрь. Ни туда, ни сюда не сдвинуть стиснутые стволами бока. Взревел вепрь. А Геракл лишь посмеивается:

— Будешь знать, как жрать на дармовщинку!

Из тонких и гибких лиан сплел Геракл прочную веревку, опутал ноги и морду вепря. Поднатужившись, взвалил добычу на спину и отправился обратно в Микены.

Долог путь — ерзает тяжелая туша вепря. Своим ревом пугает хищный вепрь окрестных жителей.

Издалека услыхал жуткий грохот царь Эврисфей — решил он, что это близится его погибель. Хуже позора была угроза бесценной жизни царя. Тень угрозы. Заметался царь, выискивая укрытие. И наконец приметил огромный чан, в который во время дождя собирали воду для хозяйских нужд. Чан был полон наполовину. Дохлые мухи и всякий сор плавали на мутной поверхности. Запах тухлой воды распространялся вокруг — служанки, занятые любовью, давно позабыли о чане, брошенном под открытым небом.

А рев и грохот приближался. Не стал колебаться Эврисфей — нырнул в чан, только ноздри да клок волос над поверхностью торчат.

Но заметил Геракл бегство трусливого царя. Захохотал:

Вот славное корыто для моего вепря! — и сделал вид, что наклоняет морду животного к мутной воде.

Ошалел от ужаса Эврисфей, увидев над собой огромную морду, украшенную кривыми клыками. Нырнул на дно, погружаясь. А Геракл лишь хохочет

Прими же скорей, царь, подарок!

Убери! Убери его отсюда! — взмолился, отфыркиваясь, Эврисфей, порядком наглотавшийся грязной смердящей воды

Геракл прищурился, махнул рукой: Так и быть! Эй, горожане, кто любит жареную свинину?

ПЯТЫЙ ПОДВИГ Стимфальское озеро

Азан застонал, пытаясь высвободиться из-под груды наваленных тел. Чья-то синяя ступня упиралась в грудь юноше. Он ужом вывернулся и, помогая себе руками и коленями, начал выбираться наверх, отталкиваясь от мертвых тел.

Труды были мучительны, и Азан, совсем обессилевший от страшного лабиринта и пережитого ужаса, перевалился через край рва. Упал на песок, ткнувшись в землю носом. Свежевзрыхленный песок попал в рот, запорошил глаза. Со стоном Азан, потея, перевернулся на спину. Резкая боль прошила брюшину, отдаваясь в позвоночнике щемящим эхом. Азан стиснул зубы. Отдышался. Попытался подняться, опираясь о песок коленом, а потом пополз по пустыне, время от времени теряя сознание и впадая в забытье. Руководствовался по звездам, хотя замутненное сознание время от времени двоило изображение. Тогда Азан в слепом стремлении вернуться к людям прижимался щекой к земле и отдыхал на выстывшем за ночь песке.

Предвидь мы результаты своих деяний, не лучше ль было б остаться там, где нас бросила капризная судьба?

Но, считал юноша, о пережитом ужасе и еще одном странном видении надо было рассказать во что бы то ни стало.

Пустыня, казавшаяся из зеленой долины мертвым морем бескрайней желтизны, равнодушно жила своей шепотливой и шуршащей жизнью Ей не было дела до ползущего по песку человека, скорее похожего на гигантскую змею, елозящую по земле, но не теряющую направления.

Очередная передышка затянулась Ныла спина Коле ни и подушечки ладоней вспухли Но пуще всего беспокоила боль, время от времени перехватывающая живот и поясницу и отбирающая дыхание Память восстанавливала разрозненные картинки, складывая воедино калейдоскоп прошлых суток

Первое что вспомнил Азан, это духоту и густой привкус лета на губах. Отговорившись жарой, Азан упросил отца устроиться на ночь во дворе Отец сделал вид, что поверил оба знали причину, но незачем матери до времени знать, что ее мальчик, ее Азан давно принадлежит другой женщине.

Как насмешница Инара завладела мыслями Азана, парень понять не мог. Но стоило вертушке-капризнице пообещать юноше свидание, как Азан добровольно отдал себя на съедение ночной мошкаре Встала луна Азан побежал к кипарисовой рощице на краю селения Стройные свечи насмешливо перешептывались над головой Омерзительно трещали цикады. Азан переступал в нетерпении с ноги на ногу. Потом сидел, привалившись спиной к стволу. Видел, как мигнула и погасла первой звезда, предвещая скорый рассвет

Обманщица сладко спала дома! Азана стало клонить в сон. Он зевнул. Потянулся, с силой меся кулаками воздух над головой. Когда деревенский пастух засвиристел, собирая стадо, Азан, прячась в густых тенях крон, пробрался домой.

В жилище заходить не хотелось — не избежать насмешек. Азан залез под повозку, приткнувшуюся к деревянным бревнам сарая, подгреб под себя пук соломы и, укрывшись конской попоной, задремал, стоило голове коснуться земли. Но только смежил Азан веки, стоит перед ним, смеется, скаля зубы, ветреная красавица, манит. Протянул руку Азан, вот-вот схватит девушку за края одеяния — пальцы ткнулись в что-то липкое и вонючее. Азан проснулся, очумело рассматривая руку пальцы чернели свежим дегтем, которым он же сам с вечера обильно смазал оси колес Кое-как обтерши ладонь и пальцы пуком травы, Азан сердито нырнул под попону, твердо решив не думать о негоднице Инаре. Уснул, словно рухнув в омут с большой высоты или каменистого утеса. А следом посыпались камни, плюхавшиеся в воду с шумом и грохотом. Азан хотел вынырнуть, но камнепад густел, частым перестуком дробя поверхность реки или озера.

Странный звук, ворвавшийся в сон, назойливо повторяясь, нарастал, приближался. Азан проснулся, зевая. Высунул из-под попоны всклоченную голову и тут же забился обратно. Сердце билось в бешеном ритме — в бешеном галопе летели на селение черные всадники.

Неведомо откуда напали конные варвары. С жарким дыханием пустыни вынесло их на равнину. Дикие гортанные звуки извергали их глотки. Кони, рослые, с широкой грудью, почти не касались земли копытами, пластая по воздуху гривы и роскошные хвосты. Страшнее смерча, ворвались всадники в селение. И горе тому, кто не успел укрыться.

Азан поглубже зажался к земле. В спину давило сучковатое бревно стены сарая. Нога затекла в неудобном положении. Но юноша лишь вздрагивал, слыша отчаянные крики односельчан и жалобный плач женщин.

Неведение было страшнее опасности: Азан осторожно выглянул. Жуткое зрелище предстало пред ним. Конники, не спешиваясь, копьями сгоняли жителей в центр деревни. Упрямых заставляли смиряться острием длинных и узких кинжалов.

Отряд варваров разделился. Часть собирала людскую дань, а другие, вооружившись горящими факелами, предавали огню жилища. Кровью обливалось сердце Азана, когда рослый детина, с жирными ляжками и тупым лицом протрусил по улице и остановился у жилища Азана. Поднес факел. Огонь охотно лизнул сухую солому кровли. Распробовал. Взъярился, яростно поедая крышу. Чадный дым заволок жуткую картину туманом. Стены держались дольше. Но вот хрупкое строение, предназначенное, скорее, для обозначения человеческого приюта, чем как средство защиты от напастей, охваченное пламенем, рухнуло. Азан взмолился лишь о том, чтобы родители и сестра успели выскочить через заднюю дверь. Родных в людской толпе, пчелиным роем жужжащей в окружении черных варваров, Азан не разглядел, надеясь, что им удалось спастись каким-то образом.

Вдруг сердце юноши — пойманный жаворонок, щемительно сжалось, — воздух пронзил девичий крик. Столько ужаса и отчаяния было в крике, что не в силах вынести человеческая душа. Азан узнал голос любимой — кричала Инара. А. варвар смеялся, таща девушку за длинные косы. Наклонился, подхватывая хрупкое тело. Перебросил через широкую спину своего коня.

Сердце Азана лопнуло и разорвалось. Неведомая сила выхватила юношу из-под повозки — он бросился наперерез всаднику.

Конь, увидев перед собой неожиданно возникшую преграду, встал на дыбы, кося лиловым глазом. Животное переступало ногами, не смея растоптать человека Но у наездника не было благородства лошади — варвар вскинул веревку. Азан почувствовал, как, скользнув, веревка обвилась вокруг щиколоток; парень не устоял, рухнув в дорожную пыль.

Потом его тащили, пинали, мучали. Каждый камешек на дороге отзывался синяками на теле. Удалось повернуться на спину, шмыгая разбитым окровавленным носом. Кровь, пот и прилипшая пыль мешали смотреть, но, изловчившись, Азан заметил направление, в котором удалялись варвары от селения. Будь конный похититель один, разбилось бы тело Азана о камни Но всадники, отяжеленные награбленным, ехали медленно, переговаривались. Позади рассеивалось дымное марево над пожарищем на месте мирного селения, еще несколько часов назад и не подозревавшего о напасти.

Смутные и странные слухи давно ходили по окрестным селениям. Люди шепотом пересказывали друг другу дикие и кровавые подробности нападений, которым где-то кто-то подвергся минувшей ночью или на прошлой не деле. Но кто верит, пока беда не коснется, что судьба именно тебя изберет в жертву?

Жалел Азан о своей беспечности, корил односельчан Поверь они слухам, устроить бы засаду, да прибить камнями с горы черных варваров, пока они миновали б ущелье, разделявшее долину от желтых песков пустыни А чужеземцев в похитителях выдавала и странная одежда и непривычная речь — иного пути, как через пустыню, у разбойников не было.

Всадник, рядом с которым кошкой царапалась Инара, а конь тащил за собой и парня, поотстал от своих. Спешился. Наклонившись над Азаном, удостоверился, что тот жив и даже может кусаться — только-только увидел юноша наклоненную к себе фигуру, тут же впился в чернокожую кисть с чуть более светлой ладонью.

Как щенка, отшвырнул юношу разбойник, потирая прокушенную руку. Достал из-за пояса нож с причудливой гравировкой.

— Тут и конец! — подумал Азан, прикрывая глаза, чтобы не видеть, в какое место ударит сверкающий металл.

Но лишь ругнулся сквозь зубы варвар, а лезвием перерезал веревку. Подтолкнул: иди, мол.

Хотел заупрямиться Азан, но надежда, слепая вера в удачу, заставили подняться и, медленно перебирая ногами, двинуться вперед. Нагнали остальных. Только тут Азан догадался, что конные демоны — работорговцы; не крови жаждут они, а дешевых рабов, которые в цене на южных базарах.

Односельчане, тоже поверившие в то, что жизнь их никто пока отбирать не собирается, повеселели. Уже без понуканий вытаскивают и переставляют ноги в глубоком песке.

Шли, пока солнце не встало в зените, испепеляя лучами всякое движение в пустыне. По приказу варваров, зарылись в песок, укрывшись в слабой тени барханов. Двинулись снова, когда завечерело. Но уже уныние волнами прошло по рядам усталых людей. Лишь кони и всадники были по-прежнему свежи и неутомимы. Люди падали. Некоторые уже не сумели встать. Их добивали, нанизывая на копье, словно распластанную на песке бабочку. Остальные отворачивались от густеющих пятен крови под мертвым телом. Шли дальше. Дальше, без перерыва.

И когда казалось, что пустыне не будет конца, миражом перед людьми выросло озеро. Позабыв о стражах, с неведомо откуда взявшимися силами, бросились люди вперед, увязая в болотистом побережье и падая лицами в мутную воду. Жадно хлебали. Плескали горсти воды на тело. И радостной показалась еще час назад презренная жизнь.

Брось кость собаке — обретешь друга навек.

Люди почти с благоговением взирали на стражей, возвышавшихся на черных скакунах с блестящими боками и кудрявыми гривами. А чернокожие всадники, словно влитые в седло, смотрели снисходительно, с отчетливо отражавшемся на лицах презрением. И вдруг повернувшись, погнали прочь лошадей.

Лишь топот копыт да пыльные тени мелькают — скачет черный отряд. А впереди всех — воин, отличающийся от прочих мощью и статью. Ростом он возвышался даже над высокорослыми спутниками. Был светлокож и строен. Лицо, густо поросшее курчавой растительностью, дышало бесстрашием и отвагой. Но впечатление портила злая умная усмешка, змеей кривившая губы. Красиво вылепленная голова, украшенная золотым шлемом, повернулась в сторону оставленных на берегу озера пленников. Сверкнули насмешкой глаза воина, но ничего не промолвил он летящим бок о бок с ним всадникам, лишь крылатые сандалии пришпорили бока лошади, придавая скорость и так неистовой скачке.

А люди, внезапно избавившиеся от опасности, возблагодарили богов за милость.

Азан разыскал Инару — девушка безропотно и доверчиво прислонилась к его груди, пристыженная и притихшая.

Азан был почти счастлив: в толпе уцелели и его родные.

Люди, голодные, но избавившиеся от жажды, шумно обсуждали странное приключение. Ни обратный путь через пустыню, ни погибшее в огне селение не могли пересилить радость от спасения из плена и избавления от угрозы гибели.

— Смотрите! Смотрите! — вдруг выкрикнул кто-то, указывая пальцем в пустынное небо с редкими космами облаков.

Его обсмеяли, довольные любым поводом для шуток. Но уже другой, третий увидели приближающуюся к ним смутную тень, словно черно-багровое облако несет вихревой поток.

Раздался шум крыльев, дикие птичьи крики, похожие на рев раненого хищного зверя, ударили по барабанным перепонкам.

Истина открылась ужаснувшимся людям: не варвары и разбойники — их разорители. Были то воины бога войны Ареса, и само беспощадное божество предводительствовало в злобных набегах, не щадя ни детей, ни слабосильных и хворых.

Бог, чьим ремеслом Олимп предопределил смерть, не имел друзей и привязанностей, в кровавых битвах и смертных пиршествах единственно находя утеху и развлечение. Но была у бога Ареса забава, которой он гордился и дорожил пуще глаза: птичья стая, прирученная богом войны

Радовалось сердце Ареса, когда дикая стая взнималась в небо, закрывая медными крыльями солнце. Сверкало кроваво-красное оперение, щелкали железные клювы.

Кружилась стая, делая в воздухе причудливые виражи. С восторгом смотрел, запрокинув голову, бог Арес на своих питомцев. Чтобы никто не докучал любимцам, упросил Арес Олимп сотворить в центре пустыни глубокое озеро, окруженное неприступными скалами. А посреди острова чтобы возвышался утес с многочисленными выступами и пещерами, будет где самкам выхаживать в спокойствии и безопасности птенцов — будущих крылатых демонов бога.

Не стали боги спорить со вспыльчивым Аресом, выполнили его просьбу. И среди пустыни, невидимая для простых глаз, выросла неприступная громада скалистых гор.

Мертво и неподвижно Стимфальское озеро, тая в своих водах страшную тайну, и горе тому, кто отпробует мертвой воды. Слабеет его воля, причудливые видения сменяют явь — и лежит, грезит человек, пока подбираются к нему на железных лапах крылатые хищники.

Бог Арес сам ревниво опекал своих любимцев, всякий раз к ночи доставляя свежую пищу: в набегах на селения и деревни Арес думал не о насилии, а лишь о бедных птенцах, ожидающих в темном гнезде дымящийся кусок человеческой плоти. Кто б назвал бога войны сентиментальным и добродушным?

Но кто из людей укорит себя за жестокость, проявленную к чужим, если возникла потребность в заботе о близких? Гибни миры, пропадай человечество, ухни земля в бездонную черноту вселенной, человечек тащит на ужин семье кусок мяса, вырванного из горла другого.

Стимфальское озеро, соединяясь подземными водами и течениями с озером мертвых, стало б людским кошмаром, если б уцелел хоть один, видавший его мрачную тайну. Озеро, неподвижное и почти черное посередине, к краям светлело, пряча в яркой зелени прибрежного камыша свою суть. Вот и пленники, даже видя кружащие над головой привидения, не могли уверовать, что погибнуть им не от грозных хищников или безжалостных воинов, а от налетевшей внезапно птичьей стаи.

На фоне розовато-сиреневого неба зрелище было даже красивым: парят над землею сильные, гордые птицы, словно огромные красно-огненные листья просыпались листопадом.

Внезапно упала на землю тишина. Вздрогнули женщины. Плотнее сжали губы мужчины. Инара прижалась к груди Азана — он слышал, как трепыхается сердце девушки.

— Ну, что ты, любимая! Это только птицы! — успокаивал Азан плачущую девушку, с беспокойством следя, как кружат над головой, чуть не касаясь лица, гигантские крылья.

Хищники не торопились — им нравилось наблюдать, как удивление при их приближении сменяется страхом. Потом — выбирается первая жертва. И люди бегут, охваченные ужасом. Но нет пути из безумного мира, которого- то и не существует, даже если редкий караван и пройдет вдалеке по пустыне: не увидеть кровавой расправы и жадного пиршества птиц среди невидимого ущелья и несуществующего озера. Лишь для тех, кто подпал под колдовство строго очерченного круга, лишь для тех висит тишина и все ближе и ближе коварные птицы.

Но вот воды озера зашевелились, задышали белым туманом — словно сигнал получили Стимфальские птицы. Тенью спикировала на Азана ближайшая, но промахнулась, лишь крылом махнув по щеке — на коже проступили кровавые шрамы. Другие птицы мучали и терзали рядом свои жертвы. Их алчные крики сливались с воплями раненых людей, пытающихся голыми руками заслониться от огненных молний — птицы, взмыв, вдруг камнем бросались вниз. Но еще скорее летели их выпущенные, точно стрелы, медные перья, пронзая людские тела. Только упал человек — на грудь падает хищник, впиваясь в тело когтями, а железный клюв долбит, выбирая, глаза. Кровавой росой сочатся пустые глазницы, а птица уж ищет другую жертву, взмывая. Ослепленный стонет, умываясь алою кровью. И слышит, как рядом падает на землю жена или дочь, или друг, или сын. Тянется слепыми руками на помощь, но натыкается на удары когтистой лапы. И все побережье страшного озера усеяно слепыми, беспомощными телами с изувеченными руками, пробитыми легкими и страшными черными дырами на животе. А сытые птицы, оторвав от живого еще человека кусок окровавленной плоти, вздымались и мчались к центру озера, где в гнездах жадно раскрывали клюв их птенцы, ждущие пищи.

А люди на ощупь бродили по побережью, пока не натыкались на оханье и стоны знакомого голоса — и тут же скатывались в бездонный ров, откуда не было выхода. И там умирали, истекшие кровью.

Азан, защищая собой Инару, мало что помнил после страшного удара, обрушившегося сзади. Тело словно пронзили тысячи молний — ив спасительном забытье пришло везенье — птица, приняв беспамятство за мертвечину, обратила взор желтых глаз на девушку.

Птицы не трогали мертвых, пока хватало живых. Тело Азана от толчка покатилось и рухнуло в ров на трупы других

Кто знает, не принял бы юноша смерть за награду, если б знал, что увидит, очнувшись?

Не было озера. Не слышно и птиц. Лишь искалеченные тела односельчан. И Инара, сердце, — Инара. Азан чуть не умер от горя, видя лютые муки, выпавшие любимой.

И теперь он должен, обязан доползти чрез пустыню — и пусть посмеют не верить его рассказам!

Слаб человек, непрочно и хрупко его тело. Но воля, заключенная в нелепую оболочку, способна творить чудеса: дополз Азан, добрался до тех, кому мог рассказать свою страшную повесть.

