Железный замок (без цензуры)

5

Чем ближе подъезжали к реке, тем зеленее и гуще становились леса. Появившаяся вместо колючек придорожная трава, поначалу сухая, с каждым километром на север становилась всё более зелёной и сочной.

Ям на дорогах меньше, воздух чище, обочины уже не были заметены песком — вместо ненавистных крупных коричневых крупинок там лежала обыкновенная серая пыль, привычная Табасу.

Ибар велел водителю остановиться, когда до моста через реку оставалось метров триста. Они с Табасом выгрузили из багажника свои вещи, сложив их у колеса машины, Ибар, доставший из кармана карточки, рассчитался со стариком. Только при виде талонов тот проявил хоть какую-то активность. За всю дорогу он не проронил ни слова и только, когда наёмник вложил стопку небольших листков тонкого картона с цифрами и печатями в худую сухую ладонь, поднял глаза и спросил, как казалось, глядя сквозь Ибара:

— А куда же мне-то?..

Табасу стало отчего-то ужасно неловко, он отвернулся, дабы не встречаться взглядом с Лори.

— Что-нибудь придумаем, — уверенно сказал Ибар, и молодой наёмник тут же понял, что он лжёт.

Ничего он не сможет придумать, даже если сильно захочет. У старика больше не было дома, друзей и знакомых, вещей, нажитых за всю жизнь, — осталась только машина да продовольственные талоны, честно заработанные извозом.

Впрочем, у многих беженцев не было и этого. Табас в свое время достаточно насмотрелся на семьи, покинувшие свои дома в чём были, не захватив даже документов.

Наёмник прятал глаза от ищущего взгляда старика, всё еще надеявшегося, что ему предложат помощь, но дезертирам было не до этого — самим бы уцелеть. Табас испытывал острое чувство вины, вонзавшееся в грудь, как шило, и распространявшее вокруг жгучий яд.

— Бывай, — буркнул он и пошёл вслед за Ибаром, что спустился в кювет и, продравшись сквозь кусты, направился в лес, оставляя Лори стоять посреди дороги рядом с машиной, сжимая в руке карточки и глядя умоляющим взглядом в спины уходивших дезертиров.

— Сколько ты дал ему? — спросил запыхавшийся Табас пятью минутами позже, когда старик скрылся из виду за деревьями и густым кустарником.

— Как договаривались, — пробурчал Ибар.

— Чёрт, — сплюнул с досады Табас. — Надо было мне тоже дать ему что-нибудь…

— Зачем? — вопрос поставил молодого наёмника в тупик. Ему казалось, что ответ был очевиден.

— Он ведь всё потерял.

— Мы ему жизнь спасли, — сказал Ибар, повернувшись вполоборота. — Это уже слишком много. А карточки в наше время — настоящее сокровище, люди за них готовы убивать. Он богат, просто ещё не осознает этого.

Табас переваривал услышанное, а неожиданно разговорившийся наёмник продолжал:

— Жизнь, машина, довольствие… Ему сейчас намного лучше, чем нам! Чёрт, я сам бы хотел оказаться на его месте. Пара дней — и я король какого-нибудь городка! — внезапно Ибар издал какой-то жуткий хриплый булькающий звук, в котором с трудом опознавался смех. У Табаса побежали мурашки по коже. Раньше Ибар никогда не смеялся, и теперь было понятно почему — просто у обожженного наёмника было очень специфическое чувство юмора.

Хохотнув пару раз из вежливости, Табас замолк и продирался через лес молча, гадая, как сделать, чтобы его напарник больше так не делал.

Реку пересекли спустя несколько часов немного ниже по течению, когда обнаружили хорошо заметный брод. Раньше русло было широким и глубоким, но теперь о былом величии напоминало только старое русло — целая долина, заросшая кустарником и мелкими деревьями. От былого могучего потока воды остался только мелкий ручей метров двадцать в ширину, мелкий, с песчаным дном, усыпанным камнями. Он тёк на восток — медленный, янтарный из-за обилия песка и ила, но всё-таки достаточно чистый для того, чтобы можно было увидеть дно на отмелях. Солнечные лучи пронизывали его насквозь, ярко высвечивая каждую песчинку. Наёмники разулись, сняли штаны и в одном белье вошли в теплую воду, приятно ласкавшую раскаленную и запревшую от долгой носки сапог кожу ног.

