Жемчужина страсти

Омити

Настала зима. Знойные дни сменились морозами. Небо пепельного цвета, казалось, поменялось видом с землей, сверкавшей белизною в своем снежном одеянии.

Пустынный морской берег возле предместья Осаки был покрыт, как ватой, густым слоем девственного снега. Волны, в которых отражались темные облака, походили на чернила. Там и тут возвышались скалы, снег хлопьями висел на их выступах. Чайки, подгоняемые ветром, хлопали крыльями, на этой белизне они казались серыми и грязными.

Вдоль берега тянулся забор сада от крайнего дома предместья. Дом был весь занесен снегом, и на вывеске, прикрепленной к верхушке двух столбов, поддерживавших дверь, ничего нельзя было прочесть. Большие фонари, которые выступали по обе стороны входа, были отодвинуты внутрь и повешены на крючок. Маленькие навесы защищали их от непогоды. Трехэтажная крыша дома казалась покрытой серебристой соломой.

Это был чайный дом Восходящего Солнца. Здесь-то Омити проводила долгие дни своей судьбы. Она страдала молча, с гордой покорностью, не принимавшей ни утешений, ни сожалений. Она пожертвовала собою, чтобы спасти главу государства, и безропотно покорялась последствиям этой жертвы. Но иногда она думала, что человечнее было бы убить ее. Она не желала увидеть снова царя, хотя и продолжала любить его. Эта любовь зародилась в воображении молодой девушки. Прежде чем она увидела Фидэ-Йори, этот молодой принц, которого прославляли за красоту и кротость, жил в ее мечтах. И вышивая днем, она думала о нем. Когда Омити подслушала ужасный заговор, угрожавший жизни того, кто наполнял ее мысли, она чуть не умерла от ужаса. Но желание спасти его придало ей энергию и мужество героя. На ее единственном свидании с царем, в лимонной роще, она поняла, что ее сердце не ошиблось и что она будет любить только его одного. Но ей даже не приходила в голову мысль, что она может быть любима. Этого не позволяла ее скромность. А с тех пор, как ее продали для всеобщей утехи и она заняла последнее место в обществе, ей даже стыдно было подумать предстать перед Фидэ-Йори.

Богатые купцы часто привозили из города своих жен в чайный дом, чтобы они провели несколько часов в обществе куртизанок. Они должны были научиться у этих женщин хорошим манерам, игре на семсине и стихотворству. Иногда светская женщина, сидя напротив Омити и слушая с полуоткрытым ртом грустное пение девушки, с удивлением видела слезы, вдруг набегавшие на глаза певицы. Но она думала, что это была хитрая уловка для соблазна, и, вернувшись домой, старалась заплакать, перебирая струны своего инструмента.

Под своим снежным покрывалом, с закрытыми окнами, чайный дом снаружи казался безмолвным, а внутри он был полон народу и шуму.

Вот уже несколько недель в нем ежедневно толпилось множество людей из всех классов общества. Они собирались тут, по-видимому, с тайной целью. Хозяин заведения был, без всякого сомнения, заодно с этими людьми. Он всегда вмешивался в их разговор, часто даже он как бы руководил беседой, разжигал ее. Говорили о положении дел в стране: нужда была ужасная. Эта междоусобная война разразилась в то время, когда поля больше всего нуждались в уходе, и также повредила жатве. Многие поля были совершенно опустошены войсками, а остальные испорчены. Всей половине государства, еще принадлежавшей Фидэ-Йори, угрожал голод. Север, наоборот, был не тронут и процветал. В то время, как в окрестностях Осаки риса не хватало, в северных областях его продавали за полцены. Но Гиэяс строго запрещал вывозить рис на юг. А сегун не заботился о том, чтобы доставлять его из других мест. И когда народ умирал с голода, при дворе господствовала безумная роскошь: каждый день происходили приемы, празднества, пиршества. Йодожими возбуждала народное негодование, разоряя казну. Повысили подати и понизили заработную плату. Это было, конечно, безумие. Двор, утопавший в золоте и атласе и танцевавший под звуки оглушительной музыки, стремился к пропасти. Все были ослеплены. Никто не думал о возможности возобновления войны. Среди развалин крепости упивались, смеялись и пели, никто не заботился о том, чтобы снарядить войска и, если возможно, увеличить их. Йокэ-Мура тщетно пытался действовать. У него не было денег, безумства и разорительные наряды Йодожими поглощали все. А что же делал сегун? Погруженный в непонятную грусть, он бродил один по садам, ничего не делая, как бы покинув власть. Очевидно было, что Гиэяс ждал только случая, чтобы нанести последний удар этому ветхому дому.

