Жди меня, когда небо окрасится в розовый

Глава четвертая Родная незнакомка

Чудес не бывает. Так мне говорили с самого детства родители. Эдакая закалка перед взрослением. Я так и жил до двадцати – с мыслью, что в жизни не бывает ничего сказочного и невероятного; что если станет плохо, на землю не снизойдет ангел и не поможет мне. Помочь себе могу только я сам. Еще одна фраза, сказанная родителями в копилку к другим, определяющим удручающую истину: жизнь немыслимо жестока и до смерти скучна.

Я провел в забытьи весь вечер и всю ночь, потерял связь со временем полностью. Когда я очнулся (именно это действие лучше всего описывает мое состояние в ту минуту), за окном меня встретило, как обычно, бессмысленное небо, но разрезанное: окно было задернуто портьерной шторой, хотя привычки зачеркивать, пускай и бесцветный, пейзаж у меня никогда не было… Будильник молчал. Иллюзия и реальность смешались. Я сидел неподвижно, потерянный, опустошенный, не в силах уговорить свой мозг встать на привычную рациональную колею. «Что это было? Сказочный кошмар или бесформенная мечта? Плевать. Это просто сон». Мое утро пропиталось меланхолией и даже апатией. Она струилась из каждого предмета мебели, из каждого угла квартиры. Не сказал бы, что эти годы утро имело хоть какой-то оттенок, кроме серого, однако грусть и такую пустоту по утрам я давненько не испытывал. Обычно подобные ощущения приходили ко мне в течение дня, а не в его начале. Возможно, так на меня действовали грезы о Мирай.

В комнату, словно из ран исполосованного неба, сквозь маленькую щель портьерных штор нежно протекал свет утреннего солнца, умиротворенно мерцая на полу и стене. В нем блестела пыль, что не спеша клубилась в воздухе и наполняла атмосферу неким чувством целостности. Благодаря этой, казалось, пустой поддержке природы я понемногу приходил в себя. Вот оно. Совершенно обыкновенное утро.

Я встал с постели, потянулся и пошел на кухню.

– Доброе утро, сынок, – поприветствовала меня мама, нарезающая салат.

– Доброе… – спросонок ответил я, протирая глаза. А затем, спустя секунд пять-десять, пришел в себя, и меня словно окатило ушатом холодной воды. – Стоп! Что ты тут делаешь?

– А? Как что? Мы с твоим отцом приехали погостить пару дней, – объяснила мама. – Забыл, что ли?

– А… отец где?

– На лыжах в Октарианском лесу. С раннего утра. Скоро вернется.

«С каких это пор мой отец занимается спортом? – тут же озадачился я, присев на стул. – Что происходит?»

– Давно вы здесь?

– Вчера вечером приехали.

«Неужто кратковременная амнезия? Да нет, чепуха какая-то. Я же отчетливо помню, что́ делал вчера вечером, и родителей на тот момент даже в городе не было. Или это приснилось? Ох, не вспомню…»

– Понятно, – ответил я, смирившись и поглядев на часы: десять сорок девять утра. «У меня что, сегодня выходной?» – И долго ли тут пробудете?

– Пару дней, сынок. Я же говорила. Потом у меня командировка в Египет.

– В Египет? – удивился я. – Что, неужели там нашли секретную базу инопланетян под пирамидами?

– О чем это ты?

– Ну, ты же понимаешь, что пишешь бред сивой кобылы для статей в интернете?

Мать обратила на меня такой взгляд, будто смотрит на больного ребенка.

– Рэй, с тобой всё хорошо? – вдруг спросила она.

– Да вроде. А что?

Она вздохнула, а затем выдала:

– Я уже давно не пишу такое. И даже блог свой перестала вести.

– Да? – Я даже бровью не шевельнул. – Удивительно, мы в последние пару лет так редко видимся, что я об этом узнал только сейчас.

– По-моему, я тебе сразу сообщила, как закрыла блог.

– Не помню, извини. И что же ты пишешь сейчас?

– Теперь я и твой отец работаем вместе. Пишем на заказ об общественных проблемах, урбанистике, политике и о всяком в этом духе. Ты сам как-то сказал мне, что писать нечто серьезное и по-настоящему информативное для рядовых читателей в перспективе куда выгодней, чем писать статьи, полные конспирологии, для интернет-задротов. И могу сказать, ты не промахнулся. Прибыль за месяц идет только вверх.

– Опять не помню. – Я пальцами левой руки помассировал висок. – Когда же я такое говорил?

– Где-то год назад. Ты еще сказал, что тебе стыдно за то, что я пишу всякую ерунду.

Я лишь молча покивал, нахмурившись, в попытке выудить что-либо из памяти, но так ничего и не вспомнил.

«Так-то оно так, но… я совсем не могу вспомнить, что когда-либо говорил подобное ей напрямую. Вроде мне было не до этого. А после ее съезда – абсолютно до лампочки. Что вообще, черт возьми, творится?»

Я активировал экран смартфона: суббота, 13 января 2018 года. Никакой это не выходной для меня. «Почему я не завел будильник?!» – внутри назревало беспокойство.

– Эм-м, пойду, пожалуй, на учебу. – Я встал со стула и спешно направился к выходу.

– Ты нашел новый институт? – остановила меня мать внезапным вопросом.

– А?

– Ты же писал, что тебя исключили за многочисленные прогулы. Еще месяц назад.

– Что?! – не удержался я. – Когда?

– Нет, дорогой, с тобой явно что-то не то. Дай-ка потрогаю лоб.

Мама хотела было подойти ко мне, но я попятился от нее прочь.

– Всё со мной в порядке! И меня никто не исключал.

– Мне показать переписку? Ты ведь даже не поел, сынок! Я для кого салат нарезала?

– Я не хочу есть, прости. Мне надо выйти, освежиться…

Я впопыхах накинул куртку и шапку и после опрометью выскочил из квартиры.

Снаружи стояла неизменная стужа. Но даже она не могла успокоить меня. Я на всякий случай проверил дату по телефону еще раз – суббота, 13 января 2018 года. Ничего было не ясно. Я глубоко вдохнул и выдохнул, после чего быстрым шагом пошел в сторону автобусной остановки, чтобы доехать до института и проверить свой статус там как студента.

Проходя мимо магазинчика техники – места, где некогда располагалась родная парикмахерская, – уже бог знает в который раз, я увидал знакомое лицо, промелькнувшее на секунду. Знакомые волосы и фигуру. Я обернулся и еще раз смерил взглядом прошедшую мимо девушку. Сомнения отпали в момент – это была Мирай Прайс! Повзрослевшая, с уверенной походкой.

На размышления, как да почему, не было времени. Я не растерялся, тотчас же крикнул: «Мирай!» Она обернулась и непонимающе посмотрела на меня. Это были глубокие и прозрачные, как озеро, глаза. Я любовался ею, пока приближался. «Как же ты, Мирай, выросла…» – с каким-то ностальгическим чувством подумал я, а подойдя к ней, сказал:

– Мирай, где ты пропадала всё это время?

– Простите, а вы кто? – донеслось до моих ушей, и вмиг весь мир как будто бы остановился.

Я почувствовал, как воздух застыл в горле и как сердце забилось чаще. «Как это – кто я?» – спросил себя сквозь нервный смешок, а после снял шапку и сказал:

– Это же я, Рэй! – Рукой задрал челку, обнажив лоб. – Ты… ты меня не помнишь?

– Я не знаю вас. Впервые вижу, простите… Не обознались?

Взгляд мой непроизвольно устремился на магазинчик техники рядом – его на месте не оказалось. Вместо него там как ни в чем не бывало красовалась вывеска: Favorable Price Hairdresser’s. Удивлению моему не было предела.

Мирай уже повернулась и собралась было уйти, но я, не придумав чего получше, спонтанно выкрикнул ей в спину:

– Сыграй мне на барабанах после занятий!

Она резко остановилась, порывисто повернулась и подозрительным взором воззрилась на меня.

– Кто ты такой? – спросила она недоверчивым тоном.

«Хех, сработало».

– Я Рэй Хэмфри, – ответил я, всё еще не веря в происходящее.

– Откуда ты меня знаешь?

– Сложно объяснить. Если расскажу, ты не поверишь.

– Мне плевать, – вдруг резануло мне слух. Я крайне изумился. Когда это Мирай начала так грубо выражаться? – Объясняй.

– Оу, эм-м… Слушай, у меня скоро пары начнутся. Давай после учебы поговорим?

«О чем ты только думаешь, болван? – гневалось что-то внутри меня. – Ты три года мучился, три года тосковал по ней, а сейчас даешь деру?»

Мирай надулась, стрельнув куда-то в сторону ядовитым недовольным взглядом.

– Ладно, – согласилась она. – Жду тебя в этой парикмахерской в три часа. Чтобы точно пришел!

– Х-хорошо… – Я просто не мог принять то, как ведет себя Мирай.

Она, не проронив больше ни слова, развернулась и скрылась где-то за ближайшим углом[14]. Я был выбит из колеи. Случившееся потрясло меня не на шутку. И вдруг на ум пришел вчерашний «сон».

«Это было взаправду! То черное нечто. Оно… оно… обмануло меня? Нет, подожди-ка… – На экране сознания начали одна за другой пролетать реплики вчерашнего вечернего диалога. – Точно. Обмануло. Неужели наша встреча с Мирай тоже произошла после записи в Дневник? Логично, если верить происходящему. Все записи Мирай исчезли, все ее желания никогда не сбывались, следовательно, и нашей встречи никогда не случалось. Почему я узнал это только сейчас?.. Ублюдок! Обманул меня. Черт. Получается, что я попал в какую-то другую реальность, где все события, начиная от одиннадцатого января две тысячи четырнадцатого года, идут совсем по другому сценарию. Смена вектора родителей, их нахождение у меня дома. Из-за того, что я так и остался одинок в свои шестнадцать, стал больше наблюдать за ними и в итоге наговорил им того, что в прошлой реальности скрывал.

Так. Есть довольно большая вероятность, что я не перенесся в другую действительность, а просто попал в иную временну́ю линию, при этом сохранив память о прошлой. Погодите-ка… Память из прошлой временно́й линии сохранилась, но память новой линии, в соответствии с новым устройством мира, не была получена. Прямо как во „Вратах Штейна“[15]. Хм… Выходит, что я со знаниями своей прошлой жизни никак не вписываюсь в настоящее, в „здесь и сейчас“. Ладно, допустим, у родителей кое-что поменялось. Это к лучшему. Однако… есть же что-то и плохое, чему не было места в старой временно́й линии, но есть в этой. Кто знает, что сталось со мной и моим окружением за эти три… нет, четыре года? Если меня и вправду исключили из института за прогулы (в чем уже не сомневаюсь), значит в этом мире я не обнаружил в учебных сборах ни толики некоего интереса – а уж тем более радости – и счел, что высшим образованием спокойно можно пожертвовать ради мелочного, сомнительного и бесперспективного удовольствия; я скатился на самое дно социума и предпочел полностью отдаться своей сущности гика и отаку, вступив в ряды NEET[16]. М-да уж. Сомнительное решение, Рэй.

Самое страшное во всём происходящем – это то, что я не могу вернуться обратно. Поменяв судьбу Мирай, я кардинально изменил и свою. И так хочется знать всё, что изменилось. Так, по крайней мере, будет легче воспринимать появление новых нестыковок с прошлой временно́й линией…»

– Хэй, Рэй! Чего задумался?

От глубоких размышлений меня отвлек бодрый мужской голос. Басистый, он принадлежал моему отцу, идущему в обнимку с лыжами в одной руке и держащему палки – в другой.

– Привет, пап, – как-то отчужденно сказал я. – Просто… гуляю.

– О, замечательно. Я вот тоже с прогулки иду.

Я медленно кивнул.

– Ну… Поговорим дома еще! – И он ушел. Встреча оказалась скоротечной.

Я запрокинул голову и уставился на чистую голубизну небосвода. Ни единого облачка. На душе спокойнее не стало. Нужно было узнать о новом мире. И чем быстрее я к этому приступлю, тем лучше.

«Так. Первым делом, первым делом… – Я начал быстро оглядываться, чтобы придумать, как действовать дальше. Мой взгляд, совершив несколько оборотов вокруг, зацепился за парикмахерскую. – Постригусь». Решив так, я и уверенно направился внутрь.

Атмосфера была хороша. Необычайно хороша. Это место вызвало у меня именно то самое чувство, которое ощущаешь по возвращении в старый дом спустя много-много лет, – чувство ностальгии, конечно же. Я ощутил запах шампуня, какой-то пудры и общую влажность, успокаивающую нервы, – и понял, что несказанно рад снова здесь находиться. В свое время походы в парикмахерскую были отдушиной…

Стоя в дверном проеме, я увидел ту, ради которой зашел сюда. Она прибирала волосы на полу после стрижки клиента.

– Миссис Прайс! – радостно воскликнул я. Как же давно ее не видел…

– О, Рэй! – приветливо отозвалась она, складывая совок и метлу. – Здравствуй. Давненько ты не появлялся тут.

– Я так скучал! – «Хоть она меня знает».

– Что? Серьезно?

– Да. А что, не похоже?

– Похоже-похоже. Ты же пришел за стрижкой, да?

– Угу.

Я торопливо уселся в кресло, и Маргарет укрыла меня пеньюаром, а следом взяла ножницы.

– Как обычно? – спросила она, чуть улыбнувшись.

– Да, – не раздумывая, на автомате ответил я.

«Стоп. А как это – как обычно?» – тут же пронеслось у меня в голове.

– П-погодите! – встрепенулся я.

– Что?

– Не могли бы вы уточнить, как обычно я стригусь?

– Ха-ха-ха! – вдруг рассмеялась миссис Прайс. – Ты так давно не приходил ко мне, что уже забыл, как стригся в последний раз? Ну ты смешной!

– Я серьезно. Пожалуйста, объясните.

– Ладно-ладно, ха-ха. Укоротить на дюйм-полтора, сохранив форму изначальной прически.

Я уставился на себя в зеркало. «Дюйм-полтора? Так это же… до уровня подбородка. В прошлой временно́й линии я не стригся около года перед тем, как попасть в эту. Именно поэтому эта прическа не вызвала у меня утром никаких подозрений об изменениях вокруг. Но… тогда это была однократная акция. Я бы всё равно рано или поздно постригся как раньше. Только, видимо, в этом мире моя стрижка „как обычно“ воспринималась всеми как длинная. Вопрос: с каких пор я отрастил волосы?»

– Рэй! – Звонкий голос Маргарет вырвал меня из очередных раздумий. – Ты чего это задумался?

– Да так… В общем, постригите меня средне, пожалуйста.

– Средне? Это как? Как два с половиной года назад?

– Это когда я пришел к вам в последний раз и сказал «как обычно»? И мои волосы не были длинными?

– Да.

– Значит, будет так.

– И почему же ты решил вернуть прежнюю стрижку?

– Мне надоели длинные волосы.

И это было правдой.

– Хорошо. Сейчас всё сделаем.

Маргарет положила ножницы на место и схватила машинку.

«Теперь вопрос стоит по-другому: почему я решил отрастить?»

– Слушайте, а я ведь даже уже и не помню, почему захотел изменить длину, – как бы между прочим сказал я. «Вдруг прокатит?»

– Вроде ты тогда упомянул какого-то персонажа, то ли из аниме, то ли из игры, сказав, что хочешь выглядеть, как он. Показал фото и… я постригла. Примерно так.

– Потрясающая у вас, однако, память, миссис Прайс, – подметил я.

«Господи, Рэй из этого мира, кем ты стал без Мирай?.. – внутренний голос стыдил меня. – Мне даже страшно было бы говорить с тобой… Что же ты запустил себя так?»

– Да что ты! – парировала Маргарет, начав проводить машинкой мне по голове. – Брось, просто вспомнилось случайно. Такое иногда бывает.

Я не ответил. Больше мы почти не разговаривали. Перекинулись еще парой-тройкой неважных вопросов, и миссис Прайс завершила стрижку.

– Спасибо! – сказал я.

– Одним «спасибо» не отделаешься, дорогой. С тебя двадцать долларов, – ответила она.

Я просиял: «Хоть что-то осталось прежним». Спокойно оплатил услугу и вышел из парикмахерской.

«Хотя, наверное, надо было сформулировать мысль как „хоть это вернулось в прежнее состояние“, – тут же озадачился я. – Но уже поздно, момент упущен и запорот. Ну и ладно. Главное, что Маргарет жива и продолжает работать парикмахером».

Я взглянул на часы на экране телефона. Время обеда. «Что бы еще проверить?..» И тут пришла идея: «Точно! Надо позвонить Гарри и Адаму. Может, у них что нового?»

Я полез в контакты и среди груды различных интересных и не очень людей набрел на номер Гарри. Попробовал позвонить, но трубку никто не взял ни на десятый, ни на пятнадцатый гудок. Через пару минут попробовал набрать Адама, но там мне сразу сказали: «Номер абонента не отвечает, позвоните позже».

«Что за чертовщина?» – подумал я и залез в «Фейсбук»[17]. Проверил страницу Гарри – последний раз был в Сети еще в четырнадцатом году. Сердце забилось яростнее. Почему-то в друзьях не оказалось Адама, но стоило мне найти его страницу, как всё стало ясно: он меня заблокировал. И, судя по всему, номер мой тоже. Тогда я отважился на последний шаг. Позвонил его родителям. К счастью, здесь меня уже приняли.

– Здравствуйте. Адам сейчас дома? – нетерпеливо спросил я.

– Да, а кто беспокоит? – ответил мне низкий бархатный мужской голос, принадлежащий, как я помнил, отцу Адама.

– Рэймонд Хэмфри. Пожалуйста, позовите Адама к телефону. Мне нужно кое-что у него узнать. Это срочно.

В трубку на некоторое время заползла тишина. Секунд десять-пятнадцать я ждал ответа.

– Хорошо, сейчас позову, – наконец изрек отец Адама.

По прошествии еще некоторого времени я услышал на линии знакомый тембр.

– Чего тебе? – Он был недоволен. Даже зол. Раздражен и агрессивен.

– Воу, дружище, полегче…

– Никакой я тебе не «дружище», ты, ублюдок! – огрызнулся Адам, и мне стало по-настоящему страшно.

– Что, что такое?

– В смысле «что такое»? На кой хрен ты мне звонишь?

– Я просто хотел узнать, что у тебя нового, может, позвать в кафе куда… Как там твоя карьера киберспортсмена?

И снова нагрянула тишина. В этот раз она угрожала мне. Зажимала в угол и тяжело дышала, не давая сделать и вдоха. Руки мои дрожали, а слух терпеливо ждал ответа.

– Нет никакой карьеры киберспортсмена, – ответил Адам сожалеющим тоном, а следом вернул агрессию: – И никуда с тобой я не пойду. Не хочу даже видеть лицо убийцы. Ты меня понял?

Снова то самое чувство: время теряло свое значение, оно исчезало из пространства, а пространство, в свою очередь, затвердевало, словно бетон. И в этом вакууме неистово стучало мое сердце. Будто билось о ребра изнутри, грозясь выпрыгнуть. Руки задрожали сильнее. Мне казалось, что телефон вот-вот вылетит из них, а сам я упаду на землю и начну дергаться в конвульсиях.

– Погоди, Адам! Почему ты назвал меня убийцей?

– У тебя что, амнезия? Забыл, что ли, как друга нашего погубил?

Меня моментально осенило. Но от этого стало только хуже.

– Неужели ты о…

– О Гарри я. Да. Ты убил его. Еще четыре года назад.

– Ч-четыре года?! Н-но… но как?

– Я не хочу с тобой разговаривать. Пошел к черту. И не звони больше сюда!

И он повесил трубку, так ничего и не объяснив. Я остался с едким чувством опустошенности. Для паники уже не было сил, но и думать о чем-то я тоже не мог. Вот-вот мое тело может упасть на месте. И все назовут это обмороком. И никто не узнает, почему я упал.

Однако ноги меня держали, да и разум на отключку не соглашался. Мне нужно было попытаться разобраться во всём.

«Убийца? Да как я мог кого-то убить в этой-то реальности, где являюсь хикканом[18]? Причем не как Сора и Широ[19], а ведь так хотелось бы! Ха-ха… Надо обязательно это узнать. Как-нибудь сходить к Адаму лично и попытаться договориться. Если не получится – пиши пропало. Эх, вот бы можно было разрешить наш конфликт какой-нибудь игрой! Это бы намного облегчило задачу. Ха-ха… Как жаль, что у меня нет телеволновки, чтобы изменить прошлое. Хотя это бы не помогло. Только если бы я написал в димейл[20] сообщение следующего содержания: „Познакомься с дочерью парикмахера“. И то не факт, что сработало бы. Всевидящий Штейнер иногда подводит. А-а-а, черт! Куда же я, блин, попал?..»

В тот день я расхаживал по морозной улице походкой странника, таковым, в принципе, и являясь. «Для всех остальных в этом мире я всё тот же Рэй Хэмфри, но даже сам вызываю у себя отвращение, не говоря уже о шоке от перемен остального».

Как быть дальше – я не знал. До трех часов была еще уйма времени. Друзей у меня больше нет, повеселиться не с кем. Хотя о каком веселье вообще может идти речь? Я только что стер прошлое, изменив будущее, как это бывает в фантастических фильмах и книгах. Мне до сих пор в это не верилось, но, судя по всему, это действительно было так.

Не решив, чем бы себя занять в ближайшие пару-тройку часов, я достал телефон и начал в нем копаться. Сначала проверил галерею. Пусто. На удивление. Модель смартфона у меня за четыре года не изменилась, и она порядком устарела, однако всё еще работала. Чистить память не понадобилось, так как я особо ничем не загружал ее, но отчетливо помнил, что в галерее было около пятидесяти различных фотографий. И где они? Ах да. В этой действительности хиккану, что из дома не вылезает сутками напролет, нечего фотографировать.

После галереи шли приложения. И тут здешний я превзошел все мои ожидания. Ничего в этом плане не поменялось. Приложения все те же, за исключением одного, которое я удалял года полтора назад. Здесь же оно всё еще присутствовало. Если мне не изменяет память, то это было что-то вроде списка наподобие MyAnimeList. В прошлом мире я перестал регулярно смотреть аниме после пропажи Мирай, поэтому удалил это приложение. Здесь же в этом не было необходимости, ведь я всё еще смотрю аниме. Радовало наличие того же рода приложения, только по книжной вселенной. Что-что, а читать я всегда любил. Пусть в этой реальности и не так много.

Остальные приложения – по мелочи. Не слишком интересно. Далее я решил заняться проверкой своей страницы на «Фейсбуке»[21], каналов на «Ютьюбе», почты, контактов и, в конце концов, погоды. Словом, прошерстил всё, что только мог. На это ушло около получаса. И кстати, на завтра обещали снегопад.

Часы показывали двенадцать сорок семь пополудни. Скука смертная, но вместе с ней такой хищный интерес… Мне очень хотелось знать всё, что изменилось. До мельчайших деталей. Даже хотелось увидеть изменения в своем гардеробе, который и в прошлой-то жизни ярким контрастом на сером фоне комнаты не выделялся. Но мне хотелось. И так как времени еще было хоть отбавляй, я направился домой. Там меня ожидали родители и очередные сюрпризы иной реальности.

– Сынок, ты же должен понимать, что долго так жить нельзя.

Я сидел за столом и ел приготовленный матерью карри, отец напротив потреблял кое-что полегче.

– Если не можешь найти новый институт, найди себе работу.

– Хорошо, мам, – бесстрастно ответил я. – Обязательно займусь этим на неделе.

– Уж надеюсь! – с явной строгостью промолвила она. – Мы ведь хотим, чтобы ты у нас успешным был. Работу нашел, девушку завел. А от этих твоих интернет-дружков никакого проку.

– Интернет-дружков? – зацепился я. – У меня что, есть какие-то друзья?

– Ты сам неоднократно говорил, что стремишься стать каким-то там киберспортсменом, и недавно упоминал, что у тебя есть целая команда в какой-то там игре… И что у вас на днях должен проходить какой-то турнир.

– Турнир? На днях?

И тут я вспомнил недавний звонок от Адама. В прошлом мире у него тоже была некая команда и так же на днях должен был состояться кибертурнир. Меня замутило. Я чуть не выронил ложку из рук и, положив локоть на стол, рукой прикрыл глаза.

– Что с тобой, Рэй? – забеспокоилась мать.

Отец же уже доел свою порцию и вовсю задумчиво меня разглядывал.

– Действительно, Хэмфри. Ты сегодня сам не свой.

– Ага, – подхватила мама. – С самого утра задаешь странные вопросы, говоришь, что не помнишь очевидных вещей. Может, ты и вправду заболел? А вдруг это что-то серьезное?

– Да не заболел я… – В моем голосе отчетливо слышалась усталость и желание остаться в одиночестве. – Просто в последнее время мне кажется, что мир вокруг сошел с ума.

– Ха-ха-ха! – Отца мое примечание почему-то развеселило. – Нам с мамой тоже не один год уже так кажется. А ты, видимо, впервые почувствовал это, не так ли? Слушай, может, ты вчера втайне от нас пил?

– Что? Нет. Я же не пью, ты знаешь.

– А на Новый год ведь кутил со мной на пару.

В мозг в очередной раз будто стрельнуло.

«Опять, – эхом пролетело внутри. – Опять детали, которым нет места в моей памяти. Да что ж такое-то… В жизни же к алкоголю не притрагивался!»

– Ладно. – Я встал из-за стола. – Хочу побыть один. Мне нужно собраться с мыслями. – И побрел в свою комнату.

«И сколько же мне придется услышать новостей, прежде чем перестану удивляться?» – спросил я себя в полумраке. Вздохнув, раскрыл шторы, и в комнату вернулся холодный свет. Взглядом я мимолетно окинул интерьер и, как некогда в доме Мирай, заметил то, что ускользнуло от внимания утром.

Во-первых, постеры на стенах. К привычным мне Queen, The Who и Green Day прибавились персонажи из сериалов «Бек» и «Кэйон». «Ну, тут ничего не скажешь, здешний Рэй, – похвалил я себя, – это здорово. Хоть в чем-то ты меня не разочаровал». Во-вторых, пара коллекционных фигурок – Сайтамы и Джотаро[22] – красовалась на моем рабочем столе. «Господи, одна такая стоит баснословных денег! Зачем, Рэй, зачем?..» В довершение моего быстрого осмотра взор пал на компьютер. Конечно же, на компьютер. Куда же еще? Мобильник я проверил, но компьютер еще нет. Я ринулся к нему и тут же включил его.

Сюрпризы начались с рабочего стола. «Ну кто ставит на обои чертовых неко-девочек? Да тем более пару на лиловом фоне в сомнительной позе. Ну ты и извращенец, Рэй!» Далее я увидел несколько игр в левом нижнем углу. И все их знал. Однако среди них была одна, накалившая нервы. Шутер, в который так активно играл мой друг Адам из другой действительности. Там, с появлением Мирай и последующим с ней романом, я забросил игры. Позволял себе иногда забавляться с Адамом, но знал меру. В основном любил пропадать в синглплеерных штуках. А в онлайн веселился только с Адамом. И то нечасто. С Мирай у меня просто не было времени и потом даже интереса играть. В этом же мире, где не было дружбы с ней и где случилась ссора с Адамом, интерес к развлечению посредством игр никто не притуплял и, как я предполагал, он только рос.

Я вдруг задумался, почему Адам не ушел в киберспорт в этой реальности. «Неужели на это повлияла смерть Гарри? Они же друзья с самого детства, вполне логичная теория. Однако есть ведь и другие факторы, повлиявшие на его продвижение на цифровом поприще. И они не могут исходить исключительно из смерти Гарри. Но они мне и неизвестны. Добавлю это в копилку вопросов к Адаму при встрече. Правда, сомневаюсь, что он захочет на них отвечать…»

Вдруг ни с того ни с сего на всю комнату раздалась мелодия вызова из «Дискорда». Я знатно испугался, но увидел на экране монитора никнейм звонящего и невольно улыбнулся. Неистовый Феникс. «Неужели сам Окабэ Ринтаро решил мне позвонить?» – саркастично подумал я, сел за стол, надел наушники и принял вызов.

– Алло, Зеро, это ты? – послышался басистый голос.

– Кто, прости?

– О, Зеро, это ты, – удостоверился Феникс. – Привет. У нас завтра турнир, погнали тренироваться! Вся тима тебя уже ждет.

– Ты кто вообще, на хрен, такой?

– Ты что, с бодуна? Пошли играть, говорю. Хватит прикалываться. Это не шутки. Завтра турнир на двадцать пять кусков.

– Двадцать пять кусков? – Я сразу вспомнил обо всём. – И… во что мы играем?

– Господи, ты реально не выспался, что ли? Говорю, заходи в КС.

«В эту игру играл Адам, а не я».

– Ладно-ладно, Окарин, – смирился я. – Уже захожу.

– Что еще за Окарин? Меня зовут Неистовый Феникс, не забывай, Зеро!

– Да кто такой этот ваш Зеро?

– Это ты, балда.

– Кто придумал мне эту дурацкую кличку? Только один британский революционер имеет право носить ее.

– Ты и придумал, умник. Забыл, что ли, как хвастался, какой смысл заложил в этот ник? Дескать, твое имя в японской вариации означает «ноль» или «ничто» и твой скил спокойно может конкурировать со скилом Пустых из «Нет игры – нет жизни».

Я чуть не лопнул от смеха.

– Я… я серьезно так говорил? – решил уточнить я на всякий случай.

– Да. Прямо так и сказал.

– Ха-ха-ха! – все-таки я не сдержался. – Вот дурак, ха-ха-ха…

– Хорош ржать, заходи уже в игру. И присоединись к общему голосовому чату, окей?

– А-а-га… – скучно протянул я.

– Я отключаюсь, давай. – И Неистовый Феникс закончил вызов.

«Я уже несколько лет не притрагивался к играм, тем более онлайн. Что я там сделаю? На кону двадцать пять тысяч долларов. Нельзя же ведь предавать команду?.. Но я их знать не знаю. Пускай здешний я и был знаком с каждым, я настоящий не желаю с ними знакомиться. И играть тоже не хочу. Да и не умею».

Я выключил компьютер, не сказав никому ни слова. А затем плюхнулся на кровать и уставился в потолок пустым взглядом.

«И как я умудрился познакомиться с этими чудиками? – задал я себе риторический вопрос и поглядел на время. Тринадцать двадцать одна. Еще полтора часа до встречи с Мирай. – Может, прогуляться? До института и до ее школы. Неплохая идея. Всё равно делать нечего».

На том и порешил. Надев черное пальто, обвив шею серым полосатым шарфом и к черту послав шапку, я отправился сначала к своему институту на ближайшем автобусе.

В громоздкой и безвкусной пародии на Гарвард я сразу узнал свой институт. Он ни капельки не изменился. Еще бы. С чего бы ему меняться?

Я шагнул за ворота, что отделяли ореол, бесспорно, величественных знаний от простой уличной атмосферы. Правда, отличий я особо не заметил. Просто ректор этого куска старомодного дерьма так возвышает его значение, что становится тошно при одном только упоминании о нем. «Один из лучших институтов штата», – пытаются вбить каждому, кто сюда поступает. Я не был исключением, но видел истинный облик, чувствовал каждой клеткой своего тела нечто неладное. Однако отец настоял на поступлении именно сюда. Впрочем, против я тоже не был. Диплом «лучшего института штата» остается таковым вне зависимости от моих ощущений. Даже учитывая, что большинство преподавателей были теми еще козлами… Ходили слухи о некоторых кадрах, которые берут взятки у студентов и даже угрожают за долги, – настолько жуткая атмосфера здесь стояла. Правда, за несколько лет обучения меня не особо это касалось, ибо я хорошо учился, невзирая на свое в целом подавленное состояние. Друзей не было, и один из особо мудацких профессоров донимал меня больше, чем кого бы то ни было еще. Профессор Нэйт Ратрин – звездочка этого института. Преподавал философию, был на хорошем счету у всего персонала, любим многими студентами – а мной ненавистен. Он не просто топил меня, но и будто бы подговаривал других поступать так же. В какой-то момент обучения успеваемость понизилась по большей части предметов, хотя на то не было никаких причин. Конечно, у меня была мысль, что такими темпами я могу вылететь, но… здесь это случилось намного раньше. И что-то мне подсказывало, что виноват тут вовсе не Ратрин.

Снега на площади не было от слова «совсем» (кроме разве что на ветках деревьев). Это очередной бестолковый указ ректора. Захотелось ему, видите ли, чтобы площадь перед институтом всегда была чистой и неизменной, – пожалуйста. И сколько денег из бюджета он на это тратит? Зачем? Не ясно. Тень от голых деревьев легко нависала над старой, уже обшарпанной плиткой, придавая всему пейзажу мрачный вид. Хотя с этой развалюхой, именуемой учебным заведением, пейзаж всегда мрачен и тосклив. И даже синейшее безоблачное небо не могло это исправить.

Я так загляделся на небо, что не заметил профессора Ратрина, идущего навстречу. Высокий щуплый мужчина сорока лет был одет в черную куртку (судя по довольно дешевому виду – купленную на рынке). Его темно-русые волосы сверху прикрывала забавная шапка, которая особенно потешно смотрелась на голове его формы. С этим атрибутом его лицу не хватало только какого-нибудь туманного взгляда, обыкновенно присущего гражданам, так сказать, подшофе. Тем не менее в зеленых его глазах при встрече блистала какая-то злая насмешка.

– Гляжу, Хэмфри, ты все-таки явился, – обратился профессор ядовито. – Да вот только уже поздно. Тебе даже на почту пришлось отправлять письмо об исключении. Угрозы не действовали, так что были приняты радикальные меры. Уж извини, ты сам во всём виноват. Поздновато спохвати…

– Заткнитесь, – грубо отрезал я.

– Что?! Хэмфри, ты знаешь, с кем разговариваешь? Поглумиться сюда пришел?

Чуть подумав, я ответил, кивнув и ухмыльнувшись:

– Да.

«Раз уж в этой реальности меня исключили, почему бы и нет? Я давно грезил послать его».

– Лучше тебе уйти, иначе я позову охрану.

– Что вы вообще тут делаете посреди учебного дня?

Лицо Ратрина стремительно краснело, в то время как я оставался невозмутимым и даже находил в себе наглость игнорировать его угрозы и продолжать надменно улыбаться.

– У меня окно. Что, не догадался об этом? Неудивительно, что тебя, повесу эдакого, вышвырнули отсюда.

– Успокойтесь, профессор. Идите лучше по своим делам, я всё равно тут ненадолго. Просто прогуливаюсь.

– Прогуляться он решил. На улице мороз, Хэмфри. Почему ты без шапки?

– Вас это как-то колеблет? Что, если я просто захотел один день прогуляться без нее? Не додумались ли вы до этого? Неудивительно тогда, что до сих пор гниете в этом псевдогениальном институте, получая мизерную зарплату и жалуясь на студентов-бездарей.

Вертикальная морщина рассекла переносицу профессора, лицо его окончательно стало напоминать большой помидор, и он двинулся в мою сторону, предвещая драку.

– Это же совсем непрофессионально! – возопил я, прежде чем тот подступился вплотную.

Он остановился.

– Как дела у твоего отца? – внезапно спросил он, хмыкнув.

– Вы знакомы с моим отцом?

– Да… Было время. Пока он не решил полезть в мои дела.

Тут я вспомнил ту самую статью, о которой рассказывал отец давным-давно. Его хороший друг, который был пойман за взяточничество и покупку места в рабочем составе. «Так это был ты…»

– Папа поживает очень хорошо. Его дела только в гору идут.

– В гору, значит… Хех. Ты, наверное, не знал, но из-за твоего папани меня выгнали из института. Да, из этого же. Я вкусил дно жизни, по самые десна. Пять лет понадобилось, чтобы разобраться с долгами и вернуться.

– Неужели это было незаслуженно?

– Не твое дело, как это было. Дезмонд – предатель. Получил сенсацию и, видать, «лестницу в небо». Даже если я «плохой», то он ничем не лучше. Даже хуже. Теперь-то понимаю, что сынок-дебил – это наказание ему за тот поступок.

– Вы же берете взятки, да? Слухи, оказывается, не врали. Так что, мне обратиться в полицию?

– Удачи. Такому ничтожеству, как ты, без доказательств никто не поверит. А их нет ни у кого. Все ошибки прошлого были учтены. Едва ли даже твой папочка сможет теперь хоть что-то раздобыть. Считай это откровение прощальным подарком от твоего любимого препода. Ты же у нас любознателен, все-то тебе интересно, покоя не найти без ответов. Получай, бездарь. Утирай ими слезы и не суйся сюда больше.

Тут я решил съехидничать в последний раз перед ним:

– Я тоже своего рода детектив. Вы дали классную наводку. Это уже половина дела. Пройдет время – и взятки вас задушат.

– Уходи, – сквозь зубы процедил Ратрин, взглядом как бы говоря, что разговор еще не окончен.

– Да как скажете. Всего… доброго.

Я развернулся и, не оборачиваясь, быстрым шагом удалился с площади института.

«Вот и угораздило же меня с ним встретиться. Тьфу! И как он восстановился? Новый ректор – правила старые? К черту эту дыру!»

Далее я направился пешком к школе своей возлюбленной, что находилась всего в паре кварталов. Время неумолимо шло, и вот на экране телефона я увидел тринадцать пятьдесят семь. Еще час, а я только-только подходил к школе Мирай. В два, насколько знал, у нее кончаются занятия. Но в два часа среди толпы девятиклассниц я не увидел ее. И тут до меня дошло. Она же на последнем году обучения в старшей школе, а не в средней. И проблема в том, что я не знал, в какой именно старшей школе она училась. Так что я с рывком побежал на остановку, чтобы зря не терять времени. Однако на автобус не успел, поэтому всю дорогу до дома мне пришлось бежать на своих двоих. На удивление, успешно. В четырнадцать тридцать одну я добрался-таки до парикмахерской, где условился с Мирай о встрече. Но, понятное дело, ее там еще не было. «Скорее всего, – предположил я, – еще учится или только едет домой».

Пришлось ждать, и время, на радость, шло быстро: подобно ветру в тот день, оно словно уносило секунду за секундой за собой с бесподобной скоростью вдоль временно́го течения. Не успел я завершить мысль о минутах и часах, как увидел Мирай, идущую мне навстречу. Шла всё той же уверенной походкой, какую я заметил утром, на лице – беззаботное, почти детское спокойствие, будто она наслаждается каждым мгновением своей жизни. Только стоило ей завидеть меня, скучающего возле яркой вывески парикмахерской ее матери, она сразу помрачнела. На смену умиротворенности пришла угрюмость, и это сразу дало мне понять: сейчас будет не до шуток. Я постарался не растеряться и как следует взять себя в руки за всю ту малую толику времени, которая была мне дана.

– Ты все-таки пришел, – сказала Мирай с досадой в голосе.

И тут же от этого голоса, как будто бы в первый раз, по моим жилам пронесся давно забытый трепет, точно я увиделся с ней впервые. Глаза ее смотрели в самую душу, но оставались беспокойными: в них отражалась недоверчивость и какая-то усталость.

– Да, – подтвердил я, стараясь, вопреки ее виду, глядеть по-доброму. – Мы же договорились. А чего это с тобой?

– Да так… Устала после школы, скажем. Учеба по субботам – та еще запара. В общем, чем прохлаждаться тут и дрожать, лучше пойдем в парикмахерскую. Тут моя мама работает.

– Я знаю, – вырвалось у меня, и Мирай тут же бросила на меня острый взгляд.

Это был самый ужасающий взгляд за всю мою жизнь. Он был очень холодным и маниакальным, точно Мирай собиралась прикончить меня прямо посреди оживленной улицы. Не хватило мне уличной прохлады – так от таких сюрпризов возлюбленной по спине прошел неслабый холодок.

Сглотнув внезапно образовавшийся в горле ком, я прошел в теплое и родное – как для меня, так и для Мирай – помещение.

– Посиди-ка пока тут. Я к маме на минуту – и сразу приду.

– Без проблем. – И я сел на мягкий стул в пустом узком коридоре ожидания. Судя по звукам, доносившимся из салона, там вовсю стригли.

Пока Мирай отсутствовала, я, запрокинув голову, улыбался, как дурак, проигравший всё, и не прекращал думать о новом мире и его порядке. Насколько сильно изменилась Мирай? Что на это повлияло и что повлекло? Смогу ли я снова с ней познакомиться? А объяснить, что я из другой реальности? Все эти вопросы – как кусочки пазла; я соберу всю картину, а уже дальше пойму, что с этим делать. Так твердо и решил, продолжив дожидаться свою возлюбленную. Она вернулась спустя минуты полторы.

– Ну, я тут. – И подсела на соседний стул.

– Ага, привет.

Мирай, словно повторяя за мной, запрокинула голову, вздохнула и проговорила:

– Ну, рассказывай: кто ты такой, откуда меня знаешь и почему так много знаешь.

– Ты что, оставила рюкзак у мамы?

– Да, а что? Я часто так делаю, когда захожу.

– Ты же живешь в соседнем доме. Буквально через дорогу.

«Странно, – подумалось мне. – В прошлой реальности Мирай делала так же, но удосужиться спросить ее об этом я смог только в этой».

– Ну да. И это ты тоже почему-то знаешь. Вообще, привычка у меня такая, чего пристал! Лучше расскажи мне, откуда ты такой всезнающий.

– Ты мне не поверишь.

– Ты это уже говорил. Но, повторюсь, мне плевать. Расскажи уже. Интересно.

– Ну, ты сама напросилась. В общем, я из другого мира, – сообщил я таким тоном, будто это в порядке вещей.

– Что? – Лицо у Мирай в тот момент отражало реакцию, наверное, любого человека, который бы услышал эту новость от другого. – Это шутка какая-то?

– Нет. Я говорю правду. Но, как и сказал до этого, вряд ли ты мне поверишь, однако могу доказать это некоторыми фактами о тебе.

– Какими же?

– У твоих бабушки и дедушки есть так называемые предприятия. С них они рубят бешеные деньги, на которые купили загородный коттедж в три этажа, куда ты ездишь по праздникам, где играешь на барабанах и на гитаре…

Из Мирай как будто бы дух вышел. Я это заметил после озвучки только первого факта из ее жизни. Губы белые, глаза напуганы, брови вскинуты, колени дрожат – всем своим видом она показывала, как шокирована. И этот ее облик меня слегка напугал.

Я взял ее за руку и продолжил:

– Мирай, прошу… Я понимаю, что в это поверить сложно, но послушай меня сейчас внимательно. Прежде всего, я не сталкер. Я из другой линии времени, где мы с тобой встречались. Знали друг друга всего год, а потом я оказался здесь. Не спрашивай как, даже объяснять не буду. И желания нет. Но поверь: ты и я когда-то были парой. Отсюда и знаю так много о тебе.

– Нет… – Она помотала головой и выпустила свою руку из моей. – Это невозможно.

– Тогда как можно объяснить мое существование здесь и сейчас?

– Не знаю. Но и путешествий во времени не существует. Может, это какой-то розыгрыш? Скажи-ка, ты ведь рядом живешь?

– Да, в этом доме.

– Да! Ты и мама сговорились, чтобы напугать меня. Ты, видимо, постоянный клиент, и поэтому она попросила тебя разыграть этот спектакль, чтобы проучить меня за тот случай…

– О чем ты? Какой еще случай?

– В Новый год… – Она опустила голову и чуть не заплакала. Сдержала порыв в последний момент. – Это не твое дело!

– Бред, Мирай. Понимаю, что в это поверить легче, чем в мои слова, но я не сговаривался с твоей матерью. В этом попросту нет смысла. Ты думаешь, мне заняться больше нечем?

– А как тогда всё это объяснить? – Мирай резко поднялась со стула. – Что ты еще обо мне знаешь? Скажи мне то, чего даже моя мама не знает, только тогда я тебе поверю!

Я подумал с несколько секунд и решительно отчеканил:

– Тебя травят в школе. У тебя большие проблемы с пониманием мира и себя. Ты уже много лет страдаешь от этого и всё никак не можешь завершить свои муки. Этого не знает никто, кроме тебя, а в прошлой временно́й линии – и меня.

Глаза ее чуть ли не вылетели из орбит, дрожь ярко выражала ее состояние. Я попал прямо в цель.

– Не может быть… – колеблющимся голосом прошептала она. – Это же… бессмыслица. Невозможно это! Хоть убей, невозможно.

– Это не имеет значения сейчас. Факт остается фактом: я знаю о тебе то, чего, кроме тебя, не знает никто.

Мирай еще немного постояла с выпученными глазами, а потом постепенно начала усмирять нервы, дав себе отдышаться и обработать полученную информацию. Не прошло и минуты, как она сделала свой последний нервный вдох, и к ней вернулось самообладание.

– Ладно, допустим так и есть. Допустим, ты из другой реальности. Но как тогда ты оказался в этой?

