Жемчужная луна

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Международный аэропорт Кай Та

Полуостров Цзюлун

Воскресенье, 13 июня 1993 г.

– Двадцать минут до приземления, – объявил пилот по динамику. Он вообще-то был не слишком разговорчив, но за время полета не случилось ничего примечательного. Теперь же он внезапно оживился. – Для тех, кто никогда не был в Гонконге, сообщаю – не беспокойтесь, я знаю, куда сесть. И если вам покажется, что я целюсь куда-то между небоскребами и кораблями, не волнуйтесь – именно так и есть. Расслабьтесь и постарайтесь получить удовольствие.

Алисон подумала, что это все равно, что садиться на бриллиантовую шкатулку: Гонконг приветствовал ее бриллиантовыми огнями на бархатном фоне неба, огнями, переливающимися всеми цветами радуги. Когда самолет снизился, некоторые из огней распались на экзотические неоновые надписи. Хотя Алисон не знала китайского, ей почему-то нравились изящные иероглифы, говорящие о том, что она прибыла на место, где ее ждало самое большое приключение в жизни.

Она казалась себе Элли, впервые увидевшей сияние Изумрудного города. Гонконг был гораздо чудесней Изумрудного города, он не был творением из зеленого стекла – тут были и рубины, и алмазы, и аметисты, и нефрит. И в отличие от Страны Оз, блестящая, как инкрустированная драгоценностями крышка шкатулки, колония Ее Величества была самой настоящей страной.

Когда лайнер замер в конце бетонированной посадочной полосы, огни, казавшиеся такими близкими, куда-то пропали. Алисон и ее спутники проехали на аэродромном челноке к главному зданию мимо громоздящихся в полумраке гигантских машин, казавшихся призраками. Алисон поразило, сколько же трансконтинентальных лайнеров скопилось на темных взлетных полосах – разбросанные, казалось, под случайными углами, они напоминали стадо дремлющих динозавров. Зрелище было фантастическое. Эти казавшиеся доисторическими монстры олицетворяли собой то, чем и был Кай Та – одним из самых оживленных аэропортов мира.

Динозавры и призраки прошлого исчезли, и Алисон оказалась в главном зале аэропорта, впервые испытав на себе четкость и эффективность работы служб, которой славился Гонконг. Хотя паспортный контроль занял меньше пяти минут, ее багаж уже ждал ее, медленно вращаясь на блестящей карусели из нержавеющей стали.

«Выход номер четыре», – напомнила она себе, собирая свои сумки. Джеймс сказал ей, что будет ждать у этого выхода. Однако все подробные инструкции, которыми он снабдил ее, были излишни – выход к челнокам отелей был четко обозначен на китайском и английском.

Перед выходом Алисон на минуту задержалась, остановив багажную тележку, – ведь она уже видела кусочек Страны Оз, значит, сейчас ей предстоит встретить самого Волшебника Изумрудного Города, чей бесстрастный, но завораживающий голос выманил ее из техасского кокона. Джеймс Дрейк поверил в ее талант, ее способности, она была нужна ему, из-за его уверенности Алисон почувствовала, что у нее все-таки есть крылья… и она может взлететь!

«Но ведь Страна Оз – это всего лишь фантазия, – строго напомнила себе Алисон, чувствуя, как у нее почему-то сильно забилось сердце. – Просто иллюзия из зеркал и тумана».

Мейлин, стоя около золотистого «роллс-ройса», следила за дверью, из-за которой должна была появиться Алисон. Весь день сегодня у нее учащенно билось сердце, а пока машина ехала из «Ветров Торговли» в Кай Та, у нее тряслись поджилки.

«Джеймс, помоги мне!» – молча молилась она, пока за окнами проносился Гонконг.

Но Джеймс не услышал ее безмолвную мольбу, он даже, кажется, не заметил тревоги в ее темно-зеленых глазах. Он был где-то далеко, равнодушный к ее муке, может быть, слишком поглощенный своей болью, а может, слишком занятый проблемами строительства курорта, который он возводил на Большом Барьерном Рифе в Австралии.

Мейлин могла надеяться только на себя, ей следовало самой взять себя в руки, усмирить свои чувства. Но она так и не успела справиться с этим, а уже в следующий миг ей предстоит встретиться со своей сестричкой.

Очевидно, что большинство из тех, кто появлялся из двери номер четыре, бывали в Гонконге раньше – холодное и спокойное выражение их лиц говорило о том, что они отлично знают, что их ожидает: вежливое приветствие представителя их отеля и заранее заказанный автомобиль. Большинство пассажиров в этот воскресный вечер были бизнесменами, желающими только одного – побыстрее добраться до постели, чтобы целительный сон спас их от последствий разницы во времени, ведь завтра им предстояли очень ответственные встречи и совещания.

И вот внезапно среди уверенных лиц появилась растерянная физиономия; девушка явно не знала, куда смотреть, или же что она должна искать, хотя ее зеленые глаза горели от любопытства и в них не было ни капли страха. Ее хлопчатобумажное платье смялось за время перелета, а обрезанные до плеч волосы не складывались в прическу. И тем не менее от нее исходил какой-то аромат свежести, какое-то сияние, аура цвета чистого золота.

Совершенные по форме ножки Мейлин, обтянутые шелковыми чулками, качнулись на невероятной высоты шпильках, а ее сердце замерло, падая в пропасть. Что, если нечто более сильное, чем ее воля, прикажет ей напасть, атаковать, уничтожить? Что, если дьявольское желание заставит острые длинные ногти, что сейчас впились в ее собственную плоть, найти новую, кровавую цель – длинную, цвета слоновой кости шею Алисон?

«Это не должно произойти, – уговаривала себя Мейлин. – Я не могу позволить, чтобы моя ненависть снова прорвалась на поверхность, как бы плохо мне ни было. Я должна вовремя предотвратить это…»

И тут изумрудные глаза послали ей взгляд с просьбой о помощи – и, несмотря на обещание, данное самой себе, Мейлин почувствовала, что какая-то сила понесла ее вперед. Она даже не успела испугаться, так как поняла, что скорее не мчится, а грациозно плывет навстречу Алисон, словно притягиваемая магнитом.

– Алисон? Привет, я… – «твоя сестра, твоя сестра!» – Мейлин Гуань.

– О! – выдохнула Алисон, и в ее прекрасных глазах появилось что-то похожее на любопытство, – так вы – архитектор. Так мило с вашей стороны приехать встретить меня. Джеймс очень хвалил ваш талант.

Тон ее голоса был таким, словно она сама гордилась тем, что Мейлин оказалась такой талантливой, нисколько не ревнует к этому, и даже наоборот, просто счастлива, что на планете существуют такие одаренные люди, и как счастлива она, что встретила еще одного такого человека.

Несколько мгновений Мейлин просто созерцала ее, не в силах сказать что-либо. Перед ней была она – ее сестра. Здоровая, слегка помятая… и очень милая. И, как Мейлин сразу поняла, совсем не боязливая: ей нечего было скрывать, у нее не было секретов или тайной душевной боли.

«Разумеется, ей нечего скрывать! – тут же подсказал ей внутренний голос. – Ты что, не помнишь, она же избранная? Ее избрали, а тебя отбросили. Ее любят, а ты страдаешь. Ты должна ее ненавидеть, ненавидеть, ненавидеть!» – «Но», – шепнуло сердце Мейлин. «Что но?!» – «Но как же я могу проклинать ее за то, что ее избрали? На месте отца, увидев это золотоволосое создание, я тоже выбрала бы ее».

– Джеймс тоже здесь, – выдавила она наконец, махнув рукой в сторону «роллс-ройса», в который уже укладывали багаж Алисон. – Как только мы подъехали, ему позвонили, какие-то проблемы со строительством курорта в Австралии. Если хотите, мы можем сесть в машину, его это не обеспокоит, а можем подождать тут, пока он не поговорит.

– Давайте подождем, – улыбнулась Алисон, – тут так тепло, прямо тропическое тепло.

По правде говоря, было ужасно жарко, воздух был влажен и раскален, и не было и намека на дождь. Мейлин нравилась эта жара, однако приезжие обычно чувствовали себя в Гонконге, словно в сауне.

Мейлин спросила Алисон, словно это и в самом деле было ей интересно:

– Вам в самом деле нравится жара, Алисон, или вы говорите это из вежливости?

– Нравится, – вместо милой улыбки у Алисон мило изогнулась бровь, – правда, у меня начнут кудрявиться волосы, но я думаю, что это неплохо, в самолете они свалялись от влажности. Но… наверное, я слишком много болтаю, правда?

Алисон беспомощно пожала плечами, тряхнула головой, и Мейлин, тщательней присмотревшись к ее волосам, решила, что наконец обнаружила в своей такой естественной сестре нечто фальшивое. Это был неестественный цвет волос, такой окраски у волос не бывает, потому что там был не только лунный, но огненный оттенок – сочетание было такое, что вполне могло поспорить с иллюзией, которую Мейлин воплотила в «Нефритовом дворце». Волосы Алисон казались то золотистыми, то огненно-рыжими, гармонично соединяя в себе несочетаемое.

«Нет, такого цвета не бывает, хотя… все-таки они натуральные. Слишком бросаются в глаза, чтобы оказаться простой подделкой. Но как природа могла произвести на свет такое фантастическое сочетание? – удивилась Мейлин. – Может быть, каждый волос способен менять цвет, становясь то золотым, то рыжим?»

Другое движение головы сестры заставило Мейлин отвлечься от этих размышлений и обратить внимание на вопросительное выражение ее глаз. Мейлин взглянула на толстую книгу в бумажной обложке, торчащую из сумочки Алисон.

Мейлин не было видно название, но она легко догадалась по толщине книги и красным на белом буквам на корешке:

– Вы читаете «Благородное семейство»?!

– Всю дорогу в самолете, – нахмурилась Алисон и быстро добавила, – а в чемоданах у меня только справочная литература о Гонконге, но «Благородное семейство» я никогда не читала и подумала…

– Это хорошая книга, – успокоила Мейлин. И, так как ей почему-то стало важно, нравится ли ее сестре место, служившее для Мейлин домом, она спросила: – И вам нравится?

– Да. Очень нравится. Но можно мне задать вам один вопрос? Он, наверное, глупый, но…

– Конечно, – подбодрила ее Мейлин.

– В общем, наверное, неправильно было бы называть Джеймса тайпаном? То есть, я поняла из прочитанного, что, хотя тайпан значит на кантонском диалекте «начальник», этот термин обычно применяется по отношению к руководителю торговой фирмы.

– Это верно, однако в Гонконгской иерархии Джеймс стоит гораздо выше любого тайпана, – улыбнулась Мейлин. – Значит, вы читали ее очень внимательно?

– Да, и я еще хотела бы спросить…

И вдруг она замолчала, так как внезапно рядом с Мейлин увидела его.

Самого Волшебника Изумрудного города.

Волосы цвета воронова крыла обрамляли жесткое и одновременно прекрасное лицо, такое же выразительное и чувственное, как его серые глаза.

– Познакомьтесь, это Джеймс, – представила его Мейлин, глядя на порозовевшую сестру. – Наш бесстрашный тайпан.

Джеймсу послышалась в голосе Мейлин какая-то непривычная нежность, и все же он послал ей глазами предупреждение – напоминание о том, что она обещала ему быть помягче с этой девушкой из Техаса.

– Джеймс, она читает «Благородное семейство»! Мы как раз обсуждали, как правильно пользоваться словом «тайпан». – Мейлин перевела взгляд с его суровых серых глаз к изумрудным глазам сестры. – В общем, верно это или нет, Алисон, но Джеймса можно называть тайпаном. На самом деле, вся разница между ним и тайпанами тридцатых, описываемых в «Благородном семействе», только в том, что его работы намного круче. Не говоря уже о том, что до девяносто седьмого осталось только четыре года, и все стало гораздо быстрее и безжалостней. Однако наш бесстрашный тайпан никогда не сдается.

В других обстоятельствах от такой ироничной и вместе с тем искренней похвалы у него удивленно поползли бы вверх брови, но в этот момент его взгляд наконец упал на Алисон, и он был околдован ее мелодичным смехом, искрящимися зелеными глазами и золотисто-рыжими волосами, пышно распустившимися во влажном вечернем воздухе.

– Привет, Алисон, – поздоровался он с ней. – Добро пожаловать в Гонконг.

– Привет, Джеймс, спасибо. Я рада, что оказалась здесь.

Алисон оказалась в Гонконге благодаря ему, подчиняясь его завораживающему голосу, струящемуся из телефонной трубки. Она покинула безопасную гавань любви своих родственников и устремилась сюда, чтобы понять, действительно ли у нее есть крылья и сможет ли она летать. И теперь ее сердце взлетело, взмыло в небо, увлекая мысли в неведомые выси. Безопасный кокон остался далеко позади – так же, как и та непринужденность, с какой она отвечала этому спокойному голосу, когда его обладатель был отделен от нее океаном.

А теперь он стоял перед ней во плоти, ее сердце бешено колотилось, и это было верным свидетельством, что крылья у нее все-таки есть. Ее сознание лихорадочно работало, пытаясь найти слова для ответа. Интересно, заинтересуется ли этот чувственный, но суровый волшебник ее сравнением вида огней ночного Гонконга с высоты птичьего полета с драгоценными камнями, а силуэтов «Боингов» в полумраке аэропорта – с доисторическими динозаврами? Или тем, что тропическая влажность ей больше по вкусу, чем какой-нибудь опытной красотке, для которой она только помеха, и которую волновало бы, что будет в такой влажной атмосфере с ее изысканной прической?

Теперь Алисон решила, что все это – наивная чепуха, не стоящая упоминания, а высказать вслух свое самое интересное, самое важное для нее сейчас наблюдение она не могла – ей показалось, что в серебристой дымке его глаз, глаз могущественного тайпана, она рассмотрела что-то еще, какое-то гнетущее бремя, что-то очень темное… то, что больше всего было похоже на боль и муку…

И конечно, Алисон не сказала об этих своих наблюдениях ни слова. Она просто улыбнулась Джеймсу.

Джеймс тоже улыбнулся в ответ, и от его удивленной и нежной улыбки ей почему-то захотелось петь, танцевать и… плакать.

ГЛАВА ВТОРАЯ

По заведенному в «Ветрах торговли» порядку, проводить гостью до ее номера и подробнейшим образом разъяснить ей многочисленные услуги, оказываемые персоналом отеля, было обязанностью одного из одетых в белую униформу швейцаров. Однако сегодня его услуг не потребовалась – в этот вечер его обязанности для Алисон Уитакер решил исполнить сам владелец отеля.

Изучая данные о Гонконге, Алисон узнала, что все его пятизвездные отели получили высшую оценку за оказываемые услуги. Однако слушая сжатое изложение сервиса «Ветров торговли» в исполнении Джеймса Дрейка, она решила, что теперь будет судить об услугах отелей Гонконга только по стандарту этого отеля.

Помимо того, что его штат стремился предугадать малейшее желание гостя еще до того, как тот успел подумать о нем, большинство услуг были доступны круглосуточно: стирка и глажка, уборка комнат в указанное гостем время; несколько дворецких на каждом этаже были готовы через несколько минут после звонка явиться с горячим чаем, бутербродами и газетами.

Все рестораны отеля предлагали подачу обедов и ужинов в номер. Если вам по душе французская кухня, вы могли заказать блюда у Дюморье; «Голубой фонарь» славился кантонской кухней, «Дикий имбирь» – сычуанским меню, а если вы предпочитали британскую кухню – стоило позвонить в «Эллиот».

Весь четвертый этаж отеля был отдан под атлетические залы и сауны – целый курорт «Рай здоровья», – тут была дорожка для бега трусцой, плавательный бассейн, а на тринадцатом был и открытый бассейн, из которого открывался великолепный вид на залив Виктории.

Тем, кто снимал в отеле апартаменты, предлагались дополнительные услуги – кухни с запасом основных продуктов, а также баром. Учитывая, что мало кто из бизнесменов располагал временем для беготни по магазинам, для них был подготовлен список важнейших продуктов, по которому они могли заказать все необходимое. Через два часа после передачи заказа любому из дежурных по этажу или передачи по факсу консьержу заказанные продукты доставляли в номер.

– Отлично, – то и дело вырывалось из уст Алисон, по мере того как Джеймс показывал ей все удобства ее комнат и между делом рассказывал о всех достоинствах жизни в отеле. Она хотела сказать что-то более содержательное, но отвергала все приходящие на ум похвалы, как чрезмерно наивные и пышные.

Придя в отчаяние, она молча попросила взглядом помощи у прекрасной и утонченной женщины, которая, судя по всему, была накоротке с Джеймсом. Некоторое время Мейлин хранила молчание, позволяя Джеймсу разыгрывать роль гостеприимного хозяина. Теперь же, когда Алисон в отчаянии устремила на нее взгляд, она вдруг поняла, что произошла мгновенная перемена – Мейлин Гуань перестала держаться непринужденно. Скорее, подумала Алисон, она выглядит напряженной, встревоженной и – взволнованной.

Алисон все же нуждалась в помощи, и в какой-то момент она, почти инстинктивно, послала Мейлин свою улыбку, но не получила ответа. Взволнованные глаза Мейлин остались такими же непроницаемыми… хотя, как ясно видела Алисон, Мейлин смотрела только на нее.

После неловкого колебания Алисон снова повернулась к Джеймсу. Но прежде чем она успела вымолвить очередное «отлично», на его поясе – в который раз! – зажужжал пейджер. Это был негромкий, но очень настойчивый писк, и хотя на спокойном лице Джеймса после того, как он прочел сообщение, не отразилось никаких эмоций, Алисон почувствовала, что внутренне он обеспокоен.

И последовавшее почти сразу вежливое извинение показало, что она не ошиблась.

– Мне нужно как можно скорее ответить на этот запрос, – сказал Джеймс. – Но сначала я хотел бы показать вам кабинет и комнату для работы с пленками.

– Кабинет и темную комнату?

– Идите сюда, – улыбнулся в ответ на ее изумление Джеймс.

Он провел Алисон во вторую спальню ее квартиры, комнату с безупречным интерьером, в которой стояли два шкафа с четырьмя полками, пишущая машинка, компьютер и факс.

– Эти шкафы – на самом деле сейфы, – объяснил Джеймс. – Вообще-то в нашем отеле не было краж, но при желании вы можете поместить дубликаты негативов в хранилище.

Алисон и в мыслях не допускала покушения на свои пленки, но выражение его лица было серьезным. Она поняла еще одно: он считает ее снимки Гонконга драгоценными.

– Мне кажется, в качестве темной комнаты лучше всего использовать вторую ванную комнату, – продолжал объяснять Джеймс, – мне сказали, что она полностью оборудована для этого, но если вам потребуется что-либо еще, скажите мне. Комнату оборудовал тот фотограф, который будет увеличивать ваши снимки для превращения их в настенные панно, так что он кровно заинтересован в том, чтобы негативы были высшего качества.

– Спасибо, – прошептала Алисон, обрадованная и испуганная такой верой в ее талант. Конечно, она сделала неплохие, очень милые фотографии родного Техаса, и они отлично выглядели, собранные в альбом. Но сможет ли она с такой же любовью сделать снимки этого экзотического, но чужого ей города? И не станет ли то, что годится для альбомных фотографий, неудачей на снимках, увеличенных до размера стенных панно? А что, если она разочарует этого так уверенного в ее способностях человека? Слишком уверенного.

Алисон Париш Уитакер внезапно почувствовала себя самозванкой. Что она тут делает? Зачем она впуталась в эту авантюру? На ней были обычные лодочки на низком каблуке, а не загнутые восточные туфли, но все-таки хотелось щелкнуть каблуками, произнести магическое заклинание «На свете нет ничего лучше дома» и мгновенно перенестись в кремовую спальню далласского особняка, заваленную журналами мод для невест и свадебными аксессуарами.

Но Алисон не щелкнула своими прозаическими каблуками и не произнесла свое заклинание. Вместо этого она отважно посмотрела на этого столь уверенного в ее таланте мужчину, и ее взволнованное сердечко забилось сильнее, так как ей внезапно пришла в голову мысль, ставшая откровением: это – мое место, это и есть мой дом!