Но к чему ждать? Мудрость старца составляла противоположность непредусмотрительности молодого человека и безумству его двора. Надо было позвать Гиэяса: его пришествие спасет народ, может быть, от голода. Зачем доводить себя до последней крайности? Надо постараться ускорить развязку, и без того неизбежную.

С возрастающим ужасом Омити каждый день слушала подобные речи. Гости трактира менялись. Постоянно приходили новые люди и шли дальше разносить смуту и недовольство. Очевидно, вместе с этими рабочими действовали и лазутчики Гиэяса. Похититель престола понимал все значение движения в его пользу в Осаке и хотел его вызвать. Омити все это понимала, она ломала себе руки и плакала от отчаяния.

— Неужели ни у кого не хватит мужества предупредить его? — восклицала она среди бессонных ночей.

Однажды Омити вышивала в своей комнате. Вдруг она заметила, что говорящие в зале понизили голос. Обычно они мало беспокоились о том, что их услышат. Ее сердце затрепетало.

— Я непременно должна услышать, что они говорят, — пробормотала она.

Девушка подошла к лестнице и, ухватившись за перила, как перышко, соскользнула вниз.

Разговор уже начался, и она уловила только обрывки.

— Да, этот берег пустынен.

— В гостиницу можно войти через двор, выходящий на море.

— А выходить следует небольшими группами, со стороны улицы.

— Пусть солдаты переоденутся рабочими.

— Конечно, но пусть спрячут оружие под платьем.

— Город и без того в волнении, нужно броситься толпою к крепости и заставить сегуна отречься от власти.

— Если он откажется, мы захватим дворец и завладеем его особой.

Омити дрожала от ужаса.

— Я непременно должна уйти отсюда и предупредить его об опасности, — шептала она.

Заговорщики продолжали:

— Надо поторопиться, завтра в глухую полночь солдаты могут высадиться.

— Вслед за тем подъедет груз риса и хлеба.

Омити вернулась в свою комнату, она знала достаточно. Решение было принято. Какая-то таинственная горячность наполняла ее душу.

— Мое назначение на этом свете — спасать его, останавливать на краю пропасти, — говорила она восторженно. — Во второй раз мой слух улавливает преступную тайну — заговор, направленный против того, кого я любила еще до знакомства. В этом проявляется небесная воля. И на этот раз я должна предупредить его об опасности, моя слабая рука остановит злодеяние.

Она стала размышлять о средствах к побегу из трактира.

В ее комнате спали еще две женщины, которым она не могла довериться. Они не любили ее и были крайне преданы хозяину.

В нижнем этаже все двери были заперты изнутри тяжелыми засовами. Мало того: внизу спали слуги, наблюдавшие за погребом. Следовательно, этим путем бежать было нельзя. Оставалось окно. Первый этаж был довольно высок, но не это беспокоило Омити. Как открыть ставню окна, не разбудив молодых женщин? Если бы ей удалось это сделать без шума, то холодный воздух, проникнув в комнату, прервал бы их сон. Омити вспомнила об окне, которое открывалось на площадку лестницы. Однако окно из комнаты выходило на улицу, это же окно выходило в сад, а там надо было еще перелезать через забор.

— Ничего, — сказала про себя Омити, — я вылезу из окна на лестнице.