– Я же говорил: даже не спрашивай. Это будет звучать куда более бредово. А мне дураком в твоих глазах быть как-то не хочется.

– Знаешь, ты уже успел стать таковым в моих глазах, – сказала она и откровенно рассмеялась.

– Правда, что ли?

– Ага. Ну кому еще взбредет в голову сказать незнакомке на улице: «Сыграй мне на барабанах после занятий»? Ты что, поумнее ничего не придумал?

– Ну, по крайней мере, это сработало. – Пришла моя очередь смеяться.

– Да уж. Если честно, я вообще хотела тогда полицию вызвать. – В ее тон пробралась виновато-неряшливая интонация.

– Да ладно. Я бы тоже насторожился, если бы кто-нибудь предложил мне что-то в этом роде.

– Слушай, а у тебя есть какие-нибудь планы на вечер? – спросила вдруг Мирай, на радость мне забыв о своем вопросе про мой трансфер.

– А? Да нет вроде, – ответил я, исполненный трепета от ожидания чего-то интересного.

– Может, погуляем после шести?

– Можно, – согласился я не раздумывая. – Это, получается, через два с половиной часа.

– Да. Значит, договорились! В шесть встретимся возле парикмахерской.

И в глазах моих светлым предвестьем отразилась ее лучезарная улыбка, которую я увидел впервые за мучительно долгие три года.

Мы неспешно распрощались, и я нехотя отправился домой. Еще два с половиной часа. «Это что, попытка познакомиться со мной ближе? – думал я. – Неужели ей настолько интересно, кто я такой? Ха. Число возможностей ведь бесконечно. И покуда эти возможности даются, этим нужно пользоваться. И какова вероятность, что именно эта будет успешной? Я даже не знаю. Но в любом случае я попробую, потому что иного пути нет».

Когда я возвратился в свою комнату, обнаружил шесть уведомлений из «Дискорда». В групповом чате под названием «Нулевые победители» Неистовый Феникс оставил несколько сообщений:

В голове неожиданно что-то стрельнуло. Боль, подобно оголодавшему хищнику, крепко вцепилась в мой мозг. Замелькали какие-то обрывочные картинки. Я как будто увидел то, чего никогда не было в моей жизни. Слайды размывались, я едва мог толком понять, что в них происходит. Вот я сижу за компьютером в своей комнате, на мониторе – переписка с кем-то. А уже спустя мгновение пожимаю кому-то руку на улице. Внезапно странные эпизоды прекратились, и головная боль ушла так же быстро, как и возникла.

«Что это, черт возьми, было?!» – чуть было не вскричал я, но смог сдержаться, и слова вырвались вполголоса:

– Неужто воспоминания из этой линии? А почему только сейчас?..

Тревога сковала меня. Я взглянул на монитор – всё те же сообщения от Феникса. Поспешив выключить компьютер, не обременив неизвестного мне геймера ответом, я распахнул шторы и открыл настежь окно. Влажный северный ветер, не таящий в себе промышленных тлетворных миазмов, прыснул мне в лицо и заполнил мои легкие свежим, успокаивающим воздухом – тем самым, который можно вдохнуть на окраинах больших городов.

– Эта реальность… – начал бормотать я вслух, опустив руки на подоконник. – Она таит в себе секреты и сюрпризы, с которыми мне еще придется столкнуться. И кто знает, смогу ли я это пережить…

Так я простоял еще минут пять, а потом, когда ощущение холода начало доминировать над удручающими думами, закрыл окно, вновь упал на кровать в попытке расслабиться и не заметил, как заснул. Ненадолго – всего лишь на час, и этот кратковременный сон был тем, в чем я в тот момент нуждался больше всего.

До прогулки с Мирай оставалось чуть меньше полутора часов. Это время я не выходил из комнаты. Уж больно не хотелось увидеть еще какой-нибудь сюрприз новой действительности. Было не так скучно, как я предполагал. Все-таки во мне нынешнем есть какие-никакие черты отаку, поэтому почитать один-другой томик манги, который удобно оказался на полке и который я не читал в прошлом мире, мог даже с удовольствием. Правда, мысли по типу «О господи, Рэй, ты где на это деньги взял?» всё же всплывали в разуме, но их быстро притуплял комиксный экшен. Конечно, я не буду вдаваться в подробности остросюжетного боевика, это совсем ни к чему, однако мне было действительно интересно читать.

Время пролетело мгновенно, и вскоре я собрался и вылетел из квартиры. Прибежал к парикмахерской меньше чем за минуту, не заметив, что на улице снегопад. Мирай была одета в длинное кашемировое пальто-поло бордового цвета, что отлично сочеталось с ее цветом волос, лаская взор, и скрывало хрупкость фигуры. Она стояла почти неподвижно, отрешенно смотря в сторону дороги вслед проезжающим мимо машинам. В одной руке она держала лакированную ручку зонта, широкий купол которого надежно прикрывал ее от обилия белых хлопьев, спадающих со свинцового неба. Снег в наших краях не такое уж и редкое явление зимой, однако кое-кто не надел сегодня шапку, а ограничился лишь толстым красным шарфом и милым зонтом того же оттенка.

Мирай сначала не заметила застывшего меня, но стоило ей повернуться и увидеть мой завороженный взгляд, как она тут же пошла ко мне, улыбаясь небрежно, словно смотря на озорного младшего брата, творящего какую-то глупость. И не успела она приблизиться, как вдруг я почувствовал, что по щекам катятся слезинки. Невольно они выступили и начали безжалостно жечь глаза, и скрыть это было невозможно. Мой взор вмиг стал чудно нежным. Какой-то теплой досадой задрожали губы. Я смотрел на Мирай, и слезы лились уже неудержимо. Ее такой невинный, такой родной вид оживил во мне сердце, оживил меня всего.

– Рэй! – окликнула Мирай встревоженно, подбежав ко мне. – Тебя же так зовут? Что с тобой?

– Да, всё верно, – сказал я твердо, будто и не плакал вовсе. – Именно так, Мирай, я Рэй. Всё хорошо. Правда. Просто… Даже не знаю, как объяснить.

– И не нужно. – Мирай помотала головой и еле заметно ухмыльнулась. – Раз всё в порядке, это не нужно.

– Ага! – Я кивнул и поспешил вытереть влагу с лица.

Мирай, дождавшись, пока я успокоюсь, проговорила:

– Ну что, раз в прошлом или в каком-то там еще твоем мире мы были парой, то почему бы нам не попробовать узнать друг друга в этом? Есть же вероятность того, что это судьба – наша встреча?

– Ты сторонник теории фатализма? – ни с того ни с сего обронил я, проведя кое-какие параллели, известные только мне.

– Эм-м… нет. Я даже не знаю, что это.

– Ха, не забивай этим голову! – Я похлопал ее по плечу, в точности как делал это с другой Мирай, когда мы только начинали общение. Ее мой жест малость удивил, но не более. – Я лишь скажу, что ты права. Наша встреча – определенно судьба. Иначе я бы не окликнул тебя сегодняшним утром. И вообще, даже если это и не так, к черту весь мир! Я так или иначе нашел бы тебя. Потому что люблю, независимо от мира и времени.

– Ты говоришь сейчас, как те пафосные романтики из мелодрам, которые любят смотреть наши мамы… – Мирай отвела взгляд, не спуская небрежной улыбки.

– Кто из нас еще «пафосный романтик»? Мисс, да у вас вообще зонт вместо шапки! Такой момент запороли… – ответил я, сокрушенный ее наигранным безразличием к моим горячим чувствам.

– Да ладно тебе! – Она, словно подшучивая, похлопала меня по плечу. – Будет еще. В конце концов, здесь мы только-только познакомились. Сегодня ведь тринадцатое января. Скажи-ка, а в твоей реальности когда мы встретились?

– Я увидел тебя в парикмахерской восьмого января две тысячи четырнадцатого года. А познакомились мы двенадцатого, когда я пришел к вам в гости на обед по приглашению твоей мамы. Было интересно. Мы погуляли тогда по округе и… сначала зашли в пиццерию, если мне не изменяет память, а потом ходили по городу, пока к вечеру не остановились в парке неподалеку отсюда. А потом еще и мост на самой алой ноте заката…

Я явно замечтался. Мирай это заметила и поспешила скинуть меня с облаков на землю.

– Поняла. Так давай повторим тот день! – предложила она.

– А? Серьезно? А ты голодна?

– Нет…

– А тогда ты даже не завтракала. Хех, повторить тот день вряд ли получится. Тем более уже вечер. Солнце уже практически зашло. Но, если хочешь, давай сходим в пиццерию.

– А давай. Я давненько там не была.

И мы зашагали в сторону ближайшего ресторана.

Мирай была всё такой же дружелюбной, какой я ее помню. От этого ощущения становилось тепло на сердце. Даже на миг показалось, будто бы и не случилось между нами проруби в три года. И что она ни капельки не изменилась. Жаль только, что это всё было не так…

Мы спокойно добрались до пиццерии, в которой еще четыре года назад я и Мирай «отмечали знакомство». На секунду даже появилось чувство некоего дежавю. Я совсем не показывал этого, но внутри просто светился от счастья. Одна только улыбка Мирай спустя столько лет заставляла затаить дыхание. А чего стоила прогулка бок о бок с ней!.. И вот сейчас я, как в первый раз, буду кормить эту распрекрасную девушку.

Усевшись за удобным столиком, сразу сказал себе, что не нужно быть с ней чересчур жеманным, а лучше вообще таким не быть и оставаться тем самым Рэем, которого она некогда и полюбила.

Сделав заказ, Мирай решила продолжить тему моего феномена.

– Даже как-то не верится… до сих пор, – пролепетала она, глядя куда-то в пустоту.

– Ты о том, что я прибыл с потусторонней линии времени?

– Нет. – Взгляд ее вмиг сдвинулся на меня. – Едва ли можно поверить в то, что воспоминания сохранились только у тебя. Понимаешь, о чем я?

– Да. Я сам не знаю, почему так. И всё еще думаю: быть может, это не я перенесся в другую линию, а эта линия изменилась до неузнаваемости. Вариантов бесчисленное множество, и узнать истину нам не под силу. Поэтому стоит прекратить ломать над этим голову и принять эту реальность так, словно прошлой и не существовало. Я всерьез об этом думаю.

– Ну, может, оно и к лучшему. Наверное, жить с двумя разными жизнями в памяти – это невыносимо.

– О чем ты?

– Погоди-ка. А как насчет воспоминаний об этой реальности?

– Их нет, – ответил я быстро, но тут же ощутил резкую боль в голове и согнулся от нее в три погибели.

– Рэй, что с тобой?! – Мирай сразу запаниковала.

В моем разуме снова пробегали какие-то расплывчатые кадры. Очередное несуществующее для меня воспоминание. В нем я сижу в подобном заведении напротив какого-то парня, мы едим пиццу и расслабленно о чем-то беседуем. Мне показалось, что я уже где-то видел этот размытый силуэт. Но на детальный анализ времени не хватило: я вновь был бесцеремонно вырван из этого подобия дежавю.

– Рэй! – наконец будто издалека до меня донесся встревоженный голос Мирай.

– Всё нормально, – успокоил я. – Просто… я что-то вспомнил.

– А почему так среагировал? Что ты вспомнил?

– Сам не знаю, – ответил я, помассировав виски. – Похоже на воспоминания из этой реальности. То есть воспоминания меня, ныне не существующего в этом мире. Странная хрень.

– Тебе было больно, когда эти воспоминания появились?

– Как видела. И возможно, я знаю, с чем это может быть связано.

– С чем же?

Я вздохнул и выдвинул свое предположение:

– Прозвучит странно, но есть вероятность, что прошлый я – настоящий для этого мира – не исчез вовсе, а просто заменился мной – тем, кого ты сейчас видишь. И получается, что его воспоминания сидят где-то в глубинах моей памяти. То есть они были загружены при искажении пространства и потихоньку всплывают, но как будто были загружены поврежденными, потому что, когда они всплывают, я не вижу четкой картинки. Только размытые изображения некогда случившихся событий.

Мирай еще секунд десять посидела с умным видом, переваривая мои слова, а потом высказалась:

– Хм. Звучит и вправду странно. Но, думаю, я тебе верю.

– Еще бы, – усмехнулся я. – После всего, что случилось ранее, сложно мне не поверить. Только я не понимаю, откуда эта чертова боль, будто кто-то насильно впихивает в меня всё это…

Нам принесли заказ, и мы решили, пока едим, воздержаться от каких-либо сложных разговоров. И именно в те минуты мне показалось, будто я впервые заметил, какие искорки пляшут в ее светло-карих глазах, как обаятельно она поправляет волосы во время разговора, какие у нее нежные миниатюрные ручки, маленькие ножки и по-особому обаятельная аура. «Ей в этом году исполняется восемнадцать», – подумал я, не переставая по-доброму улыбаться Мирай.

В какую-то секунду она это уловила и, залившись краской, спросила меня:

– Чего это ты?..

– А что, что-то не так? Прости, просто вспомнилось кое-что прекрасное из прошлого.

– Хе-хе, понятно…

И она продолжила отщипывать пиццу кусочек за кусочком, не зацепившись за эту деталь. Я посчитал это странным, но во внимание не взял.

К семи тридцати мы оказались в том самом парке, который уже в представлении точно не нуждается. Мы снова непринужденно беседовали, я отвечал на вопросы Мирай. Вопрос за вопросом – а в голове уже заготовленные ответы, будто отвечаю во второй раз. В сущности, так оно и было. Но в любом случае общаться с этой девицей мне было в радость.

И настолько мы заболтались, что даже не заметили, что в парке – ни души. А когда заметили – оба замолчали, как по команде. Мы не могли расплести языки несколько минут. Таинственная вечерняя тишь природы неслышно обступала нас со всех сторон. Призрачный полумрак осел на земле. Влажное морозное дыхание зимы нежно обволакивало меня и Мирай. Загадочная прелесть сумерек нежданным подарком принесла успокоение нашим взбаламученным душам. Это место, как ни крути, во всех мирах и различных их вариациях, где бы мы с Мирай ни были, привносило в нас некое теплое осознание привязанности к нему. Мы любили эту землю. Любили этот парк, закаты и прохладу в воздухе. Любили чуть ли не так же, как родителей или домашних зверей. И любовь эта усиливалась, когда мы были вместе. Я это чувствовал, знал, что и Мирай ощущает нечто подобное, хоть и, возможно, не отдает себе отчета в том, что это за неизъяснимая сила такая, заставляющая трепетать ее сердце.

– Почему-то есть такое ностальгическое чувство, будто я здесь была уже много-много раз, – сказала вдруг Мирай, заполнив тишину. – Но я даже не могу вспомнить, когда здесь бывала прежде. Странно, да?

Я поглядел в ее слегка напуганные глаза и задумался над этими словами. Не мог не улыбнуться, ведь это причудливое «ностальгическое чувство» Мирай определенно возвещало о том, что всё идет так, как должно идти. Снова стало приятно на душе.

– Странно, конечно, но, видимо, так и должно быть, – проговорил я в ответ.

– В каком это смысле «так и должно быть»?

– Быть может, это судьба? И теория о фатализме тогда явственная явь. Не находишь ли ты это единственным ответом на свой вопрос?

– Я нахожу это сложным и по-глупому романтичным, – ответила она, насупившись. – Хватит говорить так, словно ты герой мелодрамы.

– Ха-ха. Как скажешь, родная, – сказал я без задней мысли и пригласил Мирай прогуляться до последней точки нашего маршрута, до моста.

– Я тебе еще не «родная»! – возразила та с наигранной злобой. – Куда ты спешишь? А к мосту – давай. Давненько там не была, кстати…

– Я не спешу никуда, просто само вырвалось, прости.

Скорчив досадливую гримасу, я быстро зашагал с Мирай к выходу из парка.

Мост, на котором мы неоднократно провожали закат, был залит бледным светом нескольких фонарных столбов. Конечно, он, как и парк, никак не изменился – всё такой же широкий и длинный. Но несмотря на его вместимость, к десяти минутам девятого людей на нем можно было встретить немного. Вообще, для меня он славился тем, что если вдруг захочется встретить восходящее или проводить заходящее солнце, то можно спокойно прийти сюда и смотреть: с одной стороны – восход, с другой – закат. Мы с Мирай обычно стояли с той самой, «другой» стороны.

– После заката тут довольно скучно, – прощебетала Мирай, зевнув.

– Скучно? – не понял я. – С чего это? А как же романтика ночи?

– Честно, сейчас как-то по фигу. Я спать хочу, Рэй…

– Серьезно? Но ведь еще девяти даже нет.

– День в целом был утомителен. А эта прогулка добила меня. Я всё понимаю, ты тот еще романтик, но, боюсь, придется разойтись по домам.

– Эх, а ведь мы толком тут и не постояли… – Я шустро охватил взором весь мост, вдоль и поперек.

– Ты меня вообще слышишь? Пошли домой!

– Хорошо, пошли.

Мы неспешно побрели обратно. У клюющей носом Мирай ноги двигались не так активно, как у бодрой.

– И не злись ты так, – сказал я.

– Я немного агрессивная, когда сонная. Прости.

– Хех, понимаю.

– Рэй, а я так и не спросила тебя, где ты учишься?

Этим вопросом Мирай оглушила меня. «Что мне ответить? Правду или солгать? А к чему ложь?» Просто мне было страшно: а вдруг ей не понравится то, что меня выгнали из института?

Слишком мало времени было уделено на раздумья, поэтому с ответом пришлось поспешить:

– В этой реальности меня исключили из института, – промолвил я без зазрения совести.

– Да? – чуть оживилась Мирай. – Ну ты и балда, Рэй!

Она жестами повторила это слово, параллельно еще раз проговорив, вспоминая сцену из своего любимого фильма: «Бал-да»[23].

– Балда – это Рэй, которого ныне не существует, деточка. – Тембр моего голоса принял вульгарный тон. – Я же могу тебя заверить, что почти не пропускал занятий и выполнял все задания в своем прошлом мире. Поэтому кто из нас тут балда, если ты не приняла во внимание мои слова «в этой реальности»?

– Иногда ты бываешь таким занудой. – Мирай снова зевнула, отвернув голову.

– А? Извини уж. Бывает такое. Иногда и вправду становится душно от моих речей, признаю.

– Именно поэтому ты и балда! Начни принимать во внимание мои шутки.

– Как скажете, мисс Прайс. Только объясните, что из сказанного вами выше – шутка, хе.

– Слова о том, что ты балда. Конечно, я знаю, что не ты конкретно такой, но я просто хотела подшутить самую малость.

– Ну ты и балда, Мирай! – сказал я и рассмеялся. – Теперь ты знаешь, что со мной такие «шутки» вряд ли пройдут.

Она понимающе закивала, не издав ни звука. Через пять минут мы дошли до ее дома. Я по-дружески откланялся и не спеша потопал к себе. Организм мой захлестнул поток эндорфинов. Все мысли мои были только о Мирай и ни о чем больше. Так душа, недавно брошенная в бездну отчаяния, вмиг воспарила на высоту блаженства. Я был почти что счастлив.

Пришел в квартиру, родители предложили поужинать, но я отказался. Пошел к себе в комнату, заперся там и поторопился лечь спать. «Будет ли это моей ошибкой, не знаю, – думал я, улегшись в постели, – но только так я смогу убедиться в том, что завтра Мирай никуда не исчезнет. Вдруг всё это обернется сном? Нет, тогда это будет кошмар. Нет! Это всё взаправду. Мирай реальна, она не исчезнет. Я могу быть в этом уверен. Завтра снова встречусь с ней и продолжу сближаться, и впоследствии, возможно через год, мы достигнем той точки отношений, на которой в прошлом мире они оборвались. Да, так и будет. Я сделаю всё, как было в прошлой реальности. Сначала Мирай, потом Адам, а после налажу учебу. Осталось только заснуть, проснуться – и убедиться в том, что этот день был наяву. Тогда я возблагодарю Господа за то, что Он помог мне выбраться из глубин уныния. Ведь это возможность. Возможность всё наладить».

Глава пятая Во все тяжкие

Смутное сновидение пришло ко мне той ночью. В маленькой комнате, при ярком лунном свете, раздавался едва слышный плач. «Папа, как же сложно без тебя-а…» – произнес робкий, дрожащий голос. Его хозяйка, девушка, давилась слезами. Какая девушка? Неизвестно. Сон – как будто кусочек из тех воспоминаний, что приходили пару раз на дню: мало что понятно, но почему-то явление это отдавалось очевидным звоночком – мой разум пытается донести нечто важное. Но что конкретно и какой степени важности – не ясно. Как будто множество деталей картины рассыпались и перемешались; и чтобы узнать, что вообще происходит в этой реальности, мне предстоит собрать всё воедино.

Я пробудился и ощутил невыносимую боль по всему телу. На часах было четыре тридцать семь утра. Я дышал учащенно, точно после кошмара. И стоило мне дотронуться до своего лица, как всё стало еще непонятнее. По щекам внезапно заструились слезы.

– Что это?.. – мямлил я с каким-то недоверием, думая, что брежу. – Почему я плачу?.. Что это был за сон? Кто там был?

На все эти вопросы ответа не последовало. И враз вдарило мне в голову: всё взаправду. Я действительно не сплю, наяву ощущаю всё прямо сейчас. Слезы – настоящие, переживания – тоже. И именно поэтому я больше не сомкнул глаз, просидев в полудреме до восьми утра, когда за окном всходило солнце. Обычно родители к этому времени только пробуждались, а я, в прежнем мире, спокойно отсыпался до десяти. Однако сейчас ни о каком покое и речи не шло. Внимание мое полностью было сосредоточено на какой-то радости и вместе с тем трепетном страхе, овладевшими сердцем. Радость – за то, что этот мир существует по-настоящему. Что он не плод моего больного воображения. И что Мирай теперь тоже реальна и у меня всё еще есть шансы. Страх – за эти диковинные видения, подчас вспыхивающие в сознании. Видения, которые как бы пытались сообщить о чем-то, но я не понимал. Но не зря же они есть. И почему они сопровождаются всегда головными болями или, как накануне, пробуждением в холодном поту? Они определенно значимы. Очень сильно значимы.

К сожалению, доступ к пониманию всё еще был для меня закрыт, поэтому я не нашел ничего лучше, как временно принять эти видения как должное, и пошел в ванную умываться.

Утро в целом прошло без происшествий и излишних изумлений. Мать и отец продолжали гостить у меня; когда они уедут – по-прежнему было неизвестно. После завтрака вспомнил, что я встречаю Мирай после уроков возле ее школы – старшей школы Нэрвайнд, располагавшейся в центральном районе. Последний урок заканчивался в три часа тридцать пять минут, поэтому времени у меня было целый вагон и маленькая тележка. И я не стал для себя ничего усложнять и просто пошел бродить по улицам. В конце концов, у меня еще было неразрешенное дело, – может, получится поговорить с Адамом.

Я не знал, где его искать, и черт бы ногу сломал, попытавшись ринуться на поиски, да мои ноги неутомимо несли меня по заснеженным улицам города. Снежинки сияли солнечным отблеском, буйно кружась в нежном вихре, заметая всё вокруг. Ветер дышал утренней прохладой, убаюкивая сонные разумы своей заунывной, еле слышимой песней. Хрустел под обувью белый шероховатый палас, который, впрочем, уже давно был нечист. Я шел, не зная куда, влекомый чем-то скрытым от глаз и людских ощущений. То и дело встречал прохожих с угрюмыми и, как ни странно, усталыми взглядами. Однако сам я почему-то казался счастливейшим человеком на земле, преисполненным дикарской энергией, с небывалой уверенностью делавшим каждый свой шаг к чему-то невыразимо особенному, и потому ощущал себя посторонним в этом январском городе.

С одной стороны, я был просто сбит с ног новым миром, в сущности не так сильно отличавшимся от прежнего, и мой энтузиазм в бесцельной прогулке вполне мог объясняться просто непомерным любопытством. С другой же – у меня все-таки имелись определенные цели, которые так или этак, но я обязан был выполнить! Это данный самому себе ультиматум, которому хотелось покорно следовать. Что я и делал. В голове, как и прежде, бурлила сплошная неразборчивая мешанина, и, как бы ветер ни пытался выдуть из меня всю лишнюю тяжесть, с каждой секундой в этот коктейль вводились новые детали. И нельзя было отмахнуться. Клещом вцепилась процессия нескладных мыслей, и, к счастью, она никак не влияла на мои движения, а посему я ни на миг не прекращал идти.

Преодолев таким образом миль пять, ноги привели меня на улицу, где находилось то самое котокафе, в котором я когда-то работал. Пока намеренно медленно проходил мимо него, взгляд мой сквозь стекло пробежал по интерьеру, и тут же всё мое существо захватил один непримечательный клиент. Он был неприметным для всех, кроме меня. Я узнал в нем Адама.

Старый друг мой стоял у кассы и, по всей видимости, заказывал сеанс. Я не мог упустить такую потрясающую возможность и шустро нырнул в помещение. Оно тотчас одарило теплом и едва уловимым чувством домашнего уюта.

Адам поначалу не заметил меня. Я преспокойно подошел к стойке и протянул купюру в двадцать долларов кассиру. Адам удивился и, как мне показалось, чуток ощетинился.

– Ты что тут делаешь? – спросил он, насупившись.

– Надо поговорить. Наедине.

– А если я не хочу? Нет, я не буду…

– Пожалуйста, – попросил я с жалостью, но вместе с тем с упорством в голосе. – Это важно.

Он поскрежетал зубами, поводил глазами то на мое так ненавистное им лицо, то на заманчивые купюры, кричащие о выгодном предложении, и в итоге ответил:

– Ладно, бог с тобой. Всё равно на десять минут заскочил.

Не теряя агрессии, однако пытаясь ее прикрыть, он продефилировал в «комнату наслаждения». Получив одобрение от кассира, я прошел следом.

Мы уселись на паре мягких пуфов, что хорошо контрастировали своим зеленоватым оттенком с малиновым полом. С четырех сторон нас обрамляли светлые стены, на которых в свете слепящих ламп золотились портреты милых и уникальных котов. Как полная противоположность такой яркости, Адам уставился на меня злющим волком, с обидой, будто на предателя. Мое лицо не источало ни капли неприязни – скорее недопонимание.

В атмосфере животной прелести витало напряженное молчание, и, обождав некоторое время, Адам прервал его.

– Чего тебе надо? – процедил он сердито.

– Чего мне надо? – тут же встрепенулся я, пытаясь наскоро сообразить ответ. – Послушай, я… я же заплатил за сеанс. Подумал, может, встретимся, повеселимся, как в старые-добрые?

– Да кто тебя просил? – воскликнул он, едва не вскочив. Я не нашелся, что ответить. Взгляд поник, губы слиплись. Адам, впрочем, чуть умерил пыл: – Ты сам во всём виноват. Поздно спохватился. Тебе ни за что и никогда со мной не подружиться.

– Господи, я просто хочу узнать, как я убил Гарри!

Наконец голос мой перекрикнул Адама. Он удивился, но в его взгляде мерцал и гнев, и доселе не виданное мной отвращение, выраженное кислой улыбкой.

– Ты… ты что, правда, забыл? Да как ты мог, урод пустоголовый?!

– Просто скажи, прошу. Скажи – и можешь уходить. Надолго не оставляю.

Адам чуть подумал, закрыл глаза и глубоко вздохнул.

– Если ты и вправду не помнишь, то ты еще бо́льшая скотина, чем я думал. В любом случае говорю: это случилось четвертого февраля две тысячи четырнадцатого года. Гарри позвал тебя погулять по озеру, и ты из жалости согласился, потому что никто больше идти не хотел, вот вы и пошли. Там Гарри провалился под лед, и ты… ты… ты просто стоял и ничего не сделал! – Из-под век Адама неожиданно заблестели слезы, которые он тут же смахнул. – Я до сих пор не могу понять почему. Почему ты ничего не сделал? Ты мне не сказал тогда. Просто стоял, опять тупо стоял и пустым взглядом пялился, неспособный промолвить хоть слово. Сейчас, я погляжу, у тебя взгляд не пустой. И сам ты другой… Знай, я жду объяснений.

– Я же сказал, надолго не задерживаю. – Я будто бы пропустил его слова мимо ушей. – Можешь идти.

– Куда идти, ты, скотина?!

Он резко встал и врезал мне по лицу со всей дури.

Только не сразу я начал всё осознавать. Лишь после этого тяжелого удара к мозгу поступила информация: я ничего не сделал – и Гарри погиб. Вмиг воспоминания четырехгодичной давности прилетели на ум. В моем прежнем мире в тот самый день на том самом озере были не только я и Гарри. С нами находилась еще одна юная особа. И благодаря ей я не отступился. Благодаря Мирай Гарри был спасен. Однако в этом же мире…

После удара Адама меня словно что-то еще ударило, да с силой гораздо большей – очередное видение. Да причем теперь настолько качественное и ясное, что я уж было подумал о сиюсекундном перемещении во времени и пространстве.

Я стою на том самом шатком льду, некогда казавшемся обманчиво плотным. Передо мной – дыра, небрежная прорубь; а в ней плескается беспокойная вода. В воде же – Гарри, мой давний друг. И вокруг – никого. Только свинцовое небо да пугающие голые деревья – свидетели моего непонятного оцепенения и бултыханий утопающего. Со стороны себя не видя, я четко осознавал, какой взгляд был устремлен в ту дыру. То был взгляд, исполненный невообразимого ужаса и переживания. А внутри неистово стучащее сердце, обволакиваемое леденящим онемением, будто бы роптало с каждым ударом: «Трус. Трус. Трус. Трус. Трус!» Мозг между тем твердил, тараторя: «Спасай, спасай, спасай, спасай, спасай!» Но я стоял изваянием, и с каждым мгновением глаза мои смотрели всё более и более холодно, пока не пришло резкое воодушевление, впрочем, совсем нерадостное: «Гарри утонул!» Вот тогда с меня точно оковы сорвали – и я пал ниц у самого края дыры и чуть сам в нее не провалился. Слёз не было, они попросту еще не успели подступить, но разум и сердце уже понимали: это мой провал[24]. Эта мысль тотчас же крепко осела у меня в мозгу и принялась пронзать его, как лезвие клинка. Взор помутнел, всё существо мое начало заполнять скорое отчаяние – такое холодное и в то же время такое нежное и сладкое, готовое усыпить в любую секунду. «Как так вышло?..» – успеваю пролепетать я, продолжая глядеть на темную воду в проруби, прежде чем первая влага сходит с моих век. И эта вода в какой-то момент словно заполняет мои легкие, отчего становится тяжело дышать. Дыхание учащается, однако кислород будто не поступает в мозг. Еще миг – и я впаду в темное забытье. Еще мгновение, и…

– Ненавижу тебя, сукин ты сын! – раздался резкий окрик. Я опомнился.

– А? Что это… что за черт опять?!

Я вскочил посреди «комнаты наслаждения» и трусливо, точно в припадке, отстранился от Адама. Такая моя реакция его слегка обескуражила.

– Что с тобой, черт возьми?

– Я… я будто бы в осознанный сон попал.

– А? – Он помотал головой, закусив губу. – Мне плевать. Отвечай, почему ты не помог Гарри тем днем?!

Вновь меня сковало льдом, внутри разжегся огонь неописуемой силы, точно как в прежнем воспоминании. Это – последнее, окончательное осознание всей ситуации. В этом мире Рэй Хэмфри убил Гарри Фоксуэлла. В самом деле убил. Лишил жизни своим бездействием, своей слабостью и трусостью. Позор мне. «Позор мне? – подумал я, слабо приоткрыв рот. – Но это же… не я сделал».

Говорить Адаму о том, что я не тот Рэй, никого не трогал и вообще, между прочим, святой Пегас белоснежной красоты, – никак не покатит. Он не Мирай, к тому же доказать это я никоим образом не смогу, а ему-то в таком состоянии сейчас абсолютно не до этого. Только вот «подыгрывать» этой реальности тоже не хотелось. Возник дичайший диссонанс, от которого нестерпимо засосало под ложечкой. Ну кто согласится на такие жестокие психологические игры с самим собой? «Ну же, Рэй, думай! В школе тебя к такому не готовили, да и в институте тоже… Адаптируйся, скорее!»

Кое-как не рассыпавшись на атомы и собравшись с мыслями, я расплел язык, заставив губы выдавить на болезненно-бледном лице хоть какую-то ужимку:

– Адам, слушай, тогда я… просто не успел.

– Что?

– Я стоял на берегу озера, в то время как Гарри провалился в ярдах пятидесяти. Когда я подоспел, он уже был… мертв.

«А почему в том воспоминании я стоял подле утопающего? – промелькнуло в голове. – Где момент, когда я явился к нему, бултыхающемуся в воде? Точнее, процесс моего прибытия? А может, и не было его вовсе? А вдруг эти воспоминания искажены?»

Я облил себя ушатом вопросов, и это отвлекло от происходящего наяву.

– Рэй, черт тебя дери! – крикнул Адам в сердцах. – Ты сегодня какой-то не такой… Я уже говорил это, но, господи, что-то с тобой не так. И оправдания твои мне не нужны. Я слышал уже много раз это «не успел». Самая легкая отговорка в такой ситуации! Почему-то никто не хочет сказать «не смог» или «не решился помочь вовремя». Первое еще говорят, но вот второе, что зачастую истинная причина, из некоторых даже под дулом пистолета не вытащишь. – Глаза его блеснули презрительно, и губы чуть дрогнули, изогнувшись в кривую безутешную ухмылку. – Я же знаю, что ты просто струсил. Ты трус! И всё на этом. Не смог решиться – и потому-то ты тварь дрожащая навсегда.

Он собрался было уйти, отвернувшись от меня и засеменив в сторону выхода, но я его остановил.

– Стой! Я признаю́ свою вину, – чистосердечно воскликнул я, но не без ощущения некоего самообмана. – И даже знаю теперь, что вряд ли мы можем стать друзьями. Но скажи, как я могу искупить свою вину?

– Да никак, – злобно ответил Адам. – Только если спасешь кому-нибудь жизнь, да у тебя кишка тонка. Не то что у Гарри. Он всегда кровь из носу бы помог. Ты и мизинца его не стоишь. Тьфу на тебя!

Последние фразы он сказал уже даже с нотками надменной жалости, принижая меня. Мне стало очень обидно: я же знал, что уже спасал Гарри. Поэтому последнее, что мы увидели друг в друге, – это глубокие, исподлобья, взгляды, исполненные искреннего отвращения. На этом Адам покинул «комнату наслаждения», оставив меня в одиночестве.

– И как это понимать? – произнес я в пустоту, всё еще содрогаясь от произошедшего. – Как мне теперь вернуть его? Да никак! Всё, Адам потерян. Или же еще нет? Куда он вообще пойдет сейчас? Может, ринуться за ним? Время-то еще есть, да и неспроста же я его встретил сегодня. Это явно знак. Что-то на уровне той надписи на автобусе позавчера. Или… всё же бред?

Я вдруг заметил на ярком полу черную флешку. Ее точно не было здесь минутой ранее. Похоже, Адам выронил. Вокруг нее, чувствовалось, была какая-то темная аура. Я подобрал флешку и положил в карман. Возымев твердое намерение, я выскочил из комнаты, точно по велению Божьему, и направился к себе домой, чтобы посмотреть содержимое флешки.

Я шел, то потупляя взгляд, то кидая его на всё вокруг. Вилась блестящая метель. Я замечал, как солнце бросает яркие отблески на снег, автомобили, окна и всё-всё-всё вокруг, и мысли мои роились, вонзая в мозг, словно пчелы, острие сомнений.

«Ну и что я делаю?.. Зачем взял то, что мне не принадлежит? Это же кража, совсем нехорошая штука! Что, что меня повело вообще? А вдруг там просто видео с милыми котами, иначе зачем ему понадобился расслабляющий сеанс с пушистиками? Может, он планирует завести питомца и все мои предположения – просто фикция?»

Но, даже невзирая на эти мысли, ноги мои не останавливались, – напротив, неплохо преуспевали в ненужном ускорении, за что я заставил себя замедлиться. Колющие снежинки летели в глаза, заставляя щуриться, всё меньше уши слышали уличный гам, предоставляя большее внимание моему чуть сбитому дыханию и хрусту под обувью. В один миг мне показалось, что всё вокруг и в самом деле бред; что этого попросту не существует, а единственным оправданием моей одержимости Адамом можно считать какую-то неправильную сублимацию. Однако одно я понимал отчетливо: меня всего охватывал страх перед неизвестностью будущего. Даже самого-самого ближнего – пять-десять минут: что же окажется на флешке? Лишь бы что-нибудь обыденное. Душа немного успокоится – тогда я смогу отпустить друга раз и навсегда и, себе на радость, посвятить всё свое внимание единственно распрекрасной Мирай. Но еще в котокафе появилось едкое, беспримерное в своей силе чувство, что всё неспроста. Адам нечист на руку, это попросту невозможно, мое необыкновенное чутье не может подвести. А когда оно у меня появилось? Сам начал замечать это странное явление, когда попал в эту реальность, – значит, скорее всего, именно с прибытием сюда и появилось.

Между тем я уже подходил к своему дому. Поднявшись в квартиру, я тотчас же включил компьютер и вставил флешку. Передо мной вылезло две папки с названиями «РецМет» и «Карта». В горле встал ком. И он увеличился в размерах, на какую-то секунду перекрыв дыхание, стоило мне открыть первую папку. В ней целым столбом файлов находился рецепт по производству метамфетамина. Просто какое-то химическое месиво, плюс еще инвентарь и техника безопасности. В папке «Карта» был файл с изображением города, где красными точками было отмечено несколько мест на окраине и в отдалении.

В полном ужасе я вытащил флешку из разъема и положил в карман, кое-как сдерживая озноб. «Где, мать его, он раздобыл это?! Я думал, даркнет – это что-то для особенных людей, но Адам… Не может быть…» И не зря ведь я чувствовал! Вот-вот меня могло вывернуть – настолько эта новость меня ошарашила. Вместе с тошнотой, вразрез с изначальным представлением всей ситуации, шла тревога, кричащая откуда-то из сердца и беспрестанно его колотящая, требующая немедленных объяснений. Однако никто их давать не собирался. Всё, что мне оставалось, – это продолжать стоять в парализующем шоке, не находя смысла в этих фантасмагорических обстоятельствах.

«Почему… ты выглядишь так жалко сейчас, Адам?» – возник внезапно вопрос в моей голове. Мысли не хотели толком складываться – конкретно это событие словно обратилось в удушающую навязчивую круговерть. Мое сознание не хотело принимать только что увиденное, но сам я в глубине души желал этого, наверное, сильнее всего. Из сердца чуть ли не выпрыгивали ругательства, правый глаз охватил нервный тик, и в животе сделалось вдруг невыносимо больно. Раскаленные вопросы прожигали мозг, не давая толком опомниться. Но как только это случилось, после длительных язвительных минут ноги медленно повели меня в сторону выхода из квартиры.

Ветер крепчал, со временем от пота на моем лице не осталось и капельки. После всего произошедшего мне вдруг взбрело в голову бродить, пока не устану. И плевать на холод, плевать, что погода угрожает скорой болезнью. Мне просто нужно было прогуляться. В самом деле проветрить голову. И ходил я так, с беспорядком мыслей, очень долго. Успел побывать даже в тех местах, куда и прежде заглядывал-то всего пару раз за всю жизнь.

И вот в один момент я прошел мимо старшей школы Нэрвайнд, где приметил крайне занимательную сцену.

Там, возле главного входа, толпилась группа из четверых человек – трех парней и одной девушки. На взгляд со стороны – так точно домогательство. Молодые люди окружили бедную пигалицу, угрожая чем-то очень непристойным. И голоса их звучали весьма строго и мерзко.

– Давай, не стремайся, подруга! – услышал я один из этих голосов. – Пойдем с нами, мы всем угощаем! Тебе почти ничего и платить не придется…

– Отстаньте, – отозвалась та сердито, но вполне сдержанно. – Я вам не подруга, вы мне вообще никто!

– Хе-хе, да ну! Пойде-о-ом. Пойдем, ну же!

– Да сколько раз мне повторять? Нет!

Внезапно меня осенила мысль: я как заправский печальник просто не мог не вмешаться. Чувство какого-то долга плотно прилипло ко мне, а вместе с ним и чувство воодушевления с последующим осознанием: я могу ее спасти. И, не став долго думать, я, конечно же, ринулся воплощать это будоражащее ощущение.

Я побежал сломя голову на эту группку полоумных, и тут же голос мой раздался на всю округу: «Сегодня ударником буду я!» – и что было дури пробил правой рукой по лицу одного из тех, кто стоял ближе к девушке. Остальные со страху, а впрочем, и от неожиданности, по рефлексу, отступили на несколько шагов. Пострадавший тяжело пал наземь и немного погодя не спеша поднялся.

– Что за…

В поле моего зрения сразу же попал удивленный и немного непонимающий взгляд простоволосой пигалицы. Я лучезарно улыбнулся и сказал ей:

– Привет, Мирай! Я вовремя, а?

Та неловко кивнула.

– Ты че, – обратился ко мне уже успевший подняться идиот, – ее парень, что ли?

– Хе. – В ответ я лишь вульгарно ухмыльнулся.

– Не думай, что тебе это с рук сойдет!

Он уже было замахнулся, но я чудом смог удержать его кулак, а после, малость растерявшись, ударил безмозглому плуту в нос, целясь в лоб. Тот пал снова, но решимости продолжать бой у него становилось всё меньше.

Встав уже во второй раз, он поравнялся со своими друзьями, а следом, оставив исполненный брезгливости и обиды взгляд, плюнул в мою сторону и пристыженно ушел с компанией в город, приняв поражение.

Я еще раз посмеялся, глядя им вслед, и повернулся к Мирай.

– Слабаки какие, а? Ты как, дорогая, цела?

Она, к моему изумлению, посуровела и сказала:

– Цела, но могла и сама справиться.

Я вдруг ощерился так, словно увидел на кухонном столе неподвижного таракана и готов был уже прихлопнуть его.

– Да ну? Правда?

– Правда! – Мирай как будто была не очень рада моей помощи. Всё продолжала хмуриться.

– Хе-хе-хе, смелая ты, я посмотрю.

– Смелая, еще как смелая!

– Ну-ну. Спасибо не скажешь?

– Спасибо… – с неким едва различимым раздражением в голосе процедила она.

Я всё еще улыбался, готовый прихлопнуть таракана, но вдруг мне открылась истина, ранее которую я не знал: тараканы умеют летать.

Мирай плюнула на землю, сильно нахмурилась и достала из глубокого кармана пальто пачку ментоловых сигарет. Поднесла штучку ко рту, ловким движением второй руки выудила из внутреннего кармашка зажигалку и закурила.

«Ч-чего?..» – хотел было сказать я от нереального потрясения, но, хоть и рот был приоткрыт, ничего не выдал. Увиденное поразило меня, как внезапное сообщение о ядерном ударе.

– Будешь? – спросила Мирай, подавая сигарету.

– Д-да, давай…

Всё еще оторванный от реальности, я чуть было не взял предлагаемое в рот. «Да что это я делаю?!» – вспыхнуло в голове, и тут же сдавил сигарету в руке.

– Что с тобой, Рэй?

– Прости, я не курю.

– Как скажешь. – Она пожала плечами, отряхнула руками волосы, достала из рюкзака зонт, раскрыла его и сделала несколько маленьких шагов в сторону дома. – Пойдем домой тогда, что ли.

– Пойдем!

Я быстро настиг ее, и мы пошли по знакомому ей маршруту, подталкиваемые сзади легким попутным ветром. Снег продолжал свое падение, и на душе вновь стало хорошо. Впервые за день мне стало так хорошо… И даже забылась на время непонятно откуда взявшаяся плохая привычка Мирай. О ней я упомяну чуть позже, но а пока в голове прояснилась одна очень давняя, но приятная сцена.

То было время, когда мы с Мирай прогуливались под дождем. Не снегопад, конечно, но ситуация была схожа. У нее был зонт, а я, по своему обыкновению, не взял, и по иронии судьбы дождь, разумеется, случился.

Я пришел к ее школе после своих занятий, которые закончились раньше уроков Мирай. Уже тогда тучи сгущались, предвещая отнюдь не теплый, буйный ливень. Однако мне было всё равно: мое внимание приковала изящно-милая фигура моей возлюбленной, что шла не спеша, с немного мутным взглядом, томно улыбаясь, глядя мне в глаза. Стоило ей подойти ближе, как начали накрапывать первые моросящие капли. Облака уплотнялись, напитывались грозовой силой мгновенно, так что Мирай достала из своего рюкзака зонт и раскрыла его. Темно-синий нейлоновый восьмигранник легко навис над нашими головами, и ушам, помимо общего уличного гомона, стал слышен чуть глухой звук ударов капель о прочную материю. Я сообщил Мирай о своей оплошности, и она, вдоволь посмеявшись над моим упрямством, предложила пройтись вместе с ней. Согласия долго ждать не пришлось – и мы не спеша пошли домой.

