Жанна д'Арк

Заскрипела дверь, послышались крики часовых. Кошон вошел в торжественном одеянии, со сверкающим крестом на фиолетовом шелке, с высоко поднятой головой.

Жанна подошла к нему, впервые без цепей, из-за своей высокой митры она казалась выше него.

- Епископ, я умираю из-за Вас. Я вызываю Вас на Божий суд! - громко сказала она, так что все это услышали, а Изамбар со страхом уставился в лицо епископу, опасаясь неизвестно какой мести. Но затем он понял, что с Жанной на земле уже ничего не может произойти, кроме того страшного, что ожидало ее на рыночной площади. И только теперь ему стало ясно, с кем ее можно сравнить: с созданием из иного мира - мира по ту сторону мужского и женского, страха, ненависти и всего преходящего.

Вокруг, выстроившись в каре, маршировали английские наемники, с реющими знаменами и в полном вооружении. Они должны были оттеснять толпу, которая снова и снова, толкаясь и крича, устремлялась к центру площади; никого не должно было быть вокруг высокого, причудливо изогнутого сооружения из связок хвороста, смолы и серы. Собрался весь Руан, стар и млад, из окрестностей сбежались крестьяне и ремесленники, вовремя узнавшие о том, что сегодня произойдет нечто особенное. Наемников насчитывалось приблизительно десять тысяч. Бедная повозка палача с трудом протискивалась сквозь толпу. Две лошади тащили ее неплохо, но толпа перегородила дорогу:

Я прощаю

женщины, кричавшие что-то, свистевшие парни, плачущие дети.

"Видишь ли ты вон того в шапке? Это брат Изамбар, он сидит рядом с ней, а вот господин Ладвеню".

"Пропустите меня, я хочу видеть ведьму!" - кричала какая-то женщина. "Назад! Посторонись!" Люди бросались к повозке с английскими наемниками, справа, слева и сзади, те с дубинками шли на толпу. Некий человек в одежде священника - не был ли это человек епископа? - тем не менее проскользнул сквозь толпу.

- Я должен быть рядом с ней, я должен! - он вскарабкался на повозку и, с трудом держась за ограждение, закричал:

- Дева, простите меня! - это был Луазеллер, один из тех, кто в течение нескольких недель, выдавая себя за француза, верного английскому королю, приходил в тюрьму принимать у нее исповедь. - Молитесь за меня сегодня вечером!

Она посмотрела вниз на него, пошевелила губами, но его уже оттеснили наемники и сняли с повозки.

- Как вы попали сюда, изменник! Убирайтесь!

- Сегодня вечером, - сказала Жанна, наклонившись к Изамбару, - где я буду сегодня вечером?

- Жанна, разве ты не надеешься на Господа?

- Да, с Божьей помощью я буду в раю. Телега завернула за последний угол, показалась старая рыночная площадь.

- Ах, вот где я должна умереть?

Люди стояли у помоста рядом с высоким костром, таким, что даже понадобилась небольшая лестница. Это было сделано по приказу - чем выше костер, тем медленнее пришлось бы умирать жертве. Кроме того, всем надлежало занять свои места, чтобы хорошо видеть разыгрывавшееся представление. В середине связок хвороста стоял столб, к которому была прикреплена табличка: "Жанна, называющая себя Девой, лживая, предательница народа, суеверная, богохульница, идолопоклонница, дьяволопоклонница, отступница, раскольница, еретичка".

К этому моменту трибуны стали заполняться народом, не хватало только судей, английских высокопоставленных лиц и членов магистрата; блистало золото, шуршал шелк. Люди беседовали друг с другом и раздавали поклоны направо и налево, времени у всех было вдоволь, никто больше не спешил. Восемьсот вооруженных охранников окружали площадь: приговор произнесен, жертва ждала его исполнения, наступал самый последний акт. Часы на башне кафедрального собора пробили девять.

Рядом с Жанной, которая стояла перед костром между белой рясой Изамбара и черной рясой Ладвеню, одетая в длинное черное платье с капюшоном, занял свое место проповедник. Он должен был произнести вступительное слово и выбрал для него текст из Первого послания апостола Павла к коринфянам: "Страдает ли один член, страдают с ним все члены", - он не имел в виду, что страдающему члену должны сочувствовать другие, он хотел сказать, что Церковь и христианский мир должны отсечь больной член.

- Жанна, уходи с миром, Церковь больше не может тебя защищать! Она передает тебя светскому правосудию, - такими словами закончил он свою речь, эхо его слов еще долго раздавалось на площади. Неужели никто не мог заметить, до чего лживыми они были?