Были удивлены караванщики, наткнувшись в самом сердце пустыни, где на многие дни пути не было ни селения, ни родника, странному человеку, черному и обгоревшему. Кровавое месиво было его телом. Вздувшиеся волдыри ожогов, лопаясь, издавали зловоние. Смутны и бессвязны были его речи и почти неразличимы звуки, вырывавшиеся из опухшего горла. Но умер Азан, лишь окончив рассказ. И из уважения к смерти незнакомца, много дней проведшего в пустыне, из ужаса перед обезображенным трупом седого старца без возраста, подхватили караванщики рассказ Азана, донесли до людей и селений скорбную повесть.

Не поверили все. Но нашлись отчаянные, что по ночам бродили у кромки пустыни, факелами разгоняя ночь и звеня крепким оружием. И много раз они видели всадников, но ни разу не приблизились черные кони к людям в засаде.

Не хотел бог войны сам участвовать в битвах: он-то знал, как изменчива и прихотлива судьба, и, бессмертный, не хотел рисковать своими людьми, ибо были то обычные люди, в жилах которых текла смертная кровь. Лишь безнаказанность за плату звонкой монетой принудила их участвовать в диких набегах.

Разворачивались конники — и исчезали в ночи, чтобы искать тех, беззаботных, что готовы, как овцы, для бойни.

Но негоже герою лишь видеть удирающий хвост противника- слава требует большего. Мало Гераклу, что черных конников никогда не видали в окрестностях Микен — ему надо своими глазами ухватить за перо хищную птицу бога Ареса.

В пятый раз вступил Геракл во дворец царя Эврисфея, требуя внимания и ответа.

О царь! — молвил Геракл. — Где твои глаза, что слышат твои уши, если народ боится шарканья старой кобылы, слепой и хромоногой, принимая каждую клячу за черных конников ночи? Какой ты властитель, если дети боятся поставить силок на пичугу, боясь грозных птиц бога Ареса?

Разозлился царь на дерзкие речи, но прав ведь Геракл; уж бормочут в народе, что Эврисфей не всесилен, если не может поставить всадникам ночи заслоны.

Ну, так пойди и сам разгони крикливую стаю старых ворон, если веришь в бабские сказки! Можешь взять и коня в моей конюшне, если придет охота погоняться за привидениями! — сварливо ответствовал царь Эврисфей.

Плюнул Геракл на мраморные плиты дворца — не видеть народу защиту у Эврисфея. Позвал своего друга Иолая, и долгие ночи герои бодрствовали на кромке пустыни, но ни разу не видели даже тени черных коней и их диких наездников.

Геракл и Иолай двинулись в глубь пустыни, в многодневном походе охотясь за сумрачной тенью. Но даже конского помета не углядели, не то чтобы острова на страшном озере.

Ну, и что дальше? — вопросил Иолай, переворачивая вверх дном пустую баклагу из-под пресной воды.

Да кто его знает! — сумрачно ответствовал Геракл, утирая с лица жаркий пот.

Уж не выдумка ль — птицы Ареса? — запальчиво пробурчал Иолай; ему уже надоело бесцельное шастанье по песку без всякого результата.

— Перед смертью — не шутят! — возразил Геракл.

Тут новая мысль осенила героя. Быстро скинув одежду, состоявшую из львиной шкуры и потертых сандалий, Геракл раскинулся на спине, вытянув руки вдоль тела.

Закрыл глаза, поражая Иолая, который решил, уж не сошел ли приятель с ума от жары и долгих блужданий.

Ну, что ж ты ждешь? — приоткрыл глаз Геракл. — Давай рыдай и кричи, словно я умираю!

Иолай глядел глупым бараном:

Да это-то зачем?

Геракл, рассердившись, сел, упираясь ладонями в песок:

Как ты не понимаешь?! Черные всадники не по являлись в округе, опасаясь засады. Так?

Так, — согласился Иолай, все еще недоумевая.

А птицы кормятся лишь плотью живого человека. Но в длительном переходе конникам никак не сохранить пленников: не жара, так жажда убьют добычу Стимфальских птиц!

А, — додумался Иолай. — Ты надеешься, что всадники услышат нас и клюнут на приманку? Птички-то сколько голодные!

Не знаю, но попробовать стоит, — Геракл обрадовался, что друг его наконец-то уразумел.

Оставалось надеяться, что черные конники будут такие же сообразительные. Геракл вновь разлегся голышом, а Иолай, встав на колени, запричитал, оплакивая умирающего. Его стоны и жалобные рыдания далеко разносились по окрестностям, пока у Иолая не запершило в горле — всадники либо были далеко и не слышали, либо не придали значения двум одиноким фигурам посреди желтых барханов.

Не получилось! — хмуро поднялся Геракл, набрасывая на плечи шкуру: хоть и дубленая у героя кожа, но от долгого лежания на раскаленном песке и шкура зверя потрескается и покоробится. На Иолая и вообще было жалко глядеть: он был, словно печеное яблоко, обожженный и покрасневший.

Ладно, пополним запасы воды, а там продолжим охоту! — Геракл подобрал пустую баклагу и побрел по их же следам.

Иолай плелся сзади, на чем свет проклиная увязающие в песке ноги. Геракл, задумавшись, не обращал внимания на жалобы друга. Быстро темнело. В пустыне не бывает долгих закатов — лишь коснется горизонта огненный шар солнца, и тут же кромешная тьма падает на песок непроницаемым покрывалом.

Геракл упорно стремился достигнуть жилого или хотя б пустующего, но человеческого жилья: кожа горела от грязи и пота, и Геракл был готов прозакладывать жизнь за чан с горячей водой для купания.

Ну, что ты все бурчишь? — вконец разъярился Геракл на беспричинно ноющего Иолая. — Сидел бы дома, да дело с концом!

Я — ничего, — испугался Иолай, зная резкий норов и тяжелую на расправе руку приятеля: не раз Иолаю доставались затрещины от Геракла. Лишь искренняя любовь и привязанность к другу удерживали Иолая рядом с клокочущим вулканом, коим был Геракл в кругу приятелей, которых легко находил, но точно так же легко и терял, рассердившись, бывало, на мелочь, нелепицу. Лишь Иолай упорно находился рядом с Гераклом, здраво рассудив, что, поддайся Иолай желанию, останется герой совсем одинок среди множества людей. А одиночество — страшная штука, особенно, когда его никогда не испытывал.

Долго молчал Иолай, размышляя о странном характере друга, то вспыльчивом, как огонь, то ледяном и замершем в упрямстве и гордыне; был характер Геракла, как ни суди, не сахар.

Что?.. Ты что-то сказал? — сварливо отозвался впереди Геракл, уязвленный терпеливым молчанием Иолая.

Еще не сказал, — не выдержал Иолай, — но очень хочу тебе сказать, что, если мы не изменим направление, то я по воде ходить не умею!

Тут и Геракл с удивлением увидел, как, каким-то чудесным способом, песок превратился в тягучую топь. Ноги вязли в переплетениях влаголюбивых растений — о пустыне не было и помину. Приглядевшись, Геракл рассмотрел темную полосу, еще более черную, чем окружающая земля. Сзади, наткнувшись на плечо Геракла, в темноте ругнулся Иолай.

Тсс! Тише, — пришикнул Геракл на друга и поднял белеющий в ночи палец. — Слушай!

Но Иолай уже и сам различал что-то, подобное на шум дождя по листве. Гортанные крики досказали остальное — так шумят крылья птиц, потревоженных на гнездовье.

Стой! — вдруг произнес Иолай, когда прошли они порядочно в поисках источника шума. — Мне сдается, мы тут были: я запомнил кривую вербу, что, видишь, купает в воде свои сучья!

Так и было: чудом и волей богов очутились, минуя горы, два героя в Стимфальском ущелье, где на озере поселились гигантские птицы. Шуршит тростник под ногами, хлопает топь: шагают герои прямо туда, где чернеет серой громадой скала. Вот достигли они пустынных утесов: ни дерево, ни травинка не прорастет на мертвом камне.

И странная тоска от унылых камней, навевает мертвый пейзаж равнодушие и дрему.

Зевнул Иолай:

Да сдались нам с тобой Стимфальские птицы — пусть другие отправятся на охоту! Сам видишь, пустынно на острове, слух нас обманул, заставляя шум ветра принять за шум крыльев! Желаемое приняли мы за явь, отравившись, обманувшись нашими ощущениями. И видишь: что толку?

Мудро рассудил, Иолай! — согласно кивает приятель, опускаясь на камни.

Молчит, затаившись, озеро, лишь сонный ядовитый туман стелется над смертными водами, навевая сон без пробуждения. Качаются, засыпая, герои. Уж сполз с валуна Иолай, подобрал ноги, как в пуховой постели, на голой земле. И Геракл не в силах поднять свинцовые веки. А птицы, затихшие при людском приближении, уж торопятся; подгоняют родителей голодные раззявленные клювы птенцов.

Осторожно, стараясь не звенеть медными перьями, взмыли птицы над озером, словно красное облако реет, грозя бедой и погибелью.

Проснитесь, герои! Но тяжел и беспробуден сон, навеянный белым туманом, что тут же рассеялся, как головы людей поникли, а очи закрылись. И снова мертво, неподвижно озеро; лишь ожидая другую добычу, проснется — и отравит дыхание, охватит неподвижностью, усыпит бдительность усталого путника.

Сейчас налетит хищная стая, будет рвать спящих когтями, но сон не отпустит, сменившись смертью.

Но не медлит божественная Афина, мудрая дочь Зевса. Ослушалась повеления Зевса не вмешиваться в жизнь Геракла и пришла брату на помощь. Несправедливо, если не в борьбе, не в честном поединке погибнет герой, а падет жертвой неразумного легкомыслия! Так решила Афина, выглянула из светлого дворца, где обитали боги Олимпа. Никто не приметил, как что-то швырнула богиня в окошко.

Легкий предмет, пробивая облака, стремительно рухнул на землю, но уцелел, ударившись о камни. Лишь звон прошел над островом. Спохватился Геракл от внезапного шума, огляделся: уж подбираются к приятелю Иолаю мерзкие твари, с высоты целя в спящего медными перьями, что пробивают, как стрелы.

Тут схватил Геракл подарок Афины, встряхнул. Забеспокоились демоны бога Ареса, кричат, бьют воздух крыльями, но боятся приблизиться. Ведь в руках у Геракла деревянная трещотка, которой отпугивают алчных крылатых ворюг от садов и огородов крестьяне.

Как не страшны на вид птицы, как не злобен их нрав и привычки, но природный инстинкт не зависит от оболочки. Как любой воробей, так и птицы Ареса боятся трещотки, лишь громкими криками выражая ярость и неудовольствие, не в силах приблизиться. Тут растолкал Геракл Иолая:

Хватит дрыхнуть, засоня! Время приниматься за дело!

А?.. Что? — протирает приятель глаза спросонок.

Но без объяснений сует ему в руки Геракл трещотку. Вертит Иолай детскую забаву, а эхо подхватывало и множило шум.

Не медлит Геракл. Подхватил упавший во сне лук, подбирает рассыпавшиеся по траве стрелы. Одна за другой, пронзенные, падают птицы. И, где рухнуло тяжелое тело, появлялась в земле черная дыра, из которой валил смрадный дым. А если среди озера настигала смерть птицу, то вздымались до неба свинцовые волны, смерчем окатывая берег.

Крошилась земля. С шумом и грохотом камнепада рушились скалы, огромными валунами падая в озеро. Внезапно черные воды вздыбились огненным смерчем. Рыжий огненный вал прошелся, разбрасывая яркие языки. И достигли они неба, огнем охватило уцелевших стервятников, которых не настигли стрелы Геракла. И многие птицы погибли.

А уцелевшие, собравшись в унылую стаю, еще долго кружили над разоренным гнездовьем, недосягаемые для огня и стрелы. Затем, видя, что не спасти родных гнезд, с отчаянными криками развернулась дикая стая и, тяжело поднимая крылья, полетела туда, где восходит солнце.

Долго из-под ладони смотрел им вслед Арес, опоздавший спасти любимцев, но застигший развязку расправы. Кровью обливалось сердце бога, видя, сколько погибших и искалеченных птиц приняло смерть от Геракла.

Хотел он накинуться на героев, острым мечом предать их смерти. Но не осмелился восстать против Геракла, любимого сына Зевса. И, зарыдав, повернул своего скакуна.

А друзья, лишь покончив со стаей, вдруг вновь очутились среди пустыни. И долго недоумевали: сон или явь то, что с ними случилось? Лишь трещотка в руках Иолая свидетельствовала о правде того, что произошло.

Да, и еще, больше никто не видел черных конников ночи.

ШЕСТОЙ ПОДВИГ Эврисфей посылает Геракла чистить конюшни

Пенится молодое вино. Празднует царь Элиды Авгий прибытие гостя. Царь Эврисфей — добрый товарищ в буйных гулянках. Уж не один час празднуют цари, предаваясь возлияниям и чревоугодию. Раскраснелись оба. Распустил Эврисфей одежды — душно и жарко во дворце Авгия, плотно заперты двери и окна.

Тогда на нетвердых ногах идет Эврисфей во двор на прохладу. Посмеиваясь, шатается Авгий следом.

Спустились в сад, где в буйном цвету яркие розы. Но и тут не может избавиться Эврисфей от странного запаха, преследующего повсюду. Наконец, не выдержав смрада, спрашивает у царя Авгия:

Не в обиду, великий царь! Всем ты славен: плодородны твои земли, многочисленны стада! Народ твой выглядит сытым и здоровым! Но отчего в твоем царстве стоит такая противная вонь?!

Да после привыкнешь! — утешил царь Авгий. — За себя говорю — вначале тоже было противно, и кусок застревал в горле. Но теперь, как видишь, ем за троих — и ничего, что воняет!

А был Авгий и в самом деле толст и дороден.

Но все ж — что за причина? — не отступается Эврисфей.

Пришлось Авгию признать, что смрад идет от бесчисленных стойл, хлевов и конюшен, которые по крыши заросли грязью и перегноем — и все слуги царя, работая день и ночь, не могут справиться с такой уймой навоза

Нерадивы твои слуги и обленились! — возразил Эврисфей, будучи в крепком подпитии.

Обиделся Авгий, вспылил:

Ну, что ж, поделись своими — а там посмотрим, кто останется в твоем царстве, если твои люди попробуют очистить мои постройки для скота!

Да зачем же я буду посылать всех — отдам одного, но до тех пор, пока не заблестят твои стойла, хлева и конюшни!

Не иначе помрачился у Эврисфея разум, или злобная Гера надоумила пьянчужку: решил Эврисфей унизить Геракла, отдав героя в услужение Авгию. Да заодно посмотреть, так ли легко будет герою новое поручение.

Захохотал Авгий, услышав странное предложение Эврисфея:

Столько люди не живут, сколько времени понадобится одному человеку, чтобы очистить хоть часть построек!

А уж то не твоя забота! — возразил царь Эврисфей.

И тотчас отправил гонца в Микены, чтоб призвали Геракла.

Вспылил Геракл, узнав, какое низкое дело предложил ему Эврисфей. Но потом рассудил, что именно отказа ждет подлый царь.

Явился Геракл в Элиду. Предстал пред Авгием:

Я готов пойти к тебе на службу, но давай обговорим плату! — заявил Геракл.

Сколько ты хочешь? — усмехнулся Авгий.

Призадумался Геракл.

Десятую часть твоего добра, если я в день очищу стойла — не покажется много?

Царя чуть удар не хватил от хохота. Смеется царь, колышется жирное брюхо, подергиваются дряблые щеки.

Наконец, устал царь смеяться. Молвил:

Надо б было нанять тебя вместо придворного шута, да уж ладно, коль раньше про то не подумал! Получишь ты требуемую плату, если, конечно, не утонешь в навозе!

Снес Геракл и эту насмешку, лишь попросил себе крепкую лопату. Тут же слуги, повинуясь мановению Авгия, принесли с десяток на выбор. Но, к какой не притронется Геракл, тут же гнется металл, соломинкой ломается деревянный черенок.

Плохие твои лопаты! — подсмеивается Геракл.

Новые лопаты несут слуги: уж целая груда покореженного инструмента валяется посреди двора. Наконец, надоело Гераклу дразнить глупого Авгия-взял он первую, что пришлось и, взвалив на плечо, повернул голову к царю:

Жди к закату, о Авгий!

С тем отвернулся герой и пошел прочь.

Не туда! — крикнул вслед Авгий, видя, что Геракл идет в другую сторону от построек, но потом махнул рукой: пусть делает, что хочет, все равно нелепая то затея — очистить стойла одной лопатой да еще в такой немыслимый срок!

А Геракл, насвистывая, приблизился к протекающей рядом реке. Там, на освежающем ветерке, разложил снедь и перекусил: уж больно невыносимо было во дворце Авгия. Поев, Геракл аккуратно сложил, завернув, остатки снеди и, поплевав на удачу вокруг себя, принялся за работу. Затея Геракла была сколь проста, столь и рискованна, решился герой запрудить реку чтобы быстрые воды хлынули через долину, где стояли стойла и конюшни Авгия. «Вода, не имея исхода, хлынет по новому руслу, — размышлял Геракл, копая канаву, только комья летели. — Но, пожалуй, как бы не затопить людские жилища!»

В полдень, когда канава была достаточно глубока, а вокруг вздымались земляные валы, Геракл, оставив работу, пошел к селению, предупреждая жителей об опасности:

На время соберите пожитки — ступайте с семьями и детьми в горы! Тут будет наводнение! — предупреждал Геракл.

Но смеялись легкодумные люди, не веря:

С чего бы Алфее, столько лет несущей мимо светлые воды, вдруг да изменить русло?!

Я — тому причиной, — честно ответствовал Геракл.

Но не поверили люди. Махнул герой на людскую глупость и вернулся к прерванной работе, подрывшись к самым стойлам Авгия. Потом натаскал Геракл огромных камней. И, бросая валуны с высокого берега, запрудил реку: высокий вал из камней преградил путь теченью. Заметалась река, встретив преграду, а потом растеклась и хлынула бурным потоком по вновь проторенному Гераклом руслу.

Отбросил Геракл лопату, любуясь, как мчится водяная лавина, все смывая на своем пути. Увидел несущийся смерч и царь Авгий. В страхе забился на самую крышу. А река, взбунтовавшись, сметала на своем пути дома и постройки, подхватывала не успевших спастись людишек, детскими голосами кричали и плакали, очутившись в воде, животные. Испугался Геракл содеянному, заторопился разобрать завал из камней. Но многие погибли в пучине, еще больше людей и животных покалечилось, ударившись о землю и камни, когда они были подхвачены шустрым потоком.

Убрал герой валуны — усмирилась река, вернувшись в прежнее тихое русло. А Геракл, взвалив на плечо лопату, явился к Авгию, требуя положенную плату: грязь и навоз унесла река вместе с деревянными постройками и многочисленными животными.

Злой и гневный, слезая с крыши, встретил Геракла царь Авгий. Ни за что не собирался платить он плату, потрясая кулаками и сам требуя возмещения убытков.

Но Геракл, желая проучить жадного и хитрого Авгия, не отступался:

— Мы ведь не обсуждали, как я выполню свое дело! — молвил Геракл. — Ты хотел надо мной надсмеяться, а теперь сам ославлен: будешь знать, каково другому! Давай мне десятую часть своих богатств, как договорились!

Тут выхватил меч царь Авгий, думая в смерти Геракла найти выход не собирался царь уступать всякому проходимцу, из-за которого и так потерпел жестокие убытки.