В начале пути никто не произносил и слова, однако каждый вслушивался в звуки вокруг. Приятная, невесомая влага ощущалась на коже, дождевой аромат незаметно заползал в ноздри, и на душе становилось теплее. Кругом будто бы витала некая романтика, которую, впрочем, и я, и Мирай чувствовали с самого начала. Не хватало только какого-нибудь разговора, не важно о чем, – лишь бы просто развеять неловкость от затянувшейся тишины. Наши души желали общения, и в какой-то момент я собрал волю в кулак и заговорил первым.

– Как мне по-необычному уютно. Не странно это? – сказал я тихим голосом, как бы стараясь не перебивать шелест дождя.

– Да нет, – так же еле слышно ответила Мирай, – мне вот тоже как-то… тепло, что ли. Может, потому, что мы рядом друг с другом?

– Может, и поэтому…

Я чуть сконфузился. Лицо Мирай отражало нежность и легкую усталость вкупе с каким-то еле заметным порывом чем-то поделиться.

– Слушай, Рэй, – начала вдруг она, – а как у тебя в школе дела обстоят? Ты часто спрашивал меня, я тебе рассказывала, но сам ты не делился этим…

– А-а… Ну, всё неплохо. Учусь средне, друзья есть, и ладно. В принципе, жаловаться особо не на что. Я вполне доволен своей школой.

– М-м-м. А у меня сегодня казус приключился…

– Какой?

– Я попыталась заговорить с одноклассницей, и вроде всё получилось… Мы поговорили где-то минут пять, причем успешно, мило. Я уж было обрадовалась, что, возможно, наконец-то смогу завести себе подругу, да вот потом услышала, как она сплетничает обо мне с другими девушками на следующей же перемене. Представляешь себе, сплетничает уже! Я просто сказала ей, что после школы встречаюсь с парнем, а она давай подругам разбалтывать. И такой яд потек, боже… От насмешливых теорий о моих интимных отношениях до бездумных догадок о моем парне. Людям всяко интересно, когда кто-то, казалось бы, нелюдимый вдруг начинает раскрываться и – «не может этого быть!» – оказывается, что он такой же, как и они, и что у него есть своя личная жизнь, увлечения, интересы, проблемы и прочее. Он может быть кем угодно, но просто не говорит об этом. Ей-богу, реакция у этих девушек была такая, словно я подснежник, что расцвел в июльский зной… И как после такого снова говорить с той девочкой? Да я больше никогда к ней не подойду!..

Последние слова были сказаны с меланхолией, с каким-то легким надрывом, который для внимательного слушателя мог показаться началом плача. Только Мирай не плакала. Она как будто сожалела о чем-то.

– И правда, – ответил я. – Люди бывают такими забавными и пугающими. И вроде, с одной стороны, кажется, что экспонаты – это мы, а для нас, по сути, – они. Ха-ха! Есть какое-то третье лицо – ему вот явно не смешно. Я имею в виду, что если взглянуть со стороны на ситуацию, то всё действительно грустно.

Мирай задумчиво покивала, вздохнув с облегчением.

– Такая мелочь это, – сказала она. – Но для меня – нет. Ведь эти девушки завтра об этом и не вспомнят, а я буду помнить еще долго. Не знаю, почему даже. Может, этому поспособствует и этот разговор, как думаешь? – спросила вдруг она с озорным оттенком в голосе.

– Всё может быть, – радостно кивнул я. – У меня все наши разговоры запоминаются. Любовь может и так действовать на память. На долгие годы можно оставить в сердце какой-то несущественный разговор или незначительную прогулку. Этому сердце способствует. И закреплению вот таких вот событий, типа твоего сегодняшнего, тоже способствует сердце. Но они всё же разные немного, хоть и чем-то похожи. И там, и там – переживания. Только у нас – любовные, а в школе – социальные. Понимаешь?

– Понимаю. – Взгляд Мирай устремился куда-то вдаль. – Когда-нибудь я научусь не оставлять в памяти такие мусорные вещи. Я про то, что сегодня было.

– Да уж, такое лучше позабыть. Однако, думаю, ты… уже закрыла гештальт, я прав?

– Закрыть-то закрыла, но… это же просто смешно. Почему-то мне кажется, что просто так отпустить это я не смогу. Не смогу, не знаю как! Ха-ха-ха. Ну и дела, а, Рэй?

– Успокойся, Мирай. – Я, позабыв о своем смущении, приобнял ее за плечо. – Всё будет хорошо. Через пару дней ты уже и не вспомнишь об этом, обещаю.

– Почему ты так уверен?

– Мы с тобой постараемся забить голову чем-то более важным и счастливым в ближайшие пару дней, – проговорил я с ехидной, но доброй ухмылкой. – Согласна?

Мирай тут же ободрилась.

– Да! К черту этих глупых людей! У нас есть мы.

И так, с тихой радостью наших юных сердец, под тот же славный аккомпанемент неумолкаемого проливня, мы медленно двигались в сторону дома.

Вспоминать этот эпизод прежней жизни было занятием отрадным[25]. Но и о настоящем забывать не стоило, поэтому я повернулся к Мирай в новой реальности и сказал:

– Славная погода.

– Правда, что ли? Шел бы снег помедленнее, было бы лучше.

– И то верно. Слушай, а ты всегда без шапки ходишь?

– Не всегда, по настроению. – Мирай ответила как-то безучастно.

– Вот оно как. А если простынешь?

– Я нечасто простужаюсь. Поэтому на этот счет могу быть спокойной. Да и температура-то… Какие-то жалкие двадцать три градуса.

– Ясно… Могла б толстовку какую накинуть, капюшоном прикрыться хотя бы. – Я словил на себе ее ледяной взгляд, как бы намекающий, что я раздражаю. – Ладно-ладно, закрыли тему. Давно ты куришь?

– Не смотри на меня так, Рэй! – вдруг возмутилась Мирай. – Два года назад начала. Нервы успокаивать в суетливые минуты. Не осуждай.

– Нет-нет, я не осуждаю. – Ну а если быть честным, то внутри я осуждал. – Просто в прошлом мире ты не имела такой вредной привычки.

– Я тут подумала: забудь о прошлом мире, – резко отрезала она.

– А?

– Ты сейчас живешь в новом и в прошлый уже не вернешься. Поэтому старайся устроить красивую жизнь тут, не оборачиваясь назад.

– Да ну? Серьезно, что ли?

– Серьезнее некуда, Рэй. Я тебе правду говорю: у тебя будет намного больше шансов достичь своих целей без воспоминаний о минувшем.

– Да брось, ты же просто перевела тему!

Мирай, казалось, немного потускнела, осознав, что я ее раскусил.

– Всё равно, давай больше не будем поднимать эту тему. Без осуждений, хорошо? – Она улыбнулась самой невинной улыбкой из всех. И невинность эта растопила меня всего.

– Хорошо! – счастливо ответил я, дурацки скривив губы.

Когда мы с ней проходили по мосту, среди всех серых фигур, мелькавших перед глазами, одна четко показалась передо мной. Я остановился прямо в пяти шагах от нее, когда Мирай сделала еще пару. И от нежданного появления этого человека мне враз стало плохо.

– Рэй, я бы хотел поговорить… – начал было он, но до меня не дошло.

– Ты кто такой? – спросила Мирай, подозрительно смерив взглядом незваного.

– Его друг. Бывший, правда. Адам звать. А ты, небось, девушка его?

– Может, и так, – твердо скинула Мирай, и Адам был удостоен ее ледяного взора. – Что бывшему другу надо?

– Поговорить.

– О чем?

Адам начал раздражаться от девичьих вопросов, что так бесцеремонно сыпались один за другим на него.

– Черт возьми, чего ты такая дотошная! – воскликнул он. – Дай поговорить с Рэем. Нормально.

– Я знаю, как ты поговорить пришел, – наконец вклинился я в их перепалку, кое-как сдержав себя от панической атаки. – Уже нашел себе Сола Гудмана, мистер Пинкман?[26]

Внешне крепкая решимость Адама разрушилась в одночасье.

– Все-таки заглянул внутрь…

– Мутные делишки, однако. Хех.

– Не тебе судить. Не твоя жизнь пошла ко дну.

– Но и не тебе винить меня в чем-либо. Я уже не раз говорил, что я последний, кого тебе стоит проклинать и ненавидеть.

– Пошел ты, – с отвращением промолвил Адам. – Я хочу тебя избить, чесслово. За последний день ты такого наговорил…

Мирай стояла рядом со мной, продолжая держать над нами зонт. Взгляд ее был устремлен на моего оппонента и источал неподдельное презрение.

– Избить? Правда? – Я изогнул губы в какую-то ядовито-безумную ухмылку. – Ну, попробуй.

Адам выдавил из себя смешок.

– За словом в карман не полезешь. Не похоже на тебя. – И он угрожающе направился прямо на меня.

Вдруг тело ни с того ни с сего сковал страх, в сердце поднялась паника. «Так что же – мне с ним драться? По-настоящему? – В тот же миг пришло прозрение. – Да ну, не шутка ведь! И что меня так взбудоражило? Да не хочу я с ним драться, чего это я!»

И не успел я среагировать на его движения, как передо мной отважно встала Мирай, которая уже успела закрыть зонт и грозно направить его острием в лицо Адама. Тот оробел.

– Не знаю, что у вас случилось, но Рэя тронуть я тебе не позволю, – с явным благородством и строгостью, отчеканивая каждое слово, проговорила моя защитница.

– Ишь ты, малявка! – сердито завопил Адам, опомнившись. – Это не твое дело!

– Верно, – сказал я, оставаясь в благоговейной гордости за Мирай, преисполнившись чувством тотального доминирования. – Это не ее дело. Но и не твое дело – бить меня посреди улицы. Я спокойно могу обратиться в полицию после.

– Ага. Но мне не помешает это. Отсидев пару недель, я смогу воплотить свои желания и спокойно зарабатывать деньги. И уж поверь, повторно сдать меня у тебя не выйдет.

– Бедный Адам, не смог смириться с потерей друга и полностью сломал себе жизнь затянувшимся горем. Ни нормального образования, ни успехов в киберспорте, ни-че-го. Ты стал бесполезен для этого общества. – Я сказал это с напускной жалостью и наобум, но, как показалось, попал точно в цель.

– Так ты в котокафе сегодня поглумиться пришел, лицемерная ты сука!

Адам взбеленился и хотел было накинуться на меня, но Мирай тотчас же отшвырнула его своим зонтом.

– Прочь, отброс! – взвизгнула она резкой фистулой, презренно глядя на него.

– Ни жалости в вас, ни сострадания, – обидчиво пробормотал он.

– До чего только человека не доведет отчаяние! – промолвил я с хохотом. – Ты и в самом деле жалок. Но, знаешь, я правда не хочу быть последней тварью, поэтому… разрешаю тебе избить меня. И даже не буду потом писать заявление.

И Мирай, и Адам были шокированы таким моим выпадом.

– Ты безумен, – заключил Адам, приближаясь ко мне. – Почему?

– Из жалости. Твое дело – вступать в преступный мир, а раз уж тебе для разогрева нужно избить меня, то пожалуйста.

Я говорил это в полном рассудке. В моей голове тогда назревал план. «Стоит ему с связаться с криминалом, как его сразу сделают шестеркой какого-нибудь перекупщика, а спустя некоторое время, когда его захотят слить или бросить где-нибудь, вот тогда-то появлюсь я и спасу ему жизнь – вот и поглядим, сдержит он свои слова или нет».

– Рэй, не надо! – надсадно крикнула мне Мирай.

– Успокойся. Я знаю, что делаю.

И глаза мои блеснули воинственно. Мышцы укрепились, и тело стало готовым к приему кулаков.

– Да что ты всё никак не угомонишься?! – вдруг взорвался Адам. – Что, героем себя возомнил? Тебе никогда не стать мне другом, и эта ситуация ничего не изменит!

С этими словами я словил на себе первый его удар. Крепкий кулак, описав дугу, коснулся моей челюсти, и от этого я отступил на пару шагов.

Лупцевал он меня знатно. Было, конечно, больно: скулы хрустели, судороги прошивали всего, во рту ощущался привкус железа. Но еще больнее было думать, что́ чувствовала в то время Мирай: с каким ужасом она смотрела на всё это, не имея права вмешаться; как она пыталась сдерживать себя, чтобы не прирезать Адама на месте…

Никто на улице за всё время избиения не попытался помочь мне. Все как будто считали происходящее в порядке вещей. Осознание этого в какой-то момент нанесло даже больше страдания, чем получаемые побои. Удар за ударом сыпались как град, и совсем скоро я мог бы уже отключиться, но тут вдруг бомбардировка прекратилась.

– Довольно с тебя, – сказал Адам, пошарив по моим карманам и достав флешку. – Я сделал поблажку только из-за твоей «благородности» чертовой. Надеюсь, больше тебя не увижу. Всего наихудшего.

И под свободной спешной поступью его захрустел снег. Звук этот становился тише с каждым его шагом, и перед моим стыдливым взором спустя время появилось бледное личико Мирай, исполненное самого дорогого сострадания, а над ним – красный восьмигранник, спасительно укрывший от болезненно холодных снежинок мое лицо.

– Как же так, Рэй? Что тебе в голову вообще взбрело! Поднимайся скорее!

Она протянула руку, и с ее помощью я насилу поднялся на ноги.

– Всё тело ломит, – понуро сказал я.

– Еще бы. – Она принялась стряхивать с меня снег. – Почему ты дал ему себя избить?

– Так надо, Мирай. Сейчас не поймешь, но потом – обещаю. Надо подождать. Вот увидишь, какой я хороший друг.

– Может, к врачу сходим?

– Не нуждаюсь, спасибо. Давай просто продолжим идти. Недолго осталось.

– Ну… ладно. Пошли.

Она, робко держа меня за руку, с жалостливым выражением лица повела дальше по маршруту. Мне казалось, что у нее на ресницах сверкают слезы, но достоверно убедиться в этом я не мог, потому что шел немного позади. Так мы и дошли до нашей улицы.

Заранее решили, что я загляну к Мирай в гости хотя бы для того, чтобы она прилепила мне пластыри на синяки.

И вот, стоя перед дверью в ее квартиру, я выглядел и чувствовал себя забито. В какой-то момент возненавидел себя всем сердцем – за то, что позволил себе так опуститься; за то, что заставил Мирай переживать за себя. Но от этой ненависти ничего не осталось, стоило двери отвориться.

– Мирай, кто это? – сердито спросил какой-то дородный мужчина с грубой щетиной.

– Мирай, кто это? – удивленно и даже испуганно повторил я следом.

На лице у нее выразилась натужная, обеспокоенная улыбка.

Глава шестая Мирай

Всё то время, когда я находился в доме Прайсов, от порога и до комнаты Мирай, внутри меня как будто что-то горело. Хоть я и был тут совсем недавно, но чувство такое, словно нога моя ступила за порог родного очага спустя десять лет изнурительных странствий.

С кухни пахло чем-то вкусным, как я предполагал – куриным супом. Обои, до неги знакомые, нежили взгляд своей воздушной романтикой. Мебель же приковывала его, возбуждая в сердце необоримое желание посидеть на каждом диване, стуле, поводить руками по каждому столу и распластаться телом на всех кроватях…

«Ладно, пускай зайдет ненадолго» – фраза, после которой я вошел внутрь. До этого Мирай объяснила своему отцу, что мне нужна помощь, и тот, окинув меня всего оценивающим взором, разрешил пройти.

Как только я услышал от Мирай вымученное: «П-пап… это Рэй, мой… друг», сразу стало ясно, что воспитывали ее как минимум строго. Но не это меня смутило. Разум мой поразила мысль: «Неужели отец Мирай в другой реальности покинул семью по записи в Дневнике? Почему же Мирай вдруг захотела избавиться от него? И сделала ли она это случайно, как с собственным исчезновением, или же намеренно? Куда уж там намеренно. Все записи тогда были продуманными случайностями. Она осознанно записывала то, что хотела, но не знала, что это обязательно сбудется. И кого же мне жаль сильнее: Мирай или всех тех, кого затронула магия ее Дневника?»

После такого неловкого знакомства я прошествовал в мою любимую комнату – гостиную Прайсов – и там снова ощутил обволакивающее прикосновение ковра. Мягкость его ворсинок наполнила меня спокойствием.

Я уселся на диван, но Мирай, следовавшая за мной, буркнула:

– Ты чего тут сел? Ты не чай сюда пить пришел. В мою комнату иди!

Я, даже не успев осмыслить услышанное, поспешно встал и потопал в указанное место. В коридоре краем глаза заметил фигуру отца Мирай, под чьей тяжелой поступью заскрипел пол, и меня слегка покорежило. «Следит ведь…»

Опрятная темно-красная фланелевая рубашка в клетку – самое заметное из того, что было у Мирай под пальто. В этом она ходила сегодня в школу и расхаживала дома. Ниже рубашки – явно поношенные, не глаженные серые брюки, которые абсолютно не подходили верху, но в общем облик моей возлюбленной имел какой-то свой хаотический шарм.

В комнате Мирай, окутанной бордовым полумраком, помимо незаправленной постели, загрязненного кусочками чипсов и крошками печенья рабочего стола, на полу змеилась различная одежда: от чулок до кофт, от носков до рубашек, от футболок до свитеров. И как же смешно в такой безумной атмосфере смотрелась парочка аккуратных рубашек и штанов в чуть приоткрытом шкафу.

Меня словно окатили холодной водой: я впервые увидел такой бардак.

– Посиди пока, я сейчас за пластырями схожу… – сказала Мирай и вышла из комнаты, а я не смог и слова из себя выжать.

Что же еще делать было – я удобно расположился на ее кровати и тут же ощутил истому, даже несмотря на беспорядок вокруг. Воздух в этом месте так и дышал чем-то родным, так и веяло от всего некой ностальгией, щекочущей сердце. Что-то все-таки находило оно особенное в этом ореоле подросткового хаоса. Находило частичку детской невинности, блаженное ощущение чего-то возвратившегося, точно из затянувшегося кругосветного путешествия, которое мог почувствовать только я.

На стене позади двери скромно висел плакат с изображением группы Led Zeppelin. Это был единственный плакат во всей комнате, и почему-то он бросился мне в глаза самым последним. Насколько я помнил, у Мирай еще в прошлом мире была любовь к року, но об этой британской четверке она не особо упоминала. Видимо, ныне вкусы преобразились. И, скрывать не стану, мне это тоже пришлось по душе.

Пару секунд погодя Мирай возвратилась и с еле уловимой томной улыбкой поставила пакетик с пластырями на тумбочку подле кровати. Следом ловким, оттого и неизъяснимо изящным движением руки достала один – и осторожно начала касаться моего измученного лица влажной салфеткой. Я тотчас издал краткий звук от внезапного раздражения.

– Больно? Потерпи.

Я не отвечал. Молча сидел и старался сохранить дыхание. Давно же мы с Мирай не были так близки… Боль улетучилась скорым ветром, когда моя защитница открыла рот на мой возглас; сердце трогали совершенно иные чувства. Под влиянием смятения нежного стыда, мои глаза сделались как никогда жалостливыми, однако в них пылала юношеская страсть. О, как я хотел со всей силой этой беспримерной страсти обнять Мирай! Наплевать на синяки и недавно случившийся казус, просто отложить пластыри, робко взять ее идеальные бледненькие ручки, слегка надавить наглостью – и своими губами превосходно сыграть на ее губах страстнейший поцелуй в наших жизнях. Вульгарно-то как! А то. Казалось, только в тот момент ее прикосновений, точно прикосновений самой Вселенной, я осознал, насколько сильно ее люблю. Сердце мое будто бы вновь воспылало некогда знакомым чувством, которое мне, к прискорбию, пришлось ранее забыть на время. И, хоть что-то близкое к этому я ощущал еще вчера, сегодняшнему примеру сердечной тахикардии нельзя было найти даже отдаленно похожего.

– Что ты так смотришь на меня? – спросила Мирай, невинно насупившись. – У тебя жар?

– Нет, всё хорошо, – сказал я с усмешкой в голосе. – Всё – шторм.

– Что ты несешь?

– Шторм во мне бушует. Но не важно это. Ты не закончила?

– Нет еще. Один остался. Вот сюда. – Она беспристрастно тыкнула, даже надавила на мой последний видимый синяк с правого боку лба. Опять раздражение. – Хи-хи. Терпи!

Я как будто бы очутился в раю. Так сладки были те мгновения, так восхитительны, так сильны, что я готов был переживать их раз за разом целую вечность. Только вот такая участь меня не постигла и вряд ли постигнет, даже если я сильно захотел бы, невзирая на то, что знал о такой возможности.

После воистину божественного исцеления всех моих невзгод Мирай уселась рядом со мной, отложив салфетку, и сказала решительно, но не без улыбки:

– Давай больше так не делай.

– Ладно. Постараюсь, – ответил я, еще отходя от недавнего наслаждения.

– Ну, тебе чай принести? – Этот вопрос был неожиданным.

– Ты же сказала, что я пришел сюда не ради чая…

– Пришел-то не ради него, но уйти без него – как так-то?

– Хорошо, тогда давай.

Она ушла. Я снова остался один, и в душе затеплилось чувство, которое можно сравнить с незабываемой прогулкой. Те минуты, проведенные в ее комнате, как будто бы длились бесконечно. И как же тоскливо может стать, если вмиг задуматься и начать сознавать, что не бывать этому никогда. Только во мне даже с этой вязкой мыслью не было места для грусти. Я весь сиял и источал наивысшую степень любви к жизни и возможности дышать тем же воздухом, которым дышит моя возлюбленная.

Не буду больше вдаваться в подробности безобразия чувств и эмоций, переполнявших мое сердце тогда, и возвращусь к интересному.

Мирай вернулась с кружкой немного слабого чая. То был черный, мой любимый сорт. Еще я удостоился аж двух кубиков сахара в свой напиток. По температуре он был безупречен, как я люблю, – не кипяток и не комнатное тепло. Короче, мои рецепторы во рту изнутри ликовали. Хотя мне кажется, что, если бы мне предложили даже самую скверную еду в этом доме, я бы согласился без возражений.

В один момент я загляделся на полки, висящие над письменным столом, и различил во всём весьма богатом книжном убранстве знакомых авторов, произведения которых Мирай давала мне читать когда-то очень давно…

На этой почве у нас завязался разговор. И инициатором его стал совсем не я.

– Знаешь, а ведь в чтении книг есть какая-то грустная связь с читателем… – сказала вдруг Мирай, смотря мне в лицо пристально, как бы подчеркивая свою заинтересованность моим скромным любопытством.

– О чем ты?

– Когда читаешь, то следишь за жизнью героев, их переживаниями, размышляешь над их словами, поражаешься их действиям и прочее – не так одиноко становится. Однако от осознания этого тебя словно выкидывают из любимого ресторана: это случается посередине трапезы, но хочется закончить, а ты не можешь, и тревога охватывает тебя всего. Где-то в груди маленьким злым зверьком шевелится боль, подкатывает к горлу, сжимается комком и притаивается, чтобы того и гляди раствориться в слезах.

Я едва заметно облизал языком зубы и промолвил задумчиво:

– Есть такое. Но к чему такие мысли?

– Да просто так. Ты же обратил внимание на мою книжную полку, хех.

– Хм, ладно. – Почему-то малость уязвленный ее очевидно точным замечанием я с вызовом ухмыльнулся и выпалил: – Тогда скажи, можно ли считать автора убийцей, если в его книге умирает персонаж?

Мирай тотчас же заливисто засмеялась, стоило мне задать этот вопрос.

– Что за глупость, Рэй! Конечно, нет! Ха-ха-ха.

«Что, смешно?» – Внутренне я тоже смеялся, но лишь скривил губы, указывая, что от смеха в унисон с Мирай меня отделяет одно хоть сколько-нибудь забавное слово. Но всё же по итогу я сдержался.

Веселье плавно прекратилось, а на смену ему приковыляла томная серьезность, внезапно возникшая на лице моей пигалицы.

– Так кто же такой этот Адам, Рэй?

Теперь и на моем лице не осталось даже отпечатка прежнего оживления. На него легла тень меланхолии, которой вовсе не хотелось предаваться еще минутами ранее. Меланхолия – от нахлынувших воспоминаний, которым в этом мире никогда не было и не будет места. Адам ведь не знает и не подозревает о нашей крепкой тесной связи где-то в другой реальности. Даже мое исполненное желание вернуть его дружелюбное расположение к себе не даст ему тех воспоминаний, что были у меня. Я не впервые об этом задумался, но вторичность этих мыслей меня смутила. Однако в глубине души по-прежнему сидела надежда, что я смогу хотя бы немного приблизить всё к тому, как было раньше.

– Мой очень хороший друг, – сказал я. – В этой реальности – уже бывший.

– Угу. И насколько вы были близки… ну, там?

– Он был моим первым близким другом. Потом шел Гарри. Столько всего мы вместе пережили. Я знаком с ним еще с начальной школы. Его тогда невзлюбили за что-то, смутно помню уже, а я заступался всегда, когда одноклассники «нападали» на него. Так мы и подружились, кстати, когда я впервые врезал одному такому треплу, что пытался отобрать обед Адама. Больше он к нему не совался, а если кто и пробовал – я из раза в раз стоял на защите. Уже к средней школе Адам мог и сам за себя постоять. Благодаря мне он стал более социальным и открытым, что ли. В последний год началки к нам перевели Гарри. Он ухитрился сблизиться с Адамом куда лучше меня. Но это случилось уже в классе седьмом или восьмом. Мы правда были хорошими друзьями. И я ничего не забыл, абсолютно. Каждый, даже самый мелочный, эпизод по сей день находится в моей голове, словно памятное тату, если так можно выразиться. Только вот есть одна проблема и она относится не только к Адаму…

– Какая?

– Он больше этого не помнит. А даже если и вспомнит, то встрепенется ничуть не сильнее, чем я от утреннего ветерка. Одно событие убило всю теплоту прошлого, весь его детский трепет. И я в этом не виноват.

– А почему ты вообще должен быть виноватым? Что за событие такое?

– В этом мире я «убил» нашего общего друга – Гарри Фоксуэлла.

Мирай сначала не поняла моих слов. Наклонила голову набок с выражением лица мыслителя, но, поняв, насколько безуспешны ее попытки вникнуть, но, сказанное мной, сдалась и попросила уточнить. Немного забавная вышла сцена. Особенно учитывая, что она старалась понять всё сама.

Я рассказал ей о том, что знаю. О нашей ссоре с Адамом, о ситуации на озере (причем в двух версиях – этой и прошлой реальностей), что предшествовала разрушению отношений, о сегодняшних с ним встречах (в том числе и содержимое той флешки). Всё это время я силился не выглядеть как поехавший. Хоть Мирай вроде и верила мне и иным озвучиваемым вариантам событий, внутри я всё еще чувствовал себя неловко всякий раз, как начинал заговаривать о двойственности своей жизни.

– Как мило. Я, оказывается, твоего друга спасала! – первое, что произнесла Мирай после рассказа.

– Да уж. Если бы не ты, всё бы повторилось точь-в-точь, как в этом мире. Но дело в том, что мне уже приходило фантомное воспоминание об этом – сегодня, когда я встречался с Адамом в котокафе. Такой кошмар! Я был так жалок… И не знаю, откуда эти воспоминания берутся, но их появление хотя бы как-то дает возможность взглянуть на здешние обстоятельства. Только некоторые из таких до сих пор имеют неизвестные корни.

– Странно это всё, правда. Но я начала понимать, почему ты сегодня поступил так, как поступил. Конечно, можно было бы обойтись и без твоего избиения. Просто отдать флешку и разойтись…

– Не, – тут же отразил я. – Это не в плюс ни мне, ни Адаму. Ему же хотелось меня избить. Я ему позволил. Это было его желание, и даже очень резонное, я считаю. Пусть он и сказал сегодня, что мой поступок ничего не изменит, но что-то все-таки изменилось же! Сам факт того, что он упомянул это и что он решил не добивать меня, уже говорит сам за себя. Если бы ему было действительно фиолетово, он бы довел меня до потери сознания, встал и плюнул, а после ушел. Понимаешь, о чем я? А дальше всё по моему плану. Как только его жизнь будет под угрозой, я приду к нему и защищу его, как когда-то в начальной школе… Может быть, тогда всё вернется в прежнюю колею и наша дружба восстанет. Я в это верю. И надеюсь, ты меня поддержишь. Ведь поддержишь же?

Я кинул на Мирай взгляд, исполненный ярко выраженной робости, некоего переживания за будущее. Он так и твердил отчаянно: «Это всё, что у меня есть, и мне так хочется вернуть свою прежнюю жизнь. Прошу, помоги мне».

Ее глаза зажглись горячим блеском, губы дрогнули, и лицо приняло глубоко понимающий вид – как у матери, которая услышала от своего ребенка на первый взгляд безумную, но явно крайне перспективную и вполне реальную к исполнению идею.

– Поддержу. Разумеется, поддержу, Рэй! – ответила она с жаром.

Меня это даже несколько взволновало; в положительном плане, конечно. «На Мирай точно можно положиться», – заключил я про себя.

– Спасибо, – скромно поблагодарил я, и тут же в коридоре послышался шум.

– Мама пришла, – удостоила объяснить Мирай максимально невозмутимым тоном.

– Так рано?

– В среду у нее почему-то очень мало клиентов, и поэтому закрывается она до вечера. По крайней мере, так она говорила мне.

Из коридора донеслись слова страстной встречи четы влюбленных:

– Ну что ты, я только пришла. Дай хоть переодеться!

– Я просто благодарю тебя за то, что ты у меня такая восхитительная!

С этой минуты разговор резко переменил свое направление с моих проблем на проблемы моей возлюбленной.

– Роб опять к маме пристает, – проронила вдруг Мирай. – Пусть перестанет уже строить из себя Ретта Батлера[27], бесит…

– Почему ты зовешь своего отца Робом? – сразу же спросил я.

– Оу. Я тебе еще не говорила… Он гражданский муж моей матери. Роберт Милликен. Я называю его просто Робом, обычно за глаза, но ему не всегда это нравится, когда он слышит, так что заставляет звать его папой…

– Что?.. – Я раскрыл рот. Поверить не мог услышанному. – Где твой настоящий отец?

– Он… умер, – чуть ли не со слезами на глазах сообщила Мирай.

Резким ударом в голову врезался сегодняшний сон. Тот самый, где какая-то девочка плачет и причитает об ушедшем отце. В одночасье пришло осознание: те события были о Мирай. На душе вдруг стало тяжко, воздух в комнате уже не казался таким уж приятным, а в глазах моих дрожал блеск приближающегося пароксизма. «Что же это происходит?.. Как оно возможно вообще? Вещие сны? Да ну, бред!» Однако ж бредом это не было, отнюдь.

Мне захотелось вскочить с кровати и закричать во весь голос, но Мирай, будто почувствовав мой порыв, положила руку мне на колено и сказала с подрагивающей улыбкой:

– Не переживай. Со мной всё хорошо. Я уже привыкла.

Благодаря этому в какой-то степени услужливому выражению лица и вымученному утешению мне стало чуть спокойнее. Я сознавал, что ее слова были лишены искренности и были направлены исключительно на то, чтобы умерить мое пылкое состояние, и, по правде, мне стало даже хуже после них, но ради Мирай я постарался усмирить свои нервы.

– Хорошо. Позволь спросить: как умер твой отец? – промолвил я, подстрекаемый любопытством. И тотчас же об этом пожалел. Лицо Мирай помрачнело. Ей, верно, совсем не в радость было вспоминать трагедию своей жизни. – Извини, пожалуйста! Если не хочешь, можешь не говорить. Мне просто стало интересно…

– Авиакатастрофа, – прервала меня Мирай, не смотря в глаза. – В декабре четырнадцатого года он по работе отправился в командировку в Германию. Самолет разбился над Брюсселем.

В этих словах сквозила легкая грусть, та самая, которая встречается в речи людей во время разговора о каком-то давнем трагичном событии, о коем они уже столько раз вспоминали, пережевывая его, что более яркие эмоции просто уже потеряли свой смысл. Мирай подняла глаза на меня, и по всему телу рысью пробежало чувство, словно я заглядываю ей в самую глубину души. То чувство, которое никто, кроме меня, пережить не мог, ибо душа моей возлюбленной всегда была одинока. Это я знал всегда, и даже в этой реальности ничего не изменилось (в этом я так же был твердо убежден; достаточно было мимолетно взглянуть на Мирай, как становилось понятно, что она будто бы раскаивается после долгих лет мучительного молчания), – но сейчас она играла со мной в откровенность[28].

Последствия трагедии продолжили выливаться из ее уст:

– С тех пор всё пошло наперекосяк. Мать села на стакан с горя. И это были худшие три месяца в моей жизни. Рэй, это настоящий ад! Она пила чуть ли не каждый день и на меня просто забивала. Естественно, парикмахерскую пришлось на время прикрыть, а деньги она получала от моего дяди. Это так, к слову. Конечно, первое время мама еще спрашивала меня, голодна ли я и прочее, но спустя месяц… Были дни, когда я приходила к ней, просила чего-нибудь приготовить – и меня посылали далеко и надолго. Позже она начала приглашать к себе домой каких-то людей. То подруг, то каких-то мужиков… Тогда мне даже был заказан вход на кухню. Господи, я порой по три-четыре дня не ела ничего, Рэй! Я не могла обычного бутерброда даже сделать. Просто не было такой возможности. Питаться можно было только в школе один раз, но и там всё было за деньги, которые мне, конечно же, никто не давал… Доступ к еде у меня был только в те редкие дни на неделе, когда никого не было дома. И то мама уходила кутить, и от мыслей, что она где-то сейчас пьяная с кем-то чужим, сердце кровью обливалось. Однажды меня грозились избить. Поддатый друг мамы как-то пришел ко мне в комнату и начал со мной разговаривать, а потом без причины разозлился и ударил меня. Я тут же закричала и начала его пинать. Он поспешно удалился, и мама сделала ему выговор, но почему-то… почему-то она следом сказала, что я дура! Даже не знаю, просто так. Ни с чего. И такие инциденты происходили регулярно. Каждый божий день я не могла заснуть. Воздух всегда был отравлен тлетворным алкогольным запашком и дешевым табаком, даже проветривание не помогало, хоть противогаз напяливай. А помимо этого еще и эти бесконечные – бесконечные, мать его! – разговоры. Они не прекращались, бывало, до пяти утра… И я не могла глаз сомкнуть! Потом, спустя долгое время, неожиданно мама начала объявляться дома трезвой и без друзей. Ко мне вернулась ежедневная пища. А спустя еще немного она познакомила меня с этим самым Робертом, который «спас маму», по ее же словам. Далее она уж и парикмахерскую открыла снова, и всё постепенно налаживалось. Ну и сейчас, спустя несколько лет, они всё никак не поженятся, кормят меня обещаниями, а Роберт пытается играть в строгого папашу. Жалкое зрелище.

– Боже мой… – Я с трудом сдерживал слезы. Рассказанное тронуло меня так, как еще ничто вовек не трогало. – Как ты после всего, что пережила, можешь оставаться в здравом рассудке? Это всё даже представить страшно…

– Это еще не всё, хе… – как-то депрессивно сказала Мирай, и я, толком не вслушавшись, резко обнял ее. Просто прижал ее голову к своей груди.

Она никак не ожидала такого порыва нежности.

– Что ты делаешь, Рэй?.. – спросила Мирай с улыбкой, и моя правая рука начала мерно поглаживать ее волосы.

– Обнимаю тебя. Прости, что так внезапно и нагло. Я даже не знаю, как это назвать. Может, сострадание? Это же наше первое объятие, ну, в этом мире?

– Д-да… Спасибо. Мне правда приятно…

Она хотела добавить что-то еще, но не смогла. Или не захотела. Бог его знает. Мне тогда было не до этого. Я был полностью заворожён ее тяжелым рассказом и в попытке отождествить маленькое, хрупкое тело с ужасной историей чуть не разрыдался прямо во время объятия.

– Слушай, Рэй, давай проветримся? – предложила Мирай после минут двух. Мы всё еще не отпустили друг друга. – Как вчера…

– Давай. Прямо сейчас?

– Угу.

– Хорошо. Тогда не будем терять времени.

Мы поспешили было удалиться из квартиры, но на пороге нас перехватил отчим Мирай. Ядовитая усмешка застыла на его губах, сорвалась реплика:

– И куда же ты ведешь мою дочь, парень?

Я немного смутился, но смог ответить четко и кратко:

– На прогулку.

– Хех. А ты, Мирай, не говорила, что у тебя есть ухажер.

Мирай бросило в краску, она сжала кулаки, и глаза ее гневно заблестели. В эту секунду в дверях кухни появилась Маргарет Прайс, вид которой прямо твердил, что внезапный шум ее раздражает.

– Что у вас там опять?.. – Мой взволнованный вид и украшенное пластырями лицо обескуражили ее. – О, Рэй, привет! Что с тобой стряслось?

– Его побили, – отрапортовала Мирай сухим голосом.

– Да, я защищал вашу дочь от хулиганов с улицы и, естественно, получил пару тумаков, ха-ха!

Взгляд моей возлюбленной тотчас же взлетел на меня. В нем горел странный блеск, а еще я прочитал какой-то упрек.

– Да ну? Правда, что ли? – обратилась Маргарет к дочери.

Мирай скорчила кислую мину и следом выпалила:

– Ага. Он… спас меня.

От этих слов мать как будто обомлела. На ее лице ярко проявились сентиментальные черты, и глаза забегали то на меня, то на дочь. «Что-то знакомое, не так ли?» – прозвучало у меня в голове, и я самодовольно ухмыльнулся про себя.

– Дай я тебя обниму, Рэй, милый! – И Маргарет кинулась мне на шею и достаточно плотно прижала к себе. – Мирай уже говорила о тебе вчера вечером… Ваше знакомство стало для меня неожиданным и очень приятным сюрпризом. Потому что я всегда знала, что ты хороший!

– Да ладно вам, миссис Прайс. Я просто помог, в первую очередь как человек. Во вторую – как джентльмен. Ну и в третью – как друг. Можно меня не давить, а то мне плохо уже…

– Да, извини. – Она ослабила хватку, и я высвободился из кольца ее мужицки сильных рук. – Но я, правда, невероятно рада вашей встрече. Вы были бы отличной парой!

«Уже сватает, уже сватает, господи!» – запаниковал я, но стойко выдержал натиск.

Мирай уже давно покинула диалог, присоединившись к своему отчиму в ряд зрителей, но ее опять бросило в краску – только на сей раз не от льющейся через край злости.

– Может быть. Не будем торопиться, миссис Прайс, – только и ответил я.

– Ой, поняла-поняла! Вы же гулять собирались, правильно понимаю?

– Да. – И теперь на моих губах заиграла злобная усмешка. – Но ваш муж встал у нас на пути. Можете его, скажем так, приструнить?

Такая смена ролей непомерно фраппировала Роберта. Стоило мне попросить Маргарет об одолжении, как его полное неприязни лицо уже не было видно спустя несколько секунд: нарушителя порядка «счастливых влюбленных» с крайней вежливостью оттащили на кухню. По мановению мощной женской руки он более не мог нам помешать. Мы с Мирай не стали мешкать и покинули квартиру.

Первым во время прогулки заговорил я. Это был вопрос про любимую музыку. Мирай ответила весьма живописно: во всех пышных красках, со всеми возможными сантиментами. Она сияла, пока говорила. А говорила она, конечно же, о Led Zeppelin, Linkin Park, Lostprophets, Alice in Chains, Three Days Grace, New Medicine и – вот так откровение – об Oasis. Это были ее самые любимые исполнители. Вкусы и вправду преобразились. И как-то так получилось, что потом мы еще около получаса слушали ее плейлист с ее же наушников. Я, в свой черед, рассказал о своих музыкальных предпочтениях, особенно подчеркнув, что мое сердце бьется в такт панк-рока и – какой забавный парадокс – оркестровой музыки. Однако от прослушивания отказался.

К концу тем о музыке и еще нескольких других незначительных мы уже проходили мимо той самой школы, где в этот же день ранее Мирай была «спасена» своим принцем в заснеженных сапогах. Она взглянула на здание многозначительно, губы изогнулись в брезгливом отвращении.

– Не любишь школу? – решил полюбопытствовать я.

Ее голова повернулась в мою сторону, и моему взору предстало лицо, полное неподдельного ужаса. Взгляд этот, донельзя пронзительный, прожигал душу насквозь, бурлил сердце так, что самому хотелось заплакать.

– Ненавижу, – скинула Мирай еле слышно.

– Почему? – Я начал рыться в памяти, пытаясь найти что-нибудь из прошлого мира, где Мирай могла ненавидеть школу, но тогда она о таком ни разу не говорила.

– Есть много-много, черт побери, дюжины причин.

– Например?

– Например? – В ее глазах сверкнула влага, и она смело посмотрела в мое выискивающее лицо. – Например, особенная, абсолютно безмозглая практика – практика так называемого стула позора. Когда ученик в чем-то провинится, его садят на стул, который обычно находится в центре класса, у доски. Директор или его заместитель начинает костерить беднягу так, как это позволяют «гуманные правила». Конечно, ни о какой гуманности в подобном унижении речи быть не может. И однажды я провинилась… Представь себе, в один день я умудрилась опоздать, неправильно ответить на заданный учителем вопрос и не сдать домашнюю работу, потому что забыла ее дома. А знаешь, почему я забыла ее дома? – Заметив, как особенно внимательно я вслушиваюсь, она будто раздвинула границы и стала более раскрепощенной. – Из-за боли. Середина ноября. Тогда у меня заболел живот, сильно. Еще утром я хотела отказаться от завтрака, потому что вообще не хотела. Но мама настояла, и я все-таки поела. Потом невыносимо кольнуло в животе, будто вспороли его разом. Мне стало так плохо, что я хотела было попросить маму оставить меня дома, но та просто дала мне таблетку и отправила в школу, ну а домашняя работа вылетела из головы, разумеется. В тот год зима настала неожиданно, на улице уже было около пятнадцати градусов мороза, а я шла, не торопясь, к остановке. Живот колол невыносимо, мне буквально хотелось выблевать свои кишки наружу. Их будто жестко накручивали на раскаленную трубу, словно секатором разрезали ткани изнутри. И так всю дорогу до остановки. А еще и автобус опаздывал. Одета я была не по-зимнему: тонкая осенняя куртка, школьные брюки, под ними подштанники, простые носки, ботинки отнюдь не для снега. В общем, мне было по-настоящему холодно, когда я шла, и потом, когда ждала на остановке. Я смотрела на проезжающие мимо машины. Смотрела – и хотелось спать. Так меня в сон еще не клонило никогда. Тот день ненавидел меня. Он просил, умолял пропустить его. Ветер прямо-таки шептал просто вернуться домой и поспать. Живот всё болел, таблетка не действовала, мне становилось хуже. Хоть отрубайся, черт возьми, на той гребаной остановке. Может, так было бы даже лучше… Наплевав на всё: на боль, на школу, на машины, на людей – на всё-всё-всё! – легла бы и уснула. Сознание, может, потеряла бы. Настолько тот день был ненавистен мной, а я – им. Но автобус всё же приехал спустя десять минут. Десять минут, Рэй… – Она вдруг вцепилась своими бледными руками в лацканы моего пальто. – Десять минут удушающих страданий! А затем я приехала в школу, и стул позора уже ждал меня. Это было ужасно, я слов не нахожу, чтобы описать всё, что тогда чувствовала.

У меня же не нашлось тогда слов, чтобы как-то отреагировать на только что услышанную тираду. Единственное, что я мог делать, – это сдерживать себя от слез. Мне очень сложно воспринимать всякие отвратительные вещи, которые происходят с любимым человеком. И каждый раз, когда я слышал подобные истории от Мирай (хотя и менее скверные) в прошлом мире, мне хотелось убить себя за то, что просто не знал, что говорить. Я мог только обнять, погладить по голове и тихо, полушепотом причитать: «Пожалуйста, не переживай, я буду рядом, я тебя не брошу». Это был мой максимум. Иногда, когда новости были менее шокирующими, из моих уст можно было услышать какие-то советы. А сейчас ситуация особенная.

«Что мне отвечать? Обнять ее? Дать совет? А к чему он? Что мне делать?!»

Во мне творилось черт-те что, в одно мгновение я мог просто сорваться, но Мирай сама обхватила меня руками и уткнулась носом мне в грудь.

– Успокойся, Рэй, – сказала она, успев отойти от гнусных воспоминаний. – Тебе не обязательно всегда что-то отвечать на мои рассказы. Мне достаточно и того, что ты просто выслушиваешь, ведь мне всего лишь нужно выговориться.

– Д-да. Хорошо. – Мое сердце немного усмирилось. – Но я все-таки скажу, что это омерзительно. До сих пор не верится в то, что ты сохранила свой рассудок. Сколько у тебя еще подобных историй?

