Жатва

Глава V

Сейрак следил за каждым ее движением и вздохнул, когда дверь закрылась. Он плюхнулся в кресло у стола и погрузился в задумчивость. Потом взял со стола бумагу, которую оставил там Видаль. Это был пропуск, который давал возможность полковнику покинуть Париж. Сейрак прочитал его, бросил обратно и встал, потянувшись, как будто после долгого сна. Его взгляд упал на синюю потрепанную шинель, которую чинила Анжель и которая теперь висела на спинке стула. Мгновение его лицо не выражало ничего, кроме изумления неожиданной мыслью, мелькнувшей у него в голове. В следующий момент он задумчиво нахмурился и предательская усмешка искривила его губы.

Он вытянул руки перед собой и с втянутой в плечи головой пошел к камину. Он стоял там, уставившись на затухающие угли ничего не видящими глазами, полностью сосредоточившись на этой неожиданной идее, открывавшей перед ним дверь к спасению.

Шевалье вернулся к столу, обошел его с другой стороны, остановился перед стулом с шинелью и прислушался. Было слышно, как в соседней комнате быстро ходит Анжель, собирая вещи и готовясь к отъезду.

Удовлетворенный тем, что она поглощена своим занятием, Сейрак резво принялся за осуществление задуманного. Он нетерпеливо содрал с себя редингот, оставшись в одной сорочке, нанковых панталонах и гессенских башмаках. Эта нижняя часть его костюма была такой же, как у любого члена Конвента; она также не отличалась от той, которую носил сам Видаль. Шевалье взял шинель и надел ее. Выглядела она не так уж плохо, и большая часть ее изъянов скрылась, когда Сейрак затянул прилагавшийся к ней трехцветный пояс.

Теперь он ничем не отличался от любого из офицеров Единой и Неделимой Республики. Он взял разрешение на выезд и положил его в нагрудный карман, затем осмотрелся вокруг в поисках шляпы. Поиски оказались неудачными, но его взгляд упал на пару пистолетов, оставленных Видалем.

Сейрак взял их и только успел засунуть в карман, как вошла Анжель. Увидев его, она застыла, едва сдержав крик изумления, поскольку не сразу узнала. Затем, придя в себя, она поняла его намерения.

— Что вы делаете?

Он полностью владел собой. Считая себя хозяином положения, он заговорил почти развязно:

— Собираюсь одурачить каналий. Я натянул их ливрею. Видаль должен был дать мне взаймы эту шинель. В самом деле, если подумать, совсем не в республиканском духе иметь две шинели. Для простых патриотов, последователей Руссо[31] — этого пророка нового Апокалипсиса[32], — излишняя одежда наверняка покажется признаком аристократизма.

В его дерзости было нечто озадачивающее, и это вызывало у Анжель подозрения. Если бы он говорил более серьезным тоном, возможно, она одобрила бы цель его переодевания и сама позволила ему уйти. Но неприятные сардонические нотки в его голосе выдавали, что он затеял не только это.

— Вас остановят на заставе, — сказала она. — У вас нет бумаг, подтверждающих вашу личность.

Он усмехнулся.

— Не тревожьтесь на этот счет. Я воспользовался данным мне шансом.

Его уверенность, издевательская усмешка сделали подозрения Анжель еще сильнее. Она скользнула взглядом по столу и обнаружила, что бумаги на нем уже не было. Она прокричала:

— Гражданин, где пропуск Видаля? Что вы с ним сделали?

— Честно говоря, как вы и предположили, я присвоил его.

— Вы присвоили его? — Она сделала шаг вперед, пронзая его взглядом, в котором изумление постепенно сменялось негодованием. — Гражданин! Вы шутите?

— Да, это шутка, — согласился он. — Но я подожду смеяться, пока не окажусь за границей. Смеяться слишком рано — к сожалению.

— Вы сошли с ума! Думаете, что сможете пройти заставы с бумагами Видаля?

