Глава 14

Петр Старшов ехал на встречу с осведомителем и в аккуратном кожаном портсигаре, спрятанном в нагрудный карман куртки, вез для него подарок – инсулиновый шприц с раствором «блаженная улыбка» – порцию великолепного героина. Старшов запарковал машину в пустынном дворе в районе Солянки. Когда-то давным-давно именно здесь находилась знаменитая московская Хитровка. Площадь хитровского рынка сейчас была обнесена забором, там теперь находилась стройка. В доме напротив, где в прошлом веке помещался трактир «Каторга», сейчас мерцали синими огоньками телевизоры. Из темноты мрачно торчал громадный треугольный дом, носивший в народе название «Утюг».

Смеркалось… Добропорядочные граждане давно разбрелись по квартирам. Только два синяка темпераментно терли о чем-то, усевшись под забором стройки. В голубоватом свете фонаря поблескивала наполовину опустошенная чекушка.

Петр покосился на часы: нарик опаздывал уже на десять минут. Расслабился че-то, гондон, совсем нюх потерял. Надо будет с ним пожестче.

В машине было душно. Старшов откинул голову на спинку сиденья, вытер выступивший на висках пот.

Этого парня он прижал еще месяц назад, когда понял, что убрать объект, заказанный ему шефом, будет не так-то легко. С одной стороны, Чернецкий вел жизнь отнюдь не затворническую, и подснять его с какой-нибудь крыши улиц Москвы было, в принципе, возможно. С другой стороны, босс требовал, чтобы сработано было чисто, без шума и лишних свидетелей. Идеальным вариантом было бы подставить какого-нибудь реального персонажа, с которым у миллионера возникли разногласия. Именно это Старшов и попытался сработать в прошлый раз, узнав о том, что начальник охраны Чернецкого – Кирпич – подкуплен Геворкяном. Однако проклятый сукин сын, Миша Чернецкий, был везучим, как сам дьявол. В итоге – неудачное покушение, выбитый из игры Кирпичников, упущенная маза с Геворкяном. Кроме того, очевидно было, что после такого происшествия миллионер усилит личную охрану. Тут боссу в голову и пришла мысль подсунуть Чернецкому в телохранители «засланного казачка».

Старшов сработал все как по нотам. Знакомый мент, за которым числился должок, маякнул ему, когда его коллеги замели приезжего парня, попавшегося на дискотеке с несколькими упаковками «снежка», «колесами» и даже с экзотическими «почтовыми марками».

Петр подскочил прямо в отделение, по дороге ломая голову над тем, как вписать левого человека в группу охраны Чернецкого. Но, поговорив с парнем пять минут, понял, что ему наконец-то улыбнулась удача.

Напуганный перспективой «закукарекать» еще в КПЗ, наркот согласился работать на него к вечеру того же дня. Старшов отыграл с ним классический пинг-понг, известный читателям детективов как прием «добрый и злой следователи». Петр был добрым, разумеется. «Повисший на кукане» парень искренне радовался, что легко отделался, и поначалу недоумевал, почему менты так просто его отпустили.

Он охотно рассказал Старшову, что приехал в Москву по просьбе старого боевого товарища, задумавшего организовать здесь частное охранное предприятие. Петр едва сдержал радостный возглас. Удача сама шла в руки. Теперь оставалось лишь аккуратно убедить Чернецкого воспользоваться услугами именно этого, пока еще не существующего агентства. Эту задачу взял на себя шеф, Старшову же приказал держать Дениса на коротком поводке, требуя подробного отчета обо всем, что делается в доме Чернецкого, поручая время от времени выполнить те или иные распоряжения.


Старшов снова покосился на часы, и тут информатор выкатился из-за поворота, в свете фонаря мелькнула его долговязая фигура. Петр немедленно отвлекся от воспоминаний, внутренне подобрался – с этими торчками всегда надо быть настороже, кто знает, что взбредет в их проторченные мозги. Воровато оглянувшись по сторонам, парень приоткрыл дверцу тонированной «девятки» и просочился к Петру на пассажирское сиденье.