– Достаточно. Но не хочу больше вспоминать. В другой раз, может, расскажу.

– Ладно. С тобой всё в порядке сейчас?

– Вполне. Спасибо за заботу. – Мирай грустно улыбнулась и выбралась из моих объятий.

– Извини, – обратился я, – но неужели в этой школе всё так плохо?

– Ну… в столовой неплохо кормят. На этом всё. Остальное – дерьмовая хрень.

– Любишь же ты выражаться…

– Что-то не нравится?

Я вздохнул.

– Нет, всё нормально. Продолжай.

– Хуже учителей, чем в этой школе, я не встречала. Честное слово. Один интереснее другого. Только учитель истории, по-моему, заслуживает особенного котла в аду. У него есть паршивая привычка высмеивать учеников за всякую мелочь. Например, неправильный ответ. Ненавижу, когда учитель цепляется за мой неправильный ответ на уроке, а потом всё оставшееся время напоминает об этом, заставляя класс смеяться. Мне вот несмешно совсем. Хочется придушить эту крысу прямо там, в кабинете.

Мирай разошлась не на шутку. Каждое ее слово было наполнено ядом, каждое предложение произносилось с сардонизмом в голосе, от нее прямо-таки несло токсичностью. Но что-то в этом по-бунтарски вспыльчивом монологе меня привлекало. Что-то заставляло внимательно слушать, сопереживать и пытаться находить слова поддержки.

Мирай продолжала:

– О классе я вовсе молчу. Наверное, ты знаешь, что я по натуре своей нелюдимый человек. А мои одноклассники, эти куски ферментов с именами, даже уже узнав об этом, забывают в течение дня. Да что уж там – они издеваются! Насмехаются, уроды! Вот, к примеру, говорили мне: «Десять долларов, если скажешь „привет“ или еще какую-нибудь фразу». Я им что, социальная шлюха? Почему они вообще пристают ко мне? И ведь постоянно без намека на дружбу в голосе. Лишь бы поддеть, лишь бы посмеяться с «обезьянки». Выблядки. Я просто хочу посидеть в спокойствии. Если мне внезапно понадобятся друзья, я, наверное, буду в состоянии с кем-нибудь заговорить. Но не надо донимать! Как же это бесит, Рэй!

– Успокойся, пожалуйста, – сказал я мягко, но со строгой физиономией. – Хватит уже с тебя. Пойдем отсюда.

Мирай устало потупила взгляд, красиво закусила губу и, поддержав меня, направилась со мной в сторону ближайшего кафе, где мы решили перекусить.

По пути она попыталась закурить еще сигарету, но эта попытка была прервана моим очень уж страшным, напуганным взглядом. Стоило мне только направить этот свой взор на ее руки, как она сразу поняла, что мне ее привычка не по нраву. Тогда зажигалка была убрана в глубокий карман, а сигарета – к своим сородичам. До кафе оставалось каких-то двести ярдов.

Во время еды мы снова заговорили о личном. Теперь – об увлечениях. С кроткого девичьего языка слетело:

– Мне кажется, что твое увлечение музыкой и отсутствие каких-либо инструментов никак не вяжутся между собой. Ты как вообще подпитываешь свою страсть, скажем так?

– Ну… в последнее время я не занимался музыкой, от слова «совсем», но в прошлой реальности у меня была подержанная гитара дома и дряхленький усилитель, на котором я сильно выкручивал гейн и выплескивал всю меланхолию. Так я напоминал себе о… – «…тебе», хотел было сказать я, но в нужный миг сообразил, что нельзя. Она ведь не знает о том, как же я все-таки попал сюда. Как виновницей этого стала она. И знать ей об этом вовсе не обязательно.

– О чем?

– О былых днях, когда я еще мог сыграть что-то стоящее, – закончил я. – Мрак тот еще, конечно… Но к черту это, я еще подумаю о покупке гитары здесь, а ты скажи мне, какие же увлечения есть у тебя.

– Я не знаю, у меня не так много увлечений, – сказала Мирай, высушив свою чашку кофе.

– А какие есть?

– Фотография, рисование и стрельба.

– Стрельба? – «А вот это уже интересно».

– Да, мой папа был охотником, а когда он умер, мне захотелось опробовать его увлечение. Ну, понравилось, затянуло…

– В животных стреляешь?

– Нет. Я животных люблю. Они же невинны, оттого и прекрасны. Стреляю по всяким вещам: железякам, банкам, бутылкам и так далее.

– Понял. Продемонстрируешь как-нибудь?

– Да, могу. На выходных, к примеру. В воскресенье.

– Куда пойдем?

– На свалку на окраине города. Знаешь же такую?

– Знаю-знаю. Туда на автобусе ехать полтора часа.

– Угу.

– А где ты оружие хранишь?

– В сейфе отчима дома. Ему, кстати, нравится мое увлечение. Но это, впрочем, не делает ему чести. Однако за ружье ему спасибо. Я никогда не прощу матери продажу ружья отца… Раз нужны были деньги, то не стоило закрывать парикмахерскую и выставлять на продажу всё, что плохо лежит!

Злоба снова закипала в ней, так что я быстро решил остудить ее.

– А что с фотографией? Фотограф, что ли? – спросил я с легкой насмешкой.

– Да. Фотик есть у меня в комнате, в ящике. Покажу тебе в другой раз. Может, возьму, кстати, когда на свалку пойдем. Поделаем фото, так сказать, на память, хи-хи.

И лицо ее расцвело самой яркой улыбкой, которую мне доводилось видеть. Но тотчас же ее сменило грустное закусывание губы.

– Что-то не так?

– Да нет, просто задумалась о своем. Не важно, такое бывает. Ты видел мои рисунки?

– Нет.

– Я тебе тоже как-нибудь покажу. Та я, которую ты знаешь, рисовала же в прошлом?

– Да, она любила живопись. Помню, как подарил ей на день рождения прелестнейший портрет.

– Портрет ее самой?

Я одобрительно кивнул, и снова лицо моей собеседницы засияло, только на этот раз ничто не испортило эту искреннюю радость, и мы так и вышли из кафе.

Гуляли еще долго. Вскоре наши тени растянулись на дороге. Холодно не было, хоть руки немного замерзали. Прохаживаясь по мосту, я непроизвольно остановился, и взгляд мой, безучастно скользнув по возлюбленной, потерялся на небе и паре розоватых клубов облаков.

Я засмотрелся на это небо. Изучал так, будто годами не видел его и очень долго ждал, чтобы снова узреть эту красоту. Оно разбередило меня настолько, что я случайно обратился к Мирай:

– А помнишь, как… – И тут же прервался. Помнит она, как же. На лицо мое набежала тень.

– Помню что? – спросила Мирай, в ее зрачках появилась тревожность. – Я с тобой знакома всего лишь один день, не забывай.

– Прости. Я просто задумался о своем. И такое бывает.

– Эх. Ну ладно. – Она подняла голову в сторону закатного солнца, и ее щеки запылали под морозными багряными лучами. Глаза как будто бы заблестели какой-то надеждой, и с томно напряженных губ упало: – Скоро стемнеет. Мне уже как-то холодно. Давай пойдем домой?

– Давай. Устала?

– Ага.

И в последний раз окинув взглядом облака, я с Мирай медленно стал волочиться в сторону дома.

По дороге много мыслей роилось в голове, так что, думаю, я выглядел со стороны потерянным. Сияние розовых снегов заворожило меня. Невообразимая легкость дыхания – тоже. Девушка подле руки так же не осталась без внимания моих искрящихся глаз. Всё кругом меня радовало. И я даже не знал почему. Просто было хорошее настроение. Сегодня много узнал о Мирай. Действительно, бо́льшая часть вещей в ее характере и жизни переменилась. Не мог утверждать, что мне это нравилось или не нравилось. Слишком мало времени еще прошло. Однако отрицать того, что я заново влюбился, было нельзя, ведь я снова ощущал то самое волнение сердца! И как же оно по-странному превосходно! Как же… как же здорово все-таки жить! Чувства распирали мою душу в те минуты. Мирай этого не слышала, не знала, а мне было так хорошо!.. И так весь путь.

Проводив ее до квартиры, я был удостоен прощальных объятий, а после вернулся к себе домой, точно как вчера: с тем же бодрым духом и щекочущим трепетом миокарда.

Уже в квартире, включив от скуки компьютер, я увидел сообщение от Неистового Феникса в «Дискорде».

На этом наш маленький диалог закончился: он заблокировал меня. Мой сонный разум это событие никак не потревожило. На часах к тому времени уже доходило одиннадцать, ничего делать не хотелось, и я провалился в беспамятство.

Я помню чудной сон, что привиделся мне той ночью, до мельчайших деталей. Всё началось и закончилось в воздухе. Я стою на дирижабле, золотимый багровым светом вечерней зари, овеваемый какой-то зимней прохладой. Мне нехолодно, но одет я по-осеннему. Казалось, что высота, на которой я нахожусь, невозможна для такого аэростата. Очень высоко – я мог проходить от одной части поверхности судна к другой без опасения для жизни (более того, мне подвластны законы гравитации, я могу буквально парить в воздухе по собственному желанию, точно какое-то эфирное существо). Внизу виднеется как будто бы на земле пелена облаков, окрашенных под стать закату. Я на секунду вдыхаю воздуха, – на удивление, дышится легко; в один момент даже думается, что легче, чем где-либо еще. После этого я прыгаю. Мои ноги твердо приземляются по центру надувного корпуса дирижабля. В воздухе меня неожиданно сковывает невыразимое ощущение пустоты, одиночества в пространстве, словно в космосе. На высоте, которую не могут осилить даже сильнейшие из птиц, сердце мое ликует при виде ранее недоступного великолепия небес. Я прыгаю еще и возвращаюсь на то же место – снова пустота настигает меня всего, внутри всё точно сковано капканом. Бессмертная красота, граничащая с вечным уединением души. Выше – еще грустнее, ниже – гибель. «И что же я тут делаю?» – думается мне. И вдруг по всему телу пробегает леденящий холод – трепет, что в последний раз я испытывал только рядом с одним человеком…

Я оборачиваюсь – и на фоне прелестнейшего, но бессмысленного пейзажа рдеющего неба стоит, мило улыбаясь, Мирай. Ее глаза смотрят с ранее мной неведомой теплотой, точно на первую юношескую любовь. Она настолько очаровательна, что сначала мне даже кажется, будто сам закат явил передо мной свой лик.

Нам даже не приходится что-либо говорить. Между нами будто бы прямая линия – любые мысли доходят в мгновение ока. И эта волшебная телепатия, на радость, совсем не подводила (не припомню, чтобы мой сигнал хоть раз не приняли или чтобы я не принял – ее).

Мирай предлагает станцевать. Да, танец. Она, по всей видимости, обладает теми же нечеловеческими способностями, что и я, так что мы спокойно можем исполнить какой-нибудь фантасмагорический вальс. Вмиг эта пигалица вспархивает на несколько футов, застывает в воздухе и – будто бы дотоле я не чувствовал ее такой воздушной – тотчас же протягивает мне руку, расплывшись в улыбке, от которой не устоял бы ни один прекраснейший эндимион[29]. И стоило ей только это сделать, как вся атмосфера неизбывной тоски и бесконечной пустоты вокруг разбилась в одночасье. Я поражаюсь на секунду, протягиваю ей в ответ руку, как к Богу – Адам, и собираюсь станцевать с ней под ласковый аккомпанемент величественной просторной высоты – под музыку, неуловимую ухом, но четко ощутимую на метафизическом уровне; проще говоря – музыку высших сфер.

Я взвиваюсь в синеву неба, присоединяясь к своей возлюбленной, и сразу же становлюсь свидетелем бесконечного торжества красоты, которое вряд ли может даже присниться или прийти под сильнейшими галлюциногенами: солнце стремительно затухает, а наши лица переливаются красным оттенком; вверху – чистейшее синее небо, лазурный атлас, готовый с минуты на минуту обратиться в глубокую космическую тьму, пылью рассыпав на своде рой блистательных звезд, и я уверен, что они смогут восхитительно воспеть своим ярчайшим сиянием всё великолепие момента слияния в танцевальном вихре наших с Мирай сердец. Очень низко под нами, точно волны в море, пенятся облака, не давая и шанса взглянуть на то, что происходит еще ниже. А может, и не происходит там ничего? Вдруг под облаками – пустота? Ну и пусть! Сейчас никому до этого нет дела. Особенно мне и Мирай.

Во мне словно ропщут голоса столетий, неизъяснимая сила тут же охватывает меня – я чувствую себя всемогущим. И от нежной пигалицы напротив исходит такая же сила. Всё стало ясно: весь этот мир в данный момент принадлежит полностью нам. И тут я слышу: «Танцуй, как Терпсихора, наполни каждое движение душой, в безграничный полет улетай!» Эти слова – мои. И вот мы начинаем наш воистину головокружительный воздушный вальс.

Ее глаза мерцают, подернутые влагой, с розоватым оттенком, и настолько они выглядят счастливыми, настолько сияют, что моего воображения совсем не хватает представить себе, что же за блаженные видения таятся за ними. Мой взор ни на мгновение не отцепляется от ее, думаю, он полностью отражает всё, что видит перед собой. Мы неутомимо кружимся в воздухе – и голова не кружится. Сплошное веселье и ни с чем не сравнимая радость любви. Эти захватывающие движения в воздухе продолжаются около трех минут, после чего мы приземляемся на дирижабль и продолжаем свой танец уже там. Рок-н-ролл, джаз, блюз, вальс – я даже не знаю, как можно охарактеризовать наше кружение. Оно совмещает в себе все зажигательные стили, но моментами успокаивается и начинает играть превосходная медленная композиция: во время переходов мы аккуратно рассекаем воздух, сохраняя прежнюю скорость. Это, правда, сложно описать, и я уже совсем не говорю о чувствах! Непередаваемое бурление во мне заставляет разум находиться одновременно в двух состояниях: мечтательном и приземленном. Я желаю, пока Мирай описывает фигуры, быть рядом с ней каждую секунду, думать о ней, наслаждаться ею и подслащивать ее пируэты своими. Таков наш танец. И длится он всего несколько минут – но для нас это целая вечность. Вечность торжествующей красоты и движения жизни. Последнее, что я вижу, прежде чем пробудиться, – ее счастливая, полная удовлетворения улыбка на горящем фоне небес. А после – потолок своей спальни.

– Мирай, я люблю тебя… – прозвучало вдруг в могильной тишине комнаты. За окном уже вовсю кипел рассвет[30].

Глава седьмая Встреча

«Уже не спишь, Хэмфри?» – донесся голос из ниоткуда.

– Снова ты… – Я озлобился. В комнате было пусто, но никого и не должно было быть. Такая связь между нами уже случалась.

«Это я, верно, – спокойно, даже с какой-то хитрой усмешкой ответило нечто. – Ты уже два дня провел в новой обстановке. Что скажешь?»

– Урод ты, вот что я скажу! – Я присел на постели, и лучи восходящего солнца обожгли мое лицо. – Обманщик, двуличная тварь!

«Кричи сколько хочешь, меня это сильнее забавляет. Но, как я успел поглядеть, ты и не особо-то жалуешься. Намерился вернуть себе прежнюю жизнь! Какая прелесть. Я буду всегда смотреть за тобой, знай это. И если у тебя получится принести мне то удовольствие, которого мы, бесплотные создания Божьи, лишены, бывает, десятилетиями, то тебя будет ждать сюрприз. Не скажу какой. Однако тебе понравится, гарантирую».

Последнее слово он произнес медленно, почти по слогам, выделяя среди остальных.

– По барабану мне. Катись отсюда, выродок!

«Как скажешь. Я всё равно ненадолго явился. Сообщу только напоследок, что день сегодня обещает быть интересным. Ты же ведь так многого не знаешь…»

На этом какие-либо звуки перестали слышаться у меня в ушах и вокруг снова воцарилось безмолвие. Оно казалось поистине волшебным в комнате, залитой фантастическим утренним заревом. Только я не был в настроении оценить эту красоту. Экран телефона, к которому я лениво потянулся к тумбочке, показал «07:48».

Просидев еще пару минут, я встал с постели и пошел делать свой извечный утренний ритуал. После умывания и завтрака меня внезапно осенила идея прогуляться по городу. Просто так, одному. Пока я одевался, неожиданно стало грустно оттого, что я до сих пор не выпросил номер у Мирай. Мог бы, конечно, найти ее страничку где-нибудь на «Фейсбуке»[31], но почему-то этот вариант был откинут куда подальше, в закрома сознания. Думал, что не премину записать свою любовь в контакты при следующей встрече. С таким светлым пунктом в планах я и покинул квартиру.

Пока шел к автобусной остановке, поглядел на окно квартиры Мирай, и внутри возникло резкое желание встретить ее сейчас же. Но вряд ли бы эта пташка ранним жаворонком вспорхнула из своего гнезда поутру только для того, чтобы увидеть мое мутное лицо и спросонок сказать: «Доброе утро, Рэй». А ведь такое уже когда-то случалось! В прошлой реальности нам неоднократно приходилось встречаться и в семь, и в восемь часов утра возле наших подъездов, чтобы напополам разделить такую сказочную и неповторимую романтику восхода дня. Какие же мы были непутевые повесы! Сила чувств – и такие решения. Что поделаешь, сердцу ведь не прикажешь, мы просто непомерно были больны любовью. Дорогого стоят те дни, и сейчас я бы всё отдал, лишь бы повторить хотя бы один – тот, где разные непринужденные фразы дышали бы самой явной радостью и счастьем; где мысли друг о друге соблазнительно занозили бы наши сердца; где веселое расположение духа можно было бы приписать одному только соприкосновению наших взглядов[32]. Впрочем, это всё возможно было повторить в новой реальности, но я думал, что этот план пока работает исключительно наполовину – с моей стороны.

Не успел я опомниться, как ноги уже довели меня до остановки, а автобус – тут как тут. Я вошел, всё еще порабощенный раздумьями, в сущности не видя перед собой никого и ничего. Так встал на свободное место у окна и продолжил туманно взирать куда-то в пространство.

За окном вовсю искрился далекий пейзаж: небоскребы в свете восходящего солнца – таков был первый его брошенный пламенный взор, что я заприметил, успев оторваться от своих мыслей.

– Красиво… – Губы воспроизвели эту фразу, но едва ли кто ее услышал, даже я сам.

Я окинул взглядом салон автобуса. Право, хоть время от времени и возникает любопытство отдельными людьми, но тогда это был по-настоящему заурядный автобус: на сиденьях находились в основном пассажиры в возрасте, однако были и пустые места; многие из стоящих подчас поглядывали на них, только садиться вовсе не планировали. В любой иной день я бы сказал: «Не понимаю таких людей. Если есть место – так садись!» Но в той поездке и мне самому не хотелось куда-либо приземляться. И даже не знаю почему. Наверное, у каждого есть свои причины не садиться на свободное сиденье в автобусе. Что касается самого контингента проезжающих со мной, то тут всё было серее серого: одни, похожие на меня, так же отстраненно смотрели в окно, сражаясь с зевотой; другие осматривали попутчиков так, словно без этого их поездка окажется неудачной вылазкой; третьи дремали; ну а оставшиеся либо болтали между собой (если говорить о парочках), либо слушали музыку и вдумчиво смотрели в телефон. Самый обыкновенный автобус. Ничегошеньки интересного. Кроме одного угрюмого мужчины, стоявшего возле дверей.

Зеленые глаза его нащупали меня среди пассажиров, сердце мое участило свой бег, и будто бы ледяной кол начал пронизывать кишки. От неожиданности встречи с этим человеком я поневоле выдавил смущенную лыбу, но стоило этим болотным зрачкам блеснуть высокомерным презрением, как улыбка моя была тотчас сжевана и лицо стало красным, как мак. Однако в выражении лица человека по ту сторону автобуса проскользнула надменная радость. Радость, я точно знал, – за то, что меня выпнули из института.

Мы не перекинулись с ним ни словом. Зато как бы общались глазами. Сначала в его взгляде читалось что-то вроде: «Получил свое, сопляк?» – а в моем в ответ: «Да, конечно». Далее, через несколько минут, он выдал: «Ты мне больше не интересен. Продолжай гнить дальше в своем лоботрясничестве» – «Да ну, думаю, у меня всё потрясно», – весело ответили мои глаза, а прямая линия губ деформировалась у краев – они слегка поднялись.

Более я не находил нужным смотреть на эту крысу. Когда руки достали из кармана телефон, внимание мое к ней окончательно было утрачено. Теперь я был занят внезапным уведомлением. «Фейсбук»[33]. Заявка в друзья – Мирай Прайс.

«О, серьезно?» – изумился я и принял заявку. Далее мне пришло сообщение:

Естественно, я ответил положительно. И только после этого мне вспомнилось, что действительно – она уже встала, причем сто пудов за полчаса до заявки в друзья, ведь ей надо в школу! А сейчас она наверняка идет прямиком к автобусной остановке, чтобы подхватить тот же маршрут, по которому движусь я. «Дурак! Надо было остаться и предложить проводить ее до школы!» Но автобус уже давно уехал от моего дома, а следовательно, никакой утренней встречи с Мирай не будет.

Разбередив сонный мозг пылкой агрессией в свою же сторону, я вышел на ближайшей остановке. У дверей продолжал стоять Ратрин, только я не удосужился посмотреть ему в глаза напоследок, однако затылком почувствовал их токсичный след на себе. Они чуть ли не прожгли мою кожу сзади – на лбу выступила неприятная испарина. Как только я покинул автобус, морозный бодрящий воздух обдал щеки румянцем. Глубоко вздохнув, я поплелся в сторону школы Мирай.

Я проходил мимо продуктовых магазинов, когда народу на улице было раз-два и обчелся, хотя за витринами активно мелькали силуэты. Меня внезапно догнал невысокий мужчина лет тридцати, с длинным черным хвостом, торчащим из-под плотной енотовой шапки. На нем красовалось изящное кожаное пальто, под ним – шерстяной коричневый свитер, утепленные брюки каштанового цвета и зимние туфли. Прохожий этот выглядел крайне уверенным и всем видом своим внушал, как это бывает у юношей, какой-то первобытный страх.

– Слушайте, мне кажется, я вас знаю, – сказал он, войдя со мной в один темп ходьбы. И тут же мне показалось то же самое.

– Вы кто? – спросил я, насторожившись.

– Да так… Давний друг ваш, – ответил неизвестный таким тоном, будто уже готов зарезать меня на месте.

– Я думаю, что вижу вас впервые. Или нет… Голос ваш знаком очень. Может, мы где-то пересекались?

– Ха, точно-точно! – беспечно произнес он. – Пересекались, еще как! В игре одной. Турнир из-за тебя всрали, вот недавно совсем. А вместе с ним и двадцать пять кусков зеленых, эх!

Я прекратил идти. Вместе с шагом чуть не потерял пульс. Рот мой раскрылся, но звуки не шли.

– Что, память отшибло, Рэй? – произнес Феникс. Это был он. И только после этих слов я распознал его.

– Ты… ты… – бормотал я, дрожа. – Ты что, со мной в одном городе живешь?

Феникс расхохотался.

– Ну конечно, дурень! – бойко заревел он. – Забыл меня, что ли, совсем? Или ты и Гарри позабыл?

Ясно не стало. Что за день жутких встреч? Откуда Феникс знает Гарри? Но не успел я задать ему этот вопрос, как его могучие руки тут же схватили меня за воротник и ударили о ближнюю стену.

– Ты, ушлепок гребаный, – зарычал Феникс, – говори: почему предал нас? Что с тобой творится в последние дни?

– Я не знаю ничего. Ничего не знаю! – завопил я. – Мне сейчас совсем не до игр, пойми!

– Это не повод бросать команду! Мы готовились к этому турниру полгода! Ты и сам говорил, что тебе нет дела ни до чего, кроме игры!

– Прости, я не знаю, что мне отвечать. Отпусти, пожалуйста.

Феникс оторвал меня от стены, ударил об нее снова, после чего одним махом повалил меня в крохотный сугроб. Я не мог сопротивляться.

– Еще раз спрашиваю: где ты, мать твою, был вчера?

– Я гулял с девушкой! – ответил я честно.

– С девушкой, да? – Он рывком поднял меня с земли, установив на ноги.

– Да, – ответил я с отдышкой.

– Какой же ты все-таки zero, Рэй, – сказал Феникс так, словно перед ним очутилось глупейшее создание на земле. – Так ведь нельзя. Выиграл бы ты свои пять тысяч, тогда и потратил бы на девушку, а ты прежде всех нас променял на… бабу. Урод паршивый!

И он ударил со всей силы мне по носу. На мгновение почудилось, будто он его сломал. Благо, это было лишь первое ощущение. Пронесло. Тем более я даже устоял на месте.

– Прости… – только и обронил я. А после капли крови стали падать на снег. Мне сделалось очень больно и совестно.

– Сдались мне твои извинения! – крикнул Феникс и оскалился, точно волк. – Вспомни Гарри! Разве я не дал обещание? Обещание, в котором сказал, что буду валандаться с тобой и Адамом, который, кстати, наотрез отказался со мной общаться; что отращу волосы и сделаю прическу, как у самураев периода Эдо, в знак того, что никогда не забуду брата!

Тут у меня случился припадок. Боль ретиво заползла в мою голову и словно отложила там миллион болевых личинок – личинок с иглами и лезвиями, что впиваются в мозг ежесекундно, не давая и шанса на вздох. Опять… опять эти чертовы воспоминания! Но эта боль была такой силы, что прежние подобные вспышки – просто какая-то щекотка.

Я застонал, завыл на всю улицу, как будто бы меня разрывало на куски, будто бы в эту минуту меня избивали полчища тюремных надзирателей со стальными дубинами – били по ногам, рукам, по пальцам, по груди, животу, черепу, – и вот-вот я не выдержу, точно взорвусь кровавой бомбой в одночасье.

– Что за?.. Черт! – Феникс поспешил удалиться, пока я чуть ли не в конвульсиях бился в снегу.

Во время адских мытарств через иглы и лезвия боли неудержимым потоком лились воспоминания мне в мозг. И сразу в сознании предстал образ пиццерии, который приходил мне уже раньше, но теперь он стал ярким. Передо мной сидит Феникс, и я жму ему руку. Следом я встречаю его и еще четверых парней где-то на улице в летний зной. Далее он плачет где-то в помещении, мечется от одного угла к другому с ножницами в одной руке и локонами густых темных волос – в другой. Он что-то говорит мне, а я и слова разобрать не могу. Хотя… в один миг я слышу что-то про вшей и невозможность терпеть. Он бросает ножницы в стену и падает на пол, продолжая истерически реветь. После этой сцены пришла другая – где мы с ним фотографируем виды того самого озера, где утонул Гарри. Это была весна невесть какого года. И по окончании кадра последующие воспоминания ускоряются, они одно за одним всплывают с чрезмерной скоростью, превращая мое сознание в мутную кашу. В одну секунду, после бесчисленно пережитых событий, видения начинают тускнеть, образуя огненную виньетку. И пламя разгорается до тех пор, пока не сгорает к чертям последнее изображение – и не наступает тьма. Доброе большинство из увиденного я, конечно, запомнить никак не смог, но теперь оно всё хранилось у меня в голове.

В беспамятстве я услышал ненавистный голос: «Что, удивлен встречей с Кристофером Фоксуэллом? Ты сейчас отвечать мне не можешь, но я и так знаю, что ты шокирован. Знай, я управляю всеми твоими воспоминаниями об этом мире. Я их не стирал, а спрятал. Потихоньку открываю тебе их, и в эти моменты у тебя случаются головные боли, но это нормально. И тем они больнее, чем больше я тебе открываю, прими к сведению. Еще я влияю на сны – причем на твои и твоей ненаглядной! Теперь ты знаешь чуточку больше и, возможно, что-нибудь можешь предпринять в случае чего, хе. А пока поспи, Рэймонд Хэмфри».

Проснулся же я в больничной палате. Белесый потолок – первое, что увидел после мрака. Капельница в вене и пластырь на носу – второе. Ночь за окном – третье. Безупречное убранство комнаты, где я лежал, – четвертое. Ну и наконец – странное спокойствие на душе. Как будто всё недавно произошедшее – только сон. Однако на сетчатке глаза успела отпечататься встреча с братом Гарри. И, лежа в тепле, я уже совершенно невозмутимо воспринимал этот факт. Неистовый Феникс – это Кристофер Фоксуэлл, старший брат Гарри Фоксуэлла.

После гибели младшего Крист отрастил волосы и сделал прическу, как у японских самураев периода Эдо. Он знал, как умер Гарри, и не винил меня за это, в отличие от Адама. Наоборот, Крист захотел стать моим другом, а дальше я, словно воспевая дружбу с Гарри, подсадил его на игры, даже не думая о какой-либо вражде. Адама я потерял, но у меня остался он – Кристофер, старший брат Гарри, принявший рок судьбы. Мы уже давно дружим в этой реальности, а я об этом и не знал. Только новые воспоминания помогли понять. А есть ли толк от них? По сути, встреча с Кристофером была спонтанной, а конфликт остался неразрешенным. Возможно, мне стоит проверить сообщения в «Дискорде», когда вернусь домой. А сейчас вопрос: как я оказался в больнице?

В палату спустя некоторое время зашла Маргарет Прайс. У нее в руках был пакет, и при виде меня в сознании она уронила его, чувственно улыбнулась и сказала:

– Как же я рада, что ты в порядке. – И, подобрав пакет, подсела на стул возле кровати.

– Спасибо за визит, миссис Прайс, – ответил я. – А как я сюда попал? Помню только, как упал посреди улицы…

– Мирай тебе помогла.

– А?

– Не доезжая пару остановок до школы, она увидела тебя лежащим без сознания на земле и сразу попросила водителя остановить автобус. Тот послушался, она выбежала – и молнией к тебе. А дальше вызвала скорую, набрала мне, я – твоей маме. Кстати, твои родители заходили, как только тебя сюда поместили. И вчера тоже. Сегодня утром еще…

– Погодите, а сколько я тут уже лежу?

– Третий день уж. Врачи сказали, что у тебя крайне сильный ушиб мозга… Сначала подумали, сотрясение. В общем, это всё очень похоже на то, что ты неслабо головой ударился.

– Да вроде нет… – «Хотя меня били, но всё несколько фантастичнее». – Хе-хе, я сам не помню, если честно. Который час?

– Девять вечера. Я как закончила работу, так сразу сюда, как и вчера, как и позавчера. Мирай тоже тебя после школы навещает. – Тут она как-то хитро ухмыльнулась. – Думаю, если я ей позвоню и скажу, что ты очнулся, она тотчас же побежит сюда. Хочешь?

– Я был бы не против увидеть ее.

– Отлично. Тогда я сейчас же наберу ей. А ты пока поешь…

Маргарет начала доставать из своего пакета еще один, с чищеными яблоками, бананами и водой.

– Спасибо.

– Ну, подожди немного. – И она ретировалась в коридор.

«Три дня, значит. Получается, сегодня уже суббота». Никакие мысли особо не приходили. Еще бы, мне нужен был отдых после случившегося. Когда выйду на свободу – я не знал, но вспоминал о делах на завтра. «Какие у меня планы на воскресенье? Вроде мы с Мирай хотели поехать на свалку… Получится ли?»

– Она уже едет! – восторженно сообщила Маргарет Прайс, ворвавшись в палату.

– Хорошо, благодарю вас.

Я руками помассировал глазные яблоки и виски.

Она походила туда-сюда по палате, после чего сдержанно проговорила:

– Раз сюда скоро прибудет Мирай, то, думаю, мне нечего тут делать. Я тогда пойду!

Я молча кивнул и посмотрел в окно.

– Не забудь поесть, пожалуйста, – сказала на прощание миссис Прайс и растворилась в дверях палаты.

«И всё же… как Крист нашел меня? – всё размышлял я. – Это же явно не случайность, что он нагнал меня, когда на улице было ни души. Он выжидал момента. Следил за мной. Люди, конечно, бывают жуткими тварями! Однако не подумал ли он, что стал виновником чего-то большего, чем просто избиение? Даже если и так, всё равно же убежал в страхе. Побоялся того, к чему жизнь его не готовила. Прямо как я, когда его брат утопал в проруби… Только я не покинул труп».

Пока моя возлюбленная воодушевленно неслась сюда во весь опор, я ел оставленные ее матерью фрукты и предавался упадническим думам. Ко мне заходила медсестра – убедилась, что я пришел в себя, сказала мне что-то про предстоящую последнюю сдачу анализов и еще одну ночь в больнице, да и удалилась.

И вот я увидел Мирай. Она зашла со сдержанным строгим лицом, но стоило ей увидеть мое несколько задумчивое выражение, как серьезность тут же передала эстафету искреннему счастью. В руках у нее не было ни цветов, ни еды, ни напитков – ничего. Похоже, получила сообщение о моем пробуждении и сразу рванула сюда, как и говорила Маргарет.

– Рэй! – воскликнула она и подскочила к койке. – Всё в порядке?

– По крайней мере, живой. Благодаря тебе.

– Не смотри на меня так! – Давешняя строгость вернулась на дистанцию. – Я могла и не сидеть с той стороны автобуса, знаешь ли. Тебе просто повезло. Но… Господи, я так рада, что ты очнулся!

Она не плакала – только села на стул, прильнула к моему животу и закрыла глаза. Я тихонько погладил ее по голове, по волосам, по уху.

– Извини уж, что так вышло. Я и сам такого не ожидал.

– А что с тобой случилось-то? У тебя шла кровь из носа, когда я подбежала тогда. Тебя опять били? Опять Адам?

– Н-нет, это был не Адам. Меня побил брат покойного Гарри.

– Брат Гарри? – Мирай отреагировала так, будто впервые слышала о том, что у Гарри был брат. И ведь и вправду, Кристофер Фоксуэлл был лишним кусочком пазла в уже сложенном ранее изображении. Я не рассказал Мирай о нем во время откровения у нее дома. – Ты умолчал о нем тогда…

– Прости, дело в том, что я не вспомнил о нем до встречи.

– О чем ты?

– Фантомные воспоминания, – обозначил я объяснение. – Помнишь мой малюсенький приступ в пиццерии в день нашей первой встречи, когда мне пришло смутное видение прошлого этой реальности? Так вот, сегодня, стоило Кристу объявиться, мне резко вдарили сотни, тысячи воспоминаний. Это случилось после того, как он меня избил. Спросишь за что – отвечу: потому что я безответственная мразь, что предала команду и в день турнира пошла гулять с такой красавицей, как ты. Но это всё второстепенное. Главное, что́ вызвало такой резкий приток информации в один момент? – Выдержав небольшую паузу, я продолжил: – Я не знаю. – Это была новая ложь, которая послужила очередным снежком в обрастающем коме лжи. – Но факт остается фактом: я получил всю нашу историю с Кристом, от самой первой встречи до последней. И почему-то мне казалось, что последняя наша встреча в самом деле окажется последней. Однако и это не важно! Отвечаю на твой вопрос: я потерял сознание из-за этого самого урагана картин, всплывавших перед глазами. И да, конечно, это было невыносимо больно. Думаю, больнее этого я в жизни ничего не испытывал.

Мирай пробежалась пальцами по моему одеялу, задумчиво просканировала взглядом кровать, как бы собираясь с мыслями. На миг прикусив губу, она выдала:

– Ничего не понимаю уже. Это как-то всё слишком сложно, Рэй. Что с тобой творится – бог его разберет. И вроде хочется узнать, но это же всё совсем не соответствует логике, идет против устоявшейся реальности. Да ты и сам не можешь понять, что происходит, что уж там говорить…

«Везде, где бы ни появлялся этот черный ублюдок, логике места нет, – гневался я, выслушивая Мирай. – Он сам издевается над ней. Издевается надо мной, над всеми нами. Проклятый паразит! Нашел клоунов…»

Вздохнув, я разомкнул рот и, слегка приоткрыв зубы, промолвил:

– Если хочешь, могу больше не забивать тебе голову этими вывертами моей измученной башки. У тебя у самой своих дел невпроворот.

– Да нет, мне всё равно интересно, продолжай делиться! И еще… у меня есть одна новость. Ну как новость… Ей уже день.

– М?

– Мне вчера сон приснился, – начала Мирай как бы нараспев. Я внимательно прислушался. – Там были ты, я и еще какой-то мальчик. Мы втроем гуляли по гигантскому озеру на окраине города, и в один момент этот мальчик провалился под лед. Ты стоял как истукан первые секунд десять, а я взяла тебя за руку и потащила к проруби. Так мы вместе спасли этого пацана. А потом ты его ругал сильно, и я поддакивала… Скажи, Рэй: это ведь твоя прошлая реальность, да? А мальчик – это Гарри Фоксуэлл, верно?

Слова, некогда услышанные во мраке, враз прояснились в рассудке. «Так ты теперь и к ней полез, мудила…» – досадно произнес я про себя.

– Значит, сейчас к тебе приходят воспоминания, которым и вовсе нет места в твоей жизни, – сказал я, покачав головой. – Ну да. Что-то тут происходит. И лишь бы из-за меня ты не пострадала.

– Да ну. Это же просто сон. – Мирай держалась позитивно. – Возможно, созданный по твоим рассказам. Не обязательно же воспоминания из какой-то там параллельной вселенной.

«Ты-то так думаешь, а я правду знаю, – мысленно отвечал я. – И сказать не могу. С другой стороны, что Черныш – буду звать его так – ей сделает? Напрямую влиять на реальность он не в силах, а боль причинить может, только если завалит ее видениями, как меня. Да и это вряд ли. Сдается, что единственное его влияние на Мирай – это сны, не более. По крайней мере, я на это уповаю. А если у него есть какие-то нераскрытые козыри, пусть уж лучше сперва меня убьет, чем тронет ее!»

– Рэй, с тобой всё нормально? – Глаза Мирай смотрели понуро. – Ты опять помрачнел…

– Извини… – Я чуть ухмыльнулся. – Много думаю. Давай оставим эту тему.

– Хорошо. – И снова в светлых радужках вспыхнула искра задорности. – Перед тем как прийти сюда, я узнала у врачей, что тебя завтра уже выпишут.

– Ага. Мы хотели поехать на свалку, да ведь?

– Именно так. Позвони мне, когда отпустят. С утра, наверное.

– Надеюсь. Путь предстоит не очень-то близкий. Думаю, заглянем в кафе перед поездкой, ты не против?

– Поесть я люблю, так что только за!

– Вот и прекрасно.

Далее мы еще немного поговорили на прозаические темы, и к половине одиннадцатого палата опустела на одного человека. Я не знал, что мне делать, поэтому съел еще одно яблоко, банан – да и лег на боковую.

На часах доходило десять, когда я стоял у крыльца больницы и ждал возлюбленную. Ветер вяло пощипывал щеки, и было восхитительно дышать свежим воздухом после едких медикаментозных ароматов. Сердце приятно щекотал трепет предстоящей встречи. Не успело пройти и десяти минут, как на горизонте отчетливо стали видны черты знакомой фигуры. Только сейчас на ней было надето пальто наподобие шинели темного цвета и как будто бы оно выглядело жестче прежнего пальто; его ранее видеть мне не доводилось. Да и на голову впервые была надета вязаная шапка, которая превосходно подходила общему виду Мирай. За спиной у нее громоздился чехол для гитары. Она подходила всё ближе и ближе, и взор у нее сверкал таким же волнением, которое закралось в мой взгляд.

– С выпиской! – с запалом поприветствовала Мирай, и что-то звякнуло в чехле.

– Привет. Мы будем играть в уличных музыкантов? – с вычурной наивностью поинтересовался я.

– Ха, да, на свалке будем играть военные мотивы. Но сперва припоминаю: ты обещал кафе!

– Верно. Сейчас туда и направимся. Ну, пошли!

Мы бодро покинули территорию больницы.

Долго искать забегаловку не пришлось – первая попавшаяся и стала нашим недолгим пристанищем. Под душевные завывания Элтона Джона для себя я заказал капучино и блины с беконом, а Мирай попросила зеленый чай, глазированный донат и еще какую-то булку. Денег я не жалел, да и сумма не била по кошельку. Мы уселись за столик возле окна.

Пока Мирай что-то листала в телефоне, я рассеянно наблюдал, как белоснежные облака за окном медленно переползают от одного края окна к другому. Смотреть на эту черепашью гонку было занятием не особо отрадным, и уже спустя какие-то секунды безмолвие между мной и Мирай разрядил официант, который принес нам напитки и пару булок – одну с клубничной глазурью и дыркой, другую – без дырки и с шоколадной присыпкой.

– Ура, еда! – восторженно сказала моя подруга, взявшись за мягкое тесто. Я же пригубил кофе.

Мирай попробовала пончик – и на лице у нее выразилось неподдельное, странное удовлетворение, словно она держит не обыкновенный глазированный донат, а тот самый «золотой» канноли из Канзаса[34].

– Такая вкусная…

– На здоровье, – промолвил я, по-джентльменски кивнув.

Сделав еще пару глотков горячего напитка, я увидел, как нам несут мои блины с беконом. Их только-только поставили у меня под носом, а первый кусок уже полетел ко мне в рот. Да, я был невероятно голоден. Вчерашние фрукты ни в какое сравнение не шли с сегодняшним завтраком. А вдобавок еще и сметанный соус – объедение, честное слово.

– Рэй, а вот как ты думаешь: почему в пончике дыра? – спросила Мирай, откусив еще кусочек булки. – Как можно было допустить столь крупный недостаток в столь безупречном блюде?

– Я слышал, бывают пончики и без дыры, – прожевав, сказал я в ответ.

– Правда? И кто же те спасители человечества, что додумались залатать ее?

– Может, такие же привереды, как ты, но с умением готовить, – шутливо ответил я и заправился беконом.

– Надо как-нибудь поискать их заведения… – Мирай доела свой десерт и, вытерев рот салфеткой, стала дожидаться меня.

В целом перекус вышел хорошим. Я не почувствовал себя сытым после одной тарелки, но и заказывать еще желания не возникло. Мирай же очень даже наелась, так что душа у меня осталась спокойна. После этого мы направились на автобусную остановку, чтобы оттуда отправиться в полуторачасовое путешествие по городу. Потом нам еще предстоял путь пешком в десять минут до выбранного места.

Если для меня сесть в автобус представлялось делом обычным и даже до скуки рутинным, для Мирай это было сродни козням в адском котле. Она всей душой ненавидела общественный транспорт. Ненавидела скопление людей в нем, особенно их взгляды. Стоило ей только заметить свободное место, как она сразу занимала его, поворачивала голову к окну и больше никого вокруг себя не воспринимала.

Так случилось и в этот раз. Мы вошли в автобус и, когда двери еще даже не закрылись, тут же приземлились на два передних сиденья. И всё. Для юной пигалицы в салоне с этого момента никого, кроме нее и меня, не существовало. И именно поэтому она позволяла себе спокойно болтать со мной на разные темы, как бы успокаивая себя этим. Да, она нервничала, ведь факт присутствия такого внушительного количества людей давил на нее. Ее разум не мог забаррикадироваться ото всех, как бы Мирай ни старалась. Странно, конечно, но у нее это работало так: кругом ни души, но всё равно нервозно. А я только рад был отвлечь ее от автобусного общества непринужденным разговором. Да вот только в один момент разговор этот пошел совсем по другому направлению. Опять заговорили о семье Мирай. И о своем отце она старалась говорить как можно холодней.

– Он был не самым лучшим, не так много зарабатывал банкиром, но, по крайней мере, ценил меня и маму. Он не жалел денег нам на подарки, всегда ставил работу на второе место, а на первое – семью. Прилежный семьянин, словом. Любимый папа. Только надо было же ему податься в юристы!.. Ему как-то частный заказ перепал, ну, как раз поездка в Германию. Там и разбился. А знаешь ли ты, Рэй, что фамилия моя – это не его вовсе? Он был Даррелл Рейн, а не Прайс. Когда женился на маме, решил взять ее фамилию, потому что своей стыдился. Дескать, дождь – это вообще как-то уныло и, возможно, даже приносит несчастья… Он был весьма суеверным человеком и верующим, конечно… В общем, так и стал Дарреллом Прайсом. Ну и фамилия у меня соответствующая.

– Понятно… – только и выдавил я.

– Семья у нас была и вправду хорошая, – продолжала Мирай. – Почти примерная. Если бы только не ссоры, в последнее время участившиеся. Мама стала властвовать над отцом, а ему это не нравилось. В ход шли различные оскорбления и аргументы из разряда: «Ты даже фамилии родной своей стыдишься, мою взял – разве это не доказательство твоей незрелости?» О да, он был тем еще большим ребенком. Довольно наивным, в меру глупым, но когда надо – включал серьезность на максимум, и тогда его было просто не сокрушить. Строптивость его не перебивала упрямство мамы, так что я предполагаю, что он согласился принять тот заказ на выезд в другую страну лишь затем, чтобы дать маме отдохнуть. Вообще, мой отец как-то хотел переехать всей семьей в Россию. Не знаю почему, но ему эта страна очень импонировала. Возможно, что, если бы он был жив, мы бы с мамой сейчас были по ту сторону океана.