Затем взял слово епископ Кошон. В хорошо поставленной речи он перечислил пороки и грехи Жанны. Но толпе это надоело, ей уже давно все было известно. Вертелись головы, шевелились рты, наемники бряцали оружием. Солнце высоко висело в небе, стало жарко. Жанна в своем длинном одеянии неподвижно стояла рядом с костром. Кошон, не уставая, говорил о семени морового поветрия, называемом ересью, она сковывает члены Церкви и впускает в нее дьявола; о величии победы, которое должен испытывать человек, изгоняющий эту заразу от других членов мистического Тела Христова; об отцах Церкви, о себе самом, Пьере Кошоне, Божией Милостию епископе Бове; о Жане Лемэре, представителе высокой инквизиции, обо всех судьях, уличивших Жанну в ходе этого процесса в преступлении, состоящем в идолопоклонстве и дьяволопоклонстве; о раскаянии Жанны и об отказе от раскаяния. Эти слова он заготовил давно, они легко слетали с его губ, и все же были похожи на заклинание. А солнце жгло сильнее и сильнее - как же будет жарко, когда зажгут костер! Наемники стояли на площади с раннего утра - им ужасно хотелось есть,

- Эй вы, попы, - заорал один из них, - может, мы должны обедать здесь? - некоторые в ответ на это засмеялись, а прочие стали ворчать. Кошон с угрожающим видом обернулся.

Раздались звуки команды. Английские наемники выступили вперед, двое служащих магистрата повели Жанну в центр площади: Церковь передала осужденную светскому правосудию. Вот и все.

Еще несколько шагов, вверх по ступенькам, к поленнице. Она обернулась вновь, наемники отошли от нее.

Только Изамбар и Ладвеню сопровождали девушку на самый верх, но Жанна не нуждалась в помощи, ноги слушались ее вплоть до последней ступени ее Страстей. Она стояла у столба, связанная.

Вниз полетел ее серебристый голос, восхищавший Жиля де Рэ, голос, о котором Ги де Лаваль сказал, что он пробуждает воспоминание о божественном существе. За три месяца процесса ей пришлось говорить больше, чем за девятнадцать лет перед этим.

- Все, что я когда-либо сделала, доброе или дурное, не должно падать тенью на моего короля, - она знала, что расправа над ней имела отношение и к Карлу; ее последние слова были сказаны в его защиту. - Я прощаю моих рыцарей и английских господ, - она знала, что приговор ей вынесли две державы, каждая за себя, и все же обе вместе; но она знала также и пятое моление из "Отче наш". - Вы, собравшиеся вокруг меня священники, прочтет ли каждый из вас для меня мессу? - она знала, чему суждено свершиться, того не миновать, что все это находится по ту сторону вины и греха человека, которые неуничтожимы. - Я прощаю несправедливое зло, которое мне причинили, - она простила - и при этом должна была свидетельствовать в пользу того, что было содержанием ее жизни. - Я прощаю...

С трибуны, где собрались большие господа, внезапно послышалось рыдание, а потом - крик.

- Остановитесь, ради Христа!

Люди вытянули шеи, обернулись. Широкоплечий рыцарь в роскошном плаще, казалось, готов был перепрыгнуть через ограждение.

- Я продал ее! - кричал он, словно безумный.

- Кто это?

- Граф Люксембургский.

Уорвик дал знак увести его, затем его взгляд скользнул по лицу епископа Уинчестерского, закрывшего лицо руками. Он наклонился вправо, чтобы посмотреть на Кошона - и действительно, у того по щеке катилась слеза.

- Кончайте! - закричал Уорвик в сторону костра. Но Жанна продолжала говорить, словно ничего не случилось.

Когда она умолкла, представитель магистрата очнулся от глубокого сна, в котором пребывал.

- Делай свое дело! - грубо приказал он палачу Тьеррашу.

На трибунах снова начались давка и толкотня, духовные лица протискивались сквозь толпу к выходу: то, что должно было последовать, не их дело, Церковь избегает кровопролития. Слышали, как Жанна сказала:

- Дайте мне крест, я буду смотреть на него. Один английский наемник взял две хворостины из поленницы, связал их и протянул Жанне. Должно быть, так же когда-то римские легионеры полудобродушно-полунасмешливо исполняли последнее желание жертв, истерзанных львами на арене. Хворост начал трещать, огонь мгновенно разгорелся, когда в костер добавили смолы и серы. Изамбар и Ладвеню все еще стояли рядом с Жанной.

- Отойдите в безопасное место, благодарю вас!

