Герои 1812 года

Тучковы

Николай I открывал на Бородинском поле памятник героям Бородинской битвы. Это утро 26 августа 1839 года было так же свежо и ясно, как утро Бородинского боя. Природа изначально отделилась от людей, не желала принимать участия в их безумствах и убийствах друг друга. Ей не нужна слава, богатства: вся земля — ее Отечество, поэтому такое же яркое, желтое солнце взошло над Бородином двадцать семь лет спустя, и также чувствительна была уже осенняя свежесть.

Тысячи блесков перемешались между собой: штыки, каски, звезды и эполеты генералов, шитье знамен. Войска, около 120 тысяч, окружали колоннами с трех сторон возвышение с памятником Бородинской битве, у подножия которого покоился Багратион. В этом месте в двенадцатом году был самый жаркий бой, когда люди, потеряв уже надежду уничтожить друг друга из пушек, перемешались в рукопашной убийственной свалке.

С этого места особенно виделась и чувствовалась вся огромность поля, вместившего в себя столько живых и погибших.

Пехота была неподвижна, конница, наоборот, как живая мозаика, постоянно находилась в движении: лошади косили друг на друга, нетерпеливо пританцовывали, копытами приминали зеленую еще сочную траву.

В центре парада, у ограды памятника, собрались отставные воины, участники сражения, прибывшие на этот праздник из разных мест. Инвалиды[10] в ожидании торжества сидели на ступеньках монумента. Костыли и палки валялись рядом. Среди них не было заметно того возбуждения, которое царило в парадных войсках, они вяло перебрасывались словами, щурились на солнце, отдыхали.

И тем не менее, именно они составляли на поле единый монолит, неделимое целое того, частями, отголосками которого был и этот день, и эти новые, выстроенные колоннами войска. Прошлое, затмившее их предыдущую жизнь, наложившее свою руку на все их будущее, прошлое, состоявшее из одного только дня — Бородинского боя, объединяло их, делало похожими на одного усталого и мудрого человека.

Вне ограды выстроились бородинские воины, еще находившиеся на службе. Они соединяли в себе прошлое и настоящее и поэтому смотрелись особняком, полностью не принадлежа ни молодым войскам, ни инвалидам. Но вот появился император. Проскакал мимо колонн, и полетело в воздух повсеместное «ура», еще, еще, громче… и вдруг все стихло. Медленно, торжественно и нестройно с хоругвями и крестом потянулся от Бородина церковный ход.

…У ограды памятника стояла пожилая монахиня, вцепившись в стальные прутья, как будто ноги не держали ее; она пристально смотрела в одну точку, и завораживающий напряженный взгляд ее темно-зеленых глаз выражал одну только внутреннюю, болезненную сосредоточенность и взлелеянную, оберегаемую скорбь. С ней никто не заговаривал, взглянув на нее, каждый испытывал чувство неловкости. Глаза отводились, и воспоминания: запахи, цвета, обрывочные картины — вдруг накатывали удушливой пороховой волной, и меркло под дымовой завесой солнце, и слышался хруст штыка, входящего в человеческое тело. И отставной воин тянулся за табаком, снова взглядывал на монахиню и не мог понять, почему именно от нее, а не от торжественных речей, не от парадной пальбы тяжело наваливалось на него прошедшее.

…Слова императора вывели женщину из задумчивости. «Кланяюсь Вам, Ваше превосходительство, — приветствовал ее Николай I, спешившись, — разделяю скорбь Вашу и чувствую, как Вам грустно». — Он почтительно подал ей руку, посмотрел быстрыми глазами на яркое солнце, плывшее в небе, как в воде, и добавил: «Но день славный!»

Имена и деятельность Тучковых никогда не были предметом громких разговоров, славы и похвал. Видимо, по природе и воспитанию своему они считали честь и верность долгу делом обычным и естественным для человеческого сердца, никогда не выделяли и не оговаривали своих поступков, и настолько сами были чужды восхищению своими делами, что для современников их доблесть и деятельность носила характер чего-то нормального, само собой разумеющегося. Малоизвестные при жизни, они были тотчас забыты после смерти. До нас из прошлого дошли имена многих героев; поэты, историки и писатели поведали нам об их подвигах. О Тучковых — почти ничего. Так получилось с Сергеем Алексеевичем, средним братом, писателем, благодаря которому люди того времени могли пополнить свои знания о таких «малоизвестных» и «темных» землях, как Бессарабия, Грузия, Литва. Наряду с Пушкиным, который был «очарован его умом и любезностью», Лермонтовым, выполнял он благородную миссию — донести до российских жителей образ, нравы и культуру этих самобытных земель. Основатель целого города в Бессарабии, названного его именем, участник четырех войн (в том числе 1812 г.), о храбрости и распорядительности которого не раз говорил Суворов, генерал-лейтенант, сенатор.

Мало известно о подвиге Павла Алексеевича Тучкова, одного из братьев, который «вопреки повелению, ясно изложенному в диспозиции», затеял сражение, вошедшее в историю под названием Лубинское. Французам не удалось отрезать Первую армию от Второй и отбросить ее от Московской дороги. Изрубленный саблями, он был взят в плен и прожил три года на чужбине.

Имя самого старшего брата Алексея Алексеевича Тучкова отсутствует во всех энциклопедиях, включая современные. В «Записках» его сын Павел Алексеевич пишет, что у его деда, Алексея Васильевича Тучкова, сенатора, было пятеро, а не четверо сыновей. Самым старшим из них и был Алексей Алексеевич, член Государственного совета, генерал-лейтенант. Из-за неприятностей с министром того времени графом Аракчеевым он оставил военную службу и, уединившись в деревне, посвятил свою жизнь детям. Старший, названный, как и отец, Алексеем, стал декабристом. Дружил с Н. П. Огаревым и А. И. Герценом, дважды был арестован по обвинению в принадлежности к «коммунистической секте», а младший сын, автор «Записок», Павел Алексеевич, был крупным ученым-топографом того времени. Любимец русских императоров, он смог отказаться от назначения наместником царства Польского по причине того, что не способен «…отстранить от себя невольное доверие к другим…». В конце жизни он написал биографию Тучковых, к имени которых родилась в нем «с ранней поры гордость принадлежать».

Тучковы — род дворянский, берущий начало из новгородских бояр, выселенных при Иоанне III во внутренние области России.

Предок Тучковых — Михаил Прушанин (или Прушанич) выехал из Пруссии в Новгород в начале тринадцатого века, скончался там и похоронен в церкви св. Архангела Михаила, на Прусской улице. Сын его, Терентий Михайлович, был боярином при великом князе Александре Невском и отличился в знаменитой Невской битве 15 июля 1240 года. Его праправнук Борис Михайлович Морозов имел прозвище Тучко.

Племянница его сына Василия Тучкова — впоследствии прабабка царя Михаила Федоровича Романова. Сын Василия Борисовича, Михаил, боярин великого князя Василия Иоанновича, несколько раз направлялся послом в чужие края. Внуки Михаила — Иван, Давид, Ермолай Степановичи.

От них и пошли братья Тучковы.

Праправнук Ермолая, Алексей Васильевич, сподвижник Румянцева, инженер-генерал-поручик при Екатерине II, а при Павле I — сенатор, начальствовал над крепостями по польской и турецкой границам. Под его наблюдением был построен постоянный деревянный мост через Неву, и доныне называющийся «Тучков». Женат на Елене Яковлевне, урожденной Казариной, имел пятерых сыновей и двух дочерей. Умер в 1799 году, двадцатого мая.

Герб их рода представляет собой щит, разделенный перпендикулярно на две части, в правой изображен воин, державший в одной руке копье, поднятое вверх, в другой — щит. В левой части на голубом поле лев, стоящий, на задних лапах и повернутый в правую сторону. Над ним видна туча, откуда вылетает молния, поражающая льва.

Знакомясь с жизнью братьев Тучковых, определяя их значимость для России XIX века, мы одновременно получаем ключ к истокам их деяний. Опыт, уровень самосознания, доблесть предков обязательно проявляются в потомках.

Гармонично, ясно, строго было все в их жизни, естественно и прочно сплелись их судьбы с судьбой России, и невозможность иного пути и иной участи — очевидна.

Путь их, идя «стезею правды, встречая преграды со стороны любимцев слепого счастья, отражая клевету и злобу, труден был, и если воздаяния заслуг не всем из них было уделом, то взамен некоторым предназначена награда свыше: умереть во славу своего Отечества».

Он родился в 1765 году, 16 апреля. В восьмилетнем возрасте, по обычаю того времени, был «записан в военную службу» и выпущен офицером в 1778 году. Его отец, Алексей Васильевич Тучков, военный инженер, благословил сына на службу, так как считал звание военного лучшей и достойнейшей участью для всех своих сыновей.

И ничто в судьбе Николая Тучкова до самой смерти не могло изменить однажды принятого решения.

Свое боевое поприще он начал в шведскую войну 1788–1790 годов, 23 лет от роду. После этого похода переведен в Муромский пехотный полк; участвовал в войне против польских конфедератов.

В 1794 году отличился в сражении при Мацеевичах. Командуя батальоном Великолуцкого полка, Николай Тучков проявил не юношеское сорвиголовство, а хладнокровную, зрелую храбрость. Генерал Ферзен, оценив по достоинству качества молодого воина, в знак расположения отправил его с донесением к императрице, которая собственноручно наградила его Георгиевским крестом за отличную службу и поздравила с чином полковника.

