Жемчужная луна

ГЛАВА ПЕРВАЯ

«Нефритовый дворец»

Четверг, 8 июля 1993 г.

– Привет!

Сэм подкрепил свое приветствие, обращенное к вошедшей в его офис Мейлин, радостной улыбкой. Он не видел ее с вечера на Пике, – с профессиональной точки зрения, в этом не было потребности, при рытье котлована архитектор не нужен. В принципе, этого не требовал и процесс, начавшийся сегодня: заливка бетоном вбитых в почву стальных опор, чтобы сформировать фундамент, способный простоять вечность и выдержать удары как политических, так и природных сил.

Так что никакой профессиональной потребности в появлении Мейлин на стройке сегодня не было, и тем не менее Сэм попросил ее прийти. Он успокоил ее, что ничего не случилось, однако, сказав ему «хелло», она стала обеспокоенно расспрашивать его об обстановке на стройке.

– Что случилось?

– Ничего особенного. Сами видите, у нас все продвигается отлично.

– Да. – Мейлин подошла к окну, хотя заранее знала, что увидит; она видела это из офиса Джеймса, из своего окна, а также могла судить по тому, что с неба не пролилось еще ни капли дождя.

– Так вы опережаете график? – спросила она.

– Существенно опережаем. Как и вы.

– Я просто не хочу отставать от вас.

– Мне еще долго не потребуются чертежи, что вы прислали мне накануне, – успокоил ее Сэм. – Ну, а помимо ударной работы, как ваши дела, Мейлин?

– Отлично, – солгала Мейлин, не оборачиваясь к нему, вперив взор в яму в раскаленной земле.

На самом деле, никогда еще она не чувствовала себя более угнетенной, более измученной противоречивыми желаниями. Она вернулась в Гонконг, надеясь, что сможет встретиться с матерью после того, как будет построен «Нефритовый дворец», но эта перспектива пугала ее.

Ее подстерегали и другие опасности.

Иногда она просыпалась, разбуженная странными и ускользающими снами, и у нее появлялось странное и почти непреодолимое желание пройти к сестре, поговорить с ней. «Ты моя сестра, Алисон, сестра! Я знаю, что тебе трудно поверить в это. Ты ведь такая светлая, а я – темная, и если ты отвергнешь меня, я пойму. Но… я просто хотела сказать тебе, что я горжусь тобой, очень горжусь».

А иногда какая-то сила, притаившаяся в глубине души, подталкивала ее встать и пойти посмотреть на Ковбоя; может быть, он так же одинок и несчастен, как она? «Привет, Ковбой! Это я. Ты не хочешь узнать еще кое-что о драконах Гонконга? Ты ведь так интересовался ими, когда мы с тобой стояли на набережной? Интересовался драконами – и мной. Я знаю, потому что мне приходилось отворачиваться от твоих ласковых взглядов. Эта ласка пугала меня. Но теперь… я стала смелее».

Мейлин перестала доверять своей способности хранить боль в себе. И именно поэтому она старалась избегать как сияющих изумрудных глаз, так и соблазнительных голубых.

Однако этим утром, совершенно случайно, еще до встречи с Сэмом, она столкнулась с Алисон. Мейлин шла в Башню, а Алисон выходила из нее; ее глаза сияли от предвкушения поездки на Блэк Пир, чтобы познакомиться с одной из самых экзотических традиций Гонконга, практикой древнего искусства тай цзи, которым занимались в парках и у кромки воды пожилые китайцы.

У них состоялся бурный, но какой-то бестолковый разговор, словесные взрывы перемежались долгим молчанием. Они говорили о погоде, о том, как хороша она для стройки, и как они заняты, что обеим не хватает двадцати четырех часов в сутках. Казалось, они ищут объяснение и извинение тому, что до сих не встречались друг с другом. И как раз в момент расставания Мейлин заметила в глазах Алисон твердую решимость; казалось, еще секунда – и она скажет, что несмотря на всю занятость, им непременно нужно чаще встречаться.

Но Мейлин так и не узнала, хотела ли Алисон сказать именно это. Она уже приготовилась ответить согласием на любое предложение Алисон, но вдруг в ней заговорила осторожность: ты же знаешь, о чем вы собираетесь говорить? О счастливом детстве Алисон, ее любящем отце? А может быть, Алисон поделится с тобой своим жизненным оптимизмом, своей верой в то, что каждый человек всегда должен быть добрым и никогда злым…

И прежде чем Алисон смогла вымолвить хоть слово, Мейлин торопливо сказала, что ей пора идти, она должна еще записать кое-какие мысли, которые обсудит за завтраком с Джеймсом. Сестры расстались, но Мейлин еще несколько часов переживала это событие; тут в ее офис позвонил Сэм и попросил приехать к нему.

И вот она у него. Она переживала одновременно желание и страх: а вдруг именно Сэм Каултер обладает одновременно ключом к спасению ее сердца и рецептом его полного уничтожения.

Мейлин тихо вздохнула, и если до этого она не знала, что победит – страх или надежда, – то вдохнув хорошо знакомый запах, поняла: победил страх.

Повернувшись от котлована к Сэму, она бросила взгляд на сигарету в его руке.

– Ну ладно, своих легких вам не жалко, но неужели нельзя подумать о моих? Научные данные подтверждают, что косвенное курение тоже опасно для здоровья.

Сэм старался не курить при посторонних. Если бы он не был так захвачен ее глазами, сменой настроений в их глубине, он давно бы затушил сигарету. Несмотря на то, что окурок начинал обжигать его пальцы, он совсем забыл про него. Его притягивал совсем иной жар – жар сияния ее нефритовых глаз.

– Давайте заключим сделку, Джейд, – мягко ответил он, – если вы согласитесь отказаться от одной из своих самоубийственных привычек, я немедленно и навсегда брошу курить.

Мейлин собралась уже дерзко бросить: «Одну из моих самоубийственных привычек?»

Но тут же поняла: да, у нее немало таких привычек, и очевидно, что Сэм тоже понимает это.

– Вы даже не спрашиваете, какую именно? – протянул он, словно не замечая, что огонек сигареты подбирается уже к его пальцам. – Но мне все-таки хотелось бы знать, какую косвенную пользу я получу, когда брошу курить.

– Косвенную пользу? – торопливо откликнулась Мейлин, поняв, что он не собирается тушить сигарету, пока они не заключат сделку.

Мне бы хотелось почаще видеть вашу улыбку, а не сердитый взгляд. Так что если вы откажетесь от того, что заставляет вас сердиться на меня, даже когда я не курю, буду очень рад этому.

Если бы перед ней был кто угодно еще, Мейлин гордо задрала бы подбородок и отбрила бы его: «Вы полагаете, во мне есть что-то самоубийственное, что заставляет меня сердиться на вас? А вы не слишком самонадеянны? Вам не кажется, что причина моего раздражения – только вы?» Но Мейлин не стала говорить всего этого, потому что отлично понимала: он прав, она сердится на него только потому, что хотела бы знать, как это, быть им любимой?..