Но как спуститься из него? По веревке! Но где достать веревку, не возбудив подозрение? Она решила сделать ее сама. Ее подруги ушли гулять, и у нее было достаточно времени. Открыв свои сундуки с нарядами, она вытащила оттуда платья из толстого шелка и разрезала их на полосы. Затем она сплела эти полосы вместе и отдельные концы связала крепкими узлами. Потом она свернула веревку и спрятала ее под свой тюфяк.

— Теперь, — сказала она, — я уверена, что спасу его.

День показался ей бесконечным, от ожидания ее трясла нервная лихорадка, иногда зубы ее стучали.

Молодые девушки вернулись с раскрасневшимися от холода щеками, они надоели Омити своими рассказами о том, что они делали и что видели. Они были у берегов Йодогавы, чтобы посмотреть, не идет ли лед. Им показалось, что они видели несколько льдин, но, может быть, это плавал снег. Да его, впрочем, везде много, он лежит даже на золотых рыбах высокой башни в крепости, так что они стали теперь серебряными. Ветер был ледяной, и, чтобы защититься от холода, люди решили надеть наушники, вышитые из бархата.

Омити не слушала бесконечную болтовню молодых женщин. Она с радостью увидела, что зажигают фонари. Ночь наступила, но вечер еще не скоро кончится. Она не могла ничего есть за ужином, и сказалась больной, чтобы не петь и не играть на биве.

Она поднялась в свою комнату. Туда скоро пришли ее подруги, прогулка утомила их, и они быстро уснули.

Еще долго в нижних комнатах продолжались шум, крики и песни подвыпивших гостей. Наконец она услышала знакомый звук задвигаемых засовов, все разошлись.

Омити подождала еще с полчаса, чтобы дать слугам хорошенько заснуть. Затем, не производя ни малейшего шума, она встала, взяла из-под тюфяка веревку и отодвинула немного перегородку, открывавшуюся на лестницу, и, как только прошла, тотчас же задвинула ее. Она открыла окно, ночной воздух вызвал у нее дрожь. Она нагнулась и посмотрела вниз, белизна снега служила слабым освещением.

— Как высоко! — проговорила молодая девушка. — Хватил ли моей веревки?

Она привязала ее к подоконнику и распустила; веревка достала до земли и даже лежала на снегу.

Омити замотала платье вокруг ног и стала коленями на край окна, но когда она была готова повиснуть на этой хрупкой веревке, ею овладел какой-то инстинктивный страх, и она колебалась.

— Как! — проговорила она. — Я дрожу за свою жизнь, когда его жизнь в опасности!

Она бросилась вниз сразу, держась за веревку только руками. Она чуть не вскрикнула от боли: ей казалось, что ее руки оторвутся от плеч, на ее ладонях сдиралась кожа о веревку. Она спускалась быстро. Но вдруг один узел не выдержал тяжести молодой девушки и растянулся, веревка развязалась, и она упала в снег. Ее тело сделало глубокую впадину и почти совсем ушло в нее. Но удар от падения был смягчен и Омити встала, не чувствуя никакой боли, кроме внезапного утомления. Стряхнув снег, облепивший ее с головы до ног, она прошла через сад и добралась до ограды. К счастью, дверь была заперта простым круглым замком: после нескольких усилий, Омити вытащила его.

Она была на морском берегу, за этим роковым домом, и наконец свободна! Сильный морской ветер, однообразный шум которого постоянно раздавался в ее ушах, дул ей в лицо. Она пустилась бежать, погружая ноги по щиколотки в толстый слой снега, который рассыпался пылью.

Она так спешила удалиться от трактира, что, вместо того, чтобы обогнуть угол дома и выйти на улицу перед фасадом, шла вдоль забора, который скоро кончился и сменился каменной оградой другого сада.

— «Я войду в город следующей улицей, которая выходит на взморье», — думала она.

Она дошла до какого-то перекрестка, выходившего к морю и окаймленного с другой стороны полукругом жалких лачуг, едва видневшихся из-под снежных сугробов.

