Жена комиссара

Глава 3

Первое сентября перестало быть праздником в семье. Елизавета даже решила не отправлять детей в школу. Две последующие недели провожала и встречала. Сегодня отпустила одних. Сама же принялась за генеральную уборку. Она замечала каждую пылинку, поэтому полдня тёрла и намывала, не следя за временем.

Всё это время Варвара Тимофеевна лежала, безучастно глядя в потолок. Вдруг прошептала чуть слышно:

– Плохо мне.

Елизавета в последний раз отжала половую тряпку, вытерла руки о фартук, присела рядом.

– Не печальтесь, мама. Лето пережили и осень переживём.

– А чего ждать-то? Ноги не ходят. Голодно.

– Так вы сами есть отказываетесь. Всё детям бережёте. А я, меж тем, с начала месяца регулярно хлеб по карточкам получаю. В городской управе обещали, что скоро на мясо, рыбу и молоко тоже станут карточки выдавать.

Пришла Арина с игрушками. Уселась на полу, принялась баюкать Ванечку. Вдруг она спешно положила «сыночка» в кроватку. Задрала халат вместе с майкой, уставилась на свой живот.

– Мам, а почему он у меня ходит? – спросила с тревогой.

– Животик-то? Так всё просто – ты же дышишь. Вдыхаешь, он надувается, а выдыхаешь – становится пустым и тонким, как мешок из-под крупы, – пояснила Елизавета, а сама подумала, какая же Арина интересная девчушка.

Дочка тем временем продолжала:

– Гм, значит, я одна дышу, а другие нет? Вон у бабушки ничего не поднимается.

В прихожей зазвучали голоса.

– Ученики вернулись, – Елизавета вздохнула с облегчением, поднялась с дивана.

В дверном проёме показался Коля – на голове дарёная пилотка, на плече ранец.

– Всем здрасть, – сказал он деловито. – Аринка, чего тут с голым животом расселась? Есть пошли.

Та одёрнула подол и поспешила за братом.

– Аринушка, перед едой следует помыть руки, – напомнила Елизавета. – Давай вместе.

Из кухни потянуло сладким ванильным ароматом. Когда Елизавета с Ариной вошли, на плите, ворча, уже закипал чайник. Надя сидела за столом. Коля сосредоточенно нарезал кекс. На блюдо ложились ровные треугольники с волнообразными нежно-золотистыми бочками, мягко оттенявшими белоснежную пористую сердцевину.

– Откуда это?! – воскликнула Елизавета, всплеснув руками, и вопросительно посмотрела на сына.

– Вот, мама, хватит картошку да хлеб есть, – начал Николай деловито. – Теперь я знаю, как можно еду добывать. Мальчишки рассказали, что на станции помогают приезжим вещи носить. Ну, после школы пошёл с ними. Смотрю, в вокзале немец с тяжеленным чемоданом. Я подбежал первым. На пальцах объяснил, что хочу помочь. Дотащил до машины. А он мне – большой кекс.

– Какой добрый дядя! – воскликнула Арина, сглотнув слюнку.

– Никакой он не добрый! – взвился брат. – Просто заплатил мне за работу. Ненавижу фашистов! Вырасту, стану военным, как папа. Буду бить этих гадов беспощадно, – он замахал невидимой саблей. – С бешеной собаки хоть шерсти клок, так ведь, мама?

– Коленька, сыночек, как же ты? Такой-то худенький. Смотри, брючки узёхоньки, да и те под ремешком в гармошку собраны, а такую тяжесть тащил.

Елизавета всхлипнула. Арина обвила её шею ручками и тоже заплакала.

– Ой, женщины, вам бы только реветь. Давайте уже есть.

– И правда, мама, зря вы так убиваетесь, – подхватила Надя, разливая по стаканам кипяток. – Мы с Колей уже взрослые: ему девять, а мне вообще десять. Вас в обиду не дадим.

Арина размазала остатки слёз по щекам, последний раз всхлипнула.

– Я тоже скоро вырасту и тоже маму защитю, – проговорила уверенно и прижалась крепче.

Улыбнувшись, Елизавета убрала с лица дочери тонкую прядку тёмных волос. Пересадила на соседнюю табуретку. Положила кусочек бисквита на блюдце.

– Отнесу бабушке Варваре.

– Она же спит! – напомнила Арина.

– Оставлю на стуле в изголовье. Проснётся – обрадуется.

Справившись с лакомством, Арина принесла «сыночка». Принялась качать его, расхаживая по кухне и приговаривая:

– Вырастешь, Ванюшка, пойдёшь на войну. Будешь в фашистов стрелять. Но если увидишь доброго дядю – сразу не убивай. Сначала дотащи его чемодан, куда скажет. А когда даст тебе кекс, вот тогда и пали.