— Почему бы и нет? Что во мне может опровергнуть тот факт, что я не Видаль? Разве у меня другая шинель? Ей-Богу, я не нахожу, что сильно отличаюсь от других добрых республиканцев.

Она подошла к нему совсем близко.

— Но если вы возьмете эти бумаги, как тогда сам Видаль уедет из Парижа?

— Нет сомнений, что он сможет получить другие так же легко, как эти.

— А если не сможет?

Он развел руками.

— Давайте не будем говорить о самом плохом.

— Гражданин, вы слишком беспечны, — укорила она его, — а дело очень серьезное. Возьмите шинель, если хотите, но оставьте бумаги.

— Но подумайте, — стал уговаривать он ее, — как вы уже сами сказали, шинель без пропуска ничего не стоит. Так что из этих двух вещей я вернул бы вам скорее шинель, и сделал бы это без колебаний, если бы не был убежден, что Видаль может спокойно расстаться с нею.

Она огромными усилиями воли пыталась сохранить самообладание.

— Гражданин Сейрак, вы слышали, как Видаль сказал не более чем полчаса назад, что он в опасности и его спасение заключается в быстром отъезде из Парижа. Что он неминуемо погибнет, если останется здесь до завтра.

— Это превосходное обоснование тому, что я должен уйти сейчас.

— Но разве вы не понимаете, что без этого пропуска Видаль не сможет уехать? Что если вы возьмете документ, то обречете его на смерть?

Сейрак некоторое время оценивающе смотрел на нее, затем еле заметно усмехнулся. Его опять подвело его неумение быстро соображать.

— Вы будете очаровательной вдовой, — заявил он.

Анжель была готова ударить его за эти дурацкие слова, однако продолжала сохранять самообладание, хотя ее глаза горели от ярости. Хорошо было лишь то, что теперь она уже не питала иллюзий в отношений него.

— Каналья, — произнесла она, и более сильного удара нанести ему было просто невозможно. — Это в благодарность за то, что Видаль предоставил вам убежище?

При слове «каналья», употребляемом представителями его класса по отношению к тем, кого они считали отбросами Франции, Сейрак посерьезнел и его бледное лицо слегка порозовело.

— Убежище предоставил мне не Видаль, — ответил он угрюмо. — Видаль отдал бы меня толпе; он удержался от этого с трудом. Так чем я в таком случае обязан Видалю?

Она могла бы возражать по этому поводу, но решила перейти на более твердую почву.

— А как насчет меня? Мне вы тоже ничем не обязаны?

Он шаркнул ногой в своей куртуазной[33] манере.

— Признаю, что многим вам обязан. И прошу судьбу только о возможности отблагодарить вас должным образом.

— Но неужели вы не понимаете, что, если лишите Видаля возможности спастись, вы предадите и меня вместе с ним? Вы можете не признавать своего долга по отношению к моему супругу, но не вправе отречься от того, чем обязаны мне. Я спасла вам жизнь. Неужели в благодарность за это вы уничтожите мою?

— Как вы можете считать меня способным на такое?

— Ах! — с облегчением вздохнула она, неправильно истолковав его слова. — Значит, вы вернете пропуск?

— До чего же вы неблагоразумны. Зачем нам возвращаться к этому вопросу?

Анжель была в состоянии только молча смотреть на него. Она ничего не понимала и к тому же видела за всем этим нечто еще более ужасное.

— Но разве вы не понимаете, что если не отдадите пропуск, то обречете меня на гибель?

— Почему? — поинтересовался он, вскинув брови и охватив ее неожиданно загоревшимся взглядом. — Почему я должен обрекать тебя на гибель? Почему вообще я должен оставлять тебя? Пропуск выдан полковнику Видалю и его жене, Анжель Видаль.