В походе 1799 года, во время войны с Францией, генерал-лейтенант Тучков, находясь в корпусе Римского-Корсакова, после неудачного Цюрихского сражения, проявил мужество и сумел вместе с Севским полком прорваться сквозь кольцо неприятеля и воссоединиться с главной армией Суворова.

Участвовал он и в русско-прусско-французской войне 1805–1807 годов. Был командиром правого крыла армии Беннигсена и отличился в бою при Прейсиш-Эйлау. В русско-шведской войне 1808–1809 годов командовал дивизией с не меньшим отличием.

Николай Алексеевич участвовал почти во всех войнах, которые выпали на его жизнь. Всегда среди солдат, любимый генерал, он не позволял себе никаких привилегий на поле сражения. Его награды и чины заработаны ценой всей его жизни.

Когда началась Отечественная война 1812 года, H. A. Тучков был назначен в 1-ю Западную армию, командиром 3-го пехотного корпуса, состоявшего из 1-й гренадерской и 3-й пехотной дивизий. В последнюю под начальством графа Коновницына определился его младший брат Александр. Отступая со своими войсками прежде к Вильне, затем к Витебску, участвуя в бою у Островно и в битве 5 августа у Смоленска, среди его корпуса более всего отличилась дивизия Коновницына и младший брат Николая Александр.

…«Вечером 6-го числа Барклай де Толли переходил с Пореченской дороги на Московскую». Впереди колонны, порученной Николаю Алексеевичу, выступал авангард под командованием генерал-майора Павла Алексеевича Тучкова. В этот день три брата виделись вместе в последний раз.

После битвы под Лубином Николай Тучков направился к Бородину и около деревни Утица расположился корпусом, чтобы противник не смог обойти русские войска по Старой Смоленской дороге.

Корпус Тучкова дополнили семью тысячами человек Московского ополчения. Не исключено, что в сборе ополчения участвовал его старший брат Алексей Алексеевич — в то время предводитель Звенигородского уезда Московской губернии. Кутузов дал распоряжение поставить корпус Тучкова скрытно, в кустарнике, под высоким курганом. Корпус должен был неожиданно ударить по французам, если они станут обходить левое крыло.

«Когда неприятель употребит в дело последние резервы свои на левый фланг Багратиона, то я пущу ему скрытое войско во фланг и в тыл», — говорил Кутузов. Начальник штаба Беннигсен распорядился иначе. Разъезжая вечером, накануне сражения войска, он приказал Тучкову выйти из укрытия и встать на кургане, сетуя на то, что надо же было так глупо распорядиться кому-то (имея в виду, конечно же, Кутузова) и оставить высоту, не занятую нашими войсками. Тучков возражал, так как имел другое распоряжение, но вынужден был подчиниться повторному приказу.

Вскоре после начала боя князь Багратион приказал Н. А. Тучкову немедленно прислать ему на помощь дивизию Коновницына. Тучков тут же сделал это, хотя формально мог не подчиниться, так как находился под командованием Барклая-де-Толли. Дивизия Коновницына, в составе которой был его младший брат, бросилась на помощь Багратиону, а Николай Алексеевич остался с трехтысячным отрядом сдерживать натиск корпуса Понятовского. Началась борьба за высоту около Утицы. Во все время атаки Николай Алексеевич был впереди полка. Высота была отнята у французов, «но пуля пробила у Тучкова грудь, и замертво отнесли его с поля сражения».

Долгое время лежало на Н. А. Тучкове подозрение, что «он не умел держаться». Кутузов, не зная о том, что его распоряжение было отменено Беннигсеном, усомнился в храбрости генерала.

«Записки» Щербинина вместе с другими материалами Военно-ученого архива Главного штаба, изданные военным исследователем 1812 года В. И. Харкевичем в 1900 году, показывают нам истинное положение вещей.

Оказывается, что только в начале 1813 года, за два месяца до смерти, Кутузов узнал о самоуправстве Беннигсена и невиновности Тучкова, «который сам был убит наповал, и поэтому свалить на него все вины было легко». Но что имело здесь более место: формализм Беннигсена, который был «обуреваем непобедимой потребностью мешаться во все и вся», и «порицавший все, что не исходило от него лично», или его сознательные интриги против Кутузова, на месте которого он мечтал находиться, — неизвестно. Да и не так уж важно, потому что сражение было выиграно, а Николай Алексеевич убит.

Корпусной врач перевязал глубокую рану, поморщился от своей бесполезности. Адъютант и солдаты бережно уложили на шинели своего генерала и понесли с поля боя. У перелеска они были остановлены офицером, догнавшим их верхом.

Он обратился к адъютанту:

— Жив?

— Живой еще. Грудь пробила, злодейка.

— Да… Брата его только что убило у Семеновского.

Офицер пришпорил взмыленную лошадь и рванулся обратно туда, где земля поднималась, стонала и все глубже пропитывалась кровью как дождем.

Из Можайска, узнав о ранении брата, примчался Алексей Алексеевич, самый старший брат. В Можайске он находился по делам ополчения и снабжения войска.

Он осторожно поддерживал голову Николая, пока его устраивали в дорожной карете, и не знал, как сказать ему о смерти Александра. Каково же было его удивление, когда первой просьбой очнувшегося Николая было «никогда, ни одним словом не напоминать ему о том, что любимого им Александра больше нет».

Из Можайска Тучкова перевезли в Ярославль. В сознание он приходил редко и скончался в Толгском мужском монастыре после трехнедельных страданий. Там же и похоронен.

К сожалению, сохранились лишь скудные сведения о жизни Николая Алексеевича. Как человек, целиком отдавшийся военному делу, он почти не жил дома, не был женат и не оставил после себя ни записей, ни воспоминаний, ни писем, ни дневников. На все это у него, видимо, просто не было времени, да и охоты. Из семейных преданий Тучковых известно, что он был «примерным родственником», из родных своих более всех любил младшего брата Александра и был самым любимым сыном у матери Елены Яковлевны, которая, узнав о его смерти, в тот же день ослепла.

Житейское упоминание о нем сохранилось только в «Записках» его племянника Павла Алексеевича.

Сергей Алексеевич Тучков родился в 1767 году, в Петербурге, 1 октября.

«…Отец мой был всегда занят предприятиями по Службе его, — писал он в своих „Записках“, — был несколько угрюм и не всегда приветлив; такова была большая часть военных людей того времени; притом не любил много заниматься детьми своими в малолетстве их. Но он был совсем иначе к ним расположен в другом нашем возрасте». <…>

Так же, как и все его братья, с раннего детства Сергей был записан в военную службу, унтер-офицером в артиллерию, и после долгих колебаний родителей, где воспитываться ему — в кадетском корпусе или дома, решено было последнее, и Сергей Алексеевич был отпущен домой для «прохождения наук».

Обучение Сергея проходило прежде под руководством дьячка, затем местного лютеранского пастора, который учил его немецкому языку.

В это время, в 1777 году, отец его Алексей Васильевич был начальником над крепостями по польской и турецкой границе, и вся семья Тучковых перебралась на жительство в Киев.

Здесь Сергей Алексеевич изучал с гувернером французский язык, географию и историю. Отец его «…фехтовальное искусство и верховую езду почитал ненужными и говорил: „Я не хочу, чтобы дети мои выходили на поединок“, или „Наши казаки не знают манежа, а крепче других народов сидят на лошади и умеют ими управлять не учась“. Словесность почитал он совершенно пустым делом, равно как и музыку… Он хотел, чтобы все дети его служили в военной службе. Впрочем, мнение сие и поныне господствует между дворянством российским».

В это время Сергею было 12 лет. Другу их семьи, ректору Киевской духовной академии стихи понравились, и он отправил их в Московский университетский журнал для печатания. В это же время, несмотря на недовольство отца, Сергей Тучков учится игре на флейте.

Вскоре вся семья Тучковых переезжает в Москву, и Сергею приходится бросить полюбившиеся ему занятия.

В Москве Сергей Алексеевич напоминает о присланных стихах для журнала Московского университета, и его любезно принимают в члены «Вольного Российского общества, пекущегося о распространении наук». Он начинает готовить для выступления в «Обществе» литературные переводы, но беспокойная служба отца в который раз отрывает его от приятного занятия. В Петербурге умирает генерал Ф. В. Боур, начальник инженерного корпуса, и А. В. Тучкова за особые заслуги и верную службу вскоре назначают на его место. Тучковы переезжают в Петербург, Здесь Сергей Тучков вступает в «Общество друзей словесных наук», среди членов которого находился и Радищев.

В 22 года Сергей Алексеевич начинает свою действительную военную службу.

«Получив предписание выступить с вверенною мне ротой, я тотчас сделал мои распоряжения и поспешил в дом отца проститься с ним и матерью». Алексей Васильевич обнял сына и сказал: «Ну, любезный сын, да благословит тебя Бог; может быть, долго не увидимся, вот мое наставление: куда пошлют — не отказывайся, а куда не посылают — не напрашивайся; больше слушай, нежели говори…»

По словам Сергея Алексеевича, было много других злоупотреблений и хитростей в полках, «но должно сказать, что полковые и ротные начальники не виноваты в сих употреблениях, от них требовали пышности и великолепия в содержании полков, а денег не давали. Не значит ли сие поставить все полки в необходимость покушаться на злоупотребления?» Так было при Румянцеве. «Потемкин, приняв начальство, велел всем солдатам смыть пудру с головы и остричь волосы, вместо гренадерских шапок и шляп изобрел особого рода каски, довольно спокойные, вместо французских мундиров — короткие куртки или камзолы с лацканами».

