Жажда мести

I

Маршал Ротмистровский был страшно озабочен политической ситуацией в стране, старался изменить что-то к лучшему. В Генеральном штабе он фактически разругался со всеми, особенно с Генеральным секретарем Центрального комитета КПСС Горбачевым. После этого некоторые военачальники демонстративно не подавали руки маршалу.

Ротмистровский свернул в переулок, потоптался там некоторое время и вновь вернулся на улицу Горького. И стал смотреть на проходивших мимо людей, на него многие оборачивались — в маршальском мундире, сердитый, в великоватой фуражке с золотистой кокардой.

«Нет, — думалось ему, — это мой народ, и я его никому не отдам, и он меня не продаст».

Он думал еще о том, как молчали известные военачальники, которых он выводил в люди, когда Горбачев говорил о перестройке, призывал брать пример с Америки, призывал открывать частную торговлю. «Великая страна — и в ней все должно быть великое!» — воскликнул маршал. И Волгин был прав, когда говорил, что: «великое рождает великое, а оборотная сторона великого — смерть. «Слон не может родить ворону! «Неужели смерть?» — подумал маршал с какой-то обреченностью.

В парадном консьерж вытянулся с радостным лицом, приветствуя маршала, и отдал честь. На своем этаже он вышел и еще некоторое время, словно сгоняя с себя неприятный пепел мыслей, по привычке прежде, чем нажать на кнопку звонка, постоял перед дверью. Нажал на кнопку звонка: один — короткий, два — длинных, снова два — коротких и еще один — длинный звонок. Как условились. Дверь не открыли. Тогда он вынул из кармана свой ключ и отворил ее. Увиденное ужаснуло старого маршала — кровь, человек в форме, ничком лежавший на полу, черный дог Рот, изо рта которого сочилась кровь.

— Лена! Что это? — крикнул он. — Где ты? Лена!

— Я тут, — отозвалась внучка из гостиной. Навстречу вышел Волгин, его руки были в крови, бледное лицо выдавало сильное волнение.

— Что случилось? — спросил маршал строго, но уже спокойно.

— Свинцов пришел… Рот бросился, свалил, — сбивчиво начал объяснения Волгин, показывая свои руки, покусанные собакой. — Я стал отбивать, он меня покусал… Лена… вот Лена спасла.

— Это я его пригласил! На беседу! Черт побери! Полковник Свинцов! — Маршал перевернул тело полковника на спину и нащупал на темечке пульс. — Немедленно! «Скорую!» Лена! Немедленно!

Через семь минут примчалась «скорая», увезла полковника Свинцова, который не подавал признаков жизни. Маршал отыскал на кухне тряпку и сам вытер пол, прикрыл Рота половиком и присел рядом с внучкой:

— Леночка, не волнуйся, расскажи дедушке, что случилось?

— Я ему, дедушка, прострелила колено, чтоб он во всем сознался, а он бежать, сволочь. Он во всем признался, дедушка. Послушай, послушай. — Она включила диктофон, — донесся спокойный голос Свинцова и надрывные выкрики внучки.

— А где он находился? — спросил маршал, дослушав допрос до конца, и показал на Волгина.

— Я его, дедуля, чтобы Вову ни в чем не обвиняли, заперла в другой комнате. Он вышиб дверь плечом, когда Рот рвал горло этой скотине. Разъяренный Рот покусал его. Тут я не знаю, откуда силы взялись? На ноги и… бежать к нему. Рота пристрелила — в пасть! Он меня сделал калекой, а я была самая красивая в Москве. Он — убийца! Понимаешь? Послушай, послушай еще раз. Он хотел меня убить, чтобы все свалить на Вову. Послушай, что говорит гад ползучий.

— Вот что, — подумав минуту, стремительно приказал старый маршал, обратив глаза к Волгину. — Ты — марш домой! Ни шагу на улицу! Сиди! Жди! Ты, Лена, не стреляла, а вот он хотел убить дога, а попал, когда тот схватил за руку, себе в колено. Но только вот пуля? Где пуля? На экспертизе определят пулю. Время пришло другое, под меня копают, Лена. Это для них находка. Пулю поищи.

— Он, дедуля, полное дерьмо. Ты б его убил наверняка, послушав его признания. Я его за горло взяла. Раскололся полностью. Послушай, на что он способен, послушай, я его записала.

— Ой, Лена, внученька моя, не в том дело, полковник пришел, полковник ушел, а вот то, что я сегодня увидел, услышал… Ладно. Пусть Волгин пока не выходит, сидит у нас. Уйдет ночью. Черт с ним со Свинцовым, мне не до него. Сегодня я увидел, как меня ненавидели за то, что я люблю свою родину! Первый раз в жизни я такое увидел! Развал! Развал сверху!

— За что? Ты за советскую власть голову готов отдать.

— Теперь нас потихоньку всех заслуженных людей, будут свозить на кладбище и в братскую могилу сваливать.

Маршал вдруг почувствовал страшную усталость и равнодушие ко всему. Словно ничего не случилось, все катилось своим чередом по всем известной дороге туда, куда катится человечество уже многие тысячелетия — к бездонной пропасти. Маршал обвел гостиную взглядом и посмотрел на внучку — она стояла подле тахты с растерянным лицом на своих ногах. Но в эти трудные минуты для выражения радости у него не было сил.

Все эти дни старый маршал уединялся, ссылался на то, что чувствовал себя неважно. Звонили из института Склифосовского, наводили какие-то справки относительно полковника Свинцова.

II

Волгин понимал важность исторического периода, и ему происходящее нравилось: открыто стали говорить, всех ругать, свергать старых идолов, некогда олицетворявших великую социалистическую империю. В разных концах столицы возникали пожары, увольнялись крупные государственные чиновники, с экранов телевизоров не сходило демократическое лицо Генсека Горбачева, а потом уже и Президента СССР. Явные перемены носились в воздухе. Народ, затаив дыхание, ждал лучшей жизни. Однажды Волгин направлялся к Ротмистровским и встретил Бориса Горянского. Тот обрадованно сообщил, что помирился с Аллочкой, которая изменилась в лучшую сторону, добавив при этом:

— Но если честно, Володь, и если ты меня не осудишь, то она была и осталась, что ни говори, шлюшкой. Детей жаль, а так бы я на нее наплевал. Притащила детей ко мне, пусть живет, я с ней, стервой, жить-то не стану. Ты меня знаешь, Володь. Ведь ты же говорил, что доброта женщины пропорциональна размеру ее грудей. Отсутствие таковых — явный признак перерождения. Так вот у Аллочки бюст фактически уменьшился до нуля, так. Аня, соседка, сучка: водит кобеля домой. Я страдаю. Я человек, в общем, хороший. В политику не ввязываюсь, но скоро стрелять будут. Детей жаль.

— А куда делся этот Дюнзе, который Николай?

— Говорит, что открыл ларек, продавал джинсовку, на него наехали рэкетиры. Ну и он — в бега. Исчез. То ли убили, то ли сбежал.

— Ушла молодость, друг мой ситный, — вздохнул Волгин.

— Не ушла. Запомни, мужику столько лет, на сколько он себя чувствует, а я чувствую себя не хуже, чем двадцать лет назад.

— Ты-то чувствуешь, но видят другие лучше, другим перемены заметнее.

— Запомни, Володь, что самое опасное в наше время — это мнение других. Но самое важное сейчас — деньги. Я тоже, чтобы не отстать от жизни, решил открыть магазинчик, торгануть, а? Надоело мне лекции читать за свои доцентские гроши, а? Как твое мнение?

— Каждая идея хороша, если она не приносит зла.

— Я согласен с тобой относительно идеи. А помнишь принцип пальчика, помнишь, я тебя учил? Я вчера с одной студенткой на фатере, в ресторанчике такой танец любви закатал. Она меня просила любить ее. Любовь — есть красивая ложь.

— Любовь — понятие божественное. Умный умного поймет, а дурак умного — осудит.

Они неторопливо продвигались сквозь толпу к Пушкинской площади, оглядывая проходивших девушек.

— А ты с той маршальской звездой завязал?

— Нет.

— А почему? Дура дурой. Я ей звонил.

— Нет, — сказал Волгин, внимательно и холодно посмотрев на Горянского. — Не дура. Умная. Послушай, Борис, это нормально, когда с возрастом люди умнеют.

— Ты как-то сказал, что жизнь — трудное болото, которое необходимо преодолевать с бревном в руках, — засмеялся Борис, заглядывая Волгину в глаза. — Вот я и преодолеваю болото. А что касается этой маршальской звезды, то знай, будь она такая умная, давно бы охомутала гения. Ладно, айда ко мне. Я тебе покажу старого льва. Придет одна, двадцать лет — такая!

— Она принадлежит не тебе, — просто сказал Волгин.

— Я ее буду ласкать, гладить.

— Она принадлежит не тебе, Борис. Ласки ничего не значат, погладил ты, погладил другой и что?

Как только приятели вошли в большую коммунальную квартиру, Волгин отметил: «Молодость прошла, а запахи сохранились». Борис тут же принялся названивать своей знакомой.

Через некоторое время раздался звонок, и Борис, нехотя встав, поднял руки и кинул вперед сверкающий лаком на ноге ботинок, сказал:

— Порядок! — Вернувшись, опять поднял руку и сказал:

— Полный кайф! Прибежит! Мы их встретим, объясним ситуацию квартиры. Согласись, я здесь — как лев в мышиной дыре.

Центральный телеграф в столице — очень удобное место для встреч. Черные лакированные туфли, новый голландский с иголочки костюм, белоснежная сорочка, красный галстук, — одним словом Борис производил отличное впечатление на окружающих. На него оглядывались женщины. Волгин был выше на голову приятеля, но помятый серый костюм, белая водолазка и заляпанные грязью коричневые туфли ставили его в невыгодное положение по сравнению с Борисом.

Они не заметили, как появились девушки. Борис раскланялся, сдержанно улыбнулся и представил своего друга девушкам как гениального европейского философа, что смутило Волгина окончательно.

— Нонна, — назвалась стройная шатенка.

— Вика, — произнесла приятным тонким голосочком, смущенно и робко блондинка с распущенными длинными волосами и несколько сутулыми плечами под прозрачной черной кофточкой.

Борис парил над толпой — поднятые плечи, высоко вздымающаяся грудь, мужественное лицо.

— Девушки, как изумительно, прошло лето, я отдыхал на Капри, и скажу вам, что там отлично. Из нашей академии было лишь несколько академиков. Я и еще двое. Морской бриз, кипарисы, Южный крест по вечерам. Пойдемте в гости. Представьте себе, этот великий философ, писатель, поэт специально живет, как Оноре де Бальзак, в простой коммунальной квартире, которую вы сейчас увидите. У него, конечно, как, впрочем, и у меня, есть в элитном доме Центрального комитета КПСС, на старом Арбате, еще одна квартирка, но то, что вы увидите, это, так сказать, особый, пикантный ход. Великие познают жизнь, что называется.