Волшебник оказался настоящим, а дым – это только цвет его глаз. И нигде не было зеркал. Впрочем, здесь было зеркало – все, что читалось в его глазах, отражалось и в ее взгляде.

«Да, Алисон, – говорили ей эти глаза, – это – твое место. Теперь это – твой дом».

Но прежде чем снова зажужжал пейджер Джеймса, рвя тонкую ниточку, протянувшуюся между ними, она сама разбила зеркало – ведь он принадлежал Мейлин, а не ей! Она мгновенно смутилась.

– Наверное, мне придется все-таки заняться этим, – сказал Джеймс, прочтя очередное сообщение пейджера. – Извините, что не смогу выпить с вами чаю. Мейлин доскажет вам все, что я забыл рассказать об отеле. – Он как-то нерешительно посмотрел на Мейлин, словно желая что-то спросить. – Вы сможете показать Алисон, как добраться до Башни?

– Конечно, – прошептала Мейлин. – Смогу.

– Отлично. – Джеймс снова перевел взгляд на Алисон. – Утром встретимся снова, Алисон, спокойной ночи!

Джеймс ушел, а Мейлин и Алисон сели в гостиной за столик, на котором дымился традиционный чайник, которым отель встречал гостей. Мейлин знала, что Джеймсу хотелось бы, чтобы она встретила гостью поласковее, чтобы они сидели рядышком, попивая чаек и болтая о разной чепухе. Но как же она могла так беззаботно болтать, когда в ней царил ад?

Мейлин сумела убедить себя, что самое страшное – это встреча, первый момент знакомства с сестрой. Если она сумеет сдержаться, то после все будет гораздо проще.

Но все оказалось не так: именно сейчас ее сердце отчаянно билось, взбудораженное хорошо знакомым старым страхом и одновременно новыми наивными стремлениями, которые она даже боялась определить. Но они становились все сильнее и сильнее, заставляя ее искать в себе семейное сходство с этой златовлаской… пока старая ненависть не прекратила эти поиски, напомнив: нет и не может быть сходства между злой дочерью Номер Один и доброй дочерью Номер Два; и сама Алисон не захотела бы такого сходства.

Это резкое напоминание позволило Мейлин снова овладеть собой до такой степени, что она смогла позволить себе посмотреть на Алисон, и теперь изумрудные глаза девушки, смотрящие на нее, были отличны от ее нефритовых настолько, насколько зло отлично от добра.

– Мейлин, пожалуйста, не чувствуйте себя обязанной сопровождать меня.

«Ага. Вот оно! Она не хочет, чтобы я была здесь. Она меня отпускает. И этот шанс нужно использовать… иначе, кто знает, что может случиться…»

– Вы, наверное, заметили, что у меня немного отсутствующий вид, Алисон? Не принимайте это на свой счет! У меня просто проблемы с чертежами для вестибюля отеля… но я с удовольствием останусь и выпью с вами чаю, если не помешаю вам.

– Разумеется, – улыбнулась ей Алисон, – я буду только рада.

И беседа потекла, позволяя Алисон выплеснуть из себя все накопившиеся впечатления – и необычность приземления, и словно созданные из драгоценных камней очертания Гонконга на фоне ночного неба, и необычайную роскошь «Ветров торговли», и как это мило со стороны Джеймса оборудовать в ее номере темную комнату, как это предусмотрительно с его стороны…

Начав говорить о Джеймсе, Алисон вдруг замешкалась, порозовела и отвела глаза в сторону – пусть только на секунду. Но тут же снова взяла себя в руки и спокойно добавила:

– Ну, мне, наверное, не нужно рассказывать вам, какой он чудесный.

«Она ведь думает, что мы с Джеймсом любовники, – поняла Мейлин. – А сама она… явно им увлеклась».

Впрочем, что удивительного в том, что женщина увлеклась Джеймсом Дрейком – он был элегантен и привлекателен, и более того, за этой элегантностью чувствовалось пламя, пусть хорошо контролируемое: выдававшее себя только тлением, оно обещало потрясающую страсть.

Мейлин на самом деле удивило не то, что Алисон увлеклась Джеймсом, а сама Алисон – увлеченная Джеймсом, она ничем не выдала то, что завидует Мейлин. А ведь она нисколько не сомневается, что Джеймс и Мейлин находятся в связи! Казалось, она считает само собой разумеющимся, что такой человек, как Джеймс, может избрать в свои подруги только такую женщину, как Мейлин… словно Мейлин заслуживает такой любви.

Однако Мейлин Гуань такой любви не заслуживала и могла доказать это прямо сейчас. «Да, Алисон, я знаю, какой он чудесный, я видела огонь страсти в его серебристых глазах, я знаю, насколько восхитительно прикосновение его изящных и сильных рук».

А что, если она так и скажет? И сумеет ли Алисон понять, что ее слова – всего лишь жестокая ложь, порожденная самым сердцем?

«Нет, – решила Мейлин, – нельзя допустить, чтобы изумрудные глаза сестры расширились от страха – они не привыкли встречать в душе человека такую тьму».

– Мы с Джеймсом просто друзья, Алисон, мы не любовники, – произнесла наконец Мейлин.

Алисон нахмурилась, а потом вдруг тихо спросила:

– А он женат?

– Нет.

Когда Мейлин увидела, как в глазах Алисон загорелись огоньки надежды, в ней вдруг возникло странное желание – защитить сестру. Желание давно забытое. До тринадцати лет она постоянно защищала тех, кого любила, скрывала от матери правду о своих страданиях, потому что не хотела, чтобы ее боль бросила глубокую тень на маленький мирок любви, в котором она обитала с Джулианой, и на светлый образ отца, который мог бы быть с ними и защитить их обоих, если бы не погиб.

И вот теперь напротив сидит его другая дочь, та, которой досталась вся его любовь – такая беззащитная, доверчивая и полная надежды, – и ведь для Мейлин еще не поздно проявить свой настоящий характер, всего несколькими словами она может поймать в ловушку беззащитное сердечко сестры и заодно покончить со странными и глупыми чувствами, зародившимися в сердце. «Алисон, Джеймс явно неравнодушен к тебе. Я его друг, так что могу поговорить с ним. Тебе нужно будет только предложить себя ему…»

Но Мейлин отказалась и от этой ловушки. Вместо этого она решила рассказать сестре правду о Джеймсе Дрейке; Джеймсу такая откровенность не повредит, трагическая смерть Гуинет Дрейк практически ни для кого не секрет. Об этом знают и Сэм, и сэр Джеффри, и леди Ллойд-Аштон. Все, кто познакомился с Гуинет во время рождественских каникул, когда она приезжала в Гонконг, и все англичане, следившие четыре года назад за новостями по телевизору или читавшие хронику происшествий.

– Джеймс был женат, – тихо сказала она, – четыре года назад его жена, беременная его сыном, погибла в результате нелепого инцидента – взрыва газового баллона на их даче в Уэльсе. Какая-то неполадка с трубопроводом…

– Не может быть! – прошептала Алисон, и место надежды в ее душе заняла печаль. – Джеймс был при этом?

– Он в этом время вышел пробежаться на пляж. – Об этом Мейлин узнала от самого Джеймса. – И хотя спасти Гуинет не было никакой возможности, он все-таки вбежал в дом и чуть не погиб. – А об этом она узнала от своего начальника в «Тичфилд и Стерлинг». Немного помолчав, Мейлин мягко предупредила Алисон: – Джеймс теперь женат на своей работе, Алисон. У него нет увлечений, и он не собирается никем увлекаться – особенно сейчас.

– Из-за «Нефритового дворца»?

Мейлин кивнула.

– Это была идея Гуинет. Он строит его в ее честь, потому что обещал ей построить «Нефритовый дворец».

Снова наступило молчание, обе сестры думали о чем-то своем. Алисон поднялась и налила обеим чай. В тот момент, когда она наклонилась к чашке, Мейлин обратила внимание на серебряный браслет на руке сестры. Она давно заметила его и посчитала украшением, теперь же увидела четкую малиновую надпись на браслете.

– Это медицинский браслет?

– Да, – пожала плечами Алисон. – Я привыкла, что все вокруг знают, что это за браслет, и совсем про него забываю.

– С вами что-то не в порядке?

Алисон улыбнулась.

– Нет, все хорошо, пока мне не потребуется переливание крови. У меня сильная реакция отторжения чужой крови.

– Но ведь это можно предусмотреть заранее?

– Чаще всего, но не в моем случае. При обычных проверках запасов крови кажется, что все в порядке, полностью совместимо – но на самом деле это не так. Мой лечащий гематолог в Далласе разработал очень сложную систему тестирования крови доноров – только напрасно, за десять лет так и не удалось найти подходящей крови.

– Значит, если вам потребуется кровь для переливания…

– У меня ее не будет, – спокойно ответила Алисон, словно то, что любое переливание крови донора будет для нее смертельным, не имело большого значения. Однажды она чудом выжила после переливания – но с тех пор иммунная система активизировалась полностью, и была готова немедленно бороться против любого вторжения. В следующий раз реакция будет мгновенной и более мощной. Она смущенно улыбнулась:

– Мне остается только надеяться, что мне больше не потребуется переливать кровь.

– Надеюсь, – тихо ответила Мейлин, словно она и в самом деле была сестрой и имела право на заботу об Алисон. – Но ведь вам, должно быть, страшно…

– В общем да, но главное – это отец. В прошлый раз он был рядом, когда началась реакция отторжения, и я помню ужас, написанный на его лице. Я хотела сказать ему, чтобы он не беспокоился, что я люблю его, бабушек и дедушек… – Алисон запнулась, вспомнив, что Мейлин еще не знакома с ее семейными обстоятельствами. – У меня есть только отец, бабушки и дедушки, моя мать умерла при родах.

При виде опечаленного той давней потерей лица Алисон, не забывшей о матери, которую она никогда не знала, на Мейлин саму нахлынули давние воспоминания: как она любила погибшего до ее рождения отца, которого никогда не видела, как ей не хватало его и как она верила, что если бы он остался жив, в ее жизни все было бы иначе.

Да, наконец-то у нее нашлось нечто общее с сестрой: они обе провели немало часов, мечтая о том, чтобы у них были живы оба родителя. Для Мейлин этим фантазиям пришел конец когда ей исполнилось тринадцать, а для Алисон? Ведь ее мать в самом деле умерла, тут не могло быть ошибки, и выживи Бет Уитакер, она наверняка любила бы свою дочь всем сердцем. Мейлин прошептала:

– Извините, Алисон.

И тут, где-то в середине «спасибо» Алисон, раздалась трель телефонного звонка, почему-то заставившая Мейлин вздрогнуть.

Это звонил Гарретт Уитакер, отец, которого Мейлин когда-то любила и которого ей так не хватало, отец, чье лицо исказилось от ужаса, когда он увидел, что его любимая дочь умирает. Он звонил в Гонконг, чтобы узнать, как добралась Алисон, все ли с ней в порядке.

«Любящий папаша!» – подумала Мейлин внезапно, и ей стало больно. Что бы ему стоило позвонить ей хоть раз, чтобы убедиться, что с ней все в порядке?! И что бы стоило ему хоть раз успокоить ее, утереть ее слезы, когда кто-нибудь называл ее ублюдком шлюхи?

– Да, папа, – тихо рассмеялась Алисон. – Я тут, со мной все в порядке. Все отлично… Да, меня встретили Джеймс Дрейк и Мейлин Гуань. Это архитектор проекта, она сейчас тут у меня, мы пьем чай… Папа?.. Ой, мне на минуту показалось, что с линией что-то не в порядке, я перестала тебя слышать…

Похоже, Гарретт Уитакер довольно быстро оправился от шока, полученного при известии, что его дочери мирно сидят рядышком, попивая чаек.

«Разумеется, он очень быстро оправился, – подумала Мейлин. – Почти двадцать восемь лет он был уверен, что нечего беспокоиться, никаких призраков прошлого не осталось».

А ведь Мейлин прямо сейчас могла бы, если бы захотела, вывести его на чистую воду. Достаточно было взять трубку из перехваченной серебряным браслетом руки сестры и сказать: «Привет, папочка! Это я, твоя брошенная дочка! Что? Ты удивлен, откуда я все знаю? А я знаю. Твоего запудривания мозгов моей мамочке хватило только на тринадцать лет. Нет, она-то тебя не выдавала – она представляла тебя павшим героем, как ты ее научил. Я сама открыла все это, я все про тебя знаю, папочка. Ты вовсе не герой… разве что для Алисон… по крайней мере, ты был для нее героем до сегодняшнего дня».

Вместо этого Мейлин подошла к стеклянной стене и стала рассматривать феерию огней на горизонте, думая о том, какой может быть голос у ее отца.

Как он звучит теперь, исполненный любви к Алисон?

А что можно сказать о душе Гарретта Уитакера? Есть ли в ней хоть маленький уголок, неравнодушный к оставленной им дочери? Маленький-маленький уголок, где был бы образ его дочери?

Так как Алисон была не одна, то она, из вежливости по отношению к Мейлин, не стала долго распространяться. Пообещав часто звонить и передав привет бабушкам и дедушкам, она завершила разговор. Как только Мейлин услышала звук положенной на рычаги трубки, она призвала на помощь все свое актерское мастерство. Пожалуй, сияющие глаза Алисон не готовы еще к зрелищу того мрака, что царил в ее душе… Лучше исчезнуть из комнаты, прежде чем Алисон поймет, насколько она взволнована, как ей плохо.

Отвернувшись от панорамы Гонконга и глядя в лучащиеся радостью глаза сестры, Мейлин сказала:

– Я все-таки пойду, Алисон. Эта проблема с чертежами не дает мне покоя.

Алисон проводила ее до двери, и теперь Мейлин могла укрыться в убежище своего номера. «Убежище»? – ядовито усмехнулся ее внутренний голос. – Ты называешь убежищем место, откуда открывается прекрасный вид на «Пининсулу»?

Но когда Алисон открыла дверь, в коридоре оказался Сэм Каултер.

Поздоровавшись с Алисон, Сэм перевел взгляд с ее изумрудных глаз на темно-зеленые Мейлин и сказал:

– Привет, Мейлин!

– Привет, Сэм, – Мейлин быстро отвела взгляд; Сэм не был слеп к чужим болям и бедам – он-то мог рассмотреть тень страдания там, где никто бы ее не увидел.

– Я уже ухожу, – сказала Мейлин, обращаясь к высокому стройному ковбою, перегородившему проход.

Сэм даже не шелохнулся.

– Я провожу тебя до номера, Мейлин. Только поздороваюсь с Алисон.

– Привет, Сэм, – послушно повторила Алисон и, улыбнувшись, добавила: – Пока, Сэм.

Номер Мейлин был на том же этаже, что и у Алисон, и его хорошо должно было быть видно, но сейчас его загораживала фигура Сэма. Эта дверь, призывно маня ее, соблазняла ринуться к ней.

«Нет, – приказала себе Мейлин. – Я должна спокойно пройти с ним по коридору, опустив глаза и тепло разговаривая с ним. И мне нужно начать этот путь немедленно. Разве что…»

– Ах, Алисон, я совсем забыла показать вам, как найти Башню Дрейка.

– А это необходимо, Мейлин? Насколько я поняла по карте, нужно выйти из главного входа, повернуть налево и пройти шесть кварталов по Чейтер-роуд.

– Именно так, – подтвердил Сэм. – Когда вы встречаетесь с Джеймсом?

– В десять. Сэм нахмурился.

– Мы с Мейлин и Тайлером встречаемся на строительной площадке в девять утра.

– То есть, вы не сможете проводить меня к Джеймсу? – поддразнила его Алисон. – Сэм, не знаю, что там наговорил обо мне мой папочка, но я вполне в состоянии пройти шесть кварталов, особенно по прямой!

– Правда?

– Да! – потом уже нормальным тоном она сказала: – Вас пригласили в Гонконг, Сэм, чтобы вы строили тут отель, а не для того, чтобы вы играли роль телохранителя или няньки. Так что, пожалуйста, не беспокойтесь.

– Отлично, – согласился Сэм. – Но если вам потребуется какая-либо помощь, Алисон, я всегда к вашим услугам.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

– Мейлин, почему бы вам не пригласить меня выпить что-нибудь?

Он говорил таким ласковым тоном, словно и в самом деле был неравнодушен к ней. Она чувствовала себя такой несчастной, такой жалкой, ей так нужно было сочувствие.

«А что, если он в самом деле неравнодушен ко мне? – подумала она. – Что, если ему можно доверить тайны моего сердца?»

«Брось это! – тут же предупредил ее внутренний голос. – Сэму Каултеру наплевать на твое кровоточащее сердце. Его интересы более поверхностны. Его интересует только твое тело. Он еще не знает, какой лед таится под его знойной поверхностью. Тем не менее ты можешь пригласить его, о несчастная Дочь Номер Один. Пусть он расскажет тебе о Гарретте Уитакере. Может быть, ты узнаешь кое-что неприятное об этом папаше, бросившем тебя на произвол судьбы».

– Джейд?

– Заходите, Ковбой.

Мейлин предложила ему спиртное на выбор из набитого доверху бара, однако Сэм предпочел газировку «Перье». И ответы на свои вопросы. Она казалась ему такой несчастной.

– Как вы?

– В порядке, – солгала она. – Прекрасно.

– А мне показалось, вы чем-то расстроены. Мейлин в ответ только уклончиво пожала плечами, и Сэм решил не давить, а подождать, потягивая свой «Перье», хоть до бесконечности.

Мейлин, однако, не позволила молчанию воцариться надолго; она разыгрывала роль вежливой хозяйки, развлекающей гостя ни к чему ни обязывающей беседой. Тень боли в ее глазах исчезла, и их блестящая нефритовая поверхность снова казалась непроницаемой.

– Что такого сказал вам отец Алисон?

– То есть?

– Она сказала: «Независимо от того, что сказал вам обо мне отец». Интересно, что такого он мог сказать?

– Только то, что она направляется к нам и что она не слишком часто путешествовала. Если уж на то пошло, он не просил меня становиться ее телохранителем или нянькой. А что?

– Да ничего особенного. – Мейлин отхлебнула глоток из своей бутылки «Перье». – Вы его хорошо знаете?

– Кого? Гарретта? Ну, не слишком. – Сэм задумался и продолжал: – Впрочем, я знаю о нем одну вещь: он рисковал жизнью, чтобы спасти восемнадцатилетнего подростка, которого совершенно не знал.

Мейлин поняла, что при помощи Сэма не соберет никакого компромата на своего отца, скорее наоборот. И тем не менее она решила выслушать историю о восемнадцатилетнем подростке, так как им, судя по всему, был сам Сэм.

– Вот как? А что стряслось? – вежливо поинтересовалась она.

– Я тогда работал на прибрежной буровой вышке «Уитакер Ойл» в Мексиканском проливе. Разразился шторм, и наша вышка перевернулась. Тут же появились вертолеты береговой охраны и спасли большинство членов бригады, однако ночь, страшный ветер и волны не позволили им выручить всех. Мы точно не знали, вернутся ли они, но догадаться было нетрудно, – его лицо посерьезнело при воспоминании об этом ужасе. Он ощущал скорее презрение к окружающим, чем сострадание, и будь его воля, предпочел бы очутиться на какой-нибудь балке в одиночестве. Но уединиться было негде – все они собрались на единственной торчавшей из воды части платформы. Все были старше его, но они нуждались в его поддержке. И Сэм начал лгать им: он говорил, что помощь непременно придет, говорил спокойно, и это был единственный островок спокойствия в разъяренном море. Никто из них не догадывался, что его спокойствие было вызвано равнодушием к смерти.

– Когда я услышал шум вертолета, я подумал, что начинаю бредить. Но это оказался настоящий вертолет, вертолет компании, прилетевший за нами.

– И он спас всех вас?

– В конечном итоге, но не сразу – ему пришлось сделать два вылета. Кто-то один должен был остаться.

Сэм колебался, догадается ли Мейлин, что именно он решил остаться на тонущей платформе, или решит, что он, расталкивая остальных, устремился к спасительному трапу вертолета. Сэм понимал, что она и представления не имеет, почему он сделал это. Она, наверное, воображала невесть какое благородство с его стороны.