Но Геракл оказался быстрее. Ударились друг о дружку мечи, высекая искры — бьются герой и Авгий. Вот обманным маневром отвлек Геракл на мгновение взгляд царя — и упал Авгий, не хотевший сдержать слово. Захрипел кровавыми пузырями, а острый меч Геракла докончил дело, пронзив насквозь тело обманщика. Умер Авгий. А Геракл, который не нуждался в богатствах, лишь желая проучить жадность и скупость, оттер свой меч о траву и покинул Элиду.

И лишь разнесенные постройки да мутные лужи зацветшей воды в низинах напоминали о шестом приключении Геракла, окончившемся так нелепо.

С тяжким сердцем покидал Геракл Авгиево царство. Шутки ради разорил он немало крестьянских хозяйств, решив лишь проучить царя да выполнить повеление Эврисфея.

«Отныне, — думал Геракл, видя скорбь и уныние, поселившиеся после наводнения на людских лицах, — я буду прежде думать, а лишь все взвесив, действовать!»

Так зарекался Геракл. Но как часто наши поступки столь далеки от помыслов, а первое желание становится руководством к действию. Не злой умысел владел героем, но обнищавшему семьянину, у которого река унесла последнюю коровенку, насколько ему от раскаяний легче?

Тогда повернул Геракл дорогу обратно. По холмам и лесам собрал разбежавшиеся стада Авгия, возвернув перепуганных животных. Собрав народ на подмогу, отстроил заново конюшни и стойла.

И, лишь успокоив совесть, вернулся в Микены.

СЕДЬМОЙ ПОДВИГ Геракл усмиряет Критского быка

Давнее то было время, когда боги и люди делили между собой землю и небо: боги царствовали на светлом Олимпе, в поте лица люди обхаживали землю, добывая себе пропитание.

Лишь море, где правил грозный царь морской Посейдон, никому не принадлежало, живя странной и таинственной жизнью, никому неподвластной. Столь же странны и порою опасны были и дары моря, которые часом прибивало к берегу.

Но если опасности нельзя устранить — к ним стоит привыкнуть. К бурному и своеобразному нраву моря- соседа привыкли жители острова Крит, во время морских бурь прячась в жилищах, рыбача и занимаясь мелкой морской торговлей, когда бескрайняя синь вокруг сияла улыбкой. И Посейдон был снисходителен к островитянам, пригоняя рыбьи стайки прямо к рыбакам в сети.

А благодарные жители острова Крит делились с Посейдоном дарами, принося ему в жертву каждый год по упитанному быку.

Так царила идиллия меж людьми и морским божеством. Но всякому ведомо, что непрочна дружба меж богом и человеком, уж слишком разнятся их желания и вкусы, а коли тянуть одеяло, непременно ткань разорвется.

Как-то волны вынесли на берег чудо. Сбежались взглянуть на находку жители, столпились, любуясь на диво. Сбежал у Посейдона с его подводных пастбищ его лучший бык. Был он белоснежен, а могучий лоб прекрасного животного украшали золотые рога.

Слух об удивительном быке тут же распространился по острову — сам царь Минос пришел взглянуть на подарок моря. И сердце прикипело у Миноса к невиданному чуду. Приказал Минос отвести быка в свое стойло.

Но тут забурлило, вскипело море: разъяренный Посейдон, обыскавшись, решил посмотреть, нет ли на берегу его любимца.

Несказанно обрадован был бог, узрев быка с белоснежной шкурой, которого, обвязав рога животного веревками, десятки слуг Миноса тащили по направлению к сараю.

Стойте! — вскричал Посейдон, — Спасибо, что разыскали моего быка! Гоните его в море!

Но жадный царь Минос, выступив смело вперед, так молвил:

Да где ж это видано, чтобы быки жили в море? Стыдно тебе, Посейдон, покушаться на чужое добро, потому что это животное мое — и сбежало из моего стойла!

В ужасе замерли люди, слыша несказанно наглые речи. Взъярился Посейдон, взмахнув посохом, от которого разбежались злые черные волны, но не было у морского бога права ступить на сушу. А Минос лишь посмеивается, не боясь гнева Посейдона: что грозит ему за обман?

Не стал спорить, доказывая правоту, морской повелитель. Грозно лишь сверкнул очами, исчезая в морской пучине. Огромные волны набежали на берег, обдавая людей водяным потоком. Загудело море — на семь дней и ночей поднялась вокруг острова буря по повелению Посейдона. А бык, только черные брызги темными пятнами намочили белоснежную шкуру, взбрыкнул задними ногами, вырвался из веревок и бросился бежать в глубь острова: бешенство охватило зверя — и не было пощады тому, кто подвернется быку на пути.

В испуге забились под кровлю люди. Но горше, чем бешеный бык, оказался для людей голод: ни на миг не успокоится море, ни на день не проглянет солнце сквозь тучи. Нет ни рыбы, ни хлеба: не выйти на ловлю в кипящую бурю, не пробиться торговцам с припасами к окруженному валом воды Криту.

Лишь царю Миносу горя мало: ест он и пьет у себя во дворце — на годы и годы хватит вина и съестного в глубоких царских погребах и подвалах.

Но где нет пути для людей, есть дорога для слухов.

Странное деется на острове Крит! Бешеный бык загнал островитян в дома, а голод делает черное дело, поскольку вышли у жителей все припасы! — принесли мореходы грустную весть. — И никакому кораблю не пробиться сквозь бурю, что ярится лишь полосой вокруг Крита, хотя рядом море светло и покойно!

Тогда, когда слухи достигли Микен, Эврисфей, гнусный в помыслах, снова призвал Геракла.

Ты гордишься своей добротой, и народ прославляет тебя за бесстрашие? — молвил царь, обращаясь к герою. — Вот повод подтвердить первое и укрепить другое: возьми мой корабль, погрузи из моих кладовых сколько хочешь припасов да отправляйся к острову Крит!

Взыграло сердце героя отвагой и жалостью к обреченным на голодание людям. Тут же лучшей едой и отборным вином нагрузил он корабль. Из преданных друзей собрал Геракл команду и, не мешкая, отправился в путь.

Море было светло и прекрасно. Легкая рябь колыхала сверканием волны. Попутный ветер гнал корабль к близкому острову, вздувая паруса.

Лишь дивился Геракл чудесной погоде, да недоумевала команда, о какой страшной буре судачат мореходы.

Но вдруг, словно корабль пересек незримую черту, вмиг пропало в седых тучах солнце, ветер рванул, унося, паруса. Будто сухая веточка, треснула мачта, разломавшись, и придавила одного из мореходов. Огромные волны перехлестывали через борта — и норовили опрокинуть судно; люди не успевали вычерпывать воду, побросав бесполезные весла.

Судно швыряло. Люди, не в силах удержаться на ногах, попадали на днище. Вдруг мокрый соленый язык, заслонивший небо, лизнул мокрые доски — и мореходы в ужасе увидали, как гигантская волна похитила одного из товарищей.

И все это — за скотину?! — вскричал Геракл, безуспешно пытаясь противоборствовать волнам, хлещущим в грудь и слепящим глаза. — Да что б сдохло то животное, из-за которого гибнут люди!

Услышал Посейдон проклятье Геракла. И устыдился морской повелитель: хоть хорош и красив белый бык, но как слеп оказался бог в гневе! Разве стоит целое стадо одной человеческой души, созданной по подобию богов Олимпа?

Вспомнил Посейдон, как ему было весело следить за сетями, что с лодок ранним утром забрасывают в морскую пучину старательные рыбаки, вознося Посейдону молитвы. Вспомнил, как плескаются на мелководье, прогретом солнцем, дети, щебеча веселыми голосами. Припомнил Посейдон, чего лишился, подняв на море бурю: когда юные девы, думая, что никто их не видит, сбросив одежды купались в светлых владеньях царя Посейдона в хорошую погоду, а старый сластолюбец лишь хихикал, окатывая прекрасные белоснежные тела красоток брызгами, сверкающими на чистой коже драгоценными камнями, радовалось тогда и пело сердце морского владыки. Тогда махнул рукой Посейдон на обиду, учиненную Миносом, приказал умерить свой гнев морю. Тут же улеглись волны, открывая необъятные горизонты. Про- синела вода; ласкаясь щенками, лизнули борт судна Геракла легкие волны.

И солнце с улыбкой воззрилось на море и остров, на берег которого, ожившие от надежды, устремились жители острова Крит, в громких криках приветствуя незнакомый корабль. Пришвартовалось судно. Ступил Геракл с товарищами на землю.

Тут, откуда ни возьмись, из-за холмов вылетел и окаменел белоснежный бык с золотыми рогами. Яростно роет копытами песок, так что комья летят. Хрипит, диким ревом пугая округу. Глаза налились кровью, с ненавистью следят за людьми. Белая пена капает с морды — вот-вот бросится бык на людей. Отощал бык за время скитаний — никто и охапки сухой соломы не бросил животному. Зол белый бык — ни одна рука не протянулась его приласкать и дать сладкое лакомство. Грозен бык — тоскует бык по родным подводным угодьям, где следом за ним послушно шествуют круторогие коровы, а трава растет сочная и густая, не то что жалкие колючие клочки на каменистом острове. Вся обида и злость — в стремительном беге быка, домчится громадная туша, сметет робко теснящуюся друг к дружке толпу.

Но Геракл уж готов к поединку: выставил перед собой на вытянутых руках плащ, дразнил огромного зверя. Пуще прежнего бесится бык, пронзая рогами воздух. Тут изловчился Геракл, схватил быка за рога и повалил, придавив красивую голову к земле коленом. Тяжело дышит бык, пытаясь вырваться из железных объятий Геракла, но крепко держит рога герой, не отпуская ни на секунду. И сдался бык, смирился, лишь устало взнимаются бока животного и опасливо смотрит лиловое око.

— То-то же! — похлопал Геракл быка по холке. Порывшись среди припасов, достал горсть сладких фиников, протянул на раскрытой ладони. Теленком потянулся огромный зверь, мягко, стараясь не оцарапать, собрал с руки лакомство. Смотрит в глаза, еще выпрашивая угощенье.

Ах, ты, подлиза! — смеются счастливые люди, наперебой угощая красавца.

Успокоился бык, с охотой идет на зов любого, у кого что-то есть в ладонях. Накормили быка обитатели Крита, почистили грязную шкуру, напоили чистой водою. А потом порешили вернуть беглеца законному владельцу, царю Посейдону.

Воззвали жители острова к богу моря:

— О, Посейдон! Забери свое животное, которое тебе принадлежит по праву! И прости, что из страха перед царем Миносом мы промолчали, но за то уж наказаны мы достаточно!

Взбурлили, вспенились волны. Явился на зов сам Посейдон. Но отказался он взять обратно быка:

Из-за этой скотины гнев овладел моим сердцем! Не по чести и совести я поступил, обрекая вас всех на голод и бурю! Так теперь я и видеть его не хочу!

Вновь попросили жители принять белого быка — и снова отказался Посейдон. Долго б они препирались, если б не вступился Геракл, которому надоела бесполезная перепалка.

Ну, раз и ты, Посейдон, и вы, жители Крита, отказываетесь, самое время мне вступиться в ваш спор! Отдайте быка мне, раз он никому не нужен!

С радостью согласились жители, поразмыслив, согласился и Посейдон, что Геракл подкинул здравую мысль.

Не стал герой медлить, накинул прочную цепь на золотые рога и хотел вести его на корабль.

Но остановили товарищи-мореходы Геракла:

Да такое чудовище потопит судно!

Так пусть плывет следом! — порешил герой, пихая быка в воду.

А сам поднялся на судно следом за остальными. Плывет корабль. Следом пенятся волны: то морской бык поспешает.

ВОСЬМОЙ ПОДВИГ Геракл и кони-людоеды

В каменной нише, вырубленной в гранитной скале, за двенадцатью дверями, за коваными замками бережет сокровище грозный царь Диомед, фракийский властитель. Но слух — не птица, в клетке не запрешь, от людей не удержишь, не утаишь.

Слышали люди страшное о тайне царя. Вдали от всех лежит царство Диомеда, но вездесущие мореходы разнесли по свету дурную весть. Будто есть у царя четверка диких коней, что дышат огнем, а кормятся человеческим мясом.

Достигли слухи микенского царя Эврисфея. И хитроумный царь, желая раз навсегда погубить Геракла, тут же призвал героя.

Восьмой раз ты послужишь мне службу во имя Зевса, — молвил Эврисфей. — Ты гордишься своей силой и смелостью, как раз по тебе добыть огнедышащих скакунов!

Украсть?! — поразился Геракл, смущенный.

Сузились глаза Эврисфея, хитрая злость зажгла огоньки в черных зрачках:

Ты готов отказаться, герой? Ты не выполнишь клятву отца?

Не хотел идти Геракл на богопротивное дело — не мог и предать клятву Зевса: нет прощения сыну, не заплатившему отцовский долг.

Закутался в шкуру, чтобы люди не видели, как горят от стыда его щеки, и двинулся в путь, гадая, не удастся ли честным путем упросить Диомеда расстаться с сокровищем.

Долог и разнообразен путь — дивится герой новым странам, неведомым обычаям, незнакомым одеждам, в которые рядится тамошний народ.

Первым городом, к которому дорога прибила Геракла, были Феры, город в Фессалии.

С почтением принял царь фессалийский Адмет гостя. Предоставил пышные покои, выставил игристые вина. Нет ни в чем чужеземцу нехватки. Геракл радовался сердцем, видя сколь богато и прекрасно царство Адмета.

Колосятся в долинах нивы. Тучный скот бродит по зеленым склонам холмов, нагуливая жир. Нет убогих и нищих среди подданных царя. Народ весел и беззаботен: о чем тосковать, когда в каждой семье на ужин есть жареный молодой барашек, а подвалы полны бочками с виноградным вином?

Учтив и внимателен царь Адмет. С заметным интересом расспрашивает о похождениях Геракла, потчует гостя в собственном доме. Лишь время от времени легкое облачко туманит чело Адмета, но хмелен Геракл, лишь хвастает подвигами да нахваливает хозяйское угощенье.

Сидит на роскошном покрывале хозяин, слушает пришельца, но тяжело таить горечь в сердце. Не показывает Адмет вида, сколь великая скорбь пожирает пламенем душу: к чему чужим людям знать о чужом горе? Кто посочувствует, кто посмеется, злорадствуя втихомолку. Но помочь не сумеет никто. Вздыхает украдкой Адмет, наливая Гераклу в чашу вино: тягостен для царя непредвиденный пир. Сам не ест, не пьет: горло сдавила тоска и заботы. Горько раскаивается Адмет за радости и удовольствия, которыми щедро его оделила судьба.

Ни в чем не знал недостатка царь Адмет. Мало кто мог сравниться с ним богатством и славой. А с тех пор, как сам бог Аполлон пришел в Феры простым пастухом, отбывая наложенное Зевсом наказание за провинность, недостойную бога, с тех пор не знает печалей и нищеты Фессалия.

Целый год Аполлон пас стада царя Адмета, а, как вышел срок, открылся он, кто он есть и спросил, нет ли у царя заветного желания, чтобы надолго он запомнил дар Аполлона.

Подивился Адмет странному раскладу судьбы. Поколебался, правду ль говорит пришелец. Помедлил, тая великую тайну сердца, но все же промолвил:

— Чудны твои речи, о незнакомец, что называешь себя Аполлоном! Но если б нашелся человек или бог, который помог бы добыть мне в жены Алкесту, прекрасную дочь Пелия!

Красива девушка, как само солнце, но выше солнца- гордыня ее безумного отца, который сказал, что отдаст Алкесту лишь тому, кто впряжет в колесницу для сватанья рядом льва и медведя! Виданое ль дело, чтобы два хищных зверя бежали, как послушные кони, в единой упряжке? Но упрям Пелий, не хочет слушать доводов рассудка. И коль хочешь помочь, расскажи, как добыть мне девушку — опостылела мне жизнь без нее!

Рассмеялся Аполлон:

Ну, это-то ты и сам сумеешь, волей богов! А раз ты сам так скромен в желаниях, я сам подберу тебе дар! А сейчас собирайся, едем за невестой!

Адмет, хоть и сильно сомневался в словах пастуха, но заторопился во внутренние покои, готовя дорогие подарки и надев праздничные одежды.

Еще пуще развеселился проказник Аполлон, но ничего не сказал, лишь указав протянутой вперед ладонью во двор, где, прикованные железными цепями, грызли друг друга и скалили зубы два грозных хищника. Концы цепи свисали с могучей шеи медведя, звеньями охватывали, запутавшись в гриве, огромного льва. Звери царапались и грызли звенья упряжи, распугивая громким рыком прислужниц и воинов. Бегут из дворца переполошенные люди. Не рискует спуститься со ступеней во двор царь Адмет. А Аполлон лишь поддразнивает:

О, гляди, царь! Если ты испугался этих набитых трухою мешков с когтями, как ты справишься с молодою женой? Женщина в гневе страшнее голодной тигрицы!

Сам смело выступает вперед, протягивая к хищникам незащищенную руку. Рычат звери. Брыжжет голодная слюна. Вот-вот заденет когтистая лапа, разорвет незнакомца зубастая пасть. Но только дотронулся Аполлон до зверей, с тихим ворчанием улегся на спину медведь, раскинув лапы; кошкой мурлычет и лащится лев, усмиренный, — стоявшая на загривке шерсть мирно струится. Приласкал, погладил зверей Аполлон и зовет Адмета:

Не время ли ехать за прекрасной Алкестой?

Даже теперь, вспоминая, Адмет улыбнулся, воочию увидав переполох, что устроили они в доме гордеца Пелия. Ходячий бы побежал, безногий заковылял, когда странная упряжка прокатилась по улицам селения. А Пелий, видя сколь точно выполнено его приказание, забился в темный сарай и оттуда кричал:

Уберите, уберите этих злодеев отсюда!

Но нашел его Аполлон под кучей соломы и старого тряпья. Вытащил за шиворот под всеобщий хохот: уже не казались грозными усмиренные звери собравшимся к дому Пелия.

Так строить насмешки над женихами ты умеешь, — произнес Аполлон, не предвещавшим доброго голосом, — а как держать слово — так в кусты?

— Отдаю! Отдаю дочь без выкупа! — взвыл Пелий.

Рассмеялся Адмет, осчастливленный в единочасье, попросил отпустить будущего тестя.

А Алкеста, украдкой давно заглядывавшаяся на фессалийского властителя, сама вышла навстречу и, испросившись, зарылась пальцами в густую львиную гриву. А лев лишь ревниво следил, чтобы медведю не досталось больше ласк от девушки, чем ему.

Но, хоть добры и могущественны боги Олимпа, лучше б им оставить земные дела в покое! Безумны и беззаботны боги, как дети, — и по-детски жестоки бывают их шалости.

Хотел осчастливить Аполлон Адмета навеки — навеки он сделал царя неутешным.

Мойры, богини судьбы, долго колебались на просьбы Аполлона — старухи побольше знали о жизни и смерти, чем вечно в кого-то влюбленный ветреник, вечно решающий любовные интрижки и витающий среди снов и яви. Но устоять пред красноречием и красотою бога любви и света даже старухам оказалось не под силу — выполнили мойры желание Аполлона.

С радостной вестью помчался с небес на землю Аполлон, бросаясь в Феры к царю Адмету.