Хворост трещал все сильнее, языки пламени вздымались все выше, охватывая ее платье... Голос ее продолжал звучать сквозь черный чад, теперь она кричала.

- Я не еретичка, голоса мои были от Господа, все, что сделано мной, я делала по Его велению.

Весь помост превратился в сплошной чадящий столб с шипящими языками пламени, Жанны больше не было видно. Но все услышали, как она в последний раз воззвала:

- Святой Михаил... Иисус... Иисус...

- Разгоните дым, - послышалось с трибуны для господ. Но делать этого уже не требовалось: дым рассеялся. Палач Тьерраш, насквозь вспотевший от жара, обмахивался большим полотенцем; между дымом и огнем собравшиеся увидели скорченное, почти уже сгоревшее тело. Женщины кричали и падали в обморок.

- Во имя Иисуса, посмотрите туда, в огонь! - воскликнул кто-то, а один из наемников, стоявших рядом с поленницей, зашатался и упал на руки своему соседу.

- Эй, что с тобой?

Глаза его оставались открытыми, они безжизненно смотрели в огонь:

- Голубка - разве ты ее не видишь? Она улетает!

- Лучше выпей чего-нибудь побольше. Ну вот, ведьма мертва.

Все сразу заторопились. Трибуны опустели, наемники ушли, толпа рассеялась. Наступило обеденное время. Только палач со своими помощниками остались на площади, чтобы присмотреть за последними тлеющими углями и собрать пепел, который нужно было развеять на все четыре стороны.

Двое английских чиновников завернули за ближайший угол, они шли по направлению к замку.

- Наконец-то! - сказал один из них. - Теперь нам будет спокойнее.

Другой, а это был секретарь герцога Бедфорда, осторожно озирался вокруг.

- Дай Бог и мне когда-нибудь оказаться там, где теперь она.

Вечером раздался стук в ворота доминиканского монастыря. Палач Тьерраш стоял у дверей и просил позвать брата Изамбара.

- Что случилось, Тьерраш? - спросил монах в развевающейся рясе, спустившись к нему по лестнице.

Палач растерянно мял шапку, от него пахло спиртом, в глазах на красном сморщенном лице застыл ужас.

- Брат Изамбар, сердце... сердце...

- Господи помилуй!

- Оно лежало в пепле, без малейшего повреждения, и было полно крови... Поверьте мне, я позаботился о том, чтобы его не тронул огонь.

- Что Вы сделали с сердцем Жанны?

- Англичане бросили его в Сену, - он покачал головой, усталый и беспомощный. - Все остальное сгорело, даже маленький крестик, представьте себе, тот, который протянул ей английский сержант. Брат Изамбар, - он говорил это на ухо монаху, а тот наклонился, словно выслушивая исповедь, Господь никогда не простит меня: я сжег святую.

Изамбар спокойно смотрел вдаль.

- С ней произошло то же, что и со святой Маргаритой. У нее тоже был с собой маленький крестик, когда ее проглотил дракон. Но крест вырос и разрубил дракона. Вы правы, Жанна была святой, и вы, мастер Тьерраш, первый, кто об этом сказал.

Обозрение дальнейших событий

Герцог Бедфорд умер, по слухам, от разрыва сердца, как только Франция оказалась потерянной для Англии. Тал-бот погиб в последнем бою на французской земле. После этого в руках англичан оставалось единственное место на материке - город Кале. Король-мальчик Генрих VI никогда не царствовал над Францией.

Прошло меньше семи лет, о которых говорила Жанна, когда Карл VII без всяких сражений занял Париж и Руан, войдя в историю под именем "Победоносный". После победы Жанны при Пате не произошло ни одной заметной битвы, командиры Карла, поодиночке и независимо друг от друга, затевали стычки в разных провинциях, англичане мало-помалу им уступали. Режинальд, тем временем, пытался заключить мир с англичанами, но умер, прежде чем это удалось ему.

Все произошло именно так, как обещала Жанна. Но в годы, последовавшие после ее смерти, явление ее было окружено испуганным молчанием, ее портреты, которые раньше благодарный народ выставлял в храмах, пропали; до нас не дошло ни одного из ее изображений того времени. Только храбрый город Орлеан каждый год восьмого мая отмечал праздник своей Девы разыгрыванием мистерий, на которых однажды, незадолго до своего ужасного конца, появился и Жиль де Рэ, сыгравший в них почетную роль. Жакоб д'Аркумер от скорби в тот же год, что и дочь, но мать Жанны не потеряла мужества. Она переехала в Орлеан, когда орлеанцы предложили ей дом, и жила там с двумя сыновьями, она писала папе Римскому в Рим и обращалась с жалобой к королю Карлу, когда тот в 1448 году посетил Орлеан и остановился в доме казначея Буше. К тому времени уже умер Тремуй, давно впавший в немилость, перессорившийся со всем двором и едва не убитый прежними друзьями. Был мертв и Ла Гир, до конца сражавшийся на свой страх и риск, полагавшийся лишь на собственные меч и пику.