– Меня никто не ждал на берегу, – спокойно объяснил он. – У остальных были родители, семьи, подружки. Кое у кого даже дети. Спасусь ли с этой платформы я – никого не интересовало, по крайней мере, я так думал. Когда они отлетали, кто-то крикнул мне, что мистер Уитакер еще вернется. Только тогда я сообразил, кто же нас спас.

– Но вы же знали его.

– Нет, я только слышал о нем. Мы ни разу не встречались, и он меня совершенно не знал.

– Кроме того, что вы такой герой.

– Нет, Джейд, – спокойно ответил Сэм, – просто мне было все равно.

«Как и тебе? – мысленно спросил он. – Неужели в тебе тоже кроется что-то самоубийственное, и в аналогичной ситуации тебе тоже было бы не важно, уцелеешь ты или погибнешь. И может быть, смерть даже облегчила бы твою душу?»

– И вы в самом деле верили, что он вернется за вами? – «Точно так же, как я все эти годы, хотя мать сказала мне, что этого никогда не случится».

– Не помню, чтобы я думал об этом. Мне это казалось невозможным, даже если бы он и захотел.

– Вам было страшно?

– Нет. – Сэм подумал, стоит ли рассказать о том, как ему в самом деле было страшно, – ему было три года, и его родители орали друг на друга, их голоса были искажены выпитым. Он тогда не понимал в точности значения слов матери: «Ты меня изнасиловал, ты что, не помнишь?» – но он отлично понимал, что они ненавидят друг друга, и именно из-за него. Или тогда, когда ему было уже четыре, и мать бросила его на произвол судьбы. Или тогда, когда он уже понимал, что такое изнасилование и то, что он – плод насилия, а не любви. Или уже подростком, когда он был уже достаточно силен, чтобы пресечь попытку отца убить его; Сэм понял, что ему нужно сделать это самому.

Сэм Каултер вполне был способен на это, ведь в его жилах текла кровь, унаследованная от его жестокого отца. Но в отличие от него, Сэм никогда не позволял себе быть жестоким по отношению к другим людям. Однако себе он не давал поблажек, и когда его оценки улучшались и казалось, еще немного, и он добьется успеха, он на недели пропадал из школы.

И все-таки, несмотря на то, что Сэм отпустил все внутренние тормоза – пил, курил, употреблял наркотики, – он умудрился дожить до восемнадцати лет. Тогда его жизнь круто переменилась, но демоны остались, притаившись внутри. Когда-нибудь Сэм расскажет все это Мейлин, но не теперь.

– А что вы делали, ожидая возвращения Гарретта Уитакера? – спросила Мейлин.

– Там оставался ящик пива и коробка с сигаретами. Я рассчитал, что к тому времени, когда платформа окончательно погрузится в воду, я должен справиться и с тем, и с другим. – Его голос в этот момент был резок, как тогда, на платформе. Но потом он продолжил, уже смягчившись: – Но Гарретт вернулся, хотя и не должен был делать этого. Это просто герой, Мейлин. Он не должен был рисковать жизнью, чтобы спасать меня.

– Но рискнул же. Так почему?

– Это была его платформа, а я был членом бригады, и он считал, что отвечает за меня.

«Отвечает за постороннего… но не за родную дочь».

– Так именно в эту ночь ваша жизнь изменилась? Он помог вам измениться?

– Да. Он с этого ничего не имел, а мог потерять все, – и все-таки спас меня. Я решил, что тогда мне следует изменить свою жизнь, чтобы она стала достойной его подвига.

– Он помогал вам?

– То есть деньгами, на колледж? Он предложил мне деньги, но я не взял. Гарретт помог мне, дав нечто большее.

– Но все эти годы вы должны были много общаться?

– Не совсем. Мы иногда пересекались. У нас были одинаковые убеждения, и мы состояли в одних и тех же благотворительных фондах.

– Но ведь вы считаете его настоящим героем?

– Он и есть герой. А вы так не считаете? «Может быть, в отношении тебя и своей златовласки, но…»

В глазах Мейлин снова появилась тень боли, талантливая актриса забыла про нее. Сэм вдруг понял, насколько она уязвима и несчастна.

– Расскажите мне тогда о героях, с которыми вам пришлось сталкиваться в жизни, Мейлин, – тихо попросил он. – «Или нет, расскажите мне лучше о самом важном в вашей жизни, о том, что изменило ее».

«Моими героями были мои родители, – подумала про себя Мейлин. – Пока я не узнала, что отец вовсе не погиб, а мать все эти годы лгала мне. А самый важный, переломный момент? День, когда я узнала, что все это ложь».

– Мейлин? – ласково позвал ее Сэм, видя, что от какой-то внутренней муки ее глаза снова становятся ледяными. Он сказал ей многое, очень многое, не всю правду, но так много он не рассказывал еще ни одной женщине. И что взамен? Она уплывала от него, отталкивала его.

– Я должна подумать над этим, – сказала она, своим тоном давая понять, что разговор окончен. – Я не могу припомнить ни героев в своей жизни, ни каких-то переломных моментов.

– О'кэй, Джейд, подумайте об этом. – «А я подумаю над тем, не является ли мое увлечение тобой самой самоубийственной вещью во всей моей самоубийственной жизни».

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

– «Я могу сама пройти шесть кварталов!» – смеясь и сияя, поддразнила себя Алисон.

Теперь, когда она отправилась в этот путь, у нее точно так же сияли глаза, и она ощущала прилив энергии, такой же огромный, как сокровища, которые надеялась обнаружить в Гонконге.

Она хорошо выспалась и проснулась готовой к приключениям. Алисон попросила, чтобы в прачечной погладили ее бело-голубое платье, а когда через тридцать минут его доставили назад в номер освеженным и без единой морщинки, она задумалась над тем, какие туфли, пояс и украшения выбрать к этому платью.

Большую часть двух чемоданов, с которыми она прибыла в Гонконг, занимали карты города, справочники, путеводители, объективы и фильтры. Она взяла с собой ровно столько одежды, чтобы можно было дотянуть до вторника, когда прибудет остальная часть багажа. И все же, хотя аксессуаров в чемоданах оказалось не так уже много, казалось, прошла вечность, прежде чем она выбрала между белыми и голубыми туфлями, белым и красным поясом, между жемчугом и золотом для шеи и ушей.

Теперь настала очередь волос. Алисон запаслась золотыми заколками, шпильками и лентами для волос, но это все для домашнего применения, для работы, чтобы волосы не падали на глаза, когда она читала, писала или проявляла пленки. Алисон подумала, не сделать ли ей прическу, может быть даже зачесать волосы гладко, как у Мейлин. Однако, едва прикоснувшись к своим золотисто-рыжим прядям, она оставила эту мысль – бесполезно. Все равно в раскаленном влажном приморском воздухе все ее ухищрения превратятся в ничто, когда от прически начнут отделяться упрямые локоны и предательски завиваться.

«Бесполезно, – подумала она, когда по дороге почувствовала, как начинают жить своей жизнью ее локоны. – Бесполезно, глупо… Джеймс все равно женат на своей работе, он верен памяти жены, а если когда-нибудь и увлечется, то это будет женщина вроде Мейлин. Теперь же его единственная страсть – его обещание Гуинет – «Нефритовый дворец».

И я выложусь полностью, до последней капли, когда буду фотографировать Гонконг, – поклялась себе Алисон. – Ради Джеймса, ради его улыбки».

Тротуар вдоль Чейтер-роуд представлял собой бурлящий ручей, полный целеустремленных человеческих существ. В отличие от него, сама улица была ленивым и почему-то безмолвным потоком автомобилей, такси, автобусов и троллейбусов. Алисон слышала, как урчат моторы и изредка позванивает колокольчик троллейбуса. Однако совершенно не было слышно гудков – это при том, что в среднем четыреста восемнадцать автомобилей на милю дорожного покрытия делали уличное движение в Гонконге одним из самых оживленных в мире. Но оно было такое цивилизованное – даже шоферы такси носили белые перчатки. Все были так вежливы, словно направлялись на светский раут.

Двигаясь по тротуару в общем людском потоке, Алисон поглядывала на высящиеся над головой небоскребы. Их затененные стекла отсвечивали розовым, серебряным, золотым, и сами стеклянные башни сверкали, их острые грани таяли в раскаленном воздухе. Она подумала, что могла бы запечатлеть это на пленке, только по-своему. Каждое здание нужно сфотографировать как отражение соседа – золотое, отраженное в серебряном, розовом или голубом. А может быть, попробовать даже золотое на золотом…

У пересечения с Меррей-роуд Алисон оставила мысли о предстоящих съемках и устремила взгляд на здание, куда держала путь – Башню Дрейка, прекрасную и строгую, серебристо-черный обелиск на фоне голубого неба.

Прекрасная и строгая, как ее владелец.

Вдруг Алисон увидела Джеймса Дрейка, устремившегося ей навстречу. Он был в черном, как и его волосы, костюме. Алисон подумала, что он похож на пантеру с серебристыми глазами – такую же чувственную, мощную и хищную. Пожалуй, из всех лиц Гонконга у него было самое великолепное.

Серебристые глаза нашли ее и приветливо улыбнулись, довольные ее появлением. Между ними лежала Меррей-роуд и красный огонь светофора.

Стоя на краю тротуара, Алисон думала о портрете Джеймса Дрейка. Она понимала, что снять это будет почти невозможно. Никто не смог бы поймать объективом его страсть, его силу, его боль… и тут у нее что-то щелкнуло в голове: да ведь эта пантера Гонконга уже поймана! Да, его движения, его горделивая уверенность говорили о том, что он – хозяин этого мира. Однако в его глазах было еще что-то, помимо горя из-за погибшей жены. Там было выражение глаз загнанного в клетку зверя, ищущего выхода и голодного.

Зажегся зеленый свет. Каждая клеточка ее тела жаждала устранить промежуток между нею и Джеймсом, и как можно скорее. Однако рефлекс женщины, привыкшей к тому, что ее жизнь находится в постоянной опасности, берегущей жизнь ради тех, кого она любила, заставил ее помедлить, чтобы пропустить машины, прежде чем ступить на мостовую.

Но машин не было, и она храбро ступила на асфальт, устремляясь к Джеймсу, улыбающемуся ей в ответ. И тут Алисон увидела в его глазах то, чего не видел никто, кроме нескольких пожарных в Уэльсе – в бесстрашных глазах пантеры вспыхнул страх.

– Алисон! Осторожно!

И тут же раздался гудок, резкий сигнал, посланный одетой в белую перчатку рукой испуганного водителя. Алисон инстинктивно отпрыгнула на обочину, и мимо нее, всего в нескольких сантиметрах, пронесся ядовито-зеленый лимузин.

Она тут же поняла, что произошло, ведь она была в британской колонии. Как и в Англии, тут было левостороннее движение, и если вам нужно было перейти улицу, то сначала следовало смотреть направо, а уже потом налево.

Это была глупая ошибка. Если бы у «даймлера» была большая скорость, эта глупость могла бы обернуться трагедией. Она не пострадала, за исключением гордости, конечно, – теперь Джеймс легко догадается, какая она простушка.

Он был уже рядом с ней, и его страх – если, конечно, она не ошиблась – сменился озабоченностью:

– У вас все в порядке?

– Ничего страшного, – заявила она, уже переходя Меррей-роуд. – Просто я вела себя, как идиотка.

– Да нет, это типичная ошибка.

– Ну что же… спасибо.

Когда они оказались на тротуаре на другой стороне улицы, Джеймс, словно ее шестиквартальное путешествие прошло без всяких неприятностей, поздоровался с ней:

– Доброе утро, Алисон.

– Доброе утро, Джеймс.

– Вам удалось выспаться?

Алисон заметила вокруг его глаз темные круги от бессонницы. «Что помешало ему спать? – подумала она. – Кошмары? Проблемы с его империей? Безостановочный бег по невидимой клетке?»

Но сейчас в его глазах читалась тревога за нее. Сверкнув глазами, выспавшаяся Алисон ответила:

– Спасибо, отлично. Просто на удивление хорошо.

Офис Джеймса хорошо соответствовал его хозяину – такой же суровый и элегантный, решенный в черно-сером. Единственным цветным пятном во всем офисе была маленькая янтарная статуя лошади тайского периода на грифельно-сером столе.

Алисон знала, что снаружи огромные – от пола до потолка – окна его офиса отблескивают серебристым цветом, не пропуская внутрь посторонние взгляды и в то же время открывая тем, кто находится внутри, потрясающую перспективу лежащего внизу города.

– Я думал, что смогу показать вам сегодня утром Гонконг, но боюсь, мне придется в течение часа вылететь в Сидней.

– Ничего страшного, конечно… Я вовсе не рассчитывала… Я узнавала, есть прекрасные экскурсии по Гонконгу. Я решила, что несколько следующих дней потрачу на экскурсии, и только потом начну путешествовать самостоятельно.

– Мой секретарь, миссис Лян, организует для вас несколько экскурсий, а когда вы решите, что готовы действовать самостоятельно, к вашим услугам машина с шофером.

– Джеймс, мне вовсе не нужна машина с шофером. Я лучше узнаю Гонконг, если буду пользоваться общественным транспортом. Кроме того, если только я не решу съездить на Новые Территории или на другую сторону острова, я вообще буду ходить в основном пешком или пользоваться паромом.

Джеймс некоторое время молчал, вероятно, колеблясь, стоит ли говорить; но когда он наконец заговорил, его голос звучал так, как должен звучать голос мужчины, неравнодушного к женщине, к которой он обращается:

– Прошу вас, Алисон, будьте осторожнее.

– Я постараюсь, – тихо пообещала она.

И в его глазах она прочитала что-то новое, что-то очень соответствующее его тону… какую-то нежность… И вдруг это выражение погасло, наверное, это была иллюзия, рожденная горячим воздухом Гонконга.

– Хорошо, – сказал наконец Джеймс, и его голос стал каким-то резким, словно он тоже оказался в пустыне после того, как мираж рассеялся.

– Как долго вы будете в Австралии?

– До субботы. В субботу вечером намечается званый вечер, празднование начала строительства «Нефритового дворца». Разумеется, вы тоже приглашены.

– Замечательно! И где же это будет?

– Вон там – в Замке-на-Пике. – Он махнул рукой в направлении залива Виктории.

– Это отель?

– Нет. Это частный особняк, принадлежащий сэру Джеффри Ллойд-Аштону и его жене Ив. Она вам понравится, Алисон. Я рад, что вы скоро познакомитесь с ней.

«Ив? – эхом откликнулось в ее сознании имя, произнесенное Джеймсом с такой нежностью. – Кто такая Ив? И какие у нее отношения с Джеймсом?»

Алисон не стала спрашивать Джеймса об Ив, как не стала спрашивать ни его, ни необычайно полезную миссис Лян о том, в чем надлежит прибыть на вечер в Замке-на-Пике. Наверняка все будет очень формально, шелковые фраки и атласные платья. Кстати, у Алисон как раз есть то, что нужно – во вторник прибудет ее «Гонконгский гардероб» – невероятная коллекция открытых вечерних платьев. Последние-то, вместе с платьями для коктейль-парти, были частью ее приданого, сногсшибательные платья, которые ей предстояло носить в качестве миссис Стивен Джентри.

На этот званый ужин в замке она наденет свое любимое. Алисон купила его, несмотря на вежливые, но твердые протесты обеих бабушек. Правда, Айрис Париш и Полин Уитакер платье понравилось – да и кому бы не понравилось это длинное, цвета слоновой кости шелковое одеяние с замысловатыми узорами из блесток. Лучшее платье для девичника трудно было придумать; оно словно создано для того, чтобы подчеркивать невинность и чистоту своей владелицы.

Алисон вместе с бабушками обнаружила это платье в бутике Неймана Маркуса. Марка «Жемчужная луна» была им незнакома, но продавщица кое-что знала о ней и рассказала следующее:

– Это гонконгский дизайн, к сожалению, я не помню имени модельерши. В Европе «Жемчужная луна» модна уже несколько лет, в Штатах продается сравнительно недавно, но идет очень хорошо.

Будь «Жемчужная луна» создана в Далласе, Нью-Йорке или даже в Тимбукту, бабушки приняли бы ее с восторгом. Но это было азиатское платье, платье из Гонконга, и они отвергли его, так что их внучке, обычно старавшейся потрафить им, пришлось выразить открытый протест. Алисон настояла, что на свой девичник наденет только это романтическое одеяние, отсвечивающее всеми цветами радуги, словно предвещая радужное будущее невесте.

В тот день в бутике Маркуса еще невозможно было представить, что ни сама свадьба, ни грандиозный девичник накануне не состоятся. А через шесть недель, когда Алисон паковала вещи для Гонконга, она решила, что это милое платье как раз подойдет для другого грандиозного события – открытия «Нефритового дворца» Джеймса Дрейка в канун Нового года.

Если придется надеть его раньше, то для Нового года придется приискивать другое. Конечно, в ее приданом было немало роскошных платьев, но не таких романтичных. Но ведь, подумала Алисон, она находится в Гонконге, в стране «Жемчужной луны». Нетрудно будет разыскать этот бутик, и если ей не понравятся готовые платья, можно будет встретиться с модельершей и что-нибудь придумать – что-нибудь необычайное цвета нефрита, как и полагается в такую необычайную ночь.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Замок-на-Пике

Пик Виктории

Суббота, 19 июня 1993 г.

У Синтии Эндрюс было амбицией не меньше, чем у любого тайпана, но стремилась она не к огромному богатству или колоссальной власти, а к обычной славе. Красивая и талантливая журналистка Би-би-си уже успела снискать определенную славу в Лондоне, но ей хотелось международной известности. Презрение к монархии сделало для нее презренными вечные перепевы в «Новостях» на тему жизни и пристрастий членов королевской семьи.

1992 год был, по определению Елизаветы Второй, «ужасным» для нее – в этом году она увидела, как рушатся семьи ее детей и как горит ее любимый замок, для Синтии же это стало последней каплей, переполнившей чашу ее терпения – она хотела сообщать настоящие новости, серьезные новости, а таких было немало в Гонконге. Хотя до окончательной передачи суверенитета Китаю оставалось целых четыре года, в Гонконге постоянно разыгрывались человеческие драмы, пока губернатор колонии исполнял опасный танец демократии с пекинскими правительственными чинами. В Лондонском отделе Би-би-си не хотели терять Синтию, но она пригрозила переходом «Си-эн-эн», если ее не переведут в Гонконг и не предоставят полномочий по освещению пекинских игр губернатора Паттена.

Требования Синтии были удовлетворены, и когда в середине апреля она переместилась в Гонконг, то неожиданно – и с радостью – обнаружила еще одно преимущество своего переезда – в Гонконге оказался Тайлер Вон.

Двумя годами ранее, освещая визит принцессы Уэльской в Монте-Карло, она оказалась почти у самой финишной черты в момент, когда Тайлер выиграл Гран-при «Формулы-1» в Монако. Гонщик оказался транспортным магнатом, и победа была для него своеобразной компенсацией за поражение четыре года назад, едва не стоившее ему жизни. Синтия была достаточно близко, чтобы увидеть, как реагировал он на свою победу – он казался скорее озабоченным, чем торжествующим; воин, сокрушивший старого врага, был уже далеко впереди, его пронзительно-голубые глаза вперились в линию горизонта в поисках новых миров, что нужно было покорять.

В Монако Синтии так и не удалось познакомиться с Тайлером, но она поклялась, что как только возникнет такая возможность, она сделает все для того, чтобы хотя бы часть его неуемной энергии сконцентрировалась на ней – пусть ненадолго. С победой Тайлера на «Формуле-1» кончилась его карьера гонщика, но он был еще более неуловим, чем в период гонки за Гран-при: странствовал по всему миру, контролируя свою транспортную империю. Однако контракт на строительство «Нефритового дворца» заставил его временно осесть в Гонконге: целых семь месяцев он должен прожить здесь, чтобы лично пронаблюдать за поставкой на его судах специально отобранных строительных материалов и произведений искусства.