Посредине на столбе светился, как кровавое пятно, мерцавший фонарь. Этот свет почти не освещал. Молодая девушка ступила несколько шагов по перекрестку, но вдруг она отшатнулась с криком ужаса, ей показалось, что под фонарем на нее смотрит страшное лицо.

На крик, вырвавшийся у молодой девушки, отвечало карканье бесчисленных ворон, которые, внезапно пробудившись, взлетели и принялись беспорядочно кружиться. Омити была окружена этой зловещей стаей. Она остолбенела от страха, ей казалось, что она бредит, таращив глаза, стараясь взять в толк то, что видела. Лицо не переставало смотреть на нее, снег облепил ему брови, волосы, раскрытый рот, блуждающие глаза. Омити сперва показалось, что она видела человека, прислонившегося к столбу, но, всмотревшись хорошенько, она заметила, что это была голова без туловища, привешенная за волосы к гвоздю.

Омити узнала площадь, где происходила смертная казнь. Земля была покрыта могилами, вырытыми наскоро, туда зарывались жертвы. Тело последнего казненного было брошено у подножия столба. Собака, разрывавшая снежный саван, которым был покрыт труп, с протяжным воем бросилась бежать, унося с собою кровавый кусок.

Огромная статуя Будды, сидящего на лотосе, была покрыта местами хлопьями снега. Омити подавила свой страх и прошла по площади, вытянув руки, чтобы отогнать стаю напуганных ворон, натыкавшихся на нее. Они преследовали ее своими зловещими криками, которым вторил стон моря.

Молодая девушка быстро пустилась по узкой улице без всякого освещения. Снег был разнесен на ногах, и ей пришлось идти по обледенелой грязи. Тьма была непроглядная, земля не освещалась белизной снега. Омити жалась к стенам, но дома не шли непрерывно: попадались пустые пространства, и у нее не было опоры. Ноги ее иногда попадали в ямы с рыхлым снегом, местами начинавшим таять. Она падала, потом вставала, подол ее платья намок, холод пронизывал ее насквозь.

— Дойду ли я до цели моего путешествия? — спрашивала она себя.

Новая улица пересекала первую, в ней горело несколько фонарей. Омити пошла по ней. Ничего не подозревая, молодая девушка вошла в самый грязный квартал столицы. Это был притон воров, женщин дурного поведения и всевозможных негодяев. Здесь жил также особый род людей — лонины. Так называли юношей, иногда знатного происхождения, которые дошли до последней степени разврата и бесчестия. Изгнанные из своих семейств или лишенные должности, но сохранившие право носить две сабли, они укрывались среди отверженных и предавались всевозможным постыдным занятиям. Убивали и жили за счет других, предводительствовали шайками и пользовались большим влиянием среди этой орды бродяг. Несколькими часами раньше молодая девушка не могла бы безнаказанно пройти по этому кварталу, на нее набросились бы, оскорбили бы, затащили бы силою в какой-нибудь притон, каких здесь много. К счастью, была глухая ночь, улицы были пусты.

Но Омити ожидало новое препятствие: квартал запирался заставой, у которой стоял сторож. Как потребовать, чтобы открыли ворота в такой час? Какой предлог представить подозрительному и, по всей вероятности, отвратительному сторожу? Так думала Оимти, продолжая идти. Вскоре она увидела в конце одной улицы деревянную заставу, освещенную несколькими фонарями, и дощатую лачужку, где укрывался сторож.

— Нужно действовать уверенно, — говорила она про себя, — если я обнаружу малейшее беспокойство, он заподозрит меня.

Она пошла прямо к воротам. Человек, очевидно, спал, потому что не вышел на шум, который производила Омити. Она смотрела на заставу. Невозможно было перелезть через нее: это была решетка, заканчивающаяся железными остриями.

Молодая девушка постучала в доски лачуги, сердце ее сильно билось. Сторож вышел с фонарем. Он был плотно укутан в ватную одежду, его голова исчезла в повязке из коричневой шерстяной материи. Вид у него был болезненный и отупевший от пьянства.