Перемена в отношении к Жанне произошла, когда у Карла, наконец, проснулась совесть. Спустя два года после гибели Жанны у него появилась фаворитка, придворная дама королевы Аньес Сорель, которую он засыпал почестями и задарил замками. Говорят, она также давала ему жизненную энергию, а он, со своей стороны, лишал милости всякого, кто позволял себе дурно о ней отозваться. Может быть, она высказалась в защиту погибшей Девы? Нам известно только, что умерла она девятого февраля 1450 года, а шесть дней спустя Карл, "Милостию Божией король Франции", написал письмо богослову Гийому Буйе, ректору Парижского университета, в котором высказал пожелание узнать всю правду о давнем процессе над Девой Жанной, устроенном его старыми врагами англичанами, ибо во время процесса были допущены "различные ошибки", объясняемые ненавистью. Это письмо было продиктовано в Руане.

После этого в Париже начался реабилитационный процесс, затянувшийся на долгие годы. В ходе процесса впервые были выслушаны все свидетели; все оставшиеся в живых высказались - от Жана Орлеанского и герцога Алансона до бывшего пажа Луи, от монаха августинца

Паскереля до священника Маншона, который вел протокол процесса; присутствовали доминиканец Изамбар, Рауль де Гокур, родные братья Жанны, даже некоторые судьи. Всего было около семидесяти свидетелей. Тогда впервые прояснилось многое из сказанного и сделанного девушкой, однако многое осталось и неясным, прежде всего, роль, которую сыграл Карл при отступлении из-под Сен-Дени и пленении Жанны, - но это было закономерно при жизни короля.

На заседаниях председательствовал и один из французских кардиналов и инквизитор Франции. В июле 1456 года приговор, вынесенный Жанне д'Арк ранее, был торжественно отменен папой Каликстом III.

Ходили слухи, что большинство судей, игравших главную роль на обвинительном процессе в Руане, умерло насильственной смертью, но Кишера установил, что некоторые из тех, кого объявляли мертвыми, оставались целыми и невредимыми еще много лет. И все же Флави, комендант города Компьеня, несколько лет спустя был убит, Никола Миди, один из самых свирепых противников Жанны среди ее судей, умер от проказы; а епископ Кошон, хотя и добился всяких почестей, неожиданно погиб в своем руанском дворце от рук собственного цирюльника.

Что же касается последних лет жизни ближайшего товарища Жанны, герцога Алансона, преданно выступившего в ее защиту на реабилитационном процессе, то они покрыты мраком неизвестности. Известно только, что в тот год, когда был казнен Жиль де Рэ, герцог внезапно изменил образ жизни, предался азартным играм, пьянству и магии; дважды он был приговорен к смерти за предполагаемую государственную измену и оба раза помилован. Жан Орлеанский же до конца своих дней оставался рыцарем без страха и упрека; о нем говорили, что это последний рыцарь.

После того, как англичане потеряли Францию, они занялись международной торговлей и стали мировой империей, им принадлежит приоритет в современных естественных науках, технике и промышленности. Деяния Жанны не только спасли Францию, но и указали путь для Англии.

Другая борьба, которую вела Жанна д'Арк, борьба с удалившимся от Бога человеческим интеллектуализмом, в полном разгаре и сегодня.

Загадочная фигура Жанны возвышается в начале той эпохи, когда люди обнаружили, что попали на Восток, после того, как долгое время плыли на Запад; что, кроме нашего Солнца, существуют еще миллионы других солнц; той эпохи, когда картина мира, в течение многих тысячелетий мудрейшими из мудрейших считавшаяся истинной, коренным образом изменилась. Неведомые силы начали открываться сознанию человека, с помощью которых он научился властвовать над видимой природой вплоть до возможности ее уничтожения. Но и пользуясь этим мировоззрением, загадку Жанны разрешить невозможно. Она непрерывно бросает вызов каждому современному человеку, стремящемуся проникнуть в божественно-духовную стихию истории не только эмоционально, но и с пониманием, и не желающему уподобиться тому безграмотному герою Кристиана Моргенштерна, который всю свою жизнь проспал с букварем под подушкой.