В шведской войне 1788–1790 годов Тучков участвовал в морском сражении при Роченсальме, 13–14 августа 1789 года. Репутация отважного воина досталась ему дорогой ценой. Он был ранен в руку, ногу и голову. Контужен.

Он возвращается в Петербург и узнает, что «Общество друзей словесных наук» закрыто, а из-за него и многие другие литературные собрания. «Путешествие из Петербурга в Москву» так сильно подействовало на Екатерину II, что она приказала казнить автора, правда потом заменила казнь пожизненной ссылкой. Не поздоровилось и другим членам «общества». Их арестовывали и дело передавали в суд.

Боевая храбрость спасла Тучкова от расправы. Когда в числе других было названо и его имя, Екатерина II ограничилась каламбуром, что не надо «трогать сего молодого человека, он и так уже на „галерах“, давая понять, что она осведомлена о его блестящей службе в галерном флоте».

Так, вторично Тучков столкнулся с тем, что словесность, мало уважаемая его отцом, как занятие пустое и бесполезное, есть дело небезопасное и весьма политическое. (Первый случай относится к глубокому детству, когда Сергей написал эпиграмму на одного генерала. «Расправу» тогда осуществил отец.)

Осенью 1790 года он решил возобновить занятия музыкой. «Для обучения музыке, вернувшись в Петербург, я нанял музыканта камерной придворной музыки Ми, который давал по приказу Екатерины уроки внукам ее, Александру и Константину».

Один раз он сказал мне: «Я напрасно беру деньги за обучение великих князей, никогда не будут они любителями музыки. Старший внук (Александр) худо слышит аккорд, притом нечувствителен и так скрытен в характере своем, что настоящих его склонностей приметить нельзя, а это худо для государя. Младший, — продолжал Ми, — хотя и имеет изрядный слух, — но как услышит барабан, то бросает все и без памяти бежит к окну. Вот первые черты характера сих великих князей, примеченные музыкантом».

В 25 лет Сергей Алексеевич участвует в войне с Польшей 1792–1794 годов. «Он находится в Вильне в 1794 году во время предательского избиения русских в пасхальную ночь. Выводит из города 16 орудий, спасает знамена Нарвского и Псковского полков, затем в смелом наступлении берет в плен польский батальон». За этот подвиг он становится лично известным императрице и награждается орденами св. Владимира 4-й степени и Георгия 4-го класса, будучи еще в чине капитана артиллерии.

Как человек военный Сергей Алексеевич Тучков и объекты для критики, и образцы для подражания находил в основном среди сослуживцев. Военный гений А. В. Суворова не мог не вызывать в нем восхищения.

Вот что он пишет в «Записках» о великом полководце.

В 1796 году на престол вступает Павел I. Как бывает всегда, при смене правителя, с новым царем на «сцену» выходят новые действующие лица. Введены были новые порядки в армии и в светской жизни. Вот краткая характеристика правления Павла, данная нам в «Записках»,

«Нередко тот, кто безо всяких других достоинств хорошо отсалютует экспонтоном[11] в разговоре, удостаивался повышения чином, награждения орденом, а иногда и имением. А наоборот. Низко его мщение открылось тотчас против чиновников, служивших при князе Потемкине, Зубове и других любимцах Екатерины, а потом против самих вельмож. Сей участи был подвержен и бессмертный Суворов». Император Павел велел, чтобы русская армия «больше была похожа на прусскую, что соблюдается и по сие время сыном его Александром».

Во время правления Павла I Тучкову было приказано подавить мятеж крестьян в Псковской губернии. Сергею Алексеевичу удалось усмирить жителей без кровопролития, за что он был награжден орденом св. Анны 2-й степени.

Зачинщиками мятежа были лица дворянского происхождения, «приобретшие себе право дворянства в России, что не так трудно, и духовенство. Хотя имел я полную власть их наказать, не захотел переступить коренных российских прав. (Отмена при Екатерине II телесных наказаний для дворян. — М. К.) Да простит мне читатель мой, что я так тогда думал и полагал, что могут существовать в России какие-либо права. Государь, невзирая на коренные права, которым дворянство и духовенство изъемлются от телесного наказания, велел их высечь кнутом и сослать в Сибирь на каторжную работу…»

Умение Сергея Тучкова находить общий язык с людьми, быть справедливым и распорядительным особенно сказалось при управлении им гражданской частью в Грузии, с 1802 года. Вот что он пишет о событиях, предшествовавших этому важному мероприятию.

В 1802 году Сергей Алексеевич был назначен гражданским губернатором Грузии. Все это время он, по свидетельству Коломийцева, «имел дело с простым, бедным народом: поселял, устраивал их и принимал все меры для улучшения его благосостояния».

В том же году на Грузию обрушилось страшное бедствие — чума.

Сергей Алексеевич со свойственной ему энергией, вместе с маленькой горсткой людей боролся с эпидемией, и «благодаря только этому, она скоро прекратилась».

В первые годы царствования Александра I С. А. Тучков продолжает блестящую деятельность на Кавказе в чине генерала. В это время сочиняет очерк, направленный на поднятие благосостояния Грузии, «Записки, касающиеся до земель между Черным и Каспийским морем находящихся, и в особенности о Грузии».

В 1807 году Александр, зная замечательные военные и гражданские качества Тучкова, посылает его на «усмирение украинской милиции». Волнения в армии начались в ответ на манифест Александра I, по которому император обрекал на почти бессрочную службу солдат, хотя до этого обещал «при миновании опасности от французов» роспуск по домам.

По словам Сергея Алексеевича, император Александр вообще «легко отказывался от своих обещаний», но приказ есть приказ, и Тучков отправился усмирять мятеж, руководствуясь и в этом случае своими твердыми принципами, один из которых гласил: «Нет действия без причины, а потому должно с самого начала открыть причину и рассмотреть, справедлива ли она или ложна. В первом случае должно сообразоваться с правами народа, состоянием и образом правления. Хотя причина и справедлива, но всякое возмущение есть не что иное, как самоуправство, а поэтому непозволительно. И прежде, нежели приступить к мерам насилия, нужно доказать мятежникам неправость их поступка, и, смотря по обстоятельствам, невозможность исполнения их предприятия. Во втором случае — только объяснить им несправедливость причины, чтобы обратить их к должному повиновению».

Вот и секрет, почему там, где другие не могли обойтись без штыков и жертв, Сергей Тучков снискал себе добрую славу и среди начальников, и среди подчиненных.

Последние записи в этом дневнике относятся к 1808 году и посвящены военному положению России, двору Александра I и «характеристике наших генералов».

Далее Сергей Алексеевич приводит, чтобы не быть голословным, курьез, случившийся с генералом Ртищевым во время войны с Турцией 1808–1812 годов. Главнокомандующий князь Прозоровский распорядился, чтобы в 4 часа утра был произведен выстрел из пушки, по которому должен начаться генеральный марш на неприятеля во всех корпусах войска. С. А. Тучков лично передал этот приказ адъютанту генерала Ртищева. Пушка выстрелила в два часа ночи, чем произвела страшный переполох во всем лагере. На вопрос, как это могло произойти, испуганный адъютант доложил, что выстрелил в два по приказу генерала Ртищева, «чтобы войска могли лучше подготовиться к утреннему маршу». Ртищев был отстранен от должности. На его место назначение получил Сергей Алексеевич Тучков.

«Больше здесь, кажется, некому», — зло оглядев генералов, добавил главнокомандующий.

В феврале 1812 года Сергею Алексеевичу удалось взять в плен пашу и более 600 человек турок. Он был представлен Кутузовым к награде.

К этому времени относится и факт построения и заселения Тучковым целого города в Бессарабии (1500 домов и лавок), без всяких издержек для казны. В награду за это Сенат постановил дать городу название «Тучков» в память потомству по имени учредителя (в середине XIX века вошел в черту города Измаила).

Когда началась Отечественная война 1812 года, Сергей Алексеевич находился еще в турецком походе, поэтому принимал участие только во второй ее половине. Он был назначен на ответственный пост дежурного генерала Дунайской армии, под командованием Чичагова.

В конце 1812 года в Минске Сергей Тучков был отдан под суд и отстранен от занимаемой должности. Можно предположить, что подлое обвинение, которое выдвинул против него Адам Чарторыжский, не обошлось без участия злопамятного Аракчеева.

Вражда графа Аракчеева с семьей Тучковых началась еще с 1799 года. По свидетельству П. Т. Коломийцева, в сентябре этого года в арсенале была совершена кража. На часах стоял батальон брата Аракчеева, генерал-майора Аракчеева 2-го. Расследование дела император Павел I поручил Аракчееву. Тот скрыл истинное положение дел и обвинил в «недоглядении» ни в чем не повинного командира другого батальона. Имя его осталось для нас неизвестным. Государь же удалил этого честного человека со службы. Но отставной оказался не трусливым и при помощи Сергея Алексеевича, который никогда не мирился с подобного рода несправедливостями, добился того, что Павел I узнал правду. 1 октября 1799 года вышел следующий царский приказ: «Генерал-лейтенант граф Аракчеев 1-й за ложное донесение о беспорядках отставляется от службы, генерал-майор Аракчеев 2-й за случившуюся покражу в арсенале его батальоном отставляется от службы».