А вот камни на дне испортили всё впечатление. Они оказались острыми и коварными — прятались на отмелях, почти невидимые, дожидаясь шанса впиться острой гранью в ступню. Второй неприятной неожиданностью оказалось течение. Это только с виду река казалось медлительной, на середине, там, где глубина доходила до середины бедра, наёмников с грузом едва ли не сбивало с ног. Однако они справились, даже несмотря на то, что Табас чуть не свалился, когда напоролся на особенно зловредный камень, проткнувший ему ногу там, где была мозоль, прижжённая самогоном. Ибар, обернувшийся на крик, тихонько выругался, увидев, что его помощь не требуется, и продолжил движение вперед. Его сапоги, привязанные к стволу переброшенного через плечо автомата, качались у Табаса перед носом.

Взобраться на противоположный берег оказалось непростой задачей — вязкая грязь и глина вкупе с крутым обрывистым берегом добавили наёмникам хлопот. Табас вытер ноги о влажную траву, стараясь не повредить мозоли, надел штаны, обулся и приготовился было идти за Ибаром, как услышал щелчок затвора и крик:

— А ну стоять! Руки вверх!

Табас медленно поднял руки, внутренне сжимаясь от плохого предчувствия, и обернулся. Попались, черт возьми, да еще так глупо…

Из низкорослого леса на них уставилось пять автоматных стволов.

— Сюда! — сказали резким, но недостаточно твёрдым голосом, не привыкшим произносить команды, как отметил про себя Табас. — Подошли! Руки не опускать!

В тени деревьев стояли пятеро здоровых мужиков типично крестьянского вида в возрасте примерно от тридцати до пятидесяти лет. Они были одеты в аккуратную, прямо хрустящую от новизны, темно-зеленую форму с нашивками Дома Адмет. Ополченцы.

При ближайшем рассмотрении Табас понял, что солдаты были новичками. Такие вещи видно сразу, хотя бы по определенной манере носить форму. Люди, вынужденные ходить в камуфляже ежедневно, привыкают к нему настолько, что вырабатывают специфическую манеру двигаться. Плюс, надевают её так, чтобы соблюдать определенный баланс между драконовскими требованиями устава и удобством. Чем меньше опыта у солдата, тем туже затянут у него ремень, тем глубже надета на голову кепка, тем больше пуговиц застегнуто на куртке, несмотря на то, что в жару это грозит быстрым перегревом и потерей сил.

Так вот, ополченцы были одеты строго по уставу.

К наёмникам тут же устремился один здоровяк — плотный и красномордый. Увидевший его походку Табас едва не рассмеялся — громила передвигался как утка, сутулясь и переваливаясь с боку на бок.

— Документы! — потребовал он.

Ибар порылся в карманах и вытащил оттуда потрепанную красную книжечку. Табас, не знавший, как себя вести, поступил точно так же. Солдат забрал документы и внимательно изучил, рассматривая каждый миллиметр бумаги и несколько раз сверяя фотографии и лица.

— Куда идёте? — спросил он, набычившись и уставившись на Ибара.

— В штаб Вольного Легиона, — ответил обожжённый наёмник. — Наше подразделение разгромлено, связь с командованием потеряна. Пробираемся к своим.

— Ага, — донеслось со стороны остальных солдат, — знаем мы, как вы пробираетесь. Пр-редатели.

Солдат, проверявший документы, положил удостоверения Табаса и Ибара к себе в карман:

— Вас тут уже несколько десятков выловили. Прямо на этом броде. В комендатуру их, — скомандовал ополченец. — Скажите, что ещё дезертиры.

Табас мысленно выругался. Вот тебе и мама, и родной город. Впрочем, то, что их не собирались шлёпнуть на месте, хоть немного, но утешало. Значит, есть шанс выкарабкаться. Искупить кровью, например.