Прибыв в Гонконг, Синтия начала планировать место и время встречи с Тайлером. Не менее нетерпеливая, чем он, она поняла, что раньше августа встретиться не удастся – зато в начале этого месяца она должна будет включить в пятничный выпуск новостей «Интервью с ньюсмейкером». А можно ли представить себе лучшего гостя, чем тридцатишестилетнего обладателя Гран-При?

И во время эфира, и после Синтия обязательно спросит своего собеседника, чья страсть к опасным приключениям всем хорошо известна, – как ему удается удовлетворять ее теперь, когда его жизнь заключается в прослеживании неторопливого передвижения гигантских судов, а не сумасшедших скоростей гоночных машин? А потом, улыбнувшись как можно более соблазнительно, Синтия предложит ему возможность полностью удовлетворить эту страсть.

Однако Синтии не пришлось дожидаться августа: в середине мая, не успела она еще позвонить ему, чтобы договориться об интервью, они встретились на ипподроме: благодаря приглашению главы «Жокей-клуба» оба получили возможность наблюдать за скачками из одной ложи.

Но не прошло и месяца с начала романа Синтии и Тайлера, как она начала ощущать его беспокойство. Впрочем, она отнеслась к этому исключительно философски – ведь их связь была чисто плотской, тут не было ни тени любви; но она была знойной, как июнь в Гонконге. Пока есть, чем наслаждаться, она будет наслаждаться.

Сегодня вечером благодаря Тайлеру она сможет наслаждаться пребыванием среди элиты, приглашенной на званый вечер в Замок-на-Пике Виктории. Синтия так и не поняла, действительно ли он хотел пригласить ее; она, увидев у него приглашение на два лица, быстро навязала себя этим вторым лицом. Позолоченное приглашение само по себе могло стать находкой для коллекционера – на нем был золотой отпечаток личной печати сэра Джеффри Ллойд-Аштона, его китайское имя, вырезанное на каменном штампе.

Она начала умильно выпрашивать приглашение, и Тайлер, которого эта просьба немало позабавила, подарил его, а заодно и сам вечер со сливками сливок Гонконга. Разумеется, в ней не переставал напряженно работать журналист: этот званый вечер в Замке, где присутствовало столько влиятельных и богатых лиц, многое значил для будущего капиталистического Гонконга.

– Только никаких интервью, – строго предупредил ее Тайлер, медленно тормозя свой «ламбордини» он словно прочитал ее мысли.

Одетый в белое слуга еще не успел открыть дверцу машины, как Синтия, невинно рассмеявшись, ответила:

– Интервьюировать? Мне? – спросила она по-французски.

– Ты меня понимаешь, Син.

– Понимаю и принимаю. С меня хватит простых разговоров.

Синтия Эндрюс давно не верила в сказки, но если бы кто-то решил создать на Земле сказочный замок, то, подумала она, лучше Замка-на-Пике не придумаешь. Уже два пролета крутой мраморной лестницы настраивали на мистический лад: поднимаясь, невольно приходилось смотреть на ослепительно белое здание на розоватом фоне вечереющего летнего неба, позволяющего в этот июньский вечер увидеть редкое зрелище – соединение Венеры и лунного серпа.

Уж не подстроил ли всемогущий сэр Ллойд-Аштон самолично это романтическое сочетание светил? Может быть, он решил преподнести подарок жене, женщине, которую считал своим самым драгоценным сокровищем?

Покинув Англию, Синтия считала, что с королевской семьей покончено, но вот и в Гонконге ей приходится подниматься по мраморной лестнице в дом королевской четы этого города. Сэр Ллойд-Аштон имел все права на Гонконг как на свое королевство, будучи самым богатым и могущественным его гражданином.

А Ив? Женщина, дважды в неделю – не реже и не чаще – удостаивавшая своих восхищенных подданных своего королевского присутствия, спускаясь из заоблачных высот замка? Ее единственным основанием для претензий на высокое положение была потрясающая красота – голубые глаза, черные волосы и стройная фигура. Этим мощным оружием она завоевала то, что пытались и отчаялись завоевать легионы других женщин – она очаровала очарователя. В свои двадцать шесть лет, будучи на шестнадцать лет моложе самого могущественного тайпана Гонконга, она сумела завлечь прославленного гонконгского донжуана под венец.

И по всем признакам, сейчас, после семи лет брака, сэр Джеффри был по-прежнему очарован ею: они наглядеться не могли друг на друга и были, по общему признанию, самой счастливой парой Гонконга.

Синтия никогда не призналась бы, что тягостное чувство, которое она ощущала, поднимаясь по лестнице, было завистью; к тому моменту, как они достигли ее вершины, оно превратилось в полное презрение. Как раз вовремя, так как наверху их приветствовала женщина, видимо, столь вжившаяся в свое королевское окружение, что воображала себя принцессой.

– Вы, вероятно, чувствуете себя очень уверенно, – приветствовала ее Синтия. Ее слова казались сотканными из шелка, на ее губах играла самая дружелюбная улыбка, но фиалковые глаза жадно впились в Ив, словно перед Синтией был не живой человек, а гипсовая статуя. – Ведь вы – одна из самых безупречных дам Британской империи. Разве не так, Тайлер?

Но Тайлер никогда бы не сказал, что стоявшая перед ними женщина уверена хоть в чем-то – хотя для этого и были основания. Она была потрясающе красива: высокая, стройная, от нее веяло безупречностью воспитания нескольких поколений. У нее было столько прирожденных достоинств, что одним, пусть и прекраснейшим, она решила пренебречь – ее роскошные волосы цвета воронова крыла, которые могли бы ниспадать по ее плечам волнами, были коротко обрезаны, так что остались только обрамлением для ее прекрасного лица… и потрясающих голубых глаз.

Тайлер подумал, что их можно назвать сапфировыми. Глаза, которые преследуют тебя еще долгое время после того, как ты посмотрел в них. И глаза, которые сами выглядят загнанными.

– Извини, – тихо сказал он. – Я не понимаю, о чем ты говоришь.

– Леди Ллойд-Аштон часто называют «принцессой Замка-на-Пике», – пояснила Синтия. – Но в отличие от большинства современных английских принцесс, она не вовлечена ни в какие скандалы.

Тайлер же не мог отвести взгляда от Ив; он думал, что ее смущение – и даже ее боль – будут смягчены его безмолвным извинением.

Но Синтию нужно было остановить, и Тайлеру пришлось отвести глаза, чтобы остановить ее болтовню ледяным взглядом. И не успела еще вся кровь отхлынуть от щек Синтии, как он снова вернулся к глазам Ив. Улыбнувшись, он сказал:

– Добрый вечер, леди Ллойд-Аштон.

Казалось, на мгновенье ее голубые глаза освободились от гнетущего их страха и засияли в надежде и благодарности.

– Добрый вечер, мистер Вон.

И тут на сцене появился сам сэр Джеффри Ллойд-Аштон. Тепло пожимая руку Тайлеру и не менее тепло улыбаясь обоим, он сказал:

– Привет, Тайлер. Я рад видеть тебя на нашем празднике.

Тайлеру пришлось снова отвести взгляд от Ив, но его слова, обращенные к ее мужу, предназначались и ей:

– Я тоже.

– Мисс Эндрюс, – продолжал Джеффри, – знаменитая гонконгская журналистка. Добро пожаловать в Замок. Позвольте мне представить вас гостям; я уверен, что со многими вам будет приятно познакомиться.

Синтия бросила торжествующий взгляд на Тайлера и притворно-застенчиво улыбнулась самому могущественному – и такому красивому – тайпану Гонконга.

– Вы совершенно правы, сэр Джеффри.

На какую-то секунду Тайлеру показалось, что когда Джеффри двинулся вперед, чтобы предложить Синтии руку, он пройдет мимо Ив, как бы не заметив ее. Однако Джеффри, прежде чем увлечь за собой Синтию, повернулся к жене, и в его взгляде засветилась нежность.

– Ты сегодня просто очаровательна, моя милая, – сказал он, лаская ее взором. Стало очевидно, что сэр Джеффри Ллойд-Аштон может часами любоваться своей женой. Но буквально через секунду он, обезоруживающе улыбаясь, обратился уже к Синтии:

– Ну что же, мисс Эндрюс? Идемте?

Тайлер не стал смотреть, как Джеффри исчез с ней в большой зале Замка. Он не мог оторвать глаз от Ив: в ее глазах снова появилась боль, снова вернулась печаль. Тайлер снова улыбнулся ей, но ее взор, казалось, был настолько поглощен своими видениями, что она не заметила его улыбки.

Тайлер решил пробудить ее, сказав что-нибудь, но едва он успел вымолвить хоть слово, длинные черные ресницы дрогнули и сапфировые глаза снова загорелись – прибывали новые гости, и леди Ллойд-Аштон должна была играть роль очаровательной хозяйки… принцессы.

Сначала Джеймс, Алисон, Сэм и Мейлин собирались отправиться на Пик на одном из принадлежащих отелю «роллс-ройсов». План начал рушиться уже в четыре часа дня, когда Мейлин решила воспользоваться «ягуаром» Джеймса и приехать в Замок самостоятельно, а к шести часам оказалось, что и самому Джеймсу надо сделать несколько неотложных звонков, и он сообщил дежурному швейцару, чтобы подали автомобиль для Сэма и Алисон, он же поедет позже на другой машине.

Джеймс хорошо знал, что раньше девяти ужин не начнется. Ив сказала ему, что он может и не появляться раньше, не тратя два часа на предшествующие ужину светские разговоры. Однако, чтобы не обижать Ив, согласившуюся быть хозяйкой вечера, данного в честь начала строительства его собственного отеля, Джеймс решил все-таки приехать в половине восьмого вечера.

Из-за Ив… и из-за Алисон.

Джеймс не видел Алисон с понедельника, когда уехал в Австралию, однако и там его преследовал образ ее пылающих щек и сияющих изумрудных глаз, робко и вместе с тем настойчиво возникавший в его сознании много раз, даже в самые неподходящие для этого моменты: когда ему приходилось разбираться со строительными проблемами… и тогда, когда он вспоминал Гуинет.

Джеймсу хотелось встретиться с Алисон, побыть рядом с ней. Наверняка, подумал он, когда перед ним окажется женщина из плоти и крови, а не ее идеальный образ, неуместные мысли исчезнут.

Он нашел ее на одной из открытых террас Замка. Она стояла совершенно спокойно, глядя через перила на город. Ее золотистые волосы отсвечивали всеми цветами радуги от струящихся внизу огней города. Так же радужно отсвечивало блестящее вечернее платье.

Джеймсу не было видно ее лица, но он мог представить себе, как оно прекрасно; ему пришлось признаться – его чувства не развеялись при их встрече.

И тихо, очень тихо, он спросил – скорее себя, свое сердце, чем ее:

– Вы чувствуете себя виноватой?

У Алисон при звуках его голоса учащенно забилось сердце. В дни, когда его не было, она думала о нем и дала себе слово, что будет говорить с ним так, как говорит со всеми, откровенно и просто. А если она покажется ему безнадежно наивной? Ничего, пусть так и будет – она такая, какая есть. Но теперь, когда она повернулась к Джеймсу, мужество покинуло ее. Отвечая ему, она отвечала и самой себе – честность должна была проявиться немедленно.

– Очень, – призналась она. – А откуда вы узнали это?

– В первый раз, когда мы говорили с вами и я выразил надежду, что вы приедете в Гонконг, вы упомянули о свадьбе, которая должна была состояться как раз в этот уик-энд, где вы тоже должны были присутствовать.

– Я уже забыла, что говорила вам об этой свадьбе!

– Вы должны были быть свидетельницей невесты?

– Нет. – Она покачала головой, и лунные отсветы разлетелись по всей веранде. – Я должна была быть невестой.

– Алисон… я очень виноват…

– Спасибо, Джеймс, но ничего страшного не случилось. Этот брак не должен был состояться.

– И все же, – тихо напомнил Джеймс, – вы почувствовали какую-то вину.

– Не из-за этого. – Она отрицательно покачала головой. – Я виновата перед своими родными, особенно перед бабушками и дедушками. По некоторым чисто личным причинам, они не хотели, чтобы я ехала в Гонконг. Им бы хотелось, чтобы я, приехав сюда, ужаснулась и первым же рейсом улетела назад.

– Но вы не улетели.

– Да.

– Так что вы не возненавидели Гонконг.

– Нет, конечно, – тихо ответила Алисон, стараясь следовать своему обещанию, – я полюбила его.

Когда в Замок приехала Мейлин, Сэм сразу же почувствовала это. Он ждал ее, беспокоился из-за ее отсутствия, удивлялся тому, что она решила приехать позже и одна. Но когда он увидел ее поднимающейся по мраморной лестнице дворца, его тревога рассеялась.

Она просто хотела появиться на сцене как можно более эффектно – и ей это удалось. Все оставили свои занятия и повернули головы в ее сторону, пока она медленно, по-королевски спускалась по ступенькам в зал. На ней, правда, не было короны, но она в ней и не нуждалась: ее блестящие черные волосы, уложеные в великолепную прическу, казалось, сверкали ярче, чем коронные бриллианты.

Разумеется, на таком званом вечере, как сегодняшний, действовали неписаные, но отлично известные всем присутствующим правила одежды: фраки для мужчин и длинные шелковые платья для женщин. Но Мейлин Гуань решилась явиться на этот праздничный прием в брюках. На ней был элегантный, дорогой костюм – с первого взгляда было видно, что он от Шанель. Блестящие складки золотого ламе соблазнительно облегали ее совершенный бюст и затем ниспадали на свободные, струящиеся брюки.

Сэм, наверное, первым отвел бы взгляд от этой золотой богини, но заглянув в ее глаза, увидел там боль и тут же понял всю правду – именно так Мейлин и удалось выжить в жестоком и презирающем ее мире. Она сама бросала вызов ему, открыто демонстрируя, что она – другая, и открыто радовалась своей уникальности.

Но Сэм знал, что радости тут мало, – Мейлин терпеть не могла быть в центре внимания, просто она считала, что у нее нет выбора. У нее экзотическая внешность, на нее обращают внимание независимо от того, чем она занимается и как одета; предоставляя возможность разглядывать ее, Мейлин обретала чувство собственного достоинства и сохраняла, хотя бы отчасти, контроль над собой.

Поэтому Сэм не стал отворачиваться: он продолжал смотреть на нее обеспокоено и сочувственно, пока Мейлин медленно проходила сквозь ряды самых богатых и знаменитых людей Гонконга. И как только она поздоровалась со всеми, он спас ее.

Мне нужно поговорить кое о чем с моим архитектором, – заявил Сэм, похищая ее из общества.

Выведя ее на благоухающую от цветущей плюмерии террасу, он тихо сказал:

– Вы добились своего.

– Разумеется!

Она отвечала резко и агрессивно, потому что ее сердце кровоточило.

– Я – не из их числа, Мейлин. Я ваш друг. Хотел бы быть им.

Его слова или, по крайней мере, та нежность, с которой он произнес их, смутили ее.

– Вы хотели о чем-то поговорить, Сэм? Что-то с проектом?

– Нет, – улыбнулся Сэм. – Сентиментальное путешествие?

– Извините?

– Я просто думал, где вы можете быть, почему вы решили приехать одна, вместо того, чтобы выехать с нами. Я волновался.

И опять какая-то безответственная и опасная часть ее души хотела подтолкнуть ее признаться ему во всем. Да, это было именно сентиментальное путешествие. Сначала она проехала мимо того места, где когда-то жила с Джулианой – места, где сначала она была так счастлива, а потом так несчастна. Потом она доехала до Маунт камерон-роуд, откуда открывался вид на дом Вивьен Жун в Долине Счастья – место, где жила Джулиана, когда она встретила Гарретта Уитакера и где родилась сама Мейлин. Теперь там опять жила, как и обещала, ее мать. Недавняя покупка Джулианой Гуань этого дорогого дома еще раз доказывала, что она не освободилась от своих романтических представлений о выдуманной ею любви.

Настоящего в этой любви Гарретта Уитакера и Джулианы Гуань было только одно – их ребенок, их дочь, принадлежащая двум мирам… и ни одному из них она не нужна.

– Джейд?

– Мне просто хотелось прокатиться по городу. – Ей удалось изобразить сияющую улыбку, натянуть на лицо радостную маску. – Ну, а как вам показался Замок, Ковбой?

– Он великолепен.

– Но вы почему-то нахмурились?

– Мне кажется, он несколько претенциозен.

– Для того, чтобы показать, что ты – король горы?

– Именно. Или, – тихо добавил Сэм, – чтобы заставить себя поверить в то, что у тебя есть право ослепить дракона.

– Что вы знаете о фэншуй, Алисон?

Сэр Джеффри Ллойд-Аштон задал этот вопрос во время перерыва между пятым и шестым блюдом. Всего полагалось по семь перемен, согласно кантонскому меню, которое было исполнено одним из лучших гонконгских шеф-поваров. Всего за столами в банкетном зале Замка сидело сорок человек. Зал был украшен репликами флорентийских фресок, над головой сияли венецианские люстры, и в каждом углу зала стояло по статуе работы Донателло.

За круглым столом красного дерева с искусной резьбой рядом с хозяином и хозяйкой сидели почетные гости. Беседа лилась свободно, как и рисовое вино. Джеффри был мастером застольной беседы, однако не менее ловко мог разговорить и гостей, умея придать значение и важность даже самому незамысловатому рассказу.

– Я читала о фэншуй, – ответила она, – и кое-что узнала на экскурсиях. Но мне бы хотелось узнать ваше мнение, сэр Джеффри.

Джеффри одобрительно хохотнул, довольный тем, как ловко она перебросила ему его же вопрос, и почти сразу же знаменитый рассказчик сдался на ее милость. Он дал точное и подробное описание четырехтысячелетней традиции «ветра и воды», закончив словами:

– В Гонконге нельзя забывать о драконах. Дракон живет внутри каждой возвышенности. Наверное, Алисон, вам уже говорили это на какой-нибудь экскурсии о моем Замке? Что он поставлен вопреки законам фэншуй? Что он закрывает вид одному из самых важных драконов Гонконга?

Алисон в ответ мило улыбнулась и чуть заметно покраснела:

– Да, так говорили.

Казалось, сэр Джеффри доволен тем, что его презрение к фэншуй до сих пор, вот уже десять лет, служит темой сожаления экскурсоводов. Было ясно, что его нисколько не беспокоят какие бы то ни было неприятности, могущие из-за этого обрушиться на его дом.

Здесь, на высоте тысячи восьмисот футов над землей, вода не представляет особой проблемы, – пояснил он. – Если же ветру пришло бы в голову сдуть с горы мой Замок, то ему пришлось бы снести и значительную часть пика Виктории. Так что, надеюсь, Алисон, вы чувствуете себя вполне уютно здесь с нами.

– Конечно, сэр Джеффри, благодарю вас. Алисон могла бы добавить, что ей также известно о запрете фотографирования в Замке, но интерес сэра Джеффри уже переместился к другому гостю.

– А вы, Мейлин? – спросил он. – Вы верите в фэншуй?

В тоне Джеффри не было и тени иронии; казалось вполне логичным задать тот же вопрос уроженке Гонконга, которая к тому же является архитектором одного из крупнейших отелей города. Несколько ранее, поднимая тосты за гостей, говоря о Мейлин, Джеффри поднялся прямо-таки до поэтических высот.

Но Сэму Каултеру показалось, что этот вежливый вопрос является замаскированной провокацией; кроме того, Сэм знал, что по этому поводу думает Мейлин. Она сидела рядом с ним, и он сразу почувствовал, как напряглось ее тело.

Однако талантливая актриса в ней сумела с поразительной быстротой справиться с этим вызовом. Застенчиво улыбнувшись, она мило протянула:

– Я наполовину верю в это, сэр Джеффри.

Если Джеффри задал вопрос специально с целью поддразнить ее, посмотреть, насколько она чувствительна к своему происхождению, не стыдится ли она его, то она вышла из этого испытания с честью. Более того, блеск ее глаз говорил о том, что ее смешанное происхождение позволило ей взять лучшее от каждой культуры, придерживаться тех традиций, что ей нравились, и просто игнорировать остальные.