Она отшатнулась, ее взгляд застыл, и пальцы начали машинально теребить кружевной платок. Это была невероятная наглость! В революционном Париже, улицы которого были скользкими от крови аристократов, почти у самого подножия гильотины, он надеялся возобновить их отношения десятилетней давности. Он преследовал ее тогда, когда его слово являлось законом. И вот опять решил приобрести над нею власть, хотя сам стал гонимым и преследуемым.

Ободренный ее неправильно им понятым молчанием, он начал развивать свою идею:

— Ты не должна думать, Анжель, что я способен лишить тебя возможности избежать опасности, которую предоставляет этот пропуск. Я оставлю тебя здесь только в том случае, если ты сама пожелаешь этого. А с какой стати тебе этого желать? Ты же сказала, что остаться здесь означает для тебя гибель. Зачем же оставаться, если я с радостью могу составить тебе компанию?

Она продолжала молча смотреть на него, задаваясь вопросом, издевается ли он над ней или просто сошел с ума.

Поскольку она не отвечала, Сейрак, опьяненный собственной самоуверенностью, истолковал это только как нерешительность. Он приблизился к ней и протянул руки, чтобы привлечь к себе. Анжель, хотя еще не совсем оправилась от потрясения, в страхе отпрянула.

— Нет! Нет! — простонала она.

Но Сейрак опять ничего не понял. Он счел ее реакцию последним усилием остаться верной чувству долга и воспротивиться сделанному им предложению. Он уже нисколько не сомневался в ее благосклонности. Если она была равнодушна к нему, зачем же тогда было умолять за него Видаля? На этот вопрос он мог дать только один ответ.

— Я люблю тебя, Анжель! — вскричал он. — Брось все это, уедем из Парижа, из Франции, подальше от республиканских собачьих отродий. Я открою для тебя все врата жизни, Анжель!

Она попятилась от него, пока не уткнулась спиной в стену. Лицо ее побелело от ужаса. Однако, хотя тело Анжель было парализовано страхом, ее ум, подстегнутый обстоятельствами, работал живо. Она поняла, что, как бы она ни умоляла его и ни взывала к человечности, все равно не сможет остановить этого глуповатого мерзавца. Если она продолжит свои попытки, он не остановится перед применением силы. А если он уйдет, прихватив пропуск Видаля, полковник лишится единственного шанса выбраться из Парижа.

И она решилась. Если уж она не может воспрепятствовать его уходу, то по крайней мере может задержать его, пустившись на хитрость — использовав его предложение о совместном бегстве. Любой ценой она должна тянуть время, пока не найдет возможности опрокинуть на него стол и вернуть листок бумаги, который сейчас означал для ее мужа спасение.

Тем временем, уловив ее мысли и настроение, Сейрак заколебался. Это было не трудно — Анжель не могла полностью скрыть своего отвращения к нему. Вероятно, какая-то доля чувств проявилась на ее лице. Однако самодовольство вновь ослепило его и привело к неверному заключению о причинах затянувшейся паузы.

— Бедное дитя, — пробормотал он, и в его голосе послышалась нежность. — Прости, если я напугал тебя. Учитывая, что я ждал десять лет, неужели мое нетерпение кажется неестественным?

Она слегка пожала плечами и взмолилась в глубине души, чтобы поскорее вернулся Видаль. Где он пропадает и что задержало его? Неужели интуиция не подсказывает ему, в каком положении она оказалась? Сделав над собой усилие, Анжель ответила, стараясь оттянуть уход Сейрака:

— За все эти годы я знала так мало любви, что могла испугаться любого ее проявления, особенно в такой момент, в таком месте и от человека в вашем положении. Здесь, в Париже, вокруг нас смерть, гражданин шевалье…

Радость и удивление от ее признания почти лишили его разума. Значит, он напрасно боялся, что его отвергли. Анжель только ждала, когда он выскажется. Значит, Видаль ей совсем не нужен, и ее мольба за него была продиктована не любовью, как он уже было предположил, а женской привязанностью к спутнику жизни, которую иногда навязывают обстоятельства. Однако, глядя на ее лицо, вспоминая, как она сопротивлялась его натиску, он начал вновь испытывать сомнения.

