Жажда

Глава 15 Оказывается, ад в самом деле может замерзнуть

– Он что, действительно… – задыхаясь, бормочет Мэйси, когда Флинт закрывает за собой дверь.

– Да ладно, пустяки, – говорю я.

– Он только что… – Похоже, она не может подобрать нужное слово, поскольку вместо этого стучит себя по щеке в том самом месте, куда Флинт поцеловал меня.

– Пустяки, – повторяю я. – Ведь он поцеловал меня не в губы. Обыкновенное проявление дружелюбия, только и всего.

– Ко мне он никогда не проявлял такого дружелюбия. И к другим тоже.

– Ну, ведь у тебя уже есть бойфренд. Возможно, он боится, что Кэм надерет ему задницу.

Мэйси смеется. В самом деле смеется, что… ну, хорошо, мысль о том, что ее худой, долговязый парень действительно может надрать задницу Флинту, кажется довольно нелепой, но разве она не должна хотя бы попытаться его защитить?

– Хочешь, я с ним поговорю? – дразню ее я. – Чтобы в следующий раз он поцеловал и тебя?

– Разумеется, нет! Спасибо, но меня вполне устраивают Кэм и его поцелуи. Я просто хочу сказать, что ты нравишься Флинту. – Схватив щетку, она начинает расчесывать ею свои волосы.

Несмотря на все, в тоне ее мне слышится нечто такое, что заставляет меня прищуриться.

– Погоди. Выходит, ты все-таки влюблена во Флинта?

– Разумеется, нет. Я люблю Кэма. – Она, не глядя мне в глаза, хватает какое-то средство для волос.

– Убедительно, как же. Послушай, если ты хочешь замутить с Флинтом, то разве тебе не следует расстаться с Кэмом и начать действовать?

– И вовсе я этого не хочу.

– Мэйс…

– Я говорю серьезно, Грейс. Возможно, когда-то я и была в него влюблена, но это было в девятом классе, давным-давно, и теперь это уже не важно.

– Из-за Кэма. – Я внимательно наблюдаю за ее лицом в зеркале, пока она начинает укладывать свои короткие разноцветные волосы.

– Да, потому что я люблю Кэма, – отвечает она, делая так, чтобы пряди на ее голове встали торчком. – И потому, что здесь так не бывает.

– Как не бывает?

– Ну, мы тут поделены на группы. И члены этих групп почти не общаются.

– Да, я заметила это на вечеринке. Но это же не значит, что вам нельзя общаться, не так ли? И если тебе нравится Флинт, а ты нравишься ему…

– И вовсе мне не нравится Флинт, – с тяжелым вздохом говорит она. – А я определенно не нравлюсь ему. Но если бы он даже мне нравился, это бы все равно ничего не изменило, потому что…

– Потому что он так популярен?

Она опять вздыхает и качает головой:

– Дело не только в этом.

– А в чем? – У меня возникает такое чувство, будто я попала в фильм «Дрянные девчонки», только место его действия перенесено на Аляску.

Прежде чем Мэйси успевает ответить, раздается стук в дверь.

– Интересно, сколько же человек стучится в твою дверь до семи тридцати утра? – шутливо спрашиваю я, идя открывать. Мэйси не отвечает, только усмехается и начинает накладывать макияж.

Открыв дверь, я вижу моего дядю – он с беспокойством смотрит на меня.

– Как ты себя чувствуешь? Мэйси сообщила мне, что вечером и ночью тебя рвало.

– Лучше, дядя Финн. Моя тошнота прошла и головная боль тоже.

– Ты в этом уверена? – Он делает мне знак вернуться в кровать, что я выполняю, причем, если честно, испытывая при этом некоторое облегчение. Последние две ночи я так мало спала, что сейчас чувствую себя как в тумане, хотя горная болезнь наконец-то отпустила.

– Ну, хорошо. – Он кладет ладонь мне на лоб, словно проверяя, нет ли у меня температуры.

Я хочу пошутить насчет того, что горная болезнь – это не вирус, но, когда он целует меня в макушку, у меня перехватывает дыхание. Потому что сейчас, когда он сдвинул брови и скривил рот, так что на его щеках еще четче обозначились ямочки, дядя Финн стал так похож на моего отца, что мне приходится собрать всю мою волю в кулак, чтобы не заплакать.

