Битвы

Гиэяс стоял у ворот Осаки с тристатысячным войском. Он пришел из северных провинций и пересек большей остров Нипон, разбивая по пути отряды, охранявшие страну. Солдаты Фидэ-Йори умерли героями, ни один из них не отступил. Войска же принцев, наоборот, защищались слабо. Кроме того, армию Гиэяса, могучую, как разлившаяся от дождей река, нельзя было остановить на ее пути, она достигла Осаки и обложила город. Не передохнув, она сразу напала со всех сторон.

Фидэ-Йори разделил свою армию на три корпуса по пятидесяти тысяч в каждом. Сигнэнари и Модрика командовали первым, Гарунага, Мотто-Тсуму и Аруфза — вторым, Йокэ-Мура — третьим. Солдаты были неустрашимы, вожди решили победить или умереть.

Первое столкновение было ужасно. Дрались с остервенением и беспримерной яростью. При одинаковой численности войска Фидэ-Йори победили бы. Они бились с такой решимостью лучше умереть, чем отступить, что были непоколебимы. Генерал Йокэ-Мура дрался против двадцати тысяч солдат, вооруженных ружьями. Возле него было только десять тысяч человек, расположенных на холме Йока-Яма. У солдат Йокэ-Муры также были ружья. Стреляли без перерыва до истощения запасов. Йокэ-Мура ждал этой минуты. Он заметил, что у нападавших были только ружья и сабли, а копий не было. Тогда он стремительно спустился с холма. Его солдаты, с копьями наперевес, бросились на нападавших, которые, почти не защищаясь, отступали в беспорядке.

Сигнэнари после ожесточенной битвы также удалось обратить вспять осаждавших его, но во всех других пунктах генералы, подавленные количеством, были разбиты и бросились с оставшимися солдатами внутрь города.

Настал вечер, и битвы прекратились. Изнуренные солдаты спали на улицах города, на мостах, на краю каналов. Только Сигнэнари и Йокэ-Муры не было в Осаке; один был в долине, другой — на холме.

Когда спустилась полная ночь, к холму Йока подошел человек и сказал, что хочет говорить с генералом Санада-Сайемон-Йокэ-Мура от имени Гиэяса. Его проводили в палатку воина.

Йокэ-Мура узнал одного из своих прежних товарищей по оружию.

— Ты приходишь от Гиэяса? Ты! — воскликнул генерал укоризненным тоном.

— Да, друг, я верю в могущество гения этого человека. Я знаю, до какой степени его победа будет полезна для страны, а между тем теперь, при виде тебя, я едва смею высказать тебе предложение, которое мне поручили сделать тебе.

— Разве оно унизительно?

— Суди сам, вот оно: Гиэяс проникнут уважением к твоим заслугам и думает, что восторжествовать над тобой было бы для него поражением, потому что с твоей смертью страна лишилась бы лучшего воина. Он предлагает тебе передаться ему. Он согласен на все условия.

— Если Гиэяс в самом деле уважает меня, — ответил Йокэ-Мура, — к чему он прикидывается и верит, будто я способен продать себя? Ты можешь сказать ему, что, если б он дал мне половину Японии, я даже и не задумывался бы над его предложением. Я ставлю себе за честь оставаться верным государю, которому всегда служил, и умереть за него.

— Я ожидал этого ответа, и если я взял на себя это поручение, которое мне предложили, так только потому, что уступил желанию снова увидеть моего старого товарища.

— Ты не боялся справедливого упрека, который я тебе мог сделать?

— Нет, потому что я не чувствую себя виновным. Теперь же какое-то угрызение волнует меня перед твоей спокойной и героической преданностью. Я нахожу, что мои поступки, продиктованные мудростью, не стоят безумства твоей слепой верности.

— Ну, так что ж! Еще не поздно раскаяться, оставайся с нами.

— Я так и сделаю, друг. Гиэяс поймет по моему отсутствию, что тот, кто приходил купить тебя, отдался тебе.

То же предложение было сделано генералу Сигнэнари.

— Гиэяс предлагает мне все, чего я ни пожелаю! Хорошо же, пусть он пришлет мне свою голову! — вскричал молодой генерал.

На другой день против Сигнэнари собрались огромные силы. Молодой воин понял, что предстоящая битва будет для него последней. Он обошел свой лагерь, увещевая солдат. Серьезный, полный нежности, прекрасный, как женщина, он обходил ряды, доказывая внимательным солдатам всю малую ценность жизни, не скрывая от них, что исходом дня будет смерть или бесчестье. Он прибавлял, что славная смерть завидна, и что жизнь подлеца хуже собачьей.