В его голубых глазах не было и тени тревоги, хотя его кожа наверняка уже начала тлеть…

– О'кей! – воскликнула она. – Я согласна!

Но Сэм не стал тушить окурок. Вместо этого он медленно и спокойно приказал:

– Тогда улыбнитесь, пожалуйста!

Мейлин подчинилась его команде, и ее неуверенная улыбка превратилась в улыбку облегчения, когда он наконец потушил окурок.

– Вот так лучше, – спокойно сказал Сэм.

Он по-прежнему не отрывал от нее глаз, не глядя на обоженное место: на него он сможет посмотреть позже. Сэм знал, что там останется шрам, вечное напоминание о том дне, когда он отнял у демонов разрушения их последнее оружие. Сэм уже ощущал их бешенство и их угрозу: так просто ему это не пройдет. Они найдут другой способ расправиться с ним. Они уже сейчас перенеслись из его легких в его сердце, чтобы залечь там в ожидании момента, когда можно будет нанести ему удар из-за его чувства к Мейлин.

– У меня есть… – продолжил он было, но тут в офисе неожиданно появился Чжань Пэн.

Прораба «Нефритового дворца» с обеих сторон поддерживали его сыновья, тоже работавшие в его бригаде. Всего лишь час назад все они были совершенно одинаковы – загорелые, жилистые, какие-то несокрушимые. Теперь же Чжань Пэн позеленел и, казалось, находился на грани жизни и смерти.

Сыновья подставили отцу стул, и Сэм с Мейлин бросились к нему.

– Пэн? – встревоженно спросил Сэм. – Что случилось?

– Я не знаю, – затряслась его склоненная голова. – Должно быть, пищевое отравление.

Сэм хотел вызвать «скорую», но Пэн категорически отказался. Он сказал, что сыновья отвезут его домой, а его жена прекрасно знает средства народной медицины от отравления.

Сэм не стал спорить с больным и повернулся к его сыновьям.

– Если ему не станет лучше в ближайшее время, нужно будет вызвать врача.

– Обязательно, – торжественно пообещал старший сын и вместе с братом поднял отца на ноги.

Перед тем как уйти, Чжань спросил:

– Вы сможете обойтись без меня, Сэм?

Сэм улыбнулся в ответ:

– С трудом. Но заливку бетоном я, наверное, смогу проконтролировать. Скорее возвращайтесь, Пэн, дальше будет сложнее.

– Я вернусь, – пообещал тот.

После того, как сыновья осторожно вывели больного отца наружу, Мейлин сказала:

– Мне лучше вернуться. Вам теперь придется заняться цементом.

– Его пока смешивают. Кроме того, не могу же я отпустить вас, не объяснив, зачем я на самом деле заманил вас сюда.

– Действительно, зачем?

– Я приготовил вам подарок. Не самый роскошный, – успокоил он ее, увидев, как Мейлин вздрогнула, – скорее, это суровая необходимость, а не подарок, – то, что вам всегда придется иметь с собой, когда вы мне будете нужны постоянно.

«Будете нужны постоянно». Сэм сказал это между прочим, как бы имея в виду обычные отношения главного инженера и архитектора, но сказал так нежно, что можно было понять, что он имеет в виду нечто большее, чем проблемы «Нефритового дворца». Сэм наблюдал за ее реакцией на его слова: сначала это была надежда, словно она хотела, чтобы он нуждался в ней постоянно… и вдруг в ее глазах появилось отчаяние, словно Мейлин была уверена, что она осуждена всех разочаровывать.

Сэм с трудом подавил в себе желание сказать ей, что она никогда не разочарует его. Его остановила мысль о правиле, которое он сам установил для себя: строительство этого самого важного в его жизни объекта должно вестись постепенно и осторожно. Он не может позволить себе спугнуть ее.

Мягко улыбаясь, Сэм наклонился и поднял из-за стола подарок.

– Коробку я подыскал в Гонконге, но ее содержимое – из Сан-Антонио.

Приняв из его рук красную картонную коробку, Мейлин спросила:

– Наверное, вы что-то читали о китайских обычаях, Ковбой?

– Точно, мэм, – подтвердил он, довольный тем, что она, кажется, не обиделась и даже рада тому, что он взял на себя труд прочитать о том, как принято дарить подарки в Китае, хотя она – китаянка всего наполовину.

– В моем источнике сказано, что подарок должен быть завернут в красное, так как этот цвет символизирует счастье и удачу.

– Да… спасибо.

– Не за что. В моей книге сказано, что обычно тот, кому дарят, не разворачивает подарка в присутствии дарителя, чтобы не потерять лица в случае конфуза. Однако возможно, чтобы даритель, если ему хочется, предложил открыть подарок в своем присутствии. Это верно?

– Из вас получился неплохой читатель.

– Итак, Джейд, распакуйте их.

– Их?

В ее глазах снова появилась тревога: что такое он дарит ей? И беспокойство: почему он хочет проследить за ее реакцией? Сэм заранее начал давать объяснения:

– Подогнанная пара, сделано на заказ, ручная работа; учитывая приближение сезона дождей, незаменимая для хождения по грязи, а также по строительным лесам и балкам. Начиная с сентября нам с вами предстоит каждый день проделывать все это, пока «Нефритовый дворец» не станет таким, каким мы хотим его видеть. Итак, вскрывайте!

Разумеется, это была пара ковбойских сапог. Такие же рыжие, как у него, только новехонькие.

– Какой прекрасный подарок, Сэм!

– И самое главное, практичный. И, надеюсь, нужного размера. Я взял на себя смелость измерить ваши отпечатки после вашего первого посещения площадки.

– Неужели?

– Именно. К ним прилагаются носки, которые носят для удобства ковбои – и ковбойки.

– Думаете, у меня есть надлежащие задатки?

– Уверен, – спокойно ответил Сэм. – Когда-нибудь вы станете моей ковбойкой. Если захотите.

На какой-то чудесный миг ее глаза осветились ярким светом, и она ответила так нежно, как могла:

– Да, пожалуй, теперь мне хотелось бы стать.

Когда Тайлер заметил ее из окна своего офиса, он решил, что это ожившая мечта. Последние несколько недель он часто стоял у этого окна, созерцая перспективу залива Виктории и, поднимая взор выше, к Замку, думал о ней, тревожился о ней, надеясь, что она счастлива в браке, и подозревая, что это не так.

«С чего ты взял? – в тысячный раз спрашивал он себя. – Разве ты видел более внимательного мужа, чем сэр Джеффри? Никто не сомневается, что он обожает ее. Тогда почему у Ив, когда она полагала, что никто не видит ее, был такой печальный вид, словно ее гнетет какое-то горе?»