— Что там такое? — спросил он хриплым голосом, поднимая свой фонарь, освещая лицо Омити.

— Отопри мне ворота, — сказала молодая девушка.

Сторож расхохотался.

— Открыть тебе в такой час? — вскричал он. — Ты с ума сошла?

И он пошел назад.

— Послушай! — сказала она, удерживая его за рукав. — Мой отец болен и послал меня за доктором.

— Ну что же, здесь достаточно докторов в квартале, один живет в десяти шагах отсюда, другой — на улице Осенней Стрекозы, а третий — на углу улицы Бродяг.

— Мой отец доверяет только одному, который живет в соседнем квартале.

— Иди домой и спи спокойно, — сказала человек. — Ты мне рассказываешь сказки, но меня нелегко обмануть. Прощай.

И он собирался закрыть дверь лачуги.

— Выпусти меня, — вскричала Омити в отчаянии, — и я клянусь тебе, что ты получишь вознаграждение, которое превзойдет все твои ожидания.

— У тебя есть деньги? — сказал сторож, быстро оборачиваясь.

Омити вспомнила, что у нее в поясе было несколько кобангов.

— Да, — сказала она.

— Что же ты не сказала сразу?

Он взял большой ключ, висевший у его пояса, и подошел к двери. Омити дала ему кобанг. Это была порядочная сумма для человека, который получал ничтожное жалованье и вдобавок все пропивал.

— С таким доказательством в руках тебе не нужно было морить твоего отца! — сказал он, отворяя дверь.

— Какой самый короткий путь к берегам Йодогавы? — спросила она.

— Иди все время прямо. Там будет другая застава. Она выходит на берег.

— Благодарю, — сказала она и быстро удалилась.

Дорога была лучше. Снег сгребли в большие кучи.

— Теперь я спасена, — проговорила молодая девушка, радуясь и не обращая внимания на охватившую усталость.

Она дошла до второй заставы. Но на этот раз она знала, к какому средству надо прибегнуть, чтобы ей открыли ворота. Сторож ходил взад и вперед, стуча ногами, чтобы согреться.

— Я дам тебе кобанг, если ты откроешь мне ворота! — закричала она ему.

Человек протянул руку и вставил ключ в замок. Омити прошла, она была на берегу реки. Ей оставалось только подняться в замок. Предстояла еще длинная дорога, не без препятствий. Она бодро шла, зажимая платье на груди, чтобы защититься от холода.

На другом берегу прошла ночная стража. Они били в тамбурины, возвещая последнюю ночную смену. Когда молодая девушка дошла до замка, сквозь тучи прорывался бледный, тусклый день. Снег принимал снова свою синеватую белизну, и казалось, что он испускал из себя свет, а не получал его из темного неба, как будто покрытого желтым дымом.

Перед глазами молодой девушки выступало величественное здание замка. Высокие башни поднимались к небу, широкие крыши княжеских павильонов высились одна над другой, вдоль первой террасы еще зеленые кедры были покрыты хлопьями снега, которые, отрываясь, скатывались с ветки на ветку.

Омити заплакала, увидев разрушенные стены и засыпанные рвы.

— Мой возлюбленный, дорогой государь, — проговорила она про себя. — Ты отдался в руки твоего врага, если война возобновится, ты погибнешь. Но ты, по крайней мере, избежишь ужасного заговора, приготовленного против тебя.

В замке все спало, кроме многочисленных часовых, ходивших взад и вперед: разрушенные стены заменили живыми. Достигнув цели, Омити испугалась, что не дойдет нескольких шагов, которые отделяли ее от ворот крепости. Вся обледенелая, разбитая от усталости и волнений, он дрожала с головы до ног от утреннего холода. Все кружилось у нее перед глазами, виски ее стучали, в ушах шумело. Она поспешила к воротам. Часовые скрестили перед ней ружья.

— Нельзя входить, — сказали они.

— О нет! Я должна войти сейчас же и увидеть царя, иначе вы будете строго наказаны! — вскричала Омити прерывающимся голосом.