Старшие захихикали.

– Ну, ты, Аришка, сообразительная, – сказала Надя, трепля сестрёнку по голове.

– Вся в меня, – важно вставил Коля.

– Не! Я в папу, – отрезала Арина.

– Поели, посмеялись, а теперь всем быстро спать! – распорядилась Елизавета. – Вам завтра в школу, а мне – снова пороги обивать: может, карточки на мясо и молоко, наконец, дадут.

***

Ожидания не оправдались. Елизавета в который раз возвращалась из Городской управы ни с чем. Уныло взирая на красно-жёлтый хоровод листьев, гонимых осенним ветерком, она вспоминала, как подобные картины изумляли в детстве. Теперь же зрелище навевало тоску.

Сентябрь был на исходе, но карточек ни на что, кроме хлеба и овощей, опять не выдали. Дети исхудали. Мать от еды отказывалась. Теряя последние силы, уже не вставала с постели.

Придавленная мрачными мыслями, Елизавета вошла в такой же мрачный подъезд. Не поднимая головы, прошла тамбур между дверьми и вдруг заметила, как от стены под лестницей отделилась фигура.

– Тише, – прозвучал мужской шёпот раньше, чем она успела закричать.

Человек в чёрном кожаном плаще шагнул из полумрака.

– Иван Потапыч? – прошептала Елизавета.

Она не видела старшего по дому с той встречи в комендатуре. Первым желанием сейчас было поблагодарить, что не выдал тогда. Но он остановил жестом, приложив палец к губам, и тихо заговорил:

– Елизавета Тихоновна, участились доносы на семьи советских офицеров. Уходите с квартиры, как можно скорее.

– Куда же я пойду с детьми? – в ужасе зашептала она в ответ. – А что станет с мамой? Не бросать же её здесь одну.

– Учтите, тот немец в комендатуре засомневался, что вы жена сапожника. Пришлось дорабатывать вашу легенду на ходу… Это всё. Я предупредил. Дальше, как знаете, – закончил он и спешно вышел из подъезда.

Елизавета не помнила, как прошла несколько ступенек до квартиры, как отперла дверь, что кричала Арина, встречая у порога. В голову иглами вонзались мысли о страшном будущем.

Дочка не отставала, тянула за рукав.

– Мама! Бабушка не просыпается! Я её будила, будила, хотела дать воды, как вы велели, а она совсем не шевелится!

Наконец сознание ухватило смысл. Елизавета бросилась в комнату. Трепеща всем телом, на минуту замерла у дивана, где лежала мать. Склонилась над её лицом. Всмотревшись, приложилась губами ко лбу. Укрыла с головой и, упав на колени, беззвучно зарыдала.

Арина тоже разревелась.

– Как же бабушка будет дышать под одеялом?! – взволнованно проговорила она, захлёбываясь слезами.

Елизавета не ответила, лишь прижала дочку к груди.

Когда первый приступ прошёл, достала из комода чёрный платок. Свернув, повязала на голову. Взяла Арину на руки, направилась к выходу.

В квартиру шумно ввалились старшие дети, но, уставившись на Елизавету, тут же притихли.

– Идите за мной, – проговорила она скорбно.

Поднялись на второй этаж.

Сразу отозвавшись на стук, Мария коротко спросила с порога:

– Тётя Варя?

Елизавета кивнула.

– Проходите, родненькие, проходите, – засуетилась соседка. – Детишки, бегом в комнату и давайте за стол. Мои как раз кушают. Сейчас вам тоже картошечки мятой положу.

Лиза свернула в кухню. Остановилась у окна. Взгляд сам собой устремился вдаль, в сторону Кобринского моста: за ним – Русская православная церковь и кладбище.

– Ну вот, детей заняла. Теперь рассказывай, – послышалось за спиной.

Елизавета развернулась.

– Отошла мама тихо, – проговорила она еле слышно. – Просто перестала дышать. Вот и всё.

– Царствие небесное, – Мария перекрестилась. – Соболезную, Лиза. Искренне соболезную. Но-о-о… – замялась и договорила: – Думаю, Бог вовремя матушку твою прибрал. В городе поговаривают, что новые власти выгоняют советских с квартир. Не ровён час и до нас доберутся.

– Да, Маруся, так и есть. Меня сегодня Потапыч как раз об этом предупредил. Надо уходить, не то убьют. Похороним маму по-человечески и отправимся с детьми куда глаза глядят. Ты молодец, уже собралась – в прихожей узлы видела.