Трудно представить истинное участие в этом деле С. А. Тучкова, но, по-видимому, оно было существенным, если, вернувшись к власти, граф Аракчеев в царствование Александра I чинил всякие препятствия, а в двенадцатом году по ложному обвинению отдал его под суд.

Тучков обвинялся в том, что якобы войска, бывшие в его корпусе, разграбили имение польских князей Радзивиллов, а Тучков лично захватил у «жертвы» 10 миллионов злотых. Расследование длилось более 12 лет, было доказано, что «всем вещам и деньгам, отобранным по приказанию генерала Чичагова у Радзивиллов, была составлена опись, которая вместе с имуществом представлена тогда же Тучковым командующему Дунайской армии генералу Чичагову».

Странно то, что генерал Чичагов к делу привлечен не был и в 1814 году уехал за границу. На все время судебного разбирательства Тучков перебирается в город, основанный им, и живет там в опале до своего оправдания, которое совпало со смертью Александра I, в 1825 году.

За время опалы С. А. Тучков издал «Военный словарь», содержащий «Термины инженерные и артиллерийские, которые необходимо знать генералу для точных приказаний». В 1816–1817 годах изданы «Сочинения и переводы» в 4-х частях. В издание вошли переводы од Горация, трагедий Еврипида, Фебра, Афалия, Ореста и собственные сочинения: басни, сонеты, хоры, стихи и стансы, написанные Тучковым более чем за 20 лет. Среди басен есть одна, касающаяся Аракчеева: «Кокушка и Скворец». Кокушка спрашивает Скворца, что о ней говорят в народе?

— Ничего, — отвечает Скворец, — похоже, что о тебе не знают.

— Ах так! — сказала Кокушка, — так я теперь буду везде повторять свое имя, без конца. Ку-ку, ку-ку, ку-ку.

Есть один малоизвестный, но замечательный факт в жизни Сергея Алексеевича Тучкова.

В 1821 году, когда он безвинно осужденный жил в городе Тучкове, Бессарабию посетил А. С. Пушкин. В Измаиле Пушкин долго бродил по местам, связанным с суворовским штурмом, и посетил «крепостную церковь, где есть надписи некоторых убитых на штурме».

В этом же городе на обеде у Славича он познакомился с генерал-лейтенантом С. А. Тучковым. Пушкин провел с ним весь день, весь вечер, «домой явился только в десять часов», перед ночью, и о чем они беседовали с генералом, осталось неизвестным. Знакомый Пушкина И. П. Липрапди, сопровождавший его в поездке, писал в своих воспоминаниях, что Пушкин «был очарован его (Сергея Тучкова. — М. К.) умом и любезностью» и признался, «что остался бы здесь на месяц, чтобы посмотреть все то, что ему показывал генерал».

Можно предположить, что А. С. Пушкин от Тучкова узнал подробности о Радищеве, с которым Сергей Алексеевич был знаком по «обществу друзей словесных наук» в Петербурге, а также о царствовании Екатерины II, Павла I и обстоятельствах убийства последнего.

Император Николай I вспомнил старого и верного воина и в память о его заслугах наградил званием генерал-лейтенанта и орденом Белого Орла за участие в турецкой войне 1828 года и за отличную службу градоначальника Измаила. Когда Сергею Алексеевичу было 63 года, он стал сенатором. Физические и душевные раны давали себя знать. В 1834 году он покидает службу, а вскоре и Измаил. Переселяется в Москву, поближе к единственному, оставшемуся в живых изо всей семьи брату Павлу Алексеевичу, и в 1839 году умирает. Похоронен в Новодевичьем монастыре.

Если говорить о внешности генерал-лейтенанта С. А. Тучкова, то по единственному портрету, который сохранился, можно сказать, что нос у него был крупный и горбатый, подбородок рубленый, волевой, а выражение глаз и губ мягкое, грустное, мечтательное. Вообще внешне Тучковы не похожи друг на друга. Хотя есть в этих лицах что-то общее: привлекательность верных, деятельных и честных людей.

Ну вот, пожалуй, и все, что можно рассказать о жизни Сергея Алексеевича Тучкова — человека, который, по его собственным словам, в жизни был чрезвычайно предприимчив, и никакой труд не мог его устрашить.

Павел Алексеевич Тучков, четвертый сын сенатора Алексея Васильевича Тучкова, родился 8 октября 1775 года в городе Выборге, где его отец был начальником крепостей около шведской границы.

Алексей Васильевич и младших сыновей предназначал для военной службы. Записан Павел был в артиллерию. В шведскую войну 1808–1809 годов награжден за храбрость и распорядительность орденом св. Анны 1-й степени. В сражении на острове Кимито П. А. Тучкову удалось спасти от шведского плена главнокомандующего армии графа Ф. Б. Буксгевдена и дежурного генерала П. П. Коновницына.

После окончания войны в 1809 году генерал-майор П. А. Тучков находился со своей бригадой около Берго и Ловизы и по распоряжению начальства оставался там до декабря. В начале 1812 года Тучков находился в 1-й Западной армии Барклая-де-Толли. К сожалению, этим исчерпывают себя скудные сведения о жизни Павла Алексеевича с момента его рождения и до Отечественной войны 1812 года. Зато имеются его личные записки о войне 1812 года, впервые опубликованные в «Русском архиве» в 1873 году: «…Русские отступали. Главной целью этого отступления была необходимость соединения двух армий: 1-й под командованием Барклая де Толли и 2-й под предводительством князя Багратиона».

В Смоленске это соединение произошло. Из Смоленска армии двинулись на Рудню, в этом движении П. А. Тучкову был поручен особый отряд, из Егерской бригады князя Шаховского, Ревельского пехотного полка под командованием А. А. Тучкова и др. Затем Барклай-де-Толли изменил это распоряжение и армии возвратились к Смоленску.

5 августа П. А. Тучков стал «свидетелем мужественной обороны Смоленска и страшного разрушения сего древнего города».

1-я Западная армия весь следующий день простояла на правом берегу Днепра, в 2 верстах от петербургского предместья, а вечером этого дня Барклай-де-Толли решил выйти на Московскую дорогу, почти на глазах у неприятеля, боясь разобщения со 2-й армией. Войско он разделил на две колонны: левую вел Дохтуров, а правую Н. А. Тучков, старший брат Павла. Его путь лежал через Лубино.

Авангард Павла Алексеевича должен был идти впереди правой колонны, ночью, и первым выйти к Лубино. Далее без остановки его отряд должен был идти к Бредихину. Сначала все шло по предписанию, но вскоре Павел Алексеевич понял, что, покинув Лубино, он открывает противнику чрезвычайно важную точку, соединение Московской дороги с проселочной, и что, заняв ее, французы смогут отрезать I армию от II. А это в настоящем положении равносильно гибели всего русского войска.

В руках Павел Алексеевич держал диспозицию, нарушение которой грозило судом, но совесть его не могла подчиниться формальности.

Он повернул отряд назад и укрепил позицию на Московской дороге. Теперь оставалось только продержаться там до тех пор, пока колонна его старшего брата успеет перейти с проселочной на столбовую дорогу.

Александр Тучков со своим неразлучным Ревельским пехотным полком горячо поддержал брата и остался с ним.

Адъютант, посланный сообщить Н. А. Тучкову о намерении отряда, вернулся. Н. А. Тучков знал обо всем и выслал в помощь храбрецам два полка. Три брата отлично понимали друг друга и были едины в желании защищать свое Отечество. Поэтому для дальнейших распоряжений не понадобилось много слов.

В течение четырех часов[12] отряд Павла Алексеевича мужественно отражал наступление корпуса маршала Нея и подошедших к нему на помощь войск Мюрата и Жюно. Все атаки французов были отбиты. Вечером этого дня наконец все русские корпуса вышли на столбовую дорогу. Армия была спасена, но бой продолжался. Поздно вечером Ней еще раз попытался прорвать центр русских сил, и Павел Алексеевич повел полк в контратаку.

Один из современников П. А. Тучкова писал о судьбе этого боя и личных качествах Павла Алексеевича так: «Блистательный подвиг Тучкова, поглощенный… громадностью… событий, не был в свое время достойно оценен. Впоследствии император Александр уподобил сражение под Лубиным Кульмскому бою».

«…Не более как через полчаса довели меня до места, где находился неаполитанский король Мюрат, как известно, командовавший авангардом и кавалериею неприятельской армии. Мюрат тотчас приказал своему доктору осмотреть и перевязать раны мои.

Потом спросил меня, „как силен был отряд наших войск, бывших в деле со мною“, и когда я ему ответил, что нас было в сем деле не более 15 000, то он с усмешкою сказал мне: „Говорите другим, другим! Вы были гораздо сильнее этого“, на что я ему не отвечал ни слова. Но когда он мне стал откланиваться, то я вспомнил, что покуда меня вели до него, то храбрый мой Этиен, услыша от меня несколько слов по-французски, начал меня убедительно просить, чтобы, когда я буду представлен неаполитанскому королю, замолвил бы о нем хотя одно слово, которое, конечно, сделает его счастливым. Я не хотел ему платить злом, откланиваясь королю, сказал, что имею к нему просьбу.

— Какую? — спросил король. — Я охотно сделаю угодное вам.

— Не забыть о награждениях офицера сего, который меня к вам представил.

Король усмехнулся, и, поклонясь, сказал мне:

— Я сделаю все, что только можно будет, — и на другой день г. Этиен был украшен орденом Почетного Легиона.