«Было ли это испытание?» – подумал Сэм. В улыбающихся глазах Джеффри читалось только одобрение, Сэм же почувствовал, что Мейлин напряглась, ожидая новых подвохов.

Но Сэм Каултер не собирался допускать, чтобы ей причиняли боль – ни теперь, ни в будущем.

Медленно растянув губы в улыбке, он так же медленно протянул со своим южным акцентом:

– Я вроде как новичок в Гонконге, сэр Джеффри, и как бы ковбой по происхождению, но почему-то я верю в фэншуй.

Сэм добился того, чего хотел: внимание Джеффри переместилось с Мейлин к нему. Ничуть не удивленный внешне его словами, любезный хозяин подбодрил его:

– Отлично, Сэм. Тем более, что вам придется строить «Нефритовый дворец». Надеюсь, ваши убеждения будут способствовать привлечению еще большего счастья к этому важнейшему сооружению.

– Еще большего? – удивилась Алисон. Ей ответил Джеймс:

– Я полагаю, что Джеффри имеет в виду вас, Алисон, и Мейлин, и Сэма, и Тайлера.

– Именно так, Джеймс, – согласился Джеффри. – И разумеется, вас. Но есть и еще кое-что. Не знаю, связано ли это с фэншуй, с каким-то совпадением, но Королевская обсерватория, по моим сведениям, скоро опубликует прогноз, в соответствии с которым летние дожди задержатся на месяц, а то и дольше.

– То есть, до конца июля не будет дождей? – нахмурилась Синтия. – Но ведь это довольно необычно, не правда ли?

– Очень необычно, – подтвердил Джеффри. – Однако уже давно наблюдается легкое сезонное смещение – даже тайфуны начинаются все позже и позже осенью. А ведь сухое лето – подарок для вас, не так ли, Сэм?

– Я был бы рад, если бы удалось размочить почву, чтобы поскорее добраться до грунта и заложить фундамент.

– Ну, а как с вами, Алисон? Вам ведь легче фотографировать в солнечные дни?

– Да, но и в дождливые есть работа. Но если такая погода, как сейчас, продлится еще немного, это неплохо.

– Как сейчас? Вы имеете в виду такую влажность?

Алисон даже слегка покраснела, услышав этот удивленный вопрос Синтии.

– Именно из-за влажности, из-за того, что в воздухе столько влаги. Это дает замечательный эффект: все кристально прозрачно и в то же время отблескивает. Просто магическое ощущение. – Краска на ее щеках приобрела более густой оттенок. – В общем, для снимков это хорошо. Я не планировала начать фотографировать так рано, но я подумаю.

– Вы не планировали фотографировать так рано? – еще больше удивилась Синтия. – Откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня, – не в правилах Гонконга.

Алисон пожала плечами.

– Мне важно побродить по городу и лучше понять его.

– Побродить? Пешком?

– Пешком, на пароме, троллейбусом… а скоро, может быть, и по воздуху. – Алисон посмотрела на Джеймса. – Миссис Лян сказала, что сможет распорядиться, чтобы мне дали полетать на одном из ваших самолетов, Джеймс. Я надеюсь, вы не будете возражать?

– Разумеется, нет. Мои самолеты и мои пилоты полностью в вашем распоряжении.

– Спасибо. – И, немного поколебавшись, Алисон робко добавила: – Мне не нужны пилоты, по крайней мере, пока я не начну фотографировать. Я могу сама сделать несколько пробных полетов.

– Так вы умеете водить самолет, Алисон? – Это были первые слова, произнесенные за ужином Ив. Алисон утвердительно кивнула, и тогда Ив добавила: – Но ведь это потрясающе, разве не так?

Ив явно обращалась к Джеймсу, но задала вопрос так тихо, что он, кажется, не расслышал. Джеймс и вправду витал мыслями где-то далеко в будущем, которое, он надеялся, никогда не наступит. Джеймс Дрейк не знал ни того, что во время вьетнамской войны Гарретт Уитакер был пилотом, ни того, что он как-то рискнул жизнью, чтобы спасти Сэма Каултера с тонущей в бушующем море нефтяной платформы. И тем не менее, ему не составило труда представить себе дочь Уитакера, саму вылетевшей на спасение людей, перевозя отчаявшихся беженцев из горящего Гонконга.

Боюсь, что мне не удалось поразить Джеймса даже моей способностью к ходьбе, – вымолвила наконец Алисон, решив ответить на вопрос Ив за Джеймса. – Так что ничего удивительного, что он не уверен в моей способности летать.

– А что такое с вашей способностью к ходьбе, Алисон? – поддразнил ее Сэм. – Вы ходите слишком по-техасски?

– Слишком по-американски. Я привыкла к тому, что машины ездят по правой стороне дороги. – И обращаясь к Джеймсу, снова вернувшемуся к действительности и устремившего серебристые глаза на нее, Алисон добавила: – Но за время, прошедшее с нашей последней встречи, я уже выучилась правильно переходить дорогу.

Его серебристые глаза чуть усмехнулись тому, что было известно только им двоим.

– Я ни на секунду не сомневался, что вы на это способны.

Вы собираетесь водить машину в Гонконге, Алисон? – спросила Синтия.

– Водить? Я…

– Нет, – вдруг энергично вмешалась Мейлин. И потом, уже мягче, пояснила: – Мне кажется, Алисон, вам не следует делать это. Это непросто даже для тех, кто привык к левостороннему движению, это слишком непросто, утомительно и даже опасно.

– Верно, – согласился Джеффри. – Да и в чем проблема? В вашем распоряжении весь гараж «Ветров торговли».

Фиалковые глаза Синтии вдруг гневно вспыхнули: Неужели вы собираетесь терпеть это, Алисон? Если бы вы были техасцем мужского пола, вроде Сэма, и разговора об этом не было бы. Лично я полагаю, что если вы сможете летать в тесном воздушном пространстве Гонконга, то сможете и передвигаться по его тесным улицам на автомобиле. Я просто уверена в этом. – Синтия повернула голову к Джеймсу. – Что вы на это скажете, Джеймс? Мы знаем, что вы доверили Мейлин приехать на этот вечер на вашей машине. Неужели вы не доверите то же самое Алисон?

Дело было, конечно, не в доверии; Джеймс был согласен с Мейлин и Джеффри, что Алисон ни к чему водить машину в Гонконге. Но он понял, что Алисон все еще переживает свою оплошность на Меррей-Роуд; сейчас для нее важна его вера в то, что она справится с напряженным уличным движением Гонконга. Улыбнувшись ей, Джеймс спокойно ответил:

– Алисон, я полностью доверяю вам.

И это было то, что нужно: после этих слов смущение и нерешительность мгновенно исчезли. Но Джеймс, не удовлетворенный этим результатом, добавил: – Я готов даже выступить в качестве вашего пассажира.

– О! Я согласна!

– Итак, решено – я назначаю вам свидание. В декабре, когда ваши фотографии будут увековечены на стенах отеля, вы провезете меня через весь остров, и мы поужинаем в одном из плавучих ресторанов Абердина.

– Можете ему доверять, Алисон, – включился в разговор Джеффри, – это слово джентльмена, и у вас куча свидетелей. А пока, так как о ваших водительских подвигах мы не услышим до декабря, расскажите нам подробнее о ваших планах облета Гонконга – неужели вам необходимо совершать полеты в одиночку?

Это было бы самое лучшее, тогда она могла бы лучше сконцентрироваться, но…

– Может быть, вы не откажетесь составить мне компанию, сэр Джеффри? Вы доставите мне удовольствие, да к тому же я смогу использовать вас как гида.

– Благодарю вас, Алисон. Это весьма смелое предложение. Но на самом деле я думаю не только о себе. – Джеффри посмотрел на свою жену, и его глаза наполнились нежностью. – Любовь моя, ты ведь не откажешься пролететь над Гонконгом вместе с Алисон, а?

– Да, – быстро ответила Ив, так как этого требовало положение хозяйки. И леди Ллойд-Аштон улыбнулась: – Да, я была бы рада, очень рада полетать вместе с Алисон.

Нежный взгляд Джеффри перенесся от его принцессы на Алисон:

– Но, к сожалению, она не сможет сопроводить вас – у моей милой Ив идиосинкразия к полетам. Это обнаружилось во время нашего перелета сюда, когда мы должны были пожениться; с тех пор она не летает, и я не хотел бы, чтобы она пробовала.

Но ведь жить здесь, на Пике – все равно что летать, – мягко возразила Алисон. И переведя взгляд с хозяина на хозяйку дома, она добавила: – Я всегда готова взять вас с собой. И если вы все-таки решитесь и вам станет неприятно, я немедленно вернусь на землю.

– Это необычайно великодушно с вашей стороны, Алисон, – сказал Джеффри. – Но почему бы вам двоим, в самом деле, не полетать с этой горы? Когда погода испортится, почему бы вам не присоединиться во время ленча к Ив?

– Это было бы очень мило, – промурлыкала Алисон и снова повернулась к Ив.

– Я буду ждать вас, Алисон, – сказала Ив, и на этот раз ее слова звучали не просто как долг вежливости – Ив была явно огорчена, что их ленч откладывается на месяц, если не больше. Но Джеффри выразился вполне ясно – они могут пригласить Алисон на ленч только после того, как над Гонконгом соберутся дождевые тучи – и не раньше.

– Какой замечательный вечер! – воскликнула Синтия, когда они с Тайлером шли к главному входу ее дома. – Я просто наслаждалась каждой минутой. А ты?

Вопрос был вовсе не риторический, и когда Синтия услышала ответ – весьма неприятный ответ, – она поняла, что ничто не забыто, и она не прощена.

– Не каждой минутой, Синтия.

– Наверное, мне не следовало развивать тему вождения Алисон, но…

– Ты знаешь, что я имею в виду совсем не это. Разумеется, Синтия это отлично знала, и ее фиалковые глаза гневно блеснули.

– Просто невероятно, что ты все еще злишься на меня! Я не сказала леди Ллойд-Аштон ничего такого, что не соответствовало бы действительности. И кроме того, мне вообще кажется, что она должна быть польщена: она знает, что она – Принцесса Замка-на-Пике. Этого-то она и добивалась.

«Неужели она могла хотеть только этого? – задумался Тайлер. – Неужели ее повседневное окружение – это то, о чем она мечтала с детства? Конечно, все это напоминает сказку, и все же…»

– У нее нет в жизни никаких целей, кроме показухи, – продолжала атаковать Синтия, торопясь развить свой успех, принимая за него смягчение сурового выражения лица Тайлера. – Один день в неделю она проводит в детском госпитале; это только показуха, ничего больше!

Тут лицо Тайлера снова посуровело, и в его леденисто-голубых глазах вспыхнуло бешенство.

– Ты поднимешься ко мне?

– Нет.

Теперь уже Синтия начала приходить в бешенство; было ясно, что он околдован этой фальшивой принцессой, но давить или подначивать Тайлера Вона было бессмысленно. Однако она могла утешать себя воспоминанием о приятном tete-a-tete с сэром Джеффри – он сказал, что им следует как-нибудь выпить вместе. Предлогом послужила ее работа, желание узнать о Гонконге побольше, причем из уст его наиболее влиятельных граждан, однако в черных обольстительных глазах тайпана читался совсем иной текст. Да, как бы сэр Джеффри ни обожал свою принцессу, но того немногого, что могло предложить ее бледное тощее тело, явно было недостаточно для него.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Глаза Дракона

Воскресенье, 19 июня 1993 г.

Было уже два часа ночи. Принцесса осталась дома одна. Вторая половина сказочной гонконгской пары отправилась в город, чтобы провести остаток ночи с одной из своих любовниц. «Наверное, – подумала Ив, – Джеффри будет ласков с любовницей». Он уже насытил свою жестокую страсть, насытил благодаря ей.

Ив отлично знала, что этот вечер окончится для нее мукой. Так было всегда. Джеффри любил похвастаться своей принцессой, продемонстрировать миру, каким бесценным сокровищем он обладает, а затем, и это доставляло ему самое большое наслаждение, показать Ив, что он и в самом деле ею обладает.

В этот вечер Джеффри, как всегда, играл с ней на публике, играл в игру, из которой всегда выходил победителем. Больше никто не знал об этой тайной игре – только Ив хорошо знала темную сторону желания, блестевшего в глазах сэра Джеффри Ллойд-Аштона, когда он смотрел на нее при гостях.

Сегодня вечером в присутствии многих людей, ласково глядя на нее, Джеффри спросил, согласна ли она полетать с Алисон. Ив пришлось ответить «да», этого требовала простая вежливость, хотя она отлично знала, что Джеффри никогда не разрешит ей этого, тем более с такой милой и приятной женщиной, как Алисон.

«Неужели, – удивленно подумала Ив, – он опасается того, что я поделюсь своим позором с Алисон или с кем-то еще? Неужели он может верить, что я позволю себе вовлечь кого-либо в глупую и напрасную попытку бегства?»

Человек, фактически владевший Гонконгом и настолько прославивший свою жену, что за каждым ее шагом восхищенно следят пять миллионов пар глаз, не станет волноваться, что она может сделать попытку к бегству.

Джеффри доставляло наслаждение мучить ее открыто, перед гостями, и еще большее наслаждение – мучить ее, когда они оставались одни.

Сегодня вечером, когда гости покинули Замок, он повернулся к ней, его глаза торжествующе блестели:

– Ты расстроена, что не сможешь летать вместе с Алисон, моя принцесса?

– Нет, – прошептала Ив, когда его губы впились в ее губы.

«Нет, нет, нет!» – умоляло ее нежное тело, когда Джеффри жестоко терзал свое самое ценное достояние.

Но сама Ив не слышала жалоб своего тела – каждый раз, когда Джеффри прикасался к ней, ее сознание уплывало куда-то далеко. Только теперь, когда он уже скрылся, ее измученное тело начало ныть – но никто по-прежнему не слышал его стонов.

Ив думала о той юной женщине, которая не сознавала своей красоты и так жаждала любви, что не сообразила, не поняла всей правды: сэру Джеффри нужна была только ее прекрасная оболочка – и ничего больше.

Ив знала, как и благодаря чему появилась на свет; она была еще девочкой, когда узнала об этом, и ей не позволяли забывать об обстоятельствах своего рождения, словно она была виновата, словно сама захотела быть символом измены собственной матери… словно сама напрашивалась на рождение. Ее будущий отчим был хозяином паба «Белая Лошадь» в прибрежной деревне под Веймутом. Мать была барменшей в том же пабе, а ее настоящий отец – докером, часто заходившим в этот паб, любившим пить там пиво, а еще больше – флиртовать со знойной девицей за стойкой, когда та была в очередной ссоре со своим любовником.

Интрижка знойной барменши и соблазнительного докера наконец принесла желанный плод – ревность, бешенство, примирение и брак. И нежеланный – беременность. Руководствуясь какими-то своими целями, оба родителя решили сохранить ребенка.

Больше всего от этого решения пострадала Ив – само ее имя уже было наказанием, именем соблазнительницы из райского сада, блудной дочери, склонявшей всех мужчин к греху. Муж ее матери ненавидел ее – в ее личике он видел лицо своего врага. Она еще не умела говорить, а он уже издевался над ней, называя уродкой. Мать тоже ненавидела ее, называя ее отца гнусным соблазнителем.

Большую часть детства самым жгучим желанием Ив было желание умереть. Она была совершенно убеждена в том, что отвратительна и не заслуживает любви. Ив никогда не смотрелась в зеркало, но если бы она и делала это, все равно бы не поняла, как потрясающе красива: она увидела бы в зеркале только тот облик, что стал причиной насмешек и отвержения на улице и дома – ссутуленное и болезненно тонкое создание с вечной печалью и страхом в отчаявшихся глазах.

– Отойди от края! Пожалуйста, отойди! Ты же упадешь!

Кто-то отчаянно кричал за ее спиной, и в этом крике слышалась такая же мольба и призыв остаться в живых, как и в шуме прибоя внизу, манившего к прыжку и к смерти.

Ив часто приходила на эту полянку на вершине скалы над Ла-Маншем. Она была частью огромного поместья, но находилась в таком далеком уголке, что никто не знал ведущей к ней тропинки – никто, кроме Ив и оленей.

Но сегодня, в летний день, день ее пятнадцатилетия, день, который она решила сделать своим последним днем, ее место было раскрыто! Хотя было еще не поздно – она могла бы прыгнуть вниз. Но звучавшая в голосе за спиной мольба была такой отчаянной, словно кому-то действительно было важно, чтобы она осталась в живых.

Но ведь это всего лишь голос, и вряд ли его хозяин обладает достаточным мужеством или желанием ринуться на скалу. И вдруг сквозь шум прибоя Ив услышала торопливые шаги. Вместо того, чтобы прыгнуть, она повернулась и увидела распростертые объятия леди Гуинет Сен-Джон.

Иногда, забавы ради, Гуинет Франс Сен-Джон выезжала верхом на дамском седле. Для таких случаев у нее был особый костюм – экстравагантное напоминание о давно прошедших временах Регентства: зеленый бархат с оборками и кружевами и шляпа в тон с горделиво торчащим пером. Иногда она ездила по-мужски: соревнуясь за голубые атласные ленты и золотые призы, надевала современный костюм для верховой езды. Сегодня же, решив проехаться в лугах над морем, леди Гуинет надела джинсы, ярко-розовую футболку и поношенные ботинки.

В таком наряде она могла сойти за дочь конюха. Но Ив сразу поняла, что эта девочка – ее сверстница из аристократической семьи; она была так грациозна, так элегантна.

– Пожалуйста, подойди ко мне, – сказала Гуинет, не дойдя до края скалы, потому что увидела отчаяние в прекрасных голубых глазах девушки. «Она и в самом деле решила прыгать, – внезапно поняла Гуинет. – Что, если мое приближение спровоцирует прыжок?» – Пожалуйста!

Ив часто приходила на эту скалу, чтобы прыгнуть в море. Но прежде ее всегда останавливала окружавшая ее красота – ее завораживали величие лазурного неба и моря, которых, прыгни она вниз, Ив никогда больше не видела бы; она отказывалась от своего намерения только для того, чтобы еще раз насладиться этим прекрасным пейзажем.

Сегодня небо и море были так же красивы, но Ив уже не замечала этого – ее взгляд был обращен только внутрь, в царящую там черноту отчаяния. Но теперь ее глазам предстала новая красота – безграничная щедрость человеческого сердца.

Она шагнула к Гуинет, и это был первый грациозный шаг в ее жизни; впервые ссутуленные плечи распрямились, словно она была до сих пор забытой марионеткой, и вот наконец чьи-то заботливые руки в небесной вышине натянули нити, и она ожила.

– Ты меня напугала, – облегченно прошептала Гуинет, когда Ив оказалась на безопасном расстоянии от края пропасти. – Не знаю, как ты, но когда я оказываюсь так близко от края обрыва – особенно если посмотрю вниз, – у меня кружится голова, я чувствую себя нехорошо и боюсь свалиться… или даже прыгнуть вниз… просто ужасно.

– Я часто тут бываю, – объяснила Ив, стараясь понять, догадалась ли эта девушка, что еще секунда одиночества, и она прыгнула бы вниз. Помолчав, Ив добавила:

– Мне не привыкать быть на краю, но сегодня у меня немного закружилась голова.

– Но теперь ты в порядке?

– Да, все хорошо, спасибо.

Они не годились в подруги – живое свидетельство распутности барменши и любимая дочь графа. Но они подружились, и это была не односторонняя дружба, где Гуинет только давала, а Ив только брала.

Они встретились в момент, когда не только Ив, но и Гуинет нуждалась в помощи. До этого дня жизнь Гуинет была безоблачной, она купалась в любви близких. Все говорили, что она опора семьи. Однако легко быть опорой, когда под тобой твердый фундамент; и Гуинет не испытывала серьезных проблем до того дня, когда ее отца смял любимый пони для игры в поло. Граф выжил, но был еще слишком слаб. И вся семья Гуинет, в том числе отец, обратились за поддержкой к ней.

Теперь ей нужна была своя опора, тот, кому она могла бы поверить свои горести и страхи, которые она должна была скрывать от своей семьи.

Ив стала ее опорой.

