Желание

Глава 26. Почему у тебя не третья положительная?

– Возможно, нейтрализуя эти заклятья, я был не так ловок, как думал, – как бы в сторону говорит Хадсон и становится так, чтобы заслонить меня. Мне следовало бы разозлиться на него – как-никак я горгулья и вполне могу за себя постоять.

Правда, Кровопускательница – самая древняя и самая сильная вампирша на земле. И, надо думать, ей не понадобится вся ее сила, чтобы пустить мне кровь… или разорвать меня на куски.

Так что на сей раз я решаю не обижаться на то, что он загородил меня собой. Тем более что, оказавшись за ним, я могу прикрывать его спину – так, на тот случай, если она вдруг захочет разорвать на куски не меня, а его.

– Заклятья ты снял безупречно, и ты это знаешь, – рявкает Кровопускательница. – Это наводит меня на мысль о том, что тебе помог Джексон, разгласив мои секреты. – Судя по ее тону, у Джексона будут большие неприятности, если она узнает, что так и есть.

Я хочу защитить Джексона, но Хадсон опережает меня… и лжет.

– Вы в самом деле думаете, что мне требовалась помощь моего младшего братца, чтобы преодолеть несколько убогих заклятий?

Ее зеленые глаза, острые, как лучи лазера, встречаются с его глазами, и сейчас она нисколько не похожа на ту милую бабулю, за которую я ошибочно приняла ее в прошлый раз, – напротив, по ней видно, что она беспощадный хищник.

– Эти убогие заклятья настолько сильны, что сильнее не бывает.

Хадсон и бровью не ведет.

– Упс, – говорит он.

У меня душа уходит в пятки, но Кровопускательница не двигается с места. Несколько секунд мне кажется, что она не дышит. Она просто наклоняет голову набок и смотрит на него так, будто он насекомое в окуляре микроскопа и она подумывает о том, чтобы оторвать ему крылышки.

Или о том, как он будет смотреться, вися над ее ведром, в которое стекает кровь.

– Как интересно, что вы готовы лгать мне, мистер Вега. – Она щурится, не сводя глаз с Хадсона. – Очень интересно.

Когда я уже начинаю думать, что «Мертвец идет» – это нечто большее, чем название книги, она переводит свой горящий взгляд на меня. И меня охватывает еще больший страх.

– Грейс, моя дорогая. Мне так приятно видеть тебя снова. – Ни от меня, ни от Хадсона не укрывается, что она делает едва уловимое ударение на слове «тебя».

– Подойди ко мне, чтобы я могла посмотреть на тебя, дитя мое. Мы слишком долго не виделись. – Она протягивает мне руку.

У меня такое чувство, будто мой рот полон ваты, а в мозгу вертятся многочисленные предостережения Джексона о том, что я никогда, никогда не должна касаться ее, что она терпеть не может прикосновений.

– Это было шесть недель назад, – невозмутимо говорит ей Хадсон и преграждает мне путь, когда я пытаюсь выйти из-за его спины.

– Как я и говорила. Слишком долго. – Она продолжает улыбаться, продолжает протягивать руку. Но теперь по ее глазам видно, что она не потерпит ослушания.

Это скверное начало визита, особенно теперь, когда я надеюсь уговорить ее помочь нам. Но почему она вдруг захотела коснуться меня? Может, это хитрость? Или испытание? Что ж, если это испытание, решаю я, то я сделаю все, чтобы его пройти. Потому что этот визит слишком важен.

Я обхожу Хадсона, делаю глубокий вдох и беру руку Кровопускательницы.

Я успеваю заметить завихрения в зеленых глазах, когда касаюсь ее руки; затем застываю, когда она обнимает меня, как будто я ее родственница, с которой она давно потеряла связь. Я так растеряна – ведь это совсем не похоже на те отношения, которые сложились между нами в прошлый раз, – но тут Хадсон издает рык, и до меня доходит, что это представление предназначено не для меня. А для него. Отчасти это похвальба, отчасти угроза и на все сто процентов месть.

– По-моему, я предупреждала тебя, что этот брат Вега опасен, – шепчет она мне. И хотя ее голос тих, я знаю – она хочет, чтобы Хадсон слышал ее.

И она не ошибается.

– Да, предупреждали, – отвечаю я, когда она отпускает меня. – Но с тех пор произошли кое-какие события.

– События. – В ее глазах вспыхивает интерес. – А это события как-то связаны с тем фактом, что мой Джексон сейчас не с тобой?