Тайлер надеялся, что сможет увидеть ее снова. И вот леди Ллойд-Аштон здесь, так далеко от своего Замка, стоит на краю залива, наблюдая за суетой на причале «Гран При». Разгружали «Ле Ман», новое приобретение в составе океанских фрейтеров Тайлера. С удивительной легкостью мощные краны выносили из его недр огромные – каждый величиной с вагон – красные, зеленые, оранжевые контейнеры.

Ив ничего не грозило. Собственно, она стояла не на самом причале, а на примыкающей к нему эспланаде, где заканчивалась почти двухмильная освещенная фонарями дорожка, можно было любоваться признанными достопримечательностями Гонконга: Башней Виктории с часами, Культурным центром с замысловатой черепичной крышей, строительством «Нефритового дворца», отелем «Риджент», торговым центром «Новый мир» и наконец, Восточным паромным причалом Цзинь Ша Цзуй.

Эта дорожка была популярным местом прогулок, отсюда открывались великолепные виды. На рассвете, по холодку, тут собирались любители физических упражнений – от местных жителей, совершающих грациозные размеренные движения тайцзи, до иностранных приверженцев бега трусцой. По вечерам, в туманном свете фонарей, дорожка принадлежала романтически прогуливающимся влюбленным.

Однако в дневную жару дорожка была чаще всего пуста, и практически никто, кроме Тайлера, жившего в «Риджент» и ходившего по ней на работу, не доходил до ее дальнего конца, где начинались доки и причалы.

Но в этот июльский день тут оказалась леди Ллойд-Аштон – одна, укрытая ото всех, кроме него.

Уже начиная со второй недели их брака с Джеффри принцесса из Замка-на-Пике появлялась на публике каждый понедельник и четверг, независимо от того, как сильно болели ее тело или душа. Джеффри считал, что два раза в неделю – наиболее приемлемая частота, обеспечивающая должный компромисс между необходимостью сохранения царственной таинственности и светскими приличиями.

Иногда в такие дни Ив просто бродила по городу, заходя в храмы и церкви, посещая музеи, но чаще всего ее путь был предопределен Джеффри: «Ив, отправляйся на Нефритовый рынок, купи какую-нибудь безделушку, небольшую, но обязательно подлинную. Не советую огорчать меня».

«Тебе нужно встретиться с женой губернатора у «Пьеро» в час. Не опаздывай, и если будет поднята тема воспитания детей, ты должна высказаться в пользу домашнего воспитания с гувернанткой».

«В три тебя ждет доктор Кингсли. Тебе снова пора вернуться к противозачаточным пилюлям. Надо выяснить, как избавиться от сильных головных болей».

Ив была рада, что Джеффри настаивал только на двух днях; за исключением работы в госпитале и примерок в «Жемчужной луне», она не могла думать об этих выходах без отвращения и страха. К ней, разумеется, всюду относились хорошо, но Ив терпеть не могла быть выставленной на всеобщее обозрение, словно кукла, и жила в постоянном страхе совершить какой-нибудь неправильный поступок, который рассердит мужа.

В том, что Джеффри непременно узнает об этом, она не сомневалась: за каждым ее шагом наблюдало пять миллионов пар восхищенных глаз. Все ее появления фиксировались репортерами местной прессы, а затем в малейших подробностях расписывались в колонках светской хроники. С самого начала сэр Джеффри распорядился, чтобы все статьи и фотографии его принцессы предъявлялись ему и публиковались только по его разрешению. Это было серьезное нарушение свободы гонконгской прессы, однако когда приказывает самый могущественный человек города, ему подчиняются даже журналисты.

Таким образом, только в госпитале и с Джулианой Ив находила отдушину в этих отлучках; и вот сегодня она нашла это место на дальнем конце залива… оно тоже показалось Ив безопасным убежищем.

– Леди Ллойд-Аштон?

Ив повернулась.

– Мистер Вон?

– Подумываете о том, как отсюда улизнуть? – Это была невинная шутка, но она смутилась так, словно и в самом деле подумывала о бегстве. Тогда он спросил уже серьезным и более мягким тоном: – Вы часто бываете здесь, леди Ллойд-Аштон?

– В первый раз. У меня был ленч в «Пининсуле», а потом я решила посмотреть на стройку, а потом… Я просто шла и шла. – Она пыталась объяснить свое появление здесь простой случайностью. Посмотрев ему в глаза, она тихо попросила: – Зовите меня Ив.

– А вы зовите меня Тайлер. Ив – это сокращение от Иванджелин?

– Нет, просто Ив. – В ее блестящих глазах промелькнуло выражение надежды. – Но я бы не возражала против Иванджелины.

– Я тоже. Мне кажется, это вам подходит.

– Спасибо, – тихо поблагодарила она.

Она снова смутилась, словно идея называться Иванджелиной дало ей право надеяться на что-то; но потом она поняла, что для нее существует только имя Ив.

– Сегодня вы не работаете в госпитале?

– Нет, только по утрам в понедельник.

Вспомнив презрительное замечание Синтии о том, что для леди Ллойд-Аштон работа в госпитале – просто показуха, Тайлер спросил:

– Вам нравится эта работа?

– Да, конечно. – Смущение прошло, и ее глаза наполнились радостью. – Я бы работала там каждый день, если бы… – Ив вдруг замолчала.

«Если бы что? – удивился Тайлер. – Если бы твои дни не были наполнены более важными вещами, вроде ленчей и файф-о-клоков с другими гонконгскими тай-тай?

Нет, – решил он, посмотрев в ее глаза, – редкие светские встречи приятней для нее, чем дежурства в госпитале».

И вдруг ему пришла в голову другая, потрясающая мысль: «Если бы ты была моей женой, Иванджелиной, и если бы что-то доставляло тебе радость, я перевернул бы небо и землю, чтобы предоставить это тебе».

Моей женой. До этой секунды это словосочетание отсутствовало в словаре Тайлера Вона. Но теперь, и только из-за нее, он внес его туда. Очень тихо и нежно он спросил:

– Что «если», Ив?

Возможно, именно из-за этой нежности, звучавшей в его голосе, возможно, потому, что она прочла его необычную и запретную мысль, Ив внезапно отвернулась к заливу, чьи воды уже позолотили лучи заходящего солнца.

Ей пришлось отвернуться, потому что… потому что ей захотелось внезапно признаться ему во всем, рассказать все стыдное и мучительное.

«Что, если так и сделать?» – подумала она. Что, если признаться Тайлеру, что она нужна Джеффри только как напоминание о прекрасном и дерзком призраке? Что ему наплевать на ее душу? Что он никогда не думает, что у нее на сердце? Что тогда?

«Ничего, – ответила Ив сама себе. – Ничего, ровным счетом ничего… потому что Джеффри никогда не отпустит меня».

– Уже поздно, – тихо сказала она, глядя на золото волн. «Слишком поздно для меня и для нас». Повернувшись к нему, но избегая его взгляда, Ив сказала – Мне пора. Я рада была снова встретить вас, Тайлер.