Король приказал отправить меня, в сопровождении адъютанта своего, в главную квартиру императора Наполеона, находившуюся в г. Смоленске. С большим трудом переправились мы через сожженный нами городской на Днепре мост, который кое-как французами был уже исправлен. В глубокую полночь привезли меня в Смоленск и ввели… в комнату довольно большого каменного дома, где оставили меня на диване».

«…На другой день поутру явился ко мне известный всем главный доктор французской армии Ларрей. Он осмотрел и перевязал раны мои, и так как лично я его не знал, то объявил мне между прочими своими рассказами, что он главный доктор армии, что он был с Наполеоном в Египте и что он также имеет генеральский чин. Расспрашивая меня или, лучше сказать, сам мне все рассказывая, он спросил меня, не знавал ли я когда в Москве доктора Митивье? Когда я ему отвечал, что я его очень хорошо знал и что даже лечился у него в Москве, то он предложил мне, не хочу ли я его видеть, ибо он находится в Смоленске при главной квартире армии, и потому он может тотчас прислать ко мне. И в самом деле через час явился ко мне г. Митивье, коему я весьма был рад, ибо он один был из всех тогда окружавших меня, коего я знавал когда-нибудь. <…>

На третий день поутру вошел ко мне французский генерал Дензель, комендант главной квартиры Наполеона, и, между прочим, сказал мне, что он имеет приказание узнать от меня, куда я хочу быть отослан, ибо по причине совершенного разорения Смоленска оставаться в оном мне никак невозможно. Я отвечал ему, что для меня все равно, где б мне ни приказано было жить, и что я в положении моем располагать собою не могу; но если сие сколько-нибудь зависеть будет от моего желания, то я хотел бы только того, чтоб мне не было назначено местопребывание в Польше; во всяком же другом месте для меня все будет равно, только чем ближе будет к России, тем лучше, а потому, если бы можно было, я хотел бы, чтоб меня отослали в Кенигсберг или Эльбинг, уверяя, что я в обоих сих городах могу жить очень покойно и приятно, что я и предоставил совершенно на волю его. <…> Под вечер того дня, когда я сидел в моей комнате один, размышляя о горестном положении моем, на дворе уже было довольно темно, дверь моя отворилась, и кто-то, вошед ко мне в военном офицерском мундире, спросил меня по-французски о здоровье моем. Я, не обращая большого внимания, полагая, что то был какой-нибудь французский офицер, отвечал ему на вопрос сей кое-как, обыкновенною учтивостью. Но вдруг услышал от него по-русски: „Вы меня не узнали, я Орлов, адъютант генерала Уварова, прислан парламентером от главнокомандующего с тем, чтоб узнать, живы ли вы и что с вами сделалось?“ Сердце во мне затрепетало от радости, услышав неожиданно звук родного языка; я бросился обнимать его, как родного брата. Орлов рассказал мне беспокойство на мой счет моих братьев и главнокомандующего, ибо никто в армии нашей не знал, жив ли я еще и что со мной случилось. Предавшись полной радости и считая, что никто не будет понимать нас, если будем говорить по-русски, я стал было ему рассказывать разные обстоятельства, касавшиеся до военных наших действий, но вдруг отворилась дверь, и из-за оной показалась голова. Это был польский офицер, проведший ко мне Орлова, который напомнил ему, что на сей раз более он оставаться у меня не может; и я должен был с ним расстаться. При прощании нашем Орлов обещал мне, получа депеши, прийти еще раз проститься со мною; но, как я после узнал, сделать ему сего не позволили, и я уже более не видал его.

На пятый или шестой день после несчастного со мной происшествия вошел ко мне молодой человек во французском полковничьем мундире и объявил мне, что он прислан ко мне от императора Наполеона узнать, позволит ли мне здоровье мое быть у него, и если я сделать сие уже в силах, что он назначит мне на то время…»

«Перед домом бывшим Смоленского военного губернатора, где жил Наполеон, толпилось множество военных…

…Лакей впустил меня одного в ту комнату, где был сам император Наполеон с начальником своего штаба.

У окна комнаты, на столе, лежала развернутая карта России. Я, взглянув на оную, увидел, что все движения наших войск означены были воткнутыми булавочками с зелеными головками, французских же — с синими и других цветов, как видно, означавшими движение разных корпусов французской армии. В углу близ окна стоял маршал Бертье, а посреди комнаты император Наполеон. Я, войдя, поклонился ему, на что и он отвечал мне также очень вежливым поклоном. Первое слово его было:

— Которого вы были корпуса?

— Второго, — отвечал я.

— А, это корпус генерала Багговута!

— Точно так!

— Родня ли вам генерал Тучков, командующий первым корпусом?[13]

— Родной брат мой.

— Я не стану спрашивать, — сказал он мне, — о числе вашей армии, а скажу вам, что она состоит из восьми корпусов, каждый корпус — из двух дивизий, каждая дивизия — из шести пехотных полков, каждый полк — из двух батальонов, если угодно, то могу сказать даже число людей в каждой роте.

Потом, помолчав несколько, как будто думая о чем-то, оборотясь ко мне, сказал:

— Со всем тем, что его (Александра I. — М. К.) очень люблю, понять, однако же, никак не могу, какое у него странное пристрастие к иностранцам, что за страсть окружать себя подобными людьми, каковы, например, Фуль, Армфельд и т. п., людьми без всякой нравственности, признанные во всей Европе за самых последних людей всех наций? Как, неужели бы он не мог из столь храброй, приверженной к государю своему нации, какова ваша, выбрать людей достойных, кои, окружив его, доставили бы честь и уважение престолу?

Мне весьма странно показалось сие рассуждение Наполеона, а потому, поклонясь, сказал я ему: „Ваше величество, я подданный моего государя и судить о поступках его, а еще менее осуждать поведение его никогда не осмеливаюсь, я солдат, и, кроме слепого повиновения власти, ничего другого не знаю“». <…>

На вопрос, может ли Тучков писать государю, Павел Алексеевич ответил отказом, но согласился написать брату. Наполеон просил его в письме оговорить то, что французский император желает только мира и предлагает вступить в переговоры. Письмо было написано и отправлено в главную квартиру. Ответа Наполеон не получил. «Продержав меня у себя около часу и откланиваясь, он советовал мне не огорчаться моим положением, ибо плен мой мне бесчестья делать не может. Таким образом, как я был взят, — сказал он, — берут только тех, которые бывают впереди, но не тех, которые остаются назади».

Из Смоленска Павел Алексеевич был отправлен во Францию. Известие о гибели двух братьев, Николая и Александра, которых в последний раз он видел перед сражением под Лубином, застало его в дороге. Тяжело пережил он эту весть. Сердце его рвалось в Россию, домой, хотелось утешить мать в этот страшный час, но колеса дорожной кареты уносили его все дальше из родных мест, и изменить свою судьбу он был не волен.

Во Франции некоторое время он прожил в Меце, затем переехал в Соассон, потом в Ренн. К сожалению, ничего не известно о том, как прожил он эти годы, но то, что он испытывал при этом, испытывал и испытывает до сих пор всякий русский, которого отрывают от родной земли.

В 1814 году русские войска вступили в Париж, и П. А. Тучков явился к императору. Александр всячески обласкал старого воина и немедленно предоставил ему отпуск.

Встреча с матерью была полна печали, и радость свидания с сыном не могла ее рассеять. Казалось, ничто не могло вывести Елену Яковлевну из состояния душевной опустошенности. Удар, обрушившийся на нее смертью двух сыновей, оказался слишком тяжелым. Она утратила способность видеть и радоваться всему земному.

В 1815-м Тучков вновь возвращается на военную службу и участвует в походе во Францию.

В 1819 году Павел Алексеевич Тучков просит императора об отставке, ссылаясь на состояние здоровья. Также причиной ухода его от военных дел служит его женитьба на дочери тайного советника Неклюдова. Теперь он намерен посвятить свою жизнь жене, будущим детям, дому и хочет уехать в свою подмосковную деревню.

В 1826 году Николай I по случаю своей коронации жалует Павла Алексеевича чином тайного советника и назначает почетным опекуном Московского опекунского совета.

В 1828 году он становится сенатором, и его гражданская служба продолжается. В 1838 году избирается членом Государственного совета и председателем Комиссии прошений. За службу на этой должности ему объявлена монаршая признательность. До последних дней своей долгой жизни Тучков находился на гражданской службе.

Умер Павел Алексеевич Тучков 24 января 1858 года, 83 лет.

Начать эту главу о самом младшем из братьев Тучковых хотелось бы с такого портрета-характеристики:

Родился Александр Тучков 3[14] марта 1778 тода в Киеве, куда отец его был назначен служить и где его старший брат Сергей уже сочинил свои первые стихи. Воспитывался Александр, как и все его братья, в родительском доме, так что были в его детстве и дьячок с букварем, и пастор с немецким и латынью, и арифметика, и гувернер-француз, и география, и обучение делать учтивые поклоны и правильно держать себя в обществе.

Как и старшие братья, Николай и Павел, Александр был зачислен в артиллерию, где прослужил до чина полковника. В 1802 году, из-за неудачного сватовства к Маргарите Нарышкиной он уехал за границу и в мае 1804 года в Париже присутствовал при провозглашении Наполеона французским императором. Сохранилось письмо Александра Тучкова к родным: «…Казалось, что трибун Карно возразительную речь свою произнес под сверкающими штыками Наполеона. Туманно и мрачно было его лицо, но голос его гремел небоязненно…»

За границей Александр посещал академии, университеты и «другие просвещенные учреждения».