– Я все же думаю, что Мэйси права, – продолжает он, не замечая, насколько я вдруг пала духом. – Сегодня тебе лучше будет весь день отдыхать и приступить к занятиям только завтра. Потеря родителей, переезд, Кэтмир, Аляска – ко всему этому невозможно привыкнуть быстро, а тут еще горная болезнь.

Я киваю и отвожу взгляд, чтобы не дать ему заметить горя, отражающегося в моих глазах.

Должно быть, он понимает, каково мне сейчас, поскольку больше ничего не говорит, а только похлопывает меня по руке, после чего подходит к туалетному столику, за которым Мэйси все еще накладывает макияж.

Они начинают говорить, но голоса их звучат так тихо, что я ничего не могу расслышать, а потому просто перестаю прислушиваться и натягиваю одеяло до подбородка. И жду, чтобы мучительная тоска по моим родителям прошла.

Спать я не собиралась, но все-таки засыпаю. В следующий раз я просыпаюсь в час с чем-то и слышу, как у меня урчит в животе. Но на сей раз это вызвано тем, что в желудке уже более суток не было ничего, хоть сколько-нибудь напоминающего еду.

На холодильнике стоит банка арахисового масла и лежит упаковка крекеров, и я жадно набрасываюсь и на то, и на другое. Умяв тонну арахисового масла и целую упаковку крекеров, я наконец снова начинаю чувствовать себя человеком.

А еще я чувствую себя в этой комнате и в этой школе как в западне.

Я пытаюсь не обращать внимания на охватившее меня возбуждение, пытаюсь смотреть мои любимые сериалы на Нетфликсе, читать журнал, который не дочитала в самолете. Я даже пишу сообщение Хезер, хотя и знаю, что она сейчас в школе, – я надеюсь, что мы с ней сможем какое-то время вести переписку по телефону. Но ей удается отправить мне только одно сообщение, в котором она пишет, что сейчас у нее контрольная по математическому анализу, так что из нашей переписки явно ничего не выйдет.

Что бы я ни пыталась делать, ничего у меня не клеится, и в конце концов я решаю просто пойти погулять. Возможно, прогулка по здешней аляскинской глуши поможет мне прочистить мозги.

Но, похоже, здесь, на севере, одно дело, решить отправится на прогулку и совсем другое – подготовиться к ней. Я быстро принимаю душ и, поскольку я тут человек новый, гуглю, как нужно одеваться на Аляске зимой. Оказывается, что утепляться нужно очень тщательно, даже когда на дворе еще только ноябрь.

Когда я нахожу заслуживающий доверия сайт, мне становится ясно, что Мэйси не зря накупила мне столько теплых вещей. Сначала я надеваю купленные ею шерстяные лосины и мою фуфайку-безрукавку, затем добавляю еще один слой теплого белья – штаны и рубашку. После чего натягиваю еще и флисовые штаны ярко-розового цвета (ну, конечно) и серую флисовую куртку. Сайт предлагает мне напялить поверх нее еще одну, более теплую, но пока еще не так холодно, как будет через пару месяцев, и я решаю пропустить этот предмет гардероба и сразу перейти к шапке, шарфу, перчаткам и двум парам носок. Наконец я облачаюсь в пуховую парку, которую мне купил мой дядя, и обуваюсь в непромокаемые зимние сапоги, стоявшие внизу моего стенного шкафа.

Быстрый взгляд в зеркало говорит мне, что выгляжу я так же несуразно, как и чувствую себя.

Но у меня будет еще более несуразный вид, если в свой второй полный день на Аляске я замерзну насмерть, а потому я игнорирую это чувство. К тому же, если во время прогулки мне станет жарко, я смогу снять с себя флисовый слой одежды – во всяком случае, именно это рекомендует найденный мною сайт, поскольку здесь, на севере, пот – это твой враг. Оказывается, нахождение во влажной одежде может привести к гипотермии. Как и все остальное в этом штате.

Вместо того чтобы отправить Мэйси сообщение в то время, когда она сдает какой-то свой тест, я оставляю ей записку, в которой говорю, что собираюсь исследовать территорию школы, – мне, разумеется, хватит ума не выходить за стену в здешнюю глухомань, где водятся волки, медведи и один бог знает кто еще.