К концу лета, когда граф поправился и Гуинет должна была отправиться в Уэст Хит, девочки стали лучшими подругами. Гуинет хотела от Ив многого: чтобы та поверила в себя, в свои способности. Аристократка, с детства окруженная любовью, она была безгранично уверена в себе и пыталась – правда, без особого успеха – передать хоть частичку своей уверенности подруге.

– Тебе нужно поступить в колледж, Ив. С твоими оценками ты легко получишь стипендию. Ты могла бы стать врачом или хоть медсестрой, социальным работником. В этих областях тебе лучше всего удастся реализовать свою природную способность к состраданию.

Но у Ив были другие мечты. Она хотела после окончания школы уйти из ненавистного ей дома, снять небольшую квартиру в Лондоне, работать кассиром в банке «Лондон-Гонконг», а в свободное время ухаживать за детьми в ближайшей больнице. Сделав это, она смогла бы жить в мире с собой, наслаждаться рассветом, розами, невинной улыбкой ребенка.

Ив чувствовала, что она – не от мира сего. Она считала себя невидимым миру посторонним наблюдателем, бесконечно благодарным за то, что ей предоставили возможность созерцать этот мир. И она созерцала, гордая тем, что у нее есть такая уверенная и одаренная подруга. Гуинет блистала в Кембридже, получив высшую оценку по курсу английской литературы, а потом не менее блистательно начала карьеру независимого журналиста.

В тот судьбоносный день, когда лорд Джеффри Ллойд-Аштон появился в банке «Лондон-Гонконг», Гуинет была в Милане, освещая для английского издания «Вог» осеннюю коллекцию моды. Тайпан крупнейшей гонконгской торговой компании был в Англии в деловой поездке: ему нужно было приобрести три судна для своего флота. Переговоры шли прекрасно, и он собирался посетить скачки в Аскоте, проверить свою удачу, а для этого решил снять немного наличных со своего счета.

Он почти не обратил внимания на женщину за конторкой кассира, поскольку смотреть вроде было не на что. Джеффри был тонким ценителем красоты, а она представляла собой жалкое зрелище – ее пышные черные волосы были распущены, почти полностью закрывая лицо, одета она была совершенно не по моде, а ее тонкая фигурка ссутулилась, словно она стремилась уменьшиться, чуть ли не исчезнуть; сэр Джеффри с отвращением заметил, когда она пересчитывала деньги, что ее ногти обгрызены чуть не до основания.

Но когда она заговорила, поблагодарив его за посещение их банка, то несмотря на ее практически неразвитое произношение, он ощутил в ее голосе какие-то удивительно знакомые тона. Ему захотелось, чтобы пелена волос чуть расступилась, чтобы он увидел ее лицо, и когда это произошло, сэр Джеффри Ллойд-Аштон увидел призрак: перед ним была Розалинда, единственная женщина, которую он любил… единственная, что посмела отвергнуть его.

Розалинда была мертва вот уже шестнадцать лет, и для Джеффри это было самым дерзким, непростительным вызовом: она осмелилась умереть до того, как он успел наказать ее.

Но вот перед ним ее двойник, и Джеффри почувствовал непреодолимую страсть к этой девушке. Если поработать над этим жалким созданием, из него можно сделать точную копию Розалинды.

«На самом деле, – подумал Джеффри, – из нее может получиться нечто получше Розалинды». Ив была такой кроткой, такой послушной, восхитительно послушной и беззащитной. Розалинда стала бы такой послушной, если бы у него было больше времени, чтобы сломать ее.

А эта женщина уже была сломлена – нужно было просто научить ее двигаться, говорить, одеваться, как Розалинда, а ее черную гриву, точную копию волос Розалинды, можно подстричь, чтобы она только обрамляла это бесконечно прекрасное лицо… на этот раз ей не удастся улизнуть от него!

Разумеется, Ив влюбилась в него – ей было двадцать шесть, и она была одинока и робка, а Джеффри было сорок два, он был потрясающе смел и уверен в себе, и хотя казалось невероятным, чтобы такой мужчина, как сэр Джеффри Ллойд-Аштон, влюбился в такую замарашку, он утверждал именно это.

Через две недели Ив уже была в Гонконге, в номере «Восточного китайского отеля», где претерпела превращение из безвестной банковской кассирши в элегантную хозяйку Замка-на-Пике. Ив понятия не имела, как может совершиться такое превращение, зато сэр Джеффри отлично знал. Он лично занялся выработкой ее дикции и осанки и после того, как и то и другое стало вполне аристократическим, пригласил специалистов по макияжу, прическе и одежде.

Ив была примерной ученицей, благодарной за проявленную к ней любовь и готовой на все, чтобы отблагодарить своего благодетеля, выполнить все его желания. Джеффри обещал, что она станет «его прекрасной леди», и Ив искренне верила ему, стремясь поскорее совершить это превращение, не понимая, что перед ней не Пигмалион, а скорее Свенгали.

Когда настала их брачная ночь, Джеффри подвел Ив, одетую в выбранный им самим шелковый халат цвета слоновой кости, к зеркалу:

– Посмотри на себя, дорогая. Посмотри на свое лицо. Ты теперь принцесса. На тебя будут смотреть миллионы. И ты всегда должна выглядеть как принцесса.

Ив выполняла все приказы Джеффри, так же как советы специалиста по макияжу и визажиста, которых пригласил Джеффри. Она знала, какой ее хотел видеть Джеффри и как этого добиться. Теперь она добилась этого, и в эту ночь, глядя на свое отражение, Ив рассчитывала увидеть нечто новое, прекрасное. Но даже теперь, стоя рядом с мужчиной, утверждавшим, что он любит ее, она видела только то, что видела всегда – отчаяние. Сегодня она еще отчетливей понимала, насколько она грустна: лишенное защиты волос, лицо безжалостно выдавало ее страх и отчаяние.

Ив не видела в зеркале ни красоты, ни счастья. Но Джеффри она нравилась, а это было главное.

И тогда ее муж издал другой приказ:

– Разденься, Ив. Нет, не отворачивайся – я хочу видеть, как ты делаешь это. – Она снова повиновалась, и он, безжалостно ощупав глазами нагое и невинное тело испуганной женщины, тихо предупредил ее: – Никогда не набирай вес, Ив. Даже унцию.

Ив и Джеффри никогда не занимались любовью – даже в эту первую ночь. Они занимались сексом, точнее, он занимался с ней сексом, и когда сэр Джеффри Ллойд-Аштон хотел обладать своей принцессой, он никогда не был нежен. Яростная страсть сэра Джеффри причиняла дикую боль нежному телу Ив, даже если он брал ее на атласных простынях их алькова. А ведь бывало, если ему не терпелось, он обладал ею на холодном мраморном полу замка, шершавой решетке камина или каменной лестнице. После этого на ее теле долго цвели синяки, как памятники его жестокой страсти.

Джеффри страстно жаждал ее. Тут не могло быть сомнений. Но ее ужасала мрачная угрюмость его страсти – то, как он менялся в миг, когда они становились мужчиной и женщиной. Куда девался тот мягкий, нежный, обаятельный Джеффри, ухаживавший за ней? Впрочем, он и теперь существовал, – на публике, или даже в частной жизни, если ему так хотелось. Но она, и только она, знала другого сэра Джеффри Ллойд-Аштона – холодного, с презрительными черными глазами, и…

И Ив винила только себя. Она пыталась удовлетворить его страсть – о, как она старалась! – и в постели и перед лицом публики, похоже, добилась своего. Но это был лишь наружный успех. На самом деле Джеффри был недоволен ею – и как могло быть иначе? Очевидно, он понял то, что давно знала она сама, что было высечено в ее сердце с самого момента рождения: она никчемна… и совершенно не заслуживает любви.

Но тогда ей еще только предстояло узнать всю правду; и это было самое потрясающее открытие в ее жизни…

– Знаешь, Ив, мы с Найджелом считаем, что ты молодчина.

Так сказала Беатрис, жена Найджела Ллойд-Аштона, двоюродного брата Джеффри, служащего управляющим торговой компании Ллойд-Аштона в средиземноморском регионе. Они приехали из Гибралтара навестить Джеффри. И в этот день Ив и Беатрис отправились в музей чайной посуды в Флагстафф-Хауз и уже минут пятнадцать восхищались сервизами из Цзянсу.

– Молодчина?

Беатрис нахмурилась.

– Ох, Найджел просил меня не говорить тебе об этом, но такое сходство с ней просто невероятно. Мы думали, что Джеффри показал тебе ее фотографию, и ты сама решила сделать такую же стрижку, как у нее, и одеваться в том же стиле… и… ох. – Она нахмурилась еще сильнее. – Так ты ничего не знаешь о Розалинде?

– Нет. – Разве что иногда, когда его глаза темнеют от страсти и от наслаждения обладанием, Джеффри называет ее своей розой. – Беатрис, расскажи мне о ней.

– Ну, это было очень давно, и теперь уже не имеет никакого значения.

– Ну пожалуйста!

Беатрис трагически вздохнула.

– Ну, раз уж я так далеко зашла, ладно. Вернемся в те времена. Но, Ив, это в самом деле не имеет уже никакого значения. Пусть ты похожа на нее как две капли воды, ты ведь совсем не такая, как она. И очевидно, именно поэтому Джеффри влюблен в тебя. О, она была просто неукротима, как чистокровный скакун. Разумеется, она была из знатной семьи. Правда, всегда утверждала, что человек, вырастивший ее, не был ее настоящим отцом и в ней течет королевская кровь какого-то европейского монарха, – перемещенная принцесса, принцесса Анастасия наших дней. Мы с Найджелом так и не поверили в это до конца, но Джеффри, кажется, поверил. Она не всегда была мягка, как полагается принцессе, но всегда была властной. Мы прощали ей все, потому что она была такой необычной.

– В том числе и Джеффри. – Значит, Джеффри любил эту своенравную, очаровательную и уверенную в себе принцессу.

– Да. Разумеется, у них был бурный роман; они отлично подходили друг к другу. – Беатрис покачала головой. – Однако даже после их помолвки у нее не прошла страсть к драматическим эффектам. За месяц до свадьбы она заявила Джеффри, что покидает его, так как влюбилась в кого-то еще.

Беатрис сделала паузу, задумчиво помяла нижнюю губу и наконец призналась:

– Джеффри, наверное, не знает того, что я знаю об этом, но это знают все. В то время мы – четыре пары, знавшие друг друга еще по колледжу, – отдыхали в поместье Ллойд-Аштонов в Шотландии, и так получилось, что в доме не оказалось никого, кроме Джеффри, Розалинды и меня. Я отдыхала у себя и услышала их ссору в смежной комнате. Я уверена, что останься она жива, они бы помирились, но…

– Она умерла?

Беатрис торжественно наклонила голову.

– В тот же день, буквально через несколько минут. Розалинда выбежала из дома, села в свою машину и умчалась. Она смотрела назад, наверное, чтобы посмотреть, не гонится ли за ней Джеффри, и не заметила мчащегося навстречу грузовика. Я кричала ей из окна, и Джеффри, и все остальные, кто был снаружи, но Розалинда нас не слышала. Она умерла мгновенно, на наших глазах. Ей было всего двадцать шесть лет. – И помолчав, Беатрис перешла к тому, что было теперь очевидно: – Это поразительно, правда? Вы с Джеффри встретились как раз тогда, когда тебе исполнилось двадцать шесть. Он, наверное, решил, что перед ним призрак. Это в самом деле невероятно, Ив. Твоя внешность, твоя потрясающая красота – вы просто двойники.

«Твоя потрясающая красота». Из всего рассказа больше всего запомнились эти слова. С самого рождения она была убеждена, что отвратительна. Ив потратила целую жизнь на то, чтобы стать невидимкой, чтобы ее лицо и тело не стали посмешищем для окружающих. И теперь стало ясно, что ее внешняя оболочка изменила ей, что она прекрасна.

Ив полагала, что теперь она поняла все – она была желанна, и ее наказывали как раз за то, что она была так похожа на своенравную и непокорную Розалинду. Но Ив ошибалась – Розалинда была давно забыта. Теперь Джеффри жаждал обладать именно ею. Он хотел обладать ею целиком и полностью, но Ив – и это приводило его в бешенство сильнее, чем некогда капризы Розалинды – отказывалась признать себя его собственностью. У нее было сердце, которое она не хотела отдать Джеффри.

Но была одна вещь, которую Ив угадала верно: Джеффри никогда не отпустит ее. В отличие от Розалинды, которая, не будь той трагической случайности, могла бы вырваться на свободу, Ив не могла уйти от него. Она была пленницей в этом раю.

Леди Ллойд-Аштон не могла затеряться среди гонконгцев, – она была слишком хорошо известна. Ив не могла подняться на борт ни одного самолета – ее паспорт был заперт в сейфе Джеффри, а если бы она попросила дубликат, весть об этом быстро дошла бы до него, как и вообще все сведения о ее поступках.

Гонконг граничил только с одной страной – Китаем. Все восемнадцать миль этой границы были затянуты колючей проволокой и патрулировались вооруженными до зубов солдатами. Разумеется, их задачей было недопущение беглецов из коммунистического Китая, а не из капиталистического Гонконга, но Ив все равно бы задержали.

Ив не могла ни улететь, ни убежать, а надежды переплыть кишащий акулами пролив были бессмысленны. Как в детстве, она оказалась в ловушке. Несмотря на всю роскошь ее нового дома на вершине пика Виктории, он напоминал ей ту прибрежную скалу, на которой она когда-то стояла, желая спрыгнуть вниз.

Но она не будет делать этого – Ив многому научило детство. Она научилась ускользать от боли, находить радость в созерцании природы. В этом, а не в смерти, она нашла для себя выход.

А Гонконг был невероятно красив. Кроме того, у Ив оказались и другие радости: Джеффри, желавший, чтобы его принцесса была обожаема всеми, с самого начала поддержал ее просьбу о работе добровольцем в детском госпитале. Кроме того, у нее была Гуинет. Она была беспредельно далеко, но поддерживала ее звонками и письмами.

– Ив, я выхожу замуж, ты можешь в это поверить? Мы оба поражены этим. Он – законченный холостяк, а я… ты же знаешь, как я дорожу своей работой. Тем не менее мы собираемся пожениться и завести полный дом детей. Ты сможешь приехать на свадьбу? Мне нужна свидетельница, и я хотела бы познакомить тебя с Джеймсом и сама наконец познакомиться с Джеффри.

Но Ив не смогла прибыть на свадьбу Гуинет: Джеффри не захотел поехать и не позволил ей уехать одной. Ив уже не думала, что когда-либо увидит свою подругу, но раздался новый звонок, принесший радостную весть: Гуинет и Джеймс собираются приехать в Гонконг, и если Гуинет город понравится – «Обязательно, Ив, ведь его так любит Джеймс!»– то они переедут туда насовсем.

Дрейки гостили в Гонконге две недели, все рождественские праздники. Это было время надежд. Джеффри, как всегда, был очень мил с ней на публике, но – просто чудеса – его хорошее настроение не проходило, даже когда они оставались наедине. Он вел себя по отношению к ней превосходно, и казалось, он в самом деле рад, что Джеймс и Гуинет становятся частью их жизни.

Пока Джеффри знакомил Джеймса с сильными мира сего в Гонконге, Ив и Гуинет бродили по празднично украшенным улицам. Они смеялись, болтали и делали покупки. Хотя Гонконг справедливо считался раем для покупателя, Ив до сих пор мало что знала о его роскоши: ее наряды прибывали к ней на лимузинах, нескончаемый – и не заказанный ей самой – поток вещей от ведущих модельеров Гонконга, каждый из которых стремился к заветной цели: стать эксклюзивным модельером леди Ллойд-Аштон. Джеффри отбирал из привезенного то, что ему нравилось, а остальное отсылал обратно.

А всякие безделушки в Замке? Всякие пустяки, которые стали бы свидетельством ее присутствия в доме? Джеффри встретил ее первые покупки таким ледяным презрением к ее вкусу, что она быстро оставила всякие попытки покупать хоть что-нибудь.

Однако Гуинет откуда-то знала, где лучше всего делать покупки в Гонконге. Не задаваясь вопросом о причине неосведомленности Ив, она просто вела ее за собой.

– Перед тем, как вылететь из Лондона, я договорилась о встрече с самой Джулианой Гуань, – объясняла она Ив. – У нее есть бутики в Цзюлуне, в «Риджент» и на Морском вокзале, но живет она здесь. Ив, неужели ты о ней никогда не слышала? Ты не слышала о «Жемчужной луне»? Ее платья выглядели бы на тебе шикарно!

Для себя же Гуинет подыскивала платья для будущих мам. Она была уже на пятом месяце и открыто носила – и хотела купить еще – элегантные и удобные наряды для беременных женщин в тропическом варианте.

И она их получит, пообещала Джулиана Гуань. Они будут готовы к ее возвращению.

Но Гуинет Дрейк не суждено было вернуться в Гонконг. Всего за неделю до предполагаемого приезда она погибла при взрыве в загородном доме в Уэльсе. Ив узнала об этой трагедии от Джеффри; его известили в тот же миг, как новость поступила на телетайп «Стандарт». Он немедленно приехал в Замок, и неожиданное появление мужа среди бела дня заставило Ив почувствовать дурное еще до того, как он что-то сказал. Такой неожиданный визит всегда, как ей было хорошо известно, означал, что он внезапно захотел ее, неодолимо захотел обладать ею – и ранить ее.

Новость, которую он сообщил ей в тот дождливый мартовский день, действительно ранила ее, ранила больно, хотя сам Джеффри был очень нежен. Когда в Гонконг прибыл угрюмый, еще не оправившийся от ран Джеймс, именно Джеффри предложил ей опекать обездоленного мужа Гуинет. Но Джеймс пресек их попытки; он отказался говорить о своем горе.

Ив удалось помочь ему только одним способом – так, чтобы он об этом не узнал. Она отправилась в бутик Джулианы Гуань, чтобы предотвратить неизбежный звонок в его офис о том, что заказ его жены выполнен.

К Ив вышла сама Джулиана, и когда она увидела горе в глазах Ив, доброжелательная улыбка быстро сменилась озабоченностью.

– Заходите, – мягко, но настойчиво пригласила ее Джулиана, проведя ее в одну из примерочных. Когда они остались наедине, Джулиана тихо спросила:

– Что случилось?

– Гуинет… умерла.

Гуинет Дрейк умерла, но ее щедрое сердце оставило неизгладимую память в душе Ив. Благодаря Гуинет у Ив появилось в Гонконге два настоящих друга – Джулиана и Джеймс. Независимо от того, как отчужденно держался Джеймс, выражение его лица всегда смягчалось при виде лучшей подруги жены. Ив и Джеймс понимали, что они навечно связаны своей любовью к Гуинет.

С Джулианой Ив подружилась тогда, когда больше всего нуждалась в поддержке. В глубине их душ таились печаль и горе. Обе горевали о гибели Гуинет и волновались за Джеймса; в конце концов Джулиана поделилась с Ив своим личным горем – потерей дочери. Ив, хотя так никогда и не рассказала Джулиане всей правды об их отношениях с Джеффри, призналась в том, что их брак вовсе не столь безоблачен, как полагает Гонконг.

Джулиана Гуань никогда не посылала чемоданов с нарядами на Пик, в принципе не желая участвовать в таком состязании. Но благодаря той же Гуинет, именно Джулиана Гуань стала личной портнихой леди Ллойд-Аштон. На следующий день после совместного визита в «Жемчужную луну» Гуинет вернулась туда одна и заказала платье – «нежное, романтическое и светлое» – для своей подруги, надеясь подарить его при возвращении в Гонконг.

Когда Ив показала подарок Гуинет мужу, его глаза блеснули от радости: он понял, что выбирал для Ив совсем не то, что нужно. Он выбирал для нее одежду в стиле Розалинды, но дерзкие, лощеные, и вместе с тем романтические одеяния Джулианы Гуань подходили ей гораздо лучше.

Джеффри любил наблюдать за тем, как Ив раздевается. Он старался не причинить вред платьям Джулианы Гуань: сохраняя эти романтические платья, она могла сохранить любовь и надежду.