Необходимо заметить, что Александр Алексеевич в полковники был произведен в 22 года. Это сулило ему головокружительную карьеру, но по словам современников, «не надмило его». Вообще все Тучковы были просты в обращении с людьми самых разных социальных слоев.

Наверное, все они, и особенно юный Александр, мечтали о славе. И каждый лелеял в своей душе подвиг, который в результате и совершил. Но честолюбие таких людей прекрасно, потому что оно деятельно и по сути своей всегда направлено на общее благо. Это не то желание признания и власти, которое идет от сознания собственного превосходства, и для которого все пути к славе хороши, и цель готова оправдать любые средства к ее достижению. Душа Тучковых чиста и бережлива, поэтому все, что исходило от них, было хорошо, и не могло быть дурно.

В 1804 году Александр вернулся домой и в следующем году был переведен в Муромский пехотный полк. Первый в своей жизни бой Тучков принял в русско-прусско-французской войне в 1806 году, где командовал Таврическим гренадерским полком и особенно отличился в сражении при Голымине. Беннигсен, при составлении донесения Александру не забыл упомянуть о доблести полковника, который вместе с князем Щербатовым «под градом пуль и картечи действовал как на учении».

За отличие в кампании Александр был награжден орденом Владимира 4-й степени и Георгия 4-й степени. А также назначен шефом Ревельского пехотного полка.

С этим полком Тучков участвовал и в русско-шведской войне 1808–1809 годов, с ним в 1810 году и вошел командиром 1-й бригады в 3-ю пехотную дивизию Коновницына, которая отличилась в мае 1812 года в Вильне на Высочайшем смотре полков дивизии Коновницына, с ним защищал Молоховские ворота в битве за Смоленск 5 августа 1812 года, с ним бился под Лубином, и во главе своего Ревельского полка и Муромского 26 августа был послан братом Николаем на помощь князю Багратиону к деревне Семеновской, где впереди всего Ревельского полка со знаменем в руках, перед дрогнувшими от ураганного огня солдатами, был разорван на части ядрами и снарядами, обрушившимися на него со всех сторон и в один момент.

Но это все было потом, а пока Александр только вступил в новое звание и осматривал вверенный ему полк.

Необходимо отметить, что благодаря своим прекрасным душевным качествам он был с любовью принят солдатами.

В 1807 году Александр Тучков со своим полком участвовал в Фридландском сражении и сумел продержаться в течение трех часов против неприятеля, превосходящего силы русских.

В 1808 году генерал-майор Тучков со своим полком попал в корпус Барклая-де-Толли и воевал в Финляндии, где участвовал в кровопролитном бою при Иденсальми. А в кампании 1809 года был назначен дежурным генералом при Барклае-де-Толли. За особые отличия в этих кампаниях на тридцать втором году жизни он был произведен в генерал-майоры.

В 1811 году 33-летний Александр Алексеевич неожиданно просит императора об отставке, ссылаясь на состояние здоровья. На самом деле безграничная любовь к Маргарите Нарышкиной, в 1806 году ставшей его женой, и только что родившемуся сыну Николаю занимает все его мысли. А поскольку Тучковы умеют жить, целиком посвятив себя чему-нибудь, то Александр считает честным уйти теперь с военной службы и посвятить свою жизнь семье, поселившись в небольшом любимом им поместье в Тульской области. К тому же он жалел жену, которая изводила себя тревогами за его жизнь теперь более, чем когда-либо, потому что из-за рождения мальчика не могла уже следовать за мужем повсюду. Ее постоянная нервность и грусть передавались ребенку. Он рос слишком восприимчивым и слабым. Все это тревожило Александра, и страх, которого он стыдился и старался скрыть, страх потерять сына и оставить несчастной Маргариту, страх за них и страх за себя, свою жизнь, впервые показавшуюся ему ценной, из-за того, что ее так ценила Марго, заставил его принять решение об отставке и просить ее у Александра I.

Но император отклонил просьбу Тучкова, и к 1812 году Александр Алексеевич получил 1-ю бригаду 3-й пехотной дивизии Коновницына. Новые, ответственные обязанности отвлекли его от тревожных мыслей, и только по дороге в Смоленск, куда он шел вместе с армией Барклая-де-Толли для соединения, ночной страх жены, ее сон, бледность и слезы вернули его к прежним мыслям. Но он постарался прогнать их. Это было необходимо, чтобы успокоить Маргариту, придать силы для того, чтоб она смогла добраться до Москвы. Поэтому только раз коснулся его сердца холодок при слове «Бородино», коснулся и по приказу исчез, и всю душу наполнили мысли о любви, счастливой жизни под Тулой, о воспитании единственного сына. Успокоился Александр, успокоилась Маргарита, и на следующий день, прощаясь с ним перед отъездом, она улыбалась и крестила его на дорогу.

Во время движения соединившейся армии к Поречью, Александр Тучков находился в отряде брата Павла Алексеевича и, как уже известно читателю, участвовал в битве под Лубином, во время которой Павел Алексеевич был захвачен в плен. Братья знали от адъютанта Орлова, что Павлу сохранена жизнь, и надеялись, что после победы он сможет вернуться в Россию.

26 августа 1812 года Бородинская битва началась с массированного удара по левому флангу князя Багратиона. Не прошло и часа, как Багратион прислал Николаю Тучкову адъютанта с приказом о подкреплении у деревни Семеновской. Ни минуты не раздумывая о том, что можно не выполнить приказ командующего другой армией, Николай отправляет на помощь того, в ком более всех уверен — 3-ю пехотную дивизию Коновницына и с ней того, кем более всех дорожил, — младшего брата Александра.

Неприятель сумел завладеть Семеновскими флешами, когда подоспела дивизия Коновницына, и штыками выбила французов с занятой позиции.

Разъяренный неудачной атакой неприятель обрушил на сражающихся ураган ядер и картечи. Сотни солдат повалились на землю замертво. Ревельский полк дрогнул и стал беспорядочно отступать.

Стоны, крики не замолкали вокруг ни на минуту. Но Александру вдруг почудился женский крик, далекий и страшный. «Марго», — пронеслось в голове, но солдаты продолжали отступать, и Александр бросился вперед, чтобы их остановить.

— Да что же вы, ребята, неужто трусите? — прокричал он, но новое свинцовое облако картечи накрыло полк, и с перекошенными от ужаса лицами солдаты бросились уже врассыпную, не слушая своего командира.

— Ах, так! — хватая бегущих за мундиры, снова закричал генерал, и ярость исказила его лицо. — Боитесь, так я один пойду! Смотрите!

И с этими словами, не думая больше ни о чем, только «остановить!», он схватил дымящееся, брошенное на землю знамя своего полка и ринулся вперед.

— Ваше благородие, ведь убьют! — крикнул ему вслед какой-то остановившийся немолодой солдат, но в следующую минуту зажмурился от того, что увидел. — Ребята, да что же это, ура! — надрывно закричал он и со штыком наперевес побежал к месту, на котором только что находился его командир. — У-р-а! — закричали остальные, избегая глядеть друг другу в глаза, и все, кто остался в живых, побежали за старым солдатом…

Тучкову было в это время 34 года.

Вот словесный портрет Александра Алексеевича, который рисует нам поэт-ветеран Ф. Н. Глинка, участник Бородинской битвы, в «Очерках Бородинского сражения».

Видно, что он «умеет задумываться и мечтать», но в пылу боя Александр Тучков — «чистый русский солдат».

Вот что в 1807 году после Фридландского сражения писал Александр своему любимому брату Николаю:

Читая исторические книги, мы часто видим, что мнение и оценка событий давно минувших более всего зависят от мнений и настроений автора, который их нам описывает.

Эпоха царствования Александра I была контрастна и выпукла своими противоречиями. С одной стороны, из документов следует, «что никогда в России дела еще не были так плохи, как во время правления Александра», — с другой — именно «незаметность» честных, умных людей, таких, как Тучковы, свидетельствует о том, что их было много.

Тучковы принадлежат к тем людям, которые в любых условиях, при любых обстоятельствах, не задаваясь головокружительными целями, честно делали свое дело, вкладывали в него ум, мужество, душу, жизнь.

1812 год проявил все лучшее в русской нации, в народе, в дворянстве. Так, под рукой реставратора на старой темной иконе проявляются древние, прекрасные черты.

В «Войне и мире» Л. Н. Толстой подробно и откровенно показал «александровское» дворянство. Так мечтателя нам представляет Пьер Безухов, корыстолюбцев и прожигателей жизни — Борис Друбецкой и Анатоль Курагин, а честных, верных и ответственных людей — семьи Болконских, Ростовых, Василий Денисов, Дохтуров. Есть удивительные совпадения в судьбе князя Андрея и двух братьев Тучковых, Николая и Александра, погибших под Бородином. В Аустерлицком сражении князь Андрей на высочайшем подъеме своих жизненных сил, во время паники в войске хватает знамя, бежит с ним вперед, увлекая за собой солдат и падает раненный. Так погиб в Бородинском сражении самый младший из семьи Тучковых Александр.

В Бородинской же битве князь Андрей стоял в резерве и, ничего не успев сделать для Отечества, очень скоро был смертельно ранен осколком гранаты, отправлен в Ярославль, где спустя три недели скончался от ран.