— Боря, перестань, — попросил смущенно Волгин.

— Дорогой Володя, не смущайся, ибо то, что ты написал, будут помнить в веках и летописях святой Руси. Вся моя Академия наук перечитывает твои афоризмы, — продолжал Борис. — Помню, как восхищался тобой академик Артоболевский! Академик Рыбаков, лауреат Нобелевской премии, спит и мечтает с тобой встретиться. Девочки, он — интерчеловек третьего тысячелетия. Это он сказал: «Воображение одного человека может превосходить реальную жизнь всего человечества». Этот гениальный тезис вызвал восторг! «Гений, как и Бог, творит в одиночестве». А? Именно творит!

Вся компания медленно двигалась по улице Белинского, переименованной теперь в Никитский переулок. Борис блистал остроумием, расхваливая Волгина.

В плохо освещенном коридоре Борис точно сориентировался, отворил дверь в комнаты и в мгновение вытащил из холодильника красивую бутылку итальянского портвейна. Он предложил, как бы впервые оглядывая комнаты, выпить в этой цитадели, где рождаются великие произведения. Он вытащил на середину комнаты стол, накрыл чистой скатертью, расставил вокруг стола стулья, водрузил бутылку, фужеры и без обиняков сразу взял быка за рога:

— Давайте, как говорится, по-гречески, как во времена Перикла, просто и, не подогревая вино, выпьем прекраснейшего напитка, которым Володя меня уже угощал. Володя меня простит, что я распоряжаюсь в его мастерской, как у себя дома.

Нонна, боясь опьянеть, пила вино маленькими глоточками, а Вика запросто глотала вино с завидной разухабистостью.

— Женщина — это существо, созданное из ребра Адама исключительно для того, чтобы создавать на земле проблемы, — проговорил Борис с восхищением. — Кто сказал? «Умный умного поймет, глупый умного осудит», — это тоже его. «Вся наша жизнь — это бесконечная охота одного человека на чувства и желания другого». Это же энциклопедия выражений. Лучше Волгина никто не скажет. «Зарождение любви означает победу жизни». Это чудовищно точно.

Волгин не верил, что его случайно вырвавшиеся слова так действуют на циника Бориса. Вика положила свою руку на загорелую руку Волгина и спросила:

— Вы, наверно, и гадать умеете?

— Что вы? — Волгин понимал, что Викторию уже основательно повело. Блуждающими глазами смотрела на него и Нонна, девушка из семьи крупного ученого. Борис все еще говорил о красоте, приводил слова Волгина, сообщил между тем о своей поездке на симпозиум в Англию, в котором будут принимать участие исключительно лауреаты Нобелевской премии, откупорил вторую бутылку портвейна и предложил девушкам уединиться в другой комнате, пока он с гением пофилософствует. Девочки в мгновение согласились, их мысли совпали. Они нежно перекинулись взглядами. Борис все понимал и хищно вскидывал поблескивающие глаза на Волгина, как бы пытаясь опередить в желаниях своего обожаемого гения.

— Тебе нравятся девочки? — спросил он, когда они ушли. — Имей в виду, Нонна — дочь академика Рыбакова.

— Оскорбление женщины — есть разрушение гармонии мира, — продохнул Волгин и привстал.

Борис в задумчивости стащил с себя галстук и приотворил дверь в соседнюю комнату. Он поразился. «Тициановские девочки» сидели, обнявшись, одна напротив другой на диванчике. Белые длинные волосы Вики покрывали лицо Ноны, а руки Вики производили недвусмысленные движения, что привело Бориса в дикий восторг. Он повернул испуганное лицо к Волгину, и смех сорвался с его губ:

— Лес-лесбияночки! Я сейчас! — крикнул он и кинулся к девушкам, которые в пьяном виде творили сами не зная что. Как только он отвел голову Нонны из-под ниспадающих волос красавицы Вики, она тут же обхватила его за загорелое лицо, припадая к нему губками.

Из-за Бориса девушки вскоре подрались. Но Борис их оставил обеих.

Из смежной комнаты раздался визг, дверь распахнулась, и на пороге показалась бледная, исцарапанная Нонна. В сражении ей не удалось победить сильную Вику. В одной руке она держала юбку и кофту, в другой — бюстгальтер, и исцарапанное лицо пылало яростью. Завидев одетых мужчин, она взвизгнула, вскрикнула, полагая, что попала не туда, и захлопнула дверь обратно. Но так как на нее все еще наседала более сильная Вика, ей опять пришлось выбежать из комнаты. Борис обнял ее, содрогающуюся от гнева, успокаивая:

— Подрались, две славных кошечки, ну и ладно, какие сиси расцарапали. — Он поцеловал одну грудь, другую. — Ах, какие вкусные!

III

Волгин бежал прочь. Он быстро прошел мимо окон знаменитой коммуналки, боясь, что его окликнут, попытаются вернуть. Но, дойдя до телеграфа, некоторое время постоял в раздумье — не обидел ли кого, затем все же вернулся и заглянул в светящееся окно, небрежно задернутое шторами. Борис с завидной невозмутимостью демонстрировал свое крупное волосатое тело девушкам. В отсутствие Волгина он чувствовал себя вольнее, беззастенчивее.

Лена ясно и отчетливо понимала, что молодость прошла. Душа ее осталась прежняя, как и любовь к Волгину. Она ожидала его сегодня, хотя он и не обещал. Теперь Лена могла передвигаться самостоятельно. Она в эти минуты подбирала себе туалет, стояла посреди комнаты в ночной сорочке, напротив нее дрожал хвостиком, просясь на руки, черненький пуделек, как бы собираясь помочь хозяйке. Когда раздался звонок, Лена встрепенулась, набросила старый дедушкин халат и побежала отворять.

Волгин вошел улыбаясь, поцеловал ее в щеку, прошел в квартиру.

— Что молчишь? — тихо спросил он. — Что случилось?

— Нет. Я чувствовала, что ты придешь. И вот думаю: а почему? Кушать хочешь? От тебя вином пахнет.

— Что маршальские халаты? Поизносилась? — спросил он весело.

— Торопилась дверь открыть, — она и прошла в комнату, слегка приседая на левую ногу. — Ты действительно есть не хочешь?

— Я разве прихожу к вам только поесть?

— Но раз пришел, почему бы и не перекусить. Ты от Бориса? От него. И духи. Странные у него духи. Я теперь каждый день гоняю на тренажере и взяла обязательства удивить тебя полным здоровьем. У меня ноги скоро будут бегать, а не ходить. Иди ко мне. Знаешь, дедушка такой расстроенный. Он ушел так поздно гулять, я за него волнуюсь. Я жалею о двух вещах: первое — что не убила Свинцова, а второе — что не родила от тебя. Иди ко мне. Молчи. Я тебя люблю все сильнее, твои волосы, руки, твой ум. Помнишь, я все делала, чтобы тебя опутать, врала, старалась казаться умной. В читалку я специально ходила, чтобы тебя найти. И нашла через этого придурка Бориса. Я тебе врала, что училась тогда в МГИМО, я еще не училась, мне было пятнадцать лет. Я без тебя тогда не могла, я искала тебя. Я не училась тогда, я искала тебя, милый мой мальчишка. Господи, столько лет! Я плакать хочу от счастья! Запомни, моя любовь, милый ты мой мальчишка, есть твоя любовь, а твоя любовь есть моя любовь.

Волгин молчал, пораженный ее завораживающим шепотом, то были не слова, а заклинания любви. Он оторопел, потому что ничего не понимал, только чувствовал внутреннюю дрожь. Он видел: Нескучный сад… куча прелой листвы… и прежние давние волнения завладели им. Обнимая ее, он зашептал о том, что сегодня понял, как любит ее. Она неожиданно разрыдалась у него на груди.

— Ты говорил, но ты не верил, что любишь меня. А я знала…

Он сказал, повторяя чьи-то слова, а может быть, свои:

— Велик Бог жизни, но Бог любви еще более великий, потому что он дарует жизнь.

Раздался звонок, возвратился с прогулки Илларион Михайлович. Он молча кивнул Волгину, бросил в угол черный зонт, телогрейку и с торопливо пошел в кабинет за письменный стол: он писал мемуары и сегодня вспомнил один из случаев на войне.

— Леночка, ты плакала? Я забыл спросить?

— Дедуля, я не плакала, я радовалась и думала, что совершила в жизни две ошибки, я Вове сказала.

— Мы все совершаем ошибки, — согласился маршал и попросил накрыть стол. — Кто такой Ельцин? — спросил он. — Почему его кандидатом в члены Политбюро? Горбачев, он, видите ли, с Президентом США встречается «один на один». Наедине. Сталин наедине ни с кем не встречался.

Лена подала на стол жареное мясо с вареной картошкой в мундирах, одно из любимых блюд маршала. Он посмотрел на Волгина и вдруг проговорил:

— Вы, кажется, Волгин? Скажи, Владимир, как, бишь, тебя, то есть Александрович, что ты ходишь тут? Сколько тебе лет? Я, старый солдат, режу правду-матку в глаза. Что ходить? Неужели ты думаешь, что лучше Леночки можно найти? Решай… Я привык к определенности.

Волгин побледнел, такая бесцеремонность его покоробила.

— Дедуля, ты ничего не знаешь, он мне предлагал давно, когда я еще лежала неподвижной, чтобы я за него замуж выходила, — торопливо сказала Лена, желая разрядить атмосферу. — Он тут не ходит, он меня любит, а я его. Понял?

Маршал с поднятой рюмкой водки выслушал внучку и поставил рюмку на стол:

— Выпорю, — прогремел он ей. — Обязательно выпорю!

Маршал трижды записывался к Генсеку на прием и ни разу ему не отказали. Каждый раз вежливо назначали время, день и прочее: «Генеральный секретарь Михаил Сергеевич Горбачев вас примет четырнадцатого мая в четырнадцать тридцать», затем четырнадцатого июня, июля, августа, января. За день ему перезванивали и вежливо сообщали о переносе дня. После каждого такого звонка маршал названивал бывшим помощникам Генеральных секретарей Андропова, Брежнева, которых хорошо знал, и жаловался на этот случай с Горбачевым. Те сочувствовали. И вот созрело решение устранить Горбачева, убить.