– И я рад видеть вас, Ив.

Ив повернулась и пошла по дорожке. Тайлер следил взглядом за ее путешествием назад в Замок… к человеку, который, похоже, не очень заботится о том, чтобы она была счастлива. Она шла, высоко подняв голову, и ее походка была безупречна и царственна. И тем не менее казалось, что она чем-то придавлена и напрягает все силы, чтобы удержаться от падения.

– Иванджелин!

Это был, наверное, шепоток вечернего ветра, наполненный тропическим зноем.

На какой-то краткий миг все замерло: золотистые волны, легкий бриз и его бешено стучавшее сердце. Потом она повернулась. Тайлеру показалось, что это движение было таким же замедленным, как распускание нежного цветка под ласковыми лучами солнца.

– Вы могли бы отправиться прогуляться со мной на яхте?

«Разве я могу? – поразилась она. – Осмелюсь ли я на такое?»

– Когда?

– В любое время, – ответил Тайлер, шагнув к ней, пересекая границу запретного, не желая оставаться на этой стороне границы. – Сегодня, завтра, в любой день. Когда вам удобно.

Тайлер заметил в ее глазах ту же драму, что и тогда, во время ужина, когда Джеффри сказал, что Ив хотела бы полететь вместе с Алисон – но, к сожалению, не в состоянии.

– Вы ведь не боитесь летать?

– Нет.

– Он просто не хочет, чтобы вы отправились в полет с кем-либо?

– Да, он не хочет.

– Иванджелин, я хотел бы, чтобы вы отправились со мной на яхте. Мы будем летать над волнами.

ГЛАВА ВТОРАЯ

«Жемчужная луна»

Ландмарк

Четверг, 15 июля 1993 г.

– Будь осторожнее, Ив.

– Благодаря тебе, Джулиана, меня никто не распознает, – счастливо улыбнулась Ив, еще раз окинув взглядом свой наряд.

У нее была отличная маскировка – вылитая туристка. Она была одета так же ярко, как обычно одевались прибывавшие в тропическую жару Гонконга туристы, и легко могла слиться с толпой. Джулиана купила для нее у уличного торговца ярко-голубую футболку с изображением парусника и надписью «Гонконг» по-английски и по-китайски. Еще она сшила шорты в тон надписи и скрыла черты лица подруги широкополой шляпой и огромными солнцезащитными очками.

Ансамбль завершала большая пляжная сумка в пурпурную полоску. В ней хранился настоящий костюм леди Ллойд-Аштон. В конце дня кричаще одетая туристка зайдет в дамский туалет в вестибюле Хилтона на Гарден-роуд, всего в двух шагах от остановки трамвая, идущего на Пик, и через несколько секунд оттуда возникнет хорошо известная элегантная дама.

Никто не узнает меня, Джулиана, – повторила Ив.

– Я даже не волнуюсь за тебя. Выражение лица Ив вдруг затуманилось.

– И не волнуйся насчет Тайлера. Пока я с ним, я… – Голос ее дрогнул от какого-то доселе неведомого и чудесного ощущения, которое она не могла еще назвать.

В безопасности? – подсказала Джулиана.

– Именно, – с облегчением ответила Ив. – В безопасности.

Джулиана улыбнулась при воспоминании о том времени, когда она сама чувствовала себя «в безопасности» с Гарреттом. И как когда-то Вивьен, она сказала Ив:

– Тогда я спокойна за тебя.

«Семь морей» Тайлера Вона покачивался на волнах в одной из частей противотайфунного убежища, отведенного для судов Королевского яхт-клуба Гонконга. Когда Ив вступила на палубу роскошного шлюпа из красного дерева, судно приветственно подпрыгнуло.

А потом было еще более приятное…

– Привет! – поздоровался с ней Тайлер. – Я так рад, что вы смогли придти.

– И я, – ответила Ив, все еще не веря в реальность происходящего.

Она позвонила ему днем в понедельник с личного телефона Джулианы, и они договорились встретиться сегодня, но до самого утра она не знала, не приготовит ли Джеффри сюрприз, когда ей придется выйти в город.

Но он ничего не придумал, и Ив отправилась в самостоятельное плавание. Но только теперь она вздохнула свободно, когда его нежный взгляд пытался отыскать ее глаза в тени огромной шляпы и темных очков.

– Давайте выйдем в море, – сказал Тайлер, зная, насколько опасно ей находиться здесь.

Они направились к востоку от залива Виктории и достигли Южно-Китайского моря, распростершего голубовато-зеленые просторы под лазурным безоблачным небом.

Первой настала очередь шляпы, и Ив улыбнулась, почувствовав, как нежные пальцы теплого морского бриза пробежали по ее волосам. Затем, несмотря на ослепительное сияние солнца, она сняла очки, потому что им хотелось взглянуть в глаза друг другу.

– Ив, расскажите мне все о себе, с момента вашего рождения.

И Ив повиновалась его нежному приказу: рассказала все, начиная с позорной тайны рождения, одиночества несчастной, никем не любимой девочки, приведенной отчаянием на скалы Веймута, откуда бы она наверняка спрыгнула, покончив счеты с жизнью, если бы не леди Гуинет Сен-Джон. Рассказывая все это, Ив чувствовала себя все в большей безопасности, потому что Тайлер заботливо и нежно принимал даже самые ужасные ее откровения. Когда она рассказала о том, что было на следующий день после ее несостоявшегося прыжка, о дружбе с Гуинет, переезде в Лондон и тихой гавани, которую она там обрела, на ее губах заиграла печальная улыбка.

И вдруг улыбка погасла, и она замолчала, словно жизнь кончилась семь лет назад в Лондоне.

– В Лондоне вы познакомились с Джеффри? – спросил наконец Тайлер.

– Да, в банке. Я говорила вам, как тогда выглядела – ссутулившейся и немодной девицей с изгрызенными ногтями и длинными волосами, закрывавшими лицо.

Тайлер нежно улыбнулся: он понимал, что Ив так подробно описывала тогдашнюю себя для того, чтобы он понял, кем она была на самом деле. Но он и так это знал. Уже в момент первой встречи в Замке он понял, что перед ним робкая и неуверенная в себе женщина, придавленная каким-то горем, стремившаяся, несмотря на свою редкую красоту, стать невидимой, а между тем, самая большая ее красота заключалась в ее добром сердце.

– Вы уже описали мне это, – тихо сказал он. Теперь он боялся, что она расскажет ему то, чего он слышать не желал: как Джеффри понял, какое сокровище скрывается в ее душе, и влюбился в нее. Это было не очень-то похоже на сэра Джеффри, и выражение глаз Ив тоже говорило: вряд ли Джеффри сделал то, чего бы хотел сделать на его месте Тайлер – любящими руками создать вокруг ее хрупкой фигурки ограду и нежно зацеловать больные кончики ее пальцев. – И что же произошло?