Я иду к выходу, спускаюсь по лестнице, не обращая внимания ни на кого, – правда, мне почти никто и не встречается на пути, поскольку большинство учеников и учителей сейчас на уроках. Наверное, мне следовало бы испытывать чувство вины из-за того, что сама я здесь, а не там, но, честно говоря, я чувствую только облегчение.

Спустившись на первый этаж, я выхожу наружу через первую же попавшуюся дверь – и едва не передумываю идти гулять, потому что меня тут же бьет в лицо ветер и мороз.

Возможно, мне все-таки следовало надеть тот дополнительный слой теплых одежек.

Но сейчас уже слишком поздно об этом жалеть, так что я натягиваю на голову капюшон и прячу замотанное шарфом лицо в высокий воротник парки. И иду по двору, хотя все мои инстинкты кричат мне поскорее убраться обратно внутрь.

Но мне всегда говорили, что важные дела надо начинать и кончать в соответствии с заранее намеченным планом, и я вовсе не желаю весь остаток учебного года сидеть тут взаперти, как пленница. Лучше умереть.

Я засовываю руки в карманы и продолжаю идти.

Поначалу я чувствую себя так скверно, что могу думать только о морозе, о том, как он действует на мою кожу, хотя едва ли не каждый ее дюйм покрыт несколькими слоями теплой одежды.

Но чем дольше я иду, тем теплее мне становится, так что я ускоряю шаг и наконец-то начинаю оглядываться по сторонам. Солнце встало часа четыре назад, почти в десять утра, так что сейчас у меня впервые выдалась возможность увидеть здешнюю глухомань при свете дня.

Как же тут все красиво – даже на территории школы. Мы находимся на склоне горы, так что мне постоянно приходится идти либо вверх, либо вниз, что на этой высоте отнюдь не просто, хотя теперь мне уже стало намного легче дышать, чем два дня назад.

Сейчас, в ноябре, растений вокруг немного, но везде виднеются вечнозеленые деревья. И их зелень красиво смотрится на фоне белого снега, который устилает здесь почти все.

Мне любопытно, как это – слепить снежок, но я, конечно, не снимаю перчаток. Я нагибаюсь, беру горсть снега и пропускаю его сквозь пальцы, просто чтобы посмотреть, как он сыплется вниз. Когда он высыпается, я снова нагибаюсь, беру еще снега, затем леплю из него комок, как говорил Флинт.

Это легче, чем я думала, и через несколько секунд я уже изо всех сил швыряю получившийся снежок в ближайшее дерево, стоящее слева от развилки, которую дорожка образует впереди. И с удовлетворением смотрю, как он ударяется о ствол и взрывается, после чего иду к левому ответвлению дорожки.

Но, подойдя к дереву, я понимаю, что еще никогда не видела ничего, подобного этим его темным, корявым корням. Огромные, серые, шишковатые, хаотически переплетенные и словно вышедшие из какого-то страшного ночного кошмара, они едва ли не кричат прохожим: «Берегись!» Добавьте к этому обломанные ветви и местами содранную со ствола кору – и кажется, что этому дереву самое место в фильме ужасов, а вовсе не на безупречно аккуратной территории Кэтмира.

Не стану скрывать – я настораживаюсь. Да, я знаю, нелепо испытывать отвращение к дереву, но чем ближе я подхожу, тем уродливее оно выглядит и тем более стремной кажется мне тропа, которую оно охраняет. И, решив, что, отправившись на прогулку, я и без того уже достаточно далеко вышла из своей зоны комфорта, я иду не налево, а направо, по дорожке, которая освещена солнцем.

Этот мой выбор оказывается удачным – за первым же поворотом я вижу несколько флигелей. Я останавливаюсь, не доходя до них, поскольку там сейчас наверняка идут занятия, и мне совсем не хочется, чтобы меня застукали, когда я буду заглядывать в окна классов, как какая-нибудь извращенка.

К тому же перед каждым таким домиком установлена табличка, на которой написано его название и указано, что в нем преподают.

Один из наиболее крупных флигелей называется Чинук, и в нем преподается изобразительное искусство. Я занимаюсь живописью с тех самых пор, когда поняла, что цветные карандаши годятся не только для раскрашивания книжек-раскрасок, и сейчас мне очень хочется подбежать ко входу, распахнуть дверь и посмотреть, что собой представляет здешняя изостудия, в которой мне предстоит работать.