Сапфировое шелковое платье, которое было на Ив во время званого вечера, лежало, аккуратно сложенное, на шезлонге в спальне хозяина. Оно было целехонько – уцелевший свидетель жестокой ночной сцены. Тело же Ив, поднявшейся с постели, чтобы повесить платье в шкаф, ныло от боли. Но Ив, как всегда, не обращала на это внимания: что значат все синяки и ноющие раны в сравнении с ранами ее сердца?

И вдруг, неожиданно для нее самой, Ив стала вспоминать происшедшее этой ночью. Почему? Ответом был образ, к которому унеслось ее сознание в момент, когда Джеффри начал мучить ее. Обычно это были какие-то бесформенные образы, вращающиеся в ее мозгу, изредка – картины природы.

Но сегодня ночью ей явился образ мужчины, и это было чудесное ощущение. Ив, конечно, знала о его репутации, о его страсти к неистовым машинам и еще более неистовым женщинам. И все же… когда он смотрел на нее, ей показалось, что он понял ее боль и что он неравнодушен к ней.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Козвэй-бэй; детский госпиталь

Понедельник, 21 июня 1993 г.

– Леди Ллойд-Аштон?

Это был голос одной из медсестер третьей палаты, и Ив, поворачиваясь на зов, внутренне съежилась от того, насколько почтителен и робок был тон сестры. Вот уже семь лет она проводила каждое утро понедельника в этой палате. Казалось бы, это ей нужно было робеть от отсутствия опыта, быть благодарной за то, что ей позволяют быть полезной, и восхищаться сестрами и докторами. Однако из-за ее положения – из-за положения ее мужа – с ней обращались совсем иначе, чем с остальными добровольцами.

– Да? – улыбнулась Ив.

Лили Кай поступила в этот уик-энд. Она теперь чувствует себя хорошо и днем собирается домой, но… она знает, что вы дежурите по понедельникам и просила меня сообщить вам, что она здесь. Я знаю, что ваше время заканчивается, но она все утро была в радиологии и только что вернулась. Если у вас нет больше времени, я позвоню ей…

– Разумеется, у меня есть время.

Тут наконец сестра улыбнулась.

– Как хорошо! Она в той же палате, что и обычно. Ив направилась в комнату, где была Лили Кай. Храбрая маленькая девчушка! Они познакомились почти год назад, за два дня до четвертого дня рождения Лили.

– Нет, нет, нет, пожалуйста, не надо! – Раздался отчаянный, испуганный крик, и Ив, не раздумывая, вбежала в комнату, где увидела маленькую дрожащую девочку и ласковую, но слегка испуганную сестру… которая еще больше заволновалась при виде Ив.

– Леди Ллойд-Аштон!

– Извините, – стала оправдываться Ив. – Я услышала ее крик, и… может быть, я могу помочь?

– Не думаю. Нет. Но все равно, спасибо. – И сестра, вздохнув, объяснила ей положение вещей. – Воздействие внутривенного вливания кончилось, и теперь нужно сделать новый укол. Обычно ее родители присутствуют при уколах, но сегодня это случилось неожиданно, и мне придется, наверное, вызвать кого-либо из них.

– Я постараюсь не трусить, – сказала Лили, глядя на Ив блестящими от слез, серьезными глазами. – Но это больно. Они всегда говорят мне, что это не больно, но это больно!

– Это действительно больно, – тихо сказала Ив, опустилась на колени перед девочкой, чтобы посмотреть ей в глаза. – Привет, Лили. Меня зовут Ив.

– Тебя когда-нибудь кололи?

– Нет, – призналась Ив. И с улыбкой предложила девочке: – Но почему бы мне не попробовать?

У Лили и сестры от удивления широко раскрылись глаза. Но неизбежный вопрос задала все-таки Лили:

– А зачем?

– Ну, тогда я сама попробую понять, насколько это больно, и, может быть, вместе мы попробуем подумать над тем, как уменьшить боль?

– Как это?

Ив еле слышно вздохнула, а потом сделала единственно возможное – сказала правду. Она ведь была экспертом в области боли, еще до брака с Джеффри она довела свою технику до совершенства: в ответ на сыпавшиеся на нее оскорбления родителей она могла заставить свое сознание отключиться и ускользнуть от жестокой реальности.

– Я тебе расскажу, что я делаю, когда мне больно. Прежде всего, я вижу – мне больно. Потом, мысленно, в воображении, я убегаю от этой боли: думаю о чем-то таком, что мне нравится, что меня радует.

Сестре – одной из лучших специалисток в госпитале – не сразу удалось нащупать синеватую вену на руке Ив. Во время этого нелегкого процесса Ив ободряюще улыбалась сестре, не переставая беседовать с Лили.

– Это больно, правда? Ну, а теперь скажи мне, о чем приятном мне нужно думать? – Но Ив не могла полностью отвлечь Лили: ее глазки были прикованы к точке на руке Ив, куда должна была войти игла. – Лили, помоги мне. Скажи мне, что ты любишь больше всего.

– Запускать змея.

– С папой и мамой?

Лили кивнула, и Ив продолжала:

– Расскажи мне, где ты запускаешь змея и какой он? На что он похож, какой он формы и цвета? И какого цвета небо, когда ты смотришь на него…

Ив никогда не запускала змея, но Лили так живо его описала – розово-голубая бабочка с длинным серебристым хвостом, – что Ив легко перенесла острую, странную боль в руке. Да, Ив добилась мастерства в подавлении боли. Может быть, просто глупо – или нечестно – полагать, что эта техника визуализации сработает и для испуганной пятилетней девочки?

И действительно, Лили не удался фокус Ив – когда сестра вонзила иглу шприца в маленькую ручку девочки – это удалось ей с первого раза, – глазки Лили снова заблестели от набежавших слез, губки задрожали, она впилась пальчиками другой руки в ладонь Ив. И когда Ив тихо напомнила ей – да, это больно, Лили тихо прошептала:

– Ой, ой, ой!

Но на этот раз она не отдернула руку, и, слушая рассказ Ив о том, как прекрасен змей, бабочкой упорхнувший в голубое небо, ее страх куда-то испарился.

В этот вечер сэр Джеффри Ллойд-Аштон и его принцесса должны были посетить званый правительственный ужин. Джеффри был недоволен багровым синяком на белоснежной руке Ив, словно только ему принадлежало право терзать ее плоть. Однако на вечере он гордо демонстрировал всем синяк, словно знак отличия, полученный его принцессой за мужество и сочувствие.

От сестер Ив узнала, что у Лили врожденный порок сердца, аномалия, которая рано или поздно потребует хирургического вмешательства. Врачи ждали, когда Лили подрастет и сможет перенести операцию. За последний год состояние девочки ухудшилось, и им пришлось назначить операцию на декабрь.

И вот теперь Лили снова в госпитале, и хотя сестра сказала, что с ней уже все в порядке и днем ее заберут, у Ив защемило в груди, когда она подошла к комнате Лили. В феврале у Лили было воспаление легких. Она была так слаба. Ив не могла забыть, как Лили лежала тогда в постели, привязанная к целой сети трубок, неподвижная и почти неживая…

Но сегодня она была не такая уж безжизненная. Сидя на краю своей койки, она болтала ножками в воздухе и, завидев Ив, просияла от радости.

– Ив!

– Привет, Лили! – облегченно и радостно выдохнула Ив. Подойдя к койке, она присела рядом с подружкой. – Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо! – Лили пожала плечами. – У меня был кашель, но не такой страшный.

– Отлично. Я рада за тебя.

И тут храбрая Лили прямо на глазах Ив стала увядать: головка наклонилась, и шелковистая прядь черных волос упала на ее симпатичное личико. Она сжала ручки, и ножки забарабанили по постели.

– Лили? В чем дело?

– Это операция!

«Изменилась дата операции? – подумала Ив. – Или же храбрая малышка, всегда спокойно говорившая о «дырке в сердце» и хирургах, которые ее исправят, наконец-то стала понимать серьезность своего положения?»

– Что такое с операцией, Лили?

Лили еще усердней заболтала ножками.

– Я просто подумала…

«Подумала о том, что может умереть?» У Ив самой при этой мысли закололо в сердце. Она улыбнулась, скрывая испуг, и подбодрила девочку:

– Что ты подумала, Лили?

– Не могла бы ты… не могла бы… – Лили замолчала, и Ив не знала, сможет ли она продолжить и что хочет сказать? И наконец девочка все-таки решилась: – Я знаю, что если бы в этот день ты была в госпитале, если бы я смогла поговорить с тобой, прежде чем усну, то все было бы в порядке!

– Ах, Лили! – прошептала Ив. – Конечно, я буду с тобой в этот день!

Черная шелковистая головка взметнулась:

– Правда?

– Правда. Я прослежу за тем, как ты уснешь, и я буду с тобой, когда ты проснешься.

– Но моя операция назначена на декабрь. Ты еще будешь в Гонконге?

– Разумеется. Я ведь тут живу. Неужели ты думаешь, что я могу уехать?

К удивлению Ив, Лили Кай кивнула.

– Я никуда не собираюсь уезжать, Лили. Я буду с тобой в этот день.

– Обещаешь? Обещаю!

Из ресторана на втором этаже «Эксельсиора» открывался отличный вид на район от Глочестер-роуд до противотайфунного убежища Козвэй-Бэй. Прямо перед наблюдателем на краю залива стояла Полдневная пушка, воспетая Нэлем Ковардом, но ставшая легендарной еще до его знаменитой песни.

Отполированная медь Гочкиса ярко сверкала под полуденным солнцем, напоминая о славном прошлом Гонконга. В середине прошлого века «Жардин Мэтсон», только что основанная торговая компания новой колонии, ввела практику приветствовать приход в гавань каждого своего клипера двадцатью одним пушечным залпом. Губернатор колонии, возмущенный тем, что такой помпой будет сопровождаться появление какого-то торгаша, к тому же наверняка набитого опиумом, приказал тайпану компании немедленно прекратить эту практику. Более того, в наказание он распорядился, чтобы компания стала официальным хранителем времени колонии – и каждый день ровно в двенадцать часов ее сотрудники должны были давать выстрел из пушки.

Эта традиция не прерывалась; ту пушку, что поставили в 1901 году, заменили современным Гочкисом и к полуденному выстрелу добавили полночный новогодний. Но до сих пор право на этот выстрел принадлежало «Жардин Мэтсон».

Время приближалось к двенадцати часам. Любопытные туристы собрались вокруг пушки, которую заряжал человек в белой форме. Джулиана сидела в ресторане на Глочестер-роуд и пила чай, ожидая Ив.

Однако ей придется прождать еще не менее получаса: Джулиана знала, что Ив может опоздать, она никогда не уходила из госпиталя слишком рано. Наверняка она задержалась с каким-нибудь испуганным или одиноким ребенком.

Тут Полуденная пушка выстрелила, хотя Джулиане это было скорее видно, чем слышно – звук отсекли противотайфунные стекла, она увидела только, как появилось летучее облачко белого дыма и ветер быстро унес его в залив.

Для большинства жителей Гонконга полуденный выстрел означает приближение 1997 года, поэтому время стало драгоценней всех сокровищ Гонконга. Полуденный выстрел, как выстрел стартового пистолета, заставлял всех, кто его слышал, ринуться вперед, чтобы ухватить свою мечту, прежде чем она растает в воздухе, как дым от выстрела под ветерком.

Но у Джулианы это тающее облачко пробудило только новые воспоминания, столь же светлые и чистые, о том, что так быстро исчезло из ее жизни…

Через восемь дней после того, как Джулиана нарушила запрет и позвонила Гарретту, судьба отмерила ей очередное наказание за непослушание. У Вивьен случился новый приступ, на этот раз смертельный. И не успела Джулиана справиться с горем и чувством собственной вины, как судьба нанесла новый удар. Несмотря на то, что Вивьен Жун заработала свое состояние уже после смерти мужа, его семья, не подававшая признаков жизни уже сорок лет, потребовала себе все ее деньги.

Его родственники утверждали, что все принадлежит им по праву и ничего не принадлежит девушке, которая не является родственницей ни Вивьен, ни ее мужа.

Они утверждали, что Джулиана Гуань – чистой воды авантюристка, простая охотница за наследством. «Причем, – добавляли они, – не столь уж чистая: она родила ребенка с зелеными глазами, постыдное свидетельство ее порочной природы». И это еще одно доказательство против нее: девять месяцев назад Джулиана была в постели со своим любовником, а не рядом с Вивьен, и только после ее появления было изменено спорное завещание. Очевидно, эта аморальная и ловкая девица воспользовалась тяжелым состоянием умирающей, обещая ей ухаживать за ней. И за это нарушить тысячелетнюю китайскую традицию оставлять состояние в семье, а не отдавать его посторонним!

Так как состояние Вивьен было очень значительным, семья мужа сделала все, чтобы заполучить его. Они наняли Майлса Бартона, очень дорогого и известного английского адвоката; они заклинали его решить дело как можно быстрее – до начала нового года по лунному календарю.

По китайской традиции, начало нового года – первый день первого лунного месяца, когда солнце входит в созвездие Водолея, – это время возрождения и нового начала. В него надо вступить чистым – в новой одежде, в прибранном доме и с чистой совестью. Перед началом нового года должны быть выплачены все долги, улажены все ссоры и споры.

В течение недели Гонконг будет являть зрелище символического процветания: все будут есть засахаренные арбузные семечки, фрукты, стебли лотоса, шоколадные монеты. Родственникам, коллегам и друзьям будут дариться ярко-красные коробочки со «счастливыми деньгами», повсюду будут раздаваться поздравления и пожелания радости и процветания.

А за неделю до праздников гонконгцы будут стараться обеспечить себе процветание в новом году, заручаясь поддержкой Цзао Гуаня – Бога очага.

Обязанность Бога очага – внимательно наблюдать за поведением семьи, в которой он живет, отмечать все проступки и подвиги домашних, чтобы потом представить соответствующий список Нефритовому Императору на Небе. Неблагоприятный доклад неминуемо приведет к неудачам в Новом году, а благоприятный – к новому процветанию, поэтому предпринимаются особые усилия, чтобы ублажить Бога очага и получить хороший отзыв о себе.

Семидневная командировка Бога очага с отчетом на Небо начинается на двадцать четвертый день двенадцатого месяца. Перед его отбытием к его табличке или статуэтке складываются жертвоприношения – обычно сладости, – чтобы его рассказ о семье был сладким. К его ногам, а иногда и губам, прикладывается сахарный тростник, а иногда его подкрепляют опиумом, чтобы затуманить воспоминания о семье и сделать их более приятными.

В доме Вивьен Жун в Долине Счастья стояла изящная фарфоровая статуэтка Бога Очага. Обычно Вивьен украшала ее цветами, а при приближении Нового года воскуривала благовония и наполняла вазы символическими цветами, олицетворяющими счастье и благосостояние. Однако никогда она не сластила губы фигурки: «Он сам знает, что мы вели себя хорошо, – пояснила она Джулиане. – Он знает, что у нас царит любовь».

Джулиана не нарушила заведенную Вивьен традицию: приготовила красивые букеты из хризантем и цветов персика.

Джулиана так и не поняла – может быть, цветов было недостаточно? Когда Бог Очага находился только на полпути к Небу, был объявлен арест на имущество. Завещание Вивьен Жун было объявлено недействительным. Все перешло родственникам ее умершего мужа.

– Мисс Гуань.

Джулиана сразу узнала этот голос: он принадлежал Майлсу Бартону, человеку, нарисовавшему столь убедительный портрет Джулианы – бесстыдной соблазнительницы, что судья решил дело не в ее пользу. Благодаря этому ловкому адвокату, в то время как весь Гонконг готовился отмечать самый веселый и радостный праздник, ее семья – она и ее любимая дочка – остались без дома, денег и еды.

Решение судьи вступило в силу всего лишь десять минут назад, но Джулиана уже брела по Харкорт-роуд, так же запинаясь, как тогда, когда она впервые ступила на сушу. Она снова была на чужой территории, лишенная опоры и с кружащейся головой, и ее окликал человек, чья изощренная речь лишила ее всего, как когда-то тайфун.

Джулиана покрепче прижала к себе месячную дочку и продолжила свой путь. Но через секунду Майлс Бартон оказался перед ней, преградив ей дорогу и возвышаясь над ней столь же грозно, как черные горы Китая.

– Я не враг вам, мисс Гуань. Гонконгские судьи просто обязаны следовать букве закона. У них нет выбора. Даже если бы вас защищал лучший адвокат колонии – даже если бы вас защищал я сам – семья Вивьен Жун выиграла бы это дело.

– Но это не то, чего хотела Вивьен, – сузились глаза Джулианы. – Разве вы этого не знаете?

– Я согласен с вами. Вот почему я предлагаю вам помощь, Джулиана.

Джулиана была настолько потрясена этим предложением, что даже не обратила внимания ни на то, что он назвал ее не по фамилии, а только по имени, ни на то, каким ласково-соблазнительным был его тон.

– Никогда, – прошипела она тихо, – никогда я не приму вашей помощи.

«Никогда, никогда, никогда». Эти слова эхом отзывались в ее мозгу, словно заклинание, в то время как ноги предали ее – они несли ее к его офису на Уиндам-стрит, и хотя прошло уже четыре недели, ее чувство равновесия не улучшилось: теперь его нарушал голод.

Февраль был необычно холодным и сырым; удивительно, как она продержалась целый месяц. Джулиане удалось выручить немного денег за одежду, которую ей позволили унести с собой. Ей дали гораздо меньше того, что стоили эти платья на самом деле, но этого хватило на теплую одежду и пеленки для Мейлин.

Они спали на улице, иногда в щелях между зданиями, иногда на Пике Виктории, а днем Джулиана искала работу. Но никто не хотел брать на работу молодую мать, которая заботилась бы прежде всего о своем младенце. Какое внимание она будет уделять работе? – интересовались потенциальные работодатели. Сможет ли она разжать объятия, в которых нежно держит свое дитя, и освободить руки для работы, за которую ей будут платить?

Потогонные заведения были для тех, кто готов был работать в ужасных условиях, не считая часов. Многие видели по глазам Джулианы, что она на это способна, и если бы не ребенок, они тут же наняли бы ее. Но в такой ситуации никто не хотел брать ее на работу, абсолютно никто за четыре недели непрерывных поисков.

Джулиана давно не была в тепле, и еще дольше не ела. Но не ради себя она пришла в офис Майлса Бартона на Уиндам-стрит – ради Мейлин.

Четыре недели Джулиане удавалось согревать и кормить свою драгоценную малютку. Несмотря на то, что она сама ничего не ела, у нее хватало молока для Мейлин – избыточный вес, который она набрала за время беременности, превратился теперь в пищу для ее ребенка, а когда избыточные фунты кончились, тело умудрялось все равно находить энергию для молока, пожирая само себя. Каждая клеточка в ее теле сделала свой вклад, отдавая все, что могла, но очень скоро у нее не останется ничего, что можно было бы превратить в молоко.

И поэтому Джулиане нужна была помощь Майлса Бартона – для Мейлин, для ее Дитя Великой Любви.

– Мисс Гуань. Вы все-таки пришли.

– Да.

– Вы похудели. Вы стали очень тонкой.

Это можно было считать похвалой, словно он решал, как она лучше выглядит – пухленькой или стройной. Джулиана почувствовала мужской интерес в его голосе и содрогнулась от страха.

– Я предпочитаю такой вес, мистер Бартон. Мне пришлось поработать над собой, чтобы вернуться к прежнему весу.

– Так что не стоит предлагать вам бутерброды и чай?

– Нет. – Джулиана покачала головой в подтверждение своих слова и почувствовала при этом легкое головокружение. – Я пришла, чтобы узнать, чем вы можете помочь мне. Я хотела бы занять у вас денег.

– Занять?

– Да. Я отдам долг, разумеется, с процентами, и если мой бизнес будет процветать, то я смогу взять вас в долю.

– О каком бизнесе вы говорите, Джулиана?

– Я хочу снова работать портнихой и надеюсь, что кое-кто из клиентов Вивьен будет снова заказывать мне платья. – Конечно, Джулиана и не думала пока обращаться к клиентам Вивьен. К гонконгским модницам нужен особый подход: им нужно посылать письма с запросами, написанные ровным почерком на лучшей бумаге, кроме того, Джулиане нужен был какой-то адрес и телефон, а также ткани, нитки и блестки.