Потом он вернулся в свою палатку и послал к матери гонца. Он объявлял ей о своей смерти и посылал ей на память о себе дорогой кинжал. Затем он подошел к зеркалу, надушил волосы и надел на голову свою каску из черного рога, украшенную надо лбом полумесяцем из медной пластинки. Он завязал ее под подбородком и отрезал болтавшиеся концы шелкового шнурка. Это означало, что он их больше не развяжет и обрекает себя на смерть. Если его голову отнесут победителю, тот поймет, что он добровольно пошел на смерть.

Битва началась. Сигнэнари напал первый, он с жаром бросился во главе своих солдат. Начало борьбы благоприятствовало им, они прорвали неприятельские ряды и многих перерезали. Армия Сигнэнари, разбитая накануне, состояла из небольшого количества солдат и врезалась в неприятельскую армию, как корабль в море, но волны замкнулись за ней, она была окружена в плену, а между тем была горячее, чем когда-либо. Солдатам Гиэяса казалось, что они взяли в плен бурю. Отчаявшиеся ужасны, резня была страшной. Раненые еще дрались, земля, затопленная кровью, стала мягкой, топтались в грязи, можно было подумать, что шел дождь. Однако десять тысяч против ста тысяч не могли долго продержаться. Между тем герои, окружавшие молодого вождя, не были побеждены: они не отступали и давали убивать себя на завоеванном месте. Но число их быстро уменьшалось. Вскоре посреди армии образовалась огромная груда трупов. Сигнэнари, покрытый ранами, грозный, еще боролся. Он был один. Враг колебался перед ним. Им любовались. Но вот кто-то пустил в него стрелу, и он упал.

Гиэяс, лежа на носилках, присутствовал на поле битвы. Ему принесли прелестную и серьезную голову генерала Сигнэнари. Он увидел отрезанные шнурки каски, он вдыхал духи, которыми были надушены его волосы.

— Он предпочел умереть, чем передаться моему делу, — сказал он, вздыхая, — Сегодняшняя победа опечалила меня, как поражение.

В тот же день Фидэ-Йори призвал Йокэ-Мура и спросил у него, что им делать.

— Нужно с завтрашнего дня попробовать сделать общую вылазку, — ответил тот. — Если собрать все остатки армии, то получится около шестидесяти тысяч человек. К ним надо прибавить гарнизон крепости, десять тысяч солдат, которые у меня остались, и десять тысяч добровольцев, что ты собрал. Еще можно попытаться бороться.

— Разве ты войдешь в город? — спросил сегун.

— Мне, пожалуй, лучше удержать свою передовую позицию на холме. В ту минуту, когда армия двинется, я нападу в другом месте, чтобы враг вынужден был разделить свои силы.

Собрали вождей, чтобы условиться с ними. Важность положения подавила разногласия, которые обыкновенно раздробляли их силы. Все подчинились Йокэ-Мура.

— Враг растянулся вокруг всего города, — сказал генерал, — так что в том месте, где вы нападете, вы встретите силы, самые большие, равные вашим. Вылазка должна быть сделана с южной стороны, и вы, по возможности, должны стараться загнать врага к морю. Пусть вожди воодушевят солдат своим примером и словами, и мы восторжествуем.

— Я сам стану во главе армии! — вскричал Фидэ-Йори. — Пусть вынут из бархатных чехлов инсигнии[29], которые принадлежали моему отцу в битвах — золоченые тыквы, насаженные на красные древки, они были везде, где только не появлялись, знаком победы. Это воспоминание о Тайко-Саме воодушевит солдат, напомнит им имя его тени. Этот талисман будет нам покровительствовать и наполнит ужасом клятвопреступника Гиэяса, воскрешая перед его глазами образ того, доверие которого он обманул.

Вожди вернулись к своим солдатам, чтобы приготовить их к решительной битве следующего дня. Сам же Фидэ-Йори бросился к своей невесте.

— Может быть, мы последний день вместе, — сказал он, — я не хочу терять ни минуты.

— Что ты говоришь, государь? — сказала Омити. — Если ты умрешь, я тоже умру, и мы соединимся, чтобы никогда больше не разлучаться.

— Что делать! — сказал царь с печальной улыбкой. — Я желал бы, чтобы наше земное счастье было продолжительнее. Я был так долго несчастлив и так мало дней счастлив. А ты! Такая преданная, такая кроткая, ты должна была всячески страдать из-за меня. А в благодарность, когда я хотел осыпать тебя богатствами, почестями, радостью, я могу только дать тебе зрелище ужасов войны и ожидание близкой смерти.

— Ты дал мне твою любовь, — возразила Омити.

— О да! — вскричал царь. — И эта любовь была первою и последней. Она наполнила бы всю мою жизнь. Ах, отчего я не могу унести тебя далеко отсюда, убежать от этой борьбы, от этой резни! Что мне делать! Она не дала мне счастья. Жить возле тебя, в полном уединении, забыв людей с их преступным честолюбием, — вот было бы истинное блаженство!