– Дело-то недолгое. Нищему собраться – только подпоясаться. От тебя же это и услышала, – по лицу Марии тенью скользнула печальная улыбка. – Мы тремя семьями на завтра настроились. Хотела вечером забежать попрощаться. А ты вот сама заглянула… Да, вот ещё что: зря мы, кажется, Потапыча в предатели записали. Если бы он правда перебежчиком стал, зачем бы ему нас выгораживать и предупреждать об арестах?

– Думаю, он с партизанами, – шепнула Елизавета. – Я это поняла, когда в середине июля наши с самолётов листовки разбрасывали с призывами к партизанской борьбе. Я бы сама в такой отряд пошла, если бы не дети.

– Ох, отважная ты, Лиза. У меня бы духу не хватило, – проговорила Мария, стыдливо опуская глаза, но вновь оживилась: – Знаешь, давай-ка я за священником схожу. И ещё девчат попрошу, чтобы помогли тело к погребению подготовить. Детей на ночь оставляй здесь, нечего им с покойницей за стенкой спать.

Разговор о Потапыче и партизанах немного отвлёк, но теперь Елизавета снова ощутила леденящий холод.

– Спасибо, Маруся. Дай Бог выжить тебе и семье, – едва ворочая языком, проговорила она и тенью поплыла к себе.

Лишь шагнула через порог, подступил приступ панического страха, смешанного с жалостью и к матери, ещё живой этим утром, и к себе. Навалившаяся тяжесть ослабила колени, вынудила сползти по стене. Тело задёргалось в рыданиях.

«Хорошо, что увела детей. Они не должны видеть меня слабой, – пронеслось в голове. – Никто не должен видеть меня слабой, потому что…»

Нервные судороги прекратились так же внезапно, как и начались. Елизавета медленно поднялась, выпрямилась во весь рост:

– Потому что я сильная! – проговорила она вслух, чеканя каждое слово. – И эти силы ещё пригодятся. Раскисать жене комиссара не пристало. Надо детей сберечь.

Дверь приоткрылась от слабого стука. Елизавета не двинулась с места. Снаружи толкнули сильнее. На пороге возникли соседки с верхних этажей.

– Лизонька, Маша сказала, что тебе помощь нужна.

Вчетвером женщины с трудом дотащили отяжелевшее безжизненное тело до ванны. Обмыли. Вернув на постель, одели в погребальное.

В подъезде послышалась тяжёлая поступь. «Священник», – поняла Елизавета и поспешила встречать. Увидев на пороге отца Николая, она ахнула, благоговейно склонила голову для благословения, приложилась к протянутой руке.

Поднявшись, бросила благодарный взгляд в сторону Маруси за то, что привела именно этого батюшку – её духовника.

Шурша в полной тишине рясой, тот прошёл в комнату. Осенил крестом собравшихся. Прочитал молитвы.

– Панихиду отслужу. С захоронением помогу, – мягко проговорил он и принялся обмерять покойницу.

– Завтра поутру привезут гроб. Помощники тоже будут, не беспокойтесь…

Певучий голос отца Николая продолжал звучать, но Елизавета больше не улавливала смысла, только смотрела на батюшку, как на ангела, сошедшего с небес в искреннем намерении облегчить её судьбу.

Оставшись одна, она остановилась перед покрытым накрахмаленной салфеткой стулом у изголовья постели. Сквозь туман слёз взглянула на тарелку с нетронутой кашей. Вспоминала, как заботливо приносила еду и пыталась покормить мать, хоть та и отказывалась.

Через плотную завесу переживаний в сознание просочилась неожиданная мысль: «А что, если после похорон больше сюда не возвращаться?»

Ещё минуту назад Елизавета казалась себе обессилевшей, но вдруг почувствовала, как открывается второе дыхание. Она достала из кладовки чемодан. Принялась складывать самое необходимое.

Сборы оказались недолгими. В две платяные сумки поместились остатки провизии: хлеб, макароны, картошка. Отдельно завернула несколько очищенных морковен. Документы убрала в дамский ридикюль. Скудные денежные запасы зашила в подол пальто.

«Теперь можно прилечь», – подумала она и, тяжело вздохнув, отправилась в постель.

Ночь прошла в душевных терзаниях. Сострадание при мысли о трудностях, выпавших на долю матери, сменялось обидой на безразличие той к собственной дочери. И так по кругу.

Наконец жалость переборола. «А ведь именно от мамы я получила внешнюю стать, твёрдый характер и несгибаемую волю», – эта благодарная мысль увлекла в тревожный, непродолжительный сон.