Молодой наёмник поймал удивительно спокойный взгляд Ибара. Может, всё идёт по плану? Или старый цепной пёс старается не показать страха, а сам лихорадочно прикидывает, как ему половчей сбежать? Одни вопросы. Табас не стал искать ответы на них, предпочтя замолчать, отдать конвоирам оружие и, уставившись под ноги, похромать вслед за Ибаром, стараясь не спотыкаться о корни деревьев и не скользить на глинистых участках.

Лори говорил о том, что вёз их в город, и он не обманул. Населённый пункт, лежащий на другой стороне реки, действительно был похож на более-менее крупное поселение, а не на полузаброшенную деревню, хоть и размера был такого же. Навскидку тут жила где-то тысяча человек. Раньше. Сейчас же в городке было тесно: даже на подходах можно становилось ясно, что улицы полны беженцев и военных. Как раз между мостом и городом находился огромный палаточный лагерь. Там, на пустыре, стояли драные разноцветные гражданские палатки-шатры, перемежаемые пятнистыми армейскими тентами. Ржавая цистерна с водой, пара костров, полевая кухня — тёмно-зеленая, армейская. Рядом с ней длиннющая очередь из апатичных беженцев различной степени оборванности, сжимающих новенькие солдатские котелки. Палатка с красным крестом тоже в осаде — окружена сидящими прямо на земле людьми — стариками, женщинами, детьми всех возрастов. Мужчин не видно — скорее всего, их загребли в ополчение. «Хотя, почему, собственно, загребли», — спросил сам себя Табас. Многие из них добровольно и с песнями пошли бы туда, где кормят, поят, одевают, да еще и выдают талоны на довольствие, которые можно подарить голодающим семьям.

А городские улицы были переполнены военными. Гвардейцы, вольный легион, ополчение, тыловики, полиция, артиллерия, бронетехника, автотранспорт… Однако вся эта сила имела очень потрёпанный вид. Гвардейцы, попадавшиеся на пути, смотрелись жалко: под глазами круги, от былого лоска и форса не осталось и следа. Вольные выглядели забитыми — ходили у самых стен, опустив головы. Глаз старались не поднимать даже самые огромные и злобные, но если поднимали, то смотрели на гвардейцев с ненавистью. Куча раненых: то тут, то там попадались целые группы перевязанных солдат, у многих недоставало конечностей. Техника, своим количеством издалека производящая впечатление несокрушимой армады, при ближайшем рассмотрении оказалась сборной солянкой из разных подразделений. Множество машин несли на себе следы попаданий самодельных ракетных установок дикарей. Табас попробовал прикинуть, сколько техники должно было стоять в городе, если бы все подразделения, представленные тут, были в полном составе и понял, что «коробочек» должно было бы быть едва ли не втрое больше.

«Разгром», — гудело набатом в голове молодого наёмника.

Комендатуру расположили в здании администрации — типовом сером сборном строении.

На время военного положения гражданские органы власти распускались — и балом правило армейское командование.

Внутри было душно, воняло потом и портянками. С многочисленных стендов была сорвана ненужная более информация для налогоплательщиков и получателей государственных услуг — её заменили уже набившие Табасу оскомину плакаты «Не отступай, гвардеец! Позади твой дом!», «Ополченец, будь героем!» и глянцевая рекламная бумажка Вольного Легиона, описывавшая несуществующие льготы и лгавшая насчёт будущей зарплаты, довольствия и условий службы. Повсюду толклись люди в серой форме с нашивками военной полиции. Ополченцы затолкали пленников в один из тесных кабинетов.

— Снова дезертиры. Куды их? — спросил один из конвоиров у красномордого полицейского с нашивками сержанта. Тот сидел за столом, заваленным всяким канцелярских барахлом, и сосредоточенно ковырялся в зубах грязным пальцем.

— Вы задолбали ко мне всякую шваль водить! — лениво отмахнулся он, не отвлекаясь от зубов. — Десятый раз повторяю: на линию, на линию всех.