Солдаты пожали плечами.

— Ну, убирайся, женщина! Ты или пьяна, или сумасшедшая, убирайся!

— Умоляю вас, впустите меня, позовите кого-нибудь, мне кажется, что я умираю, но прежде я должна поговорить с царем. Это необходимо, слышите! Не дайте мне умереть, не поговорив с ним.

Она говорила таким жалобным и умоляющим голосом, что солдаты были тронуты.

— Что с ней такое? — спросил один из них. — Она бледна, как мел, она, пожалуй, в самом деле умрет.

— А может быть, она что-нибудь откроет?

— Отведем ее к принцу Нагато, он рассудит стоит ли ее слушать.

— Ну, хорошо, иди, — сказал один из солдат, — нам тебя жалко.

Омити, шатаясь, прошла несколько шагов, но силы покинули ее. Она быстро схватила на груди засохший цветок и подала его солдатам, потом, глухо вскрикнув, упала навзничь.

Встревоженные солдаты переглянулись в замешательстве, как бы советуясь друг с другом.

— Если она умерла, то скажут, что мы ее убили.

— Нам бы следовало бросить ее в реку!

— Да, но как прикоснуться к трупу, не осквернившись?

— Мы очистимся по предписанию законов, это лучше, чем быть обезглавленным.

— Это правда. Поспешим. Бедняжка! Как жалко! — сказал он, наклоняясь к Омити. — Но зачем было так умирать!

В ту минуту, когда они хотели ее поднять, чтобы снести к реке, послышался молодой, звонкий голос, напевавший песню:

«Есть ли на свете что-нибудь лучше сакэ?

Если бы я не был человеком, я хотел бы быть бочонком!»

Солдаты быстро поднялись. Подошел молодой человек, тщательно закутанный в одежду, опушенную мехом, на голове у него был капюшон, завязанный под подбородком. Он гордо опирался рукой в бархатной перчатке на рукоятки своих сабель.

Это был Лоо, который один, пешком, возвращался с ночного праздника, чтобы кто-нибудь из его свиты не донес на него принцу Нагато. У Лоо была свита, с тех пор, как он стал самураем.

— Что тут такое происходит? Что это за женщина лежит без движения на снегу? — вскричал он, глядя грозным взглядом то на одного, то на другого солдата.

Солдаты бросились на колени.

— Вельможа, — сказали они, — мы не виноваты, она хотела войти в замок, чтобы сообщить что-то сегуну. Тронутые ее мольбами, мы хотели ее впустить и отвести к знаменитому принцу Нагато, как вдруг он упала замертво.

Лоо нагнулся над молодой девушкой.

— Ослы! Безмозглые! Молокососы! Стоптанные башмаки! — вскричал он гневно. — Разве вы не видите, что она дышит, что она только в обмороке! Вы бросили ее на снегу, вместо того, чтобы помочь ей. Чтобы вас вылечить от вашей глупости, я велю избить вас палками до полусмерти.

Солдаты дрожали всеми частями тела.

— Ну, живо, подымите ее, да осторожней, — сказал Лоо, — и следуйте за мной.

Солдаты повиновались. Когда они вошли в ворота крепости, молодой самурай отправился в караульню, находившуюся в нескольких шагах.

— Позовите других часовых, — закричал он, — я этих увожу.

И он продолжал свой путь. Принц Нагато спал, Лоо не решился его будить. Он знал, что сегун искал следы молодой девушки, которую любил. Он сопровождал царя вместе со своим господином в его поисках по городу. Женщина, которая лежала без чувств у ворот замка, очень походила на портрет, описанный Фидэ-Йори.

— Господин, — сказал он князю, который спросонья удивленным и усталым взглядом смотрел на юношу. — Я, кажется, нашел то, что сегун ищет так усердно.

— Омити! — вскричал Нагато. — Где ты ее нашел?

— В снегу! Но иди скорее, она холодная и неподвижная, как бы не умерла!