Каждый раз маршал садился за свой стол и писал лично Генеральному секретарю: «Обстоятельства государственной важности безотлагательно требуют личной встречи с вами, Михаил Сергеевич». Ему хотелось перед тем, как принять твердое решение о покушении, поговорить с ним наедине, лично. Он наведывался в Генеральный штаб, встречался с начальниками родов войск. Многие его уважали за старые заслуги. Он встретился с Крючковым Владимиром Александровичем, председателем КГБ, долго и подробно разговаривал с ним о происходящем в стране. Тот был малословен, осторожен, пуглив, неожиданно спросил однажды:

— Вы знаете полковника Свинцова, Николая Петровича?

— Первый раз слышу, — выпалил маршал поспешно. — А кто он такой?

Крючков пошевелил губами, но ничего вслух не сказал. Маршал понимал, председатель КГБ не случайно спросил. Но он никак не мог припомнить эту фамилию. Что же сие означало?

— Лена, у меня склероз, кажется. Скажи, кто такой Свинцов, Николай Петрович?

Лена, побледнев, привстала, и ей так не понравилась, что вновь всплыла эта противная фамилия. Она налила себе, Волгину и дедушке чая, присела на стул и, глядя в глаза деду, проговорила:

— Дедуля, не помнишь? Тот, сволочь, подонок, который нам жизнь пытался испортить, в которого я стреляла и жалею, что не убила.

Маршал с трудом вздохнул. Недаром его спрашивал Крючков, дорвавшийся до кресла председателя КГБ, о Свинцове. Нет, недаром. Теперь непременно стоит ожидать какой-нибуть гнусности со стороны полковника. Как это он мог забыть напрочь, что приглашал к себе этого полковника, как вызывал «скорую» и, самое главное, неприятно, как это мог он, старый человек, маршал, соврать Крючкову. Неприятно. Теперь придется звонить и говорить: «Ох, извините, я его знаю, у меня его дог чуть было не загрыз!» Впрочем, вранье в сто раз хуже честного признания. И он отправился к себе в кабинет и позвонил в КГБ. Крючков оказался на месте, его соединили с ним.

— Владимир Александрович, извините меня, я вспомнил, старость не в радость, как говорят, склероз. Тот самый полковник Свинцов, о котором вы спрашивали, был у меня. Почему-то объявился раньше назначенного времени — вместо пятнадцати в двенадцать. Внучка у меня инвалидка, дома находилась. Так вот его пес мой чуть не загрыз, покусал основательно. Дог. Правда, пришлось пристрелить. Такая печаль.

— Да я просто так, Илларион Михайлович, у него там рана оказалась пулевая на колене. Но ничего. Пусть не дразнит собак наших знаменитых военачальников.

Старый маршал положил трубку и отправился на кухню. На полдороге вернулся. Ключ от сейфа находился под рукописью дневника. Он его нашарил и отворил сейф. Именной пистолет лежал на своем месте.

«Какая была жизнь, какие были люди!» — вздохнул он со слезами на глазах и поцеловал пистолет, обыкновенный армейский ТТ. Он тогда был генералом и командовал армейской группой танковых войск…

Он его положит в карман, проверит и отправится к Горбачеву на прием, не станут же старого маршала проверять на предмет наличия оружия. С трех шагов, если рука не откажет. Разволновавшись, маршал снова натянул телогрейку, прихватил зонт и отправился погулять-побродить, чтобы успокоиться. Он, спустившись в лифте на первый этаж, обратил внимание, что на месте нет консьержа, так радостно его всегда приветствовавшего. Вспомнил, что уже несколько дней его не видит. Что случилось? И старый маршал снова предался своим мыслям.

Тем временем Лена надела то самое муаровое платье, купленное в давние времена дедушкой, и предстала перед Волгиным во всей красоте. Она так была снова молода, ее лицо светилось, он обнял ее и притянул к себе. Они отправились в гостиную потанцевать. Лена включила магнитофон, пригласила Волгина на белый танец, и в этот момент раздался телефонный звонок. «Тициановские девушки» казались ему пошлыми и вульгарными теперь. Лена бросилась к телефону, а Волгин довольно усмехнулся про себя, наблюдая, как мелькнули ее красивые ноги. Он прислушивался. Она сняла трубку и молча услышала хриплый, старческий, шепелявый голос:

— Шволошь!

Она бросила трубку. От этого голоса у нее похолодела спина, то был очень неприятный голос.

— Что? — спросил Волгин.

— Какай-то мерзавец, отвратительный голос, словно не русский, сопит, говорит одно слово: «шволошь!» Если повторится, я знаю, куда надо звонить, чтобы узнать номер. Дедушка отправился гулять? — Она подошла к окну.

Через пять минут вновь раздался звонок. Звонил Борис:

— Я так и знал, что ты у Лены. Знаешь, Володь, я выпроводил их сразу, как только ты ушел, — безбожно врал Борис. — Ощипанные дуры! Ты ничего не подумай. Разодрались из-за меня.

— Я не думаю, — с нежеланием разговаривать отвечал Волгин.

— Нет, Володь, если ты насчет Аллочки, то знай, что я ее не люблю. Какая там любовь, когда от меня сбежала к тому, кто жаждал, именно жаждал меня зарезать? Помнишь? Это такая мелкая, ничтожная натура, что дальше просто невозможно. Я ради детей. И ты понял, что возраст не помеха. Это главное.

— Борис, извини, я не могу долго говорить, — перебил Волгин Бориса и положил трубку.

— Что этот Борис к тебе привязался?

— Что, что? Аллочка его ему изменила. Ненависть произрастает на почве любви. Так всегда было. Он двадцатилетнюю телку отхватил и… Но вывод один: «Время — цепной пес вечности».

— Он — дрянь человек. Дух у него не тот. Все выискивает богатеньких, взлететь хочет, мне замуж по телефону предлагал, служить обещал, как песик своему хозяину. Нахал.

— Я тебе, Лена, говорю, что любит он эту Аллочку. А что дух не тот, я знаю. Дух — это, конечно, сила, стремящаяся превратиться в материю, — в раздумье проговорил Волгин свои мысли. — Понимаешь, Лена, я сочиняю эссе. Новое. Каждому понятию — свое определение. Я уже хожу, как ненормальный. Мне слово, а я определение на него.

IV

Полковник Свинцов, одетый в форменную одежду, ссутулив плечи, уйдя весь в себя, медленно ехал с Лубянки домой. Некоторое время спустя он словно встрепенулся и начал пристально всматриваться в каждого встречного. После того случая в квартире старого маршала он много месяцев провалялся на больничной койке, на курортах в Минеральных Водах, в Крыму, поправляя здоровье, и, как только оклемался, принялся за работу, без которой жить не мог. Он чувствовал в себе силы, хотя ему намекали на пенсионный возраст. Он видел процесс демократизации Советского Союза и, честно говоря, никак не мог точно определить, в какую сторону дует ветер. Ветер, ясно и понятно, дул с Запада, но в какую именно сторону, Свинцов не мог определить. Конечно, позади жизнь, а впереди — пространство, которое надо пройти с достоинством. Он считал, что жил честно, служил верно социалистическому строю, полагая, что за ним будущее. Он с ужасом вспоминал тот день и эту психопатку — внучку маршала, которая прострелила ему колено. Нет, жажда мести у него не прошла.

Все на Лубянке знали: полковник Свинцов знает много тайн, имеющих международное значение. Это вызывало уважение одних, но делало его опасносным для других. Ибо всегда невыгодно одним то, что выгодно другим. Он боялся за свою жизнь: слишком много знал! Высокое начальство о нем словно забыло. Ему не предлагали никаких дел. Но он знал, наступит день, и его востребуют, ибо не имелось во всей системе безопасности страны, во всей системе КГБ такого опытного человека, каким являлся он, Свинцов. Он выиграл все схватки на Западе. Но проиграл одному — Волгину. Он ему еще покажет, жажда мести не покинула его.

Полковник поднялся к Пушкинской площади и присел на подвернувшуюся скамейку, что напротив неработающего фонтана, с интересом и любопытством наблюдая за движущейся лентой последних сообщений над редакцией здания газеты «Известия». Вот и температура в Москве слишком осенняя, всего плюс 8 градусов, вот еще кое-что, но это уже не интересно. А вот и сообщение о террористах — на Западе стреляют, убивают и взрывают. «У нас ничего подобного не происходило, — подумалось ему с легкой усмешкой, — все еще впереди». Свинцов вспомнил о новом председателе КГБ Крючкове, с которым беседовал сорок минут. Крючков знал, как ценил его предшественник полковника Свинцова, порученца по специальным заданиям, имеющим государственное значение, не провалившего ни единой операции на Западе. Свинцов — видный спец! Два ордена Ленина — недаром дали! Два — Красной Звезды! Единственный на весь Советский Союз. Это что-то означает или не имеет никакого значения? Он может продать свою колоссальную информацию любой спецслужбе — США, Англии, Франции — за бешенные деньги! За миллионы! Он появится на любом телевидении Запада и стоит ему сказать: «Я, полковник КГБ Свинцов, я могу продать вам уникальную информацию о деле убийства президента Кеннеди! Джона, Роберта! Информацию о Сталине, о Ленине, о Брежневе и Хрущеве!» Он — купит себе остров, построит замок, гарем молодых бабенок разведет и будет жить.

А о чем говорил с ним Крючков? Шутовские намеки насчет старого Ротмистровского, который где-то там ходит, о чем-то говорит с маршалом Вахрамеевым, еще с кем-то и все — намеками, намеками. Что за этим стоит? Поди узнай. Он понимает, как высочайший профессионал, что стоило бы заткнуть рот маршалу Ротмистровскому, убрать его со сцены. Руками полковника Свинцова, разумеется.

И вдруг полковник Свинцов почувствовал, как по бокам на лавочку сели двое. Не случайно. Руки Свинцова в карманах, одна из них сжимает рукоятку пистолета «Вальтер». Свинцов напрягся, понимая, что встать не дадут. Грузный мужчина с правой стороны настороженно следил за его движениями, а с другой — низенький, с бородкой, худой. За спиной стоял третий, прижав дуло пистолета к его затылку.

— Мы хотели с тобой поговорить, полковник, — проблеял тот, что с бородкой. — Пожалуйста, без дураков, вынь руку из кармана. Медленно. Не дури.

— А в чем дело? — хрипло спросил Свинцов, вынимая обе руки из карманов пальто, и сразу почувствовал, как от затылка отвели дуло пистолета. — Я, старый человек, отец вам, пенсионер, смотрю на правительственное сообщение «Известий», а вы что-то от меня хотите. Что вам надо?

Он, Свинцов, говорил то же самое, что в подобных ситуациях, когда он был исполнителем, говорили и ему его жертвы.

Если эти работают на ЦРУ, то его доставят в посольство США, а оттуда депортируют из Союза и у него будет время принять меры. Если эти выполняют приказания советских спецорганов, то это хуже. Значит, его собираются просто убрать, воткнут финку в шею, аорту перережут и оставят сидеть на скамейке. Кстати, простой и надежный способ убивать на виду у всех.