Мирай закрылась. После слова «океана» она чуть не заплакала.

– Понимаешь, я много раз в последнее время проклинала его за поведение – за то, что он всё меньше и меньше уделял внимание мне и маме: подолгу засиживался как бы на работе, возвращался домой поздно – бог знает, где он был на самом деле; завел друзей, уходил с ними в выходные отдыхать; на охоту всё чаще уезжать стал в свободное время. И я не понимала, почему он так делал. Однако теперь, думаю, поняла. Он осознавал, что, если ссоры с мамой так и продолжатся, развода не избежать. Да и сам он просто уставал от них, даже сильнее, чем мама. Потому и избегал ее, чтобы хоть на сколько-нибудь еще продлить ту недоидиллию. Только в его отсутствие мама сетовала на то, что «твой папаша забивает на семью». И сейчас я всё еще не знаю, можно ли было избежать конца…

Всё это время на нас то и дело пялились пассажиры автобуса. Но Мирай они не тревожили, как и меня. Хотя некоторые из взглядов буквально лапали нас, и они настолько были полны некоего отвращения, жалости и дикарского любопытства, что так и хотелось вскрикнуть на весь салон: «Хватит на нас смотреть, вы, уроды!» Однако я не решался такого сделать. Я и не знал, что́ отвечать Мирай, ей-богу, по-прежнему не знал, как реагировать на подобные откровения. Но моя ненаглядная уже говорила, что достаточно и простого слушания. И если ей от этого легче, то и мне спокойнее.

После всего высказанного я мерно гладил ее по прильнувшей к плечу голове. Она как-то успокоилась, и взволнованный мой взор одарил весь автобус просьбой: «Пожалуйста, отстаньте! Дайте человеку прийти в себя». Мирай в итоге задремала на добрых сорок минут, пока автобус не приехал на конечную остановку.

Мы вышли вместе еще с двумя женщинами. Впрочем, они исчезли в противоположной стороне от нашей цели. За городом, конечно, куда прохладнее и пасмурнее. Нас обдувало метелью, и ее напевы были печальными, но много хлопот она не доставляла.

Мы пошли вдоль небольшого поля, что походило на маленькую арктическую пустыню, с замусоренными оврагами, после чего завернули в чарующий хвойный лес и, пройдя сквозь него полмили, достигли-таки совсем безобразной и будто бы усопшей свалки. Тут и там на ней возвышались грубые металлические башни, груды металлолома тоскливо лежали всюду под снегом, который никто не чистил, казалось, с самого начала зимы, и меня всё время не покидало чувство запустения. Описывать там и вправду нечего, разве что – события, которые произошли далее, ведь именно здесь-то я и встретил Мирай Прайс, которую до этого дня не знал никто, кроме нее самой.

В один момент она достала из чехла старенькое полуавтоматическое ружье своего отчима. Оружие всем видом кричало о своем возрасте, но до сих пор нормально функционировало. Лицо Мирай махом посуровело.

– Рэй, будь добр, найди несколько банок и выставь их на ту башенку. – Она указала на неуклюжую четырехфутовую постройку из металла ярдах в десяти.

– Хорошо.

Я выполнил ее просьбу. На это потребовалось около трех минут.

– Ну что? Пора показать тебе, на что я способна.

Она встала в позу стрелка, глаза через мушку воинственно поглядели на мелкие баночки вдали. Я находился рядом, в пяти футах.

– Уши будешь закрывать, а?

– Не, думаю, выдержу.

– Хо-ро-шо.

И в секунду она нажала на курок. Пуля за пулей вылетали из дула, поражая мишени одну за другой. И в самой Мирай вдруг что-то переменилось.

Что-то обнаружилось в ее слабом, хрупком теле – необыкновенно живучее, о чем нельзя было догадаться, взглянув на ее внешность. Мирай стреляла с такой уверенностью и стойкостью, с какой вряд ли бы стал стрелять рядовой солдат в армии. Жадным до крови взглядом она как бы прожигала путь для пули, а затем нажимала на спусковой крючок – и эта самая пуля в мгновение пролетала по проторенной воздушной тропе всё расстояние до цели. Видно было, что каждый патрон в ружье Мирай использовался на стопроцентный успех – ни единого промаха не было мной зафиксировано за время ее стрельбы. Сама она так упорно и самозабвенно стреляла, что не заметила, как с нее слетела шапка. Вся эта завораживающая серия выстрелов продолжалась всего каких-то секунд пять. В качестве мишеней я выставил шесть банок. И за пять секунд их не стало… Я был точно сраженный молнией, со звоном в ушах.

– Ну, как тебе? – повернулась Мирай ко мне.

– Слушай, а твой отец… он был хорошим стрелком?

– У него было чему поучиться. Но то, что ты сейчас увидел, – результат трехлетних тренировок уже после его смерти. Если бы оружие не заедало время от времени, я бы стреляла еще лучше. Но, на удивление, сейчас оно сработало без сбоя.

– Прекрасно стреляешь, – кивнул я.

– Спасибо, – сказала она, не меняя интонации. Всё это время она была пугающе холодна. А шапку поднимать всё не решалась. Или еще не заметила потерю? – Хочешь попробовать?

– Я?..

Она впервые улыбнулась с поездки в автобусе. Но улыбка эта была с вызовом.

– Да. Это же так занятно! Попробуй же!

Она протянула мне ружье. Я, чуть помешкав, взял его.

– Никогда прежде не стрелял.

– Ничего страшного. Просто берешь, встаешь в стойку, ну же. – Она показала, как именно нужно встать, и я встал. – Потом приклад к плечу, далее прицеливаешься, ну и спускаешь курок. Не так уж и сложно. Только, думаю, сначала нужно перезарядить тебе его. Дай-ка…

Она заправила ружье и вернула его мне. Я повторил действия еще несколько раз и остался уверен в том, что запомнил всё. Мирай за это время уже подняла ранее отстреленные банки обратно на место. Моя задача заключалась в том, чтобы поразить хотя бы одну.

Под тяжелым взглядом моей маленькой наставницы мне на плечи невесомой снежинкой упало какое-то беспокойство. Тогда я еще и не знал, что это за тревога, и решил, что это обыкновенный страх облажаться (в принципе, доля правды в этом была).

Я глубоко вздохнул, сомкнул-разомкнул веки, еще раз сосредоточился на мишенях – и надавил на спусковой крючок.

– Есть попадание, – сказала Мирай тренерским тоном. – Давай еще!

– Я, серьезно, попал?..

Для меня этот факт стал откровением.

– Давай еще! – боевито продолжала просить подруга.

– Сейчас…

Я по кругу повторил то же, что и несколькими мгновениями ранее. Снова поражение целей.

– А ты меткий, – с гордостью подметила моя возлюбленная и потрепала меня по плечу. – Еще давай.

Я выстрелил еще три раза – и все как один успешные.

– Какой же ты молодец, Рэй! – ликовала Мирай с заметной одержимостью. – С первого раза так не каждый сможет! Горжусь тобой, горжусь!

И она кинулась мне на шею, а внутри я ощутил странное давление. Словно из меня воспитывают убийцу.

– Как будто на войну готовишь, – с иронией заметил я.

– Глупости, я просто впервые увидела подобный талант.

– Сразу видно, одно из увлечений – а горишь им как!

– Хи-хи. Конечно. Ведь я не бесполезная.

Я не принял во внимание последнюю фразу.

– Хе. Слушай, ты говорила, что у тебя фотоаппарат с собой будет…

– А, да! Он у меня с собой. Я его в чехол тоже положила, там места хватило.

Мирай достала старенький Polaroid из глубин темной материи.

– Сделаем фоточку? – игриво спросила она. Я положительно качнул головой.

На снимке, который мы сделали тем днем, на фоне заснеженной свалки стоят два подростка двадцати и семнадцати лет, юноша и девушка. В руках девушка гордо держит старое ружье, а на ее милом лице лежит печать самодовольного умиротворения. Юноша же с искренним счастьем смотрит в объектив, приобнимая свою спутницу, и еще даже не подозревает, рядом с каким человеком стоит.

Глава восьмая «Голубой период»

Когда мы вернулись домой к Мирай (я решил заглянуть в гости), по всем комнатам на всю катушку разливалась старая, но заводная песня Dance, Dance, Dance группы The Beach Boys. Несмотря на плохое качество записи, чудная гармония ансамбля легко вызывала невольное желание подвигаться. И как раз под эти танцевальные мотивы в зале отплясывал Роберт Милликен, пока Маргарет ровняла челки своим клиентам.

Еще на пороге мы заметили, как вся кухня была затуманена табачным дымом. Еще в ней что-то негромко шипело, и я заключил, что отчим готовил, но по запаху было не различить ничего. Мы решили не соваться туда и без лишнего промедления прошли мимо зала, где нас застал Роберт. Он пытался ритмично двигаться – и, по правде, у него выходило недурно. По крайней мере, не хуже, чем курить на кухне.

– Эй, Мирай, с возвращением! – крикнул Милликен падчерице, продолжая ломаться в такт музыке. – Хорошо постреляли? Оу, опять этот обормот с тобой?

– И вам добрый день, мистер Милликен.

«А неплохо танцует старик!» Если раньше он вызывал у меня раболепный страх, то в сию секунду – исключительно необоримый интерес. Мне вдруг захотелось узнать его побольше, ведь в тот момент Роберт казался поистине добродушным мужчиной. Нет – он и был добродушным мужчиной.

– Слушай, парень, давай поговорим наедине? – сказал он мне. – Я громкость поубавлю. – И мелодичный шум и впрямь притих в два раза.

– Сейчас?

Подобное предложение от человека, который как пить дать хотел скорее выставить меня за дверь своей квартиры при прошлом моем появлении, поставило меня в легкий ступор.

– Да, на кухне, у меня там как раз сейчас блинчики приготовятся.

– Боюсь, я уже ел их сегодня на завтрак.

– Ничего страшного, всё равно мне надо с тобой кое-что обмусолить. Ну же, пойдем! Мирай, а ты пока побудь одна, подожди своего разгильдяя немного.

Роберт подошел ко мне, потрепал по плечу и повел за собой в сторону кухни. Мирай проводила нас ядовитым взглядом, так и не сказав ни слова. Позже прошла в свою комнату, покуда я забрел в самую вонючую кухню из всех, в которых мне доводилось бывать.

Роберт жестом указал на стул, и я сел. Запашок был ужасен настолько, что обжигал ноздри. Сидушка стула была мягкой, но, невзирая на это, непременно хотелось встать и выйти вон. Однако хозяин квартиры не позволил это сделать и уже снимал блины со сковородки. Положив парочку на тарелку и невозмутимо поставив мне их перед носом, следом наложил порцию и для себя.

– Ты будешь с вареньем? – спросил он у меня.

Я не ответил, будучи оглушенным качеством приготовленных лепешек. Они были подгоревшими.

– Значит, с вареньем, – вежливо сказал Милликен, достал из холодильника баночку вишневого джема и аккуратно поставил ее передо мной.

Я продолжал хранить молчание. Он сел напротив меня, покачивая головой под уже новую композицию всё тех же The Beach Boys – какие-то гавайские мотивы.

– Ну, парень, гляжу, ты решил приударить за моей дочуркой? – невинно задал он вопрос, накладывая мне чайную ложку «Дивины» на перегоревшее тесто.

– Как бы сказать… в общем-то, пытаюсь, – выдавил из себя я, всё еще находясь под скрытым давлением отчима.

Он понимающе кивнул и протянул мне ложку. Я вопросительно посмотрел на него и в ответ услышал:

– Ну, руками, видимо, ты есть не хочешь. Вот, даю.

Я принял предложение и нехотя начал ковырять стряпню, кропотливо отрезая кусочек.

– Слушай, я так-то ничего против не имею насчет твоих связей с Мирай, но знай: она немного проблемная.

– Ага.

Тут я для приличия засунул в рот маленький кусок блина. Вполне терпимо, только джем и спасает вкус.

– Я просто хочу сказать, что ты можешь найти лучше…

– Сомневаюсь, что ваши речи смогут притупить мою любовь, – совершенно спокойно перебил я.

– Извини, если докучаю этим. Правда, я вижу, ты парень хороший. Просто не жалуйся потом, если что случится между вами.

– Как скажете. Это будут исключительно наши проблемы.

– Ладно-ладно, к черту ваши отношения. Лучше скажи, как постреляли-то? Мирай мне так и не ответила.

– Знаете, она великолепный стрелок. Ни разу не промахнулась за всё время. Даже меня подзадорила сделать несколько выстрелов.

– О-о! И как оно?

– Точно не так же легко, как в играх. Однако я тоже ни разу не промахнулся.

– Молоток, парень! – Роберт ударил по столу.

– Благодарю. – Я сглотнул еще одну ложку перегорелого обеда и отодвинул тарелку. – Благодарю за угощение. Пожалуй, с меня хватит.

– Выпить не хочешь?

– Если у вас нет ничего, кроме алкоголя, то нет.

– Да брось. Сок мультифруктовый.

– Мне нравится. Где он?

Вместо указания Роберт вытащил из холодильника коробку и протянул ее мне.

– Спасибо. – Я заполнил стакан до краев и залпом осушил его. – Наслаждение.

– Ты не куришь? – поинтересовался Милликен, отхлебнув немного виски.

– Я стараюсь дружить со своим организмом.

– И правильно. Сам я не поощряю курение и алкоголизм, а уж тем более наркотики. Но, к сожалению, как видишь, курю и пью. Это зависимость, от которой уже не избавиться, запустил себя… Жалею ли? Конечно, жалею! Теперь проблем не оберешься: приходится регулярно посещать врачей, пить всякую ересь химическую, – а от всего этого отказаться не могу, клянусь матушкой, просто не могу!

– Понятно… – только и произнес я, затем, малость пораскинув мозгами, добавил: – Некоторые подростки на моей памяти оправдывали свои вредные привычки довольно пессимистичным выражением «всё равно мы все умрем». Никогда не любил эту отмазку, она внушает мысли о потерянном поколении.

– О-о-о, да у этих молокососов хрен чё в башке творится! Только вот поколение не потеряно, тут ты не прав. На каждого одного такого идиота найдется три-четыре адекватных человека, которые стараются жить в полную силу, не отравляя себя, и которые могут найти себе другие способы расслабиться или развлечься. Да что уж говорить, такие люди зачастую и учатся нормально, так что не пропадут. Так всегда: одно маленькое пятно на белой рубашке – точно бельмо на глазу. Плохое всегда давит на людей с особенной силой, как у тебя с тем полудурком с его «всё равно мы все умрем». Да пошел он к черту, пусть сам и подыхает, а мы с тобой поживем, да переживем его и подобных ему по десять раз, ха-ха!

«Скорее уж только я переживу…»

– А вы дельные мысли говорите. Начинаю вас уважать.

– Я польщен. Ты уж извини, что я еще и напыхтел тут. Вроде окно открыто, а всё равно как в тумане, ей-богу.

– Ничего, я уже успел свыкнуться.

Роберт доел свою порцию блинов и залпом добил бокал виски, следом громко ударив им о стол.

– И все-таки без Маргарет я бы стал пропащим… – промолвил он тут же.

– Мне вот стало интересно: а кем вы работаете?

– Эт’ тебе знать необязательно. Только скажу, что работаю сам на себя. Пойми, это личное дело.

– Понял, простите. Тогда скажите: вы фанат старого рока?

– Оценил музычку, а? Обожаю. В целом рок-н-ролл, блюз, джаз – мои любимые жанры. Современная музыка слишком давит на слух, а на классику можно пожаловаться разве что лишь за качество записи. А всё равно хочется танцевать! Вот поэтому включаю иногда, когда Маргарет нет дома.

Он потряс телефоном в руках, намекая на то, откуда берутся песни, и как бы невзначай нажал пару раз на кнопку сбоку.

– Вы правы, – сказал я, чуть повысив голос из-за увеличения громкости колонок в зале. – Я вот меломан, в общем. Но люблю панк-рок и оркестровый звук.

– Панк? Неплохо. Мне тоже он когда-то нравился. Когда был еще зеленым, как ты.

– А соседи не жалуются на громкую музыку?

– Да у нас в этом доме одни работяги, которые от рассвета до заката пашут, и терпилы, которые боятся попросить сделать потише. И хорошо: не люблю, когда мне ломают веселье. Эх. Ладно, парень, я схожу отлить. Отожги за меня пока. – Роберт щелкнул пальцами и поскрипел зубами.

– Информация эта, конечно, избыточная, мистер Милликен, но отжечь отожгу, так и быть.

– Зови меня просто Роберт, пацан. И не стесняйся такого, мы же оба мужики!

– Без проблем, Просто Роберт, удачно отлить!

– А эта шутка уже избыточна, молодой человек.

– Извиняюсь, сэр. И, кстати, зовите по имени – Рэймонд Хэмфри. Можно просто Рэй.

– Просто Рэй – прекрасно, намотал себе на ус. Всё, сейчас вернусь.

Роберт кивнул мне и под припев песни Kokomo отправился в ванную.

Я запрокинул голову, закрыл глаза и представил Багамские острова. «Да, сейчас бы на пляж, отдохнуть, а не вот это вот всё…» Музыка действительно внушала летнее настроение, и на экране сознания невольно вырисовалась картина, где Милликен отливает нужду, продолжая пританцовывать. От этого я прыснул в кулак.

Он вернулся спустя минуты две. Сев обратно на свое место, сказал:

– Слушай, а как ты относишься к тому, что твоя девушка курит?

– А? Вы про Мирай? Ну, она не считает себя моей девушкой еще…

– Вопрос не в этом, – отрезал Роберт.

Я вздохнул.

– Честно, мне это не совсем по нраву, но и запретить я ей не могу. Думаю, это вполне понятно.

– Ага, ясно. Боишься, что она бросит тебя, стоит только позаботиться о ее здоровье?

– Дело не в этом, Роберт. – Я поглядел на него грозно. – Мирай здесь очень остро на всё реагирует, она может просто побить меня, если я попытаюсь забрать у нее сигарету!

– Что значит «Мирай здесь»?

– Забейте. Случайно добавил это слово. Короче говоря, на нашем языке, дочь вашей будущей жены – цундэрэ[35]. И не просто цундэрэ, а чуть ли не гребаная машина для убийств, ведь вы знаете, как она владеет огнестрельным оружием, к тому же, я уверен, и дерется не хуже уличных хулиганов.

– Это ты верно подметил.

– Да?

Лицо Роберта резко приняло суровый оттенок.

– Мы с ней дрались время от времени, когда я только появился в ее семье, – безотрадно скинули его губы. – Из-за нее я повредил правое плечо и теперь худо рукой работаю. Поднимаю через силу.

– Вот как. – Я опустил голову. – Ну, хорошо, что хоть поднимать можете. Окадзаки Томойе тут повезло меньше, чем вам.

– Что еще за хрен?

– Да так, друг детства…

– Иностранец, что ли?

– Японец. Мы ушли от темы…

– Да, извини. Ну, в общем, с того дня, когда мое плечо пострадало, мы с Мирай не деремся. Я сам больше не мог, поэтому старался быть сдержаннее в общении с ней. Терпел ее замечания, колкости и даже ее излюбленное «умри», которое она некогда вставляла каждый раз, когда я приветствовал ее по возращении из школы.

– Жестоко это всё, конечно…

Мне почему-то стало очень обидно. Настолько, что я ударил по столу.

– Я знаю, как тяжело ей пришлось, Рэй, – сказал Милликен. – Знаю, как она мучилась после гибели отца. И знаю, как ей тяжело сейчас. Чего греха таить, она немой становится, стоит только о школе спросить. Явно же что-то не так! Причем это не только для меня тайна, но и для Маргарет. Мирай постоянно либо уходит от разговора, либо меняет тему, когда речь заходит о ее учебе и прочем. Ну, оценки у нее вполне неплохие. Я бы даже сказал, хорошие. Было время, у нее всё проседало сильно. Получала даже «F»[36] иногда, прогуливала занятия… Это давненько было, год уж миновал с тех пор. У нас однажды вышел серьезный разговор на эту тему. Помню, наговорила Маргарет ей какую-то тираду, Мирай расплакалась и сквозь слезы закричала: «Я уже всё решила, снова возьмусь за учебу! Толку от этого всего всё равно никакого!» А чего она пыталась этим добиться – бог ее знает.

– Вау, это интересно, – только и проговорил я. О большем сказать не имел права. Я знал о ее похождениях в школе, но рассказать о них ее отчиму мне было не под силу.

– Может, ты спросишь? Она тебе, гляжу, куда больше доверяет. Эх. Все-таки переживаю я за нее, хоть по мне и не скажешь.

– Я… спрошу. – Пустое обещание, которое я не выполню.

– Спасибо.

Над нами нависло молчание. До уха долетал скрежет струн Кита Ричардса, пока я неловко попивал сок, а Роберт задумчиво всматривался в одну точку на полу. Вдруг он развеял безмолвие неожиданной вестью:

– Я еще не говорил Мирай, но мы с ее мамой планируем пожениться этим летом. Вот, в последнее время размышляю, как бы нам это всё ей преподнести.

– Серьезно? Все-таки женитесь?

– Ага. Обещаю быть хорошим отцом. И будь уверен, Рэй, Ми́ра меня еще полюбит, уж я-то постараюсь!

«Мира? Он так Мирай зовет?.. Ласковый вариант от оригинала, но ее так даже мама не называет…»

– Надеюсь. Вы и вправду неплохой человек. Верю, что у вас всё будет хорошо.

Роберт весь засиял от сказанных слов. Право, если бы он сидел бок о бок со мной, по-любому бы потрепал по плечу или похлопал по спине.

– Этакий ты хороший пацан! – ответил он так, будто бы ждал похвалы от меня весь разговор. – Небось, уже соскучился по своей любимой?

– Есть такое.

– Ну, беги тогда, не задерживаю больше.

– Да, благодарю за беседу, – промолвил я, вставая из-за стола. Делать комплимент еде не стал, ибо предпочитал правду, которую постеснялся высказать, особенно после такого откровенного диалога.

Он вновь щелкнул пальцами и ощерился во все зубы. А я вышел из кухни и прошел в комнату своей возлюбленной.

Она сидела на кровати, подперев ноги к груди, задумчивая. По блеклому лицу было видно, что ей отчего-то грустно.

– Хэй, Мирай, чего нос повесила? – задорно обратился я.

– Роб опять музыку слушает… – раздраженно буркнула она в ответ.

– Тебе не нравится рок шестидесятых?

Мирай фыркнула и беспристрастно сказала:

– Да нет, музыка мне нравится. Благо, у Роберта с музыкальным вкусом всё хорошо. Просто он не разрешает мне включать свою музыку так же громко. Ему она, видишь ли, не нравится. Ну и ладно, пусть слушает свой гребаный серф-рок.

– Тише, – деловито пролепетал я, – ты можешь включать свой плейлист, когда его не бывает дома.

– Могу, но когда это «когда его не бывает дома»? Он дни напролет задницу тут просиживает.

– Когда он уходит в магазин, например. Ну, за алкоголем или сигаретами.

– Когда он желает пойти в магазин, туда обычно отправляюсь я по его приказу. Только иногда, если себя неважно чувствую, я посылаю его куда подальше. Тогда он идет сам, но мне в такие моменты не до музыки.

– Понятно. Хочу сказать, что он не такой уж и ужасный человек. Да, немного быдловат, но о серьезных вещах потолковать с ним можно.

– Не таким уж и ужасным для меня он станет только в другой жизни, – съязвила Мирай. – Я сейчас пытаюсь играть послушную, невыступающую дочь, да вот скоро нервные струны порвутся к чертям, и тогда нам обоим будет погано. Однако мне будет всё равно, потому что достало всё. О чем вы говорили, кстати?

– Да так, о жизни. – Я словил на себе взгляд, исполненный сомнений, и тотчас добавил: – Не вру, так и было.

– Ладно-ладно, можешь не рассказывать, – усмехнулась она. – Примерно догадываюсь, о чем вы могли болтать.

Мы посидели еще некоторое время в напряженном молчании. В один момент Мирай потерла глаза и спросила:

– Рэй, ты не против, если я закурю на балконе?

– Что, нервничаешь?

– Ну, я же не знаю, чего там тебе Роб наговорил. Нервишки эта ситуация пощипывает, конечно.

Я покачал головой, выдерживая на своем лице легкую, заискивающую улыбку.

– Пожалуйста, закури. Но только с условием, что после ты станцуешь со мной в зале.

Мирай нахохлилась:

– Там, где Роберт?

– Роберт на кухне. Я попрошу старика не лезть к нам и запру зал, если хочешь.

Она кивнула в ответ, удовлетворенная услышанным.

– Дай мне минутку.

Мирай наспех порыскала глазами по столу, но не нашла, чего искала.

– Черт, забыла в пальто. Сейчас приду…

Вернувшись, она спешно прошла мимо меня и спряталась на балконе, уже держа в руках зажигалку. Она решила оставить дверь приоткрытой, чтобы проветрить комнату, и я отчетливо видел, как моя любовь затягивается с особым усилием и как ветер уносит с собой ее ядовитое дыхание, играя с ее волосами. Казалось, Мирай достигла какого-то нервного предела, так что могла в любую секунду сорваться и причинить мне вред, поэтому, хоть и с неудовольствием, я понял, что пара сигарет ей сейчас необходима. Именно две она и выкурила. И пока во рту у нее тлела вторая, я спросил у Милликена разрешения «арендовать» аудиосистему на пару-тройку песен. Получил согласие, а потому, как только дверь балкона захлопнулась, зал поприветствовал нас.

– Я обещал твоему отчиму что-нибудь танцевальное, – сказал я, покуда пальцы скользили по экрану в поисках подходящего трека, – поэтому давай-ка… вот это, например. Современный рок-н-ролл.

Всю квартиру обдало зажигательным гитарным риффом песни Getting Along группы Royal Republic, и мы с Мирай отдалились друг от друга по разные стороны комнаты. В ритм, пощелкивая пальцами то одной, то другой руки, я, подхлестываемый вихрем звуков песни, порывисто лавировал из одной стороны в другую, приближаясь к своей партнерше. Она так же не отставала и двигалась навстречу мне. В один миг мы скрестили руки, и я закружил ее вокруг себя. Сделав пару оборотов, ее ноги слегка подкосились, однако момент не дал ей упасть, и вот грудь ее уже прижалась к моей. Гармония движения соблюдалась неидеально, но сам по себе танец просто обязан был стать великолепным.

Как-то между делом я вспомнил мимовольно недавний сон, где был на дирижабле высоко-высоко в воздухе. Ситуация сама по себе была неимоверно схожа, и от этого двигаться стало еще приятнее, еще легче, и потому скорость моя заметно увеличилась, как и, следовательно, скорость Мирай. Ни на секунду басистый голос Адама Грана не давал нам отдышаться, и мимолетом я видел, как моя возлюбленная начинает запыхаться и буквально в то же мгновение вновь приобретает вид закоренелой тусовщицы, угоднически скалясь мне прямо в глаза. В ее зрачках оранжевым пламенем блистал драйв и жажда жизни. С каждым взмахом руки, с каждой перестановкой ноги и с каждым резким движением дух ее всё больше и больше наполнялся восторгом.

От нашего танцевального содействия сердца колотились бешено – и бились они в упоении, почти в унисон друг с другом, как поют порой влюбленные пары по вечерам. И не было в мире ничего и никого, кроме нас с ней в зале; не существовало за его пределами ни единой материи, ни единой души – только мы одни и только славный, задушевный рок-н-ролл.

Первая композиция подошла к концу, и не успела дать старт вторая, как в проходе появилась фигура Роберта Милликена. Он держал в руках пачку сигарет. Одну вытащил, сунул в рот и закурил. После этого сигарета прожила еще секунд пять – потом была безжалостно сдавлена в руке невозмутимого отчима. Затем действие повторилось. Мужчине как будто совсем было плевать на ожоги. Под его ногами скапливались «окурки».

– Хоть бы нормальное что курила, дурочка ты моя, – вдруг обронил он, размозжив последнюю сигарету с лицом родителя, поймавшего своего ребенка на месте «преступления».

– Как это понимать?.. – В голосе Мирай отчетливо были слышны жалостливые нотки.

– А так, что в этом доме никаких сигарет отныне не будет. Ты будешь отучиваться.

Роберт демонстративно кинул пустую пачку на пол и придавил ногой.

– Черта с два! Сдалось тебе мое здоровье… Я твою алкашку не трогаю, так с чего ты взял, что можешь брать чужие вещи?

– Я просто пытаюсь быть заботливым папочкой для своей дочурки!

– Засунь такую заботу себе знаешь куда, папочка?

Мирай подошла ближе к отчиму. Его брови сошлись у переносицы, и взгляд наполнился злобой.

– Знаешь что? Хорошая вещь – наказание. Сдается мне, человеком стать можно только через него…

Роберт начал снимать со своих штанов ремень.

– Ты чего делаешь, старик? – Я начал наполняться страхом и гневом.

– Начинаю процесс наказания. А чтобы скучно не было…

Он нажал на экран своего телефона, и на всю комнату громом среди ясного неба заиграли Dead Kennedys.

– Too Drunk to Fuck, детка! – торжественно воскликнул Роберт, сняв ремень до конца.

– Судя по недавним речам на кухне, ты готов был оберегать ее изо всех сил вплоть до смерти. По-моему, твои действия сейчас противоречат этому.

– Шкет, завались. Я передумал. Зови меня «мистер Милликен» и обращайся на «вы».

– Да пошел ты! Мы уходим!

Я хотел было взять Мирай за руку и увести ее прочь из квартиры, но туша этого барана перегородила проход.

– Хрен вы уйдете.

Ремень звонко хлестнул о ладонь. Для меня это был сигнал.

– Хрен ты ее тронешь! – Я накинулся на крепкое тело Роберта, как мог сильно припечатал его к стене в коридоре. Мирай, не издав ни звука, побежала в сторону кухни. – Безнадежно. Ты безнадежен. Я ошибся, когда сказал, что ты хороший человек.

– Хороших людей не бывает! – Он отодрал меня от себя и кинул к противоположной стене. Я ударился. – Есть только те, кто заслуживает наказание сейчас, и те, кто заслужит наказание после. Это касается и меня, и тебя, и Мирай. Да видит бог, это касается всех!

– Знаете, один звонок в полицию, и вас тут не станет через несколько минут! Домашнее насилие – это не тот образ жизни, который заслуживает семья Прайс.

– Эй, подумай о своей девушке! – вдруг ответил он, нехило напрягшись. – Если меня не станет, опять начнется то же, что и было до меня. Наверное, тебе уже рассказал этот стервененок.

– Плевать, я уведу ее к себе, мы будем жить вдвоем, а ты – гнить на нарах!

– О матери подумай, дурень! Девчонка ее не бросит, не захочет, я-то знаю!

«А ведь он прав…» – опомнился я. Однако не утратил агрессии. Мои руки уже освободили его, но взгляд так и продолжал удерживать у стены.

От безысходности я крикнул, напрягая горло:

– Просто прекратите так себя вести! Это не по-родительски абсолютно.

Тут мы услышали шорохи, доносящиеся из кухни. Это Мирай, вооружившись бутылкой бренди, шла со зловещим видом прямо к отчиму. Перед нами она явилась встревоженной, на щеках ее блестели слезы. Не сказав ни слова, она разбила бутылку о стену.

– Почему это мне всё? – рыдала она, не спуская глаз с Роберта. Острые края остатка бутылки она направила на него. – Почему я обязана изо дня в день терпеть тебя? Почему ты лезешь в мою жизнь, когда я не зову тебя в нее? Почему ты не хочешь меня понять и не хочешь услышать? Сколько, мать твою, я должна кричать на тебя, чтобы ты наконец услышал, подонок?!

Я быстро взглянул на виновника несчастья, в глазах которого четко читался вызов: «Ну давай, попробуй, сука». Я решил прервать назревающую драку. Подошел к Мирай и забрал у нее «розочку».

– Он не любит цветы… – только и сказал я, взяв Мирай за руку.

Та посмотрела на меня, как на идиота. Милликен, судя по выражению лица, был с ней солидарен.

Мирай еще немного поглядела на отчима округленными, полными ненависти глазами, потом тут же отвесила ему хорошую затрещину – так, что чуть не свалила его с ног. Я впервые увидел, как она кого-то бьет. Это поразило меня не меньше, чем гнилой поступок человека, что словил этот удар и что сперва вызвал искреннее уважение после беседы в ореоле дурманящей клоаки.

– Видеть тебя не желаю! – Мирай осторожно отступила от него на несколько шагов. – Да чтоб ты в огненной геенне сгорел, тварь! Рэй, пойдем отсюда.

Она крепко стиснула мне руку и уверенно направилась в сторону двери.

– Хорошо…

Я сглотнул ком в горле и, впопыхах одевшись, стремительно покинул квартиру вместе с Мирай, оставив Роберта Милликена одного убиваться в ярости от собственного провала. Только перед самым выходом дал ему пощечину, сказав: «А это уже лично от меня, папочка». Он, естественно, был обескуражен, а после вышел вслед за нами, орал на всю округу, чтобы мы вернулись, но моя девочка только гаркнула: «Гори в аду и драть тебя в сраку, ебаный ублюдок!» – и мы скрылись за ближайшим поворотом.

Что делать дальше, я не мог сообразить. Всё произошедшее обрушилось на меня так неожиданно и резко, что стало не по себе и хотелось уйти домой. Однако пройдя какое-то расстояние, Мирай пресекла всю мою неловкость:

– Надоело мне всё. Рэй, тебе город как?

– А?.. В каком смысле?

– Давай со мной к бабушке с дедушкой? Они всегда радушны к гостям и ко мне. Это за городом, наверное, ты знаешь.

– Понял. Я не против.

– Вот и замечательно. Вызову нам такси. У меня еще остались деньги на карте.

– Угу.

Ожидание продлилось недолго. Машина нашлась за каких-то пять минут и, забрав нас, перевозбужденных, поехала в сторону леса, минуя размытые в зимней дымке фигуры людей, магазины, рестораны и такие знакомые школы и институт. И на кампусе последнего мой зоркий и немного усталый взгляд зацепил знакомый человеческий силуэт. Вмиг я почувствовал какую-то боль в желудке, на языке стало горько. Ратрин каждый день встречает студентов, учит их, улыбается им… Как вообще смотреть на него нормально и реагировать на его радужное выражение лица? Я не должен был об этом беспокоиться в тот момент, поэтому поскорее отвлек мысли, вслушавшись в музыку в салоне.

В доме бабушки и дедушки Мирай я был всего три раза: один раз на ее день рождения в две тысячи четырнадцатом году и еще два – летом того же года. И всегда путь был на такси, и часто поездка сопровождалась фееричным саундтреком, который зажигал во мне желание пожать руку водителю за исключительно превосходный музыкальный вкус. Только не в тот день. Для меня это был четвертый раз – и ныне отовсюду разливалась попса с местного городского радио. Такую «усладу для ушей» я на дух не переношу, если говорить откровенно. В самом деле, там играет либо древнее коммерческое дерьмо, либо новое коммерческое дерьмо. И всё звучит так бездушно, так неискренне, что хочется плакать и своими слезами затопить эти колонки, откуда доносится весь этот содом, к чертовой бабушке, чтобы просто не слышать этого позора. Наушников у меня не было, а разговаривать моя возлюбленная явно не желала, ибо витала где-то в облаках, повернувшись к окну, а в мою сторону даже не посмотрела за всё время пути.

«Раз уж насладиться искусством и разговором с любимой не получается, значит, буду разглядывать водителя», – подумал я и смерил его взглядом с заднего сиденья.

Полноватый короткостриженый мужчина, с небольшой растительностью на подбородке, с суровым взором и лицом бывалого матроса. Я тут же задумался о том, кем мог быть этот таксист в прошлом, а еще о том, почему у нас нет водного такси на небольших скоростных катерах. «Наверное, потому, что это никому не выгодно и бесполезно зимой…» – осенило меня, и скука, вязкая как болотная тина, заставила слегка приспуститься на сиденье, и теперь глаза мои наблюдали только однотонный потолок и кусочек монохромного пасмурного неба за стеклом.

Запрокинутая голова не подчинялась мне больше, так что изменить диапазон видимости я был не в силах. Веки медленно-медленно опускались, и желание вздремнуть боролось с желанием держаться бодро. К сожалению (или к счастью), победило первое, и сознание провалилось в пустой сон, из крепких рук которого меня выволокли голоса водителя и Мирай. Всё как и тогда – дорога длиною в час. Шестьдесят пять долларов.

На выходе из салона меня сразу обдало неким волнующим трепетом, похожим на наплыв ностальгии, при виде того самого трехэтажного коттеджа. Он совсем не изменился – и как же я был рад ему! Девственно чистый воздух в смеси с хвойным запахом леса неподалеку на мгновение напомнил мне, что́ действительно должен ощущать орган обоняния человека. И для меня в то время это было необходимо, хоть и совсем недавно я уже был за городом (после того запашка в квартире Мирай уж лучше сразу в тайгу).

– Пока ты спал, я уже обо всём предупредила своих предков, – сказала Мирай, когда мы подошли к дверям дома. – Поэтому не стесняйся, пожалуйста. Они самые лучшие люди в моей жизни.

– Хорошо, – кивнул я и еще раз вдохнул полной грудью, прежде чем войти.

Внутри всё осталось по-старому. Даже как-то странно. Обстановка в доме была очень похожа на ту, когда я появился здесь первый раз. Единственное отличие заключалось в том, что Рой и Наоми Прайс не встретили нас на улице. Ну и сегодня далеко не день рождения Мирай, конечно же. Однако прием превзошел все мои ожидания. Бабушка и дедушка на самом деле оказались потрясающими людьми. Не успел я раздеться, как меня обняли и тотчас же пригласили на чай.

Мирай на чаепитие не осталась. Она поплелась в свою комнату, вернее, на свой этаж, сказав, что пока не хочет ни есть, ни пить. Я же удостоился небольшого диалога с ее предками.

– Так, значит, ты суженый нашей внучки? – с интересом спросил Рой, усевшись напротив меня.

– Ну, я бы пока так не сказал, но… всё может быть, – несколько несмело признался я.

– Тебе же говорили не стесняться? Мы люди, знаешь ли, порядочные и уважаем тебя как минимум в роли гостя. Но ты мало того что гость, даже не совсем друг, а практически парень Мирай! Понимаешь, что это значит?

– Вы любите меня так же, как и ее?..

Рой посмотрел на меня таким улыбчивым взглядом, будто смотрит на идиота, а затем расхохотался во весь голос.

– Не смеши меня, мальчик! – проговорил он сквозь порывы смеха. – Нет, конечно нет! Мы тебя, конечно, уважаем, однако все-таки видим впервые. Любовь нашу нужно еще заслужить. – Он успокоился и затем добавил находчиво: – Не беспокойся, ты всё равно по нашей иерархии выше обычного гостя на уровень.

«У вас тут строгая иерархия установлена?.. А кто тогда в самом низу? А наверху?..» К этому моменту я уже осушил чашку.

– Впрочем, ладно. – Рой деловито сложил руки на столе. – Я смотрю, ты закончил. Мы тебя не задерживаем. Парень ты, как погляжу, забавный, в тебе видна юношеская искра.

– А? – не понял я.

– Проще говоря, ты мне пока нравишься. Сейчас можешь идти. Мирай небось заждалась уже своего принца.

– Да. – Я встал из-за стола. – Большое спасибо за чай, миссис Прайс.

– Ой, зови меня просто Наоми, дорогуша, – ответила та, по-доброму сверкнув глазами. – Тебе спасибо за визит.

После этого я поднялся на третий этаж в немом изумлении. «Какие же они потрясающие!» И стоило заглянуть в комнату возлюбленной, как изумление мое усилилось вдвое.

Мирай сидела на диване и перебирала аккорды на гитаре. Это я еще слышал, пока шел по лестнице, но мое внимание зацепила картина, которую раньше я не видел. Она висела прямо над головой Мирай. Это был пейзаж – одинокий ночной луг, сияющий в свете луны. Небольшой холм, чуть колыхающиеся на ветру летние цветы, чистое ночное небо, прорва звезд на нем и луна вдали, прямо над цепочкой других холмов. Картина была написана преимущественно в синих оттенках. От нее веяло какой-то меланхолией, и отцепиться я никак не мог; она внушала мне такое же трагическое, такое же глубокое, рождающее восторг чувство, какое внушает всякое выдающееся творение искусства. И всё же при детальном осмотре появилась мысль, будто чего-то ей недостает.

От поиска этой недостающей детали меня отвлекла Мирай, которая, отложив гитару, встретила мое присутствие вопросом:

– Что, нравится картина?

– Никогда бы не подумал, что ты разместишь у себя в комнате подобную живопись, – ответил я, еле отводя завороженный взгляд от полотна.

– Мне нравится смотреть на нее. В особенности из-за цветовой гаммы. Знаешь, синий цвет в определенные моменты может внушать как умиротворение, так и грусть. Мне вспомнился период в творчестве Пикассо, когда он рисовал картины преимущественно в голубых тонах. А умиротворение… Почему-то синий у меня всегда ассоциировался с тоской – и ни с чем иным больше. Иногда я думаю, что он, цвет, – часть меня, словно вся состою из сплошного голубого или синего. Представь себе, что за глупость!

– Могу сказать, что понимаю тебя. Для меня синий тоже цвет меланхолии. Вот только, мне кажется, этой картине чего-то не хватает.

Мирай задумчиво оглядела пейзаж на стене, но, было видно по лицу, как будто ничего схожего с моим ощущением не почувствовала.

– Ладно, пока не могу понять, чего ей не хватает. Но это определенно шедевр. Где ты взяла его?

– Купила на распродаже прошлым летом у одного уличного художника. Мне понравилась концепция. Одинокий луг, спокойная ночь. Тема одиночества и уединения души. Безграничный космос и луна как символ стремления к чему-то далекому. Это нашло отклик в моем сердце, потому и взяла. Всего две сотни за нее отдала.

– Две сотни?! – воскликнул я. – Да ну, она должна стоить не меньше пятисот!

– Ну что уж поделаешь, уличные художники не могут завышать цены, а вынуждены, наоборот, занижать, иначе их искусство просто никто не купит. Но я согласна с тем, что она стоит куда больших денег. Моя бабушка, кстати, тоже художница.

– Правда?

– Ага. Все картины на втором и первом этаже – ее работы. В соседней комнате на третьем тоже есть пара ее картин.

– Она всё еще рисует?

– Да, это ее хобби. У нее в кухонном шкафу спрятан набор художника. Или как там это у профессионалов называется…

– Понятно. – Тут я понял, что нужно переменить тему. – Слушай, а ты, как я слышал, неплохо играешь на гитаре.

Мирай снова взялась за гриф гитары и едва заметно обнажила зубы.

– Спасибо. Я уже три года как занимаюсь музыкой. Подтянула навыки игры на клавишных и гитаре как раз. Хочешь, сыграю?

– Пожалуйста. Мне интересно.

– Тогда давай начнем с гитары. Что хочешь услышать?

– Давай что-нибудь, что нравится тебе.

Она довольно кивнула и начала играть аккорды знакомой мне песни. Я почти сразу же узнал мотив группы Oasis и ее бессмертный хит. Внезапно Мирай негромко запела. Лирика песни смешалась с гитарным боем, и меня вновь заворожило. С переходом на бридж я решил в унисон с ней затянуть томным голосом строки из Wonderwall. Так мы вместе спели еще и припев, а затем моя возлюбленная порывисто переставила пальцы на грифе, и на весь этаж, а скорее, и на весь дом, зазвучали Supersonic и Little by Little того же коллектива. Не возникало сомнений, что эти британцы безумно нравились Мирай. Как и наши соотечественники из Сиэтла – композиция Heaven Beside You следом выскочила из-под ее ловких пальцев. И исполнение было пронзительно трогательным. Мелодия Radiohead, неожиданно вошедшая в очередь, несколько вскружила мне голову – так гипнотизирующе Прайс распевала Jigsaw Falling into Place. Канадцы тоже не остались в стороне – Wake Up ворвалась в музыкальный парад нежно и чувственно, однако с уверенным напором. Затем, минуты через три, резко оборвалась на высокой ноте, и в заключение Мирай спела Follow группы Breaking Benjamin.

По окончании этого небольшого, но славного попурри я захлопал в ладоши и похвалил свою любовь за безупречную игру.

– Раньше это всё добро предназначалось в основном для гостей, – промолвила она, ставя гитару на место. – Но гостей так и не было ни разу, и со временем я стала появляться здесь всё чаще и чаще, вот и выучилась до «нормального» уровня.

– Я вообще разучился играть на гитаре, – признался я, так и не вспомнив, когда в последний раз скользил рукой с лада на лад.