Радуйся, царь! Я сделал тебя бессмертным! Теперь смерть заберет кого-то другого, когда придет за тобой! А ты, любимец богов и народа, с легкостью найдешь того, кто, без раздумий, с радостью отдаст свою жизнь за твое бессмертие!

Обрадовался дару Адмет. Возбужденно загудел народ, радуясь счастью царя.

Лишь юная Алкеста нахмурила брови, точно была недовольна.

Что с тобою, душа моя! — наклонился к любимой Адмет.

Просто думаю, каково жить, видя смерть вначале ровесников, потом детей, потом внуков… — девушка смотрела прямо перед собой, не замечая смеющихся и радостных лиц. — Годы и годы пройдут, не одно поколение сменится на земле, а тебе не избавиться от бессмертия, дарованного смертному!

Ты завидуешь? — заледенел лицом Адмет.

О, ты не понял! — грустно усмехнулась Алкеста. — Но вспомни мои слова, когда меня сотни лет уж не будет!

Ничего не отвечал молодой жене Адмет. Лишь закатил на весь белый свет пиршество, приказав, чтобы среди собравшихся не было никого, что б прочно стоял на ногах, так напиться должны все в честь дара великого Аполлона. Много дней длился разгул. Со скольких виноградников выпито вино, сколько стад овец и коров было съедено, никто б не сосчитал.

Но однажды с похмелья проснулся Адмет и не смог оторвать голову от подушки, такая внезапная слабость охватила тело. Слабым голосом позвал царь на помощь, но пьяны и спят беспробудно гулявшие вместе друзья и слуги. Попытался царь сползти с ложа, но не сумел удержаться, скатившись на холодные плиты пола.

Тут, откинув полог, тихо вошла в опочивальню мужа Алкеста, держа на руках своего сына. Девочка держалась пухлыми ручонками за края материнской одежды.

Со стыдом и мольбой посмотрел Адмет на забытую в гульбищах жену. Слезы раскаяния потекли по побелевшим щекам. Но вот хотел что-то сказать царь Адмет — странное оцепенение охватило члены, и провалился Адмет в небытие. Много дней он горел в лихорадке, на грани жизни и смерти. И бессвязны были туманные речи. Но вот, совсем ослабев, пришел в себя царь Адмет. Смотрит: горит на стене светильник. Сидит рядом жена с рукодельем. А из-за фигуры жены уставилась на постель безобразная скрюченная старуха, ухмыляется, выставив желтые клыки, с сине-лиловым языком, касающихся подбородка, в одеждах, обезображенных свежими пятнами крови, вкусных и ярких, до которых хочется прикоснуться рукой. Протянул руку к старухе Адмет, а та смеется:

Рано, дружок! Сначала давай-ка узнаем, не хочет ли кто первым прогуляться со мной вместо тебя!

Да кто ты? — вскричал Адмет, не раскрывая рта.

Но старуха поняла беззвучные мысли. Расхохоталась, обнажая черное небо:

Я — твоя смерть! Но есть уговор, за который щедро со мной Аполлон рассчитался. Дурачок влюбленный, он так мало знает людей, куда меньше, чем я!

Тут вспомнил Адмет, что может спастись, если кто-то, кому не мила жизнь, примет смерть вместо Адмета.

Ну-ну, — хмуро глянула старуха из-под нависших бровей, — ищи! Но помни: не больше месяца я дам тебе сроку, а там придешь на старое кладбище! Буду ждать тебя у свежевырытой могилы!

Почувствовал прилив сил Адмет, привстал:

Сегодня ж к вечеру толпа соберется на кладбище, чтобы ты могла выбрать! — высокомерно ответствовал царь.

Через месяц, — тихо шевельнулась смерть, пока исчезая.

И тогда собрал царь убогих калек, от рождения безногих, горбатых, больных. Приказал доставить ко дворцу слепых старух, оставшихся без детей, и сгорбленных стариков, которые уже не в силах пережевывать и глотать пищу. Пришли друзья и собутыльники Адмета. Украдкой, прячась за стволами деревьев, прибежали к царскому саду женщины, которых так щедро дарил подарками и любовью Адмет.

Пришли старики-родители царя, встали у изголовья. Все рыдают и плачут над печальной участью своего признанного любимца. Безутешны собравшиеся ко дворцу в своем горе.

Тогда молвил пресветлый царь:

Нет причины и места для скорби! Я вижу, как я вам дорог, как любит народ своего царя! Найдется ли хоть один, кто не пожелает поменяться со мной местами?!

Тут примолкли присутствующие, с опаской слушают, что скажет царь дальше. Тут раскрыл Адмет тайну, что приходила за ним смерть, но готова старуха забрать кого- то взамен. Попятились от ложа больного люди, потянулись из дворца приближенные. В великом страхе, помогая себе и другому, поползли прочь со двора калеки и убогие, прослышав, чего хочет царь.

И вскоре оказался Адмет в одиночестве, с тоской и отчаянием видя, как удаляются спины тех, кто был так искренне к царю расположен, какие только не расточая похвалы и сладкие речи. И заплакал Адмет, только сейчас поняв злой смех старухи: никто не отдаст другому свою жизнь, никто не захотел поменяться с Адметом местами. Тогда окаменел царь, готовый принять свою участь.

Но тут выступила, не замеченная Адметом, Алкеста. Поцеловала сынишку, шепнула что-то нежное дочке и выпроводила детей, кликнув кормилицу. Долго и печально смотрела Алкеста на изможденного недугом мужа, а потом прижалась щекой к его бледной, почти прозрачной руке с проступившими венами, и молвила так:

Мой любимый! Я все равно не смогу жить без тебя, так огромна моя любовь! Я пойду вместо тебя в царство мертвых, чтоб ты мог остаться среди живых! Береги детей. И еще: выполни мою просьбу, ибо не успокоится моя душа, зная, что ты, твои руки, губы ласкают другую женщину. Обещай мне, что, пока кости мои не истлеют, ты не введешь другую красавицу во дворец хозяйкой!

Запротестовал Адмет, пытаясь остановить жену. Но она лишь прижала ладонь к его устам, налагая печать молчания и в тоске отправилась к кладбищу. Там она села на землю в сени одинокого куста белой розы и принялась ждать условленной встречи со смертью.

Но смерть все не приходила. Минул день. Неделя. Смерть навещала других, но в Феры не торопилась, дав Адмету означенный месяц.

В тоске и тревоге прошел определенный Адмету срок-так случилось, что Геракл прибыл в царство фессалийское в последние часы месяца. Но, не зная о горе, постигшем царя, лишь ел, пил и услаждал взор прекрасными танцовщицами. Особенно хороша была юная девушка, с кожей, белей мрамора, с волосами, темными, как ночь. Однако замедленны были ее движения, а раз она чуть не споткнулась.

О прекрасная! — обратился к танцовщице герой. — Судя по твоему прекрасному виду, и в танцах тебе не должно быть равной! Однако ты так неуклюжа, что жалко смотреть! Ступай отдохни, чтобы силы твои вернулись — и мы вместе будем веселиться!

Девушка замерла, словно волшебная птица. Слезы заструились по ее лицу. Испугался герой, не нанес ли девушке обиду, которую и в мыслях не имел.

Что с тобою? Прости за нечаянное слово! — воскликнул Геракл.

Не в тебе причина, чужестранец, — наконец, прошептала девушка, украдкой следя за Адметом. — Но как я могу плясать и веселиться, когда любимая моя госпожа доживает последний час?!

Усовестился Геракл. Стало стыдно ему за его беспечную невнимательность — ведь давно б мог заметить, что не так спокоен, сколько в печали окаменел его гостеприимный хозяин.

Ничего не сказал Геракл. Лишь тихо поднялся с подушек, отставив недопитую чашу, и вышел. Никто его не остановил.

Адмет, зарыдав, удалился в свои покои, оплакивая горькую участь любимой, что в смерти согласилась его заменить.

Тревожен и беспокоен Адмет. Горько кается, что поддался искушению и принял дар Аполлона. Понял он слова царицы — и не понадобилась вечность, чтобы узнать, что без любимого человека и дрянной пробитой монетки не стоят ни жизнь, ни бессмертие.

Геракл же, добравшись до кладбища, украдкой смотрел на сидящую у разрытой могилы женскую фигуру Бледна и печальна царица, но сухи ее очи и упрям темный взгляд. Не жалеет Алкеста за принятое решение, рада, что смогла услужить любимому мужу. Жаль лишь маленьких деток, жаль расставаться с белым светом.

Но, чу? зашаркали старые ноги. Темная тень мелькнула между могил: то смерть пришла за Адметом. Удивилась, увидав молодую красавицу, но лишь прогремела костями. Уж тянется костлявая лапа, украшенная когтями. Стали ярче кровавые пятна на одеянии смерти.

Вздрогнула царица, почувствовав гнилостное дыхание гостьи, но смело дала ей руку, чтобы навечно уйти в царство мертвых.

Геракл метнулся стремительней леопарда. Встал между царицей и смертью.

Попробуй взять меня, старая рухлядь! — воскликнул Геракл, вступая в сраженье со смертью.

Машет железной косой старушонка, но нет и царапины на львиной шкуре, защищающей героя. Наконец, устала смерть, чуть дышит сама. А Геракл бросился к ней, сдавил шею: хоть бессмертна старуха, да все-таки больно.

Взмолилась смерть:

Что ты хочешь?

И велел Геракл оставить в покое царя и царицу, молвив:

Еще молоды Адмет и Алкеста, еще много счастливых лет быть им вместе! А ты ступай к тем, кто ждет тебя, как избавления: к старикам и калекам!

И к тебе не забуду наведаться я, несчастный! — злобно пробурчала старуха. И сгинула с глаз.

Но лишь рассмеялся Геракл на угрозу. Берет осчастливленную Алкесту, ведет во дворец ко удрученному смертью любимой мужу.

Страшно обрадовался Адмет — быстрее ветра разнеслась радость по городу. Тут же во дворец заспешили те, кто позорно бежал, предоставив царя своей участи. Но Адмет и Алкеста не вспоминали обид. И много вина было выпито, и много быков нашли свое место на вертеле.

А Геракл, неприметно покинув чужое веселье, уж дальше шагает по пыльным дорогам, пока путь не уткнулся в море: нет дальше пешего хода. А лишь там, за широким морем, лежит цель Геракла — чтобы попасть в Диомедово царство, надо сначала пересечь океан.

Нанялся Геракл на корабль простым гребцом. Сел на отполированную многими седалищами деревянную скамью — взлетает перышком весло в могучих руках. Дивятся все на нового морехода, да Гераклу и дела мало, лишь бы скорее достигнуть далекого побережья.

Но много недель плавал корабль, приставая к разным диковинным странам. Везде спрашивал Геракл о царе Диомеде, но лишь пожимали люди плечами.

И вновь утлое суденышко бороздило соленые воды. Как-то долго, после жестокой бури, когда мореходы смогли лишь кое-как заделать течь в борту, не появлялась на горизонте земля: видно, буря далеко забросила судно от ближайших земель. Уж запасы воды на исходе. Уж поели все сухари и вяленое мясо.

Приуныли мореходы — неужто погибать им среди океана?

Вдруг Геракл сквозь сияние вод увидел приближающуюся темную полосу. Возрадовавшись сердцем, закричал он:

— Земля!

Но не подхватили его крик мореходы. Наоборот, еще суровей стали обветренные и просоленные лица мужественных моряков.

Удивился Геракл. Но разъяснил ему мудрый старик, что не земля то, а царство демона Диомеда. Ни корабль, ни рыбачья лодка не могут пристать к побережью, без того, чтобы тут же с каменных стен не пролилось на головы несчастных раскаленное масло, не посыпались стрелы из скрытых бойниц. А огромные валуны, сбрасываемые с крепостных укреплений, пробивают дощатые перекрытия корабля до дна, оставляя безнадежные дыры.

Кто же такой гостеприимный хозяин, царь Диомед? — спросил Геракл, не раскрывая личные цели.

Рассказали Гераклу мореходы, что злобен и жесток Диомед, что любой, высадившийся на берег его царства, уже не вернется. Вот и обходят грозное побережье плывущие корабли, предпочитая умирать от голода и жажды, чем наведаться к царю Диомеду.

«Ну, — подумал Геракл, — зря я терзался угрызениями совести. Совесть и делишки царя — понятия несовместимые!»

И, как не отговаривали Геракла приятели, решил он пробраться на берег.

Если мы не починим корабль, ждет нас смерть в темных морских глубинах, — убеждал товарищей Геракл, — а, если ждет меня погибель во дворце Диомеда, то не один я отправлюсь в царство мертвых — еще кое- кого прихвачу с собой непременно!

Не смогли уговорить товарищи-мореходы Геракла — упрям и своенравен герой. Условились ждать сутки, и, если не явится Геракл к тому часу, поднимать паруса: и так мореходы страшно рискуют, бросив якорь вблизи от страшного побережья.

Вопреки ожиданию, как только ступил Геракл на землю, тут же с приветственными криками подбежали воины Диомеда, со всеми почестями приветствуют гостя. С превеликим почтением приглашают чужеземца на трапезу во дворец к самому царю.

Но хитростью дышат приветливые лица, звон оружия слышится под длиннополыми накидками. Сделал вид Геракл, что рад приглашению; предстал пред царем, назвавшись.

И царь рад видеть гостя. Приглашает отведать кушаний, выпить хмельного вина.

А где же твои товарищи, чужеземец? — как приметил Диомед, что хмель смыкает веки героя, тут же стал выпытывать, где ж остальные. — Негоже тебе пить и есть, если твои друзья перебиваются сухими корками? Что ж они не спустились на берег?

Но Геракл лишь делает вид, что пьян и беспамятен, бормочет невнятное на расспросы царя Диомеда. Уж напевать начал, да лапать ближайших красоток.

Уверился царь, что пьян его гость — и тут же кличет „послушных слуг, хлопнув в ладоши.

Бегут воины, тащат сундук. Своими руками извлекает царь связку ключей, сам отдергивает полог, что скрывает дальнюю стену: обнажилась горная скала с железной дверью.

Геракл от удивления даже глаз приоткрыл: не думал он, что устроил Диомед свой дворец в пещере, как какой- то дикарь. А Диомед уж торопится, отпирает замки дрожащими руками, не попадая в пазы от нетерпения Лют царь и кровожаден, но нет для него лучшей потехи, чем видеть, как любимые кони рвут на части человеческое тело. Вот уж одиннадцать дверей отпер царь Диомед, осталась последняя. Одиннадцать железных замков валяются на плитах зала. Последняя дверь поддалась, с тяжелым уханьем раскрылись железные створки.

Вихрем вынеслись из стойла дикие кони-людоеды, выглядывая привычную жертву Огнем пышут морды искры летят из-под крепких подков Подвернулся прислужник-мальчонка — растоптали его кони, торопясь на добычу. Лишь лужица крови несчастного растеклась по белому мрамору пола.

Тут всякие сомнения отбросил Геракл — избавит он мир от лютых хищников: от царя Диомеда и его лошадей!

Сбросил Геракл пьяный вид, выпрямился навстречу голодным людоедам. Поднял палицу, готовясь ударить.

Но не знали сопротивления злые кони — беззащитны доселе были их жертвы. Привыкли кони-людоеды к безнаказанности, но, как любая жестокость, были кони трусливее зайца. От первых же ударов Геракла попятились кони. А герой знай хлещет огнедышащие морды, охаживает крепкой палицей бока. Попрятались воины и слуги, видя, как колошматит гость грозных царских любимцев — пришло во дворец Диомеда возмездие

Хрипят, пятятся кони, испуганно кося глазом — не по вкусу пришлась им жесткая палица Совсем озверели лютые кони, спасаясь, помчались прочь от Геракла А герой бежит следом, наподдавая

В ужасе вжался в скалу Диомед, видя, как прямо на него несется грохотом и перестуком копыт четверка его любимцев. Но боль и кровавые сполохи ярости застят очи коням — не видят они беспомощно поднятых рук, которыми пытается заслониться царь от несущейся на него погибели. А кони рвутся к безопасному стойлу где нет грозной палицы и никто не бьет по бокам

Не видят кони царя, а если и видят своя шкура дороже Ударили конские копыта — отлетел Диомед Словно прошлась по телу железная молотилка, треснули кости. Упал Диомед, истекая кровью и все было кончено с жестоким убийцей.

Влетели скакуны в свое стойло, но и тут не нашли спасения от крепкой руки Геракла Смело вошел герой под темные каменные своды пещеры, в которой холил своих питомцев Диомед Страшное зрелище предстало перед героем повсюду сколько хватало глаз, валялись людские черепа и обглоданные кости несчастных, доверившихся лживому гостеприимству

Хотел Геракл в гневе убить кровожадных хищников, но, поразмыслил, что животные мало повинны в привычках хозяев. Тогда набросил Геракл на гибкие шеи скаку нов по веревке и вывел из стойла

А люди, видя героя с царскими лошадьми, что, словно котята, послушно следовали за чужеземцем, тут же разбегались, не чиня герою препятствий.

Без преград достиг Геракл побережья. А уж солнце садилось, и его товарищи в скорби поднимали паруса на корабле, горюя об участи, постигшей всеобщего любимца Геракла.

Зачем мы его отпустили?! — каялись мореходы.

Зачем не пошли вместе? — укоряли себя другие.

Ждали означенный самим Гераклом срок. Ждали дольше. Но не могли оставаться на ночь у грозного побережья, помня рассказы о лютости Диомеда. И уж поднят со дна огромный камень, служивший мореходам якорем. Первые весла ударились о воду. И тут в густеющей темноте услышали мореходы знакомый голос. Не поверили сначала, что такая удача возможна, но поведал Геракл об общих их приключениях, о которых не мог бы знать посторонний. Сколько ж радости было, когда поднялся на борт Геракл. Правда, пятились и косились смелые мореходы на его диких спутников, тут же всхрипевших, как только в воздухе запахло страхом. Но ткнул Геракл скакунов под ребра — присмирели кони-людоеды.

Так окончилось восьмое путешествие героя. С новой победой вернулся Геракл в Микены.

ДЕВЯТЫЙ ПОДВИГ Геракл и амазонки

Хочу пояс Ипполиты! — капризно надула губы юная дочь царя Эврисфея.

Царь в отчаянии сжал виски: единственное сокровище. которое ценил Эврисфей, — это ветреница Адмета. Ни в чем не знала отказа царская дочка, но с каждым днем росли ее желания, приводя окружающих в трепет. Знал Эврисфей, что, получи Адмета пояс царицы амазонок, ни один мужчина не сладит с девицей, такая мощь и сила таится в поясе. Будет Адмета владычицей в доме, а стареющий отец и сейчас не в силах что-либо приказать или потребовать от дочери.

Адмета из-под густых ресниц следила за мечущимся по дворцу царем, время от времени хорошенькие губки открывались, и Адмета, как заведенная, повторяла на все уговоры отца единственную фразу

— Хочу пояс амазонки!

Наконец, Эврисфей, как и с самого начала предполагала хитрая девица, сдался. В дальний путь на Восток он приказал отправиться Гераклу, втайне надеясь, что тог не вернется: дикие рассказы ходили о царстве амазонок и их царице.

Геракл нахмурился, услышав приказание Эврисфея негоже женщине быть главою в доме. Но делать нечего, да и самому Гераклу было любопытно побывать в стране, где деревья растут во много человеческих обхватов, далеко в небеса вознося кроны. И водятся там диковинные звери, которых никто не встречал в Греции, но пуще всего хотелось Гераклу увидать царство женщин, чтобы заглянуть в лица мужчин: как они допустили, чтобы женщины правили ими, распоряжаясь войной и миром?!