Принц надел платье, подбитое мехом, и побежал в зал, где лежала Омити.

— Это, быть может, та самая, которую мы искали, пусть разбудят сегуна. Но прежде пришлите служанок, пусть они снимут с девушки ее мокрое и грязное платье. Позовите также дворцового доктора.

Омити завернули в самые нежные меха, раздули пламя очага, устроенного в большом бронзовом тазу. Вскоре явился царь. С порога комнаты, заваленной роскошными материями и мехами, он вскрикнул от радости и бросился к ней.

— Омити! — вскричал он. — Не сон ли это? Это ты! После такой долгой разлуки, ты мне наконец возвращена!

При восклицании царя молодая девушка вздрогнула. Она открыла глаза. Запыхавшись, вошел доктор, он стал возле нее на колени и взял ее руку.

— Это ничего, — сказал он, внимательно пощупав пульс, — незначительный обморок, вызванный, конечно, холодом и усталостью.

Омити открыла свои большие удивленные глаза, оттененные длинными дрожащими ресницами, и посмотрела на всех этих окружавших ее людей. Она увидела у своих ног царя. Принц Нагато стоял возле нее, и его прекрасное лицо улыбалось ей, лицо доктора ей показалось страшным, ей показалось, что она грезит.

— Ты не страдаешь, моя дорогая возлюбленная? — спросил Фидэ-Йори, взяв маленькую ручку Омити в свои руки. — Что с тобой случилось? Отчего ты так бледна?

Омити смотрела на царя и слушала его речи, не понимая. Вдруг она опомнилась и быстро встала.

— Я должна поговорить с сегуном, — вскричала она, — наедине и сейчас же!

Фидэ-Йори сделал присутствующим знак удалиться, но удержал принца Нагато.

— Ты можешь говорить при нем, это мой самый дорогой друг, — сказал он. — Но успокойся, чего ты так боишься?

Омити старалась собрать свои мысли, которые смешались в лихорадочный бред.

— Слушай, — сказала она. — Гиэяс, посредством ловких лазутчиков, подстрекает народ в Осаке к возмущению и ненависти против ее законного государя. Восстание произойдет сегодня же вечером. Солдаты, переодетые в мастеровых, высадятся на морском берегу в предместье. Они проберутся в город и даже в твой беззащитный замок и будут требовать у тебя отречения от твоего сана; в случае отказа они лишат тебя жизни. Ты не сомневаешься в моих словах, не правда ли? К сожалению, ты уже имел одно доказательство того, что возвещаемые мною несчастья сбываются.

— Как! — вскричал Фидэ-Йори со слезами на глазах. — Ты опять пришла спасти меня? Ты мой добрый гений.

— Поспеши распорядиться, чтобы приняли меры к предупреждению задуманных преступлений, — сказала Омити. — Время идет, сегодня вечером — ты понял? Солдаты Гиэяса должны предательски ворваться в город.

Фидэ-Йори повернулся к принцу Нагато.

— Ивакура, — сказал он, — что ты мне посоветуешь?

— Уведомим генерала Йокэ-Мура. Пусть он созовет свои войска и охраняет взморье и город. Не знаешь ли, где назначено сборище вождей заговора?

— В чайном доме Восходящего Солнца, — сказала молодая девушка.

— В таком случае нужно велеть оцепить трактир и захватить бунтовщиков. Хочешь ли, государь, чтобы я распорядился исполнением твоих приказаний?

— Ты меня осчастливишь, друг, сделав это.

— Я покидаю тебя, государь, — сказала Нагато, — не беспокойся ни о чем и предавайся всецело радости свидания с той, которую ты любишь.

Принц удалился.

«Что он хочет сказать? — думала Омити. — С той, которую ты любишь… О ком он говорит?»

Она осталась одна с царем и не смогла поднять взгляда. Ее сердце сильно билось. Фидэ-Йори также был смущен и не говорил, но он любовался прелестным ребенком, который дрожал перед ним.

Молодая девушка, краснея, вертела в пальцах засохшую ветку.