– Вот как. А ты умел?

– Да так, просто по прихоти рок-мальчика во мне. Ничего серьезного, если честно.

– Понятно. Ну, теперь…

– Сыграй мне на барабанах! – тут же слетело у меня с губ.

Мирай как будто выпала из реальности, однако быстро пришла в себя и согласилась, направившись к ударной установке.

«Я хочу увидеть, как ты кричишь тут».

Крик получился что надо. Всё началось снова с брейка, который перерос в быстрые рок-панк-ритмы. Подчас казалось, что даже слишком быстрые. Она играла так, словно сама сидела на раскаленном камне, который чуть ли не прирос к ней, и у меня появилась идея.

Я совсем спонтанно схватил в руки ее шестиструнку, включил комбик и принялся играть то, что помнили руки. А помнили они мало чего, поэтому получалась очень странная импровизация. Она была настолько плоха, что уши с трудом воспринимали, но не настолько, чтобы безудержно хотелось остановить. Что-то было в этом шуме притягательное. Словно я пытался подстроиться под душевную бурю Мирай, которая как будто бы даже и не заметила мой аккомпанемент. Она словно изолировалась. Для нее не существовало ни меня, ни гитары – никого и ничего, кроме стареньких барабанов и мощного потока не то гнева, не то отчаяния.

Всё закончилось так же неожиданно, как и началось, – у Мирай просто сломалась палочка, когда она в очередной раз ударила по тарелке. И от этого я почему-то напугался, словно у меня самого во время игры слетела струна.

– Я такого не ожидала, – сказала она, переводя дыхание и вставая из-за установки. – Ну, это не первый такой случай. У меня есть еще несколько пар в ящике. Но ты, наверное, уже оглох?

– Пожалуй, я в восторге, – ответил я честно.

– Я рада. – Она наконец-то осклабилась в полной мере. – Ну тогда давай на клавишных сыграю.

Мирай подошла к совершенно новому семиоктавному синтезатору, будто его купили только вчера. Когда включила его, она уселась и проверила звук, понажимав на пару-тройку нот. Меня поразило, как чисто и схоже с настоящим роялем он звучит.

– Что бы такого сыграть…

Она с хитрецой посмотрела сначала на меня, потом на картину луга, затем снова на меня, а следом на окно. Встала из-за инструмента и, ничего не сообщив, закрыла все окна с помощью жалюзи. Помещение полностью поглотил бордовый сумрак, но он тотчас же рассеялся, стоило Мирай нащупать где-то какую-то кнопку. По потолку причудливой цепью проходила гирлянда. Я заметил ее только в тот момент. Она пылала радугой.

– Ты знаешь, какое настроение у меня сейчас? – промурлыкала Мирай, не смотря в мою сторону, и, нахимичив с той же кнопкой, окрасила комнату в лазурный цвет небес.

– Красота… – только и сказал я.

Мирай ничего не ответила и уже изящно выпрямила спину за синтезатором. До моих ушей донесся вздох.

– Давай я сыграю тебе… мой «Голубой период» по Эйнауди.

Я затаил дыхание. В глазах возлюбленной я увидал сверкание решимости.

– In un’altra vita, – обозначила она номер, и магия звука завихрилась в воздухе.

Это было что-то с чем-то. Воистину искусная игра. Мирай никогда не была профессионалом в моих глазах, однако ее способности в тот день просто перевернули мое представление о людских способностях в принципе. Не знаю, что со мной тогда случилось, но движение ее рук, плавное и выдержанное, заставило сердце мое биться чаще. Она играла в сдержанном темпе минуты две, а потом ее манера стала грубее и как бы быстрее, но качество исполнения от этого отнюдь не пострадало. Я был чуть ли не свидетелем восьмого чуда света. Из-под ее пальцев словно вылетали искры. Ее голова своими убаюкивающими мерными покачиваниями, подобно дирижеру, управляла великолепным танцем нот. Глаза поблескивали так, что, казалось, Мирай вот-вот заплачет. И я мог вот-вот заплакать.

Ко мне вернулось чувство, которое я испытал, когда смотрел на ночной луг. В голове, вместе со стройным роем восхитительных звуков, пронеслись мысли: «Так прекрасна, так увлечена… И играет без сучка без задоринки, как истинный музыкант. Словно художник, который точечными касаниями выверяет каждую деталь своей картины». И на меня снизошло озарение. Я еще раз окинул взглядом луг на стене, крикнул: «Я понял! Мирай, играй, сейчас вернусь!» – и шмелем выскочил из комнаты, побежав к Наоми Прайс.

Застал ее в зале сидящей в кресле и пишущей что-то в тетрадь.

– Мисс Наоми, мне нужна ваша помощь!

– Что такое, дорогуша?

– Кисть… Мне нужна кисть! И две банки красок: голубой и белой. Прошу!

По-родительски улыбнувшись, она встала с кресла и прошла на кухню. Там отдала мне нужные краски и кисть, а еще стакан с водой. Со всем этим добром я немедленно вернулся к Мирай. Ее игра продолжала трогать струны моей души, и под сильным впечатлением я чуть не опрокинул воду. Только вот Мирай, похоже, даже не заметила, как я уходил, – настолько она была погружена в музыку. И на лбу ее уже пробивалась испарина, а она всё неустанно скакала пальцами по клавишам.

Призвав на помощь всю свою волю, я подошел к пейзажу на стене и, заблаговременно расположив краски на столе, несмотря на скудное освещение, схватил кисть, белую и голубую краски – и стал творить свою идею. Сначала это было одно ловкое и точное движение. Самурайским ударом я провел кистью по холсту – и оставил на нем след, похожий на след от падающей звезды. Такова и была моя задумка. Этому пейзажу не хватало сверкающей кометы на фоне Луны. И с помощью еще некоторых мазков голубой и белой красок я смог воспроизвести то, что недавно вспыхнуло в голове. Недоставало только деталей и, возможно, каких-то контуров, может еще каких-то оттенков, но это уже было похоже на желаемое. Я не художник, никогда им и не был, однако в то время, когда Мирай самозабвенно играла Эйнауди, ощутил себя великим творцом. Поэтому и захотел сделать нечто подобное, пока момент позволял. И какое же это приятное чувство…

Когда я счастливо выдохнул, «буря» прекратилась. Игра была закончена. И невесть сколько она длилась.

– Рэй, – обратилась ко мне Мирай, еле дыша, – я устала. К-как тебе? Я практиковала это год. Мне кажется, у меня есть успехи, хех.

– Не описать словами, как это было, – промолвил я и указал на картину.

Мирай вяло вылезла из-за инструмента и включила свет в комнате.

– Ты… ты́ это сделал? – спросила она холодно.

– Да. Пока ты играла. Музыка вдохновила меня, и я решил привнести в этот шедевр еще немного красоты. Что думаешь?

– Это и вправду сделало картину чуть лучше. – Она слабо ухмыльнулась. – Спасибо. Только по качеству комета немного уступает всему остальному. Надо ее доработать. Но не сейчас, я попрошу позже бабушку это сделать. Она точно сможет. А сейчас я выжата. Рэй, сколько времени?

– Шесть доходит.

– Хочу спать. Ты ведь не покинешь меня?

– Не покину, – не раздумывая ответил я.

– Тогда посидишь тут, пока я сплю?

– Посижу.

– Я недолго… – Она устало поплелась в сторону двери. – Всего на часик. Можешь пока книгу почитать, у меня тут много чего есть…

– Почитаю. Можешь ложиться.

– Хорошего отдыха.

– Спокойного сна.

Мирай улеглась на своей постели в соседней комнате и наверняка почти сразу же потонула в сонной зыби. Я выключил свет в комнате «для гостей», и ее снова залило лазурью.

Стоило мне сесть на диван, как разум поглотили различные думы. Взгляд мой устремился на одинокий луг в бледном лунном свете. Мысленно я перенесся туда. На душе стало грустно и в то же время тепло. Ведь я принес подарком яркую звезду в одинокое ночное поле Мирай, где раньше не было никого, кроме нее. И сейчас лежу здесь, среди цветов, овеваемый летней прохладой, золотимый тихой блестящей луной, совсем один, – только точно знаю, что скоро маленькая пигалица пробудится и сядет рядом.

Глава девятая Падение Феникса

В ту ночь мне приснился до безобразия странный сон. Он был как фильм без четкой структуры, со сценами, пробегающими в хаотичном порядке на экране сознания. Я буквально сидел в каком-то пустом темном кинотеатре, и передо мной расстилался исполинский киноэкран. Сон был про человека, из-за которого я оказался в больнице. Кристофер Фоксуэлл, старый друг согласно этой реальности, а теперь просто знакомый. Однако в том сне он предстал именно как мой друг, ведь сон этот рассказывал историю Криста в нынешней действительности, начиная со смерти брата…

– Слушай, – обращается ко мне он с досадно-дружелюбным тоном в день трагедии, – я верю тебе. Да даже если бы ты и успел добежать до него, то вряд ли бы получилось вытащить. Он весит куда больше тебя, а такие, как ты, уж прошу извинить, особой силой не отличаются.

– Прости, я…

Хочу сказать: «…мог его спасти», но Крист меня перебивает:

– Не извиняйся. По большей части Гарри сам виноват. Вечно у него было шило в заднице. – Он наклоняет голову, его глаза увлажняются, и по щеке скатывается несколько слезинок одна за другой. – И всё же… так обидно! – Отворачивает лицо, прикрывая веки. – Прошу прощения.

– Ничего. Это нормально. Мне тоже очень обидно.

Я в самом деле хочу плакать, только слезы не идут, и не знаю почему.

– Гарри много рассказывал про вас с Адамом. Называл лучшими друзьями. Он как-то хотел меня познакомить с вами, много раз звонил в выходные и звал пойти с ним на прогулку, а я всё откладывал, потому что не сильно желал знакомиться, но врал, будто бы просто времени нет. Сам тогда сидел дома и смотрел фильмы, отключаясь от внешнего мира. Теперь мне стыдно за это, и чтобы хоть чуть-чуть загладить вину, позволь мне стать твоим другом, Рэй.

Честность Криста сразу внушает мне чувство доверия. Того самого, которое обычно возникает при знакомстве с явно хорошим человеком. Однако мрачная мысль на секунду закрадывается в мою голову: «И почему же такое происходит только после смерти?»

Немного подумав, я слегка напрягаю края губ и говорю:

– Буду рад дружить с тобой.

Он радуется и наконец вытирает влагу с лица.

– Большое спасибо. С Адамом я сам как-нибудь поговорю еще.

– Теперь он меня ненавидит…

– Это, конечно, печально. Мне более нечего сказать. Но не падай духом, Рэй. Вместе мы со временем покажем Гарри, как хорошо сдружились.

Эти слова зажигают во мне тепло, и становится немного веселее.

– Угу, – отвечаю я, глядя в глаза, полные смятения, которое Кристофер безнадежно скрывает за пеленой легкой улыбки.

В следующем фрагменте Крист сидит в небольшой комнате, обставленной как зал, и читает книгу. Страницы поблескивают в лучах закатного солнца, что плавится вдали за окном. В это время в коридоре слышится топот, и уже спустя мгновение читающий краем глаза замечает своего десятилетнего брата.

– Братик, брат! – зовет он, подходя к Кристу, отложившему книгу.

– Что такое?

– Скажи, у тебя же свой оружейный магазин есть? – спрашивает Гарри с детским нетерпеливым любопытством.

– К чему такие вопросы? Ты же и так знаешь.

– А скажи-ка, у тебя там много оружия?

– Ну да. Это же оружейный магазин.

– А там есть катаны?

После этого вопроса Крист насмешливо ухмыляется и, уже зная, что последует за его ответом, говорит:

– И катаны есть.

– А подари мне одну, пожалуйста.

– Хе-хе. Нашел же ты себе увлечение. Еще маленький для холодного оружия. Вот подрастешь, будет тебе двадцать один, я подарю катану.

– Но ведь до этого еще одиннадцать лет!

– Я знаю. Тебе нужно научиться как минимум пользоваться мечами. Годы тренировок, не говоря уже о лицензии. Но тебе, так уж и быть, без нее дам. Только пообещай, что до поры до времени будешь послушным сыном для мамы с папой.

Глаза маленького Гарри загорелись, он наполнился решимостью.

– Обещаю, – отвечает он уверенно. – Я буду и послушным, и хорошим!

– Вот и замечательно. – Взгляд Криста устремляется в окно, и, как бы вспомнив о чем-то, пока брат не ушел, он спрашивает: – А ты уроки сделал? Уже вечер.

– Не сделал, – беспечно отзывается Гарри.

– А почему?

– Какая разница, через три дня всё равно каникулы.

– Ну, в этом тоже есть своя правда. Но всё же лучше сделай. Тебе же нечем заняться, разве не так?

– Вообще-то я читаю книгу по японской мифологии.

– А-а-а. Я вот тоже тут книгу читал…

– О чем она?

– Тоже о Японии. Сборник рассказов и повестей. Например, в последней истории говорилось о самурае, который лишил жизни своего младшего брата, вспылив. Когда тот обратился к нему с просьбой, старший отказал, но младший не отчаялся и продолжил натиск. Не выдержав, старший схватил из ножны́ свой самурайский меч и, резко обернувшись, полоснул им вслепую, рявкнув: «Да не пойду я!» Он не ожидал, что брат окажется так близко, что лезвие достанет. В тот же миг он пожалел о своем действии, и спасти младшего ему не удалось.

– Это конец?

– Не совсем. Там потом описывались его муки и то, как он пытался искупить вину, выполнив просьбу умершего, из-за которой всё стряслось. История заканчивается на том, как самурай после выполненной просьбы на коленях плачет над могилой своего брата, сожалея обо всём.

– А что за просьба была?

– Сходить с ним на фестиваль на следующий день.

– И он разозлился из-за этого?

– На тот вечер у него была назначена встреча с одной юной особой, которая терпеть не может фестивали и позвала его во время празднования прийти к ней на ферму, вдали от города.

– Какой-то плохой он брат, – недовольно бурчит Гарри. – Разве настоящие братья так поступают?

– Тут ты прав. Будет уместно сказать, что с девушкой он так и не встретился.

– А потом она его бросила, – выдает оживившийся Гарри.

– Об этом тут, конечно, не говорится, но было бы неплохо… – Кристофер задумчиво качает головой.

– И поделом ему! Вот ты – настоящий брат.

Крист чуть смущается, лицо потихоньку заливается краской, и на нем вырисовывается смущенная ужимка. Он не ожидал такого от Гарри.

– Спасибо, – спадает с его губ.

– Всем бы таких братьев, – продолжает младший Фоксуэлл. – Таких, которыми можно гордиться.

– Согласен.

Гарри вдруг подходит к Кристоферу, и тот видит перед собой бездонно серые глаза, светящиеся то ли от восторга, то ли от восхищения. Мальчик серьезно, даже немного торжественно, произносит:

– Я горжусь тобой, братец!

Снова обрыв эпизода. Крист дома набирает номер на телефоне. Раздаются гудки, и на том конце принимают вызов.

– Алло.

– Адам Макфейн, да? Это ты?

В трубке на секунду повисает молчание, а затем слышится смурый тембр:

– Боюсь, вы ошиблись номером. Не звоните сюда больше.

– Постой, я же знаю, что это ты, Адам!

– Чего тебе? – Он раздражен этим звонком.

– Ты можешь меня выслушать? Понимаешь, Гарри умер, и вы с Рэем последние…

– Не смей при мне называть имя этого отребья! – рычит Адам, перебивая. – Как ты вообще можешь с ним водиться после всего, что произошло?!

– Рэй не виноват. Вообще не виноват. Ты видел Гарри? Он внушительно больше Рэя, это и так видно. Как, скажи мне, он мог его поднять?

– От него и не требовалось достать его полностью. Просто послужить опорой, Гарри бы забрался. А он? Тупо стоял.

– Откуда ты можешь знать, что он тупо стоял? Никто этого не может подтвердить или опровергнуть, кроме самого Рэя.

– Тогда почему Гарри умер? – язвит Адам, и на линии настает тишина.

– Несчастный случай, – прерывает ее Крист.

Адам сбрасывает звонок. Больше Фоксуэлл не смог дозвониться по этому номеру.

Следующий фрагмент – то самое озеро. Кристофер с братом идут вдоль берега в ясный день. Дует легкий февральский ветерок, предвещающий скорое наступление весны.

– Мне ведь скоро шестнадцать, да? – размышляет Гарри, как бы обращаясь к Кристу, но и не обращаясь ни к кому в частности. – Так быстро. А казалось, совсем недавно я окончил школу боевых искусств.

– Это было… относительно недавно, – непринужденно отвечает Крист, смотря в профиль брата.

– Золотая медаль и грамота за боевые искусства не у всех есть, да и немногим-то оно нужно, вот только для меня это радость. Конечно, иногда посещали мысли: «А зачем я этим занимаюсь?» – словно не думал, что мне это подходит. Будто родители пытались сглазить. Ничего не вышло, хах. Я искренне полюбил свое дело. И это – настоящее событие, окончание обучения. Пожалуй, главное за прошедший год. – Его лицо озаряет улыбка, а глаза выискивающе устремлены на Криста. – Не думаешь ли ты, что я уже достоин своего меча?

– Хе-хе. Ты разве не помнишь? Наш уговор длится до твоего совершеннолетия.

– Еще пять лет, я уже устал ждать, брат.

– Я понимаю твою нетерпимость. Однако уговор есть уговор. Тем более родители мне говорят, что в этом году у тебя сильно просела учеба.

Гарри огрызается:

– Какой смысл в этих оценках, если я уже определился, что пойду в спорт? У меня же колоссальные успехи, ты и сам видел!

– Конечно, видел, – спокойно кивает Крист. – Но это не отменяет того факта, что родители тобой недовольны.

– Они просто не понимают моего стремления. Я всё готов поставить на спорт, говорил им, но они всё о своем. Даже понимая, твердят: «А если не выйдет?», «Должен быть план Б» и так далее… Да что значит это «если не выйдет»? Для меня тут не существует слова «если»! Я знаю только слово «получится», и всё! Почему им так сложно просто поверить в меня, поверить и оказать максимальную поддержку?

– Не истери, пожалуйста. Я тебя прекрасно понимаю. Сам через это проходил…

– Твоя мечта – это владеть оружейным магазином? – резко бросает Гарри.

– Что?

– Неужели это действительно то, чего ты хотел всю свою жизнь?

– Вообще-то, нет.

– Ты слушал родителей, верно? Тебе не хотелось их слушать, но ты всё равно это делал. Ты хорошо учился, окончил школу, университет – и где оказался в итоге? Заправляешь оружейной лавкой где-то в заднице города. Разве это то, к чему ты стремился? Нет. Я это знаю, и сейчас ты сожалеешь обо всём, ведь за шесть лет владения магазином ты так никуда и не продвинулся.

– Хватит! – зычно кричит Кристофер, сжав кулаки. – Конечно же, это не то! Совсем не то, чего я хотел! И да, я правда жалею о выбранном жизненном пути, но не смей говорить, что я сожалею обо всём. – Он на миг замирает, в его взгляде горит злость. – Как минимум я не сожалею о тебе.

– А? – Гарри обескураженно приоткрывает рот.

– Мне не плевать на тебя. Ты мой единственный брат. И я хочу, чтобы твое будущее было намного лучше моего. Просто потерпи до конца школы. Это не ради меня, а ради мамы и папы. Они уже натерпелись моего бунта в свое время, который так ни к чему и не привел. Сейчас они уже пожилые, поэтому прошу, не дави на них своим характером. Иначе пожалеешь обо всём. Как я.

– Бунт, который так ни к чему и не привел?..

– Я жалок, Гарри. – Крист силится подавить в себе порывы заплакать. – Я по-настоящему ничтожен на твоем фоне. У меня нет ни талантов, ни стремления, ни даже семьи, в моем-то возрасте… Мой поезд уже ушел. Твой же еще нет. Поэтому молю, продолжай в том же духе, но подтяни учебу. Подтяни ее, и обещаю: ты получишь свою катану. Обязательно получишь.

Гарри растерянно молчит. Он ошеломлен откровением брата. И немного погодя не может ответить ничего другого, кроме:

– Х-хорошо. Ради самого себя же потерплю и подтяну.

Смена кадра. Крист и я сидим в пиццерии за одним столом, дожидаясь заказа.

– Как ты думаешь, может, нам стоит собрать команду? – спрашиваю я.

– Я за, – отвечает Крист, отхлебывая кофе. – Если мы хотим выйти на профессиональный уровень, необходим коллектив, с которым мы сможем постоянно расти.

– Два человека уже есть, еще три необходимо.

– Как насчет Адама? Ты говорил, он хорошо играет.

– Играл, – поправляю я, склонив голову. – Теперь же его не интересует киберспорт. Интересует ли его вообще что-то? Не знаю.

– До сих пор в депрессии? И сколько он уже находится в ней, полгода?

– Семь месяцев, если считать со дня смерти Гарри. К играм не притрагивался уже больше пяти месяцев, если верить последнему входу в «Дискорд». Окончательный отказ, полная потеря стремления. Грустно.

– И ведь даже не достучишься. Везде заблокировал, аккаунты в социальных сетях позакрывал. Ему впору пойти к психологу.

– Это его проблемы, – тут же парирую я. – Нам сейчас незачем задумываться о нем. Главная задача – найти трех человек в течение недели.

– Ну, у меня есть один парень на уме… Не знаю, правда, согласится ли он.

– Спроси обязательно. Я тоже поищу. Прибегну к интернету.

– А девушек же можно?

– Пол не важен. Если с клавой и мышкой обращается на ура, то всё прекрасно, большего и не требуется.

– Облегчает задачу. Тогда у меня уже два претендента.

– И где ты их нашел?

– Друзья из универа. Всё еще общаемся, хе.

– Отлично. Буду надеяться, что они согласятся.

– Думаю, всё возможно. Попробовать стоит.

– Так и порешили. – Я несильно ударяю по столу и встаю с дивана. – Объявляю этот день днем рождения, без прикрас, Великой киберспортивной команды! Название дадим позже. Я буду главой, а ты – моим заместителем. Что скажешь?

– Меня всё устраивает. – Крист раскидывает руки в разные стороны, расплываясь в довольной ухмылке.

– Что ж. Пускай ждут нас грандиозные свершения!

Я протягиваю свою ладонь Кристоферу, и его ладонь идет навстречу.

В это время официант приносит нам заказанную пиццу.

– Иногда полезно вот так вот выезжать из города, – произносит Гарри, усевшись на траве и подобрав колени. Перед братьями раскрывается умопомрачительный вид. Гигантский цветочный луг ковром охватывает всё в этом котелке. Небольшие горы цепочкой возвышаются вокруг Кристофера и Гарри, и другая сторона едва виднеется им вдали. Летняя зелень успокаивает их на пару с щекочущим кожу ветерком. – Тем более в горы.

– Как-никак у меня отпуск. Почему бы и нет? Давно мы с тобой никуда вот так не выбирались.

– Тут так просторно…

Гарри вдыхает теплый воздух и, встав с земли, задорно восклицает:

– А давай-ка подеремся?

– Зачем?

– Просто так. Захотелось немного «навыки отточить».

– Ты же знаешь, я драться не умею.

– Не беда, бери биту. У тебя же есть что-нибудь этакое с собой?

Крист ощетинивается:

– Я не имею никакого права брать против тебя оружие.

– Тогда обороняйся как можешь, мы ведь на природе!

И Гарри напрыгивает на брата, как тигр на добычу. Он пытается бить его не в полную силу, но даже так Крист не может дать стоящий отпор. Он ударяет, сдерживая себя. Со стороны эта схватка выглядит очень комично. Две уставшие гиены пытаются от скуки загрызть друг друга, однако обе не хотят крови и потому вскоре умирающей ламой падают наземь и хохочут в две пасти.

Весь день в моем сне они таким образом и забавляются. Помимо дурачеств, в их времяпрепровождении находится место и для пикника, и для похода в ближайший лес, и для изучения местной флоры и фауны, и даже для рыбалки на небольшом озере. Всё это сопровождается легкими разговорами, безудержным смехом, подколами и, самую малость, философскими рассуждениями.

– Хочешь пострелять из лука, Гарри? – предлагает Кристофер ближе к закату, когда братья уже собираются уходить.

– То-то ты его с собой таскаешь весь день, а не стреляешь. Давай!

– Хоть умеешь?

– Конечно. В школе боевых искусств ознакомлялся.

– Тогда держи.

Крист передает Гарри колчан со стрелами и лук.

Гарри берет стрелу, натягивает тетиву, прицеливается куда-то в сторону деревьев – и отпускает палец, в мгновение ока поразив ветку, на которой только что сидела птица. Радостно ухмыляется.

– С меткостью у меня всё хорошо. Теперь попробуем поиграть с огнем.

– Ты это о чем?

– Классика. Возьми одно из яблок и подкинь его в воздух, а я его прострелю.

– Хорошо, Леголас[37].

Крист роется в рюкзаке и выуживает оттуда один сладкий плод. Гарри уже приготовился стрелять. В одночасье яблоко подлетает высоко, и стрела пробивает его насквозь спустя считаные мгновения. Крист хлопает в ладони.

– Даже в этом ты преуспел куда лучше меня, – говорит он так тихо, чтобы Гарри не услышал.

– Благодарю, – театрально кланяется тот в ответ на аплодисменты.

– Пойдем уже, скоро темнеть начнет.

– Ладно, только лук пока побудет у меня, ты не против?

– Да пожалуйста. Не сломай только.

И они вдвоем идут к давно брошенному пикапу.

В полусумраке я сижу на кровати и с сожалением смотрю в глаза раздосадованному Кристоферу. В его левой руке ножницы, а в правой – зеркало. В комнате царит напряжение.

– Я так больше не могу, – вздыхает Крист.

– Не бросать же, раз обещал?

– Я не могу, Рэй. Моя голова чешется невыносимо… Мне сначала казалось, там завелись вши, но я ходил к дерматологу, и он сказал, что всё в порядке. Значит, проблема во мне.

– Ты дал слово, что ради Гарри отрастишь, каких бы мук тебе это ни стоило.

Из-под век Кристофера пробиваются слезы.

– Знаю, знаю! Только не хватает мне терпения, совсем не хватает! Ты бы знал, как мне некомфортно! Я никогда не любил длинные волосы, лишь раз в жизни пытался отрастить, но отрезал сразу же, как только впервые почувствовал зуд… Видимо, так уж я устроен, что не создан для длинных причесок.

Я в задумчивости опускаю голову и говорю:

– Жаль, что ты сдаешься. А ведь поначалу всё было так радужно.

Крист схватился за голову, начал чесать ее и с маниакальным взглядом причитать:

– Ты не представляешь, каково мне. Словно миллиарды микроскопических ледоколов одновременно пронзают кожу. Из-за этой дьявольской боли мне хочется взять в руки нож и растерзать свою башку в «Кровавую Мэри». Однако сейчас у меня только ножницы в руках.

Я настороженно поднимаюсь с кровати.

– Спокойно, Крист. Не делай глупостей, просто состриги волосы, если мешают. Тебя никто не осудит. – Выдержав краткую паузу, добавляю: – Даже Гарри.

– А-а-а-а-а-а! – ревет обросший Фоксуэлл и принимается лезвиями с безумием рассекать жирные секущиеся локоны.

Сначала один падает на пол, за ним другой, и так еще несколько, а затем Крист осознает свои действия, смачно бьет себя и с ненавистью кидает ножницы в стену. Колени его подгибаются, и всем телом он валится наземь.

– Презираю себя, слабака! Презираю, презираю, презираю, презираю…

Я сразу подбегаю к нему.

– Что с тобой, Крист? Что происходит?

Он не отвечает с минуту. Прекратив стонать, медленно проговаривает выцветшим голосом:

– Я даже не могу выполнить данное Гарри обещание. Да какой из меня брат? Ноль. Полнейшее ничтожество.

– Пожалуйста, успокойся. Давай сходим в мою парикмахерскую? Там работает хорошая женщина, мастер своего дела…

– Не хочу! – бросает слова, словно мяч, Кристофер. – Я продолжу отращивать. Во имя Гарри и себя самого.

– Себя самого?

– Испытание. Всё, что происходит сейчас, – испытание для меня. Я слишком плохо жил всё это время, и сейчас, спустя год как Гарри покинул нас, ничего не поменялось. Мне это опостылело. Я хочу стать лучше, стать сильнее, а потому закаляю свою волю, свою терпимость. Я всё решил. Рэй, отныне я не буду ныть. Ради брата и себя самого. Он бы точно хотел, чтобы я хоть как-то вырос. Пусть это будет первым шагом к этому.

Я выдыхаю с облегчением.

– Значит, ты определился. Я рад.

– Оставь меня, пожалуйста. – Крист смотрит на меня померкшими зрачками, в которых не было видно ничего, кроме страдания. – Мне нужно побыть одному какое-то время.

– Ладно. Отдохни. Я пойду домой, тренироваться.

– Сегодня и завтра без меня.

– Хорошо. – Я надел куртку, шарф, накинул капюшон. – Ну, береги себя. – И вышел за порог квартиры Фоксуэлла.

– Хэй, братец, у меня хорошие новости!

Крист входит в комнату Гарри грубо и без стука. Тот слушает музыку в наушниках и безразлично смотрит в окно, за которым капает дождь. Услышав брата, поворачивается к нему, освободив уши, и по-доброму говорит:

– Ну наконец-то тоске конец. Выкладывай, что там у тебя.

– У меня появилась девушка, – с пылающими глазами делится Крист, в нетерпении дожидаясь реакции Гарри.

Тот, в свою очередь, встает со стула и подходит к брату почти вплотную. С пару мгновений стоит с серьезным, почти злым лицом, чуть ли не лоб в лоб, следом крепко-прекрепко обнимает его и, несильно хлопая по спине, отвечает:

– Поздравляю! Я так рад за тебя, ты бы знал!

Кристофер неожиданно замирает, стоит будто в оцепенении, дурацки скривив губы, и, терпя боль от уже недетских рук Гарри, шепчет едва слышно:

– Твоя радость искренна, тогда почему мне всё равно больно?..

Веки его после такого быстро увлажняются. Он начинает плакать, всё еще находясь в объятиях брата.

– Крист, что такое? – спрашивает Гарри. – Почему ты плачешь? Что-то не договорил?

– Нет-нет… – Крист кое-как выдавливает из себя улыбку. – Это слезы счастья. Я плачу, потому что очень-очень счастлив. У меня появилась девушка, что может быть прекраснее?

– И впрямь, радость на лице написана, – успокаивается Гарри. – Действительно, любить и быть любимым – удел самых везучих по жизни. Когда-нибудь и мне так же повезет!..

Тем не менее на лице Кристофера отчетливо проглядывались мрак и зависть.

– Конечно уж, тебе-то, небось, в школе уже какая-нибудь девчонка глазки строит, а?

– Да не особо. Зачем девочкам я, если у нас в классе есть такие красавцы, как Адам и Рэй, ха-ха!

– Но им, видно, девушка-то и не нужна.

– Да и мне, если честно, тоже.

После этих слов Крист отстраняется от брата и мрачнеет.

– Прости, мне пора идти. Я ненадолго забежал, по работе еще есть дела, – быстро говорит он Гарри и спешит покинуть его общество. – Домой вряд ли вернусь, зайду завтра, так что не жди. Не говори родителям, что я приходил. Пока.

– Э-э, да, хорошо. Пока!

Гарри не успевает это сказать, как Криста уже и след простыл. И слух Гарри снова окутывает атмосферный оркестр, и взгляд скрывается за мокрым окном.

– Да! – вскидывается Кристофер, сильно ударяя руками о стол. – Мы взяли его! Мы победили! Победили!

– Десятка наша. Влегкую. – Я разминаю пальцы после потной игры. – Наш первый ИРЛ-турнир.

– Влегкую, да? – уточняет член команды. – По тебе видно, конечно. Водичку будешь?

– Давай. – Я делаю глоток, а затем передаю бутылку Фениксу. – Держи, брат. Хорошо сыграл.

– Благодарю. Давно я так не радовался… Парни, это только начало! Дальше – больше.

– Угу. Думаю, мы заслужили отдых. Давайте как следует отпразднуем нашу победу все впятером?

И все кричат: «Давай!»

В тот день каждый игрок нашей команды получил по две тысячи долларов после снятия денег в банке. Далее каждый хорошенько выпил в баре, просадив в нем почти половину своей награды. Следом за этим событием наша команда засветилась в два раза ярче и готова была к новым свершениям на поприще киберспорта. Собственно, эти новые свершения и происходили…

– Мне ведь скоро семнадцать, да? – Гарри стоит в дверном проеме и обращается к брату. – Айда со мной на озеро!

– Прости, но откажусь, – спокойно, без раздумий отвечает Крист, застегивая рубашку. – Сходи с кем-нибудь другим.

– Но это же как-никак семейный ритуал. Каждый год туда ходили только мы вдвоем, и больше никто.

– У меня дела.

– Какие?

– Свидание с девушкой. Знаешь, когда в последний раз оно у меня было? Пять лет назад.

– Ну, можно же перенести на завтра?

– С чего бы?

– Семейные ритуалы важнее.

– Да ты сам выдумал этот гребаный ритуал! – вдруг срывается Крист, агрессивно уставившись на брата. – Хватит уже этих глупостей! Тебе не десять, не двенадцать лет! Пора уже повзрослеть, наконец. Я сказал, что не пойду, – значит не пойду. Всё. Достал уже. Чего ты такой приставучий? Дай уже мне шанс стать хоть кем-то в этой жизни! – И после этих слов он удаляется из квартиры.

Гарри стоит молча посреди комнаты, словно в оцепенении, и в пустоту говорит слабо: «Прости». Гарри пишет с телефона всем своим друзьям, зовет их на озеро. Приходит первый отказ, за ним второй, третий; четвертый – от Адама. Фоксуэлл психует. Крепко сжимает мобильник и кидает его в стену со всей дури. А потом садится на корточки и издает вопль, похожий на вопль сломленного.

На разбитом экране мобильного на полу минуту спустя появляется уведомление. От меня. Я согласен. Немного погодя Гарри встает с пола и начинает собираться. Вскоре пишет мне: «Тогда встречу тебя на мосту» – и выходит из квартиры.

– Как это «он умер»?..

Крист встречает телефонную весть от меня с испугом и недоверием, сидя за столом в ресторане с юной особой.

– Провалился под лед, я же сказал. Мне очень жаль, я… пытался помочь, да ничего не вышло, прости!

– Где он провалился под лед? Скажи!

– На безымянном озере за городом. Ты знаешь, где это.

Руки Криста, дрожа, опускаются вместе с телефоном, а глаза расширяются, и этот взгляд пугает девушку напротив.

– Алло, Крист! Приезжай сюда. Я уже вызвал наряд скорой помощи, позвонил Адаму, он тоже скоро приедет!

– Уже еду… Скоро буду… – едва слышно бормочет старший Фоксуэлл, через силу подняв телефон к уху. Затем выходит из-за стола и, ни словом не обмолвившись с подругой, убегает к выходу.

На озере он подходит к месту, где провалился Гарри. И поверить не может, что это действительно случилось. Сразу понеслись мысли: «Неужели он и вправду умер? Не может быть. Нет! Почему?!» И стоило ему немного напрячь мозги, как всё встало на свои места. «Я отказал ему. Он пошел с Рэем. Провалился под лед, и Рэй не смог его вытащить. Ясно… Всё понятно».

Кристофер падает на колени, его глаза наливаются слезами. Он что-то бормочет себе под нос. И в один момент услышал голос Гарри, еще такой молодой, мальчишеский: «Какой-то плохой брат». Кристофер срывается на вопль. Он кричит что есть мочи на всю округу[38].

Я подбегаю к нему и начинаю успокаивать. Тот лишь отмахивается и причитает: «Я виноват, я виноват, это я виноват!» Его истерика прекращается только по прошествии нескольких минут.

– Так обидно, господи, так обидно!.. – всхлипывает он, вставая на ноги и вытирая щеки.

Было ясно как день: он еще очень долго не сможет смириться с произошедшим.

Идет мелкий снег. Солнце только на рассвете, но его не видно за кучевыми облаками, так что на кладбище сумрачно. Крист стоит возле могилы своего брата с какой-то черной коробкой.

– На первый год я подарил тебе кимоно, которое ты хотел незадолго до своей смерти. На второй – фотографии семейного отдыха в Японии. Ты ведь постоянно уговаривал родителей съездить туда всем вместе, а у нас всё времени не было… И вот сегодня принес набор настоящих сюрикенов, я заказал их специально для тебя. – Он нагибается и ставит коробку рядом с надгробием. – Знаешь, братец… Я сгорел после твоей смерти. Горел еще до. Однако спустя время обрел смирение и покой души через муки совести и взросление. Не знаю, кого мне благодарить за это: себя ли, тебя ли, – но всё же скажу то, что должен говорить тебе всегда, как только речь заходит о том мне, которым я являюсь сейчас. Спасибо тебе за всё. Я горжусь тобой. Знаю, что извиняться в который раз бессмысленно и я извиняюсь каждый год, но… прости. Хоть у тебя и нет причин прощать меня, ведь убийство не простить. Я накричал на тебя в тот день, отказался идти с тобой, потому что устал быть посредственностью на твоем фоне. Девушка была всего лишь оправданием моего уродского поведения. Я хотел показать, что хоть в чем-то я тебя обошел, не отнимай у меня это. Да вот стоило ли гордиться отношениями в тридцать-то лет?.. Господи, мне всё еще очень обидно! Но сейчас, ради тебя, я улыбнусь. И положу эти цветы, чтобы ты знал, что я тебя не забуду.

Кристофер аккуратно кладет букет итальянских белых подсолнухов рядом с черной коробкой. Выпрямляется и тут же низко склоняется.

Я проснулся, как после кошмара, – с отдышкой и весь в поту. Сердце стучало так, точно я закончил долгий изнурительный марафон. Надо мной – незнакомый потолок. Или знакомый? Ну конечно. Там гирлянды. Это дом пожилых Прайсов.

Я приподнялся в постели, и голова моя заболела, как во время похмелья. Вновь я узнал что-то новое об этом мире. И ощущение – словно сходил в кинотеатр. И весь этот длительный сеанс меня не покидало некое чувство напряжения, будто в кинозале сознания где-то среди бесчисленных темных рядов кресел сидел кто-то еще и наблюдал за историей вместе со мной.

– Проснулся? – Из-за проема двери выглянуло милое личико моей возлюбленной. – Доброе утро, Рэй. Тебе кошмар приснился? Выглядишь не очень.

– Мирай… – Увидеть ее после такого было настоящей отрадой. – Я что, проспал всю ночь?

– Ага. Видимо, уснул в то же время, что и я вчера.

– А который час?

– Десять утра. В общем, ты позавтракаешь сейчас, и мы поедем обратно.

– Хорошо. Мне приснилось что-то невероятное.

– Что же?

– Сам еще не до конца понял. Прости, не могу сказать.

– Ладно. Я пока начну собираться, а ты иди ешь. Бабушка уже приготовила тебе.

– Спасибо. Уже иду.

Завтрак занял немного времени. На всё про всё ушло где-то минут пятнадцать. Домой мы поехали на такси.

Мне очень было интересно нынешнее состояние Мирай, и на мой вопрос: «Ты что, правда вернешься туда?» она ответила: «А куда я денусь?»

– А остаться у бабушки с дедушкой нельзя? – спросил я следом.

– Нет. Мне нужно ходить в школу и быть рядом с мамой.

– Расскажи им о Роберте, может, они смогут как-то помочь от него избавиться или хотя бы усмирить.

– Я не хочу тревожить бабушку с дедушкой. Они уже пережили свои тревоги в жизни. Мои проблемы – это мои проблемы. И как-нибудь я их решу.

– «Как-нибудь» – это как? Опять будешь просто терпеть, пока всё само не уладится? Это не дело.

– Я не терплю, – не слишком вежливо буркнула Мирай. – Поднакоплю сил, придумаю что-нибудь.

– Как скажешь. Я просто волнуюсь за тебя немного.

– Немного?.. Рэй, я ценю твою заботу, конечно, но сейчас мне она не нужна. Прошу меня понять. Мне нужно просто собраться с мыслями.

– Хорошо. Но если что, я всегда буду рядом и помогу тебе.

Мирай на мои слова улыбнулась и больше не сказала ничего. Так мы и доехали до дома, распрощались у двери ее квартиры, и я вернулся к себе.

Никого нигде не было. Судя по всему, подумал я, родители уехали. На кухонном столе обнаружил записку, оставленную матерью:

Под листком лежали десять стодолларовых купюр. Почему-то эти деньги не вызвали у меня ничего, кроме чувства какой-то пустоты внутри. Сразу захотелось выполнить просьбу родителей. Так и решил: сегодня же поищу вакансии. В голове еще был вариант посоветоваться с Маргарет Прайс, однако к ней я не торопился. Сперва заглянул в компьютер – интересно, что накопилось за последние дни, пока я его не включал.

Тридцать сообщений в «Дискорде», датированные днем моего попадания в больницу, встретили меня со всей своей внезапностью и, самое главное, ужасом содержания. Все они пришли от Неистового Феникса. И от каждого почему-то становилось зябко.

И таких одинаковых сообщений еще шестнадцать. Я ошалел. Мои пальцы как будто бы онемели, не могли и клавишу нажать. Почему-то, прочитав всё это, виноватым почувствовал себя и я. Мне хотелось написать: «Что ты, Крист, я живой, всё нормально!»

Первую букву я напечатал только спустя минуты три. Набил всё сообщение, и в голове возник вопрос: «А не поздно ли я отвечаю?» Я тут же отмахнулся от темных мыслей и отправил текст. Ответа долго ждать не пришлось.

В одночасье я вспомнил сегодняшний сон. Только тогда осознал, что это не просто выдумка моего мозга, а полноценный пересказ периода жизни Кристофера Фоксуэлла.

Я выдохнул с облегчением. Конфликт улажен. Еще раз перематывая в памяти фильм о жизни Криста, мне представилось, как мы могли бы дружить вместе. Это породило желание попробовать заменить им Гарри. Абсурдно, да. Однако если Гарри уже мертв, то что еще остается? Его брат – единственная замена лоскута картины моей прежней жизни. Так что всё очевидно.

Почему-то я не сразу задумался о том, о какой дате вообще идет речь. И только после моего согласия снизошло озарение – годовщина смерти Гарри.

На этом наш диалог подошел к концу. Я выключил компьютер, так как ничего интересного в нем больше не было. И делать в принципе было нечего. А раз делать было нечего, то я решил не тянуть с поиском работы и отправился в парикмахерскую миссис Прайс, дабы посоветоваться.

У Маргарет было свободно. Она сидела за журнальным столиком и пила чай. Аромат ромашек проник мне в ноздри.

– О, Рэй, привет! – сказала она, и ее голос звучал крайне умиротворенно. – Как дела? Как там Мирай?

– Добрый день, миссис Прайс. С Мирай всё хорошо, она вернулась домой вместе со мной полчаса назад. А что касается меня… Слушайте, мне нужно найти работу, и поэтому я пришел сюда, хочу ваш совет.

– Вот оно что! – обрадовалась Маргарет. – А знаешь, я могу предложить тебе работу.

– Серьезно? Вы? И что мне надо делать?

– Так. Стричь ты не умеешь, готовить тоже… Может, уборщик вкупе с красильщиком волос? Научить красить волосы намного легче, чем научить стричь… Да, тогда мне работать будет проще. Будешь еще за всякими вещицами ездить, в том числе и за краской.

– Звучит неплохо. А куда ездить?

– Ну, различные инструменты можно купить в соседнем квартале, а вот краску и всякие шампуни уже ближе к центру. По крайней мере те, которые использую я. Раз в неделю, обычно в конце субботы, езжу за недостающими. Теперь этим будешь заниматься ты, когда я попрошу. Транспорт предоставлю. Идет?

– А какой транспорт?

– Старый велосипед моей дочери. – Произнося это, Маргарет почему-то самодовольно ухмылялась.

– Знаете, мне нравится, – ответил я не раздумывая. – Хоть как-то теперь буду зарабатывать. Какой будет моя зарплата?

– Ну, поначалу, думаю, долларов пятьсот.

– В неделю?

– В месяц, ты что! У нас тут не роскошный ресторан в центре города…

Тщательно взвесив все за и против, я принял решение и озвучил его с саркастическим вздохом:

– Ладно, согласен.

– Класс! – Маргарет вдруг начала вглядываться в мои волосы. – М-м-м. Хочешь мы тебя покрасим? – И она изменила тон на зловеще-игривый. – Могу покрасить тебе волосы на голове. И не только там…

– Чего, блин?

– Да так, черный юмор, Рэй. Научись его понимать и ценить.

– Но это же юмор ниже пояса…

– Но юмор же! Какая разница, дорогуша? Ладно… Так что насчет покраски? За свой счет оформлю.