Собрался Геракл в путь. Уж готов к отплытию корабль. Но тут прибежал друг Геракла Тезей, упросил взять с собой. Не отказал Геракл, зная печаль друга В стране амазонок жила та, что похитила сердце Тезея Случай свел прекрасную Антиопу и царевича Тезея, горький случай. В то время, как амазонки осадой встали у стен Афин, в то злополучное время Тезей и Антиопа в единый миг, увидав, полюбили друг друга. Но как не примириться льду и пламени, как не соединиться жаре и холоду, так не бывать счастью афинянина и гордой дикой амазонки: разлучили влюбленных время и расстояния Но не преодолеть снедавшую сердце тоску, и, как только прослышал Тезей о походе, тут же, даже не переодевшись, явился просителем на корабль Геракла.

Морем к чужому берегу добрались без приключений сам Посейдон, памятуя об услуге Геракла, способствовал героям.

В простой и тяжелой работе проходили дни мореходов, но самой большой неприятностью была лишь скука надежно поселившаяся на гонимом ветрами судне И лишь показались вдали громады каменистых скал, тут же возрадовались мореходы, ожидая себе приключений Спустили на воду легкие лодки — быстрые ветра помчались к берегу. Но еще стремительнее летели мысли Тезея — по описанию узнал он страну его возлюбленной Антиопы. И он не ошибся: была то страна амазонок

Богатые подарки захватили герои, спускаясь в долину где высились крепостные валы города Фемискиры, столицы гордых воительниц и завоевательниц.

У врат города встретили героев две женщины. И было странным видеть короткие штаны и кожаные рубашки на женском теле. А еще более странным показалось оружие в нежных девичьих ручках.

Но ловко держали руки блестящие острым лезвием топорики, а луки со стрелами, что приготовили воительницы на стенах, точно целились в грудь пришельцев.

Ничего себе подготовочка! — присвистнул Геракл, видя, как женские фигуры, неведомо, как очутившиеся сзади, берут гостей в полукольцо.

От городских стен бежали вооруженные лучницы. Герои оказались в тисках, и не было видно просвета между окруживших мореходов воительниц.

А все-таки баба останется бабой, — шепнул Геракл Тезею, — ведь их же, как куропаток, можно перебить: кто ж подходит к неприятелю вплотную?

Тише, — прошипел Тезей в ответ. — Пока что амазонки так встречают тех, кого могут считать своими гостями! От нас бы давно не осталось и пыли, реши они по-другому!

Тезей живо обернулся, высматривая кого-то в толпе амазонок. Далеко среди зеленеющей чащи мелькнула и снова пропала в зарослях фигура всадницы. Топот приблизился — сама царица Ипполита насмешливо и снисходительно взирала на героев. Под ней гарцевал скакун без седла, прекрасный, как и его хозяйка.

А, влюбленный мул, — узнала Ипполита Тезея. — Никак, в сваты?

Покраснел Тезей, как вареный рак. Схватился за рукоятку меча Геракл, не пожелав сносить оскорбления. Но сражаться с женщиной — что недостойней для мужчины? Усмирил гнев Геракл, пытаясь, чтобы его голос звучал миролюбиво:

Да нет! Не свататься мы, Ипполита, — женщины в моей стране нежнее и прекраснее тебя и твоих грозных подруг!

Чем же? — расхохоталась царица, придерживая вздыбившуюся лошадь: лишь острые шпоры усмирили дикого скакуна. — Тем, что лебезят перед вами, мужчинами, да слушают пьяные бредни, а потом, как клуши, приносят в год по младенцу?

Что ж тут плохого? — возразил Геракл. — Зато мужчина заботится о пропитании семьи, он женщине защита и опора!

Ничего не сказала Ипполита, лишь оскалила в насмешке белоснежные зубы. Потом выкрикнула гортанным голосом что-то невразумительное — стрелой понесся конь по равнине. И, словно влитая, не шелохнулась наездница, словно срослась с конем в единое целое. Колышет ветер степные травы — мчится в свободном полете кентавр, только длинные волосы летят за наездницей следом.

И столько, жажды свободы, столько прекрасной стремительности в удаляющейся фигуре царицы, что замерли, очарованные, мужчины, не в силах отвести глаз от ловкой фигурки.

А Ипполита уж развернула коня. Подскакала к героям. Лишь раскраснелась царица, гордо блестя очами.

Ну, — смерила мужчин презрительным взглядом, — а так ваши женщины могут?

Но выступил тут один из мореходов:

Так зачем же ты, Ипполита, взялась доказать свое превосходство, если так уверена, что лучше обычных женщин?

Нахмурилась Ипполита, закусила губу, так что проступила капелька крови: сама она не всегда понимала, что с нею творится, ведь мало самой себе говорить, что ты непогрешима и верны твои поступки, пока кто-то другой, а лучше всего, враг-мужчина, не согласится с твоей неповторимостью и превосходством.

Спешилась Ипполита, сделала знак подругам — тут же исчезли, словно их никогда и не было, амазонки.

Ну, подстроюсь под ваши обычаи из уважения к гостям, — улыбнулась Ипполита, становясь почти милой, — идите за мной, так и быть, накормлю! Пусть никто не скажет, что амазонки не гостеприимны с пришельцами!

И широким шагом, так, что герои едва поспевали, пошла в направлении к городским воротам.

Ну, чертовка! — в восхищении проводил ее взглядом Геракл: впервые герой увидел перед собой женщину, к которой он испытывал доселе неведомое чувство: брезгливость и восторг, так непохожа была амазонка на мимолетных подруг и многолетние привязанности Геракла. Не любовницу, не мать детей видел Геракл в Ипполите, а смелую, гордую подругу, с которой скакать бы по залитой лунным светом степи или бок о бок сражаться с врагами.

И Ипполита, указывая гостям путь, в запутанном лабиринте города, мимо воли выделяла в мыслях Геракла, но тут же себя обругала: «Не родился еще тот мужчина, который заставит меня о нем думать!» Однако говорит же пословица, дразнясь: сколь угодно не думай о белом слоне, он сам придет! Так и размышления Ипполиты все время, кружась, возвращались к Гераклу. Но амазонка боялась, не зная, любви, поэтому Ипполита тут же возненавидела героя. И ее спутники ощутили перемену в царице: слишком явно проступила неприязнь к пришельцам на лице Ипполиты.

Мореходы, было, попятились и хотели вернуться, видя странные знаки, которые подает неведомо кому царица. Между тем город, скорее, похожий на крепость, чем на людское жилье, еще больше потемнел и сузился, нависая на путников тесными каменными стенами с бойницами вместо окон. Но Геракл, идущий последним, не дал повернуть назад, прошипев, чтоб не слышала Ипполита:

Бабы испугались, олухи! Лучше б я шел один!

Но и его тревожили мысли о западне, на которую более всего походило строение, к которому, наконец, привела Ипполита: ни окон, ни дверей, просто каменный куб из плотно пригнанных друг к другу гранитных глыб.

Царица внезапно выхватила из-за пояса меч с длинным и узким клинком. Ее спутники меж воли отшатнулись. Ипполита не скрыла презрительную усмешку, но промолчала. Лезвие меча вошло в еле заметную щель между валунами. Ипполита поднатужилась; взбугрились мышцы, но камень, сопротивляясь, поддался и повернулся, открывая темнеющий лаз.

Вот мы и дома! — змейкой нырнула внутрь дыры Ипполита. — Добро пожаловать в царские апартаменты!

Мореходы, поколебавшись, полезли следом. Впереди был туннель, судя по всему, ведущий куда-то вниз, но разобрать в кромешной темноте хоть что-либо было не просто. Геракл провел ладонью по низкому своду — рука коснулась сырого камня. «Ну, и предосторожности!» — усмехнулся про себя Геракл. — «Видно, Ипполита больше всего на свете дорожит своей бесценной жизнью!»

Внезапно кто-то тронул Геракла за край одежды, и быстрый женский шепот произнес:

В саду в полночь!

«Как таинственно!» — подумал герой, пытаясь уследить, куда исчезла смутная тень. На мгновение ему показалось, что он увидел в стене проход, но тут впереди забрезжил свет. Герои очутились в огромном каменном мешке, полом которому служила посыпанная песком арена. Геракл сделал вид, что не заметил следов спекшейся крови на меленьком светлом песке.

Вот, располагайтесь! — указала на арену Ипполита. — Сейчас вам принесут поесть. Надеюсь, вам не нужны пуховые перины? — не смогла не поддеть Ипполита.

Нет, но и ночевать мы не собирались. Мы хотим лишь купить пояс амазонки — и готовы дать любую цену! — выступил Геракл: царство женщин ему нравилось все меньше и меньше. А его спутники уже давно приуныли. Все эти фокусы с лабиринтами, туннелями и прочим раздражали — Геракл видел, как сквозь полог сочится дневной свет, а, значит, прогулка сквозь камень — не более, чем женская причуда, чтобы заморочить людям голову!

Купить пояс амазонки? — казалось, впервые с момента встречи Ипполита испугалась. По крайней мере, так расценил мелькнувшую в глубине зрачков и тут же пропавшую тень Геракл.

Хорошо! — ледяным тоном отрезала царица. — Завтра кто-то из вас сумеет купить мой пояс, но только ценой своей крови! — с теми словами царица удалилась, оставив гостей в недоумении.

Тут же с напитками и кушаньями вошли, низко склонившись, трое невольников. Расставили все, не поднимая голов. Тут же вышли, не смея задержаться на расспросы мореходов, удивленных, что мужчины занимаются женским делом. Впрочем, один, самый высокий, вскоре вернулся, сделал вид, что разливает вино по чашам.

Оставь, бедолага! — остановил Геракл, перехватывая руку невольника. — Мы справимся сами! Расскажи лучше, что довело тебя до такого позора и как ты попал в услужение к амазонкам?

Не время расспросов! — прошипел невольник, вызвав невольное восклицание Тезея, ибо узнал голос любимой Антиопы Тезей.

Антиопа, переодевшись прислужником, непримеченной проскользнула к гостям, как только прослышала, что заявились чужеземцы.

В городе только и разговоров о наглецах, что пришли требовать пояс Ипполиты, — возбужденно шептала Антиопа.

Да что тут такого! — вконец разозлился Геракл. — Что, у царицы нехватка поясов?!

Антиопа, оторопев, глядела на героя. И тут девушка, побледнев, приложила ладонь ко лбу.

Так вы сами не знаете, что учинили? — выдохнула Антиопа, уразумев, в какой переплет попали герои.

Пришлось объяснить непутевым, что пояс амазонка отдает лишь мужчине, который ее победит в поединке; и пояс — знак супружества.

Так, что, — открыл рот потрясенный Геракл, — я должен на Ипполите жениться, чтобы выполнить прихоть девчонки царя Эврисфея? Но я как-то молод лезть в петлю, каждый день видя эту тигрицу! Вот стань она моей женой на ночь…

Ах, вот как? — никто не заметил, что Ипполита, скрываясь, давно слушала речи гостей и подруги. Царица не могла не догадываться, что дурочка Антиопа не утерпит, прибежит поглядеть на чужеземцев, мечтая, что ее ненаглядный Тезей тут как тут явится за нею.

Долго терпела царица, слушая предательские речи подруги, но кровь прихлынула к щекам царицы, когда она узнала о подлых планах Геракла.

Будем сражаться сейчас! — сузила глаза царица, обнажая меч. Ипполита клокотала от ярости, сжимая оружие и подступая к Гераклу: еще никто в жизни не смел ее так оскорбить.

Что ты, опомнись, царица! — попытался избежать Геракл поединка: ему было бы жаль покалечить это прекрасное тело.

Но Ипполита взмахнула мечом — на предплечье Геракла протянулся кровавый рубец.

— Трус, защищайся! — вскричала взбешенная Ипполита.

Геракл, стараясь не причинить особого вреда, попытался выбить меч из руки Ипполиты. Но, на удивление, встретил яростное сопротивление. Перед Гераклом был достойный противник. Ипполита, как истинный воин, твердо держала оружие в руках. А ее стремительности и напору можно было б позавидовать. Меч словно составлял единое целое, словно был продолжением руки девушки. Геракл отражал удары, уже начиная сомневаться в исходе поединка. Ипполита явно не собиралась довольствоваться малой кровью, борьба шла насмерть.

Противники кружили по кругу арены, отступая, делая выпады, вновь наступая, только песок летел во все стороны, обдавая невольных зрителей камешками и песчинками. Геракл и Ипполита в азарте поединка уже сделали по арене не один круг, но ни в одном из сражающихся не было заметно и признака усталости.

Так они до вечера провозятся! — шепнул Тезей Антиопе.

Но зрелище всех уже захватило. С тех пор, как придуман мир, схватка не знала таких подходящих друг другу соперников. Сила Геракла уравновешивалась грацией Ипполиты, а оба они были словно воплощенная в тела мужчины и женщины молодость.

Вот Ипполита, словно гигантская кошка, скользнула мимо Геракла, угрожая ему со спины ударом. Лишь в последнее мгновение успел герой повернуться, предупреждая мечом удар клинка царицы, наверняка, разрубившим бы его пополам.

Ответ Геракла был так силен, что скрестившееся оружие иссекло целый сноп искр — и снова бесконечное кружение по арене.

Пояс, Ипполита! — внезапно раздался пронзительный крик, и на край арены вбежала амазонка, держа в руках пояс Ипполиты, в котором, как верили амазонки, заключена сила и непобедимость их всех.

Ипполита в азарте поединка вначале не отреагировала, яростно парируя удары Геракла. Но крик повторился:

На тебе нет волшебного пояса, Ипполита!

Ипполита замешкалась, на секунду отвела взгляд, растерялась, припомнив, что, будучи в своей опочивальне, сняла перед тем пояс. Движения львицы стали менее уверенными, Ипполита отбивала натиск Геракла словно нехотя или устав. Геракл ничего не видел перед собой, кроме режущего воздух сверкающего клинка Ипполиты. Но вот царица пропустила удар, второй. Меч Геракла наткнулся на тело там, где, по законам схватки, он должен был встретить сопротивляющийся металл.

Это — конец! — прошептала Ипполита, чувствуя, как клинок входит острием в ее живот, рассекая внутренности.

Геракл только тут осознал, что сражаться больше не с кем. Ипполита, придерживая разорванные внутренности, медленно опускалась на колени. Кровь алыми струйками сочилась сквозь пальцы, оседая и впитываясь в белый мелкий песок арены. Но струйки стали гуще, песок не успевал насытиться — тело поверженной Ипполиты рухнуло в лужу ее собственной крови. Геракл в смущении опустил оружие: он совсем не ожидал кровавой развязки. Его друзья тоже были не менее Геракла опечалены смертью прекрасной Ипполиты.

С отчаянным криком бросилась амазонка к поверженному телу. Рыдания сотрясли тело девушки — только тут она осознала, что стала причиной смерти Ипполиты.

Ведь нас держат не сила и ловкость — лишь вера способна придать человеку мужество. Ипполита и ее подруги-амазонки верили, что в волшебстве таится истина их непобедимости. Ипполита вместе с поясом утратила веру — и проиграла последний свой поединок.

Тихо взошли в залу подруги Ипполиты. Накрыв покрывалом, унесли тело царицы, чтобы похоронить по обряду.

Геракл с друзьями не посмели последовать за ними. Зала опустела. Лишь там, где лежало мертвое тело, песок медленно впитывал кровь да валялся брошенный в спешке амазонкой пояс царицы. Геракл подобрал его и бережно спрятал на груди.

ДЕСЯТЫЙ ПОДВИГ Геракл на Багровом острове

Посреди океана есть остров. Но ни одному смертному не доводилось его увидеть. Лишь редкие птицы да бог Солнца видели клочок суши посреди необъятных водных просторов.

Но твердит людская молва, что на острове — красные горы вырастают на красном песке. Растет там розовая трава и деревья: стволы и листья окрашены в цвет ветреного заката. А краснокожий великан Герион о трех головах пасет на красных пастбищах стадо быков с багряной шерстью.

Но мало ль о чем судачит народ после чаши хмельного вина? Кто там бывал? Кто видал Багровый остров?

Да неймется царю Эврисфею — в десятый раз призвал он Геракла, приказав пригнать чудесное стадо в Микены.

Не столько послушен был герой, сколько ему самому захотелось увидеть неизвестный край. И отправился Геракл в дальний путь. Голые пустыни и шумные города лежали на пути. Лесные чащобы и поросшие буйными травами степи исшагал Геракл. Наконец, все безлюдней и мрачнее пейзаж, все реже и реже глаз ловит струйку дыма над ветхой избушкой. И как-то под вечер, после многих дней, когда и следов человека не видел Геракл, над ним, заслоняя горизонт, выросли неприступные дикие скалы.

Высоко к небу возносятся скалистые каменные гряды, покрытые сверкающим снегом там, куда не подняться и птице.

Призадумался Геракл: жизни не хватит подняться вверх и спуститься по ту сторону, а ни горной тропинки, ни хотя бы намека на проторенный след: не ступала тут нога человека от дня создания земли и неба. Вдруг в скале что-то мелькнуло. Гераклу почудился изрезанный голубой свет в горной породе: огромный валун словно скрывал собой сияние дня. Поднатужился Геракл, расшатал валун, и тот выскочил, словно пробка. Герой едва успел отскочить. В проем, заливая округу, хлынула вода бурлящим потоком. Задрожали, шатаясь скалы под напором еще более мощной стихии — и размытые, расступились, открывая проход к океану. Потрясенный, ступил Геракл на побережье, очарованный невиданным доселе зрелищем, ибо нет на свете человека, который не замер бы, ощущая собственную ничтожность при виде океанских просторов.

Редко чем поразишь героя: многое повидал Геракл в странствиях по свету. Но тут дышит, как выброшенная из воды, рыба, выпучив глаза, открыв рот. Лишь почесывает затылок — так поразил его океан.

В это время в золотой ладье проплывал по океану Гелиос — бог Солнца. Рассмешила бога фигура человека, нелепо подпрыгивающего вдоль океанского побережья. А Геракл, не зная, как еще выразить охватившие его чувства, и в самом деле принялся орать, скакать и кувыркаться, бросаясь в набегающие на берег пенистые волны — океан сам выносил героя на мокрый песок.

Кто ты, человек? — обратился Гелиос с вопросом: каждый день он пересекал океан, но еще никогда не видел чужака на пустынном берегу.

Я — герой! — смутился Геракл от того, что кто-то видел, как он ребячился, словно мальчишка.

Герой? — насмешливо протянул Гелиос. — И что ж такого геройского ты совершил?

Тут прикинул Геракл и со сметкой, свойственной человеку, предложил:

А ты перевези меня на Багровый остров,? по пути я и расскажу о своих приключениях!

Еще пуще развеселился бог Солнца:

О человек, зарвавшийся в своем бахвальстве — да я ведь целыми днями вижу землю и все, что на ней происходит!

И как спит под листочком гусеница? И когда из жирной земли среди чащи проснется робкий росток? И как волчица кормит волчат в глубокой норе?

Так отвечал Геракл, хитро поглядывая на бога; по правде сказать, у Геракла и у самого не было времени да и охоты на такие мелочи, но герой по опыту знал — хочешь кого-нибудь привлечь на свою сторону — предложи ему самое простое и неприхотливое развлечение. Не устоял и Гелиос, пустил Геракла в ладью, молвив:

Так как там волчица прорастает под листочком? — и весь путь через океан, наклонив голову, слушал байки Геракла о глиняном кувшине, что повадился ходить по воду, о лисе и зеленом винограде в саду одного нерадивого крестьянина и о том, как шепчутся две девушки, собравшись вместе.