— Ну так… — лицо ополченца стало хитрым, глаза сально заблестели. — А шмотки?

Сержант поднял взгляд, в котором читалась заинтересованность.

— Шмотки?.. Шмотки, как обычно. Пополам.

Конвоир обиделся:

— У меня дети, между прочим.

— А зачем твоим детям армейское барахло? — притворно удивился полицейский. — И вообще, можно подумать, ты мало нахапал, — сержант, наконец-таки, выковырял из дырки солидный кусок мяса и принялся его рассматривать, будто ожидая, что тот начнёт показывать кино. — Либо пополам, либо по закону. Приказ коменданта был однозначным: имущество неотчуждаемо.

— Да они ж мародёры! — с жаром заявил второй конвоир. — Вон рюкзаки какие набитые!

Сержант закатил глаза:

— И что? Ты у нас за справедливость? Короче, мужики, либо пополам, либо никак. А сами попробуете — в карцер посажу за воровство.

Второй конвоир негромко выругался.

— Тихо там! — прикрикнул сержант и отправил кусочек мяса обратно в рот. Табаса чуть не стошнило. — Ну так что, по рукам?

— По рукам, по рукам… — пробурчали конвоиры и, отобрав у наёмников рюкзаки, вытряхнули содержимое на пол, и принялись увлеченно копаться, комментируя находки и переругиваясь за возможность обладания какими-нибудь особенно ценными вещами.

— О, рации. Две.

— Одна моя, — напомнил о себе полицейский.

— Фляжечки модные. Гвардейские. У-у, жулики! С трупов, небось, поснимали?.. Каз-злы. Патроны… Смотри, сколько тут! — у грабителей заблестели глаза.

— Куда они тебе? — лениво спросил полицейский. — У тебя ж другой калибр.

— А хоть и выменяю на что. Пригодятся!

— Им этими патронами на первой линии от дикарей отстреливаться, пока ты в комендатуре будешь задницу просиживать.

— Ай, господин сержант, чего вы их жалеете? Мародеры они! Не ихнее забираем, а наворованное!

Табас стоял и наливался краской от жгучей обиды. Сперва ползать по песку, обирая трупы, потом тащить рюкзак за тридевять земель на своём горбу, едва не потонуть из-за него в реке — и всё лишь для того, чтобы порадовать припасами трёх обормотов. Хотелось полезть в драку.

— Ну, отлично, — ополченцы поднялись и всучили наёмникам совершенно пустые рюкзаки. Смех один — даже портянки забрали.

— Приносите еще! — гнусно усмехнулся полицейский, на столе которого красовалась его доля.

Табас, вспыхнув, хотел сказать ему, что он вор и сволочь, но Ибар, стоявший рядом, вовремя это пресёк, очень больно ущипнув молодого и горячего напарника за предплечье.

— Так… — довольный сержант из военной полиции что-то отметил на листе бумаги. — Вольный Легион, да? Ну так и веди их на первую линию. Свободны, — сержант снова углубился пальцем в недра рта, показав тем самым, что разговор окончен.

Ополченцы вывели пленников во двор и направились обратно по городским улицам — к мосту. Когда они шли мимо лагеря беженцев, то заметили припаркованную рядом машину Лори. Табас вытянул шею, присматриваясь в надежде увидеть старика, однако вместо него в машине сидел какой-то небритый обормот в новенькой зеленой форме.

Впереди показался мост и та самая «первая линия». Она представляла из себя извилистую змею будущих окопов, протянувшихся вдоль реки в обе стороны от моста и огневых точек-ячеек — неглубоких, осыпающихся, однако дающих представление о том, что тут скоро будет воздвигнуто. На дне траншей копошились чумазые люди в желтой форме с нашивками Вольного Легиона — уставшие, красные, насквозь мокрые от пота.

Дезертиров подвели к будущему брустверу, где неторопливо работал лопатой солдат без майки — неопределенного возраста, загоревший до черноты и жилистый как бегун-марафонец.

— Принимай пополнение, — сказал один из конвоиров.