– Несмотря на мою внешность, Джеффри догадался, что я очень похожа на женщину по имени Розалинда, которая умерла всего за месяц до их свадьбы. Разумеется, сходство было только внешнее: это была утонченная и элегантная дама, аристократка, может быть, даже королевских кровей. Однако, после некоторых усилий специалистов и полной смене имиджа…

– Вы стали Розалиндой.

Это была самая горькая правда – она, так тосковавшая по любви, совершила ошибку. Но Ив честно ответила этому мужчине, который с таким сочувствием выслушал все остальные ее признания:

– Да, я стала Розалиндой.

Стараясь говорить как можно более нежно, Тайлер спросил:

– Но вы ничего не знали о ее существовании, так ведь? Вы и понятия не имели, что хотел сделать с вами Джеффри…

В ее глазах появилась благодарность за то, что он понял ее состояние и интуитивно догадывался, что ей пришлось пережить.

– Тогда я не знала, я узнала об этом гораздо позже. Слишком поздно. – Ив слегка пожала плечами и улыбнулась: – Мне нравится разговаривать с вами. Мне кажется, в своем голосе я снова слышу отголоски речи Гуинет.

– А волосы?

– Мне нравилось, когда они были длиннее. – Ив снова пожала плечами, снова улыбнулась и спросила – А теперь вы расскажите про себя, Тайлер. Все, с момента вашего рождения.

«Она просто не хочет говорить о своем браке, – понял Тайлер. – Но что же ей сказать? Ведь последние семь лет она была леди Ллойд-Аштон; ею могла быть Розалинда, но не Ив».

История Ив окончилась семь лет назад… и теперь она обитала внутри чуждой оболочки, робкая и неуверенная, все еще мечтающая о гриве темных волос, что скрыли бы ее прекрасное лицо.

«Но теперь я нашел тебя, Ив. Я знаю, что ты здесь, и ты прекрасна». – Тайлер хотел сказать это вслух, но было слишком рано, к тому же она ждала его рассказа о себе и имела на это право.

– Я уродился непоседой и всегда стремился все уладить. У моих родителей было мало денег, мало любви друг к другу и много детей. Пока я еще был слишком молод, чтобы понимать все это, я стремился уладить их отношения. Когда я понял, что это невозможно, занялся деньгами. Я бросил школу, нанялся механиком на бензозаправочную станцию и отдавал все, что зарабатывал, в семейный котел. Но и дополнительный доход не решил проблем, наоборот, добавил поводов для свар по поводу дележа денег. В конце концов мне надоело все это, я ушел из дома и объехал автостопом всю страну, пока не нашел работу механика при гонках. Через пару лет мне удалось убедить одного из спонсоров попробовать меня в качестве гонщика.

И вы выиграли все, что можно было выиграть. Тайлер улыбнулся. Это была почти правда: он поставил пару рекордов, которые никто так и не смог побить.

– Я выиграл много гонок.

– Но больше вы не участвуете в гонках?

– Нет.

– Я рада, что вы прекратили ездить, – прошептала Ив. – Это так опасно!

Большинство женщин, которых знал Тайлер, восхищались тем, что он был гонщиком. Они настаивали на том, чтобы быть в числе зрителей, чтобы видеть, как он несется на немыслимой скорости, следить за развертыванием драмы с неизвестным концом. Тайлер часто думал: не восприняли бы они катастрофу с тем же наслаждением, как победу.

А вот Ив, хотя он больше не участвовал в гонках, волновалась за его прошлое.

– Это на самом деле не так опасно, – успокоил ее Тайлер, – главное – иметь решимость и смелость.

– Но… если кто-нибудь взорвался бы перед вами?

– Ну, если вы опытный водитель, то всегда можно объехать – или проехать сквозь – несчастного. – Он криво усмехнулся. – Разумеется, в таких случаях бывают довольно серьезные последствия, в моем – торговая компания «Гран При».

– В самом деле? Как это произошло?

– Это были гонки в Монте-Карло, я шел впереди, но передо мной было несколько машин, которые нужно было обойти. Один новичок потерял контроль над машиной, и чтобы не врезаться в него, мне пришлось резко отвернуть и врезаться в борт.

– А если бы вы не уступили?

– Он бы погиб, со мной было бы все в порядке – за исключением совести.

– Вы сильно пострадали?

– Сломал несколько костей, – ответил Тайлер, не говоря ей всей правды: он едва выжил в тот раз. – Окно моей палаты в Марселе выходило на порт, и я долгими часами наблюдал за суетой в доках. И что бы вы думали? Чем больше я наблюдал, тем больше видел вещей, которые следовало бы уладить. Особенно была неповоротлива одна средиземноморская компания. Я подумал: если бы это была моя компания, я мог бы внести улучшения в ее работу. Эта мысль показалась мне такой захватывающей, что я навел справки. Не было ничего удивительного в том, что компания оказалась в финансовой яме.

– И вы ее купили?

– В конечном итоге. Ни один банкир в здравом уме не дал бы кредит на покупку гонщику без опыта работы в бизнесе. Так что я заключил сделку с владельцами, что выплачу им долг из прибыли, если она будет. К счастью, прибыль была.

Ив улыбнулась, услышав столь скромную оценку: «Гран При» имела колоссальный успех и за несколько лет из небольшой средиземноморской компании превратилась в одного из перевозчиков мирового масштаба.

Но тут же ее улыбка погасла, и она повторила:

– Но все-таки я очень рада, что вы больше не участвуете в гонках.

Прошло уже пять часов странствий по голубой глади, где их согревало летнее тепло, но еще больше тепло их сердец. Они были к западу от острова Ланьдоу, так что пора было возвращаться.

– Чего бы вы хотели больше всего, Ив?

По тому удивлению, что появилось на ее лице после этого вопроса, Тайлер понял, что никто еще не спрашивал ее, чего же хочет она.

– Не думайте долго, просто скажите первое, что вам пришло на ум.

– Я бы хотела, чтобы Гуинет осталась в живых.

– Я тоже.

Их сердца отсчитали немало ударов, прежде чем Тайлер осмелился прервать молчание.

– Пожелайте что-нибудь еще, Ив.

Тайлер Вон был неисправимым идеалистом, полагая, что большинство людей, если им предоставить неограниченный выбор, способны перейти от личных желаний к глобальным: здоровье, счастье и мирная жизнь для живых существ на планете. Однако у Ив эти желания шли сразу же за желаниями счастья для Джулианы, Джеймса и маленькой девочки Лили.

Когда она кончила перечислять, и в ее глазах стояла еще радостная картина всемирного счастья, Тайлер продолжал настаивать на своем:

– Все-таки, что бы вы хотели для себя, лично для себя, пусть даже это желание покажется вам слишком эгоистичным?

Некоторое время казалось, что Ив так и не сможет придумать такое желание, но наконец благодаря его ободряющей улыбке и нежному взгляду она прошептала:

– Я бы хотела, чтобы мы плыли так вечно.