— Что у тебя в руках? — тихо спросил сегун. — Уж не талисман ли?

— Разве ты не узнаешь лимонную ветку в цвету, которую ты мне дал, когда я виделась с тобой? — сказала она. — Сейчас, лишаясь чувств, я протянула ее часовым, я думала, что они отнесут ее к тебе, и ты, увидев ее, вспомнишь обо мне, но она, оказывается, у меня в руках.

— Как! Ты сохранила эти цветы?

Омити взглянула на царя своими чудными глазами, в которых отражалась ее душа, потом тотчас же опустила взгляд.

— Ведь это ты мне дал их! — сказала она.

— Ты так меня любишь? — вскричал Фидэ-Йори.

— О, государь! — сказала с испугом молодая девушка. — Я никогда не осмелюсь признаться тебе в безумии моего сердца.

— Ты не хочешь признаться в любви? Ну, хорошо! А я люблю тебя всей душой и осмеливаюсь сказать это тебе.

— Ты меня любишь, ты, сегун! — вскричала она с трогательным изумлением.

— Да, нехорошая, и я давно жду тебя и ищу, я был в отчаянии, ты заставила меня жестоко страдать, но с тех пор, как ты здесь, все забыто. Зачем ты так запоздала? Ты, значит, не думала обо мне?

— Ты был моей единственной мечтой, она распускалась, как божественный цветок, среди моей печальной жизни, без нее я умерла бы.

— Ты думала обо мне, когда я изнывал в разлуке с тобой, и не пришла?

— Я не знала, что ты удостоишь меня воспоминаниям. Впрочем, если бы я это и знала, я не пришла бы.

— Как! — вскричал сегун. — Так-то ты меня любишь? Ты отказываешься жить со мною, быть моей женой?

— Твоей женой? — проговорила Омити с печальной улыбкой.

— Конечно, — сказал Фидэ-Йори, — что значит это горестное выражение на твоем лице?

— То, что я недостойна быть даже в числе слуг твоего дворца, и когда ты узнаешь, какой я стала, то с отвращением прогонишь меня.

— Что ты хочешь сказать? — вскричал сегун, бледнея.

— Слушай! — сказала молодая девушка глухим голосом. — Гиэяс явился в замок моего отца, он узнал, что я открыла ужасный заговор, составленный против твоей жизни, и что я выдала его. Он велел увести меня и продать в услужение в трактир низшего разряда. Там я жила, как живут рабыни. Я покинула чайный дом только этой ночью. Я еще раз подслушала заговор против тебя и убежала через окно при помощи веревки, которая оборвалась. Теперь ты спасен, отпусти меня. Тебе неприлично оставаться больше в обществе такой женщины, как я.

— Замолчи! — вскричал Фидэ-Йори. — То, что ты сказала мне, разбило мое сердце, но не думай, что я перестал любить тебя! Как! Ведь ты из-за меня попала в рабство, ты из-за меня страдала. Ты дважды спасла мне жизнь и хочешь, чтобы я покинул и презирал тебя? В уме ли ты? Я люблю тебя больше, чем прежде. Ты будешь царица, слышишь ли? Многие женщины в твоем положении были выкуплены и вступали в брак с вельможами. Ты здесь, и не уйдешь больше.

— О, государь! — воскликнула Омити. — Умоляю тебя, подумай о своем сане, об уважении к собственному достоинству, не увлекайся мимолетным желанием.

— Замолчи, жестокая малютка, — сказал царь. — Клянусь тебе, что если ты доведешь меня, таким образом, до отчаяния, то я умру у твоих ног.

Фидэ-Йори схватился за саблю.

— О нет, нет! — вскричала она, побледнев. — Я твоя раба, располагай мною.

— Моя возлюбленная царица! — сказал Фидэ-Йори, обнимая ее. — Ты мне равная, моя подруга, а не раба, ведь ты уступаешь не из одного послушания, не правда ли?

— Я люблю тебя! — проговорила Омити, подняв на царя свои прекрасные глаза, полные слез.