Но вместо этого я достаю телефон и делаю фотографию таблички. Надо будет погуглить слово «чинук». Я знаю, что оно означает «ветер», по меньшей мере, на одном из языков коренных народов Аляски, и будет интересно выяснить на каком.

Вообще-то надо будет погуглить все непонятные слова на этих табличках, и, обходя флигели – одни побольше, другие поменьше, – я фотографирую каждую табличку, чтобы затем выяснить значение всех не известных мне слов. К тому же, думаю я, это поможет мне запомнить, где что находится, ведь я понятия не имею, в каких аудиториях преподаются предметы из моего списка.

Я немного беспокоюсь – а что, если тех предметов, занятия по которым проводятся в этих домиках, окажется слишком много? Что же мне тогда делать? Бегать каждую перемену в мою комнату, чтобы напялить на себя все эти теплые одежки? А если да, то сколько здесь, в Кэтмире, длятся перемены? Потому что шести минут – столько длилась каждая перемена в моей прежней школе – мне определенно не хватит.

Дойдя до конца ряда построек, я вижу выложенную камнями дорожку, которая, похоже, идет по территории школы, ведя к противоположной стороне замка. Меня охватывает странное чувство, похожее на то, которое я вчера вечером испытала в библиотеке: внутренний голос говорит мне, что надо повернуть назад, и я на секунду останавливаюсь.

Но я знаю, что это просто-напросто игра моего воображения, как и тогда, когда меня напугало то дерево, а потому избавляюсь от непонятного чувства и продолжаю идти вперед.

Но чем дальше я отхожу от главного здания, тем более пронизывающим становится ветер, и, чтобы не замерзнуть, я ускоряю шаг. Теперь ясно, что мне однозначно не станет жарко и можно распрощаться с мыслью об избавлении от одного из слоев одежек, как предлагал тот веб-сайт. Напротив, с каждой секундой все более и более реальной становится перспектива превратиться в ледышку.

Но я все равно не поворачиваю назад. Кажется, теперь я обошла уже более половины территории школы, а раз так, идя вперед, я скорее дойду до главного здания, чем если направлюсь назад по той же дороге, по которой пришла. И я еще плотнее обматываю шарфом лицо и продолжаю идти вперед.

Я прохожу мимо деревьев, мимо замерзшего пруда, на котором я бы с удовольствием покаталась на коньках, если бы мне удалось удержать равновесие во всех этих одежках, затем вижу еще два небольших флигеля. Табличка перед одним из них сообщает, что этот домик называется Шайла и что там находится магазин, а на табличке, прибитой над дверью второго, написано: «Танана – студия танца».

Названия этих флигелей прелестны, однако количество преподаваемых в них предметов немного удивляет меня. Не знаю, чего именно я ожидала от Кэтмира, но определенно не такого. Здесь преподаются все предметы, предлагаемые для изучения в обычной старшей школе, но сколько же тут и других, которых в государственных школах не сыщешь днем с огнем.

Надо признать, что все известные мне сведения о дорогих школах-пансионах почерпнуты из старого DVD моей матери с фильмом «Общество мертвых поэтов», который она заставляла меня смотреть вместе с нею раз в год. Но показанная в этой картине частная школа-пансион Велтон отличается от Кэтмира. В Велтоне царили сверхстрогость, сверхжесткость и сверхчванство, а в Кэтмире, похоже, наблюдается только последнее из трех.

Ветер все усиливается, и я еще больше ускоряю шаг. Дорожка проходит мимо нескольких больших деревьев – не вечнозеленых, а голых, безлистных, с ветвями, покрытыми инеем и усеянными сосульками. Я останавливаюсь, чтобы полюбоваться ими, потому что они красивы и потому что преломляемый ими солнечный свет образует на земле у моих ног пляшущие радужные пятна.

Я так очарована этой причудливой игрой света, что некоторое время готова терпеть даже ветер, поскольку именно он заставляет радужные пятна плясать. Однако в конце концов мне становится слишком холодно стоять на месте, и я, миновав деревья, выхожу к еще одному замерзшему пруду. Судя по всему, он являет собой место отдыха, поскольку вокруг него стоят скамьи, а в нескольких ярдах от дорожки возвышается увенчанная снежной шапкой беседка.

Я делаю пару шагов в ее сторону, подумав, что можно было бы посидеть в ней и минутку отдохнуть, но тут замечаю, что она уже занята: в ней сидят Лия – и Джексон.