— Не думай об этом, — говорила Омити, — это несбыточные мечты. Нам остается радость совместной смерти, в этом нам не отказано.

— Увы! — воскликнул сегун. — Моя молодость возмущается при мысли о смерти. С тех пор, как я снова обрел тебя, дорогая возлюбленная, я забыл и призрение к скоротечной жизни, которому меня научили. Я люблю ее, и не хотел бы расстаться с ней.

Под прикрытием ночи Гарунаге удалось снова овладеть высотами Чаузи, которые он покинул. Генерал Йокэ-Мура посоветовал ему сделать эту попытку, чтобы в случае удачи можно было прикрыть вылазку сегуна.

Все было готово для последнего усилия. Солдаты были полны пыла, вожди прониклись надеждой, Фидэ-Йори ободрился и верил в победу. Одно огорчало его — это отсутствие в этом в высшей степени важном моменте его самого верного друга, самого мудрого советника, принца Нагато. Что с ним случилось? Уже около двадцати дней, как он внезапно покинул Осаку и пропал без вести.

— Он умер, раз он не со мной в минуту опасности, — думал сегун, глубоко вздыхая.

С утра жители Осаки запрудили дорогу в крепость. Они хотели видеть выход сегуна из замка в военных доспехах, во главе своих воинов в богатых одеждах. В ожидании они разговаривали с солдатами, стоявшими на улицах, поднося им полные кубки сакэ. Город имел веселый вид: легкий характер его жителей торжествовал надо всем. Им предстояло увидеть зрелище, и они были счастливы.

В восьмом часу ворота во второй стене замка отворились настежь, и через них виден был целый лес знамен, которые колыхались в ярких просветах между высокими пиками.

Выступали первые отряды копьеносцев сегуна, в латах, в касках с забралом, которые расширялись к затылку, а надо лбами были украшены медным полумесяцем, в руках у воинов были копья, за левым плечом развевалось маленькое знамя на древке. За ними следовали стрелки, на голове у них была повязка из белой материи, концы которой висели назад, за спиной торчали длинные стрелы, а в руках они держали большой лакированный лук. За ними шли странные личности, похожие скорее на огромных насекомых или на фантастических ракообразных, нежели на людей. У одних на черную маску, изображавшую гримасу, была надета широкая каска, украшенная медными усиками, у других на шапках были огромные рога, загнутые внутрь, а на масках были наклеены красные или белые усы и брови, у третьих на голове была надета кольчуга, которая свешивалась на лицо и оставляла открытыми только глаза. Чешуйки брони были сделаны из черного рога, они были четырехугольные, тяжелые и странно расположены, но узелки из разноцветного шелка, которыми были скреплены роговые пластинки, придавали им очень красивый вид. Эти воины, одетые подобно их предкам, были вооружены алебардами, огромными луками и щитами в обеих руках. Они долго тянулись, к великому удовольствию народа. Наконец появился Фидэ-Йори, верхом на лошади, у которой грива была заплетена. Перед ним несли золоченые тыквы, которые с последних побед Тайко-Самы не выносили из замка. Их встретили восторженными криками.

— Я вверяю их вам, — вскричал Фидэ-Йори, указывая своей армии на славные знаки.

Он ничего больше не сказал и, выхватив саблю, пустил лошадь в галоп.

Вся армия двинулась с геройским порывом и вышла из города. Народ провожал ее даже за предместье.

С вершины холма Йокэ-Мура смотрел, как Фидэ-Йори со своими войсками выходит из Осаки, и разворачивался по долине. Он ждал первого наступательного движения сегуна, чтобы, со своей стороны, напасть на Гиэяса.

— Конечно, — думал генерал, — победа возможна, Сигнэнари, так доблестно павший вчера со своими солдатами-героями, причинили много зла врагу. Я сам, отразив отряд, который хотел отбить мою позицию, причинил им много бед. Мы можем разбить наголову ту часть армии, на которую нападет сегун. В таком случае, силы сражающихся будут почти уравновешены, а при одинаковых силах мы восторжествуем.

Армия Фидэ-Йори остановилась в долине и заняла то место, где накануне был расположен лагерь Сигнэнари.

— Чего же они ждут? — спрашивал Йокэ-Мура сам себя. — Отчего они не двигаются вперед!

Вожди скакали по флангам батальонов. Странное волнение царило в рядах. Очевидно, произошло что-то неожиданное: колебались, совещались. Вдруг армия сильно заколыхалась и, круто повернув назад, вернулась в город.

— Что это значит? — вскричал Йокэ-Мура, взбешенный и бледный от гнева. — Какое безумие охватило их вдруг? Это насмешка! Что они, струсили?