– Ты че опаздываешь? – сразу насел на него Старшов. – Думаешь, у меня вся ночь впереди тебя тут дожидаться? Предупреждаю: или ты будешь в точности исполнять указания, или ты у меня пернуть не успеешь, как окажешься в СИЗО. У ментов материалов на тебя вагон, сам знаешь, – «Война и мир», четыре тома.

– Ладно, ладно, не пыли, – примирительно заговорил Денис. – Я же все докладываю, как договаривались. А что опоздал, так че, мне надо было Руслану сказать: «Извини, мне пора идти докладываться тому, кто хочет Чернецкого грохнуть»?

– Мне твоя канитель до лампочки, – отрезал Петр. – И лепишь ты мне в последнее время тухляк какой-то: Миша поехал, Миша уехал. Мне конкретика от тебя нужна: где, когда можно его зацепить? Как работает система охраны?

– Да я сам толком не знаю, ей-богу, – горячился информатор. – Руслан всем заправляет. А мне только приказы отдает: сделай то и то, я выполняю. А станешь слишком уж интересоваться, вышибет из команды под зад коленом…

– Что с системой наблюдения? – перебил его Старшов. – Ты подобрал пароль, как я сказал?

– Не вышло ничего. Руслан, сука, слишком хитрую защиту поставил. Я ж не хакер, – помрачнел Денис. – И, кажется, он просек, что кто-то ковырялся в компе. Пытал меня, не было ли кого посторонних во дворе в тот день. Слушайте, он же допрет, что, раз никого не было, значит, это кто-то из своих. Он меня оформит, честное слово! Надо уже делать что-то…

– Ты мне не указывай, как поступать, я и без тебя знаю. А ты, если хочешь жопу свою спасти, будешь делать то, что я скажу, как зайчик, и рот лишний раз не раскрывать. Ясно?

Денис угрюмо кивнул.

– Вот и хорошо. Когда Чернецкий возвращается?

– Через неделю, – пробурчал Денис.

– Ясно. Значит, через два дня после его возвращения жду тебя здесь же с новой порцией информации. Чтоб все его планы на ближайшие дни, все перемещения личной охраны мне срисовал и доложил. Понял?

– Понял, – покорно кивнул парень.

– Ну, вот и молодец, – Петр, ухмыльнувшись, полез в карман куртки. – Держи подарочек за труды!

Денис, жадно сверкнув глазами при виде вожделенной дозы, потянулся за шприцем.

***

Иван Степанович Муромцев собирался на традиционную еженедельную игру в шахматы к своему приятелю и, можно сказать, покровителю в политических кругах, помощнику министра экономики Глушкову Марлену Афанасьевичу. Муромцев подошел к зеркалу, осмотрел собственное отражение и досадливо поморщился. Ему и самому поперек горла был этот мешковатый «солидный» пиджак и седой чуб, по-казачьи спадавший на перечеркнутый морщинами лоб. Но ничего не попишешь, Марлен Афанасьевич был представителем старой гвардии, бывший партийный бонза, раз и навсегда усвоивший, что является «приличным видом» для человека, стремящегося к активной политической деятельности. Иван Степанович же дорожил поддержкой старого функционера, умело и ловко продвигавшего новоявленного депутата, потому и вынужден был на старости лет сменить имидж.

Настали новые времена, понимал Муромцев. Десять лет назад он мог позволить себе зваться Ванькой Муромцем, носить белые брюки с двубортным пиджаком, оставлять на голове аккуратный бобрик седеющей щетины, селить случайных любовниц в белокаменных виллах на Лазурном Берегу и безжалостно расправляться с конкурентами по понятиям. Теперь все переменилось: бывшие бандиты в спешном порядке легализовывали криминальный бизнес, подчищали активы и ковали себе новую репутацию. Муромцев и сам сменил приблатненные повадки на былинную неспешность, замирился с женой и выглядел теперь для избирателей солидно и пристойно, как и подобало депутату и кандидату в губернаторы Самарской области.