— Ага, — кивнул бегун и, бегло осмотрев Табаса и Ибара, спросил: — Лопаты есть?

— Нет, — ответил за двоих Ибар.

— Значит, ищите, — вольный махнул рукой на восток, вдоль течения реки. — Полный профиль. Отсюда и до отбоя. Приступайте.

Конвоиры развернулись и ушли.

— Меня Ари зовут. А вас?

Дезертиры представились.

— Очень приятно, — дружелюбие было слишком уж показным для того, чтобы ему верить. — У вас вода есть? Дайте попить, а? Только сильно флягой не свети, а то чайки налетят… — он опасливо оглядел сослуживцев, ковырявших плотную и влажную глинистую землю.

Копать Табас умел — благо, уже успел поучаствовать в возведении целых трёх оборонительных линий, ныне взятых противником и оставленных. После первых часов практически непрерывной напряженной монотонной работы мышцы ужасно заныли и, казалось, были готовы надорваться. Очень хотелось пить и есть, и если первую проблему Табас и Ибар решили, осторожно спустившись к реке и набрав воды в свои старые жестяные фляги, то с едой дело обстояло намного хуже: к полуночи стало понятно, что кормить Вольных никто не собирался. Пришлось ложиться спать с урчащим животом, напившись воды так, что она едва не выливалась обратно, дабы обмануть желудок. Ополченцы постоянно приводили новых бойцов — высохших от жажды, оборванных, заросших щетиной, раненых. На их фоне даже помятый после сна Табас выглядел молодцевато и подтянуто.

Новоприбывших тут же обступали со всех сторон, образовывался стихийный перекур, во время которого наёмники обменивались информацией о том, что творилось на фронтах.

— …Когда пришел приказ отступать, мы удивились все. Вроде как в наступление собирались, — рассказывал худой и высокий как жердь солдат с красными от недосыпа глазами. Его батальон располагался в нескольких десятках километров от подразделения Табаса — на левом фланге, который почти не затронула песчаная буря, ставшая для армии Дома Адмет роковой. — Ну, поудивлялись — и ладно. Собрались, снялись с места, построились в колонну, выставили охранение и пошли. Топаем, значит, по лесам и видим впереди небольшой перекрёсток. Там две просёлочные дороги в одну сливаются и на север идёт уже одна… Ну так вот, идём и видим, что по другой дороге с юга тоже кто-то движется. Колонна какая-то. А мы задолбались за время перехода, охренели все от жары, пылью надышались — спим на ходу. И мы, и командиры. Ну вот значит, в аккурат возле перекрестка мы с той колонной и сталкиваемся. Я тогда ещё подумал: как нам с ними разойтись, дорога-то узкая, кто-то уступить должен.

И тут слышу — говорят странно как-то. Глаза поднимаю, а не видно ни хрена: как в тумане всё, и понимаю, что колонна та — дикарская. Те тоже, видно, задолбались в доску, стоят, дышат тяжело, на нас ноль внимания. Ну, почти все. Кто-то, я видел, тоже всё понял и на нас смотрит волком, не понимает, что ему делать. Я даже испугаться не успел, как заорал кто-то. Наш — не наш, хрен разберёшь уже. Я за автомат схватился, на землю рухнул и давай по ним херачить очередями. Магазин — за три секунды. Орал как резаный. Те тоже на землю попадали и по нам… Потом рукопашная… — солдат затряс головой, склоняя лицо всё ниже к земле, будто отказываясь вспоминать. — Короче, нас человек двести, да их чуть ли не вдвое больше. Еле уцелел. Как — сам не пойму до сих пор. Вон, видишь? — солдат указал на висевшую у него на поясе пехотную лопатку с зарубками на черенке. Большинство из них потемнели от времени и сравнялись в цвете с остальным деревом — серо-коричневым, засаленным, но штук пять были свежими и яркими. — Лично бошки снёс, — с гордостью заявил солдат и, жадно напившись речной воды, принялся копать.