— Видишь, полковник Свинцов, времена переменились. В принципе ты нам, если честно, нужен. Ты меня не помнишь? Я помню. Вы, ребята, отойдите, — сказал тихо тот, что с бородкой, лицо которого все больше казалось знакомым.

— Я — Мизинчик, — продолжал с бородкой. Свинцов внимательно на него посмотрел. Нет, его он не знал лично, но случалось слышать эту редкую фамилию через посредников, когда речь касалась Волгина.

— Я вас слушаю, — прокашлялся полковник и положил нога на ногу, как бы сбрасывая с себя страх. — Но зачем же так обставлять простой разговор?

— Разговор не простой, полковник, — сурово резанул Мизинчик.

— От имени кого? — спросил Свинцов.

— Я в такие дела не вмешиваюсь. Не мое дело. Выше.

— Кто? Девятый отдел? Председатель лично? Заместитель? Да? Он мне намекал, намекал о нашей встрече. — Свинцов по неожиданно побледневшему вытянувшемуся лицу Мизинчика догадался, что, кажется, попал в точку. Выходило, он, Свинцов, им нужен. Мизинчик прокашлялся, поворочал шеей и вскинул глаза вверх, показывая, что разговор ведется от лица повыше. Свинцов мог бы, пожалуй, пролонгировать ход рассуждения Мизинчика и знал твердо, что дело коснется именно старого маршала Ротмистровского. Мизинчик же понимал, чувствовал опытность и ум полковника и начал, путая, как заяц следы в лесу, нести такую околесицу, что вскоре совсем сбил точно определенную Свинцовым интонацию разговора. Он понял, что имеет дело с какой-то новой школой работы, новой манерой поведения. В путанице и в хаосе слов, произносимых Мизинчиком, отчетливо просматривался непростой намек на государственную важность его информации. И выходило, что в столице живет человек, имеющий немалый авторитет и большие связи в аппарате ЦК, в Генеральном штабе армии, в силовых структурах, и что этим человеком муссируется мысль о необходимости государственного переворота в Советском Союзе.

Подобного полковник Свинцов не ожидал и, разумеется, с большой опаской посмотрел на Мизинчика. Выходит, готовился государственный переворот, может пролиться кровь, а он, полковник государственной безопасности, опытнейший из опытнейших спецов, не знал этого.

— То есть? — растерялся полковник, предполагая, что, возможно, ошибся и не точно уловил мысль Мизинчика.

— Что именно? — спросил, в свою очередь, Мизинчик, недоговаривая.

— Я желал бы уточнить вашу мысль, товарищ Мизинчик, не понимаю кое-что. О каком государственном перевороте вы говорите?

Мизинчик не мог говорить прямо. Но приходилось, если такой человек обозначил тему. Мизинчик боялся произносить слово «переворот». Это слово могло исчезнуть, испариться, вообще выяснится, что оно окажется мыльным пузырем.

— Мы идем по пути демократизации. Но не все в этом заинтересованы. Кроме Коммунистической партии. — Мизинчик вдохновенно повторял слова высокого начальства. — Но имеется группа лиц, которые против. К ним относятся некоторые сталинисты, мутят воду, находясь под влиянием американцев. Например, заявление генерала Воробья расценивается — как бунт. Вы — член партии?

Полковник Свинцов не ответил. Ибо, если задавался такой глупый вопрос, стоило ли отвечать. Полковник КГБ вне партии — как земля вне атмосферы воздуха.

— Кто вас уполномочивал? — спросил полковник. Его покоробило слово «демократия» в устах Мизинчика. Свинцов понимал, что группа людей рвется к власти, но простой человек не желает власти. Власти желают те, у кого уже имеется власть, ибо они желают большей власти.

— Я вам сказал.

— Вы имеете в виду старого маршала?

— Именно. Старые опаснее из-за связей. Вы меня поняли. Этот пакет для вас, — он вытащил из-за пазухи пакет и протянул полковнику. — Тут пятьдесят тысяч долларов. Моих двадцать процентов тут. Но это только на первый раз.

Полковник Свинцов хорошо представлял, как все делается там, где пахнет деньгами: первые — дают; вторые — убивают.

— Почему такой огласке предали такое важное мероприятие? — спросил полковник Свинцов.

— Вы да я, — отвечал ехидно Мизинчик.

— Товарищ Мизинчик, а эти двое, они видели меня. Они совсем идиоты? Их в задницу не засунешь.

— Мы их засунем, полковник, куда хочешь.

«Ты, скорее всего, уберешь меня, — подумал Свинцов. — Ты молод. Тебе нужны деньги. Для меня это не деньги. У меня за границей счет в Швейцарии, только из любви к родине я тут сижу. Убрать его надо при первой возможности, как я всегда делал. Если глаз один видел меня, он не должен больше видеть свет. Он не отвяжется, пока я жив».

— Вот и засунь в задницу их, потом будем работать, — проронил Свинцов вслух и топнул ногой. — Эти мозгляки за пять рублей продадут, не то что за пятьдесят тысяч долларов.

Мизинчик растерялся от такого неожиданного оборота в разговоре.

— Дело архисложное, деликатное, не называя имени, тихо, спокойно, вразумительно, товарищ Мизинчик, — продолжал гнуть свое полковник. — Я не привык так работать. Не на базаре. С этими болтунами нельзя работать. Вы человек серьезный, знаю. Говорили. Можно довериться.

— Кто говорил? — встрепенулся Мизинчик.

— Знаю кто. Кто должен, тот и говорил. Вам я доверяю, раз такой человек говорил, но вот с этими — нет. Архиважное дело. Человек он известный, видный, его знает каждый военный. Представляете, что это такое! — Свинцов вел Мизинчика за нос, как хотел. Он теперь понял, опасаться такого человека вряд ли имеет смысл. Но дело Мизинчик провалить может, так что в любом случае его надо будет убирать. Иначе он уберет Свинцова.

Мизинчик ошарашенно молчал. Его маленькие глазки растерянно моргали. «Если он их не уберет, они постараются после операции меня убрать», — подумалось с тоскою ему, знающему, что никому на свете доверять нельзя: дурак же.

— У вас есть мой телефон? — спросил, как бы между прочим, Свинцов и перекинул одну ногу на другую.

— У нас все имеется. И номер квартиры, — добавил осведомленно и назидательно Мизинчик.

— Тогда до свидания. Пакетик я беру с вашего разрешения, я жду сообщений в двенадцать ночи каждые сутки. — Свинцов встал, поворачиваясь так, чтобы его лицо не рассмотрели те двое, стоявшие у фонтана. Спустившись у кинотеатра «Россия» вниз по ступенькам, он понаблюдал за тремя на лавочке. Мизинчик сидел между ними, о чем-то оживленно говорил. Затем Свинцов перешел переулок на ту сторону, к дому «Известий». Медленно, неторопливо, чтобы не вызвать у тех троих желание понаблюдать за ним, скрылся за углом здания на Чеховской улице. Остановившись за колонной одного из старых зданий, когда-то бывшей церкви, стал вести за ними наблюдений. Те трое долго сидели. Говорили. Уже стемнело. Ровно в половине десятого трое встали одновременно, и один из них, тот, который стоял за спиной с пистолетом, направился на улицу Чехова. «Он будет следить за мною — это наблюдатель», — мелькнуло у Свинцова. Он пошарил глазами по пустынной улице и быстро направился к маленькому закрытому магазинчику «Мясо», который торговал до восьми, нащупал в кармане итальянскую финку с наборной костяной рукоятью и спрятал ее в рукаве. «Наблюдатель» быстро приближался.

— Молодой человек, — обратился Свинцов к шедшему мимо «наблюдателю». Свинцов еще раз метнул краем глаз по улице, — никого, пустынно, подходящий момент. «Молодой человек», приостановившись, поднял лицо. Свинцов молниеносно ткнул финкой того в шею и потянул на себя, перерезая аорту прихватив в секунду обмякшее тело, затащил за магазинчик и бросил на землю. Все. Пошарил в карманах, нащупал паспорт, удостоверение, кошелек, в котором могли находиться адреса, обтер финку о пиджак «наблюдателя», постоял секунду-две, прислушиваясь, завернул финку в носовой платок и отправился дворами домой. Дома он отправил носовой платок в унитаз, финку — под струю воды в умывальник, затем поел спокойно, спустился вниз, из автомата позвонил на квартиру маршалу. Трубку, как всегда, подняла его внучка.

— Шволошь, — проговорит Свинцов, и с этого момента он регулярно дважды в день звонил на квартиру Ротмистровскому и, когда трубку брала его внучка, произносил это мерзкое слово на исковерканном русском языке.

После продолжительного вот такого сеанса со звонками однажды с Леной случилась истерика, и они на некоторое время, предупредив Иллариона Михайловича, уехали на другую квартиру, что на Филевском парке.

V

Волгин и Лена с удовольствием теперь уезжали на «охотничью квартиру». Все чаше и чаще. И всю зиму находились там. Маршал скучал, но, увлеченный работой, стал привыкать, а когда Лена и Волгин расписались и он об этом узнал последним, вот тогда впервые в жизни он обиделся на внучку. Он с грустью сказал:

— Я всю жизнь был ей папой и мамой, а она меня забудет, как забывают всех, а я ведь не как все. С ложечки кормил. Вон Жуков, подлец, на молодой женился, оставил кровную жену, а я ведь после смерти моей благоверной тоже мог. Внучка перешла дорогу моему сердцу.

После подобных слов Лена повисла у деда на шее, со слезами на глазах сказав, что никогда и никого так не любила, как своего дедушку, что любит его больше и сильнее матери и отца. В этот момент раздался звонок, и тот же отвратительный голос сказал, когда она с обыкновенной торопливостью подняла трубку:

— Шволошь.

Лена бросила трубку с такой силой, что свалившийся с тумбы телефон разбился.

Как-то однажды Лена решила устроить тайно ото всех «девишник». Тайна заключалась в том, чтобы не объявлять о том, что они, Лена и Волгин, муж и жена на законном основании. Приглашать своих подруг она не пожелала, а хотела посмотреть на приятелей Волгина. Пригласили — Чередойло, Маню Рогову и как бы в насмешку над Борисом решили и его пригласить. Борис согласился с удовольствием.

В этот день с утра Лена поехала навестить дедушку, накупить продуктов в магазинах и вернуться к пяти вечера, за час до назначенного времени. Волгин сидел за своей новой книгой, размышлял. Неожиданно позвонили. Он снял трубку. Звонила Чередойло. От метро. Просила встретить. Волгин, недоумевая, почему так рано та решила прийти, встретил. Чередойло была в черном длинном пальто, черных французских сапожках, ее белые гладко причесанные на пробор волосы контрастировали с красным шарфом и красными губами. В руках Чередойло несла корзину с домашними пирогами. Из корзины вкусно пахло.