Часто так — мы видим великое, обращаем внимание на события, способные перевернуть представления о целом мире, но порой с трудом можем вспомнить цвет сандалий сменной пары. А ведь из подвигов состоит час или день — жизнь, она, как правило, из мелочей.

Так в мирной беседе Гелиос и Геракл достигли пурпурного побережья. Геракл выпрыгнул из золотой ладьи и, шлепая по мелководью, направился к красневшему песком берегу. Судя по обилию красных, розовых и пурпурных оттенков, только тут и могло пастись стадо красных быков. Гелиос издали помахал приветливо герою, пообещав наведать на обратном пути.

Миновав красный берег, Геракл прямиком направился к краснеющей неподалеку рощице. Диковинные деревья с багровыми стволами возносили красные кроны. Рубином светились листья — Геракл, дотянувшись, даже сорвал один листок на пробу: не верилось, что эти остро заточенные треугольники могут быть настоящими. Пахло обычной листвой, горьковатой на вкус.

Кто ж жует листья? — из-за деревьев к Гераклу приближался, если судить по одежде, деревенский пастух. — Могу угостить сыром и свежим молоком!

Да кто ты? — удивился Геракл, рассматривая странное подобие человека, тут только сообразив, что пастух был краснокожий, как вареный в кипятке рак.

Я-то? — пастух приблизился настолько, что даже в сумерках Геракл разглядел редкие красные волосинки щетины на бороде. — Пастух, ясное дело. А вот мой напарник, — и поманил кого-то из кустов: — Да иди ты, трус подлый, сюда! Съедят тебя, что ли?

Геракл вытаращился — новое явление, если и было человеком, то, бесспорно, придуманным демоном. Та же пастушечья одежда покрывала черное, как смола, тело. Густые курчавые волосы стояли колом, а в завитках забилась солома и сухая трава. Сонный вид досказал остальное.

Я смотрю, вы тут не перетрудились, оберегая стадо! — вдоволь налюбовавшись на заспанную черную рожу, вымолвил Геракл.

Да кому они сдались, быки эти? — охотно отозвался краснокожий. — Ни молока, ни шерсти, а тоже — паси их!

Геракл, которого заботили собственные мысли, спросил не без умысла:

Так где стадо?

Вестимо где — по острову шастают, черти красношкурые, — подал голос чернокожий.

Ах, ты черный выродок! — взбеленился его товарищ.

Не успел Геракл глазом моргнуть, как парочка, ругаясь и завывая, покатилась по траве, колошматя друг дружку. Красный, охаживая приятеля кулаком по бокам, кричал:

Я тебе покажу дразниться!

Черный, трепля редкую красную шевелюру напарничка, вторил:

Все равно — красношкурые!

Геракл еще посмотрел, любуясь, как пастухи месят один одного, выясняя застарелую причину вражды, да и двинул прочь, рассудив, что разумнее не вмешиваться: два друга помирятся, а встрявшему третьему обязательно достанется.

Меж тем на острове было темно, хоть глаз выколи. Геракл, пару раз приложившись к дереву и споткнувшись о переплетения волокнистой травы, то и дело цепляющейся за ноги, решил остаться, где стоишь. Выбрал место помягче, натянул на голову львиную шкуру и тут же заснул. Во сне его преследовали красные быки с лицом чернокожего пастуха — Геракл морщился от неприятного кошмара. Проснулся он, когда заалела полоса горизонта Разом сел — и уж потом сообразил, что принял за горизонт красную тушу, что мирно пережевывала жвачку неподалеку. При свете дня остров, хотя и оставался странным, но уже не был так поразителен, как в тот момент, как Геракл вчера ступил на розовый песок. Еще менее удивительным был красный бык — животное смирно шевелило губами, время от времени разгоняя хвостом вьющуюся над ним мошкару.

С минуту Геракл смотрел на животного. Потом подхватился и, подобрав львиную шкуру, отправился на поиски мифического великана — владельца стада Гериона.

Недолго проблуждал Геракл, пока его не привлек шум трех спорящих голосов. Вернее, ощущение было такое, словно один человек, но с разными интонациями, разговаривает сам с собой.

Заинтересованный, Геракл повернул на голос. Молва не всегда ошибалась: развалившись на травке, перед бочкой с едко пахнущей прозрачной жидкостью восседал великан. Если б не капризы природы, то, вероятно, у матери Гериона родилась бы тройня довольно крупных, но все-таки не поражающих воображение мальчиков. Судьба рассудила иначе — три сросшихся боками туловища поддерживали шесть ног. Три пары рук отчаянно жестикулировали, а головы пьяным голосом пытались друг у дружки выяснить, которая умнее.

А, — поднял Герион шесть мутных глаз, — пришел? Выпить хочешь? — и тут же шесть рук услужливо придвинули к Гераклу бочку.

Геракл поморщился, смакуя странный напиток. Глотнул — будто раскаленная лава обожгла горло и комом плюхнулась в желудок.

Не пошло с первого глотка? — участливо поинтересовались все три головы. На краснокожих лицах, как в зеркале, отразились эмоции, охватившие разъяренного Геракла. Герой не сомневался, что Герион решился его отравить, подсунув жгущий внутренности яд. С криком отчаяния бросился Геракл на трехглавого монстра. Герион не успел ничего сообразить, как стрела Геракла впилась в лоб одной из голов. Две пары рук безуспешно попытались выдернуть из черепа неизвестно откуда возникшую помеху. Затуманенное алкоголем сознание реагировало слабо, но Герион попытался встать на ноги, заслоняясь от размахивающего палицей идиота. Геракл не мешкал — палица слету ударила вторую голову красного великана. Раздался хруст пробитой кости. На палице остались клочья мяса с приставшими окровавленными волосами Гериона — вторая голова монстра закатила глаза, умирая. Тут из великана вышибло последние остатки хмеля. Он поднялся на уцелевшую пару ног и двинулся массивной скалой на Геракла. Но два тела, бесполезным грузом обвисшие рядом, мешали Гериону — Геракл напал первым, вцепившись руками в шею великана и не отпускал, пока последняя искорка сознания не угасла в умирающем взоре.

Гигант рухнул. Геракл отступил от неподвижной громады окровавленного мяса. Только тут мелькнула мысль: «Что ж я наделал?» Взгляд героя упал на наполовину опорожненную бочку: видимо, сам Герион был любителем мерзкого зелья и предложил незнакомцу глоток от чистого сердца.

Со страхом смотрел Геракл на свои руки, приведшие к гибели трехглавого великана, может, последнего на земле человека, у которого три головы и шесть пар конечностей. Да что сожалеть понапрасну, когда тело уже остыло, окаменев?

Тут в кустах внимание Геракла привлек быстрый шепот. Но стоило кинуть взгляд в том направлении, две фигуры, словно всполошенные зайцы, сиганули через кустарник. Напрасно Геракл звал пастухов, клянясь, что не причинит им вреда — люди видели страшную расправу с пьянчужкой Герионом, и сколько ни кликал, ни аукал Геракл, пастухи прятались, пока ладья Гелиоса не подобрала вечером Геракла.

Смутный и грустный, встретил Геракл бога Солнца, сидя на берегу.

А что стадо? — удивился Гелиос.

Геракл лишь рукой махнул. Тогда Гелиос сам собрал красных быков и погрузил в свою ладью со словами:

Сделанного — не воротишь. Так что ж добру пропадать?

ОДИННАДЦАТЫЙ ПОДВИГ Геракл и яблоки Гесперид

Жизнь, что песок, уходит сквозь пальцы.

Состарился царь Эврисфей, все чаще его пугают мысли о смерти. И тогда призвал он Геракла, взмолившись:

Слышал я, что где-то есть яблоки вечной молодости — принеси их!

Но лишь боги имеют право на бессмертие! — возразил Геракл, возмутившись.

Однако вид немощного старика, худого, с трясущейся головой и проступившими сквозь дряблую кожу синюшными венами, вызвал у героя жалость: как-никак, а многие годы, пусть врагами, шли Геракл и Эврисфей бок о бок. И теперь старость забрала у одного из них краски, здоровье и силы. Согласился Геракл попробовать выполнить просьбу старого царя.

Много дней и месяцев бродил Геракл по Греции, но люди лишь пожимали плечами: все слышали, но никто не знал, где искать яблоки вечной молодости.

Наконец, удача улыбнулась герою. Как-то, застигнутый ночью в кипарисовой рощице, Геракл улегся спать прямо на траве. Его разбудил в полночь лунный свет, который сливался с таинственной и прекрасной музыкой, далекой и неземной. Девичий смех и чарующая мелодия привели Геракла на круглую полянку, поросшую ровной ярко-зеленой травой, усеянной светлячками. Поляна сияла, словно в ясный день. Но еще ярче и прекрасней сверкали юные девушки, затеявшие хоровод. Геракл узнал танец нимф — лесных фей, ветрениц и хохотушек. Девушки танцевали под чудесную музыку, играли в прятки. То одна, то другая вдруг отделялась от толпы и выхватывала яблоко или сладкий персик из в изобилии тут и там расставленных прямо на траве подносов.

Прозрачные одежды, сотканные из легкого дуновения ветра и морской пены, облаком обвивались вокруг стройных станов и очаровательных ножек. Геракл, залюбовавшись, высунулся на полянку. Только тут нимфы заметили героя.

С веселыми криками девушки набросились на наглеца, забрасывая Геракла цветами и фруктами. Он только прикрывал руками лицо. Но девушки лишь шутили и забавлялись: не все слухи, бродившие о лесных ведьмах, правда. Просто нимфам, которым была предписана ночная жизнь, было немного скучновато, и, девушки искренне радовались нечаянному развлечению, встретив на лесной дороге случайного путника. Кто виноват, если человек, увидав прелестное личико сквозь ветви или маленькую руку с розовыми пальчиками, тянущую из темноты край одежды, тут же, как спятивший, начинал орать и метаться по лесу. Что ж удивительного, если после его находили в болоте или напоровшимся на сук в темноте. Сам виноват — при чем же тут нимфы?!

Но Геракл бежать не стал, и тут обратившись со своею просьбой, не знают ли феи леса, где искать молодость.

Молодость искать? — рассмеялись девушки. — Зачем искать то, что всегда с нами? — зашумели.

Но тут выступила одна из них, высокая темноокая красавица с белой, как горный снег, кожей, и странно прозрачными глазами, в которых бродили отражения речных облаков.

Про то знает морской царь Нерей — он любит быть хранителем тайн! — с тем нимфа умолкла.

Но Гераклу почудилось, что фея реки не все рассказала, что ведала хорошенькая головка. Девушки, которым быстро надоедало однообразие, вновь вернулись к прерванным играм и танцам, покинув Геракла. Герой удержал темноокую фею:

Ты что-то скрываешь, красавица? Поведай то, что и так, я вижу, щекочет твой язычок!

Девушка помедлила, оглянувшись на беспечных подруг Решилась:

Ну, слушай! Нужно через море добраться до пустыни. Там тебя тут же поймает мой любезный братец Антей — лишь он сможет добыть золотые яблоки!

Что значит — поймает? — Геракл, как клещ, вцеплялся в любое слово, которое может послужить причиной доброй схватки.

Нимфа недвусмысленно постучала пальчиком по лбу

Опомнись, герой! Сад Гесперид сторожит стоглавый дракон: не ест, не пьет, не спит, а потому злой, как свора собак. Лишь Антей знает потайную калитку в сад — у него среди нимф Гесперид завелась пассия!

Да ты-то откуда все это знаешь, не покидая Грецию? — поразился Геракл.

Девушки чего не знают то придумают! — надула губки нимфа и исчезла, смешавшись с толпою подруг.

Из созвездия девушек тут же искрами взлетел восторженный хохот. А потом, убегая, девичья река протекла мимо героя.

Геракл сделал шаг в сторону, пропуская прелестниц. И тут на плечи навалилась неподъемная тяжесть. Веки опускаясь налились свинцом. Геракла сморил волшебный сон.

И виделось ему место, которого нет и не могло быть в природе. Куда не глянь — желтый песок, ни былинки, ни кустика, не за что зацепиться взглядом. Над пустыней во всю мощь сияет круг солнца в оранжевом ореоле. Воздух, сухой и прозрачный, жаром обдувает легкие, вмиг превратив язык и небо Геракла в жесткую колючую терку.

А Геракл лежал, изможденный после схватки жестоким морским царем Нереем. И песок медленно засыпал неподвижное тело, медленными струйками стекая на затылок и придавливая к земле голову.

Было иль нет, но Геракл воочию видел, будто Нерей то дергался в руках героя рыбой с розовыми жабрами, то скользил юркой полосатой змейкой, которая вдруг превратилась в веселый язык пламени, растекшегося мутной лужей.

Геракл наяву грезил, а песок, медленно нарастая сыпучим барханом, почти засыпал лежащее тело.

Вдруг кто-то, добравшись, потянул Геракла за пятку и выдернул за ногу, как редьку с грядки. Тут же сон и грезы сиганули прочь — Геракл увидел перед собой крепкую фигуру юноши, высокого и громадного, как скала. Казалось, юноша состоит из одних железных мышц: грудь, ноги, руки, а венчала эту гору спрессованного мяса маленькая аккуратная головка с короткими светлыми волосами.

Стукнемся? — предложил юноша, играя мышцами полусогнутой руки: предплечье вздулось здоровенными яблоками.

Некогда мне — ищу сад Гесперид! — отряхиваясь, отрезал Геракл. Что может быть нелепее, чем схватка с мальчишкой среди бескрайнего песка?

Но тот, видимо, так не считал, тут же преградил путь Гераклу. Геракл вправо — мальчишка вправо, Геракл влево — юноша уже тут. Тогда, долго не церемонясь, Геракл поднял юношу на вытянутых руках, развернулся и поставил его позади себя:

Теперь я тебе не мешаю? — осведомился невинно.

Юноша, у которого от обиды выступили на ресницах злые слезы, потряс кулаком вдогонку:

Ну, погоди, догоню — живым не уйдешь от Антея!

Антея? — это имя Гераклу было знакомо. — Что ж ты сразу не сказал: тебя-то я и ищу! — говорил Геракл, возвращаясь к юноше.

Тот попятился.

Да погоди ты: я слыхал, ты знаешь потайную калитку в волшебный сад?

Нет! — покраснел юноша.

Ну, а теперь вспомнил? — Геракл в стремительном рывке ухватил юношу за руку и притянул к себе, выворачивая кисть.

И учти: я знаю даже больше, но молчу из скромности! — добавил герой, видя, что юноша колеблется.

Да отпусти ты руку, варвар! — взмолился Антей.

Геракл послушался. Антей, потирая занемевшее запястье, хмуро пробурчал:

Да нет там и не было никогда никаких калиток — там и ограждения-то никакого нет! Все равно никому живому не достичь края земли. Вон, — указал юноша на груду изъеденных временем и песком костей и людских черепов, — сколько пыталось.

Стоглавый дракон? — понимающе хмыкнул Геракл.

Какой дракон? Да папаша нимф Гесперид — Атлант, он пострашнее будет, попадись ему кто-то, кому приглянулась его прекрасная дочка! А не понимает, старый баран, что его дочурки и задаром никому не нужны.

Но я слышал… — удивился Геракл.

…что я влюблен в одну из них? — докончил фразу Антей. — Я еще в своем уме — боготворить старуху!

И Антей рассказал тайну сада вечной молодости. Когда-то нимфы, дочери Атланта, и в самом деле были чудо как хороши.

И возгордились красавицы, целыми днями любуясь на свои отражения. Так и проводили время, не сводя с себя глаз. Но годы идут, унося упругость кожи, блеск глаз. Первые морщинки сменились глубокими бороздами, волосы иссеклись и поседели. Казалось бы, протяни руку, отведай яблоко молодости, чтобы сохранить юность. Но сорвать плод — признать, что ты уж не так молода и красива. Вот и бродят по саду старухи, по-прежнему, не выпуская из рук зеркала. Отражаются в стекле побитые молью старые рожи — но упрямо красавицы не хотят признать истину.

Что, они сумасшедшие? — спросил Геракл, выслушав юношу.

Есть немного, — согласился Антей. — Да попробуй не спятить, всю жизнь не сводя глаз с собственного отражения!

Как же быть?

А ты попроси Атланта! Старик грозен, лишь когда кто-то покушается на честь его прелестных дочурок, а так добр и уступчив! — И предложил: — Идем провожу!

Почти и трех шагов не сделали Геракл и Антей, как увидели могучего старика, крепко упирающегося босыми ступнями в песок. Создавалось впечатление, что старик удерживает что-то невидимое над головой: напряжены плечи, замерли в одном положении ладони. Голова чуть повернута набок, будто что-то давит плечо. Изваянием замер гигант, не вздрогнет, не шелохнется.

Что это он? — шепнул Геракл Антею.

Тот пожал плечами:

Да старик держит небо, не видишь!

Честно Геракл пытался что-нибудь углядеть — но, проклятье, руки Атланта, дрожащие в страшном напряжении, были абсолютно пусты!

Что — он тоже? — недвусмысленно покрутил пальцем у виска Геракл.

Старость и одиночество — не лучший способ сохранить здравый ум и ясный рассудок, — шепотом откликнулся Антей.

Но Атлант что-то расслышал, нахмурил брови:

Кто такие? Откуда? По какому делу?

Антей я, сын Земли! А это Геракл, мой приятель, — мягко, как неразумному дитяти, втолковывал Антей, видимо, не впервые рассказывая о себе.

А чего ж тебе, Антей с приятелем, надо? — подобрал губы старик.

Яблочек, яблочек захотелось, дедушка, — льстиво подыграл Геракл, подмигивая Антею.

Старик, задумавшись, опустил руки. Но тут же спохватился, вновь уцепившись за пустое пространство над собой.

Яблок мне не жалко, все равно валяются без толку — некому их тут есть. Да ведь не могу ж я бросить работу — еще грохнется хрустальный свод, то-то беды наделает!

Я подержу! — охотно вызвался Геракл.

Справишься ли? — насупился старик. — Небо — дело такое, не каждому по силам!

Справлюсь! — заверил Геракл, не сводя честных глаз со старика.

Ну, смотри! — подвинулся Атлант, уступая свое место посреди пустыни.

Геракл охотно подставил руки. И тут страшная тяжесть ударила по голове и прижала плечи. Геракл застонал — и проснулся.

Светало. Полянка нимф с примятой травой выглядела в свете дня совсем обычно.

Дурацкий сон! — пробурчал Геракл, потягиваясь, но не поднимаясь. Пальцы ткнулись во что-то круглое, глянцевое. Золотое. «Яблоки Гесперид», — ахнул Геракл.

ДВЕНАДЦАТЫЙ ПОДВИГ Мрачное царство Аида

Гремит по Греции слава Геракла. Из походов и испытаний возвращается любимец народа с победой — и дальше ширится весть о герое.

Злобою полнится сердце лишь Эврисфея — мрачные мысли рождает в нем слава героя. И порешился Эврисфей на неслыханное: отправить Геракла туда, где живым нет обратного хода. В мертвое царство Аида, где радости нет и печали, где, увидев, мать отречется от сына, где ясное солнце не идет на скончание ночи — туда посылает Геракла. Тени умерших там бродят — прозрачные толпы, равнодушные, с пустым взором.