— Твои слова вселили в меня безумную надежду, Анжель. Однако я не принуждаю тебя ни к чему. Если по собственной доброй воле ты откажешься сопровождать меня, я уйду один. Но если ты согласишься последовать за мной в изгнание, оставив этого здорового увальня, на которого были потрачены лучшие юношеские годы, клянусь, что ты никогда об этом не пожалеешь.

— Вы… вы будете добры ко мне? — нерешительно произнесла она, ненавидя себя за это притворство и одновременно успокаивая, что поступает так ради спасения супруга. — Вы клянетесь в этом?

— Добр к тебе, Анжель? — Лицо Сейрака словно озарилось светом. Он снова приблизился и на этот раз не встретил сопротивления. Она содрогнулась от его прикосновения, но не отдернула руки, которой он завладел. Следуя голосу своего верного сердца, она решила, что, какие бы ни потребовались жертвы, пойти на все, только бы Сейрак не ушел один с этим украденным пропуском — единственной надеждой Видаля на спасение.

Но когда шевалье наклонил голову, намереваясь поцеловать ее, она непроизвольно оттолкнула его. Этого она уже не могла вынести.

— Нет, нет, — простонала она и затем, повинуясь мгновенному наитию, произнесла: — Не здесь! Не в его доме, не под его кровом.

Он попытался преодолеть ее сопротивление, но в этот момент послышался стук колес по мостовой. Он насторожился.

— Слушай! — закричал он, подняв руку. — Это экипаж. У нас не будет другой возможности уехать.

Экипаж остановился, и по дому разнесся стук в дверь. Сейрак подошел к окну, распахнул его и выглянул. Внизу, в затухающем свете дня он разглядел неуклюжую повозку, стоящую напротив двери. Сиплый голос сообщил ему, что это транспорт для полковника Видаля.

Он закрыл окно и обернулся к Анжель.

— Пойдем. Нельзя терять ни минуты. Надо ехать.

— Но… но мой багаж! — воскликнула она. — И мне еще надо упаковать коробки. Я…

— Как можно думать о багаже в такой момент? — нетерпеливо перебил ее он. — Господи, неужели я поставлю под угрозу наше будущее из-за какой-то старой рухляди? Мы живы, Анжель, и мы принадлежим друг другу. Так что, ради всего святого, едем! Пошли!

Он грубо схватил ее за руку и почти поволок из комнаты.

На лестнице она снова попыталась задержать его.

— Подождите! Ах, подождите! — воскликнула она.

— Чего еще ждать? — резко бросил он. — Чтобы вернулся Видаль и застал нас здесь?

Она испугалась, что Сейрак что-то заподозрил, бросит ее и уедет один, увозя с собой драгоценную бумагу.

— Да, да. Вы правы. Поедем, — задыхаясь, произнесла она.

Но теперь настала его очередь поразмыслить, почему Анжель решила поехать с ним и не ставит ли он себя в опасное положение, связываясь с нею.

— Анжель, — сказал он, — прости, что я, все еще считая свое счастье невероятным, предпринял некоторые меры предосторожности против предательства. — И в его руке, вынутой из кармана, блеснул пистолет.

— Вы все еще не доверяете мне, — закричала она, и в ее дрожащем голосе послышалась боль.

— Всю свою жизнь, — ответил он, — я буду заглаживать вину перед тобой. Однако помни, что ты обещала не предавать меня. — И, слегка шевельнув пистолетом, он дал понять, что в его напоминании скрывается серьезная угроза. — А теперь идем! Надо торопиться.