Тогда солдаты Гиэяса бросились вперед, они переехали долину, которую покинул Фидэ-Йори. В ту же минуту солдаты Йокэ-Мура забили тревогу. На них напали с двух сторон сразу.

— Хорошо же, — сказал Йокэ-Мура, — теперь все потеряно.

Она позвал своего юного сына Даискэ.

— Сын мой, — сказал он, — вернись в город, догони сегуна и скажи ему, что мне остается только славно пасть за него, что, я думаю, случится еще до вечера. Будь возле государя, пока он жив, и умри вместе с ним.

— Отец мой, — сказал Даискэ, бросая на генерала умоляющий взгляд, — я предпочел бы умереть с тобой.

— Делай, что я тебе приказываю, сын мой! — сказал Йокэ-Мура немного дрожащим голосом.

Слеза скатилась по щеке сына, но он ничего не возразил и ушел.

Генерал с минуту следил за ним взглядом, пока он спускался с холма, потом вздохнул и решительно бросился в бой.

Не сражавшись, не обменявшись с врагом ни одной стрелой, армия сегуна в беспорядке вернулась в город. Народ не хотел этому верить. Что такое случилось? Каким образом бегство могло произойти раньше битвы?

Вот что случилось: Гарунага, покинув внезапно свой пост на холме, прискакал с одни человеком из лагеря Гиэяса. Этот человек, родственник Гарунаги, утверждал, что большая часть армии была подкуплена Гиэясом, и что в минуту битвы Фидэ-Йори будет окружен своими собственными солдатами и взят в плен. Он говорил, будто бы подслушал эту тайну и прибежал предупредить сегуна, чтобы помешать ему попасть в ужасную ловушку.

— Вернись в крепость, — говорил он Фидэ-Йори, — под защитой ее стен ты можешь еще защищаться и доблестно умереть, тогда как тут ты зависишь от милости победителя.

После некоторого колебания вернулись в город. Эта история с изменой была совершенно ложной. Это было только коварством со стороны Гиэяса, который, несмотря на свое превосходство, не пренебрегал хитростью. Но народ не принял такого довода: возвращение солдат произвело самое плачевное впечатление.

— Одни не знают, что делать, — говорили кругом.

— Они пропали, теперь все кончено.

— В конце концов, это нас не касается.

Половина населения начала желать вступления Гиэяса.

Едва сегун вернулся в замок, как неприятельская армия напала на предместья города. Жители заперлись по домам. Завязался страшный бой, защищали каждую пядь земли. Между тем враг надвигался. Бились в узких улицах, на берегах каналов, вода которых окрашивалась кровью и уносила трупы. Каждый мост был взят после ожесточенной борьбы. Мало-помалу солдаты Фидэ-Йори были отброшены к крепости.

На земле царило большое смятение. О защите первой стены не думали, бастионов уже не существовало, ров вновь вырыт не больше, как на два фута глубины. Заперлись во второй ограде, но там они оказались слишком далеко от сражавшихся, чтобы оказать им помощь. Последние после трехчасовой борьбы были отброшены к стенам замка. Они наполнили первую ограду и кричали, чтобы им отворили вторую, а то их раздавят об нее.

Йодожими крикнула, чтобы открыли. Все двери разом растворились, и солдаты бросились. Но враг следовал за ними по пятам, и когда они прошли, уже нельзя было запереть ворот, и солдаты Гиэяса вошли вслед за ними.

Фидэ-Йори заперся с тысячью воинов в третьей ограде замка, которая окружала большую башню Золотых Рыб, местопребывание сегуна, и несколько дворцов наиболее знатных принцев. Он не думал о защите, но решился только не дать в руки живым себя и свое семейство. В одном из залов своего замка, с саблей наголо, между матерью и невестой, он смотрел в открытое окно и, поникнув головой, внимал сильным крикам солдат, которые дрались за второй оградой. Многие из его приверженцев сдавались. Человек по имени Тсу-Гава, приставленный смотреть за золотыми тыквами Тайко-Самы, сжигал их перед дворцом, на глазах Фидэ-Йори.

— Все кончено! — бормотал последний. — О вы, самые дорогие моему сердцу, вы должны умереть из-за меня и со мной! Придется лишить вас жизни, чтобы не выдать живыми в руки победителей.

Он посмотрел на обнаженную саблю, потом поднял растерянный взгляд на мать и на свою Омити.

— Значит, невозможно спасти их? — вскричал он. — Невозможно оставить им жизнь? Что за дело до них победителю, раз я умру!

— Жить без тебя! — сказала Омити с упреком.

Оба они были бледны, но спокойны.

— Нет, это невозможно! — вскричал вдруг сегун. — Я не могу видеть, как потечет их кровь, я не хочу видеть их мертвыми, я умру первый!

Загрузка...