Впервые устрашился могучий герой своей участи. Но, скрепя сердце, он выслушал волю царя Эврисфея:

Ступай, о герой, в царство Аида — приведи мне пса с тремя головами, что сторожит ворота в подземное царство!

И это будет твоя последняя воля? — двусмысленно прищурился Геракл.

Сжался Эврисфей, прочитав в словах Геракла угрозу, замахал в страхе руками:

Да-да, только сейчас поторопись!

Геракл тотчас отправился в путь и шел, пока не достиг темной пещеры Тэнара. Там, по руслу уходящей в темноту реки, он надеялся достичь царства Аида. Но чем глубже спускался Геракл, тем более редела тьма, пронизываемая быстрым сверканием молний. Молнии, шустрые, как маленькие ядовитые змейки, чей укус смертелен, пронзали темноту насквозь. Геракл с удивлением убедился, что, когда молния исчезала, в плотном воздухе изогнутой линией оставался ее нечеткий отсвет, который медленно гаснул. Но в это время цветная змейка шустрила в другом направлении-в глазах зарябило; Геракл и сам не приметил, что, передвигаясь, по-прежнему остается на том самом месте; двигались лишь испещренные молниями стены пещеры. Походило на то, будто герой стоит на извилистом неподвижном полу, а все остальное проходит сквозь него, не задевая. Геракл словно очутился вне времени, убереженный клочком неподвижного пространства под ногами и кусочком реки. То ли свет падал под странным углом, то ли зрение обманывало героя: рядом подземная река текла вверх, вынося свои воды на поверхность, а чуть поодаль — воды неслись вниз с огромного уступа, лишь долетал грохот разбиваемого о камни подземелий водопада. От странного зрелища голова у Геракла закружилась. Он почувствовал, что падает, но руки ухватили пустоту. Кружение становилось все стремительнее, перед глазами мелькали желто-красные круги и мерцающие точки. Ноги, потеряв точку опоры, скользили к страшному водопаду. «Будь что будет!» — решился Геракл, закрывая глаза и приготовившись к неминуемой гибели.

— Стой! — крик раздался одновременно с последним усилием Геракла удержаться на краю бездны.

Чья-то сильная рука ухватила Геракла, поставила на ноги — тут же стих водопад, уступ исчез, а бурлящий поток превратился в робкую речушку, медленно сочащуюся сквозь каменное русло, проложенное по дну туннеля. Рядом, улыбаясь в маленькую черную бородку клинышком, усмехался сухощавый мужчина, хитро поблескивая глазами:

— Что, перепугался? — ехидно поинтересовался незнакомец. — А если б Эврисфей велел тебе броситься с высокой башни вниз головой — тоже полез бы?!

Геракл очумело уставился на пришельца:

Да ты кто такой?

Мужчина уселся на песок, привалившись к стене пещеры:

Я? Я-то бог, а ты, по-моему, придурок!

Вскипела кровь у героя, бросился он на обидчика — и вдруг пропало ощущение времени, словно Геракл утратил свое тело и превратился в сгусток тумана.

Очнулся он от ноющей боли в боку, лежа на спине. Незнакомец, как ни в чем не бывало, бросал в рот орешки.

Очнулся? Прекрасно-прекрасно. Но в следующий раз не советую так нервничать — а то я ведь могу и не рассчитать силы!

Геракл, насупившись, сел, обхватив колени. Выжидательно глядел на незнакомца.

Наконец, не выдержав, прервал молчание:

Да разве боги такие? — недоверчиво покосился Геракл: ни стати, ни золотого нимба, ни величия он в щелкающем орешки мужчине не углядел.

По-твоему, я должен рычать, извергая пламя? Или отрастить хвост? Вы, люди, в слепом неведении напридумывали себе черт знает что — и тешитесь сказочкой о светлом Олимпе, где есть кому о вас позаботиться. А там, — мужчина ткнул пальцем в сырой свод туннеля, — то же, что и здесь: каждый занят собой и мало думает о прочих. А уж до земли, по правде сказать, богам и вовсе нет никакого дела!

Так зачем же ты меня тащил, спасал? — незнакомец нравился Гераклу все меньше: хоть герой не часто задумывался о богах и их деяниях, в душе Геракла жила все же маленькая надежда на заступничество свыше, в случае чего.

Да спасать тебя папаша велел. И, как-никак, а Зевс — мой начальник!

Странные речи ведешь ты, незнакомец, — поразился Геракл.

Ах, я не представился: Гермес — крылатый посланец Громовержца! — почему-то обрадовался вопросу мужчина.

Гераклу не терпелось порасспросить Гермеса поподробнее, но тот вдруг заторопился:

Ладно! Хватит разводить турусы на колесах — топаем за милым собачонком!

И, подхватившись с земли, легко ориентируясь в опять сгустившейся темноте, двинул вперед. Геракл, размышляя о странном приключении, послушно старался не отстать. Туннель, петляя и время от времени разветвляясь, уводил их все глубже, пока странное сияние не разогнало кромешную ночь.

Это медные ворота светятся — почти пришли! — обернулся, наконец, Гермес.

Но Геракл, пораженный, уже сам узнал легенду, которую слышал меж людей. Туннель, внезапно обрываясь, упирался в огромную каменную стену, мрачно возносящуюся, сколько хватало глаз.

С замшелых камней медленными каплями струилась вода, собираясь в журчащие ручейки у подножия. Ручейки сбегались, соединяясь в реки — и уже дальше бежал мутный поток, окружая стену живым бурлящим полукольцом и исчезая в темном провале в проломе стены. Что удивило Геракла, так медные ворота с резными завитушками — совсем рядом с проемом. Он, не утерпев, спросил у Гермеса:

Какой тайный смысл держать ворота запертыми, если рядом стена разрушена?

Гермес пожал плечами:

Да без тайного смысла, просто средств на ремонт нет!

Геракл отшатнулся, слыша такие кощунственные речи. Герой хотел, было, и вообще как-нибудь избавиться от такого спутника, как Гермес, приставив ладонь ковшиком ко лбу, ахнул:

А вот и песик!

На них неслось огромное трехглавое чудовище. Черные змеи вместо шерсти извивались по хребту зверя. С трех языков капала белая пена, пасти пса извергали огненные вихри. Геракл приготовился к нелегкой смерти.' Но ничего не произошло: собака, подбежав, встала на задние лапы и протанцевала к пришельцам. Потом на брюхе, елозя по пыли, подползла к сандалиям Гермеса. Там Цербер разлегся, блаженно свесив все три языка. Гермес, наклонясь, ласкал пса:

Хороший, хороший! Цербер — умница!

Собака, замирая от удовольствия, перевернулась на спину, раскинув в воздухе все четыре лапы. Оголилось розоватое брюхо, поросшее редкими маленькими змейками.

Ну, — Гермес накинул на шею пса кожаный поясок, — удираем?

Царство Аида, в страхе перед которым жил любой человек, оказывалось лишь мрачным сырым подвалом, с полуразрушенной стеной да мутным потоком воды.

— А что там, за воротами? — не утерпел Геракл, пытаясь высмотреть что-нибудь сквозь узенькую щель между створками.

О неуемное человеческое любопытство! — возопил Гермес, на минутку взмывая в воздух. — Да сдалось вам это подземелье, так и норовите сунуть палец в пасть тигру! — Но божество тут же взяло себя в руки, угомонилось и приказав псу: «Ждать!» дернула на себя огромное медное кольцо — ворота заскрипели и поддались.

Добро пожаловать на экскурсию! — хитро усмехнулся Гермес, пропуская вперед себя Геракла.

Герой с любопытством осматривался вокруг себя. Вдруг ворота за спиной зарычали и захлопнулись. Геракл бросился на тяжелые створки, но металл не поддавался: Геракл оказался замурованным в подземном царстве.

Вдруг ему показалось, что он видит чей-то силуэт.

Эй! — окликнул Геракл прохожего. — Вы не знаете, где тут другой выход?

Тень шарахнулась от Геракла, как от полоумного: еще никто не пытался вернуться из царства мертвых. Геракл не дождался ответа — силуэт растворился в воздухе. Тогда он решил догнать целую толпу привидений, что с громким плачем и стенаниями шли по широкой дороге, полого сбегавшей в долину. Еще рядом можно было что-то рассмотреть, но дальние горизонты терялись в густом косматом тумане. Впереди, еле-еле передвигая ноги, брели смутные людские подобия. Но, странное дело, как не ускорял шаг Геракл, тени по-прежнему находились в недосягаемости.

Страх наполнил душу героя — он один был живым среди мертвых. Дорога, меж тем, вильнув, стала уже, протискиваясь между скалистых гор. Вдруг Геракл едва сумел увернуться — прямо перед ним, громыхая и дробясь на осколки, рухнул огромный валун. Следом, неистово ругаясь, сбегал здоровый бородатый мужчина. Он нагнал камень, который почти скатился, и принялся толкать валун вверх. Гора была достаточно крутой; бородач, упираясь босыми ногами в уступы и цепляясь руками за почти не различимые трещины, упрямо подпихивал грудью и подбородком кусок гранита, неуклонно стремясь к вершине.

Геракл заинтересовался: как только валун пересек какую-то невидимую черту, мужчина неловко поскользнулся, его ноги потеряли опору, и он завис на руках, болтая ступнями в воздухе. А валун благополучно плюхнулся в придорожную канаву, разбрызгивая грязь. Бородач. обреченно вздохнув, тут же начал спускаться за своим сокровищем, хотя на вершине в изобилии валялись точно такие же каменные булыжники.

Гераклу уж надоело смотреть за странной игрой в кошки-мышки: результат был неизменен — камень падал вниз, а бородач, весь блестя потом и изнывая от злости, тут же пытался докатить валун до вершины.

И тебе не надоело? — не удержался Геракл.

Бородач, только что легко сбежавший почти от самой вершины, опасливо огляделся по сторонам, и, никого не заметив, присел на корточки, прислонившись спиной к скале.

Да как сказать, — голос бородача охрип, видимо, от длительного молчания. — Это все же лучше, чем сновать взад-вперед по дорогам подземелий! А так я при деле: побегаешь так — потом спишь, как убитый!

Геракл в сомнении покачал головой:

Уж не хочешь ли ты меня уверить, незнакомец, что это нелепое занятие доставляет тебе удовольствие?

Бородач испуганно вжал голову в плечи:

Тсс! Еще кто услышит, донесет! Считается, что я несу наказание за праздную жизнь, которую вел на земле — теперь тяжким трудом я должен вымолить себе прощение. Но это случится лишь тогда, когда я докачу до вершины камень, а тогда, — мужчина грустно махнул рукой, — прощай, привольная жизнь. Я ведь насмотрелся на этих праведников: целыми стаями блуждают повсюду, изнывая от скуки. А ведь тут нет ни праздников, ни спортивных состязаний, ни доброго вина и вкусной еды. Вот и топчутся, будто глупые коровы! Тут даже женщин нет — одни души! — зашептал, наклонившись к самому уху Геракла, бородач. — А мне так вот блуждать — зарез! Вот и делаю вид, что не могу удержать валун — пока с рук сходит!

Подивился Геракл странным порядкам в царстве Аида: грешник нарочно виляет и увертывается, чтобы не простили грехи и не причислили к искупившим вину.

Ну, ладно, — заторопился бородач, — вот тащатся бледные овечки — еще увидят меня без дела, тут же донесут! А ты, будешь проходить мимо, окликни: «Сизиф из Коринфа!» — спущусь, поболтаем, а то тут один отупеешь!

И заспешил вверх, подгоняя перед собой камень.

Снова Геракл остался один. А впереди словно и не трогались с места, медленно плыли по дороге тени умерших. «А ведь прав Сизиф — так и в самом деле от скуки взвоешь!» — прикинул Геракл. Вдруг другая толпа привидений поравнялась с героем. Аица, бледные и равнодушные, были обращены в одну сторону, под глазами темнели синяки. Плотно сжатые губы выражали смертельную скуку и недовольство. Тени прошлись вперед, повернули, прошествовали назад.

«Праведники!» — определил Геракл, дав себе клятву, если удастся вывернуться из переделки, грешить как можно больше, чтобы не оказаться после смерти среди блеклых бездельников.

Но вдруг одна из теней, отделившись от праздной толпы, окликнула героя по имени. Геракл в изможденном лице едва-едва узнал приятеля Мелеагра, так изменился калидонский царь.

Ты ли это, Геракл? — поразился Мелеагр. — Как получилось, что ты так рано поселился в царстве Аида?

Да проклятый Гермес удружил — ворота запер! — как на духу, признался простодушный Геракл.

Так ты живой?! — еще больше, если это только возможно, побледнел Мелеагр, отступая.

Его слова привлекли толпу. Праведники тут же колеблющимся миражом, сквозь тела пробивался свет, обступили героя.

Скажи моей матери не сажать на могилу красный шиповник! — кричал один. — Я его и при жизни терпеть не мог!

Передай жене, если изменит с тем жирным колбасником — я ее тут уж дождусь!

Узнай, где мои дети…

Голоса налетали лесными голубями, шурша, требуя, наказывая, призывая. Геракл в ужасе закрыл ладонями уши и зажмурился.

Когда он снова открыл глаза, толпа привидений все так же медленно и равнодушно текла вдоль дороги.

Лишь один, высокий и худой человек, оставался по- прежнему рядом.

Твой приятель просил передать, что советует тебе жениться на его сестренке! — не поворачивая головы, сквозь зубы прошептал новый знакомец.

Да что случилось? — попытался добиться толку Геракл: зная странную скорость передвижения теней, он даже и не пытался догнать удаляющуюся тень приятеля.

Человек, прежде чем ответить, разулся, деловито опробовал пальцами ног воду протекающей рядом с дорогой шустрой речушки и, кряхтя, погрузился по шею.

Видишь ли, — начал незнакомец, — считается, что умершие, отпив из реки мертвых Леты, должны все позабыть. Однако речная вода — не виноградная брага, от нее ровно столько проку, как от глотка из кувшина. Но следует соблюдать традиции и не дразнить здешних властителей. Понимаешь, — бултыхаясь, усмехнулся, незнакомец, — мы, попавшие сюда души, стараемся держаться против козней Аида: каждый просчет зловредного старикана- очко в нашу пользу! Его потеря — для душ приобретение! В общем-то, ничего нового, почти то же, что и на земле: слабые соединяются против сильнейших, а сильнейшие так самоуверенны, что свято верят в свою непогрешимость. Вот я, к примеру, — отдуваясь, как карась, выброшенный на траву, мужчина вылез на берег и развалился, раскинув руки. — Считается, что я должен терпеть страшные муки жажды и голода — такое наказание Танталу положили боги. Хорошо, — Тантал сел, резкими движениями разогревая члены, — но кто это придумал, что душа после смерти может хотеть есть вообще?! Так ведь я не побегу к Аиду, выкладывая все начистоту — пусть думает, что я страшно терзаюсь!

Еще больше поразился Геракл, слушая рассказ Тантала.

Да есть ли тут, в мертвом царстве, счастливые души, заслужившие покой праведной жизнью? — вскричал Геракл.

Ничего не ответил Тантал, отвернувшись.

Дальше пошел по дороге Геракл, пока не дошел до переправы через черную реку. Печальный перевозчик Харон правил черной лодкой, перевозя людские души умерших. Каждый протягивал старцу мелочь, оплачивая свое последнее путешествие.

Но простодушный Геракл, и на земле не придававший значения деньгам, порывшись, не нашел и одной монетки.

Перевези в долг! — попросил Геракл.

Но скряга Харон, сыздавна живший лишь тем, что заплатят души, уперся:

Да чем же ты лучше других! Переправь тебя — а потом попробуй найди! — подслеповатыми старческими глазами, да еще в полумраке Харон не разглядел, что перед ним живой.

Зато сразу почувствовал: Геракл, не церемонясь, подхватил старца, перенес по воздуху и поставил на днище лодки:

Отдохни — я сам буду править!

И направил черную лодку прямо ко дворцу Аида. Дворец властителя царства мертвых был на самом берегу, лишь несколько сбегавших к реке Ахеронт ступеней разделяли вновь прибывших от царских врат. Только причалила лодка Харона, по ступеням навстречу гостям заспешил любопытный Аид. Следом за ним на почтительном удалении следовали какие-то люди, которых Геракл не смог рассмотреть — они, стоило бросить в ту сторону взгляд, тут же прятались за колонны.

Живой? — удивился Аид. — Ну, это неинтересно, — обиженно протянул царь; Аид неспроста построил дворец у реки, на всем свете, на земле и под землей, в воде и на небесах не было существа, любопытней Аида. Царь больше всего на свете любил историйки и истории. Поговаривали, что забавной байкой можно добиться отпущения многих грехов, если об этих грешках рассказать достаточно занимательно мрачному черному царю.

Живым Аид не верил: те при всяком удобном случае обещали любить до смерти, ненавидеть до смерти, не забыть и после смерти. Словом, живые к смерти всегда относились без должного почтения, что Аида сердило безмерно. Настороженно он принял Геракла, лаская черного пса — оставалось удивляться, как Цербер сумел опередить героя, если ко дворцу Аида вела одна дорога, а у Харона не было сменщика.

Изучив мощную фигуру Геракла, львиную шкуру на плечах и крепкий с виду лук, Аид свое мнение о госте оставил при себе: мирным путником, что случайно заблудился в подземном лабиринте, Геракл не выглядел. А Аид не терпел ссор и скандалов, во многом из-за покоя Аид выбрал себе царство мертвых — уж где может быть тише?

Я пришел за твоим псом! — простодушно отвечал Геракл на расспросы царя.

Цербера? — несказанно удивился Аид. — Да ведь он беспородный! Да и с чего ты взял, что какой-нибудь хозяин, привязавшись, отдаст тебе своего пса, глупый? — не удержался царь.

Цербер, словно понимая, о чем речь, прижался к ногам хозяина и зарычал: змеи на загривке подняли плоские головы и зашевелились.

Но какой хозяин в одиночестве гордится своей собакой? — схитрил Геракл. — Ведь покажи я Цербера людям, все собаколюбы зайдутся в черной зависти!

Азартом загорелись глаза Аида: ему представились рыдающие толпы собаковладельцев, у которых собаки с целой кучей родственников до седьмого колена — а такого, как Цербер, ни у кого и нет.

С тем и согласился Аид отпустить пса вместе с Гераклом.

На время.

Освобожденный Прометей

Было то в давние времена, когда люди, подобно диким зверям, прятались в норы, кутаясь в шкуры. Не было у них ни крова, ни жилища. Обросшие и грязные, бродили людские стада по лесам и пустыням. Таились в горных пещерах, дрожа по ночам от страха и холода. Пищей им служили ягоды, коренья да сырое мясо, которое люди добывали примитивными ловушками, да своими руками. Злобное и лютое то было время: за лучший кусок или более здоровую женщину бились насмерть — и немало народа полегло в глупых стычках. А еще больше погибало от когтей и клыков хищных тварей что в темноте подкрадывались к убежищу, не дававшему безопасность, и утаскивали беззащитную добычу.

Но еще хуже пришлось, когда с гор поползли ледники, сея своим ледяным дыханием смерть. И много народа погибло, замерзнув насмерть. Засыпало вечером людское племя, подобрав под себя жалкие лохмотья. А утром не могли люди оторвать от намерзшей земли спаянное ледяной коркой тело, пока не поднималось солнце, и тускло хмурясь на землю, растапливало ледовый саван. Но не все и тогда могли размять отекшие члены — многие засыпали навечно. Других била мелкая мерзкая дрожь, хотя само тело пылало смертельной лихорадкой.