«Какая из нее получилась великолепная дама. Вот Лена обрадуется», — подумал Волгин. Он вспомнил, дома у них неубрано. Но другого выхода не имелось; она напросилась к ним именно сейчас. Лена не любила, признаться, наводить дома чистоту, а надеяться каждый раз на Полину не приходилось, потому что теперь она была больше занята маршалом.

Чередойло за какие-нибудь полчаса превратила квартиру в цветущий уголок.

Когда сели пить чай, она поставила локти на стол и пристально глядела на Волгина.

— Ты не изменился, — сказала она. — Такой же красивый.

— Да уж какая там красота в наши-то годы, — отмахнулся он.

«Как роза поздней осенью», — подумалось ему, когда он поглядывал на нее.

— А вино у вас есть? — спросила Чередойло.

— Нет, но купим.

— Ой, у меня такое вино дома, поехали, привезем. Возьмем таксомотор, смотаем по-быстрому, — предложила она. Он согласился. И вскоре пожалел об этом. Чередойло с пылающим лицом, с той расслабленной манерою, когда женщина на что-то решается, медленно спускалась по лестнице на улицу. В такси она начала шепотом рассказывать, как она думала о Волгине и что по прошествии времени все равно, как и раньше, с большой радостью стирала бы его носки.

«Баба совсем отъехала без мужика», — подумал Волгин, обнаруживая, что она сидит слишком близко к нему, а ее колени касаются его, ее изящная рука покоится на его колене. Он отодвинулся.

— У тебя большая дочь? — спросил Волгин как бы между прочим. — Сама сидит дома?

— Меня жизнь выручает, дочь уже почти взрослая, мама дома.

Проехав длинный ряд улиц, такси остановилось, и они вошли в пятиэтажный панельный дом. В ее квартире пахло чистотой и уютом. Волгин ожидал, что сейчас навстречу выйдет ее «почти взрослая» дочь, но в квартире никого не было.

— Где ж твоя дочурка? — наигранно весело спросил он, оглядывая ее небольшую однокомнатную квартирку.

— А я забыла тебе сказать, они с бабушкой уехали в деревню, сейчас же в школе каникулы, — отвечала она. — Давай чаю попьем.

— Валерия, лучше давай возьмем вино и — айда, а то скоро гости съедутся, а нас не будет. Некрасиво. Я иногда думаю, как жизнь пролетает быстро. Я тебя познакомлю с моим приятелем Борисом. Да ты его видела, ко мне приходил в общежитие. — Он говорил и стоял у окна, не снимая плаща, замерев и боясь почему-то настороженной тишины, наступившей внезапно, мгновенно, словно занавес упал с неба и заслонил собой все. Волгин боязливо оглянулся. Она смотрела прямо ему в глаза. Губы ее, зовущие, крупные чувственные, были полураскрыты. От нее исходило напряжение страсти. Он испугался.

— Я хочу, чтобы ты у меня один раз в жизни выпил чая с медом, — проговорила она. — Мы старые знакомые. Не бойся, не укушу.

Он стащил с себя плащ, повесил в раздумчивости на вешалку и помыл руки, уселся за стол. Она воткнула вилку электрического самовара в сеть и присела напротив. И он увидел краем глаз, как качнулись ее тяжелые, словно две большие отяжелевшие птицы под податливой тканью, бедра. Ему стало неловко от своих наблюдений.

— Помнишь, мы встретились, я тогда еще подумала, что всю жизнь служила бы тебе одному, Володя. Ведь это такое счастье — служить мужчине, любить, ждать, — говорила она, глядя на него своими синими глазами. — Помнишь? Я ночами просыпалась, я думала о тебе. Но ты ходил стороной и к другой. Не думай, что я не могла бы найти мужика. Нет. Мне нужен такой, тонкий, умный, как ты.

— Валерия, ну, зачем бередить прошлое, не было у нас ничего, так, видимо, и должно быть. Мы расписались с Леной, и она меня любит, а я ее люблю.

— А ты заметил, что я красивая? — Она гладила его руку, нежно прикоснулась к ней губами.

С таинственным выражением на лице она вышла из комнаты и через минуту позвала. — Иди сюда, Володя!

Он, удивляясь причудам женщин, отправился на голос. В маленькой сверкающей зеркалами ванной стояла Валерия Чередойло — гладкая кожа ее блестела ослепительно, тяжелые бедра и налитые груди как у античной статуи поразили Волгина своей зрелой красотой. Она бросилась к нему на шею и зашептала о том, что ночами мечтала об этой встрече, и если он уйдет, то она себе не простит, и что жизнь для нее тогда будет кончена навсегда.

Волгин понимал сложность своего положения, стал оправдываться тем, что расписался недавно, что Лена беременна. Ничто не помогло. В конце концов он не устоял перед натиском красоты и женственности.

— Только вот что я хотел тебе сказать, Валерия, ты — женщина умная. На этом и кончим наши отношения. Мне не хочется терять Лену. Она — моя жена, столько лет ее люблю, — сказал он, когда они, прихватив две бутылки вина, отправились обратно в комнату.

— Знаешь, кто за мной ухлестывал, — заявила она. — Знаешь, кого я отшила. Суслова! А этот старик Брежнев — как на мои ноги зыркал! Все меня по руке гладил и говорил: «Заходи к нам, мы тебе работу найдем. Партии нужны такие кадры!».

VI

Борис в великолепном новом голландском костюме восседал во главе стола. Маня Рогова с интересом поглядывала на него. За столом все нахваливали пироги Чередойло, которая всем своим видом показывала, что способна и не на такое.

Лене приятно было чувствовать себя в роли хозяйки. Волгин приносил чайник с заваркой, самовар, всякие соленья, конфеты. В первые минуты все молчали, разглядывая друг друга. Лена изучала друзей своего мужа. Когда Волгин вернулся с Чередойло, она находилась уже дома, высвобождая сумки из-под продуктов. Лена протянула Чередойло руку и сказала:

— Я Лена. Я люблю пироги. — Но когда Чередойло стала прихорашиваться перед зеркалом в ванной, она внимательно, изучая, посмотрела на ее спину, и уже за столом добавила, что не ест пироги принципиально. Что она увидела на ее спине?

Бориса Лена посадила рядом с Чередойло и попросила его поухаживать за дамой. Борис принялся тут же рассказывать о своем необыкновенном ларьке по продаже водки и вина, что приносит ему за день доход, равный его бывшей зарплате. Он говорил и одновременно присматривался к Чередойло, взглядывал эдак словно мимо нее, словно вскользь, как то обычно делал, и как бы случайно приблизил свой стул к ее стулу. Он предлагал ей колбасу, сыр, маслины, семгу и икру. Как особое блюдо Леной на стол было подано большое блюдо с вареной картошкой.

Волгин видел, как Лена изучала Чередойло. Он испугался, вдруг она что-то почувствовала, но Лена приветливо улыбалась, говорила Чередойло милые слова.

Маней Роговой никто не интересовался. Лишь время от времени Волгин ностальгически спрашивал у нее, не получает ли она писем из Бугаевки.

— Вы, кстати, рыбку кушаете? — спрашивал галантный Борис у Чередойло и придвигался к ней с заблестевшими глазами все ближе. — Кстати, рыбка очень полезна для женского организма. Гормон, отвечающий за цвет лица, содержится именно в семге. Кстати, видели Табакова? Что вы скажете о Леонтьеве? Интересно он прыгает на сцене. Ведь не каждый леопард так прыгнет.

Когда за столом было достаточно выпито, Борис пригласил Чередойло подышать на балкон. Лена в этот момент включила музыку, раздались звуки ансамбля «АВВА». Он поставил ее у перил балкона, а сам остановился напротив и как бы случайно, согнув левое колено, коснулся ноги понравившейся ему женщины. Она никак не реагировала на столь очевидный недвусмысленный жест, и он оценил это как свою победу. Она не поднимала глаз, что распаляло Бориса еще больше. Он улавливал в воздухе запах победы и — смелел.

— Вы верите в любовь с первого взгляда? Посмотрите, кто я такой, я всегда боялся женщин, я млел при виде красивой женщины, какой являетесь вы! Честное слово! Клянусь! Могу стать на колени! — врал Горянский напропалую, используя свой принцип, сводившийся к тому, что чем безбожнее врешь, тем больше ложь напоминает правду. Словно конь на скаку, он неожиданно что-то вспомнил, извинился, метнулся в квартиру, налил два фужера вина — вот чего еще не хватало — и вернулся, предлагая выпить за самое святое чувство на земле — любовь!

— Не надо, — произнесла Чередойло, поглядывая сквозь тюлевые шторы в квартиру. Но Борис не унимался.

— Я любил одну женщину, — шептал он. — Она была единственная в моей жизни, и она мне изменила. И понял я, что любовный пламень моей нежной души предназначен не для грубых увлечений, а для редкой красоты. И я томился, искал вас. Я теперь понял, что искал вас. Я вас видел в общежитии у Волгина.

Он стал шептать, что если бы он встретил женщину, достойную его любви, он бы свое нежное и золотое сердце отдал бы ей навсегда.

— Я недостойна вашей любви, Борис.

— Вы верите в любовь с первого взгляда? Какие у вас руки! Какая белая кожа! Вы — царица Клеопатра! Любовь божественна! Она над законом жизни! Человек в любви, как говорит мой друг, становится Богом! Можно, я вас обниму, можно я вас поцелую и подхвачу восхитительной волною своих полных любви чувств? На меня нашло вдохновение при виде вас!

Он обнял ее, и она всем своим телом подалась к нему. Он ей понравился своей искренней нежностью, его слова были так понятны и близки ей. — Я понял, что могу полюбить вас! Вы верите в любовь с первого взгляда? Верьте!

Борис сбегал снова за вином. Он обнял Чередойло и предложил тост на брудершафт. Его магнитом притягивало ее красивое лицо, которое в полусвете выглядело просто восхитительным. Страстные полные губы, волною вздымающаяся от волнения грудь, белоснежная лебединая шея приводили его в восторг. Он решил, что наконец набрел на образец неземной красоты, которую он полюбит навсегда. Они, переплетя руки, выпили на брудершафт.

— Я почувствовал в вас нежное создание красоты, — сказал он, и тут они услышали, как в квартире заиграла музыка. Лена пригласила на танец Волгина и Маню Рогову, и они втроем стали танцевать.

— Пойдемте и мы танцевать, — предложила Чередойло, отставляя руку с фужером, и уронила его. Послышался мелкий хруст разбитого хрусталя.