Хадсон фыркает – не знаю, из-за того ли, что я использовала слово «события», или из-за того, что, упомянув Джексона, она назвала его своим. Но я благодарю небо, когда Хадсон ничего не говорит… и когда в ответ на его грубость она всего-навсего поднимает бровь. Правда, у меня нет точного представления о том, что она может сделать с ним, но я бы не удивилась, если бы она сокрушила его, или как там это называется, когда такой могучий вампир, как она, пускает в ход свою силу.

– Да, – быстро отвечаю я, прежде чем Хадсон успевает сказать что-нибудь такое, что выведет его из равновесия.

Она смотрит то на меня, то на него, как будто рассматривает варианты своих действий. Затем наконец вздыхает и поворачивается в сторону глубин своей пещеры.

– Что ж, думаю, тогда вам лучше зайти.

Она идет по крутому скользкому спуску, ведущему в холл, и мы с Хадсоном, переглянувшись, идем за ней.

Я беспокоюсь, как бы Кровопускательница не поскользнулась и не сломала себе бедро или что-нибудь еще. Самой мне ужасно трудно пробираться по этой скользкой крутой тропе, а ведь я намного моложе нее. Но, видимо, она ходит здесь чаще, чем я думала, потому что она ни разу не замедляет шаг – даже в самых опасных местах.

Однако я все равно вздыхаю с облегчением, когда мы наконец доходим до того уровня этой пещеры, где находятся ее апартаменты. Мы проходим через дверной проем, который я помню, и я напрягаюсь, готовясь к тому, что увижу. Потому что трупы людей, из которых в ведра стекает кровь, до сих пор иногда снятся мне в кошмарах, и мне совсем не улыбается опять увидеть это зрелище.

Я говорю себе не смотреть, когда мы входим в холл и идем к ее апартаментам, но не могу удержаться. И когда смотрю… О боже.

Я ничего не говорю, но, должно быть, издаю какой-то звук, потому что и Хадсон, и Кровопускательница поворачиваются и смотрят на меня – он с тревогой, а она с острым интересом.

– Я не ждала гостей, – спокойно замечает она, ведя нас мимо двух трупов, висящих головами вниз на крюках в углу. Их горла перерезаны, и из них в два больших ведра стекает кровь.

Ее слова не есть извинение, и я это понимаю. Ведь сама я тоже ни у кого не прошу прощения, когда покупаю в магазине куриную грудку. Так почему в этом случае дело должно обстоять иначе? Ну, скажем, потому, что погибли два человека. А мне в обычных обстоятельствах – то есть никогда – не приходится видеть свою пищу в таком первозданном виде.

К горлу подступает тошнота.

Хадсон делает несколько шагов и оказывается между трупами и мной, а его рука ложится на мою поясницу – надо думать, так он пытается успокоить меня. Однако этот жест только усиливает мою нервозность, ведь Кровопускательница зорко наблюдает за нами обоими. И все же я не отстраняюсь.

Мы проходим мимо ведер – к моему ужасу, почти полных, – и Кровопускательница машет рукой, отпирая дверь, ведущую из прихожей в основную часть ее апартаментов.

– Садитесь, – приглашает она, показав на черный диван, стоящий перед камином с иллюзией ревущего огня. – Я сейчас вернусь.

Мы с Хадсоном садимся, и я не могу не заметить, что она все здесь отделала заново. Когда я была здесь в прошлый раз, диван имел теплый золотистый цвет спелой пшеницы, и перед ним стояли два кресла с подголовниками, темно-красные, как маки на картине, которая висела над камином. Теперь же все в этой комнате черное и серое с белыми штрихами. Даже картины на стене выдержанны в черно-серой гамме всего с несколькими красными пятнами.

– Мне нравится то, что вы сделали с этим местом, – замечает Хадсон. – Такой шик… в духе серийного убийцы.

Я с силой пинаю его, но он изображает полнейшую невинность – если не считать проказливого блеска в его глазах.

Когда он наконец пересаживается с дивана на черное кресло-качалку, стоящее напротив, Кровопускательница возвращается с хрустальным бокалом, полным жидкости, которая, как я предполагаю, есть не что иное, как кровь. Мне кажется, что меня вот-вот стошнит. Это странно – ведь в школе я постоянно вижу, как вампиры пьют кровь. Так почему сейчас все иначе?

Наверное, потому, что вампиры в Кэтмире пьют кровь животных. И эти животные не висят на крюках в углу кафетерия, пока они угощаются…

Какое-то время она молчит и только смотрит на нас поверх своего бокала. Я чувствую себя как та мышь в «Короле-льве», с которой играет Шрам, позволяя ей пробегать между его когтями, и все зрители понимают, что он держит в лапах ее жизнь.

Но тут она моргает, и у нее снова делается вид маленькой безобидной бабули. Особенно когда она улыбается и говорит:

– Хорошо, мои дорогие. Расскажите мне все.