– Пожалуй, откажусь, миссис Прайс. Меня и свой цвет волос вполне устраивает.

– Как скажешь. А работать ты хочешь начать?

– Хочу! Очень хочу!

– Славно. Тогда сначала помой чашку. – Она протянула мне чашку с заваркой на дне, которая пахла ромашками. – А потом я тебя научу красить клиентов. Как раз у меня тут запись через десять минут. Ты сперва посмотришь внимательно, до мельчайших деталей. Я буду указывать на самое важное: как смешивать порошки, как их водой разбавлять, какие кисти использовать и прочее.

– Понял! – Для поднятия в себе боевого духа я приложил руку к голове на манер воинского приветствия. – Обещаю быть превосходным работником!

– Ух, наконец-то второй парикмахер! Правда, инвалид наполовину, но ни-че-го. Если захочешь и дальше тут работать, то могу помочь тебе с обучением стрижке.

– Вы сегодня весьма дерзки на слова… – уркнул я.

– Я просто немножечко хмельная. И не смотри на меня так! Пару рюмок выпила всего. Больше не буду! Просто свихнуться можно, сколько лет я уже стригу людей, ха-ха. Возраст берет свое. Надо же время от времени позволять себе малость расслабиться. Тем более я никогда не напиваюсь сильно тут. А чтоб запах никого не напрягал, пшик в горло… – Она взяла со стола какой-то спрей. – И за дело! Поэтому, прошу, без осуждения. И я ведь не только алкоголь пью.

– Л-ладно.

В раковине, где людям моют головы, я помыл чашку. Поставил ее рядом с чайником на журнальном столике.

– Всё, ждем клиента. И помни: смотреть вни-ма-тель-но.

Кивнув, я уселся на второй стул возле столика и стал ждать начала работы миссис Прайс.

Так и прошел первый день. За ним – второй, третий, четвертый, пятый и, наконец, шестой. Всё это время я учился красить, бегал за всякой утварью и гулял с Мирай: когда-то – пострелять на свалку, когда-то просто побродить по любимым местам.

Пришел февраль, а вместе с ним и дата, когда мне нужно было встать до восхода солнца и отправиться на кладбище на севере города. Там меня ждал Кристофер.

Семь утра. Ни ветра, ни снега сверху. Едва ли можно было услышать хоть что-нибудь, кроме хруста обуви по снегу. Это было по-настоящему мертвое кладбище. Единственное, что напоминало тут о жизни, – только я и Крист возле могилы Гарри. Повисшее в воздухе синее прозрачное безмолвие, пронизанное серым унынием и каким-то тревожным успокоением, внушало чувство глубокого единства со всем миром.

Когда я только подошел, Крист будто бы стоял в трансе. Показалось даже, что он не заметил моего прихода.

– Уже четыре года прошло, – скинул он вдруг. – Пятый год пошел без Гарри.

– Да… – «И почему я всё еще чувствую себя виноватым?»

– Я помню, лет шесть назад, когда Гарри оставался последний год обучения в школе боевых искусств, нам в семье не хватало денег на ее оплату, и бизнес мой не особо-то помогал, проживая не лучшие свои годы. Я взял в долг крупную сумму под проценты и в итоге оплошал, не вернув в сроки. А Гарри, к счастью, окончил эту школу. Как-то раз у моего дома меня подкараулили коллекторы. Два каких-то обормота с напыщенной грубостью. Они собирались избить меня, напомнив о долге. И стоило одному из них ударить меня, как второй внезапно упал на землю без сознания. Это Гарри пришел на помощь. Он взял какую-то железку непонятно откуда и ею орудовал. Второй коллектор собрался было дать отпор, да и ему влетело. В конечном счете брат спас меня. И тогда я понял, что всё не зря. Его ждет большое будущее… Однако на этом история не закончилась. Мне пришлось объяснить ему, что́ я сделал и что́ скрывал от него целый год. Все вести он встретил с досадой и даже жалостью ко мне. Предложил помощь, говорил, что устроится на подработку и так, вдвоем, мы сможем выплатить нужную сумму. Я отказался, сказав, что осталось-то немного, пару тысяч долларов всего-то. Ты, наверное, подумал сейчас: «Вот, хороший брат, всё делает сам, сам отвечает за свои действия!» Да вот только если бы я действительно был хорошим братом, то согласился бы на его помощь. Ведь мое желание доделать всё самому – лишь результат зависти. Да, я завидовал своему брату. Как только он пошел в школу боевых искусств, у него внезапно стали пробиваться таланты, о которых ранее никто в семье и предположить не мог. Стало ясно сразу: он особенный. Не такой, как я. И со временем мне приходилось всё глубже и глубже зарывать в себе это поганое чувство. И я мечтал хотя бы раз доказать, что полезен. Как бы сказать ему, что без меня его таланты не раскрылись бы в полной мере. Вся эта ситуация с долгом – прекрасный тому пример. А вернее, ужасный, с какой стороны ни погляди. Правда, я любил Гарри. И очень желал ему помочь… В конце концов долг я всё же отдал. Спустя месяц после того случая. Пришел потом к Гарри, и он похвалил, дескать, я молодец, он меня любит и всё такое. А я, как последняя мразь, ждал вовсе не этих слов. Я ждал что-то вроде: «Без тебя я бы не стал тем, кто я есть сейчас». И знаешь, что в итоге? Эти слова были сказаны мной на этом месте почти год назад, в день рождения Гарри. Не знаю, почему всё так обернулось. До сих пор не знаю, но уже и не ищу ответа, ведь в этом попросту нет смысла. Время идет, всё меняется. Однако память остается навсегда. И я безмерно благодарен своему брату за всё, что нас связывало и продолжает связывать все двадцать с лишним лет… И в который раз скажу это, братец, но ты же знаешь, что без этого я не усну: прости меня, пожалуйста. – И Кристофер поклонился.

Я чувствовал, что с какой-то точки рассказа он стал обращаться не столько ко мне, сколько к Гарри. И меня это тронуло.

– А та девушка… – внезапно заговорил я. – Что с ней?

Крист на миг замер, словно парализованный.

– Ты про кого?

– Про ту девушку, с которой ты ходил на свидание четыре года назад. Из-за этого ты отказал брату в прогулке…

Он не стал отвечать. Вместо этого резко взял меня за лацканы пальто, точно обезумевший, и спросил с надрывом:

– Откуда ты, черт возьми, это знаешь? Я никому никогда не рассказывал об этом. Никому! Откуда?! Отвечай!

– Мне сон приснился, – ответил я без напряжения. – Там был ты, Гарри и ваш диалог.

Он еще крепче сжал мой воротник и схватил мою левую руку своей правой.

– Каким образом? Как такое вообще возможно?

– Сам не знаю, честно, – соврал я. – Но мне почему-то показалось, что это всё было взаправду.

Крист ослабил хватку и освободил меня.

– Да, это так… Не знаю, мать его, что за сон тебе там приснился, но это пугает, чтоб ты знал. А девушка… бросила меня. И поделом мне. Тогда я это полностью заслужил. Я был отвратителен в тот момент.

– Понятно…

Взгляд мой опустился на снег, который из синего постепенно окрашивался в белый вместе с подъемом всеобщего светила на горизонте.

– Давай уже не будем вспоминать то, что было. – Выражение лица Криста разгладилось, просветлело. – Не думаю, что Гарри приятно смотреть за этим. Через два дня у него день рождения. Предлагаю вместе явиться сюда.

– Давай.

– Я заеду за тобой часов в десять утра. Это четверг будет, там уж, думаю, никто не станет сердиться, если магазин откроется позже обычного.

– А по субботам он во сколько открывается?

– В десять, хе.

– Ясно. Ну, буду ждать тебя.

После этого он вызвался отвезти меня домой, основываясь на чувстве вины за то, что заставил вставать «бедного ребенка» в пять утра, дабы тот добрался на место вовремя. Я согласился.

В канун дня рождения Гарри, вечером, после смены в парикмахерской, миссис Прайс попросила меня съездить за несколькими тюбиками с краской, которые успели закончиться. Я согласился и отправился в сторону центра. На неделе на мою тушу раз уже взваливали такое поручение, поэтому дорогу и нужный магазин я знал заблаговременно. Он был единственный такой, который работал до девяти.

Дорога заняла у меня около получаса. Я купил нужные цвета и мог просто спокойно уехать, не задерживаясь, однако при выходе из магазина по ту сторону улицы увидел знакомое лицо. Это был Адам. Он шел, постоянно озираясь. Я это заметил и сразу притворился обычным прохожим, надев капюшон и взявшись за велосипед. Меня не просекли, и Адам без опасений вошел в оружейную лавку.

Прочитав название на вывеске, я понял, что́ это за лавка такая. Судя по местоположению, подумал, что она принадлежит Кристоферу Фоксуэллу. И работала она до десяти вечера. Меня стало разъедать любопытство, что же хулигану-преступнику там понадобилось в столь позднее время. Из-за этого я, сам того не сознавая, оставил велосипед с пакетом красок и зашагал на ту сторону улицы.

Внезапно голос из ниоткуда, мрачный и низкий, остановил меня:

«Я бы не советовал тебе туда идти. Лучше развернись, сядь на велосипед и…»

– Не тебе говорить, что мне делать, – перебив, ответил я в воздух и решительно двинулся вперед.

«Что ж. Твое право».

Входить внутрь я не стал, только притаился сбоку обширной стеклянной витрины и начал осторожно подглядывать.

Как и ожидалось, на месте продавца стоял Крист. Весь уже сонный и готовый к закрытию. Адам что-то сказал ему. Крист обернулся и снял со стены катану, протянул ее «клиенту». Адам принялся рассматривать ее со всех сторон. Пока он вертел и прощупывал кусок заостренной стали, у меня появилось дурнейшее предчувствие. Так всё и произошло[39].

Я и глазом моргнуть не успел, как Адам положил оружие в ножны и им со всей силы ударил Кристофера по голове. Следом он запрыгнул к нему за кассу и стал избивать, пока тот не отрубится. Я тотчас же вбежал внутрь и хотел было крикнуть: «Остановись!» – но вдруг Адам прекратил град своих ударов и с озверевшими глазами поглядел под кассу. Он всё еще не видел меня и, судя по поведению, даже не слышал моего входа.

– У тебя тут, оказывается, еще есть катана?.. – промолвил он, словно псих, и вытащил еще один меч. Оголил его и пришел в изумление. – А эта будет посолиднее, слушай. Специально не выставляешь на продажу, себе оставить хочешь, падаль? Вот ее-то я и заберу. А с камерами сейчас разберусь.

Адам собрался встать во весь рост, но Крист остановил его.

– Не смей… – бормотал он, терпя боль от полученных увечий.

– А?

– Не смей… трогать… эту катану!

И рука его потянулась за пистолетом в кобуре. Всего миг – и прогремел выстрел. Выстрел в потолок. Крист сделал это, чтобы напугать грабителя, но тот явно не испугался.

Адам выпрямился, однако до сих пор не заметил моего присутствия. Взглядом, лишенным всякой морали, он пронзил Кристофера. И бесчувственным голосом выдал:

– Вижу, нынче все люди смелые. Чего ты рыпаешься? Зачем защищаешь то, что тебе не принадлежит? Ты же просто продавец, пешка своего босса, на чьи деньги и была куплена эта катана. Боишься выговора? Или увольнения? Не волнуйся. Я записи с камер возьму и сломаю. Придумай сказку своему боссу, и тебя помилуют. Я уверен в этом.

– О чем ты говоришь, гаденыш? – рыкнул Крист в ответ. – Босс – это я. И катана эта – действительно моя.

Адам лишь усмехнулся.

– Оу, да ты совсем отчаялся. Какой босс будет стоять за кассой? Не люблю лгунов. Не шути так больше. Я сейчас за записью пойду…

– Стой, тварь!

Прогремел еще один выстрел, а вместе с ним взлетел и меч. Пуля отправилась в стену, а острая сталь вонзилась в запястье и прорубила его насквозь. Кисть отлетела вместе с пистолетом за прилавок. Кровь хлынула ручьем. Катана была спрятана в ножны.

После этого я тут же закричал.

«И чего я раньше стоял? Была бы со мной Мирай, она бы уже сто раз крикнула и вызвала полицию!»

Адам враз узнал мое лицо. И оно его напугало.

– Рэй… А ты чего тут делаешь? – спросил он с раскрытым ртом, под и над губами которого поблескивали капли крови.

– Что ты тут делаешь?! Какого черта творишь?!

Он ответил с какой-то нездоровой страстью в тембре:

– В моем бизнесе опасно. То и дело кто-то норовит пристрелить или обокрасть… Самооборону никто не отменял. Пока у меня небольшой кризис, денег немного, так что… все средства хороши. Один гад меня облапошил, вот и надо мозги вправить.

– Лучше уходи, я вызвал полицию.

– Да? Тогда мне стоит поторопиться. Я всё равно заберу эту катану. Ты ведь не против, «босс»?

Крист в это время страдал как никогда. Он корчился от боли в конвульсиях, изливаясь кровью и издавая неприятные звуки. Но услышав это саркастичное «ты ведь не против, „босс“?», весь подобрался и схватил грабителя за ногу левой рукой.

– Отцепись ты, достал! – крикнул Адам, пнув Криста по лицу.

Тот рассвирепел: накинулся на Адама всем телом и начал бить и кусать, куда только рука и зубы дотянутся. Адам оборонялся и вскоре все-таки смог выбраться из драки. Он рявкнул: «Достал, ублюдок, достал!» и, высвободив катану из ножен, начал рубить Кристофера с еще большей злобой.

Мое сердце остановилось. Так мне показалось. Я не мог двинуться с места. Меня пробирала дрожь и сильно тошнило. Казалось, еще чуть-чуть и потеряю сознание… И в одночасье я вспомнил, как с таким же отчаянием когда-то в этой реальности глядел на то, как Гарри Фоксуэлл тонет в проруби. От осознания этого я ощутил, как сердце колотится с феерической скоростью.

«Нужно что-то делать, нужно что-то делать, что-то делать, что-то делать!»

Паника одолевала. Я ринулся за пистолетом, что лежал рядом с отрубленной кистью Криста. Схватив его, я дважды выстрелил.

Адам остановился. Снова встав во весь рост, он бросил катану на пол и повернулся ко мне:

– Я тебя понял, Рэй. Позволь уйти.

Моя голова непроизвольно замотала из стороны в сторону. Я искренне не понимал, как себя вести. «Ну вот что мне делать в такой ситуации? И ведь не спросишь ни у кого совета…»

– Ладно. К черту эту катану, возьму лучше что поменьше. Вот это, например.

Адам нашел себе обрез на стеллаже. Положив его в широкий карман худи на животе, осторожно выбрался из-за прилавка и скрылся в подсобке.

В это время я продолжал сверлить глазами одну точку, нацелив пистолет в место, где уже никого не было. Дышать было тяжело, и казалось, что слышно только мое сердцебиение. Из-под век незаметно текли слезы, но я их не чувствовал.

«Где же ты, Черныш, когда так нужен? Помоги мне хотя бы раз, прошу! Что мне делать?.. Что?!»

Ответа так и не последовало. На ум пришла мысль, резкая, как разрыв струны, ударившая больнее любого ножа: «Я опять убил кого-то своим бездействием». Мои руки безвольно опустились, и пистолет выпал. Звонкий удар раздался по всему магазину.

Адам молча вышел из подсобки с кассетой записи сегодняшнего дня, подошел ко мне и угрожающе проговорил, приставив обрез к животу:

– Если кому проболтаешься, я тебя найду. Если ты и вправду вызвал полицию – скажи, что пришел уже после всего. А если ты сблефовал – что более вероятно, – то лучше молчи. Пока.

И он покинул оружейную лавку, оставив меня наедине с окровавленным трупом Кристофера Фоксуэлла.

Я еще с минуту стоял и взирал в одну точку. Буря утихла, осталось только чувство опустошенности, которое настигает любого после масштабной катастрофы.

Немного успокоившись, я смог тронуться с места. Первым делом подбежал к Кристу. Стоило лишь глянуть на его изуродованное тело, как меня стошнило на месте. На это просто невозможно было смотреть. Рука сама норовила взять телефон и позвонить в полицию и в скорую. Я так и сделал. Кое-как сдерживая себя, обзвонил всех и сообщил об ограблении с убийством. После этого пришлось ждать еще минут десять.

Постояв, я вгляделся в багровое лицо Криста, затем в окровавленную катану, лежащую рядом, и, потянувшись за ней, спросил в пустоту:

– И что же ты так рьяно пытался сберечь?..

Прежде чем поднять меч с пола, я увидел под прилавком небольшую тумбочку, на которой находились какие-то бумаги и фотография. Взяв катану, я заинтересовался, что лежало на тумбочке.

Бумаги в основном о доставке катаны. На одной из них стояли подписи Криста и еще какого-то человека. Договор купли-продажи. Всё прилагалось. Это оружие было изготовлено на заказ, со специальной гравировкой на рукояти. И мне хватило одного только блеска выбитых золотых букв, чтобы зарыдать до головной боли.

«Foxwell» – было написано с одной стороны и «Harry» – с другой.

Еще одна бумажка служила списком дел для старшего Фоксуэлла.

После этого я решительно взял телефон Криста (мне повезло, что пароль был очевидным – день рождения брата) и написал Адаму следующее:

«Привет, это я – Рэй. Пишу с телефона того человека, которого ты убил. Чтобы ты знал, это не просто продавец в оружейном магазине. Это его полноправный хозяин Кристофер Фоксуэлл, брат твоего покойного лучшего друга Гарри Фоксуэлла. Живи теперь с этим».

Нажал «Удалить только у себя» и положил телефон на место, предварительно стерев отпечатки тряпкой, лежавшей под прилавком.

Домой я в тот день вернулся очень поздно. Полиция всё не хотела меня отпускать, но в конце концов освободила, на десятый раз поверив, что я выдал всё, что знал.

Следующее утро настало, и я был не больно-то рад ему. Предпочел бы не просыпаться вовсе. Но значимость даты заставила перебороть меланхолию и выполнить свой моральный долг.

Вчера до приезда полиции и скорой я незаметно спрятал катану, которую успешно подменил на ту, что Адам заприметил первой, не оставив своих отпечатков. Спрятал подарочную в мусорном контейнере в проулке между магазином косметики и круглосуточным кафе. После того как выбрался из лап служителей закона, я вернулся на то место и взял оружие с собой домой. Отмыл его тщательно и положил под кровать.

И вот, в довершение всего этого, мне предстояло поехать на кладбище к Гарри Фоксуэллу, предварительно купив цветы.

Утро выдалось ясным, как в день его гибели. Ветер не сильно спешил по миру, воздух был свеж и чист. Я стоял возле надгробия, которое отбрасывало на землю печальную тень и рядом с которым до сих пор стояла черная коробка, покрытая тонким слоем снега. Крист время от времени приходил сюда, чтобы поддерживать могилу в порядке. На нее я смотрел, словно сквозь ледяную водную гладь (и мне даже послышался ее легкий всплеск), с виной и обидой.

Можно было бы долго подбирать красивые слова, чтобы выразить все свои чувства и состояние, но в итоге я ограничился, как мне показалось, чем-то незначительным и сказал совсем немного.

– На первый год он подарил тебе кимоно, которое ты так давно хотел. На второй – фотографии семейного отдыха в Японии. На третий – набор настоящих сюрикенов, заказанных им специально для тебя. И вот сегодня, на твое совершеннолетие, согласно вашему уговору, он дарит тебе эту катану, с золотой гравировкой твоего имени и ваших семейных инициалов. А еще эти восхитительные цветы, и вместе с ними говорит, что никогда тебя не забудет. Потому что теперь вы навсегда вместе… – Тут у меня скатилась слеза, а за ней еще и еще… Однако на лице, хоть и подрагивая, держалась улыбка. – Возможно, ты сейчас счастлив. И я обещаю, что помирюсь с Адамом любой ценой, потому что ты бы этого желал. – Подождав немного, я вытер капли с щек ребром ладони, вздохнул и закончил: – И прости меня, дурака эдакого, за то, что убил вас своим выбором. Покойтесь с миром, братья Фоксуэллы. – И я поклонился.

Вдруг услышал голос, до чертиков знакомый, да настолько, что не поверил своим ушам.

«Мне ведь уже двадцать один, да?»

– Что?..

«Братец, ты сдержал обещание!»

– Откуда этот голос?

«Я горжусь тобой!»

– Гарри… – Подавив в себе очередной эмоциональный порыв, я смог произнести: – С днем рождения тебя!

Глава десятая Холодный розовый

Спустя час визита к покойнику мне поступил звонок от того, от кого ожидать ранее было никак нельзя. Я поднял трубку, и на меня обрушился напористый голос:

– Слушай, Рэй, то, что ты написал вчера, – правда?

Я ответил достаточно тихо, без лишнего волнения:

– Адам, привет. Ты всё же надумал меня разблокировать, хе. Да, это правда. Можешь посмотреть или почитать новости об этом. Там четко написано: «Убит Кристофер Фоксуэлл».

– Ты так меня подставить решил, да?

– Прости, что?

– Ты так и не ответил мне тогда, какого там забыл! Вся эта ситуация наводит на мысль о спланированном убийстве.

– Ты о чем вообще?

– Я не могу говорить по телефону о таких вещах. Давай с тобой встретимся один на один в Тэффлинском лесу, возле станции Арге́но. Без оружия. Завтра же. Часов в семь утра.

– Да что вас всех так тянет в такую рань меня вытаскивать? – невежливо выразил я свое возмущение.

– Мне плевать на твое недовольство. Дата, место тебе известны. Не придешь – знаешь, что будет.

– Что же?

В трубке раздался краткий металлический щелчок.

– Надеюсь, понял.

И Адам закончил звонок.

После этого мне пришло сообщение от Мирай. Она предложила прогуляться. В этот момент я понял, что сегодня выходной, ибо так рано в будний день она бы не позвала меня гулять. Я согласился, надеясь, что это поможет мне немного отвлечься от случившегося. Иначе препаршивое настроение перерастет в депрессию, а такая перспектива мне совсем не в радость.

Встреча наша была назначена на час дня у ее дома, так что торопиться было некуда.

Мои глаза бегали по страницам манги Суи Исиды, пальцы ловко переворачивали лист за листом, и в один миг в моей голове вновь прозвучал уже вконец надоевший голос, хоть до этого слышал я его и не так часто:

«Скажи-ка, Рэй, что ты думаешь о Боге?»

На этот крайне странный вопрос я ответил хладнокровно, словно и не услышал его и просто говорю сам с собой, обсуждая прочитанное:

– Зачем тебе, сверхсуществу, мнение такого ничтожества, как я?

«Интереса ради».

– Засунь свой интерес себе в задницу, если такая имеется.

«Ну-ну, не будь таким злым. Конкретно я ничего плохого тебе не сделал».

– В этом ты прав. Однако виноват в том, что́ сейчас происходит. Это ты запустил весь механизм.

Он не ответил. Я вздохнул.

– Но знаешь, справедливости ради, все мои действия абсолютно не зависят от тебя. Ты не причастен к тому, что́ следует за моими решениями. Я даже ослушался твоего вчерашнего совета. И давно уже смирился с тем, что просто являюсь частью твоего эксперимента, в котором волен делать всё, что сам захочу. Теперь мне просто нужно собрать по осколкам свою прежнюю жизнь. По оставшимся осколкам…

«Я рад твоим словам. Значит, всё же планируешь биться до конца».

– Да. У меня еще остались Адам и Мирай. И учебу могу вскоре возобновить, да и денег подзаработать до той поры.

«Тогда я продолжу наблюдать за тобой. Ты намного интереснее Мирай».

– Ты о чем это?

«Я тут просто задумался, что бы было, если бы Дневник изначально достался тебе?»

– Ничего бы не было, – фыркнул я. – Я никогда не вел дневники, и даже если бы знал о силе этой хрени, то ничего бы не поменял. Моя жизнь и так была хороша.

«Верно. А как насчет других? С помощью Дневника можно не только свою жизнь менять. Достаточно просто написать любое свое желание».

– В таком случае… я бы пожелал лучшего Мирай.

«Что, теперь не против получить Дневник первым?»

– Что? Заткнись уже. Отвлекаешь.

«Но ты не отрицаешь, что, если бы Дневник получил ты, всё было бы лучше?»

– Хватит ворошить прошлое. Мне не нравится эта тема.

«В глубине души ты винишь Мирай во всём, а не меня, так?»

– Заткнись! – Я топнул ногой (в ней отдало болью) и встал с кресла. – Ты создал эту сраную книгу, ты ее отдал ей, не подумав о последствиях, ты и виноват!

«Успокойся. Я не отрицаю, что стою у истоков, однако… это же не отменяет действий хозяина?»

– Умолкни, пожалуйста.

Я упал обратно в кресло и обронил книгу на пол. Что-то начало сжиматься в груди, и мне захотелось тишины.

«Так что ты думаешь о Боге, Рэй?»

– Он циничный ублюдок, которому нет дела до таких, как я, – с ненавистью ответил я. – Иначе Он не допустил бы твоего появления и твоих выходок.

«Что ж. Мне нравится такой ответ».

– И издеваться надо мной тебе тоже нравится…

Больше он не сказал ни слова. К этому моменту время доходило до часа.

После такого однозначно нужно проветриться.

– Рэй, а почему ты такой грустный? – спросила меня Мирай, как только мы встретились.

– По мне так заметно?

– Угу.

– Да просто в неприятности влип…

– Расскажи мне!

– Боюсь, от этого придется воздержаться.

– Но почему?.. Тебе же больше некому высказаться! Сам говорил, что, кроме меня, ни с кем не общаешься. А держать такое в себе – себе же хуже делать.

– Ладно-ладно. Только обещай, что не будешь пытаться помочь мне.

– А это еще почему? Нет-нет, давай-ка рассказывай, а там уж подумаем.

Я сглотнул комок в горле и в процессе прогулки рассказал всё о событиях последних дней. Это было весьма сложно, но я постарался передать произошедшее в полной мере, не укрывая деталей. Меня понесло. Порыв эмоций, который усиливался воспоминаниями. Некоторые эпизоды моего повествования Мирай было слушать непросто, однако она выдержала и не перебивала до самого конца.

– Я пойду с тобой завтра, – решительно сказала она, остановившись.

– Нет, не пойдешь, – не менее решительно парировал я.

– Пойду. Тут что-то явно нечисто. Мне на тебя не всё равно. Ты буквально единственный человек, которому я могу довериться, раскрыться. Не хочу, чтобы с тобой что-нибудь приключилось. Вдруг ты не вернешься…

– Я знаю, что тут что-то нечисто, и тоже не хочу, чтобы ты пострадала. Ради всего святого, не суйся.

– Нет, я пойду! И мне плевать, с твоего разрешения или без! Хоть спать не буду всю ночь, буду караулить твой подъезд и следить за тобой.

– Настырная ты какая, а!

– У меня есть ружье. Я смогу защитить тебя, что бы ни случилось. И к тому же по пути с утра буду поднимать тебе настроение!

Я сомкнул руки в кулаки и подавил в себе желание накричать с отказом, тщательно продумав исход событий с Мирай и без нее. С одной стороны – ну куда она лезет? Но с другой – я в ее силе не сомневаюсь. После всего того, что эта чертовка демонстрировала на свалке, трудно было вообразить ее поражение в бою.

– Черт… ладно! Возьму тебя. – И всё же, боясь будущего, я с болью произносил эти слова.

– Спасибо! – Словно бальзам на душу, она неожиданно обняла меня. – Не волнуйся, крошка Рэй, меткая Мирай тебя в обиду не даст.

«Крошка Рэй?.. Кто из нас тут крошка?!» – неиронически задался я вопросом на фоне чувств, что захлестнули меня вместе с объятиями возлюбленной.

– Я тебя тоже в обиду не дам, – только и ответил я, погладив ее по голове.

– Ну а сейчас… пойдем! – Она отстранилась и двинулась в сторону города. Я зашагал вслед за ней.

– Давно у тебя не спрашивал: как учеба? – Мой вопрос стал первым в начале нашей прогулки.

– Нормально всё с ней, – холодно ответила Мирай.

– Поверю, что с учебой всё хорошо. Но что насчет общества?

– Ты же знаешь.

– Всё так же плохо?

– Как всегда. Недавно один кретин меня разыграть решил. Записку оставил на парте, приглашение, мол, на тет-а-тет. Я сначала подумала: «Ну вот, очередной розыгрыш». Знаешь, что в итоге? Я чуть не лишилась языка. Буквально.

– Какого дьявола?! – сразу взъелся я. – Что это за розыгрыш еще такой?

– Да это один сынок богатенького папеньки. Ты сам понимаешь, они частенько позволяют себе преступать всевозможные рамки. Его зовут Кэн Пол, учится в одном классе со мной. С ним уже каждая девка в классе переспала, а я, ха-ха, единственная, кто отказался. А когда он настырничал, даже на комплименты и мелкие подарочки не поскупился, – я ему хорошенько вмазала. Ну а он в ответ пообещал мне отомстить, – видимо, задела эго бедного мальчонки. Больной придурок. Не знаю, зачем вообще пришла на задний двор школы… Сначала он просто предложил пирожок, а когда я саркастическим тоном предположила, что он отравлен, этот кретин взял меня за руку и запихнул пирожок мне в рот. Заставил укусить, а затем крикнул: «Подавись, шлюха!» – и убежал. Я сразу почувствовала какой-то металлический вкус, и в зубах у меня оказалось лезвие. Самое настоящее… Я чудом не поранилась.

– Какой кошмар, боже!

– Я его потом отмутузила так, что у него больше не будет наследников для компании его папани. Он сказал, сделает всё, чтобы меня выгнали из школы. Хотела я сдать его, да поняла, что всё бессмысленно, ведь в этой школе я – никто. Ни один человек мне не поверит, а если и поверит, то дело быстро замнут. Вот теперь жду развязки этой гребаной комедии.

– Комедии?

– Глядя на всё это со стороны, остается только нервно смеяться. Я постоянно представляю всякие такие ситуации от третьего лица. И смеюсь. Смеюсь так, что слезы из глаз идут. А потом это перерастает в истерику. Ты меня понимаешь, Рэй? – Лицо Мирай приобрело очень обеспокоенный вид. – Из-за таких тупых и нелепых случаев мне приходится отгребать так, словно я это заслужила, но, господи, чем? Скажи мне, Рэй, разве я заслужила это всё?

– Нет. Вовсе не заслужила.

Я приобнял ее за плечи, как делал это много раз до этого.

– Люди такие глупые, ей-богу, – сказала вдруг Мирай, скривившись. – Ненавижу людей.

– Вот как…

Я чувствовал, как атмосфера накалялась, и мне непременно хотелось как-то разрядить ее.

– Нет, правда. Столько бессмысленных вещей они делают. Да что уж говорить, если некоторые могут посмеяться с шутки… нет, даже со слова «приемный». Что в этом смешного? Чего только стоят взгляды людей в автобусах, когда ты сидишь, а вокруг стоят. Так и буравят, как бы говоря: «Ну и мразь же ты». А понять меня они не смогут. И плевать, что я тоже устала, плевать, что я далеко еду, плевать, что я дрожу вся уже от такой жизни. Плевать на всё! Лишь бы осудить. А кто звал их в судьи? Я ни в чем не провинилась. К черту их, эгоистов.

– Тогда ты тоже эгоистка.

«Само вырвалось…»

– Пусть и так! Все люди эгоисты в какой-то степени. У всех свои заботы, но это не повод винить других за то, что у них, представь себе, тоже есть заботы и проблемы. Можно же понимать. Но люди глупые до невозможности, бесят они. Я где-то слышала такую фразу: «Человек – разумное существо, но это не относится к человечеству». По-моему, это самая что ни на есть истина.

– А что ты скажешь о потенциале человечества? – Я решил плавно перевести тему от негатива.

– Потенциал?.. Ну… Он есть. Но они всё равно растрачивают его попусту.

– Потенциал человечества не просто огромен, он бесконечен. Я соглашусь с тем, что большинство людей просто не применяют его. И от этого грустно. Правда, люди глупые.

«И сам же вернулся обратно! Что я делаю?..»

– Отвратительные! Мерзкие…

– Ужасные эгоисты, да-да, – продолжил поддерживать разговор, увлекшись. – И жаль, что они начинают осознавать свою глупость, свои ошибки только после того, как что-то случается. Что-то, что прямо указывает на их недочеты, на их ничтожность как людей.

– Да что уж там, они до сих пор воюют между собой, не могут поделить территории, ресурсы… Эта проблема кажется неразрешимой без силы. Но это не так. Всегда есть иной выход. Только не все догадываются, потому и воюют. В это время страдают все. И в это время ощущение страха за свое существование рядом с такими тупыми созданиями острое, как никогда. Только, если честно, мне всегда страшно…

Мирай больше ничего не сказала. Это позволило мне немного успокоиться и подумать над тем, что только что она вылила на меня. И чтобы хоть как-то довести тему до своего логического завершения, так сказать, закончить на позитивной ноте, я решил добавить:

– Знаешь, все-таки не стоит ненавидеть всех людей. Такое не надо в абсолют возводить. Есть много хороших, прекрасных личностей. Благодаря им мы продолжаем жить в более-менее порядочном обществе.

– Только это «порядочное общество» очень и очень хрупко, – безутешно обронила Мирай.

– Оттого оно и «более-менее», хех.

«И всё же, какими бы резкими и противными ни были наши высказывания, мы говорили правду. Кровь вся аж кипит, мне даже понравилось…»

Мирай перетерпела какое-то время безмолвия, а после продолжила, как будто обращаясь не ко мне, а к самой себе:

– Какой вообще смысл в том, что я делаю? Если буду дружелюбной – а я пыталась такой быть, – моя улыбка не принесет результатов, как бы я ни старалась с кем-то сойтись. Счастливые мысли будут бесполезны, ведь людям постоянно нужно что-то еще и они будут кричать недовольно в мое наигранно радостное лицо, которое стремительно будет терять яркость, а всё, что я буду слышать, – это эхо в своей голове. Мне нельзя уже просто взять и измениться. Пыталась до этого, правда. Однако ничего хорошего не вышло. Наоборот, мне стало только хуже. Давным-давно дружила даже с кем-то… Да вот только им не нравилась я. Они это скрывали, продолжали со мной общаться, как бы из вежливости. Так они страдали, и я со временем это поняла. От этого мне было ужасно больно. Не хотела я, чтобы кто-то страдал, но и сама страдать не желала. Потому пришлось всех бросить и стать такой, какой ты меня видишь сейчас. Истинной мной. Считай это откровением.

Я потерял дар речи. Мой рот непроизвольно раскрылся, но, глядя на понурое лицо Мирай, слова высыхали на языке, и сказать что-то не представлялось возможным. Мирай, казалось, это поняла и поэтому враз улыбнулась, схватив меня за руку.

– Долой тревогу! – воскликнула она. – Спасибо, что выслушал. Мне больше некому было это рассказать. Можешь ничего не говорить, по твоим глазам и так всё ясно. Давай поговорим о чем-нибудь более абстрактном, высоком, что ли.

– Э-э-э… хе-хе, о чем, например?..

В тот момент я отчаянно думал, как же неловко выгляжу со стороны сейчас.

– Наша любимая литература, например! – ответила Мирай. – Вот как думаешь, почему многие поэты используют в своих работах кучу образов, метафор, сложных слов? Вот представь: поэт, который любит использовать простые и прямые слова для описания счастья и печали. Что ты можешь сказать о таком?

Разговор наконец повернул в правильном направлении. Мне стало заметно легче шагать рядом с возлюбленной. Язык расплелся сам по себе, и меня уже было не удержать.

– Хм. Наверное, ему просто хочется, чтобы его стих поняли как можно больше людей. Поэты, которые используют витиеватый язык и сложные приемы с обилием художественных нюансов, зачастую такие же, как и этот простой. Они оставляют читателю простор для поиска собственного смысла, но в душе наверняка хотят, чтобы их творение поняли так, как понимают его они. Думаю, еще им просто легче выплеснуть все эмоции и мысли в такой «загадочной» форме. А простой поэт – это, как мне кажется, человек, уже обессиленный в слове, он уже кучу раз пытался самовыразиться, перебирая сотни, а то и тысячи различных способов, но это не давало нужного эффекта. Он перепробовал многое, так что в итоге пришел к максимально простому стилю, дабы его уже наконец-то услышали.

– Довольно мрачное представление, но занимательное. Мне нравится! Я по натуре своей меланхолик, да грустить не люблю. Только такие рассуждения мне интересны. Забавно, да?

– Человек сам по себе противоречив. Это нормально. Тем более для нашего с тобой возраста, когда мы уже не дети, но еще и не взрослые. Кстати, почему ты перешла на поэзию?

– Не знаю, делала ли это твоя Мирай из другого мира, но Мирай этого когда-то писала стихи.

Эта новость неслабо меня удивила.

– Серьезно? Такого я не припомню.

– Год назад, два… Где-то так. Какие-то даже сохранились у меня в заметках. Хочешь, поищу, зачитаю?

– А давай! Мне даже интересно стало.

Я пододвинулся к ней и незаметно подглядел в экран телефона.

Мирай нашла заметки, зашла в них и пролистала вниз. Там, по идее, должны были находиться ее стихи, но вместо них светились ряды темных квадратов, все как один подписанные «Я буду услышана». И количество их пугало так же сильно, как вероятный масштаб каждого из них – скорее всего, они все были заполнены до ограничения. Что это – непонятно. Завидев первые предложения каждой ячейки, я склонялся к тому, что они все были забиты одной лишь этой фразой – «Я буду услышана». И тело в одночасье обдало холодом, точно оно окунулось в Ледовитый океан.

– Хотя знаешь, Рэй… – Голос ее дрожал. Она определенно не хотела, чтобы я видел это. – Я вспомнила, что удалила их все. Прости.

Я сделал вид, будто и не заметил ничего.

– Да?.. – Хотя мой голос тоже не был уверенным. – Ничего страшного! Ты же их давно писала?

– Да, давно… – Она отрешенно уставилась в белую землю.

«Заметки имеют свойство изменяться, – рассуждал я про себя. – Если она писала стихи давно, еще не значит, что это она писала тоже не вчера. Она удалила стихи, но заменила мрак, оставшийся после стирания, тем, что я увидел. Жуть какая…»

– Ясно. Ну и ладно! Давай тогда сходим в парк?

– Давай.

И всё с тем же отрешенным взглядом она пошла бок о бок со мной к назначенной точке.

Всю оставшуюся прогулку мы пытались отойти от той самой неловкости. В конце концов мы разошлись через час, оба – со странным ощущением пустоты внутри.

Придя домой, я не мог ни есть, ни спать, ни иг-рать – ничего не мог делать. Только думать. Бесконечно размышлять о том, что же происходит в моей жизни и в жизни Мирай. И так пришла ночь, которую мой разум не замечал. В голове и на языке всё одно: «Вот и что я видел в ее телефоне, а?.. Это не дает мне покоя. Почему она скрыла это от меня? Так много вопросов!»

«Вы, люди, все друг другу незнакомцы. – Он опять явился, когда никто не звал. – Как бы хорошо ты ни знал человека, у него всегда будет множество тайн и мыслей, которые он никогда никому не выскажет – то ли смелости не хватит, то ли смысла в этом никакого не найдет. Если ты нашел кого-то, кому раскрылся куда больше, чем кому-либо еще, то, знаешь ли, это великое счастье. Иначе все вы одиноки. Вы приходите в этот мир одинокими, одинокими живете в нем, а потом одиночками его покидаете, уходя в еще пущее одиночество. Прости, что нагнетаю атмосферу».

– Сейчас я даже рад твоему появлению. Всяко лучше, чем болтать с самим собой…

«Вот как?»

– Как думаешь, у нее депрессия?

«У нее всегда была депрессия. Мне казалось, ты знал это».

– Ну, конечно… знал. Но постоянно гасил в себе эту мысль при каждой встрече с ней. Неужели она и вправду каждое утро ищет причины для того, чтобы встать с постели? Даже после моего появления?.. И в прошлом такое было?

«Сейчас она не живет инертно. Но точно жила когда-то».

– Да, сейчас она как будто чего-то выжидает. Чего-то, что наконец освободит ее от депрессии. Знаешь, в прошлом Мирай часто капризничала по этому поводу. Я считал, что это как болезнь: она временна, ее просто нужно вылечить или, как говорила ее мама, просто переждать этот «период». Но Мирай так не считала. Она кричала: «Нет, это не временно, послушай!..» И я замолкал в безнадежных думах, пока она продолжала лить свою исповедь, от которой становилось невыносимо плохо на душе. Я не знал, как ей помочь, всё, что мог сделать, – это просто выслушать, утешить, но не более того. Всегда было ощущение, что для нее нужно нечто большее, да вот только это так и осталось на уровне ощущения. Что конкретно необходимо для выздоровления Мирай, – я понятия не имел. Однако помочь ей хотелось, как никому другому. Только она совсем не хотела, чтобы я лез в ее проблемы. Ей было достаточно той моей «помощи», которую я оказывал и так. А к тому времени привязался к ней настолько, что было уже отвратительно смотреть, как она мучается. В общем, приблизиться к ее проблемам до исчезновения я не смог. И так выходило, что мы оба страдали вместе и оба поддерживали друг в друге жизнь. Ужасно, конечно, но мы так и жили. И каждый раз, когда моя правая рука встречалась с ее левой, мне всё усерднее приходилось оттеснять назойливую мысль о том, что вечно так продолжаться не будет и кто-то из нас рано или поздно что-нибудь да выкинет эдакое, отчего другой будет страдать как никогда. Я всегда знал это. Еще с самого начала прекрасно понимал, что с этим человеком лучше не связываться. Но почему-то возомнил себя сильным и подумал: «А что, если смогу спасти ее?..» Вот всё и завязалось. Ну и от дружбы пришло оно к буквальной зависимости друг от друга. До встречи с Мирай я жил как жил. И только после того, как стал к ней ближе, понял, насколько боюсь одиночества. Я просто не хотел возвращаться в то состояние, в котором находился всю жизнь, ибо в ней тогда не было никакого смысла. Я в самом деле был пустым, и бог знает, почему Мирай вообще полюбила меня. Хотя нет. Она полюбила меня потому, что ей просто необходим был человек, который послужит ей опорой. До отношений она страдала, а я бесцельно жил. После же – наши жизни зацвели новыми красками, ярчайшими во Вселенной. Именно поэтому мы стали зависимы друг от друга. Время от времени я думал, что мог оставить ее еще в начале. Можно было это сделать и спустя месяц, и я понимал, что так было бы даже лучше. И тем не менее продолжал быть с ней, потому что я эгоист, который просто не мог бросить ее, ведь тогда сам бы быстро загнулся, и который оправдывался тем, что ее после разрыва ждало бы то же самое. Вспоминать об этом стыдно… И ведь день разрыва настал. И опасения подтвердились. Так отчего же я страдал? Не от исчезновения Мирай как злой шутки судьбы, а от исчезновения Мирай – как заслуженных терзаний. А потом уже появился ты. И сейчас, наблюдая всё происходящее, у меня нет чувства, словно всё как раньше, – у меня чувство, словно я попал сюда в качестве нового этапа наказания за всё, что было между мной и Мирай. Как тебе такое откровение, Черныш?

«Похвальная рефлексия. А ведь она тебя и вправду любила».

– Бесконечно любила… И это всё, что ты можешь сказать?

«Мне не хочется много говорить. Я просто с нетерпением ожидаю развития событий».

– Я, вот, тоже… И что бы там ни было, я обязательно расспрошу Мирай насчет ее заметок. Завтра же.

Скользнув взглядом по окну, я заметил на подоконнике книжку комиксов, лежащую открытой вниз. Подумалось вдруг, что во всей этой суете приключений в новой реальности я совсем стал забывать о своих увлечениях и маленьких радостях, некогда составлявших мое счастье. Эта книжка навеяла воспоминания, моменты легкого дыхания юности, которые с каждым днем уходили всё дальше и дальше в закрома памяти. Эпизод, пришедший мне на ум, произошел еще до четырнадцатого года.

– Блин, вот почему я даже заказать не могу этот том? – спросил меня Адам, развалившись на парте.

– Даже заказать нельзя?

– Не-а. Можно только из магазина забрать, а единственный ближайший – в соседнем городе. Семьдесят чертовых миль…

– Далековато. Может, скоро всё поменяется?

– Хотелось бы! Но у меня день рождения уже на следующей неделе, я хотел себе подарок сделать! Видимо, не судьба. Придется что-то другое подыскать.

– Проблемы манголюбов. – Я саркастично усмехнулся. – А ведь обычные книги достать куда легче. Как насчет Артура Хейли? Или Ю Несбё?

– Я не очень люблю детективы. Из них могу разве что только Агату Кристи или Конан Дойля осилить… И то я как-то прочитал первые десять страниц «Шерлока» и сразу уснул. В общем, не мой это жанр.

– Тогда бери Дугласа Адамса или Хантера Томпсона. У них нескучно.