Но это было и его желанием! Потому что теперь Тайлер понял одну истину – у его непоседливости была причина. Он просто искал, искал то, чего и сам не знал… но теперь он нашел ее и впервые за всю свою неспокойную жизнь обрел покой.

– Мы могли бы, Иванджелина, – спокойно ответил он, и его глаза были полны любви. – Мы могли так плыть, пока ваши волосы не отрастут настолько, чтобы снова нравиться вам. И мы могли бы отправиться в это плавание немедленно.

Ив тихо вздохнула, потрясенная своим признанием и его ответом. Ей казалось, что весь этот счастливый день, с его ласковым бризом, ласкающим ее кожу, как нежные поцелуи, с небом такого же цвета, как ее глаза, – все это сон, мечта. Прекрасная, светлая… и несбыточная.

Тайлер увидел, как в ее глазах вспыхнул огонек надежды и тут же погас. Ив представила себе, что их мечта сбылась, всего на несколько секунд, но этого было достаточно, чтобы ее голубые глаза сказали ему, что она хочет этого не меньше, чем он сам.

Но их сияние угасло; Ив склонила голову, глядя на крепко сжатые бледные ладони, лежавшие у нее на коленях.

– Мне не следовало говорить это.

– Нет, вы должны были это сказать, – возразил Тайлер мягко, но уверенно. – И я тоже хотел бы этого, потому что я люблю…

Ив взметнула голову, остановив его признание… и чуть не остановив его сердце. Она отвернулась от него, глядя на золотистую кромку горизонта, к которой они вряд ли поплывут теперь.

Большую часть этого волшебного дня она была Ив, а в тот момент, когда Тайлер прочел в ее глазах их общую мечту, она стала Иванджелин. Но теперь она снова была леди Ллойд-Аштон, Розалиндой, пленницей золотой клетки, не способной заглянуть дальше ее прутьев.

«Она не может рассмотреть слишком многого, – подумал Тайлер. – Она не смогла заметить невероятную красоту своего тела, она не видела исключительной красоты своей души… а теперь она не хочет видеть, что наша мечта не столь уж недостижима».

Тайлер знал, какие препятствия лежат на их пути. Разумеется, это Джеффри; но даже самого могущественного тайпана Гонконга можно было бы сокрушить, поверь она в его любовь. Но для этого нужно время. Ив с самого детства убеждали в том, что она – ничто, пустое место, что она недостойна любви. И Джеффри, единственный человек, который утверждал, что любит ее, обманул.

Нужно время, чтобы Ив поверила в его любовь, потому что сначала она должна поверить в самое себя. А до тех пор? До тех пор, пока она не прозреет, ее глазами станет Тайлер. Ив сможет убедиться в своей красоте благодаря ему, благодаря тому, как он видит ее, – если только она позволит ему делать это.

Несколько секунд назад Тайлер Вон впервые в жизни ощутил душевный покой, а теперь впервые испугался.

И это был самый сильный страх в его жизни.

Страх прожить ее остаток без Ив.

Он вздохнул, и даже теплый морской бриз показался ему ледяным.

– Почему бы нам не отправиться в плаванье на целый день? – тихо спросил он. – Мы могли бы сделать это в любой день, когда захотите, когда вы будете свободны. – «И когда-нибудь, моя Ив, моя Иванджелин, когда ты поверишь в мою любовь, мы уплывем навсегда».

Тайлер не знал, расслышала ли она его слова. Но она расслышала; ей тоже внезапно показался леденящим этот теплый морской ветерок.

«Свободна?» Это слово вонзилось в ее сердце, как нож. Она никогда не будет свободна, и нужно немедленно положить конец этой пытке.

– Иванджелин? Вы сможете снова поехать со мной?

Она расслышала страх в его голосе, словно он опасался, что она скажет «нет».

Ив пришлось повернуться к нему и, глядя прямо в его любящие, взволнованные глаза, тихо-тихо прошептать в ответ:

– Да, я поеду с вами… как только смогу сделать это.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Отель «Ветра торговли»

Вторник, 20 июля 1993 г.

– Миссис Лян, это Алисон Уитакер. Я получила ваш вызов.

Просьба перезвонить секретарю Джеймса Дрейка была передана оператору отеля в одиннадцать утра; с тех пор красный огонек на аппарате в номере Алисон горел почти непрерывно. Она вернулась к себе в два часа дня, однако слишком увлеклась подготовкой к встрече с Джеймсом и заметила вызов только в половине четвертого.

– А, мисс Уитакер, это вы, наконец-то. Мне очень жаль, но мистер Дрейк не сможет сегодня встретиться с вами.

– Ох. Ну что же, это не так важно, – пробормотала Алисон. – Я, кажется, сказала вам, когда звонила по поводу встречи, что это не срочно. Я просто хотела показать мистеру Дрейку кое-какие снимки, которые уже готовы. Может быть, я оставлю их в офисе, а вы потом скажете мне, насколько они ему понравились? Или не понравились.

Пенелопа Лян вежливо ждала, пока Алисон закончит свою речь, и только потом сказала:

– Мистер Дрейк просил узнать меня, не сможете ли вы поужинать с ним сегодня вечером.

– Разумеется, но вряд ли стоит так беспокоиться из-за меня.

– Конечно, – ответила миссис Лян, хорошо поставленным голосом подтверждая тот факт, что мистер Дрейк вовсе не обязан беспокоиться о ком-то или делать что-то, если ему это не нравится. – Он полагает, что, возможно, вас устроит, если он прибудет в ваши апартаменты в семь вечера, чтобы взглянуть на фотографии, а затем, в восемь, в «Голубом фонаре» состоится ужин.

– Это просто великолепно, Алисон, – повторял Джеймс Дрейк, медленно перебирая небольшую пачку снимков.

– Спасибо, – повторила она не в первый раз и решилась добавить: – Я просто хотела узнать, нахожусь ли я на правильном пути.

– Вы на правильном пути, – ответил он, – это просто прекрасно.

Только что Джеймс Дрейк просто хвалил ее снимки, считая их великолепными, но теперь, когда его глаза созерцали не фотографии, а их автора, он находил ее не менее прекрасной. Алисон, конечно, не видела ни своих сияющих изумрудных глаз, ни золотисто-рыжих волос, обрамляющих лицо, ни нежную улыбку на губах. Она только чувствовала, как бешено колотится ее сердце, – как всегда, когда он был рядом с ней, – и как теплая волна захлестывает ее щеки.

– Это лишь небольшая выборка. Остальные могут оказаться гораздо хуже.

Джеймс улыбнулся.

– Сомневаюсь в этом.

Ему очень хотелось прикоснуться к ее лицу – невозможное и невероятное желание! Джеймс отвел глаза и снова стал разглядывать фотографии, потрясающее свидетельство того, что ее зеленые глаза увидели то, чего он ждал от нее.