Картина складывалась удручающая. Ни о каком контрнаступлении не могло быть и речи. Правый фланг Дома Адмет почти весь перемолот — лишь немногим удалось выйти из окружения. На левом было поспокойнее, но и там людям пришлось туго. Территория за рекой превратилась в слоёный пирог — свои, чужие, снова свои — солдаты обеих армий смешались. Видимо, дикари сами не ожидали подобного успеха и наступали как попало, в противном случае, из-за реки никто не вернулся бы.

По инерции Табас держался рядом с обожжённым напарником, который работал, экономя силы, даже с какой-то ленцой, будто и не он в первую очередь заинтересован в том, чтобы зарыться в землю как можно глубже. Когда Табас спросил его об этом, Ибар ответил, оскалившись:

— А толку-то убиваться? Когда тумбочки полетят, нас никакие окопы не спасут. Если помирать, то хоть не уставшим.

От его слов и обреченности, которой они были наполнены, молодому наёмнику стало не по себе. Снова нахлынула тоска по дому — острая, щемящая, заставляющая сердце сжиматься в комок. Да, даже Армстронг, с его вечной депрессией, безработицей и отсутствием надежд на светлое будущее, казался сейчас раем. Можно было бы попытаться сбежать, однако за Вольными зорко следили ополченцы. Им ничего строить было не надо — в случае атаки они сразу же отступали в город, на третью линию и обороняли бы свои собственные дома. Вояки из них были, конечно, так себе. Никакой военной подготовки: даже строевым шагом ходить не умеют, так что в случае прорыва дикарей вся надежда была только на их ярость и чувство долга перед своими родными и соседями.

Небольшие группы ополченцев были рассредоточены так, чтобы присматривать за тем, что происходило на линии обороны.

Они сидели и лежали под тентами, варили похлебку, которая доводила голодных наёмников до белого каления своим запахом, о чём-то говорили, громко ржали и, казалось, были совершенно беспечны, однако нет-нет да и бросали настороженные взгляды на чумазых Вольных, зарывавшихся в землю.

На исходе второго дня голод стал невыносим. На воду желудок уже не реагировал, к тому же, её стало не хватать — по окопам пополз слух о нескольких случаях дизентерии. Воду из реки выдавали только после кипячения, из-за чего её постоянно не хватало, так что вариант с обманом собственного организма полностью отпадал.

Ночное небо, усыпанное крупными звёздами, освещал коричнево-ржавый Гефест. Земля нехотя отдавала накопленное за день тепло. Старое русло реки было полностью заполнено туманом, в котором то и дело мелькали чёрные силуэты — там ходили патрули гвардейцев. Табас лежал, съежившись, на тряпье, служившем ему постелью, и упирался взглядом в высохшую и потрескавшуюся от жары глину. Рядом храпел Ибар. Натруженные за день руки, ноги и спина дрожали, обессилевшие. Живот ворчал так, что было слышно, казалось, на весь окоп.

Чувство голода затопило всё сознание молодого наёмника. Он пытался убедить себя, что на самом деле ничего не чувствует, но это не помогло. Ему срочно надо было положить на зуб что-нибудь съедобное или… Что там за «или» молодой наёмник не знал, но это точно было что-то плохое. Бессонница, например.

— Эй! — шикнул кто-то сверху и Табас, отвлекшийся от созерцания глины, увидел, что над ним склонилась лохматая голова Ари.

— Что?

— Есть хочешь?..

Табас перевернулся и присел, воровато покосившись: не слышал ли его кто?

— Он еще спрашивает… — молодой наёмник говорил заговорщицким шепотом, едва слышным ему самому.

— Пошли со мной.

Табас, то и дело оглядываясь, выбрался из окопа, застыв на мгновение от испуга, когда услышал, как кто-то неподалеку закашлялся.

Ари стоял метрах в десяти и знаками показывал двигаться за ним. Наёмники, пригибаясь и стараясь не шуметь, шли в сторону тента, под которым хохотали ополченцы. Рядом горел костер, над которым висел большой котёл, распространявший на всю округу божественный запах.

У почуявшего его Табаса чуть не скрутило от спазма пустой живот.