Точно так заканчивает свою жизнь Николай Алексеевич Тучков, бессмысленно, из-за ошибки (или интриг) Беннигсена, выведенный из назначенной Кутузовым засады и поставленный на Утицкой высоте прямо перед неприятелем. Может, это и простое совпадение, но известно, что Толстой разобрал огромное количество документов и архивов тех лет, и многие его герои — доподлинные исторические лица, а многие появились как собирательные. Теперь уже никто этого не узнает, да и важно ли это. Факты, факты и факты, без вымысла, настолько выразительные сами по себе, что из них и составлялся характер, потому что в конечном итоге именно поступок определяет человека. Вот задача в описании жизни Тучковых, о которых мало известно. Но неизвестность эта — лучшее доказательство их достоинств.

…Слова императора вывели женщину из задумчивости. «Кланяюсь вам, Ваше превосходительство, разделяю скорбь Вашу, — сказал Николай I, спешившись, и подал ей руку. — Но день славный!»

Эта женщина, опередившая императора, по его собственным словам, в увековечении памяти русских героев, была инокиня Спасо-Бородинского монастыря Мелания, в миру Маргарита Михайловна Тучкова.

Замечательная женщина своего времени, жена и почитательница самого младшего из братьев, Александра Алексеевича, сделавшая для своего Отечества и мужа не меньше, чем прославленные жены декабристов.

Маргарита по праву носила фамилию Тучковых. Она была Тучковой по своей природе, образу мыслей и жизни. Она была не только женой Александра, она была сестрой всем его братьям.

Эта женщина превратила прошлое в свое настоящее. Она берегла и хранила его. И в этом заключался ее нравственный подвиг, потому что без прошлого нет и не может быть настоящего и будущего.

Маргарита Михайловна Тучкова, дочь подполковника Михаила Петровича Нарышкина и княжны Варвары Алексеевны Волконской, родилась 2 января 1781 года.

С детства она отличалась нервным, восприимчивым характером, была вспыльчива по мелочам, но никогда и ни на кого не держала в сердце злобы. Быстро раскаивалась в своей дерзости и не находила себе места, пока обиженный ею человек, будь то подруга или горничная, не прощал ее. Любимым ее занятием было чтение и музыка, глубокий голос ее, когда она пела на праздниках, находили прекрасным.

Она была высокого роста, стройна, лицо же ее было некрасиво. Правда, стоило человеку заговорить с ней, как он попадал во власть ее живых зеленых глаз и был окончательно покорен живостью ее ума и манер. В шестнадцать лет ее выдали за Павла Михайловича Ласунского, который женился из-за приданого и не мог оценить достоинств жены, кроме единственного, что женился на юной девушке. Продолжая вести холостяцкий образ жизни, отдалив от себя жену, он по-своему «позаботился» о ней — окружил молодыми людьми из числа своих знакомых.

Так впервые увидела в своей гостиной Маргарита Михайловна Александра Алексеевича Тучкова и была поражена его красотой, молодостью и мечтательной задумчивостью. Она полюбила и встретила полную взаимность. Но что оставалось ей, жене Ласунского, воспитанной в строгости и добродетели, с детства не склонной к компромиссам с совестью? Только плакать ночами от несбыточности мечты и молиться. Ее мать узнала о несчастливом замужестве, а так как репутация Ласунского была везде хорошо известна, то развод был получен легко, и Маргарита Михайловна возвратилась в отчий дом.

Вскоре после этого Тучков приехал просить у Варвары Алексеевны руки ее дочери и… получил отказ:

— Я благодарна за честь, милостивый государь. Не скрою, это родство было бы нам приятно. Но дочь моя теперь в таком состоянии, что мысль о брачных узах ей неприлична.

Отказ произвел такое глубокое впечатление на обоих влюбленных, что с Маргаритой Михайловной сделалась нервная горячка, а Александр Алексеевич в тот же день начал сборы, и неделю спустя в солнечный декабрьский день 1802 года отбыл за границу. Прежде в Германию, затем в Париж, под предлогом, что хочет совершенствовать свои знания в науках.

…Вещи были упакованы и устроены в дорожной карете, кучер уже сидел на козлах и ждал распоряжений. Уже перекрестила Александра на дорогу мать Елена Яковлевна, надавала наставлений, просила беречь себя, возвращаться поскорее, можно было ехать, но Александр Алексеевич медлил. Потом, все же решившись, подозвал к себе мальчика, на вид самого смышленого из тех, что собрались поглядеть на отъезд барина.

— Сбегай к Нарышкиным, барышне передай, она к обедне сейчас выйдет, — быстро проговорил Тучков и вдруг вспыхнул.

Мальчик зажал в руке вчетверо сложенный листок и, ничего не отвечая на вопросы детей, припустился со двора.

Александр еще раз оглянулся вокруг, подышал в ладони, потеребил перчатки, поправил воротник. Еще раз поцеловал руки матери, улыбнулся старшему брату Николаю, который, уже простившись с ним, смотрел из окна кабинета, и сел в карету.

— Но, милые, — в ту же секунду крикнул замотанный в тулуп кучер, и две вороные, весело хрустя на морозе упряжью, тронулись.

А Маргарита Михайловна Нарышкина с этого дня стала обладательницей письма, в котором было стихотворение, написанное по-французски, и каждая строфа оканчивалась стихами:

Оно поддерживало ее в годы разлуки и береглось ею как святыня до самой смерти.

Прошло время, но их любовь не остыла. Через четыре года Александр Алексеевич обратился с предложением к Нарышкиным второй раз. Они дали согласие, и в 1806 году влюбленные соединились навсегда. Маргарите Михайловне было 25 лет, Александру Тучкову 29.

Когда начался шведский поход, Маргарита Михайловна настояла на том, что поедет с мужем, переодевшись в мужское платье, в должности его денщика. Ей говорили о трудностях военного житья, лишениях, опасностях, отговаривали, но не уговорили.

— Расстаться с мужем мне еще страшней, — был непоколебимый ответ, и все отступили.

У Тучковых и Нарышкиных была одна общая родовая черта. Выбрав какое-нибудь дело или человека по душе, они посвящали ему всего себя без остатка, и иначе быть не могло. Это было в родителях, это передавалось детям и вселяло в старших волнение и гордость за них.

Солдаты полюбили жену своего начальника за простоту обращения, веселость, полное отсутствие жеманства и капризов. Она была добрым товарищем, и они изо всех сил старались скрасить ей тяжести военного похода.

Вот как описывает писательница Т. Толычева состояние Маргариты Михайловны во время какого-нибудь сражения: «То она молилась, то прислушивалась к пушечным выстрелам… Но все было забыто, когда прекращалась пальба, барабанный бой возвещал о возвращении наших войск, и она выбегала на дорогу и узнавала издали всадника, скачущего впереди полка».

Перед Отечественной войной 1812 года полки Тучкова стояли в Минской губернии. У Маргариты Михайловны родился сын, названный Николаем, в честь старшего брата, которого особенно любил Александр Алексеевич. По желанию Александра молодая мать сама кормила мальчика, несмотря на противодействие родных и докторов, считающих это совершенно неприличным и вредным. Маргарита любила своего сына с той страстностью, которую вносила во все свои привязанности.

Узнав, что мужу приказано следовать в Смоленск, она настояла на том, чтобы проводить его. Полки двинулись.

Дороги были скверные, шли медленно и под Смоленском остановились в маленькой деревеньке, чтобы переночевать. В избе было душно, грязно, спать приходилось на соломе, разбросанной по полу. Маргарита Михайловна ничего не замечала. Она не отходила от мужа, отвечала невпопад, мешала всем своей бездеятельностью и под конец дня расплакалась безо всякой причины. Александр подумал, что виновата дорога, устроил ее поудобнее на своих плащах и долго сидел, вглядываясь при тусклом свете свечи, как засыпает жена, как разглаживаются скорбные морщинки у ее губ, носа.

«Скорей бы уже конец! — подумал он и тоже закрыл глаза. — Уж после этого Он меня отпустит непременно». И перед внутренним взором его замелькали радостные, летние картины: Николенька, Марго, тульское имение, голуби, малинник, охота.

В 1810 году Александр Алексеевич Тучков уже подавал рапорт об отставке. Военная служба больше не занимала всех его мыслей. Хотелось уехать в тульское имение и заняться воспитанием сына. Император оставил его на службе со словами: «Ты еще понадобишься, скоро для таких, как ты, много дела будет».

«Вот и дело, — подумал Александр, засыпая, — сделаем, и все. Скорей бы!»

Маргарита Михайловна спала в ту ночь беспокойно. Сон не принес ей облегчения. Она видела себя, идущей по незнакомому городу. Прежде город был ей интересен, и она с любопытством разглядывала улицы, дома, торговые лавки. Но потом какая-то однообразность, навязчивость вывесок на всех домах стала раздражать ее. Она решила внимательнее прочесть то, что там было написано. «Твоя участь решится в Бородине» — значилось на дверях, окнах, стенах. И вдруг тоска от этой надписи, ощущение, что ничему никогда уже не суждено сбыться. Бессмысленность и этого незнакомого города, и всей ее жизни. В страхе она проснулась. Разбудила мужа и спросила:

— Где это — Бородино?

— Бородино? — повторил Александр со сна, и вдруг холод прошел по его сердцу. — Что за фантазия? В первый раз слышу это название. Спи, Марго, спи.