Они вместе спустились по темной лестнице, и Анжель уже казалось, что ноги налились свинцом и все ее притворство было тщетным. Выйдя на улицу, она вдруг подумала, что ее миссия окончена и она может разоблачить Сейрака перед кучером экипажа. Но тут же поняла, что шевалье может заставить ее замолчать навсегда. Когда они подъедут к заставе, она окажется в таком же положении, поскольку Сейрак, как и в Париже, будет настороже. Однако Анжель не отставала от него, молясь и надеясь на возможность вернуть драгоценный документ. Ведомая этой надеждой, боровшейся в ней с отчаянием, она шла к выходу.

Сейрак был без шляпы. Однако он успокаивал себя тем, что в экипаже это не будет бросаться в глаза. Анжель открыла дверь, ведущую на улицу. Там стояла огромная колымага, почти полностью перегораживавшая узкую мостовую. Около нее прогуливался извозчик. Увидев их, он проворчал в республиканской манере не стесняться в выражениях:

— Явились наконец!

— Как видишь, — резко ответил Сейрак.

Он подошел к дверце колымаги, которую открыл перед ним извозчик, и повернулся, чтобы помочь Анжель забраться внутрь. Он проделал это левой рукой, держа правую за пазухой, и Анжель поняла, что шевалье сжимает рукоятку пистолета, готовясь к худшему. Она на мгновение заколебалась, но, поняв, что все бесполезно и взывать к извозчику не имеет смысла, села в экипаж, за ней последовал Сейрак. Когда он уселся, извозчик захлопнул дверцу.

— Ты знаешь дорогу? — спросил Сейрак.

— Если только вы не передумали, — ответил извозчик, — первая остановка будет в Бове. Верно?

— Именно так, — ответил шевалье.

Извозчик взобрался на свое сиденье, подобрал вожжи, и они тронулись по улицам в направлении Сен-Сюльпис и реки.

Шевалье, оказавшись с Анжель, обвил рукой ее талию и привлек к себе. Она страдала, но молчала, стараясь пересилить свое отвращение.

— Мы всего лишь дети в руках судьбы, — сказал Сейрак. — Дети? Да что я говорю? Марионетки. Марионетки без собственной воли. Было предопределено, что мы должны принадлежать друг другу, ты и я. И, чтобы осуществилось это предначертание судьбы, вчера вечером я, преследуемый, бежал по улице Горшечников в поисках убежища и из всех дверей Парижа оказался у твоей двери. Таким образом, после десяти лет ожидания мы снова сведены вместе.

Анжель сидела, склонив голову ему на грудь, чуть живая от ужаса, тщетно пытаясь придумать какой-нибудь план действий, как вдруг в конце улицы экипаж так резко остановился, что пассажиров бросило вперед.

Шевалье выругался. Снаружи послышались голоса, извозчика и кого-то еще, и оба, Сейрак и Анжель, подумали, что, вероятно, экипаж чуть не задавил на углу какого-нибудь незадачливого пешехода, и теперь происходит взаимное выяснение отношений. Сейрак уже было собирался выглянуть в окошко, как вдруг был избавлен от этой необходимости появлением головы, увенчанной треугольной шляпой с трехцветной кокардой. Пара пытливых глаз, всматриваясь в полусумрак экипажа, ощупала бледное лицо Сейрака, и шевалье услышал резкий голос:

— Кто едет?

Почувствовав облегчение и понимая, что мягкость не в характере Видаля, Сейрак ответил так же грубо:

— Какое тебе до этого дело?

Тонкие губы незнакомца скривились в усмешке.

— Я агент Комитета общественной безопасности, — ответил он.

— Почему же вы не сказали об этом сразу? — пробормотал шевалье. — Вы меня задерживаете. Я полковник Видаль из Голландской армии.

— Ваши бумаги, гражданин полковник! — потребовал агент.

— Мои бумаги? — замялся шевалье. — Я покажу их на заставе.

— Вы покажете их мне, и сейчас же, — настаивал агент. — Вы же знаете закон.