— Это на счастье! — зашептал Борис, и тут она почувствовала, как его дерзкая рука предалась вольному чувству любви, прохладным ветерком скользнула по ее бедрам. В мгновение он задрал ей юбку. Она оказалась в западне. Чередойло слабо сопротивлялась, но он был настойчив. Кричать, звать на помощь неловко. Не может же она, взрослая женщина, пожаловаться, что друг Волгина лапает ее.

Лена отворила дверь и сказала:

— Ребята, второе подано. Борис, Валерия, кушать.

Она внимательно осмотрела на прильнувших друг к дружке Бориса и Чередойло и отошла к столу. На кухне она сказала Волгину:

— Вот что, Вова, чтобы этих Чередойло и Бориски, чтобы этих духу у нас дома не было!

— Леночка, Леночка, но так случилось, — пробормотал Волгин и крикнул, обращаясь к балкону: — Ребята, давайте кушать!

На балконе Борис, целуя Чередойло, спрашивал:

— Ты меня любишь? Я тебя — да. Ты меня любишь?

— Да, — прошептала она, полагая, что ей больше в такой ситуации и говорить-то нечего.

После чая еще немного послушали музыку и начали собираться по домам. Когда они остались одни, Лена назидательно сказала мужу:

— Приличный человек здесь один — Маня Рогова. А Чередойло — проститутка! От нее похотью несет за версту! А Борис — настоящий козел. Недаром его бросила даже шлюшка Аллочка. Но я хотела сказать, что у нас игры кончились, мы ждем ребенка — наше продолжение, у нас семья, и я тебя люблю. Слушай, стоило мне прийти к дедушке, — перешла она неожиданно к другой теме, — как раздался телефонный звонок и опять — премерзкий голос. Тот самый, который говорит «шволошь». После этого вдруг дедушка говорит: «Если со мной что случится, знай, квартиру я перевел на тебя, вещи, дача, ордена и награды — все тебе. Похорони, говорит, меня в простой солдатской шинели, которая лежит в шкафу, хотел отдать в музей, но передумал».

— Этот голос, это «шволошь», Вова, я боюсь. Пойдем завтра к дедуле, посоветуемся. Давай ротвейлера заберем к нам, он не слабее черного Рота. Теперь я боюсь за ребенка, не за себя. Попрошу дедулю, чтобы пистолет мне разрешили носить.

Они, не выключая света, лежали в постели и беседовали. Когда раздался звонок, она взяла трубку и протянула мужу. В трубке послышался возбужденный голос Бориса Горянского:

— Послушай, Володь, извини, что так поздно, но та женщина Валерия просто, знаешь, не устояла против меня. Ты все говоришь, что, мол, годы-годы, а я вот скажу тебе, что они ничего не значат. Поехала ко мне. Потом, правда, позвонила Алла, попросила разрешения приехать завтра с утра, чтобы забрать кое-какие детские вещи, пришлось ее отправить сегодня. И правильно сделал, завтра мне с утра торговать. Но баба, скажу тебе, что надо! Сколько ей лет? Не больше тридцати на вид. Слушай, она мне говорит, что полюбила меня самой возвышенной любовью с первого взгляда! Врет, конечно!

— Борис, мы тут уже спать легли, — засмеялся Волгин. — А сколько лет ей, так мы вместе с ней учились, только она на другом курсе. Вот и считай. Я был на первом, а она на третьем. Ты ее видел, помнишь, в столовой в общежитии. Ну, бывай, старик. Извини, уже поздно.

VII

На следующий день они поехали, как и собирались, к маршалу, который их принял в своем замусоленном халате, растоптанных шлепанцах. Весь бледный, дрожавшими руками он разводил какие-то пахучие лекарства в мисках, тыкал в них мордами отворачивающихся собак. Полина болела. Она в своей комнатке лежала на постели и постанывала.

— Вчера ходил гулять вечером, собаки нашли какое-то дерьмо, никогда не ели ничего во время прогулок, а тут стали лизать. Я их гнать. Поздно. И вот на теперь, отравились, смотри, глаза закатывают кроме Родика, — жаловался маршал, поглаживая афганскую борзую, любимую его собаку. — Вызвал ветеринара. Он прописал вот это дерьмо вонючее, которое не токмо собака, человек кушать не станет. Вишь, борзая скулит, ведь умирает. Вижу.

Маршал тут же принялся рассказывать о чудовищной коррупции в коридорах ЦК, о Горбачеве и о том, что если кто и спасет Советский Союз, то только боеспособная армия.

— Прольется кровь, кто-то станет для кого-то жертвой, — в задумчивости проговорил Волгин. — Власть удерживают на крови.

— Что делать, — вздохнул маршал.

— Дедуля, а где Безмагарычный, верный твой друг? Пригласи его, я по нему соскучилась уже. Жил бы у нас, все легче было бы.

— О, Леночка, не говори. Он умер. Направился ко мне за бутылочкой, знаешь, а по дороге умер, сердце отказало у старого вояки. Любил меня. Пил, как военный, умер, как военный; прилег и без единого слова умер. Настоящий герой! Как умру, то похороните, внученька, в серой моей солдатской шинели. Мы с бабушкой очень любили эту шинель. В ней я и познакомился с твоей бабусей.

Лена обняла своего дедушку и сказала, подбадривая его, что он еще переживет всех своих врагов. В этот момент раздался звонок, и Лена моментально сняла телефонную трубку.

— Шволошь, — раздался гнусавый голос. Лена вскрикнула и бросила трубку. Маршал объяснил, что несколько раз люди по его просьбе пытались узнать человека, который звонит: звонят из телефона-автомата.

— Специально! — воскликнула Лена и, закусив губу, погрозила невидимому врагу кулаком. — Дедуля, ты обещал достать мне разрешение на ношение оружия. Прошу тебя, сделай это.

— Зачем делать, я уже достал, внученька, вот и оружие у меня имеется, министр, я его знаю лично, подписал сразу, и тут же выдали пистолет Макарова, маленький, такой новенький, как раз для дамочек.

Пистолет Макарова находился в коробке под письменным столом, а в ней и разрешение, подписанное министром внутренних дел Пуго. Лена осмотрела пистолет; он ей понравился. Она его небрежно и обыденно, будто всю жизнь носила оружие, бросила в сумочку и потащила Волгина пройтись по центру, посмотреть ларек Бориса Горянского, выгулять заодно ротвейлера Родика.

— А вот эта вчерашняя тетенька Маня, она такая чистюля на вид, зарядить бы ее ухаживать за дедом, квартирой, Полиной. А?

— Пусть, — пожал плечами Волгин.

Они вышли на улицу, разговаривая, обсуждая деловые вопросы.

Возле старого кафе «Марс», прислонившись одним боком к этому кафе, стоял ларек Бориса. Крепкий и прочный на вид, сваренный из толстых металлических листов, напоминал скорее то ли дот, то ли дзот, то ли броневик допотопных времен. Здесь продавали водку, вина и спирт. Металлический ларек — экономическая платформа Бориса, с которой он собирался сделать мощный прыжок к богатству и полному изобилию. В открытом люке виднелась голова молодой женщины.

— Вы не скажете, где найти хозяина? — спросил Волгин, всматриваясь в темное нутро железного сооружения.

— По делам отбыл, — отвечала женщина настороженно, и опустила руку под прилавок. Можно было подумать, что у нее там спрятано оружие. Она больше ничего не ответила; на недоуменный взгляд Волгина — молчала. Борис же находился, и они то заметили сами, на противоположной стороне улицы Горького, где строился еще один металлический ларек, что возле магазина «Российские вина». Взлетающие снопы искр говорили, что там шли сварочные работы. Борис выглядел испуганно, когда они по подземному переходу подошли к нему. Он отвел их в сторону и сообщил, что ночью его собственность, зарегистрированную в правительстве, которой он владеет на законных основаниях, хотела взорвать конкурирующая фирма. Борис пригласил их к себе домой выпить кофе. На окнах его квартиры красовались металлические решетки, дверь в его комнаты стояла стальная. Он сообщил, что после сегодняшнего дня переезжает на другую квартиру.

— Куда? — поинтересовался Волгин.

— Потом скажу, — отвечал уже никому не верящий, перепуганный ночным происшествием Борис. Он отвел в сторону Волгина и поведал о том, что встречался снова с Чередойло и что во второй раз она выглядела старше. Он обнаружил на ее лице морщины, и это обстоятельство заставляет его немедленно прекратить всякие с ней встречи.

— Как же быть с вечной любовью? — засмеялся Волгин. — Раньше говорили, что ничто не вечно под луной, но сейчас вижу, что ничто не вечно на земле. Лена, вино мы будем покупать теперь только у Бориса.

Вечером позвонила Чередойло и долго объясняла, что неожиданно полюбила одного человека и что он оказался таким интересным и что, слава богу, имеются еще настоящие мужчины в Москве. Волгин все понял. Она как бы пыталась оправдаться перед ним.

В тот же день позже позвонил Борис и торжественно сообщил, что наконец-то эта хитрая бестия Валерия Чередойло сообщила ему свой возраст и что по его системе взглядов она ему разве что годится в тетки и что теперь он разрывает с ней отношения.

На другой день, вечером, позвонила вновь Чередойло. Она долго молчала, потом добавила: «Сколько все же негодяев вокруг. Этот человек, которому она готова была отдать свою душу, чистую и незапятнанную, оказался премерзким ублюдком». И что она никогда его не любила, никогда его не полюбит и что этот премерзкий тип понял это наконец-то. Волгин сослался на срочную работу и попрощался с Чередойло, пока она не начала рассказывать о том, что сохраняет свою любовь к нему, Волгину.

VIII

В тот августовский день полковник Свинцов тоже отправился в центр пешком. Он, разумеется, знал по опыту, что всякие ответственные дела лучше всего совершать под покровом ночи. Но тут был особый случай, настаивали на проведении мероприятия именно днем, чтобы проще, естественнее выглядело покушение. Полковник с Мизинчиком встретились у кинотеатра «Россия», перемолвились словечком. Мизинчик подтвердил, что дело необходимо провернуть только днем, ввиду важности его политического эффекта. Свинцов молча кивнул, согласившись. Маршал мог сыграть в событиях решающую роль. Его жертвенность, непререкаемая воля к выполнению своего долга заставляла и смотреть на него как на фигуру номер один. Ибо он готовил покушение на первое лицо страны СССР, Горбачева.

Ставки на устранение маршала Ротмистровского росли. Наверху и внизу люди нервничали и старались получить гарантии собственной безопасности.

Свинцов тщательно подготовился. Он смог убрать собак маршала, отравив их. Соседняя квартира на лестничной площадке, что была рядом с квартирой маршала, пустовала: запугав жильцов квартиры, он предупредил их о том, что их квартира будет ограблена, хозяева, цековские работники, уехали на время. Маршал в квартире жил один с домработницей Полиной, временами приходила его внучка Лена с мужем и новая домработница Маня Рогова.