— Нет, вели принести карту, я боюсь, — повторила Маргарита. Карту принесли, сели искать, но маленькое Бородинское село не было тогда еще известно, и на карте его не оказалось[16]. На следующий день они простились, и Маргарита Михайловна отправилась к родителям в Москву.

1 сентября 1812 года она узнала о смерти мужа, убитого при Бородине. Известие сразило ее, но как только она поднялась с постели, то отправилась на поиски тела Александра.

Была вторая половина октября. Погода стояла пасмурная, но сухая. Оставив вещи в усадьбе своей подруги, жившей недалеко от Можайска, Тучкова тут же послала в Лужецкий монастырь отслужить панихиду по убитым, а сама в дорожной карете поехала в Бородино.

Бородинское поле было завалено десятками тысяч трупов. Земское начальство распорядилось сжечь их. «Но под заревом пожара небывалого, при блеске костров, являются два лица на поле Бородинском… И тот отшельник, схимник соседственного монастыря, и та женщина, вдова генерала Тучкова…»

После двухдневного бесплодного скитания среди трупов Маргарита Михайловна принуждена была вернуться домой. Пережитое так отразилось на ее здоровье, что домашние опасались за ее рассудок. Но она выжила ради сына.

Мальчик рос и с каждым годом все более делался похожим на отца. Маргарите Михайловне казалось, что он как цветок, колеблемый ветром, так хрупок и прекрасен был его облик.

Николай, с раннего детства тихий и задумчивый, был определен в Пажеский корпус в Петербурге, но по слабости здоровья жил при матери. Несмотря на юный возраст, он умел внушить к себе уважение. Как-то сверстники вздумали посмеяться, что в корпус его приводит нянька — мадам Бувье.

— Прошу не шутить над нею, — внезапно побледнев, оборвал веселую болтовню юный Тучков, — она нянька, но любит меня как сына. — Смех оборвался.

Николай Александрович Тучков умер в 1826 году, 15 лет от роду (от сильной простуды).

О мадам Бувье он сказал чистую правду. Верная француженка весь остаток своей жизни провела в монастыре у его могилы и, умирая, завещала все свои сбережения на поддержание «неугасимого огня в лампадке». В то же время любимый брат Маргариты Михайловны был сослан в Сибирь за участие в заговоре против царя в 1825 году.

Она восприняла обрушившиеся на нее удары судьбы как знак свыше, призывающей ее покинуть мирскую, суетную жизнь и посвятить себя служению богу и утешению страждущих.

Вот и все, пожалуй, что можно сказать о жизни Маргариты Михайловны Тучковой.

Вся любовь земная, жившая в ее сердце, за эти годы исчерпала себя, ей ничего не нужно было более. Горе ее было не того свойства, которым часто кичатся женщины с тайной надеждой устроить еще свою судьбу. Сердце сгорело, но горячая природа требовала деятельности. «Точно так же, как больной переходит с места на место, чтобы облегчить свои страдания, так и она переезжала то из Бородина в Москву, то из Москвы в Бородино».

Сначала в 1818–1820 годах на Бородинском поле появилась маленькая четырехугольная церковь, простая по своей архитектуре и убранству. На стенах не было ни украшений, ни икон. Бронзовый иконостас расписан киевскими изографами. Рядом расположилась маленькая сторожка, где и жили долгое время Маргарита Михайловна и мадам Бувье.

«Осенью дождь стучал по тесовой кровле, и свист ветра смешивался с завыванием волков, которые ходили стаями по полю», но в сторожке жарко горели свечи, Маргарита Михайловна вышивала церковную пелену и тихо беседовала с мадам Бувье о прошлом. У монастырской стены вдова Александра вместе с сыном посадила крошечный тополек в память о погибшем муже и отце.

В первые годы своей пустынной жизни Тучкова носила вериги, но здоровье слабело от этого, и митрополит Филарет, друг и наставник ее, потребовал, чтобы она отказалась от испытания. В 1833 году начала строиться женская община, в которой «Маргарита Михайловна не позволяла себе таких удобств, которыми не пользовались все сестры». В 1838 году в Троицко-Сергиевской лавре она приняла малое пострижение, и община преобразовалась в Спасо-Бородинский монастырь. В 1840 году она приняла большое пострижение в лавре и сделалась первой игуменьей Спасо-Бородинского монастыря Марией.

Задуманный как место увековечения памяти мужа, монастырь превратился в памятник всем погибшим здесь воинам. На это толкнула Маргариту Михайловну сила, которая даже более любви к мужу питала ее сердце. «Эта сила — любовь к Отечеству, наследственное, родовое преимущество именитого рода Нарышкиных и доблестного рода Тучковых». Так писала о ней в 1875 году писательница Новосельцева Е. В., работавшая в издательствах «Русский вестник», «Русский Архив» под псевдонимом Т. Толычевой.

Игуменья Мария помогала крестьянам соседних деревень лекарствами, деньгами, советами. Всем обездоленным, отвергнутым находилось место под ее крышей. Отказа не было никому. В своей комнате она держала любимые вещи мужа и сына и до конца своей жизни берегла их. Часто в сильном волнении простаивала она часами у могилы сына, шептала вслух его имя, лицо ее темнело, и тогда монахини всеми силами пытались отвлечь ее, доказать, что она неодинока и любима.

К этому времени тополь разросся, стал могучим, как зеленая крепость. Он был почти единственной отрадой Маргариты Михайловны. И она не раз говорила, что в этом дереве жизнь всей ее семьи:

— Это вам обо мне останется, — просила она монахинь заботиться и беречь его.

Вот строки из письма к подруге, они показывают, что боль по утраченному никогда не покидала ее: «День походит на день: утреня, обедня, потом чай, немного чтения, обед, вечерня, незначащее рукоделие, а после краткой молитвы — ночь. Вот вся жизнь…»

…«Время и жизнь не пощадили ее. Она сильно сгорбилась, посох стал необходимой для нее опорой. Медленная походка изобличала усталость и страдание. Ей минуло 72 года». Умерла Маргарита Михайловна в 1852 году, 29 апреля и похоронена в Спасской церкви монастыря. Перед своей смертью Маргарита Михайловна Тучкова заложила новый храм, отблагодарила всех людей, окружавших ее за эти годы, а также сожгла все письма родных, друзей и своего мужа.

Новая игуменья монастыря захотела расширить дорожку и приказала монахиням срубить и выкорчевать тополь. Целый день в монастыре стоял тяжелый стон. Стонало могучее дерево, не желающее расставаться с корнями, стонали и плакали монахини, против воли расстающиеся с памятью о любимой «матушке». К вечеру с оглушительным треском, как с криком, тополь рухнул и накрыл собой почти весь двор монастыря.

Так с корнями вырывалась из земли и из сердец память. Вырывалась, но не вырвалась. Бесполезно тягаться уму и умыслу с землей и сердцем.

Судьба этого тополя, к сожалению, постигла многие памятники, поставленные на Руси в честь ее героев, и для того, чтоб новые поколения знали, откуда они пошли, и чтобы передали дальше славу и память отцов.

Произошла как бы некая переоценка исторических и духовных ценностей, которой занимались люди, не придающие особого значения ни войне 1812 года, ни культурному наследию предков.

Так, памятник, воздвигнутый в 1839 году в память о Бородинской битве, в тридцать третьем году нашего столетия был разобран на металл. Теперь на его месте заросший травой холм и мемориальная плита.

Из погибших памятников 1812 года спасена Триумфальная арка и восстановлена на новом месте.

Монастырь, основанный Маргаритой Михайловной Тучковой, — верный и старинный хранитель Бородинского поля — закрыт на реставрацию с 1961 года. Сейчас работы там идут полным ходом: стучат молотки, кувалды, сыплется кирпич. Недавно на территорию монастыря привезли два зенитных орудия для будущей экспозиции, посвященной боям у Бородина в октябре-январе 1941–1942 года. Монастырь спустя век выполнил свои милосердные обязанности. В Великую Отечественную войну здесь был расположен госпиталь, и сотни раненых оказались надежно укрыты от врага за прочными кирпичными стенами.

Бородинское поле связало собой две эпохи… Надо помнить об этом. Знание истории необходимо, чтобы с большей ответственностью осознавать себя частью России с ее корнями прошлого, ветвями настоящего, ростками будущего.

«Я не верю той любви к Отечеству, которая презирает его летописи или не занимается ими; надобно знать, что любишь; а чтобы знать настоящее, должно иметь сведения о прошедшем». Так более века назад говорил русский писатель, историк Н. М. Карамзин.

У каждого времени свои герои. И Тучковы прочно остались в своем, где на серебряном кубке, поднесенном Павлу Алексеевичу Тучкову офицерами артиллерийского полка, значилось: «С признательностью за благородство».

Секрет привлекательности Тучковых прост. Они честно служили Отчизне, «желая ей только процветания славы». Ей, а не себе.

И когда Коломийцев писал об отношении Сергея Тучкова к своим служебным обязанностям, то особенно подчеркнул, что «Сергей Алексеевич Тучков служил не лицам, а долгу, своей совести и любимой Отчизне».

Николай Тучков всеми личными выгодами «жертвовал благородству своему», а Александр везде «отступал последним».

И именно потому, что такие люди все лучшее, что было в них, передавали своим детям, те — внукам и так до нас, мир существует и не забыты такие истины, что человек должен быть честным, деятельным и верным Отчизне с начала и до конца своей жизни.

Марина Кретова