Вот только старый друг и компаньон Чернецкий не желал отказываться от былых привычек. И Ивану Степановичу не раз уже намекали старшие товарищи, что совместный бизнес с этаким Аль Капоне российского разлива не играет ему на руку. Марлен Афанасьевич, например, некогда помогавший им с Мишей в бизнесе и добившийся отмены государственных контрактов на поставки алюминия, что сделало их с Мишей местными алюминиевыми королями, теперь не скрывал своего негативного отношения к старейшему компаньону Муромцева и открыто говорил о том, что для успешной политической карьеры Ивану нужно разорвать все связи со своим дружком, известным нежной дружбой с ворами в законе и прочими криминальными авторитетами.

«Легко сказать – разорвать все связи», – пожевал губами Муромец. А как это сделать, если они всеми заводами владеют на паях. Уж сколько раз он предлагал Мише выкупить у него свои пакеты акций. Но Чернецкий не желал выпускать из рук кровью добытые предприятия. Даже, наоборот, все чаще призадумывался о том, чтобы скупить по стране еще несколько небольших заводов и один металлургический комплекс на территории Украины. А рычагов давления на него у Муромца не было – слишком уж большим человеком в российском бизнесе стал его давний дружок, никто не посмел бы пугать или шантажировать одного из крупнейших и опаснейших олигархов.

Поправляя перед зеркалом галстук, Муромцев вспомнил тот недавний разговор с Марленом Афанасьевичем, который состоялся в отделанном деревянными панелями кабинете Глушкова, в его загородном доме на Николиной Горе. Марлен Афанасьевич, крупный, одышливый старик, в костюме-тройке коричневого цвета, посопев, передвинул на полированной доске шахматную фигуру, пожевал губами и проговорил:

– Итак, что там с этим твоим компаньоном? Говорил с ним? Предлагал отступного?

Иван Степанович нарочито повздыхал, подергал себя за начинавший оплывать подбородок:

– Не соглашается он акции продавать. Я ему пятьдесят миллионов долларов в качестве первого платежа сулил – ни в какую. Ему не деньги важны, а власть. Мальчишка он, понимаете, как ребенок: в солдатики свои еще не доиграл – никому не отдам!

– А если надавить на него? – насупил брови Марлен Афанасьевич. – Сфабриковать какое-нибудь дело о хищении. Ммм?..

– Да уж кумекал я, – отчаянно развел руками Муромцев. – Да кто ж на это пойдет? Я и с прокурором перетирал… Все боятся, всех Миша за яйца держит.

– Н-да… Дело даже не в том, что он на паях с тобой владеет заводами… этими, как их?.. Цветметстрой и что там еще… Дело в том, что люди будут говорить, понимаешь. Почему у нас губернатор ведет дела с каким-то уголовником? И ведь какой упрямый, подлец, предлагают ему слиться по-хорошему – не желает!

– Да, Марлен Афанасьевич, так и есть, – скорбно заключил Муромцев. – Ну, а что делать? Всегда остается вероятность, что кто-то что-то раскопает.

– Не должно быть такой вероятности! – стукнул кулаком по столу Глушков. Полированные деревянные фигуры подпрыгнули, тонкий стакан с чаем звякнул о серебряный подстаканник. – Ты, Ванька, в политику лезешь, на губернаторское кресло метишь, а правил соблюдать не хочешь. Это несерьезно, друг мой ситный… Давай решать, Муромцев, друг ты мой хороший, давай решать.

Глушков показательно нахмурился, драматично сложил губы, подпер красным кулаком лоб. И по всей его слишком уж театральной позе, по этим собранным на лбу глубоким складкам Муромцев понял, что лично для себя Марлен Афанасьевич давно уже все решил. Ему же остается либо принять это решение и продолжать двигаться вперед с мощной поддержкой старого воротилы, либо взбрыкнуть, отказаться и сгинуть черт-те где, вполне возможно, что и с пулей в затылке.

Помолчали. Муромцев машинально взялся за деревянного офицера, покрутил в пальцах и поставил на место. Глушков шумно выдохнул:

– Нет уж, Иван Степаныч, так не пойдет. Взялся за фигуру – ходи, отступать некуда.