Снега укрыли равнины. Мелкие твари и быстроногие козы уходили дальше на юг, лишившись корма, раня копыта в старании пробить ледяную корку и пытаясь добыть из-под наста заиндевелые травы, лишенные живительной силы.

Совсем обнищали и озверели людские племена. Не брезговали человеческим мясом, насыщаясь кровью и плотью слабейших.

С гневной гримасой взирали боги Олимпа на копошащихся земных червей, более отвратительных, чем любая тварь. И отвернулись, предоставляя подыхать уцелевшим. Мало осталось людей на земле. А уцелевшие целыми днями равнодушно сидели на мерзлом снегу, беспомощные и ждущие единственно смерти, не от мороза, так от диких зверей, расплодившихся среди человеческих трупов.

Выживали сильнейшие среди мужчин и женщин. Но уныние и апатия среди сильнейших царили, не позволяя шевельнуться.

Тогда сжалился титан Прометей над людьми, из-за жалких остатков человечества решившись на богохульное дело.

…Жарко пылает в горне огонь. Мелькают красные сполохи по закопченным стенам и сводам. Причудливой тенью отражается мечущаяся фигура хромого кузнеца — в заботах и тяжких трудах проводит свои дни Гефест. Даже некогда перекинуться словом с приплывшим на остров Лемнос другом — торопится мастер сделать заказ к сроку, по воле самого великого Зевса куя прочную цепь. Но Прометей не прихотлив и может подождать. Устроился за спинами великанов Циклопов — одноглазых помощников Гефеста. Упер ладони в колени, любуясь на священный огонь, что вздымается из огнедышащих недр священной горы.

Подошел поближе, взвесив на руке творение мастера:

Для чего тебе эта ненужная безделица? — подивился, приподняв несколько уже поостывших и потемневших звеньев.

Тяжела цепь и громадна, в несколько рядов протянулась вдоль стен пещеры.

Пожал плечами кузнец:

Сам не знаю! — и вновь ударил звонким молотом по металлу.

Ходит по мастерской кузнеца Прометей, вроде без дела рассматривает молнии-стрелы, в беспорядке сваленные для великого бога-Громовержца. Примеряет к руке блестящие мечи и кинжалы. Но другая мысль таится в его голове.

Забылись работой помощники Циклопы, раздувают мехами божественный огонь в горне. Прикрывают единственный глаз от слепящих пылающих искр.

Улучил минутку Прометей — и зажал искру в ладони. И тут же заторопился с отплытием.

Запротестовал простодушный Гефест:

Погоди, всего несколько звеньев осталось! Не как друг я встретил тебя — не обиду ль увозишь в сердце?

Прижал сжатые кулаки к сердцу Прометей, всеми клятвами поклялся, что лишь спешные дела заставляют его не мешкать. Заручившись обещанием близкой встречи, проводил Прометея Гефест на корабль. А уж вздулись ветрами паруса. Дружно ударили гребцы веслами о воду — быстрее мысли спешил Прометей.

Чтобы ветер или соленые брызги не загасили божественную искру, поместил Прометей живой огонек в полную тростинку.

В мгновение ока пересек корабль Прометея море — еще быстрее спустился титан со сходен.

Пустынен и одинок берег. Уныло глядят на героя изможденные люди.

Я принес вам спасение! — вскричал Прометей.

Но по-прежнему равнодушны взгляды и вялы движения лежащих на окаменелой земле людей.

Мечется Прометей средь безмолвных фигур, тормошит.

Соберите хворост! Разложим костер!

Пусть другие, — отмахиваются люди, отупевшие от собственной обреченности.

Пришлось титану самому бежать в лес. Собирать сухие ветки и сучья. Огромную вязанку тащит из чащи Прометей, зажав в зубах тростинку с божественной искрой.

Не заметил герой поваленный ствол дерева, споткнулся — выпала тростинка, упала на лед искра. Мигнула, готовая погаснуть без пищи.

Узрел светящуюся точку подросток, стало ему жаль умирающее чудо. С трудом он расправил замерзшие члены и, едва переставляя ноги, приблизился к искорке. Огляделся, чем накормить голодный, чуть дышащий огонек. Но ни сухой травинки, ни кусочка коры на мертвом берегу. А вдали спешит с вязанкой титан, но как далек путь от чащи до побережья: погаснет, погибнет дар Прометея. Тогда юноша с силой дернул себя за волосы так, что выступили на ресницах слезы боли, выдернул собственный клок волос вместе с кусочком кожи. Поднес к искре — чадный дым горелого мяса шибанул в ноздри. Зашипели, скручиваясь, волосы, загорелась кожа — продержалась искра, пока не дошел до побережья Прометей, пошатывающийся под тяжкой ношей.

И вот затрещали тонкие прутики. Выросла искорка, с жадностью поглощая предложенную пищу. Загорелись сушняк и хворост — растет, ширится пламя, кидая вверх яркие языки. Зашевелились, потянулись к невиданному зрелищу люди. Торопятся, поддерживая слабейших, — оттаяла земля у костра, оттаяли людские лица. Подобрели сердца, возрадовавшись на огонь.

И опомнились люди, с ужасом глядя на свое прошлое. И возблагодарили дар Прометея, отныне спокойные за свое будущее.

Но не так спокоен был Прометей — неуемен во гневе Зевс-громовержец. Страшится титан предстать пред грозные очи небесного владыки.

Останься с нами! — запросили люди. — Мы дадим тебе лучшую женщину и самую большую часть нашей добычи!

Но никто не сказал: «Я пойду с тобою! Для людей ты пошел на кражу — человек и ответит пред Зевсом!»

Неразумны и забывчивы люди — уж они веселятся, жаря на костре мясо. Злобно бродят во тьме хищники, но боятся яркого света. Роют землю когтями, рычат, но уходят ни с чем.

Понурившись, смотрит титан на людское веселье. Делать нечего: что жалеть о содеянном?

И отправился Прометей на суд великого Зевса.

Сверкает очами Зевс. Огненные молнии пронзили землю. Потоки воды хлынули на головы непокорных. Но люди лишь теснее сгрудились вокруг огня, продолжая веселье.

Вот видишь, — указал Зевс Прометею, — они уже забыли о твоем благодеянии! До того, как ты дал людям огонь, они надеялись лишь на милость богов! Посмотрим, вспомнят ли они о богах, когда теперь у них всегда будет тепло, горячая пища и защита!

И повелел Зевс в наказание приковать Прометея к гранитной скале, что возносит острые пики посреди бушующих волн океана. И приковали титана. Плакал Гефест, выполняя повеление Зевса, той самой цепью обвивая тело друга, которой дивился недавно титан.

Повис на цепях Прометей. Ночью ветер хлещет голое тело — днем солнце жарит кровавые раны. А точно в срок появляется над горизонтом черная точка. Растет, приближаясь. Это гнусный стервятник торопится на поживу. По повелению Зевса, клюет он печень титана, рвет железными когтями тело, чтобы наутро вновь обнажить затянувшиеся ночью раны.

Кровь, смешиваясь со слезами, текут по телу Прометея — и некому утешить героя. Ни человек, ни птица не достигают скалистого утеса.

Так шли годы-угасла надежда героя. Уснул его дух — и смерть стала б счастьем бессмертному. Но и этой милости лишен Прометей. Пустынно море — не за что зацепиться усталому взгляду. Лишь волны, ласкаясь, лижут утес, да временами глупый моллюск выберется на подножие скал погреться на солнце.

Но однажды почудилось Прометею, поднял титан изможденные веки — вроде шаги раздаются вдали, человек смело идет по острову.

Попытался поднять голову титан, но неподъемная тяжесть.

А шаги, приблизившись, вдруг повернули — лишь эхо тает на горном плато.

Но обеспокоился Прометей, ибо небеса открыли ему, что в положенный день и час явится к скале прославленный в народе Геракл — и настанет час избавления от мук. Это его шаги слышит Прометей в шепоте песка, в шорохе камней, в приливах и отливах, недаром Прометей означает «предвидящий».

Но не только свое спасение видит Прометей, видит он скорбный путь, что сулит жизнь герою. Великий Зевс наложил печать молчания на уста Прометея, иначе б открыл он, что таит новый день Гераклу.

А герой, привлеченный внезапным стоном, поднял голову, вслушиваясь. Стон повторился с той стороны острова, где гнилым зубом торчал каменистый утес. Корабль же, на котором приплыл к пустынному острову Геракл, исчез бесследно.

Геракл рассердился на товарищей, бросивших его, но, злись или не злись, кому-то еще более, чем герою, требуется помощь: стоны становились все отчаяннее, сменяясь вскриками боли. Геракл заторопился. Пробрался через завалы камней, обошел утес.

О, боги! Прежде, чем Геракл рассмотрел увиденное, рука воина уже сдернула лук с плеча и натянула тетиву. Запела стрела, метнувшись молнией, — и пронзенная хищная птица рухнула в воду. Океан тут же растопил тельце птицы, смыв розовые следы.

Геракл, перепрыгивая через уступы, рванулся к вершине. Там, закованный в цепи, поник головою на грудь худой и изможденный человек. Кожа была изодрана птичьими когтями, а клюв орла оставил кровоточащие воронки на груди и животе мужчины.

Кто ж тебя так? — ругнулся Геракл, разрубая цепи.

Тело безвольно упало на руки герою. Геракл, стараясь как можно осторожнее ставить ногу, спустился к подножию. Положил бедного мученика на рыжеватую редкую траву с мелкими цветочками. Мужчина открыл на минуту глаза:

Спасибо! — и снова потерял сознание.

Ситуация была аховая: один на пустом острове, а рядом умирает человек, которому ты не в силах помочь. Геракл сбегал на берег моря, намочил львиную шкуру, прополоскав ее в прохладной воде. Обернул все еще беспамятного человека — это все, что он мог для него сделать.

Сам сел рядом, задумавшись. Бешеной птицей метались мысли. Было страшно и глупо погибнуть среди океана — надежд, что их подберет какой-нибудь проходящий мимо корабль, не было никаких. Судно «Арго», на котором вместе с товарищами отправился в морское приключение Геракл, совершенно случайно наткнулось на островок посреди океана. Века и века могут пройти, и кости истлеют, пока подобная случайность повторится.

В размышлениях Геракл не приметил, как подкрался сон. Герой задремал, упершись ладонями в щеки, а локтями в колени.

Проснулся, как от толчка. По-прежнему завывал ветер меж скал. Заунывно плескалось серое море. Ветер гнал по темнеющему небу рваные облака.

О боги! — в тоске воскликнул Геракл. — Нет вашей милости к живущему, так дайте мне хотя бы смерть! Лучше гибель, чем безнадежность!

Золотое свечение разлилось вдруг по небу. Море и облака окрасились в сияющий свет. А к острову, по воздуху, как по ступеням, спускался простивший сына Великий Зевс.

Припомни тот давний разговор, когда ты был юн и глуп, не ты ли самонадеянно уверял, что сумеешь прожить и сам? — так начал речь Громовержец. — Так все же подумай, может быть, стоит рассчитывать и на тех, кто сильнее тебя, а не любоваться собственной непогрешимостью? Дай руку!

И Зевс на своей золотой колеснице доставил пристыженного героя на сушу. Прометей справился сам.

Герой удаляется

Пущенной из лука стрелой несется над землей время, отмеряя полною мерой кому радости и удачи, кому горести и поражения.

В испытаниях закаляется воля, но слабеет тело.

Много дорог исшагал Геракл, опираясь на свой посох. По всей Греции пролегли следы героя.

Часом ливни секли его в лицо. Временами страдал он от голода и жажды. В битвах и сражениях, не зная себе равных, прославил Геракл свое имя. Но мятежной душе чего-то не доставало.

Тогда диким зверем бросался герой из обжитых людьми мест и в одиночестве блуждал по горам. Здесь чистый воздух, тут дышится легче и иметь бы крылья, и взмыть бы, чтобы легкие наполнились встречным ветром.

Но минули годы. Примолкли слухи о Геракле. Поговаривали, что в горах, в мрачной пещере, поселился отшельник. Целыми днями сидит он на горном утесе, что высится над морем и глядит в недоступную синюю даль, не отводя взгляда. Что могуч и статен отшельник, а на широкой спине красуется львиная шкура. И, вроде бы, это Геракл, отчуждившийся от людей.

А то говорили, что в чаще девственного леса поселился гордый охотник, что без промаха бьет дичь на бегу, птиц на лету. И служат ему два ручных орла, седых и суровых, что сидят на плечах охотника, чтобы взмыть ввысь по приказу и парить над выслеженной жертвой, не давая той ни отдыха, ни покоя, пока не падет она бездыханной. И охотник — храбрый Геракл.

— Нет! — утверждали третьи. — Есть за морем страна, где властвует мудрый и добрый царь. Его подданные проводят дни в веселии и довольстве. Его друзья щедры и богаты. А враги поворачивают назад, лишь приблизившись к границам дивной страны. И прибывшие из этой страны чужеземцы уверяют, что царь благодатного края — примирившийся с оседлой жизнью Геракл!

Как-то собрались у ночного костра пришлые люди. Вспомнили старики былые времена, когда молодежь не бежала от опасностей, а мужи сами отправлялись на поиски приключений. И зашла речь, как водится, о героях Греции. А имя Геракла — одно из славнейших. Зашумели, заспорили собравшиеся, с пеной у рта каждый отстаивая свою версию о герое.

Чуть не передрались, убеждая прочих в своей правоте, но не примирились.

Отшельник он! Отшельник! — кричали одни.

Врешь, это у него чудо-орлы, и Геракл — одинокий охотник! — спорили другие!

Я видел страну, где правит герой, — скромный юноша потупил взор, покраснев от собственной смелости.

Тише! — призвал к спокойствию старейший, седоватый мужчина в черных одеждах. — Спросим у того, кто молчит! — предложил, указав на неприметного ранее странника, что молчаливо сидел на траве, положив рядом с собой посох.

Его пыльный плащ познал много дорог, и в жару, и в непогоду верно служа своему владельцу. Сандалии путника, хоть и сделанные из отборной телячьей кожи, протерлись до дыр. Скудные пожитки, уместившиеся в небольшой заплечной котомке, свидетельствовали о простом звании и невеликом достатке.

Когда взоры присутствующих обратились к незнакомцу, случайно свернувшему с дороги на отсвет костра в степи, он оттер ладонью уста и, охватив пальцами подбородок, задумался.

Разных людей собрала ночь: негоже одному оставаться в степи, когда угаснет дневное светило. Разбойнички порой шалят, да еще, щади, боги! Нарвешься на дикую поскачь вольных кентавров. Были тут лица старые и молодые. Откровенно жуликоватые и светящиеся юной здоровой наивностью. Решился путник:

А если я скажу, что умер Геракл, что нет на земле места истинным героям? Люди больше заботятся о сытом брюхе, чем о славе отечества. И за мелкую монету на базаре тебе скорее перегрызут горло, чем отстаивая честь в равном поединке.

Жены блудливы, а мужей одолели лень и скука. И правит пир средь людей богиня лжи и порока Ата, находя среди смертных все новых и новых приверженцев! Разве тут есть место герою? — так молвил путник, криво усмехнувшись.

Замолчали собравшиеся. Притихли, раздумывая о сказанном, примеряя к себе брошенные обидные слова: а какой я? что я могу? не постыдится ль герой стать рядом с моей тенью, которая, как известно, смелее хозяина?

И смутились молодые. Зябко повели плечами старые: нечем ответить страннику.

Но вдруг протиснулся меж собравшихся мальчонка лет восьми. Вскочил в круг, освещенный костром, но смутился всеобщим вниманием. «Неправда!» — пискнул и замолк.

Странным светом загорелись глаза путника. Подхватил он малыша, вознес над собой на вытянутых руках.

Что ты хотел сказать, мальчик? — ласково улыбнулся мужчина, будто помолодев.

Сначала опустите меня — я немаленький! — насупился ребенок.

Окружающие загомонили, засмеялись.

Ишь, от земли не видно, а спорит!

Тоже человек! — слышались выкрики.

Путник опустил ребенка на землю.

Геракл не мог умереть, не сдержав слова! Мне отец рассказывал! — обида и возмущение за героя придали ребенку храбрости. Голос звенел от скрытых слез, но малыш смотрел прямо.

Что ж обещал твоему отцу Геракл? — приложил ладонь к губам, пряча смех, странник.

Не моему отцу, — смутился ребенок. — Но он обещал! Отцу рассказывал дед, что должен был он взять в жены прекрасную Деяниру, сестру Мелеагра. А разве достойно героя не выполнить просьбу того, кто все равно не сможет уличить в неискренности обещаний?

Задумался путник: за всю свою жизнь много ветреных клятв и обещаний давал он, но ни разу никто не сказал, что не держит он данное слово.

Помнил Геракл, а это был он, и об обещании, данном другу, но долго медлил, многие годы, ибо на пустынном острове посреди океана открыл Прометей герою из благодарности за спасение то, что не дано ведать ни одному смертному. Презрев запреты Зевса, рассказал Прометей, что дотоле будет жив и могущественен Геракл, пока однажды не придет по пыльной дороге в Калидон, где, сколько бы ждать ни пришлось, ждет его красавица Деянира.

Замерло все в Калидоне — в призрачном сне не шевелятся люди и животные. Замер ветер в ветвях и огонь в очаге. А на арене, с искаженными лицами в окаменевшем беге разбегаются женихи Деяниры, те, кто в честном бою хотят завоевать сердце красавицы. Замер речной бог Ахелой, тянет, уж десятилетия не имея сил стронуться с места, корявые руки к царице. И спит слезинка на щеке потрясенной Деяниры.

И лишь появление Геракла разбудит город ото сна. Но только переступит Геракл тень, падающую от городских ворот, тут же развяжется мешок с несчастьями.

Знал герой, что предстоит ему схватка с кентавром Нессом, в которой Геракл выйдет победителем.

Знал и видел перед собой свою смерть, которую примет вместе с плащом из рук супруги Деяниры. Видел Геракл, как корчится его тело в одеждах, пропитанных ядом. Ясно видел и клочья седого дыма, поднимающегося над его погребальным костром.

О титаны и боги! Дайте же человеку без помех пройти жизненный путь! Ведь страшит нас не опасность, которую все равно не избежать, если она предначертана в книге судеб; куда страшнее терзания человека, знающего свой конец и видевшего свою смерть — стоит ли жить, если ясен финал?

Прометей, упреждая Геракла, хотел лишь добра, но добился того, что утратил герой вкус жизни. Простым путником, не героем, бродил он по Греции, избороздив страну по дальним дорогам. Лишь путь, ведущий в город его судьбы, обходил стороной.

Но ясный взгляд ребенка, требующий ответа, смутил душу Геракла, заставив стряхнуть оцепенение бесполезно проведенных лет. Геракл снял с шеи красный камешек, нанизанный на кожаную тесемку — его последнее воспоминание о матери, царице Алкмене, и одел коралловую бусинку на шею мальчугана:

— На счастье!

А сам напрямик через степь пошел в ту сторону, где вился путь в Калидон.

Собравшиеся пожали плечами, удивившись странностям путешественника. И лишь мальчик следил за уменьшающейся вдали фигурой, теребя красную горошину.

Геракл шел по дороге своей судьбы.

Но не увидеть смертному, что, когда черный дым поднимется к небесам, а бренное тело охватит огонь, сама Афина Паллада на золотой колеснице спустится за Гераклом со светлого Олимпа, и унесут резвые скакуны их обоих.

А Земле достанутся легенды.