На снимках были привычные – но ставшие уникальными – виды Гонконга. Джеймс решил, что в них отразилось ее воображение и… чувственность. Это был настоящий пир чувств!

С атласной бумаги стекали ароматы благовоний и дыма жертвенных ароматических палочек, несло соленым морским ветром; казалось, можно лизнуть Ауэр май цзи – шарики кокосового мороженого – и отхлебнуть глоток нежного жасминового чая; так и слышалось постукивание костей маджонга в тенистых аллеях Цзюлуна, пение тысяч птиц на рынке Хунлу. К роскоши многоцветного шелка, резных драконов и других товаров так и хотелось прикоснуться.

И в каждой фотографии была схвачена магия Гонконга, потрясающего мегаполиса, сшитого из контрастов, где в лазурном небе соседствовали золотые орлы и реактивные лайнеры, между ультрасовременными небоскребами примостились буддийские храмы, а предсказатели и искатели фортуны вместе искали тысячи путей к процветанию.

Алисон удалось заснять и подать в наиболее выигрышном свете все эти великолепные контрасты. На одном снимке продавец виртуозно бросал костяшки счетов, а на другом, снятом всего в нескольких кварталах от него, красовался ультрасовременный зал гонконгской биржи, напоминавший центр управления космическими полетами, где за компьютерами сидели безупречно одетые и корректные мужчины и женщины, хладнокровно ковавшие благосостояние Гонконга.

На третьем снимке женщина народности хакка любовно обихаживала свой драгоценный клочок земли на Новых территориях, а дальше конюх успокаивал породистого жеребца в кондиционированных стойлах ипподрома в Долине Счастья. Неподалеку, на площади Статуи, Алисон засняла флаг Гонконга с его гербом – рыцарский щит с изображениями торговых судов, льва и дракона, и еще одного льва с короной на голове и сияющей жемчужиной в лапах. Этот флаг, символизирующий владычество Британии над «Жемчужиной Востока», развевался в тени Банка Китая; на стеклянной стене этого небоскреба Алисон нашла следующий сюжет: маленькое восьмиугольное зеркало, расположенное так, чтобы отражать злых духов.

На предпоследней фотографии, которую Алисон решила предъявить Джеймсу, был сделан цветистый коллаж из паромов Звездной линии, зримое воплощение души залива Виктории.

– Это очень хорошо.

– Может быть, это немного эксцентрично для отеля, – сказала Алисон. – Но когда я выяснила их названия, я не смогла удержаться; я хотела сделать такой снимок, где бы они присутствовали все.

– Я просто теряю голову. Это было довольно странное признание для человека вроде Джеймса, но судя по всему, он вовсе не стеснялся его. И когда их взгляды встретились, стало ясно, что он не имеет ничего против того, чтобы потерять голову и из-за нее.

– Эти паромы, прошептала она, – у них такие названия… просто очаровательные.

Она тоже теряла голову, проваливаясь в дымчатую глубину его серебристых глаз. Теряла, но тут же находила что-то взамен.

Джеймс непозволительно долго увлекался очарованием Алисон Уитакер. Он вернулся в Гонконг с одной-единственной целью – найти и уничтожить человека, который украл у него мечту. Но сейчас в его сердце, жаждущее только мести, проникло совершенно иное желание.

Джеймсу пришлось сконцентрировать всю свою волю, чтобы не поддаться ее чарам. Он снова взглянул на фотографию и перечитал названия паромов, золотые буквы на зеленых бортах. Очаровательные, как сказала Алисон, названия состояли из двух слов, последним из которых было «звезда», а первым – прилагательное: Мерцающая, Утренняя, Серебряная, Полуденная, Дневная, Сияющая, Северная, Одинокая, Золотая и Небесная.

Перечтя их, Джеймс тихо, словно самому себе, сказал:

– Я совсем забыл о них.

А ведь когда-то, мальчишкой, он знал их все наизусть, словно это были его друзья, и у каждого из десяти паромов была своя душа, это были десять тропических духов. Когда-то поездка на «звездном» пароме по зеленовато-серебристой глади залива Виктории доставляла ему радость, а в новом Гонконге, омраченном пребыванием смертельного врага, паромы стали для него просто средством передвижения.

После убийства Гуинет детский образ Гонконга, который он любил, был заслонен пеленою жгучей ненависти. И вот теперь благодаря чистоте и ясности зрения этой девушки ему вернули чудеса, которые в детстве спасли его от той холодной и пустой жизни, которая была суждена ему с рождения.

Неужели духи Гонконга сговорились, чтобы снова спасти его? Неужели они использовали наивную сообщницу, чтобы заставить его выйти из круга одиночества и ненависти? Во всяком случае, Джеймс не мог отрицать того, что он наслаждался зрелищем Гонконга, пропущенным через эти блестящие изумрудные глаза.

Наслаждался… но это невозможно.

Джеймс достал последний снимок и изумленно уставился на него.

Откуда она узнала? Этого не знал никто, даже Гуинет. Эту радость он хотел разделить с ней после возвращения в Гонконг, это был сюрприз для нее.

Джеймс решил, что, наверное, благосклонные к нему духи Гонконга помогают ничего не подозревающей Алисон пролить искры света в мрачные глубины его сердца. Это был всего лишь причудливый образ, мистическая догадка, но Джеймс, конечно, не верил в это.

И теперь, глядя на эту последнюю фотографию, Джеймс окончательно осознал правду: Алисон сделала все сама, без всякой духовной помощи. Это ее одинокое сердце героически пыталось рассеять своим золотистым сиянием мрак его души.

Алисон с тревогой наблюдала за тем, как на его лице появлялось хмурое выражение, и наступившее молчание становилось постепенно каким-то мрачным.

– Мне показалось, что это удивительный, уникальный вид, – запинаясь, начала она, – он так непохож на остальные виды города и залива.

Город с высоты не птичьего, а скорее, драконова полета?

– Да, – тихо ответила Алисон. – Вы ведь там были, правда?

– На Бо-Шань-роуд, в Мид-Левелс? На горном выступе? Да, был, конечно, но только в детстве. – Джеймс вдруг замолчал, все еще не в силах оторваться от фотографии. Когда он снова заговорил, его голос приобрел оттенок торжественности. – Я часами сидел на этом выступе. В восемь лет меня послали в школу-пансион в Шотландии. Я не хотел уезжать из Гонконга, но такова вековая традиция: мальчики из аристократических семей должны воспитываться в спартанской обстановке.

«Но не твой сын, – подумала Алисон, услышав в его голосе нотки бешенства. – Ты никогда не отпустил бы своего сына».

– Этот выступ на Бо-Шань-роуд был моей последней остановкой перед отъездом. Я хотел впитать в себя этот вид и поклялся не забывать о нем, пока не вернусь назад, – Джеймс снова посмотрел на нее, и его глаза теперь светились так, словно он был сам изумлен своим признанием. – Алисон Уитакер, каким-то образом вам удалось обнаружить мое самое любимое место в Гонконге.