– Понял вас, Марлен Афанасьевич, – Муромцев передвинул по доске офицера и уверил: – Порешаю этот вопрос.


Однако сказать «все понял, вопрос решу», было легко. На деле же оказалось, что старого, стреляного воробья Муромца начали мучить сентиментальные воспоминания. Сколько дорог они прошли вместе с Мишаней, сколько дел обстряпали, вместе богатели, вместе все теряли, рисковали, боролись, ездили по разборкам и заключали головокружительные сделки. Вспомнилось ему, как он познакомился с Мишей много лет назад, в начале восьмидесятых, когда тот только явился покорять Москву, вынужденный бежать посреди ночи из родного города. Чернецкий тогда был молодой, азартный, горячий, смешил московских ребят своим провинциальным выпендрежем. Иван Степанович, в то время едва переваливший за тридцатилетний рубеж, держал пару точек на черном рынке, барыжил по мелочи всяким дефицитом. И тут знающие пацаны свели его с Мишей – мол, кент прямо с Каспия, может устроить тебе партию черной икры по бросовой цене. У Муромца аж ноздри затрепетали от такой перспективы.


Мишаня явился к нему на следующий день, на вид – лошара какой-то зажопинский, весь в жесткой, явно подпольного производства джинсе, в дымчатых очках. Держался, правда, уверенно, весело, легко – и тем располагал к себе, заражал этаким пьянящим азартом предстоящего приключения.

– Значит, слушай сюда, – начал Миша, посверкивая бешеными черными глазами, – через два дня придет фура с товаром. На дороге у них все схвачено, но на въезде в Москву могут тормознуть. Мы должны сделать так, чтобы фура спокойно проехала мимо поста у МКАДа. Больше постов не будет, дальше они сразу на развязку и сворачивают к рынку. Там две минуты.

– Так, а че с гайцами-то делать? – нахмурился Муромец. На словах у этого поселкового атамана все выходило легко, как по нотам. Ивану же совершенно не хотелось вписываться в какой-то мутный расклад, замешанный с ментами. – У меня выходов на них нет, не пойду же я к ним прямо так, с баблом в руках – здрасте, познакомьтесь.

– Не кипешуй, все схвачено, – ухмыльнулся, выставив вперед белые крепкие зубы, Чернецкий. – Но мне нужна будет твоя помощь. Я ж в Москве никого пока не знаю еще. А для дела тачка нужна, развалюха, раздолбанная до предела и желательно записанная на какой-нибудь колхоз «Красный Лапоть».

– Будет тебе тачка, – заверил Муромец. – Че делать-то надо?

– На месте сориентируемся, – с деланой беспечностью отмахнулся Миша. – Завтра жду тебя на площади Гагарина в двенадцать ночи. Поедем на разбой!


Следующим вечером Муромец гнал дребезжащий доисторический «Москвич» вверх по Ленинскому проспекту. Широченная магистраль была почти пуста, невозможно было и представить себе, что через двадцать лет она в любое время дня и ночи станет под завязку набита разноцветными, нетерпеливо гудящими иномарками. По обочинам слабо светились высокие стеклянные витрины магазинов. Впереди выросли, нависнув над дорогой, два полукруглых сталинских здания, на крыше которых несли свой бесконечный караул молчаливые каменные фигуры. Муромец проскочил между ними и выехал на широкую, разбегавшуюся в стороны площадь, в центре которой стремительно улетал в выцветшее от электрических огней московское небо недавно установленный гигантский металлический Гагарин.


Чернецкий уже ждал его, выразил желание самому сесть за руль. Муромец только плечами пожал: хочешь сам управлять этой колымагой – ради бога. Некоторое время они покружили по Москве – Мише надо было почувствовать машину, приноровиться к ее выкрутасам.

В 3.45 они уже подъезжали к посту ГАИ на въезде в Москву. Ночь была ветреная, но теплая. Темная Москва пахла вокзалом, дорогой, скрытой опасностью.