Свинцов точно знал, в какие именно часы маршал спал днем, в какие гулял, когда запирал дверь на цепочку.

Все было тщательно продумано. Свинцов хотел убийство совершить руками Мизинчика и «крутил колесо» таким странным и хитрым образом, что Мизинчик ничего не понимал. Кроме того, в случае чего отвечать будет полковник, но заходить в квартиру «ради дела» непременно должен Мизинчик. Свинцов сказал, что об этом ему намекнул «тот человек сверху», который деньги платит. В конце концов Мизинчик сломался. «Главное я беру на себя, в случае чего, вали все на меня, — говорил Свинцов, понимая, что «в случае чего» не будет, ибо обязательно придется убрать в любом случае Мизинчика.

Дождь усиливался, и с утра из подъезда маршала вышло всего трое — двое мужчин и женщина. Эта женщина была Маня Рогова, которая приходила прибирать квартиру и приносила продукты. Она и вышла. Огромная серая громадина дома словно вымерла. Многие состоятельные жильцы, ввиду обстоятельств в стране, отбыли за рубеж или уехали к родственникам в иные города и веси. В этом доме жили известные в стране люди. Недалеко от Кремля квартиры давали только важным особам.

Полковник Свинцов тщательно изучил не только режим жизни старого маршала, но и всю его биографию: когда родился, сколько было детей, которые находились на дипломатической работе за границей, знал об умершей жене и о том, что маршал пуще всего дорожил своей любимой внучкой. Он умышленно не звонил в «охотничий домик», хотя имел номер телефона туда, как бы заставляя внучку думать, что в том домике они нашли с Волгиным покой, так необходимый ей во время беременности. Свинцов неоднократно сидел рядом с ничего не подозревавшим маршалом на скамейке в скверике: настраивался, примеривался, прислушивался. Он ненавидел маршала за его собак, хотя, если говорить откровенно, был уверен, что он с маршалом мог бы найти общий язык. Но месть кружила голову. Она не давала покоя.

Свинцов с Мизинчиком посидели в скверике. Полковник полностью контролировал ситуацию. Он знал: Мизинчик в самый последний момент попытается его убить. Из этого исходного тезиса, что его, полковника, обязательно попытаются убрать, Свинцов и строил всю пирамиду устранения маршала. Имелись веские причины так думать. Во-первых, чтобы замести следы и завладеть деньгами, а во-вторых, полковник КГБ слишком много знал. Но Свинцов просчитал все шаги, до мельчайших подробностей. Мизинчик доложил полковнику, что своего напарника Карабутенко он убрал — это того, которого с такой легкостью убил своим излюбленным уколом в аорту Свинцов. Пусть себе врет, хвастает, пусть думает, что он, Мизинчик, контролирует ситуацию. Второго он не убирал, как он объяснял, для того, чтобы войти в квартиру и на случай непредвиденных обстоятельств оказаться вдвоем. Но после выброса из окна «объекта» он ликвидирует его на пороге квартиры. Мизинчик поинтересовался, взял ли с собой деньги полковник, чтобы сразу отстегнуть его долю. Полковник объяснил, что деньги у него в кармане и пусть Мизинчик не беспокоится относительно денег. «Скорее всего, вы попытаетесь убрать меня и забрать деньги, — подумал Свинцов со злорадством. — А потом уж ты сможешь расправиться с напарником».

Как бы то ни было, но ровно в четырнадцать часов ноль-ноль минут в подъезд вошли Мизинчик с напарником Якубом, толстым, сильным грузином в сером плаще и такой же шляпе. Точно так же был одет и Мизинчик. В кармане у Мизинчика топорщился пистолет с глушителем. «Такие дела, — подумал Свинцов, — конечно, совершаются в одиночку, но если ему навязали другой стиль работы, придется согласиться. Он все понял, его ввязали в группу, так как полностью не доверяли, потому что он полковник КГБ. Он согласился, хотя душа протестовала. Он — профессионал высочайшей квалификации, но если демократам и большевикам необходимо работать не по законам его профессии, он постарается для себя максимально использовать свое умение.

Когда Мизинчик с Якубом по ступенькам лестницы прошли вперед к квартире маршала, он поднялся на лифте на пятый этаж и оставил дверь лифта приоткрытой, положив между створами доску, еще в полночь принесенную в подъезд. Он наблюдал из лифта — Мизинчик позвони в квартиру, как и учил его Свинцов — раз, потом второй — третий — длинно, потом дважды — коротко и еще один — долгий звонок. Дверь отворили.

Старый маршал стоял в дверях заспанный, в наспех накинутом на плечи халате, недоуменно глядел на людей в дверях.

— Срочный документ! — выпалил Мизинчик и первым, без приглашения, отстраняя старого человека, вдвинулся в квартиру. — Расписаться надо. Где тут у вас стол? — Он оглядывал квартиру, одну комнату за другой, убеждаясь, что, кроме старой Полины и маршала, больше никого нет. Якуб стал в дверях, ожидая приказаний. Старый маршал, кажется, все понял, побежал в спальню, в которой у него под подушкой находилось оружие, но маленький, с бороденкой, страшно неприятный человек ударил в коридоре его рукоятью пистолета по голове. Маршал потерял сознание и повалился на пол. Половина дела была сделана. Мизинчик вмиг распахнул окно, потом вспомнил, как учил его полковник Свинцов, еще раз подошел к лежавшему на полу маршалу и с силой ударил его рукоятью пистолета в висок. Стрелять нельзя было. Надо было добить старика в квартире. Теперь тело выкинуть на улицу, что они с напарником быстро и совершили. Бесчувственное легкое тело несложно было выбросить и — надо было сматываться. Мизинчик вернулся к больной женщине и на вопросительный ее воспаленный взгляд приставил к ее виску пистолет, щелкнул затвором пистолета и — баста! Ее голова дернулась от выстрела и успокоилась навсегда. Теперь надо было выйти из дома. Мизинчик твердо решил, что как только выйдет из квартиры, тут же, не мешкая выстрелом и прикончит полковника Свинцова. Ему намекали, что пора кончать со старой бестией, ведет двойную игру. И полковнику в этой игре необходимо убрать Мизинчика.

— Якуб, — прошипел Мизинчик. — К чертовой матери! Сделай контрольный выстрел этой бабе в голову. У меня заело. Ишь, шевелится.

Якуб, тяжело топая своими ножищами по паркету, высматривая, чего бы украсть в этой богатенькой квартире, прошел по коридору в дальнюю комнату, не торопясь, приставил пистолет к голове мертвой женщины и нажал на спусковой крючок. В этот же момент Мизинчик с ловкостью необыкновенной поднял свой пистолет с глушителем и выстрелил Якубу в затылок. Тот дернулся вперед, словно от удара, но удержался на ногах, обернулся, роняя пистолет, хотел что-то сказать; его лицо искривила гримаса предсмертной болевой судороги, и он рухнул на пол. «Все, — прошептал Мизинчик. — Прощай Кавказ, надо уходить. Теперь, как только выйду, надо будет отправить полковника вслед за этими. И дело выполнено».

Полковник Свинцов вышел из лифта и затаился у стены. Он видел, как взгляд Мизинчика засек его в лифте и, судя по психологии этого примитивного существа, он сразу ринется к лифту, полагая, что Свинцов по-прежнему находится именно там. Свинцов не сомневался, что Мизинчик попытается его убрать. Он неоднократно оказывался в подобных переплетах. Свинцов, как всегда, держал пистолет с глушителем стволом вверх на уровни груди, затем опускал автоматически пистолет, когда поворачиваешь ствол к противнику, чуть ниже и стреляешь в живот или, если человек высокий, как он сам, в грудь. Механика, отработанная до малейшего нюанса. Он никогда не стрелял в голову, в голову он совершал только контрольные выстрелы. Бывали случаи, что он изучил досконально, при малейшем шорохе, при собственном уклонении от выстрела противника, тебе приходится чуть сместить прицел, и ты — промазал. Нет — в голову стрелять при острых ситуациях не годится, стрелять надо в грудь, живот — в худшем случае. Полковник слышал, как выбрасывали тело маршала из окна, как раздались два легких хлопка — то Мизинчик стрелял в Полину и в Якуба.

Мизинчик тоже чувствовал опасность: могут убить при выходе из квартиры! Он прислонился спиной к стене в коридоре и стал считать до пяти — его любимое число. Стоило торопиться, ибо он слышал шум прохожих вокруг трупа маршала. Он мелко-мелко продвигался к дверному проему. Теперь надо отдернуть дверь и стрелять. Он в мгновенье отдернул дверь, но сам не показался. Он высунул левое плечо, надо сделать резко и круто поворот вправо и — стрелять в полковника, который стоит в лифте. Стрелять в упор, брать деньги и — будь здоров! Когда Мизинчик стремительно поворачивался, слегка выставив не плечо, а грудь из дверного проема, Свинцов выстрелил. Пуля отбросила Мизинчика на дверной косяк. Режущая боль в груди пронзила его. Он терял сознание, падая, поднял пистолет и выстрелил в ненавистного полковника. Он еще видел, как полковник схватился за шею и как захлопнулась дверь лифта. Больше Мизинчик ничего не видел.

Полковник получил легкую, скользящую рану на шее. Мизинчик стрелял в голову, а попал в шею. Полковник боялся, что стоит ему выйти на улицу и могут пристрелить. Он сел в лифт и нажал на кнопку. И так разволновался от такой незначительной неудачи, что забыл сделать контрольный выстрел. Он вернулся на этаж и произвел контрольный выстрел Мизинчику в голову. Все. Точка.

В лифте он перевязал шею платком, затем оторвал рукав от своей рубахи и для надежности перевязал сильнее. Рана слегка саднила, но он убедился, пуля скользнула по коже, не задев сосудов.

Лена с Волгиным, прихватив с собой ротвейлера, выбрались из «охотничьей квартиры» часов в одиннадцать, желая пройти по пути, по которому Волгина преследовала милиция. Они по дороге посидели в кафе, пообедали. Волгин то и дело записывал в книжечку приходящие ему в голову мысли. В одном из частных ларьков купили детские подгузники — на будущее. Часов в двенадцать дня стал накрапывать дождь. Они решили переждать его под навесом одного из домов на Шмиттовском проезде.

— У тебя вон сединка появилась, — сказала она, рассматривая его. Он молча смотрел как накрапывал дождь.

Часа в два Лена почувствовала усталость, дождь не прекращался, а наоборот, усиливался. Волгин поймал такси. Как только выехали на улицу Горького, дождь прекратился и уж был виден дом Лены. Они проскочили мимо металлических ларьков Бориса, не доезжая дома, свернули направо, однако Лена заметила толпу людей, собравшихся возле ее дома со стороны улицы. Но не придала этому значения.