В «Голубом фонаре» они оказались за уединенным угловым столиком, где их освещало только пламя свечи и городские огни. Алисон наконец-то оказалась в выгодном положении, когда ничто не отвлекало от нее внимания Джеймса Дрейка. Когда Алисон удивилась, что его пейджер не издает никаких звуков, он ответил, что секретарь отвечает на его звонки, и казалось, его мысли уже не отвлекались насущными проблемами его обширной империи земли и зданий.

В центре его внимания была Алисон, которую он сам поместил на эту сцену. Но каков же был сценарий? Джеймс хотел услышать историю ее жизни в ее собственном изложении. Алисон, верная своему слову говорить Джеймсу только правду, какой бы наивной или глупой она ни казалась, рассказала ему все, что он хотел узнать. Она храбро поведала ему о своей ничем не примечательной жизни, проведенной в коконе, сотканном любовью близких.

– А когда вы обнаружили свой дар к фотографированию?

Алисон не стала поправлять его «дар» на «способности». Она знала, что Джеймс не примет такое исправление.

– В десять лет, когда у меня был приступ ревматизма.

– Ревматизма? – Джеймс порылся в своей памяти. – Но вы ведь жили тогда в Далласе?

– Да, это очень редкое заболевание в наших краях. Кроме того, благодаря постоянному применению пенициллина ревматизм вообще редок у детей в Америке. Но у меня заболело горло, и я…

– Вы не стали жаловаться домашним, – закончил за нее фразу Джеймс. – Вы не хотели их беспокоить.

– Я и не думала, что это что-то серьезное. – Алисон пожала плечами, и отсветы пламени свечи заиграли бликами на ее золотисто-рыжих локонах. – Конечно, это привело к серьезным осложнениям.

Алисон уже рассказывала Джеймсу, что родилась на свет недоношенной и чуть не погибла в восемнадцать лет при переливании крови. Для такой куколки, выраставшей в прочном коконе, ревматизм должен был стать серьезным испытанием. Джеймс решил, что должен узнать об этом побольше.

– У вас были осложнения?

– Нет, ничего серьезного, с точки зрения неврологии, – с какой-то гордой улыбкой ответила Алисон. Потом, лукаво улыбнувшись, добавила: – Правда, мне пришлось иметь дело с артритом и ревмокардитом.

– То есть, вам пришлось долго лежать?

– Да, почти восемь месяцев.

– Это нелегко, – улыбнулся Джеймс. – Но мне почему-то кажется, что вы были образцовой пациенткой.

– Наверное. Я понимала, что это важно, и к тому же первые месяцы я была слишком слаба, все время хотелось спать. Когда я окрепла, то целые дни проводила за чтением или играла во что-нибудь с родственниками. Наконец доктора сказали, что я могу ходить по дому и двору. Тогда отец и купил мне фотокамеру. Мне она сразу понравилась, и это было самое лучшее лечение. Я сразу забыла о том, чего была лишена все эти месяцы – лошадях, классиках, в которые мне уже никогда не играть.

– Но в конце концов вы снова сели на лошадь? И играли в классики, и научились управлять самолетом, и обручились, собираясь выйти замуж.

– Да, все так.

– Как вы себя чувствуете сейчас? У вас не было никаких осложнений?

– Нет, я здорова. – И она взмахнула рукой, на которой болтался серебряный браслет с малиновыми буквами. – Иногда суставы похрустывают, особенно после того, как я долго сижу в одном положении или перерабатываю.

– Например, после того, как целый день бродите по Гонконгу?

Пламя свечи отплясывало в глазах Алисон, однако главный свет, золотистое сияние, горевшее в ее глазах, шло откуда-то изнутри.

– В другом месте, может быть, но не в Гонконге. При такой жаре мне легче.

– А сердце?

Сердце Алисон было гораздо сильнее, чем она представляла себе: оно целый день колотилось в ожидании встречи с Джеймсом, а когда этот момент настал, амплитуда его колебаний увеличилась, отчего она чувствовала какое-то головокружение и удовольствие одновременно.

– С сердцем у меня все в порядке, – ответила она наконец.

Сердце Алисон подвергалось исследованиям и раньше: чтобы убедиться, что ревматизм не оставил нежелательных последствий, врачи обследовали все четыре камеры при помощи пластиковых катетеров, но не нашли никаких пороков.

– А вы не боитесь, что в любой момент может появиться ваш жених?

– Нет, – испуганно ответила Алисон. Потом, рассмеявшись, она спросила: – Вы спрашиваете об этом, потому что мы говорили о моем сердце?

– Наверное.

– Он не появится, Джеймс; ни я, ни мое сердце не настроены на это.

– Вы уверены, Алисон? – мягко спросил Джеймс, видя, что на ее прекрасном лице промелькнула тень печали. – Мне кажется, вы не очень уверены в этом.

– Только не в этом. – Она на мгновение прикусила нижнюю губу. Потом, вдруг вспомнив о своем обещании быть честной с ним, она решилась: – Джеймс, мне кажется, я должна сказать вам кое-что.

Когда Джеймс понял, что тревожит ее, он почувствовал одновременно горечь и облегчение. Алисон должна была это знать, и он сам собирался рассказать ей обо всем, но опасался, что это причинит ей боль.

По тому, как она опечалилась, Джеймс понял, что она уже знает.

– Вы ведь знаете о Гуинет, не так ли?

– Да.

– Вам сказала Ив?

– Нет, Мейлин.

– Интересно, почему она? – нахмурился Джеймс.

– Потому что я подняла эту тему. Я решила, что у вас какие-то особые отношения с ней.

– И что сказала Мейлин?

– Что вы просто друзья. – Все, что до этого момента казалось учащенным сердцебиением, теперь показалось легким, спокойным и медленным ритмом. Алисон постаралась успокоиться, восстановить дыхание, но это было бесполезно. – И что вы отдаете все силы своей работе… и памяти Гуинет.

– Это так, Алисон, – спокойно подтвердил Джеймс. «Мне нечего предложить тебе, прекрасная бабочка. У меня остались только кошмары, моя ненависть и мой смертельный враг, который когда-нибудь снова проявится из тени, чтобы нанести новый удар». – Я решил, что проживу остаток жизни в одиночестве.

В его глазах тоже отблескивали огоньки – золотистые на серебряном. И как у нее, настоящий их свет шел изнутри… но теперь даже золотое пламя не могло соперничать с внезапной чернью, появившейся на серебре.

Джеймс знал, какие у него сейчас глаза. Да, он был серебристой пантерой, готовой убивать, и перед лицом ее ярости хрупкая бабочка должна была грациозно улететь прочь.

Но она не хотела улетать. Девушка не отвела своих глаз, и странно: их изумруды горели сейчас еще ярче, чем прежде.

«Я поняла твою мысль, Джеймс: ты женат на Гуинет и останешься верным ей. Но ведь мы можем быть друзьями, разве нет?»