Миша заглушил мотор метров за двести до поста. В предрассветной полутьме ярко освещенный пост ГАИ просматривался хорошо: сине-белая будка, рядом припаркована милицейская «копейка», за рулем которой клевал носом жирный мент в серой форме. Второй топтался рядом, курил.

– Не спят, суки, – цыкнул Муромец. – Остановят твоих, сто пудов остановят.

– Прорвемся, – весело отозвался Чернецкий и, вытащив из бардачка, вручил Ивану пустую пивную бутылку. – Сейчас, как поравняемся с ними, размахнись как следует и шмальни бутылкой прямо в их тачку.

– Ты че, упал? – просипел Муромцев. – Я че, больной, что ли, нарываться?

– Да успокойся ты, все продумано, – оскалился Мишаня. – Бросай бутылку и держись крепче.

Он ударил по газам и понесся прямо на мусорскую машину. Сонный гаишник за рулем, услышав рев мотора, поднял голову, прищурился, вглядываясь в утренний сумрак. Второй уже был наготове, размахивал жезлом. Муромцу план Чернецкого показался безумием, чистой воды идиотизмом, но бешеный азарт нового знакомого так заразил его, что, не отдавая себе отчета в том, что делает, он покрепче сжал горлышко бутылки, примериваясь к броску. «Москвич» прошел почти рядом с «копейкой», и Иван, размахнувшись что было сил, швырнул бутылку ровно в лобовуху машине. Зазвенели разбитые стекла, полетели осколки.

– Ты че, ох…л, тварь! – взревел жирдяй.

Но «Москвич» лихо пронесся мимо. Находившийся рядом с автомобилем гаишник, недолго думая, вскочил в «копейку», напарник включил зажигание, и машина, взревев сиреной, понеслась за уходящим в сторону области ржавым «Москвичом».

– Ты больной, придурок! – орал Муромец, оглядываясь назад. В темноте мелькали красные и синие вспышки, «копейка» висела у них на хвосте. – Они же нас порвут!

– Не ссы в компот! – гаркнул Миша. На висках его выступила испарина, но глаза были сумасшедшими и веселыми.

Машина круто сдала влево, но Иван уже успел засечь боковым зрением, как неприметный грузовик тихо, не привлекая внимания, прошелестел под мостом в Москву. Итак, дело было сделано. Водитель проедет мимо поста, и никто его не остановит, потому что гаишники унеслись в ночь за охреневшими хулиганами. Теперь ему только свернуть к рынку, а там Толян, продавец, его встретит. Осталось всего ничего – унести ноги самим!

«Москвич», взвизгнув тормозами, вписался в поворот и, громыхая, полетел по проселочной дороге. Фары Чернецкий вырубил и несся почти наугад. Хорошо, что успел заранее несколько раз объехать округу, изучить все улицы, повороты и тупики.

– Белый «Москвич» 46–60, прижмитесь к обочине! – вопил в матюгальник жирдос.

– Угу, щас, – пробормотал Миша. – Голос не сорви, гражданин начальник.

Он снова круто вывернул руль и въехал в деревню. Пронеслись за окнами приземистые голубые и зеленые домики с потемневшими от времени резными наличниками на окнах. Пролетела высокая церковная колокольня из красного кирпича со снесенным в послереволюционное время куполом – сейчас здесь располагался лимонадный завод. «Москвич» объехал замызганное сельпо с протянувшейся через всю витрину трещиной.

Муромец, вцепившись в приборную панель, вполголоса бормотал молитву. Красно-синие огни мелькнули метрах в двухстах сзади – успели-таки выиграть время, петляя по местным проселкам. Чернецкий опять свернул, пролетев по мосту над мелкой протухшей речушкой, налево, потом направо – между домами… Дальше начинался забор. За забором был заброшенный элеватор, не фурычивший еще хрен знает с каких времен. Ментов пока не было видно, но сирена завывала где-то совсем близко. Наверно, бравые гаишники заплутали-таки спросонья в деревенских улицах.