– Лучше подожду, пока моя книжка будет доступна к заказу.

– Ты так сильно ее хочешь?

– Разумеется. Я собрал почти всю серию, потратил на это два года. Осталась всего одна книга. И мне бы хотелось добить коллекцию именно в свой день рождения.

– Хм. А что, если я помогу тебе? – Мое лицо расплылось в хитрой ухмылке.

– И как же? – Адам посмотрел на меня как на идиота.

– Я посмотрю. Правда, точно пока не знаю, но что-нибудь придумаю.

– Ха-ха. Допустим. Если ты и вправду сможешь раздобыть эту книгу до пятницы, то я на твой день рождения принесу огроменный торт прямо в школу!

– Договорились. На всё про всё, значит, три дня… Хорошо. Попробую!

И мы пожали друг другу руки.

Тогда я принял это решение не столь из-за того, что сильно хотел сделать приятно другу, сколь из-за того, что вознамерился испытать себя. Да, тогда это мной воспринималось как испытание, выполнив которое я убивал сразу двух зайцев – развеивал скуку учебных дней и осчастливливал Адама. Совместил благородство с трепетом души от приключений. «Разве это не весело?» – подумал я, когда мне пришла эта идея. И действительно, было весело.

На следующий день я не пришел в школу. Вместо этого на пару с Гарри (который из-за любопытства и очень удобного повода прогулять уроки попросился составить мне компанию) я отправился на электричке в соседний город. Дорога обещала быть долгой, так что мы развлекались как могли: играли в карты, слушали музыку, читали книги, беседовали о дне рождения Адама. Доехали за два часа. И как только мы ступили на перрон в новом городе, так сразу появилась загадка, о которой ранее я не задумывался.

– Слушай, Гарри… А где именно нам искать эту мангу?

– Ты спрашиваешь меня? Я думал, Адам тебе сказал название магазина… В книжном, наверное.

– Тут их много.

– Ну, тогда не стоит терять время. Учитывая дорогу домой, у нас есть около тридцати четырех часов на то, чтобы найти нужную книгу.

– Я не рассчитывал на то, что мы будем тут дольше, чем один день.

– Адаптируемся, друг. Да и к тому же еще не ясно, останемся мы тут надолго или же свалим уже вечером. Всё зависит от нашей скорости, поэтому пойдем!

Гарри бодро пошел в сторону высоток поодаль от станции. Я, в некоторой растерянности, направился за ним.

– А чего ты не спросишь Адама прямо сейчас о нужном магазине? – спросил он, как только я нагнал его.

– Подозрительно будет. Я сюрприз хочу сделать. Тем более сказал ему с утра, что неважно себя чувствую и потому останусь дома на пару дней.

– Серьезно? А я ему еще не ответил. Вот, сообщение висит. «Где ты?» – спрашивает. Чё б написать, хм…

– Напиши, что ты вчера вечером подвернул ногу и пару дней тебе придется полежать дома.

– Думаешь, поверит?

– Ты же боец до фига. Всякое бывает с такими. Один неудобный шаг – и хрясь!

– Ай, мне аж больно стало. Хе, ну ладно. Так и напишу. А ты пока в интернете вбей ту мангу, которую он хочет.

– Найти по интернету? Сейчас попробую.

Как хорошо, что тогда я сделал это. Ведь нужный нам магазин находился на другом конце города. Такси брать мы не стали и просто пошли на своих двоих. Через три часа уже были на месте. Но теперь проблема была в другом – магазин уже закрылся. Шесть часов вечера. А я еще в поезде потерял счет времени…

– Чего так рано?! – вскричал я, осознав, что нам с Гарри придется брать номер в отеле.

– С восьми утра до шести вечера, значит… – Он всматривался в витрину. – Ну, не поскупись мы на такси, уже ехали бы домой довольные. А так придется теперь и за отель платить, и за еду. Еще не факт, что нас возьмут, мы же для закона «под столом ходим».

– Так, короче, берем номер на одного, ты спишь на полу, – протараторил я резко.

– Эм-м… А почему…

– Возражения не принимаются, тебя тут изначально вообще не должно было быть. – Мой взгляд не изображал ничего, кроме пустоты. – Это же ты говорил, что лучше сначала выспаться, а уже потом ехать. И в итоге мы поехали в час дня, ведь ты не спал допоздна… Пойдем скорее. Чем быстрее ляжем спать, тем раньше проснемся.

– В восемь часов открытие, друг, в восемь часов!

– Я больше не выдержу этот день. Пойдем, иначе у меня случится экзистенциальный кризис прямо здесь. Ужина сегодня у нас не будет.

– Ты как хочешь, а я на свои деньги хотя бы хот-дог куплю.

– Если я постелю на полу простыню, купишь мне тоже?

– Что?

– От кровати простынь дам. Чтобы холодно не было лежать.

– Иди к черту, Рэй!

Гарри рассмеялся. Я же принял это как должное и пошел в сторону ближайшего отеля.

– Эй, подожди, не уходи так, словно бросаешь меня! У меня не останется денег на рейс домой!

Я не убавил шаг.

– Поэтому-то тебе и стоит купить хот-дог и отдать его мне.

– Почему это? – Мой друг ринулся за мной.

– Потому что за комнату платить буду я, а тебя, повторюсь, тут вообще не должно было быть. У тебя и денег-то почти нет.

– Я думал, что мы просто на электричке туда и обратно.

– Я тоже так думал. Благо кошелек взял. Однако у меня осталось только на книгу и еще немного. Надеюсь, хватит на ночь.

– Ну, если что, поищем притон для бездомных.

– Этим ты и займешься, если денег будет не хватать.

– Почему ты меня сегодня так ненавидишь?

Я посмотрел на него, пряча усмешку в уголках рта. Это было первое ломание губ с тех пор, как увидел надпись «Закрыто» на двери книжного.

– Вообще-то, люблю. И позволяю наслаждаться поездкой в полной мере. Ты ведь этого хотел, когда напрашивался со мной сюда, а?

– Не совсем этого, конечно… Но ладно, я ценю твою любовь.

– Спасибо. – Мой рот вернул себе прежнее, грубое выражение. – В следующий раз, если такой случится, ты поедешь отдельно.

Конечно, я не забыл замечание о законодательстве, поэтому мы решили понадеяться на людскую доброту и жалость к двум дуракам. Так и дошли до отеля. К счастью, в тот день было крайне мало заселенцев – на одну ночь в самый дешевый номер нас пустили (не обошлось, правда, без слезливой истории о тяжести бытия современных детей-подростков). Как и было сказано, Гарри спал на полу, а я – на кровати. Хот-дог свой я так и не получил, а посему мой друг дремал без простыни, однако не жаловался. Он вообще заснул быстро, а мне пришлось еще полчаса поваляться. Я уснул, вслушиваясь в храп и проклиная его хозяина за это. Утро наступило скоро.

Я проснулся позже Гарри. В девять утра. Он же бодрствовал уже с восьми.

– Доброе утро, Рэй! – жизнерадостно сказал он.

– Э, да… Доброе…

Я протер глаза и заметил, что в руках у моего друга ютится книга. И не просто книга, а тот самый том манги, за которым мы сюда и приехали.

– Какого?..

– Пока ты спал, я взял твой кошелек и сгонял в книжный. Считай это моим искуплением за вчерашнее.

– Гарри. – Мой голос прозвучал твердо и угрожающе.

– Да?

– Я никому не разрешаю трогать свой кошелек.

– Понимаю. Но я потратил только те деньги, которые нужны были для книги.

– Это не отменяет того, что я запрещаю трогать свои деньги, независимо от цели.

– Ладно тебе. Зато мы сейчас сразу домой поедем! А завтра в школу придем и отдадим подарок Адаму.

– Сперва я пересчитаю деньги в кошельке… – Моя рука потянулась за ним.

– Можешь пересчитывать сколько угодно, я ничего не крал.

Он не соврал. Остались только деньги на дорогу.

– Хорошо… – Я начал потягиваться. – Умоюсь, и сразу на выход. Не хочу задерживаться тут.

– Тогда буду ждать снаружи.

Гарри поглядел в окно (наши апартаменты были на первом этаже, самая крайняя дверь) и сказал тревожно:

– Слушай, Рэй, зачем полиции останавливаться у отеля?

– Не знаю, может, чтобы дебоширов повязать? Или иных нарушителей…

– Нам же точно разрешили остаться тут на ночь?

– Тот мужик сиял всеми зубами, думаю, да… А что?

– Просто… Кажется, нам придется бежать.

– Почему это?

– Пара в форме идет в нашу сторону, тут не так много жителей, помнишь? В этой части отеля, кроме нас, вообще никого!

– Погоди, реально? Насколько они близко?

– Да уж через секунд двадцать тут будут. Надо валить, срочно! Только этого мне не хватало… брат и родители будут очень ругаться!

– В туалете есть маленькое окно, можно через него попробовать!

Взяв впопыхах все вещи (свои и не свои), я уже открывал окно. Гарри встал за мной. Как только мы неуклюже вывалились на улицу, сразу рванули куда глаза глядят в противоположную от полицейских сторону. Где-то на бегу я перекинул часть вещей другу.

– Какого хрена, Рэй? Раз уж взялся за всё, так до конца беги со всем!

– Твой рюкзак мне не нужен, знаешь ли! Не ной! И не оглядывайся! Черт, нас облапошили, проснись я хоть минутой позже… Небось тот урод сказал, что впустил нас получасом ранее, сказочник хренов! Что, моя история про умирающую черепаху и лекарство в соседнем городе недостаточно трогательная?! Или я недостаточно убедительно про родителей в отъезде рассказал? А это правда, между прочим!

– Куда мы вообще двигаемся?..

– К станции.

– Она в другой стороне…

– Техника обходного маршрута!

– Что это значит, блин?

– Это значит, что пора захлопнуть варежку и сворачивать…

После такого неожиданного марафона мы вернулись в родной город ближе к четырем часам дня. Занятия в школе закончились, а меня там даже не было.

Проходя мимо парикмахерской Маргарет Прайс, я на мгновение увидел фигуру, которая промелькнула перед моими глазами и растворилась по ту сторону улицы. Розововолосая девочка лет тринадцати, что перебежала дорогу, вышла из парикмахерской и чуть не сбила меня. «И куда это она так спешит?..»

Я вспомнил: именно тогда я впервые и увидел Мирай Прайс, но из-за усталости не придал этому никакого значения. Она не заметила меня, а я быстро забыл ее образ. И в следующий раз мы встретились только спустя чуть больше года, и тогда мне показалось, что вижу ее впервые. Забавно, однако.

– Ну, с днем рождения, Адам! – Я гордо преподнес ему книгу в классе.

– Что?.. – Он не уловил сути происходящего.

– Это твой подарок. От нас с Гарри.

– Но когда вы успели? – Адам аккуратно взял мангу из моих рук. Его – чуть подрагивали. – Вы же больные лежали по домам все два дня.

– Как хорошо, что дружба держится на доверии. А ложь для такого блага ее только укрепляет.

– Понятно… Так вы всё это время были в путешествии?

– Ну, путешествием это вряд ли назовешь. Скорее, вылазкой. Гарри заболел после нее…

– Да, он мне написал с утра. А почему? Неужели осень такая холодная в этом году?

– Скажем так, он просто не накормил хозяина, и тот в наказание отправил его спать на холодном полу.

Адам от души расхохотался.

– Так вы ночевали в том городе! И что же вы не поделили?

– Не смешно. Он зажал мне хот-дог. Да и не так уж холодно было в номере…

– А почему, кстати, там остались?

– Когда мы подошли к нужному магазину в день приезда, он был закрыт. Не рассчитали время.

– Ясно, хе. Ну, Гарри болеет недолго. Того гляди уже через два дня снова будет нас смешить. Спасибо вам большое.

– На счастье! К слову, Гарри даже поблагодарил меня за поездку.

– М?

– У нас же контрольная завтра. Вот и радуется, что не получит очередной двояк.

– Вот негодник… Ну, тогда я желаю ему наискорейшего выздоровления. Пусть придет уже завтра.

На этот раз уже я заливисто засмеялся.

Мои глаза намокли. Вспоминать всё это было и крайне приятно, и горестно одновременно. Так давно это было и будто бы… не со мной. Веки утяжелились, я даже не заметил, как мрак поглотил мое сознание. Как будто по щелчку пальцев, я заснул мгновенно. И сразу вновь перенесся в пустой кинотеатр. Тот же исполинский экран показывал мне разрозненные, не связанные между собой, но такие же запоминающиеся, как сон-фильм о братьях Фоксуэллах, фрагменты…

Темнота. Ничего не видно. Слышны какие-то шорохи: кто-то что-то пишет.

«Усилием воли нельзя решить психологические проблемы, – говорит девчачий голос, очень уж похожий на голос Мирай. Я всё еще лицезрею пустоту. – Усилием воли я могу расколоть небеса, могу переместиться в другой мир, могу убить всех вокруг, могу убить в себе человечность, но не вылечить нарыв на сердце и мозгу. Нельзя просто взять и сказать: „Я хорошая, умная, да и вообще – замечательная!“ Это тупая аффирмация. На самом деле, как только попытаешься этим заняться, ты почувствуешь, что твое сердце словно проткнули копьем. Это не решается по твоей воле. Нужна помощь извне. Не делай этого сама, не делай, но найди выход! – Она вдруг останавливается, точно замечает что-то необычное. – А? Такое чувство, будто кто-то следит за мной… Это ведь ты, да?»

Резкая смена обстановки. Мрак и голос Мирай сменяются сценой, которая полна ярких красок и в которой я принимаю непосредственное участие.

Подтаявший снег лежит вокруг. Дует освежающий, но еще не теплый ветер. Я сижу на лавке вместе со своей любимой и взираю в пронзительно лазурное небо.

– Весна скоро, – говорю я и обращаюсь к Мирай: – Любишь весну?

– Ну, да, – отвечает она. – Как минимум, мой день рождения весной.

– А еще это время расцвета природы и душ.

– Душ?

– Ага. В этом есть что-то символическое, не так ли? Не зря же второе дыхание открывается весной, да и весеннее обострение не просто так называют весенним.

– Допустим. Что еще она знаменует?

– Вальс цветов и любовь! – восклицаю я, словно сам уже окунаюсь с головой в атмосферу скорого апреля.

– Мило, – только и отвечает Мирай как-то отстраненно.

– Что, неужели ты не находишь это прекрасным?

– Не особо, если честно. А вот на тебя весна влияет очень сильно, как я погляжу.

– Весна – мое любимое время года. Кто бы как к ней ни относился, а я всегда готов выступать за нее в первых рядах. Не любишь грязь в марте? Возьми ее и вмажь в лицо своему неприятелю, вместо того чтобы ныть! Вот какое у меня отношение! Есть еще жалобы?

– Какой же ты все-таки ребенок, когда речь заходит о чем-то чувственном, ха-ха.

Мирай мое воодушевленное поведение веселит, это приходится мне по нраву.

– Я всегда был таким. Немного раздолбай, чувственный раздолбай, а потому живой. Мне нравится быть живым. Пускай у меня и ветреная голова, зато я здорово провожу время. Например, с тобой. Можно сказать, ты часть моей жизни. Звучит очевидно, но вдумайся в эти слова и поймешь, сколько в них искренности и счастья…

По моему глупо открытому рту было похоже, будто я хотел выпалить что-то вроде «люблю тебя», однако вовремя спохватился.

– Вот как. – Мирай смущается. – Мне приятно такое слышать. Спасибо.

– Да не за что! Это только начало, знаешь ли. Ведь весна только начинается, и чем дальше, тем лучше.

– Посмотрим, Рэй. Мне уже нравится твой настрой.

– И мне, – лепечу я, затем слышу свои мысли, исполненные легкого трепета: «Когда-нибудь признаюсь тебе в любви, Мирай. И тогда дам обещание, что буду любить тебя вечно, что бы ни стряслось».

– По правде говоря, ты меня даже вдохновил, если можно так выразиться.

– А?

– Ну, я имею в виду, что после твоих речей мне стало так приятно, что даже как-то жить захотелось. Понимаешь? – Она поражает меня своей слабой улыбкой.

– Знакомое чувство, да…

«Хотя, знаешь… я уже готов пообещать, что буду любить тебя вечно. Ведь благодаря тебе весна в моем сердце наступила гораздо раньше и теперь может цвести бесконечно».

Снова внезапное переключение. На сей раз в место, мне незнакомое.

Железная дорога вдоль леса, который обрывается последним рядом деревьев на склоне почти у земли. По рельсам беспечно расхаживает мальчик лет тринадцати, стараясь удержать равновесие. Это Адам. Молодой, еще не знающий мук, мой лучший друг Адам. Он шаг за шагом идет по стали, от которой отсвечивают блики солнца и слепят глаза, и напевает себе под нос какую-то мелодию. Где-то вдали гудит поезд. Адам останавливается и оборачивается уже взрослым. Его губы разлепляются, и я слышу: «Заслуживаю ли я жить теперь, когда осознал, что полностью всё разрушил?» Разрыв. На этом лента и закончилась. Экран потух.

Яркий и насыщенный мир снов вмиг сменил темный потолок настоящего. Я слышал звон мобильного, что и вытащил меня из царства грез, – это Мирай звонила мне, чтобы разбудить. Время уже пришло.

Мы встретились у моего дома, а затем вызвали такси и поехали к станции. Ветер выл свою дикую песнь, чистое небо медленно окрашивалось из черного в синий, и луна уже закатывалась за горизонт, позволяя возвыситься грядущему солнцу. В моих наушниках по пути играло множество песен, но одна из них по настроению подходила лучше всех остальных – Where Did You Sleep Last Night в репертуаре Курта Кобейна. Я думал, что он успокоит меня, но его трагичный вой во второй половине трека внушал чувство обреченности. Деревья за окном, которые только множились по отдалении от города, хмурыми уродливыми кляксами маячили перед взором, заставляя всё внутри клокотать. Конечно, мне было страшно. Над нами с Мирай был занесен дамоклов меч – кто знал, что случится в следующие полчаса?

Ближайшая электричка была пустой. В ней не было ни души, кроме нас. Ружье Мирай по классике находилось в гитарном чехле подле нее, а сама она сидела рядом со мной. И только постукивание колес поезда исключало абсолютную тишину. Наушники я убрал, потому что музыка уже не успокаивала (впрочем, тем утром она не успокаивала вообще). И все звуки вокруг царапали мои нервы. Раздражало даже глотание слюны. Даже собственное дыхание.

В один момент мой нос учуял запах табака. Я повернул голову и увидел, как Мирай с упавшей головой курит сигарету. В ее взгляде отражалось то же беспокойство, что и в моем. За окном вагона только-только наступили синие сумерки.

– Мирай, тут нельзя курить, – сказал я с неохотой.

– Я понимаю. – И она вновь поднесла яд к дрожащим губам.

– Может, хотя бы форточку откроем?

– Делай что хочешь, – неожиданно сухо кинула Мирай. – Я пытаюсь сосредоточиться.

– Тебе тоже страшно. – Я положил свою руку на ее кисть. – Важно сейчас держаться вместе. Тогда мы сможем одолеть любые опасности.

– Верно. – Она заметно повеселела после моего прикосновения. – И чего это мы унываем? Может, всё в действительности не так плохо. Может, моя помощь вообще не понадобится и…

– И Адам окажется честным воином? Как бы не так. Здесь он не отличается гордостью и честью. В этой реальности его рассудок помутнен, он на грани безумства. Хотя то, что я видел в магазине Кристофера Фоксуэлла, заставляет усомниться в том, что он лишь «на грани». Нет, прости, не стоит утешать себя эфемерными надеждами. Просто нужно быть готовым к худшему.

Мирай взглянула на меня с испугом и опять принялась за сигарету, которую уже почти докурила. Я же сильнее сжал ее руку. И тут же напел старенькую мелодию, подобную мелодии из музыкальной шкатулки, со своими словами:

– «Всё-о будет хорошо, хорошо, хорошо. Всё-о будет хорошо, моя милая леди…»

Почему-то после этого на глазах Мирай осели горячие росинки – и она разразилась слезами. Прижалась к моему плечу и, как давным-давно, еще в другой реальности, стала изливать свои переживания на мою душу. А я тем временем поглаживал ее по голове и продолжал петь, сам силясь не сорваться:

– «Всё-о будет хорошо, хорошо, хорошо…»

Так мы и доехали до нужной станции.

Небосвод чуть посветлел, но вокруг всё еще было темно. Тщетно я старался вычленить из мрака хоть какие-то детали, однако уже была видна изморозь на деревьях в том самом лесу, на опушке которого была назначена встреча с Адамом. Тонкие ветви сосен склонились под снежным покрывалом, и скоро они смогут красиво поблескивать, пока на них будут плясать холодные лучи солнца. «Смогу ли я увидеть это?»

Я указал Мирай встать за небольшим зданием, которое напоминало сарай и находилось в нескольких ярдах от начала леса, а сам направился на место встречи, где и встретил его.

На небольшом возвышении бездвижно стояла темная фигура, без оружия. Холод в очередной раз огрел меня по спине. Нервы ни к черту. Но пока вроде бы всё в порядке: я один, Адам – тоже.

Я сделал несколько шагов вперед и наконец услышал голос.

– Ты пришел, – сказал Адам каким-то томным тоном. В сумерках я с трудом смог разглядеть его слабую улыбку и уставший взгляд. – Мне остается только поблагодарить тебя… в последний раз.

– Я бы посмотрел на твою реакцию, если бы тебе угрожали щелчками стволов по телефону, – сурово скинул я.

– Ну да, ты прав. Погода сегодня обещает быть классной.

Я промолчал.

– Что, тебе не интересно, в чем твоя вина в моем убийстве?

– Нет. Потому что знаю, что не виноват.

– Ха. Знаешь, это уже и не важно. – Его незрячий взгляд потерялся на земле.

Я замотал головой, от переживания елозя пальцами.

– О чем ты?

– Мне просто нужен был предлог для того, чтобы тебя сюда вызвать. И мы не зря одни: сегодня кто-то из нас здесь умрет.

Для меня это не стало чем-то из ряда вон выходящим: я давно понимал, что к этому всё и придет.

– Ты хочешь сказать, что не соврал насчет встречи один на один? – только и смог спросить я.

– А ты что, сомневался в моей честности? Дай угадаю: думал, что я с ума сошел и одержим какой-то местью?

Я молчал. Несмотря на холод, мои ладони вспотели. Сердце будто бы тоже замерло, ожидая, что же произойдет с минуты на минуту. Атмосфера была натянута, как тетива лука. И Мирай неподалеку выглядывала из-за угла и так же волновалась. Ее ружье уже было наготове.

– На самом деле, – продолжил Адам, – я просто хочу дать тебе последний бой. Тут даже не нужно пытаться искать причину, потому что она очевидна: ею всегда будет моя личная неприязнь. Понимаешь, сейчас я хочу одного – пролитой крови. Прямо здесь.

– И как же вообще до этого дошло? Ты всегда был активным и ярким парнем. А теперь стремно в глаза смотреть… Они пусты, Адам. В тебе ничего не дрогнуло, когда ты порубил человека?

– Если бы я действительно хотел убивать… я бы тут сейчас не стоял.

Я нахмурился.

– Противоречиво, да? Но объяснений дать сейчас не могу. Считай, что я уже того…

– Ты выбрал наихудшую из троп в своем темном лесу жизни. Но, быть может, ты еще сможешь найти домик лесника?

– Как заговорил, хах. Метафоры всегда были твоим коньком. Однако любой домик лесника – это ловушка. Рано или поздно я всё равно стану пищей для волков. Я избрал эту тропу сам. И назад дороги нет. Что же, попробуем вкус крови?

– Я тебя понял. – Мои руки непроизвольно сжались. – Что, драка на кулаках?

– Да. На кулаках. – Адам надменно осклабился. – Хрустни пальцем перед этим, авось поможет, ха-ха-ха.

Пальто снимать я не стал. Сразу встал в боевую стойку и проткнул своего недруга грозным взором. Спазм отвращения перехватил мне дыхание.

– Мы не в аниме и даже не в манге, не в кино и не в игре, – сказал я. – Будь серьезен хотя бы в последний день своей жизни.

– Довольно смелое высказывание. – Уголки рта его ослабли, он словно ощутил на себе вкус горькой правды. – Хорошо. Я буду серьезен. Очень серьезен.

Вмиг после этого из-за деревьев позади него вышли люди. Мои озверевшие глаза насчитали как минимум пятнадцать человек. У некоторых из них наблюдались винтовки с самодельными штыками-ножами и тяжелые пистолеты.

– Так я и знал! – возопил я. – Не можешь ты честно сражаться!

Адам сам был точно током ошарашенный. Он обернулся и чуть было не подскочил от увиденного.

– А?.. Вы кто такие?

– Заказчик приказал нам быть твоей поддержкой, – ответил один из посторонних. – А еще добавил, что отпрыску Хэмфри уже не оплатить долги, так что от него впору избавиться. Испортил жизнь – будь готов платить по счетам!

«Долги? Заказчик? Погодите-ка… Неужели это посланные профессором Ратрином „коллекторы“ или кто они там?.. Или это Адам связался с Ратрином, чтобы продавать ему?.. Ничего не понимаю…»

– Это что, спектакль какой-то? Чего ты дурью маешься, Адам? Не притворяйся, будто не звал их.

Его стеклянный взгляд вдруг напугал меня.

– Я правда не звал никого. Я и оружия-то не взял.

– Не беда. – Один из членов банды расчехлил пистолет. – Всю работу и так сделаем мы. Ты можешь отдыхать.

– Что за…

Выстрел. Не успел Адам и договорить, как пуля Мирай преодолела около десяти ярдов и пронзила горло орудующего пистолетом. Тот пал наземь и к нему бросилось несколько подопечных. Остальные подняли свои пушки прямо на меня[40].

А тем временем Мирай схватила мою руку и очередным метким выстрелом поразила ветку с большими клоками снега прямо над группой врагов. Это создало своеобразную дымовую завесу, и я на пару со своей возлюбленной рванул прочь, словно нас стеганули хлыстом. Мы спрятались за стволами соседних деревьев.

На периферии зрения я заметил, как кто-то пробежал недалеко. Это один из нападающих. Прогремел еще один выстрел – и он поразил кору сосны, за которой стоял я. Мирай это увидела и тут же отреагировала. Ее атака прошла успешно – ранила одного из банды в руку. Мы побежали дальше.

Не успевая толком разобраться в происходящем, я осознал, что еще никогда не был так близок к смерти, как сейчас. Мое тело зверски прокалывало мурашками, и приходило понимание, что именно в это самое время я нахожусь настолько далеко от прошлого мира, насколько это возможно. В голове пролетали сотни мирных картинок оттуда, образующих кошмарное полотно, которое находило выражение во внутреннем крике, мольбе о помощи – я с содроганием просился к родителям, кои, увы, неизмеримо далеко, и просился к той, что проливает за меня чужую кровь.

Враги, как и мы, понимали, что мчаться в глубь леса – решение отнюдь не лучшее, поэтому, вторя нам, тоже юркнули за деревья. Я видел, как за частоколом сосен бегало с десяток этих вооруженных выродков. Они высматривали нас и стреляли, как только выпадала удобная возможность. К счастью, пока все попытки оказывались провальными.

Неожиданно возле меня упал пистолет.

– Рэй, пожалуйста, держи его, – сказала Мирай. – Я взяла его на всякий случай из сейфа отчима.

Я поднял оружие, и в моей ладони оно подрагивало, точно мне выписали приговор.

– Не бойся ранить их, они заслужили это.

– Хорошо.

Я несмело кивнул, выглянул из-за ствола дерева и нажал на курок, даже не прицелившись. Мимо. Отдача на миг обескуражила меня. Как-никак с пистолета стрелял впервые. На что я вообще рассчитывал?

Мирай тоже стрельнула, только, в отличие от меня, не забыла о прицеле – и потому поразила одного из противников прямо в голову.

– Впервые стреляю в людей, Рэй! – произнесла она следом. – Это, правда, немного странно, меня аж будоражит всю… Ха-ха-ха!..

Этот смех явно не от сумасшествия, но от осознания всей тяжести ситуации. Она впервые убивала людей… Направо и налево просто разбрасывалась пулями! Она в панике, она потеряна, и всё, что ей оставалось, – просто продолжать жать на курок. Так она сохраняла шанс спасти себя и меня от гибели. Но чувствовала ли она муки совести? Хоть какие-нибудь?..

– Ты убиваешь людей, как ты себя чувствуешь? – вдруг прокричал я «очень кстати», несмотря на свой первобытный ужас.

Мирай холодно усмехнулась, и ее ответ ошеломил меня:

– Хех, кто они, а кто мы? Мы здесь жертвы, мы просто обороняемся. Убивать виновных никогда не жалко.

Она выстрелила еще пару раз и попала в плечо одному.

Хоть с каждой минутой становилось светлее, стрелять от этого было не легче. Даже Мирай иногда промахивалась. Сзади, как снег на голову, появился еще один бес и нацелил на меня винтовку. «Да, тот, что с пушкой помощнее». Я вытянул ствол перед собой и выстрелил… но мимо. Мой соперник уже собирался ответить, однако этому помешала моя подруга.

Не прошло и секунды, как его ноги подкосились из-за раны в колене. Я услышал Мирай: «Беги дальше, я сейчас с ним закончу!» Я помчался дальше и спрятался за очередным деревом неподалеку от Мирай. Я наблюдал, как она подбежала к врагу и пнула его по челюсти со всей дури. Затем взяла его карабин и из него же прострелила ему лоб. После этого она, уже с двумя пушками, ринулась на всех парах ко мне, попутно отстреливаясь от новых смертников, поочередно используя то свое ружье, то новоприобретенную винтовку.

– Лови!

Подобравшись ко мне, она бросила мне ее. Я кое-как поймал.

– Что?! Я даже с пистолетом еще не освоился! Сколько тут патронов вообще осталось?

– Не знаю, но попробуй пострелять и из нее. Там еще штык есть, так что…

Неожиданно позади меня вырос еще один недруг, и я от испуга случайно вмазал ему штыком прямо в грудь. Тот упал замертво. С лезвия потекли алые капли.

– Поздравляю с первым убийством!

– Я что, вправду только что…

– Не надо ныть, ну только не сейчас, ну Рэй, блин!

– …убил человека.

– Убил. Но он напал на тебя. Это просто самооборона. Можешь выключить свою сентиментальность хотя бы на этот бой?

– Черт, черт, ладно!

– Меняем укрытие!

Уши мои уже запекло от мороза, а сам я весь взмок от пота. Удары сердца отмеряли время. Я бежал за своей любовью и, если честно, вообще ничего не понимал. Ничего. «Каждый из тех, кто сейчас замертво падал на снег, попал в ряды «коллекторов» по своей воле, но вряд ли всеми ими двигало лишь тупое желание обогатиться. Вполне вероятно, что они, как и Адам, спустились на эту кривую дорожку из-за неудачно сложившейся жизни. Но ради чего? Чтобы оставить в глуши багровый след и навечно тут сгинуть? А может, пропасть где-нибудь еще, и не важно – от пули или от наркоты. Неужели такой удел их устраивал? Что заставляет ставить на карту всё? Они слепы и глупы, раз могут ранить деревья пулями, загрязнять лес гильзами и, чего я больше всего не понимал, посягать на наши жизни. В чем смысл отнимать чужую жизнь, когда у тебя самого она в прескверном состоянии? И неужели это оплачивается? Неужели у моей жизни есть цена?.. Не верю. Почему всё это происходит? И почему мне так больно смотреть за тем, как Мирай кого-то ранит, как я кого-то убиваю… Не понимаю. Черт возьми, не понимаю!» Да, из-за паники я не мог адекватно переваривать всё происходящее. Только спустя время ко мне в полной мере пришли все те ощущения, которые до́лжно было испытать сразу. Боль и страх.

Перед моим взором беспокойно колыхались локоны Мирай, нежно серебрились морозной пылью – она не выпускала из виду ни одного нападающего, стараясь охватить взглядом всех. Ружье послушно повиновалось каждому обороту своей хозяйки: раз – и мушка уже на одном из обезумевших; секунду спустя – выстрел; еще через секунду – металлический щелчок; спустя миг – прицеливание, и дуло снова сверкало. Так по кругу много-много раз. У меня начала кружиться голова…

– Вот так! – Она кинула меня за очередное дерево. Я смотрел ей в глаза и видел ее обеспокоенную улыбку. – Ничего, Рэй, еще чуть-чуть, и всё закончится. Еще чуть-чуть…

На мгновение я опустил голову, но тут опять раздался гомон огнестрела – и рядом, на уровне ушей, разлетелись щепки коры сосны.

– Дерьмо, жаль, голову никак не прикрыть! – закричал я Мирай, пока личинки страха во мне размножались с бешеной скоростью. – Каска бы не помешала, а?

– Ничего, мертвецы не носят каски, знаешь ли! – с легким натягом, даже как-то беспечно, ответила моя подруга.

– Не рассказывают сказки же! – поправил я следом.

– Да плевать, не до этого совсем! – И снова птицы взмыли с верхушек деревьев от свинцового гвалта снизу. – Лучше держись параллельно, если не хочешь стать героем моей пословицы.

Возле плеча Мирай просвистала пуля.

– Хотя з-знаешь, Рэй, давай-ка я расскажу тебе сказку, авось подольше протянем.

– Ты это сейчас серьезно?

– Жил да был в одном лесу старый лесник…

– Ты это, мать твою, серьезно? Не до того же совсем, Мирай!

– Не перебивай. Я нервничаю, мне нужно чем-то себя отвлечь. Так вот, жил да был в лесу лесник. Днем он рубил деревья, а по ночам – волков, которые были против вырубки…

«Нам конец», – подумал я, и эта мысль заевшей пластинкой повторялась в моей голове.

– Однажды уставшие от каждодневных потерь волки решили объединиться и одним прекрасным утром напасть на лесника целой стаей. Собственно, день икс настал, и пока лесник мирно спал в постели, волки уже скалили зубы возле двери его дома…

После последнего сказанного слова Мирай нажала на спусковой крючок – и попала точно в глаз одному из противников. Тот каким-то чудом продолжил стоять. Он нацелил винтовку и выстрелил прямо по туловищу моей героини, но промахнулся. Мирай произвела еще один выстрел – и одноглазый упал замертво.

Внезапно к ней подошли два врага с разных сторон. Она заметила это и устранила их, ловко перемещаясь из стороны в сторону, одной рукой управляя оружием, а другой, сосредоточившись на ближайшем оппоненте, готовилась обезоружить неприятеля. Она ухитрилась не попасть под пулю первого и подобраться вплотную ко второму. Из-за сумасшедшей подвижности моей возлюбленной первый случайно подстрелил своего союзника. Мирай вдарила раненого прикладом ружья, вырвала винтовку и штыком насквозь проткнула ему челюсть. Не мешкая, с этого же оружия она сразила того, по кому раньше промахнулась. На поле боя оставалось еще человек семь.

Вдруг, пока я наблюдал за тем, как без устали сражается моя покровительница, во мне, наряду с духом рядового солдата, оказавшегося впервые на войне, заговорил дух мужчины. «Почему это она защищает меня, а не я – ее?» – проснулся внутренний голос и будто бы этим пробудил во мне, запуганном животном, берсеркера.

Я зычно заорал на всю округу и крепко схватился за рукоять.

– Мирай, дай мне тоже тебя защитить!

Дуло мое сверкнуло, и уже через миг пуля задела одного человека за моей подругой. В плечо. Он не остановился, продолжил неустанно бежать. Только его целью была не Мирай. Он стремился ко мне.

Не успел я и глазом моргнуть, как соперник тенью оказался за соседним деревом. Одной рукой он придерживал рану, а в другой зажал пистолет, но не спешил стрелять в меня. Я пригляделся… и увидел в его лице своего бывшего друга.

– Адам? Что это за чертовщину ты устроил?!

Он уже был на мушке.

– Убей…

– Чего?

– Убей меня, если сможешь! Давай же, убей, ты ведь так зол!

И враз мое плечо окрасилось в алый. Я ощутил дикую боль и закричал.

– Рэй! – Мирай обернулась и поспешила ко мне.

Адам встал в полный рост и вновь проговорил:

– Убей…

Я выстрелил ему в ногу, а сам отбежал как можно дальше. Но Адам стал преследовать меня, невзирая на ранение. Мирай уложила еще двоих. Она торопилась ко мне, однако я только отдалялся.

Я обронил винтовку. У меня остался только пистолет. Адам продолжал наступать. Я не мог даже спрятаться: он глаз с меня не спускал. Я двигался полубоком и споткнулся, заметив поодаль еще одного приспешника Ратрина. Я не успевал встать, как он уже держал меня на прицеле. Я не успевал встать, как его палец надавил на курок – и…

Выстрел поразил его грудь. Еще один – его плечо. Третий – его горло. И последний – добил в живот. Эта очередь принадлежала не Мирай. Это Адам защитил меня.

– Так же, как я могу сдохнуть только от твоей руки, ты можешь сдохнуть только от моей, – прохрипел он, ничуть не изменив угрожающего настроя. Его фигура продолжала двигаться в мою сторону.

Я поднялся и снова побежал. Тем временем из нападающих остался всего один, и Мирай, судя по всему, собиралась вот-вот его прикончить, стоит ему встать на ее пути. Так и произошло. Две пули выскочили с периодичностью в три секунды, и вскоре, озираясь, я увидел, как моя защитница несется во весь опор напрямик ко мне.

Только сейчас заметил, что сумерки почти исчезли. Холодные лучи рассвета просачивались сквозь бесчисленное множество стволов сосен, озаряя всё вокруг. И в этом свете я наконец-то отчетливо разглядел лицо Адама.

– Убей… меня. – В его глазах что-то блестело, они заполнялись слезами. – Если сможешь!

Я мчался всё дальше и дальше, словно изувеченный пес, не отпуская раны. Адам стрелял в пустоту, крича мне в спину. Так мы сновали, пока не добрались до крутого склона, внизу которого проходила железная дорога. Я выдохся и упал на колени, выбросив пистолет к чертям. Скатился кубарем по склону. Сил подняться не было.

Адам тоже устал, но кое-как нагнал меня. Его руки были пусты. Слезы продолжали стекать по его щекам. Он приблизился ко мне и сказал:

– Где же твой пистолет? Почему ты не можешь застрелить меня, слабак? Почему ты позволяешь мне жить после того, что я сделал?! Ответь мне!

– Адам, что ты несешь?

– Я всё обдумал, Рэй. – Он обратил взор в стремительно синеющее небо. – Сегодня прекрасная погода для того, чтобы умереть. Когда я говорил, что кто-то из нас здесь умрет, я имел в виду себя. Знал, что поддамся. И тебя вызвал потому, что имею право умереть только от твоей руки. А сейчас мы оба в одинаковом положении. Неужели нам суждено покинуть этот мир вдвоем? Никто же не придет на помощь. Мы с тобой остались наедине. Только ты и…

Нежданно прогромыхало три выстрела. Три пули поразили тело Адама. Он сделал несколько шагов вперед и упал на рельсы, не издав ни звука. Медленно повернулся на спину и вытаращенными глазами воззрился на нее. Мирай стояла чуть выше меня, на склоне. Она держала две винтовки, которые позаимствовала у падших товарищей Адама; ее ружье куда-то пропало.

– Мирай! – Я был рад ее появлению, но вместе с тем шокирован ее действиями.

На щеках у нее поблескивали капельки крови, что еще не успели высохнуть. Общий вид выдавал в ней изнуренность.

– Крошка Рэй, я же говорила, что меткая Мирай тебя в обиду не даст. И не дала же, а? Почти…

– Мирай…

Она бросила винтовки, подошла ко мне и помогла встать.

– Прости, пожалуйста. Твое плечо. Этот же ублюдок ранил в него?

– Да, он ранил, но…

– Значит, мы сейчас уйдем отсюда, а он тут подохнет.

– Что? – Мне показалось, я ослышался.

Никогда бы не подумал, что розовый будет отождествляться у меня с чем-то холодным. Но выражение лица Мирай в те минуты заставило поменять мое видение. Выражение, которое я запомнил на всю жизнь: губы сложены в жесткую струнку, щеки залиты румянцем, а взгляд… О, это был далеко не сверкающий, как ипомеи в цвету ранним летом, добрый взгляд. Из этих глаз, как мне казалось, вылетали снежинки, которые по невидимой нити направлялись в сторону Адама, а как только настигали – сразу обращались в лед и вихрем сковывали его, словно ладонь с силой сжимает ягоду и размазывает ее. Мирай изменилась после перестрелки в лесу. Ни о каком отпечатке порока на ее лице и речи не шло.

– Всё верно. Мы оставим этого урода тут. Смерть сама настигнет его.

Адам лежал перед нами, истекая кровью. Он стонал и глядел на нас со смертельным ужасом.

Где-то поодаль загудел поезд, загрохотали колеса. Я посмотрел вдаль, увидел состав, но почему-то не мог пошевелиться. Эта ситуация напомнила мне ту, что происходила между мной, Мирай и Гарри на льду. Я тоже не мог помочь другу, стоял в оцепенении от страха, но Мирай подтолкнула меня помочь, и вместе мы вытащили Гарри из беды. А что сейчас? Я стою как вкопанный. Глаза Адама смотрят прямо в мои, одновременно как будто бы говоря: «Помоги, умоляю!» и «Что, так же будешь стоять, как и с Гарри, ублюдок?».

Я повернул голову – единственную часть тела, которой мог тогда двигать, – и увидел то, чего не ожидал. Мысленно сказав Мирай: «Помоги мне, как тогда», устремил в нее полный отчаяния и безысходности взгляд. Но ее лицо… Оно поразило меня. На нем была выражена лишь одна эмоция: презренная ненависть, – и обращена она была к бедолаге на рельсах. В одночасье мне пришло осознание: «Она не поможет. Нет, Мирай, это точно не ты. Я не верю, что это ты! Я отказываюсь верить! Отказываюсь, отказываюсь, отказываюсь…»

Сердце мое забилось в три раза чаще, оно готово было чуть ли не выпрыгнуть из груди. Мозг внезапно пронзило болью, как и рану на плече. По телу пробежали мурашки, и вместе с ними пришло неожиданное воодушевление. Поняв, что на этот раз никто меня призывать к спасению не собирается, я собрал руки в кулаки и, закричав во всё горло: «Я отказываюсь!», ринулся к рельсам.

Я продолжал кричать:

– Я не тот Рэй, которого ты знал, Адам! Я совсем другой, совсем! И сейчас я помогу тебе! А рану тебе прощаю!

– Что?.. – прохрипел он, но я не ответил. Быстрыми движениями вытащил его на снег.

– Зачем?.. – вымолвил он следом. – Я не просил!

– Знаешь, я убил Гарри, – сказал я как факт. – Ты убил его брата. Даже если не захочешь сдержать свои слова про спасение жизни, то разве мы не квиты, а? От этих смертей нам чертовски грустно, но они не повод для того, чтобы становиться врагами. Давай бросай всю эту криминальную шайку, и вместе мы найдем тебе более достойный заработок. Кроме тебя у меня почти никого не осталось, друг.

Его глаза вдруг округлились, будто бы он осознал что-то очень важное. Приподнявшись на земле, схватившись за голову рукой, Адам сказал с надрывом:

– Рэй, мне так стыдно, так жаль! Так жаль, господи! – И тут же раздался громогласный плач. А параллельно с ним перед нашей компанией пронесся экспресс.

– Адам, твой взгляд, просящий о помощи, лишь инстинкт. Но он выдает в тебе истинное желание жить. Даже если тебя мучает совесть, ты всё еще хочешь жить. Да и раз ты можешь умереть только от моей руки, то не умрешь. Потому что я никогда не смогу убить тебя. Давай вместе будем жить. Мы еще сможем наладить всё.

Он покивал, не сумев подобрать слов. И тотчас же обнял меня. Я принял его и улыбнулся. Искренне, впервые в тот день. Гарри бы гордился мной.

– Да что тобою движет?!

Я обернулся, и на сей раз Мирай сверкнула глазами, наполненными презрением.

– Почему ты его спас, когда он тебя чуть не прикончил? Я тебя защищала, я убивала за тебя, а ты!.. Почему ты его простил? С чего?

– Я просто стараюсь вернуть свою прежнюю жизнь. Свою прекрасную, полную радости жизнь. Ту, которую ты у меня отобрала… Ту, которую отобрала у меня твоя глупость!

Последнюю фразу я прогорланил, надорвав голос. И сразу об этом пожалел. Потому что Мирай обратилась в невинную девочку: ее щеки быстро намокли и выражение лица приняло обидчивый вид. Она не сказала ни слова, просто убежала прочь, оставив винтовки лежать на снегу. Мы с Адамом остались одни. Он как будто бы и не слышал наших слов. Продолжал рыдать мне в плечо. Я запачкался его кровью. Так и завершилась наша стычка.