Ари остановился и присел на колено. Табас последовал его примеру и прошептал:

— Что ты собираешься делать?

Ари расстегнул карман на штанах и вынул оттуда два цилиндрических предмета, один из которых вручил Табасу. Присмотревшись к маркировке, молодой наёмник увидел, что это дымовая шашка.

— По сигналу бросаем в сторону котла. Ты бери правее, а я — левее, — прошептал Ари. — Готов?

Табас кивнул.

— Давай! — громко прошептал Ари, выдернул чеку и швырнул свою шашку в указанном направлении. Табас повторил действие, его картонный цилиндрик упал далековато от котла, но не особенно критично.

Ополченцы, увлеченные своим разговором, не заметили, что к ним что-то прилетело и переполошились, только когда шашки с громким шипением стали извергать из себя облака густого оранжевого дыма.

Табас, лежавший в высокой траве, почти ничего не видел, но мог представить, что там творится. Во-первых, неразбериха. Солдаты вскочили с мест, перепугались, думая, что проворонили атаку, закричали. Бегают и пытаются нащупать оружие. Орут, кашляют от дыма. Кто-то громко командует и пытается организовать оборону.

— Пошли! — прошипел Ари и побежал в дым.

Табас, набрав в грудь побольше воздуха и стараясь двигаться с закрытыми глазами, дабы они не начали слезиться от едкого оранжевого дыма, последовал за ним. Двигаясь наощупь, он ухитрился добраться до костра, слушая, как ополченцы уже вовсю воюют с воображаемым противником, и схватился за ручку.

От боли в обожженной ладони наёмник едва не вскрикнул. Быстро расстегнув рукав гимнастёрки и дернув его вниз, Табас обхватил ручку через ткань, чувствуя, что Ари также пытается поднять тяжелый котёл.

Кое-как подхватив его и определив общее направление, Табас дал дёру, чувствуя, что чёртова ручка обжигает кожу даже сквозь ткань.

Покинув удушливое оранжевое облако, Табас судорожно втянул ртом сладкий ночной воздух и помчался к своим окопам, что было сил. Бросив короткий взгляд на кашлявшего Ари, наёмник увидел, что тот весь покрыт оранжевым порошком. В нём же был вымазан трофейный казан и, к сожалению, часть его содержимого — густой каши, пахнувшей так, что голодный Табас чуть ли не терял сознание.

В окопах уже ждали. Там выстроилась целая толпа, блестевшая голодными глазами. Стоило только Ари и Табасу с молодецким «Хэть!» опустить посудину на дно окопа, как к ней тут же потянулись руки, миски, котелки и каски.

— А ну!.. — громко рявкнул кто-то, осаживая наиболее прытких, и добавил: — Три ложки каждому! Набирай!

В считанные секунды содержимое было распределено между солдатами и съедено. Даже самый верх, щедро посыпанный оранжевым порошком, разошелся — никто не побрезговал.

Табас схватил свою порцию и отбежал подальше.

Каша оказалась гречневой, щедро сдобренной тушёнкой из гвардейских сухих пайков.

— Пища богов, — сказал с набитым ртом кто-то рядом, и Табас был полностью согласен с невидимым сослуживцем.

Урча от удовольствия, молодой наёмник высыпал содержимое котелка себе в рот и, не в силах терпеть, глотал, почти не пережёвывая. Каша кончилась очень быстро и упала в желудок не заполнив его и на четверть. Чувство голода никуда не исчезло, поэтому Табас жадно присосался к фляжке, стремясь заполнить живот водой.

Только напившись, он рассмотрел, что и сам с ног до головы покрыт оранжевыми крупинками. Котёл куда-то пропал, а наёмники рассосались, будто их и не было. Ополченцы уже опомнились и теперь громко и очень смешно возмущались. Они поняли, что их одурачили, но сделать ничего не могли — соваться на первую линию никто не хотел. Там могли и морду набить, и пулю влепить особенно борзым.

Засыпал Табас на том же тряпье, обхватив руками округлившийся живот и довольно улыбаясь. Хотя бы на короткое время жизнь стала лучше.