Майлс Бартон улыбнулся; казалось, в его глазах появился интерес, и сердце Джулианы, и так сильно бившееся из-за голода, застучало еще сильнее от надежды. Наверное, он считает ее предложение глупым, но он же собирался помочь.

– Я боюсь, вы неправильно поняли мое предложение. Меня вовсе не интересует бизнес, Джулиана. Мне нужна любовница.

В Гонконге в 1966 году такое предложение не считалось неприличным. У богатых англичан часто бывали китайские содержанки. Это было вполне приемлемо для общества и вполне справедливо, так как все были довольны – мужчина, любовница и даже жена мужчины – аристократка, вышедшая за него исключительно по соображениям выгоды.

– Только на девять месяцев, – пояснил адвокат. – Потом я навсегда возвращаюсь в Англию. Однако до тех пор, а также еще четыре месяца после моего отъезда я обеспечиваю вам комфортабельную двухкомнатную квартиру, еду и одежду. И, в той мере, насколько это не будет мешать выполнению ваших обязанностей по отношению ко мне – при разумных запросах, – я помогу вам с вашим бизнесом.

Сердце Джулианы на секунду остановилось, сейчас ее голодный мозг произнесет свое упрямое заклинание, а в следующую секунду она умрет. Но ей нельзя было умирать – она должна была выжить ради Мейлин.

Джулиана Гуань снова оказалась в чужой стране, но она отлично понимала язык Майлса Бартона: он желал купить ее душу.

– Приемлемы ли эти условия для вас, Джулиана?

«Нет! нет!» – мысленно кричала она. «Да, – ответило ее сердце, снова забившись ровно и спокойно, подчиняясь своей судьбе. – Да, ради моей дочери я продам душу».

И когда через секунду Джулиана ответила на его вопрос, ее голос звучал спокойно и холодно:

– Не совсем.

– О? – ответ слегка удивил Майлса. Но это было естественно: содержанки всегда выдвигали свои требования – бриллианты, украшения, платья, еженедельные светские выходы. – Что же еще?

– Британское гражданство для моей дочери.

– Только для нее? А для вас?

– Нет, только для нее. – Уже тогда Джулиана знала, что никогда не покинет Гонконг. Это был ее дом, здесь она впервые испытала любовь…

О Гарретте она не думала. Узнай он о ее положении, он в ту же секунду мог послать ей целое состояние. Ей достаточно было позвонить.

Но она никогда не станет звонить, ибо каково будет наказание на этот раз? Жизнь Мейлин? Или Алисон?

Двухкомнатная квартира оказалась просто роскошной, и Джулиана с Мейлин были в полной безопасности и тепле. Джулиана решила, что пока все кончилось достаточно хорошо: Майлс Бартон не обижал ее, его сексуальные наклонности были вполне обычными. Он даже установил такое расписание их встреч, чтобы Мейлин в это время спала.

Он был чрезвычайно культурен.

Но… ее тело было любовным даром Гарретту, и только ему, а теперь оно принадлежало только их драгоценной дочери. Никто другой не должен был узнать его тайны и прелести.

Джулиана пыталась убедить себя, что она продавала тело самому блестящему адвокату Гонконга так же, как продавала платья гонконгским модницам. Все это были только сделки, и ничего больше. И все-таки каждый раз, ложась с ним в постель, она что-то теряла – надежду, душу, сердце.

Она не ненавидела его. А за что? Ведь он спас жизнь ее дочери. Она заплатила очень большую цену… и все-таки незначительную в сравнении с ценностью Мейлин.

Наконец прошли девять месяцев, показавшиеся Джулиане вечностью. Накануне своего отбытия в Англию Майлс Бартон вручил ей обещанный британский паспорт для Мейлин и напомнил о другой части сделки: квартира оставалась за ней еще четыре месяца.

Однако Джулиана отказалась: ее бизнес шел достаточно хорошо, чтобы она смогла выжить самостоятельно. Хотя этот отказ означал лишние расходы на жилье, Джулиане больше всего на свете хотелось переехать в квартиру, пусть скромную, но свою, не напоминавшую о той цене, которую ей пришлось заплатить за спасение жизни Мейлин.

Задолго до того, как она была в состоянии понимать, Мейлин уже знала о матери все – это было чувственное знание, прекрасное полотно, сотканное из звуков и цветов, вкуса и запаха, осязания и мягкого, колдовского ощущения любви.

– Я люблю тебя, Мэймэй. – Таков был постоянный рефрен. А когда Мейлин оказалась достаточно взрослой, чтобы спросить об отце, первыми словами, слетевшими с губ Джулианы, были: – Он тоже любит тебя.

– Но где же он?

– На Небесах. Мы не можем его видеть, любовь моя, но он с нами, всегда с нами, он любит нас и защищает, он улыбается, глядя на нас.

Мейлин хотела узнать все подробности об отце, любила слушать рассказы о нем; при этом ее лицо преображалось, озаряясь лучами счастья.

Джулиана говорила Мейлин всю правду: как и где они встретились, как любили друг друга и как сильно он любил бы свою маленькую девочку. А чтобы он был для Мейлин как можно более реален, Джулиана сказала, как его зовут, – Гарретт Уитакер.

Остальное было ложью. Она сделала Гарретта англичанином, который вскоре после их встречи должен был вернуться в Англию, а потом, уже на пути в Гонконг, внезапно умер.

Мейлин знала все памятные места своих родителей. И когда они поднимались на Пик Виктории, пересекали залив на пароме в Цзюлун, Мейлин чувствовала его присутствие, верила, что за вторую руку ее держит отец.

Когда Мейлин подросла, она еще сильнее ощутила невидимое присутствие отца в своей жизни: она была живым свидетельством его любви, но чудесные качества, доставшиеся ей от него, стали предметом насмешек одноклассников. У нее были темно-зеленые глаза, она была высокой и у нее была белоснежная, а не золотистая кожа. Кроме того, ее черные волосы слегка вились, а черты лица были хоть и красивыми, но чужими, неправильными, нечистыми. Ее одноклассники не сомневались: мать Мейлин была шлюхой, а отец – матросом, искавшим развлечений в Гонконге.

Эти насмешки глубоко ранили юное сердце Мейлин, но она переживала не столько за себя, сколько за своих родителей, чья любовь так несправедливо оплевывалась ее сверстниками. Сначала она храбро пыталась возражать: «Он был англичанином и любил нас!» Но это привело только к тому, что вместо шлюхи ее мать стали называть любовницей англичанина. Кроме того, Мейлин поняла, что все это не меняло отношение к ней; у нее действительно была смешанная кровь, и казалось, одно это давало право любому встречному стыдить ее, издеваться и оскорблять.

У Мейлин не было друзей, но это не волновало ее; ведь у нее была мать, и она знала правду: Мейлин была Дочерью Великой Любви.

Девочка научилась лицедействовать, скрывать ото всех свои чувства. Особенно от матери, которую так любила.

– Ты лгала мне! – Номер «Форчун» дрожал в руке Мейлин. – Это ведь он, разве не так? Это мой отец!

Джулиана бросила быстрый взгляд на взбешенную дочь, а потом на фотографию в журнале. Да, это был Гарретт, – на тринадцать лет старше, но такой же красивый и любимый. В любое другое время при виде его фотографии сердце Джулианы наполнилось бы радостью, но не теперь, когда его образ стал для Мейлин символом предательства.

– Да, – тихо ответила она наконец, – это твой отец. Мэймэй, я объясню тебе все…

– Мне неинтересно! В статье все уже написано. Он был пилотом во Вьетнаме, одним из тысяч солдат, наводнявших Гонконг в поисках шлюх.

– Нет. Это совсем не так.

– Неужели? А я думаю, что это именно так. Именно так, как говорили мне все.

– Все? Кто все?

– Все, мама. Ведь я отверженная, ублюдок, полукровка, разве ты не знала этого? – Мейлин увидела ужас в глазах матери и воскликнула: – Неужели ты не представляла, как меня ненавидят? Да, конечно, твоя кровь чиста, у тебя правильные черты лица, и твои глаза не зеленые.

– Дорогая, – в отчаянии прошептала Джулиана, – Мэймэй, ты так прекрасна. Ты похожа на отца, ты помнишь это?

– Я больше не хочу быть похожей на отца, понимаешь, мама? Я ненавижу себя!

– Ох, Мэймэй, я так тебя люблю, и он тоже, и у тебя есть друзья…

– У меня нет друзей. Я только притворялась, чтобы ты не волновалась. Хочешь знать, чем я на самом деле занимаюсь после школы? Плаваю до изнеможения, а потом хожу по книжным магазинам. Я читаю о других странах – только не о Гонконге! – рассматриваю картинки и мечтаю, как бы уехать отсюда. Так я и нашла статью о моем якобы умершем папочке. Как бы я хотела, чтобы он и в самом деле был мертв!

– Ты не должна так думать! Пожалуйста, любовь моя, позволь мне объяснить тебе все, всю правду.

– Правду? – недоверчиво повторила последнее слово Мейлин. – Откуда я знаю, что это правда?

– Пожалуйста, – тихо повторила Джулиана, – пожалуйста, послушай меня.

Казалось, Мейлин страшится узнать еще одну правду, но в конце концов она кивнула, кивнула так послушно, что у Джулианы еще сильнее сжалось сердце. У Мейлин был такой вид, словно она думала, что это правда будет для нее источником не надежды, а самоубийства, даст ей возможность ненавидеть себя еще сильнее.

Джулиана не стала рассказывать ей о завещании Вивьен Жун, о том холодном бездомном феврале, который им пришлось пережить, и о Майлсе Бартоне. Она рассказала Мейлин то, что предшествовало этому: об их любви с Гарреттом, о ее роковом предчувствии, что шесть дней – это все, что им отпущено, о несчастьях, постигших Блейка и Вивьен, – плате за их любовь, – и почему он женился на Бет, о смерти Бет и рождении Алисон, о предложении Гарретта поддержать ее и о ее отказе. Наконец, о смерти Вивьен Жун через восемь дней после ее рокового, запретного звонка Гарретту.

– Так ты и в самом деле веришь, что сама судьба распорядилась, чтобы вы никогда больше не встречались друг с другом?

– Да.

– Это все сказки, мама, романтические бредни. Вас развела не судьба, а его решение. Он решил отказаться от тебя – от нас! – потому что никогда и не любил тебя.

– Это не так.

– Именно так. Откуда ты знаешь? Ты просто убедила себя в том, что это правда. Но это ложь. О, зачем я только родилась на свет! Неужели ты не могла что-нибудь сделать?

– Мейлин, не говори так! Я полюбила тебя с самого начала, с того момента, как поняла, что ты живешь во мне. Ты знаешь, когда это было, дорогая? Всего через несколько часов после твоего зачатия; твой отец еще не успел покинуть Гонконг.

– Мама, подумай, что ты говоришь? Это невозможно! Это еще один бред. А правда в том, что я – незаконное дитя греха, полукровка!

– Нет, Мэймэй, ты – дитя любви, ты – Дочь Великой Любви, и когда-нибудь это поймешь. Когда-нибудь, когда сама полюбишь…

Я никогда не полюблю. И могу тебя заверить, что в меня тоже никто не влюбится. – Уже в тринадцать лет Мейлин хорошо знала, что ей отпущено судьбой. Полукровки были желанны, но только как любовницы, как редкая добыча. Никто не считал их достойными любви. Считалось, что они, как дети греха, очень чувственны и искусны в любви, но, как и их матери, склонны к разврату. Таково было положение с полукровками в Гонконге. А в остальном мире? В тех странах, о которых она столько читала? Неужели есть место, где люди не глазеют на тебя, место, где могла бы жить и она?

Я хочу уехать отсюда, уехать из Гонконга – навсегда!

– Ох, Мэймэй, – прошептала Джулиана, глядя на дочь, так похожую на «Спокойное море» в тринадцать лет. Она так же была разорвана между двумя мирами, не зная, к какому из них принадлежит, но пыталась понять… искала… мечтала.

Когда она покинула дом в тринадцать лет, у нее не было выбора: ее морской дом исчез без следа. Мейлин тоже думала, что ее дом, тот мирок любви, в котором она жила с матерью, разрушен. «Но это не так, – думала Джулиана, – я все еще здесь, я люблю и не отпущу тебя, моя Мэймэй, только не теперь, ты еще слишком юна и так разочарована в жизни».

Ложь Джулианы Гуань причинила немало боли, но новую жизнь с дочерью она начала тоже со лжи.

– Вивьен оставила для тебя некоторую сумму, которой ты сможешь распоряжаться, когда тебе исполнится восемнадцать. Она также сумела обеспечить тебе британское гражданство. Так что, моя милая, ты сможешь покинуть Гонконг и отправиться, куда тебе заблагорассудится. Пока же я постараюсь, чтобы ты убедилась, что я люблю тебя, и твой отец любит тебя; даже если ты не поверишь мне, то будешь вспоминать мои слова… и когда-нибудь ты поймешь – и простишь.

И Мейлин хорошо запомнила слова Джулианы. Пять лет, прошедшие до того момента, как она уехала в Англию, она на все лады передразнивала ее со всевозможными обидными интерпретациями слова «любовь». Джулиана понимала, что эти оскорбления были результатом глубокой раны в сердце девочки, раны, боль от которой требовала выхода, того, чтобы кто-то разделил эту боль, и поэтому она была бы готова слушать вечно несправедливые обвинения дочери, если бы это помогло Мейлин. Но Джулиана видела, что чем более жестокими становились слова Мейлин, тем сильнее она ненавидела самое себя.

К моменту отъезда Мейлин Джулиана поняла, что это лучший выход для них обеих. Ее любимой дочери нужно было отдохнуть от Гонконга и от матери. Джулиана молилась только о том, чтобы Мейлин обрела счастье в своем новом доме, – она наконец сможет пожить спокойно. Прошедшие пять лет Джулиана работала, не покладая рук, чтобы превратить в правду свою последнюю ложь о завещанных Вивьен деньгах.

В конце концов обещанное, но несуществующее наследство превратилось в маленькое состояние.

И когда Дочь Великой Любви уехала, возможно, навсегда, Джулиана, вот уже восемнадцать лет занятая только одним – заботой о ребенке, – заполнила образовавшуюся пустоту работой по реализации своей мечты. За прошедшие девять одиноких лет она сделала все, чтобы успех «Жемчужной луны» превзошел самые необузданные мечты.

Внезапно в звуковом фоне ресторана произошло какое-то изменение: гул, создаваемый оживленными беседами, сменился шепотком узнавания и восхищения. Появилась леди Ллойд-Аштон.

– Извини, я опоздала, – сказала Ив, садясь за столик к Джулиане. – Мне нужно было поговорить с пациенткой, маленькой девочкой.

Ив заметила тень печали на лице Джулианы.

– Ты была права, вероятно, Мейлин было не так-то просто вернуться в Гонконг. Но теперь я уверена, что она работает с людьми, которые уважают ее и заботятся о ней.

– Правда? Ты имеешь в виду Джеймса Дрейка?

– Его и всех, кто связан со строительством «Нефритового дворца». – И немного подумав, Ив добавила: – Особенно главный инженер, Сэм Каултер. Мне показалось, что он неравнодушен к ней.

– А как Мейлин относится к нему?

– Может быть, она тоже увлечена… но пока трудно сказать.

– Просто она – великолепная актриса.

– Да, – согласилась Ив. – Это так.

– Она хорошо выглядит, Ив? Она здорова?

Ив улыбнулась:

– Здорова. И необычайно привлекательна. Ее появление стало настоящей сенсацией.

Ив слегка наклонила голову и, предугадав следующий вопрос Джулианы, сказала:

– На ней было не твое платье, Джулиана. Хотя ее не было здесь девять лет, она отлично знает неписанные правила Гонконга. Я уверена, что она навела справки и ей сказали, что приемлема любая марка – кроме «Жемчужной луны».

Все хорошо знали неписанное правило, установленное Джеффри, – никто, кроме его принцессы, не может появляться у него в доме или на вечерах, где бывала Ив, в костюме от Джулианы. «Жемчужная луна» была привилегией одной Ив. Так как появления леди Ллойд-Аштон на званых вечерах Гонконга были так же тщательно расписаны, как и ее отлучки в город дважды в неделю, то у гонконгских модниц оставалось немало шансов, чтобы похвастаться своими платьями от Джулианы.

– И люди до сих пор подчиняются этому правилу?

– Неукоснительно, а Мейлин наверняка навела справки. – Ив улыбнулась. – Впрочем, Алисон Уитакер…

Она оборвала речь на полуслове – фарфоровая чашка с чаем выскользнула из рук Джулианы и с резким звоном упала на блюдце, расплескав содержимое по льняной скатерти.

– Какая я неуклюжая, – прошептала, с трудом подбирая слова, Джулиана.

Немедленно появился официант и тут же занялся ликвидацией последствий этой маленькой неприятности. Через несколько секунд скатерть была заменена, а в чашку налит новый чай.

– С тобой все в порядке? – спросила Ив.

– Да, да. – Она могла бы сослаться на то, что пальцы, натруженные за годы шитья, подвели ее: у нее до сих пор болели и слегка опухали суставы. Но обе женщины прекрасно понимали, что дело не во внезапной слабости пальцев. Джулиана улыбнулась и, отчаянно желая, чтобы у нее оказалось хоть немного актерских способностей дочери, сказала:

– Я просто слишком заслушалась и не уследила за чашкой. Так ты говорила о женщине по имени Алисон Уитакер?

– Да, Алисон Уитакер. Это фотограф, которую Джеймс нашел для создания фотопанелей на стенах отеля. На ней было одно из твоих платьев, с радужными блестками на фоне шелка цвета слоновой кости. Оно выглядело на ней, словно сделанное на заказ специально для нее.

«Любя Мейлин, я буду любить и Алисон». Неужели обе любимые дочери в самом деле оказались в Гонконге и работают вместе? Джулиана предчувствовала это, так как чашка в ее руке задрожала еще за секунду до того, как Ив произнесла имя Алисон.

Тогда, даже не с целью получения дополнительного доказательства, а просто чтобы поддержать разговор, она спросила:

– Это радужное платье я сделала для Неймана Маркуса. Так значит, она американка?

– Да, из Техаса, как и Сэм. Он из Сан-Антонио, а она из Далласа, но он, очевидно, знаком с ее отцом.

Джулиана была счастлива, что так и не открыла своей подруге фамилию Гарретта, имя его второй дочери и то, что они живут в Далласе. Она безоговорочно доверяла Ив, просто в прошлый раз, когда она открыла имя своего любимого, это кончилось катастрофой.

– Так это Сэм порекомендовал Алисон в качестве фотографа? Он посоветовал Джеймсу нанять именно ее? Или это сделал сам Гарретт?

– Нет, это простое совпадение: Джеймс сам наткнулся на альбом Алисон, совершенно случайно.

«Совпадение». «Случайно». Эти слова звенели в ушах Джулианы еще несколько часов после того, как они расстались с Ив. Ни она, ни Гарретт не делали ничего, чтобы свести сестер вместе; но бесполезно противостоять судьбе. И все же невероятно: Алисон и Мейлин оказались в Гонконге, соединившись в работе над «Нефритовым дворцом», зданием, призванным стать вечным символом невероятного соединения Востока и Запада.

«Это снова судьба», – подумала Джулиана. Неизвестно, к чему приведет этот ее ход, но нельзя вмешиваться. Нужно, скрепя сердце, воздержаться от каких-либо поступков. Конечно, у Джулианы было немало желаний, но она даже на секунду не осмеливалась представить себе, что же она могла сделать.

Однако ничто не мешало ей думать о сестрах, которых так неожиданно свела судьба. Осложнит ли присутствие Алисон жизнь Мейлин в Гонконге? Или наоборот, совершится чудо, и сестры подружатся?

Джулиана надеялась на это, и все же боялась. Но она была уверена в одном: никогда Мейлин не откроет эту тайну Алисон; как бы сильно ни разрывалось от боли сердце Мейлин, та сумеет скрыть свою боль.

Бедная моя Мэймэй!