Вот и знакомая арка, а вон и сам подъезд. Им навстречу из лифта выскочил торопливой походкой какой-то мужчина в сером плаще, шляпе, надвинутой на глаза. Лица она не приметила. Мужчина, подняв плечи, с засунутыми в карманы руками, прошел мимо, напряженно глядя вперед. На него рыкнул Родик, и Лена дернула ошейник.

— Ты видел его глаза, больной, что ли? — спросила Лона, когда они сели в лифт. — Ротвейлера испугался, что ли?

Они поднялись на лифте наверх, и им предстала жуткая картина жестокой расправы, при виде которой у Лены случился припадок. Она кричала: «Дедушка-дедушка! Миленький мой дедушка!». В распахнутое окно Волгин увидел толпу людей вокруг лежавшего навзничь на асфальте старика в распахнутом халате. Вне всякого сомнения, это был старый маршал. Жизнь из него вылетела еще до того, как он упал на асфальт.

Когда Лена пришла в себя, следственная группа Главного управления МВД вынесла уже трупы, и только следователь продолжал записывать какие-то подробности.

Когда следователь ушел, Лена достала из-под подушки деда именной его пистолет, собрала все «сберегательные книжки» и драгоценности, зная, что сюда теперь часто будут приезжать следователи, милиционеры и могут унести плохо лежавшее. В сейф она заперла дорогие вещи, медали и ордена деда, письма, записки и дневники. Она решила отомстить немедленно.

— Вова, ты понял, кого мы встретили? — спросила она сквозь слезы. — То был полковник Свинцов! Он — убийца! Недаром Родик на него рыкнул! Он все понял раньше нас. Ведь пока доехали, он ни на кого не рыкнул ни разу. Я ему отомщу! Убийца! Гад!

— Лена, тебе нельзя волноваться, — Волгин понимал, как трудно ей принимать решение и что она не отступится от задуманного.

— Дерьмо вонючее будет гулять на свободе, а меня, извини, так дедушка не учил. Раз и — полный вперед! Вот как он учил. Как они вошли сюда? Мы с ним договаривались, только Маня знала условные звонки! Заводи машину и поехали. Я здесь не могу находиться.

Волгин молча отправился в гараж, который находился недалеко, и довольно быстро завел «Волгу». Он посмотрел на часы — было девять часов вечера, когда они с Леной и собакой поехали на Каретную улицу.

Минут через пятнадцать они подъехали к дому на Каретной. Остановились напротив подъезда, стали ждать. Волгин принес минеральной воды. Через час Волгин отправился посмотреть на окна квартиры Свинцова. Окна не светились. Выходило, Свинцов, как Лена и говорила, не приходил домой. Расчет Лены был до удивления прост — старый, опытный убийца никогда не вернется сразу в свое логово, так как логика ему подскажет, что возвращаться домой после убийства опасно. А вот выждать, отлежаться, как то делают матерые звери, убийцы, залечь на дно — это да! «Но когда он уходил на свое кровавое дело, — рассуждала Лена, — он брал как можно меньше, чтобы быть налегке: не взял сигареты, если курил, не взял денег достаточно, ему захочется переодеться, чтобы его не узнали. Даже бритвенный прибор он мог не взять, свои любимые вещи».

Одним словом, она убедила Волгина, что Свинцов должен появиться ночью.

Их молочного цвета «Волга» стояла среди других автомобилей и не очень выделялась. Лена вздремнула, а когда проснулась, была полночь.

— Так и будем дежурить? — спросил Волгин. Она не ответила, вся сосредоточившись на подъезде. Прошел еще час, еще полчаса. Ротвейлер Родик поскуливал. Время катилось медленно. На лестничных площадках подъезда светились плафоны. Было пустынно. Накрапывал дождик.

В два часа ночи Волгин предложил жене уехать, а вернуться завтра, убеждая ее, что такой матерый убийца, каким являлся Свинцов, вряд ли появится дома в первую же ночь. В три часа и пятьдесят пять минут Лена толкнула задремавшего мужа в бок и показала на тень. От горевшего на столбе фонаря падала ломаная тень человека, который замер, прислушиваясь, не подозревая, что тень его видна. Он прятался за соседним автомобилем. То был либо кто-нибудь из ворующих автомобили, либо Свинцов. Присмотревшись, Волгин заметил — то был человек, который внимательно прислушивался, чутко подставив ухо подъезду. Минут через двадцать-тридцать он проскользнул к двери подъезда и замер — слушал. Простоял минут десять и осторожно двинулся в дверной проем. Там он замер и еще некоторое время прислушивался, не раздастся ли подозрительный шорох на лестничных площадках.

— Это он, — прошептала немыми губами Лена и выскользнула из кабины, увлекая за собою ротвейлера. Она метнулась тенью к подъезду, словно кошка. Волгин — за ней. Она в тамбуре прижалась в стене. Впереди по лестнице поднимался с осторожностью человек, то без сомнения был Свинцов.

— Вот что, — прошептла Лена. — Вот тебе дедулин пистолет, Вова. Ты тут ждешь его. Я боюсь, он зайдет в квартиру и — все. Тогда его не выкуришь. Придет милиция, и все испортит. Мы ему не отомстим тогда. Его выручат, потому что дедуля неживой. Как только лифт остановится на шестом, я стану спускаться, а ты отпусти Родика. Он его напугает. Так нужно.

Человек, словно почуяв опасность, слышно было, побежал вверх по лестнице, мягко ступая ногами в носках. Ботинки он снял, как только вошел в подъезд, решил лифтом не греметь. Лена вскочила в лифт и лязгнула дверью. Опасаться, что ее заметят, было уже бесполезно. Игра шла в открытую. Он попался в ловушку.

На шестом этаже Лена вышла из лифта и стала спускаться вниз по лестнице на пятый. Обладающий звериным чутьем, Свинцов все понял и искал отступные пути. За ним наблюдали. Он не заметил. Он приостановился и стал спускаться вниз, понимая, что если кто-то поднялся на лифте наверх, то уж наверняка подстраховался и обеспечил себе тылы внизу. Прижимаясь к стене, Свинцов окаменел: ловушка! Свинцов молниеносно выхватил пистолет, прикрутил глушитель, устремив взгляд кверху. Может быть, там есть лазейка. На лестничной площадке, на которой находилась его квартира, он увидел женщину с пистолетом наизготовку. И в тот же самый момент услышал:

— Гад! Брось пистолет! Родик, ко мне! — позвала она пса, и слышно было, как пес, повизгивая, заскакал по ступенькам. До этой секунды было тихо и безмолвно во всем доме. Слова женщины разрезали безмолвие и вонзились ему в голову. Свинцов прижался к перилам, лихорадочно соображая: что делать? Свинцов Лену не узнал. Прижавшись к перилам, он видел ее сквозь решетку лифта — так выпирал ее живот, который он с удовольствием прострелил бы. Он уловил — щелкнул с металлическим лязгом взводимый курок! Он сцепил зубы, в мгновенье вскинул руку и выстрелил в Лену сквозь решетку лифта. Он знал, опасность исходила прежде всего от этой женщины. Пуля скользнула по металлической решетке, что и спасло Лену. В тот же самый момент, разрядив пистолет, как разряжаются злостью, он прыгнул вниз — навстречу рвущемуся к нему псу. С псом Свинцов расправился быстро — выстрелил в открытую пасть. Пес заскулил и повалился на ступени. Волгин, поднимавшийся вслед за псом, инстинктивно пригнулся. Лена ринулась за Свинцовым, крича: «Вова! Вова! Он убьет! Стреляй! Стреляй!». Свинцов, перепрыгивая лестничные ступени, бешено несся вниз. Как только раздался голос Лены, он молниеносно выстрелил, не целясь, навскидку, в Волгина. Волгин упал. Пуля попала ему в плечо. В тот же самый момент, когда путь убийце был расчищен, Лена выстрелила сверху — раз, потом еще раз и еще. Она ничего не видела и не слышала, полагая, что Волгин убит. Она видела, как он упал. В подъезде стоял грохот, пули с визгом рикошетили о каменную стену, решетку. Свинцов рвался из последних сил к выходу, бросаясь из стороны в сторону при каждом выстреле. Когда он прыгнул через лежавшего на ступенях Волгина, Лена выстрелила несколько раз подряд, разрядив всю обойму. На всем скаку Свинцова кинуло на стену, от нее он отлетел на перила, скользнул вниз, роняя пистолет по ступеням, и упал только на следующей лестничной площадке лицом вниз. Пуля попала в момент прыжка ему в голову и расколола череп. Из головы, из-под надвинутой на самые глаза шляпы, вытекала кровь. Волгин, поддерживаемый под руку Леной, заковылял к выходу. Лена, брезгливо переступив через бездыханное тело Свинцова, даже не посмотрела на врага своего. Они вышли из дома, затем вернулись за псом, которого жаль было оставлять рядом с убийцей.

— Я тебе говорила: стой внизу, — заплакала она. — Ты не послушался. Сидел бы и ждал его, подошел — выстрелил! Все! А теперь — рана. Как быть?

Когда она сама села за руль автомобиля и завела мотор, то устало сказала:

— Видишь, Вова, какой грохот стоял в подъезде, я выстрелила — всю обойму спустила. А никто не открыл даже дверь. Вот какое время! Ужасное!

Дома у Лены начались предродовые схватки. Волгин вызвал «скорую», не доехав до больницы, Лена родила девочку.

Рана у Волгина оказалась пустяковой, он был страшно рад рождению дочери. Убийство известного человека, маршала комментировала вся пресса. Волгин похоронил пса Родика в Филевском парке, под деревом. Он сообщил также Лене, что звонившие из Минобороны люди сообщили о переносе похорон маршала на несколько дней.

— Похороним дедулю в старой солдатской шинели, как он того и желал, — сказала она, поглаживая мужа по щеке. — Дедуля умер, но нас все равно трое: ты, я и наша дочь. Дедуля хотел, чтобы девочку назвали Леночкой. Ты не против?

— Что ты? Прекрасное имя, — проговорил он со слезами на глазах.

— Ты стал сентиментальным, — отметила Лена, вытирая ладошкой его слезы. — Это возраст?

— Нет, моя дорогая, дело не в годах. Я хотел бы, чтобы наша Леночка жила в другое время. Когда люди научатся ценить красоту в окружающем мире и, главное, в женщине.

Через неделю Лена выписалась из роддома.

После скромных похорон маршала Лена и Волгин крестили свою дочь в Елоховском соборе.

Они остались жить в старой квартире, в центре, в которой родилась Лена. Отсюда было слышно в отворенное окно — как доносился церковный перезвон. Отдаленный, чистый, тихий. Словно зарождающийся день.