Шевалье, всем своим видом демонстрируя, как он возмущен, вынул из кармана пропуск и сунул его прямо под нос офицеру. Правой рукой, лежавшей на сиденье, он сжимал пистолет, заставлявший Анжель хранить молчание, поскольку понимал, что, если она обманывает, ей предоставляется шанс выдать его. Ей надо было только заговорить, сообщить, что он не Видаль, и его выволокут из экипажа, несмотря на пропуск, подвергнут допросу, а это неминуемо закончится отправкой к национальному цирюльнику.

Агент взял пропуск и развернул его. Рядом появился второй человек, тоже в треуголке и подпоясанный трехцветным поясом; заглядывая через плечо агента, он изучал документ.

— Итак, Дантон, Варенн и Демулен, — сказал он и издал звук, несколько напоминавший короткий смех.

— Полный порядок, — произнес агент почти с облегчением.

Сейрак, уже испугавшийся, что в пропуске могут обнаружиться какие-нибудь нарушения формы, вздохнул с облегчением.

— Полный порядок, — повторил агент, снова складывая документ. Однако он не собирался возвращать его, а вместо этого убрал в свой карман одной рукой, другой одновременно открывая дверцу экипажа. — Полковник Видаль, — сказал он официальным тоном, — мне придется попросить тебя выйти.

— Выйти? — едва смог выдавить из себя пораженный Сейрак, сразу перепугавшись до смерти.

Открытая дверца увеличила поле обзора, и теперь они с Анжель увидели то, что раньше скрывалось от них. На углу улицы стояли в ряд шесть солдат во главе с капралом Национальной гвардии, к их ружьям были примкнуты штыки.

— Выйти? — повторил Сейрак. — Зачем это?

— Выходи, гражданин полковник, — резко повторил агент. — Я приказываю именем наций.

Понимая, что сопротивляться этому приказу было небезопасно, и все еще надеясь, что это простая формальность, предписанная чрезвычайно бюрократизированным правительством, шевалье вышел. Но он все еще сжимал пистолет, и взгляд, брошенный им на Анжель, был многозначительным.

Как только Сейрак оказался между двумя агентами, его схватили за руки, и пистолет был вырван.

— Это что еще такое? — с угрозой в голосе потребовал он объяснений.

— Полковник Видаль, мы арестовываем тебя именем Республики, Единой и Неделимой.

Ошеломленный, Сейрак переводил взгляд с одного агента на другого.

— Постойте! — закричал он. — Постойте, это ошибка. Я… я не полковник Видаль!

Один из агентов коротко и презрительно засмеялся в ответ на эту жалкую попытку опровергнуть очевидное. Он подал знак солдатам, немедленно двинувшимся вперед.

— Подождите! — повторил Сейрак, впадая в неистовство. — Господи! Говорю вам, что я не Видаль!

Он обернулся, чтобы попросить поддержки у Анжель. Но ее взгляд лишил его дара речи. Она наклонилась вперед, не спуская с него горящих глаз, и тень улыбки промелькнула на ее бледных губах. Он в ужасе уставился на женщину, и мольба, которую он намеревался произнести, осталась невысказанной. В конце концов, к чему слова, если они все равно уже не помогут ему. Он был совершенно беспомощной жертвой чрезвычайно пагубного стечения обстоятельств.

Стража окружила шевалье.

— Уведите его, — приказал агент, — в тюрьму Аббатства. — Затем обернулся к Анжель, все еще сидевшей с горящими глазами и слабой улыбкой на губах. — Мои извинения, гражданка, за то, что пришлось силой прервать ваше путешествие. Вам лучше снова вернуться домой. Надеюсь, ваш муж скоро будет с вами.

Он закрыл дверцу и направился со своим товарищем к солдатам и пленнику. Через десяток шагов он остановился, обернулся и рассмеялся.

— Клянусь святой гильотиной, есть же женщины, философски воспринимающие арест своего мужа.

— Стойкая республиканка, — сказал его коллега, бывший намного моложе.

— Просто уставшая жена, — ответил агент, хорошо знавший людей.