– Из тачки – бегом! – шепотом скомандовал Миша.

Иван, посеревший от страха, но не утративший сообразительности, мигом выскочил наружу, Чернецкий следом. В два счета перемахнули через забор, перебежали через заброшенный двор, в несколько прыжков одолели деревянную лестницу и скользнули за висевшую на одной петле дверь.

– Падаем! – скомандовал Мишаня и первым повалился на пол, засыпанный по щиколотку серой мукой.

Иван грохнулся рядом, повозился, заворчал:

– Дрянь эта, сука, в нос забивается. Ща чихну.

– Ну, чихай, если тебе жизнь недорога, – усмехнулся Миша.

Под крышей элеватора глухо ворковали вспугнутые голуби.

Сирена завыла поблизости только минут через семь. Долго же эти уроды их искали. Знать бы заранее, что такие ушлепки будут дежурить, можно было б и не волноваться. В тишине было слышно, как остановилась машина. Менты вышли, потоптались около брошенного «Москвича», посовещались о чем-то. Поняли, конечно, что нарушители где-то рядом, не успели свалить далеко. Да как их искать среди ночи? Один из ментов принялся передавать по рации данные автомобиля. Ну совсем лохи чилийские, неужели думают, что у кого-то после подобных приключений хватит ума сунуться в Москву на той же тачке?

Возня вокруг их колымаги продолжалась с полчаса. Потом заворочался мотор «копейки», дважды стукнули, закрываясь, двери, машина тронулась – и все стихло.

– Ф-фух, – тяжело выдохнул Муромцев. – Пронесло. Ну ты ваще, брат, оторванный на всю голову. Че теперь делать-то?

– Че делать? – спросил Чернецкий, пружинисто поднимаясь на ноги и отряхиваясь. – Чесать в Москву пешкодралом, вот чего.

– А тачка?

– А тачка здесь останется, на вечном приколе. Отвоевалась. А станут ее по базе пробивать – выйдут на колхоз, ну, может, засудят пару честных тружеников села. И все дела, – весело пояснил Чернецкий.

– Ну ты голова-а-а, – восторженно протянул Муромцев. – Я ни за что бы не допер.

– Да я ваще парень не промах, – хвастливо подтвердил Миша. – Ты меня не теряй, может, и еще на что сгожусь.

– Может, и сгодишься, – пробормотал Иван, уже отчетливо понимая, что если и продолжат они в дальнейшем совместную деятельность, то мозгом в их тандеме, без сомнения, станет Миша, ему же останется довольствоваться вторыми ролями.

Осторожно ступая и поминутно оглядываясь, они поднялись по лестнице. Небо по краю начинало чуть заметно краснеть. За одним из ветхих заборов хрипло заорал петух. Начинался новый день.


Вот так залихватски и весело когда-то все начиналось. А теперь… Муромец судорожно потер набрякшие веки. В конце концов, разве виноват он, что Мишаня, несмотря на все свои миллионы и положение, так и остался по сути дворовой шпаной, разбойником с большой дороги. Не желает взрослеть, живет в каких-то своих инфантильных фантазиях – мы, мол, благородные пираты и не должны замиряться с государственной властью. Херня полнейшая! Так и подохнет когда-нибудь от шальной пули, посреди всех своих заводов-газет-пароходов. Его же, Ивана Степановича Муромцева, такой расклад не устраивает, он желает защитить наработанные активы депутатской неприкосновенностью, заслужить себе имя и репутацию, а затем тихо-мирно уйти на покой, без всяких переделов капитала и разборок. А значит… Ну что, значит, как ни жалко, как ни больно, а придется вопрос с Мишей довести до конца.

В эту минуту на столе у Муромцева затрещал телефон. Иван Степанович снял трубку и услышал голос своего первого помощника по не самым официальным вопросам Петра Старшова:

– Добрый день, Иван Степанович. Есть новости от Дениса.

– Здравствуй, голубь мой сизокрылый, – баском отозвался Муромцев. – Жду тебя сегодня к восьми часам. Поведаешь мне свои новости.

Загрузка...