Жена на один год

Глава 11

Лера

Я редко жалела, что в институте выбрала педиатрию. Да, Панов хвастался, что у него, как у стоматолога, больше шансов на хорошие заработки. Но дети мне нравились. Даже хнычущие и капризные они вызывали больше сочувствия, чем взрослые.

Однако, иногда я жалела, что не пошла на другую специализацию. Например, на психиатрию.

Последние дни жалела особенно сильно. То, что происходило со мной, слабо укладывалось в понятие «паранойя». Возможно, у меня уже начало развиваться какое-нибудь серьезное расстройство. Но знаний для поиска правильного диагноза не хватало. Слишком много было тревожных звоночков.

Не знаю почему, но после сообщения о новом собрании акционеров, я вдруг стала бояться ездить на рабочих машинах — банковских или с охранниками СанСаныча.

После несчастного случая с мобильным телефоном, не прикасалась ни к какой технике в здании банка.

А три последних дня лично закрывала перед сном двери дома и не оставляла ни одного открытого окна.

Не представляю, как всегда внимательный СанСаныч не сдал меня санитарам. На его месте я бы, наверное, уже давно вызвала бригаду для такой нервной хозяйки.

Но он ничего не предпринимал. Днями тренировал под окнами моей спальни новую овчарку — внука Демона. Вместе с Галиной каждый вечер, как маленькую, заставлял меня есть.

А сегодня с утра ещё как-то странно начал коситься в сторону соседского дома.

Наверно, правильно было спросить, что происходит. Мой замечательный начбез был последним человеком на земле, который ждал бы приезда Никиты Лаевского.

Но каждая мысль о Никите все еще жалила. Упоминания о нем заставляли вздрагивать. И я молчала.

Отвлекаясь на редкие телефонные разговоры с Наташей, писала дипломную работу. Старалась даже не смотреть в сторону новой стопки документов от управляющего. Той самой, которая могла стоить мне банка, а его сотрудникам — работы.

А когда чувствовала, что больше не могу, и мозг вот-вот взорвется от напряжения и тревоги, отворачивалась к окну.

Январь в этом году был точной копией января двухлетней давности. Тот же холод, который пробирал до костей. Та же фирменная питерская влажность, при которой температура в минус пять ощущалась, как минус пятнадцать. Тот же снег.

Вечером в свете фонарей можно было часами наблюдать за снегопадом. Видеть в падении снежных хлопьев свой особый танец. Отпустив на волю фантазию, замечать узоры в наледи на стекле. И сквозь темноту, ветер и белую завесу различать силуэты.

Сегодня я представляла Никиту. Обычно даже его имя было табу в моем доме и моих мыслях. Но усталость на пару с отчаянием уничтожили последние остатки силы воли.

Мне снова просто необходимо было оказаться рядом с ним на застекленном балконе загородного ресторана или на полу его дома перед горящим камином.

Возможно, эта была какая-то форма зависимости. Ещё один диагноз на мою больную голову. Но только от одной мысли, что я рядом с ним, губы растягивались в улыбку, а внутри загоралось что-то тёплое и родное.

Как солнце. Моё собственное.

От его света и тепла мне не было грустно. Я не мечтала вернуться в прошлое или разреветься от тоски по несбыточному.

Оно согревало лучше любой батареи. Даже щеки горели, как от смущения в один наш далекий вечер.

Единственное, чего хотелось… до ломки во всем теле, до зудящих губ — хоть на миг почувствовать на своей талии сильные мужские руки и утонуть в поцелуе.

Смешная двадцати двухлетняя девственница. Дурочка, которая иногда решалась на свидания, но ни разу так и не смогла решиться на поцелуй с другим.

Наверное, нужно было побороть свое сопротивление. Назло Наташе хоть раз поцеловать Панова и заставить этих двоих, наконец, выяснить отношения.

Многое было можно… даже нужно. Со всех сторон, будто приговор, звучало: «Пора», и спину пекло от осуждающих взглядов. Но ни с кем из других мне и на мгновение не было так хорошо, как с Никитой. Ни один парень не заставлял смеяться так искренне и не будил внутри такое тепло.

Наверное, это был какой-то брак производства. Там, наверху, решили пошутить и вручили мне одной дар, предназначенный для двоих.

Сложно было понять, для чего. Но даже сейчас в снегопад фантазия рисовала за окном силуэт красивого и до боли родного мужчины. Вела его по заснеженной дорожке к крыльцу моего дома. А в ушах, будто биение сердца, слышался стук.

С диагнозом все же нужно было что-то решать.

Из своих иллюзий я возвращалась быстро. Больше всего это возвращение походило на полет на тарзанке.

Ещё миг назад перед глазами все расплывалось от образов сквозь снегопад, а сейчас мурашки поползли по спине от страха.

Сердце оказалось не при чем. Ни на какую аритмию или слуховые галлюцинации невозможно было списать нарастающий стук в дверь и нетерпеливое притопывание за стеной.

Первым моим порывом было броситься за телефоном и позвонить СанСанычу. Рядом с ним страх бы уменьшился. Но безумное предчувствие заставило подойти к двери и открыть замок.

На то, чтобы сделать что-то еще, сил уже не хватило. Земное притяжение намертво приковало ноги к полу. А сердце рухнуло в пятки.

Игра моего воображения не была игрой.

Иллюзия в проеме двери выглядела вполне реальной. В уголках серо-голубых глаз залегли новые морщинки, но это были все те же глаза, какие я помнила с двенадцати лет.

На широком подбородке темнела колючая щетина, но даже сквозь нее виднелась знакомая ямочка. Светлое пальто, будто вуалью, было запорошено снегом, но я уже заранее знала, что там под всеми этими слоями… и кто.

— Ну, привет, соседка, — тихий спокойный голос бил по нервам сильнее воя сигнализации. — Впустишь?

Первым моим неосознанным желанием было захлопнуть дверь перед носом гостя. Иллюзия казалась безопаснее. Но руки отказались слушаться.

Как памятник я стояла возле входа, наблюдая за изменениями на лице Никиты Лаевского. За его едва заметной улыбкой. Словно кривой трещиной на губах. И за первым шагом в мой дом.

— Здесь ничего не изменилось. Только тише стало.

Смилостивившись, он закончил пытку взглядом и переключился на гостиную.

— Привет. — Язык с трудом ворочался во рту. — Здесь все слишком хорошо продумано, чтобы что-то менять. А тишина… Я не шумная.

Уголки моих губ сами собой потянулись в стороны. Спина вжалась в стену.

— Я помню, — прозвучало как выстрел. Тихий. С глушителем. Но валящий с ног неожиданной откровенностью.

После этих слов мне так и хотелось метнуться за дверь и умыть лицо свежим снегом. Даже в двенадцать лет я не чувствовала себя такой растерянной как сейчас. К счастью, Никита справился за нас двоих.

Он больше не стал спрашивать, можно ли раздеться и разрешу ли пройти в гостиную. Не отрывая от меня внимательного взгляда, Никита скинул пальто, разулся и сам, будто хозяин, повел на кухню.

— Кофеем угостишь? — кивнул в сторону кофемашины. — У меня дома вода так качественно перекрыта, что без сантехника не разберусь.

— У меня есть бутилированная.

Совсем ничего не соображая, я схватилась за дверцы ближайшего шкафчика и достала сразу две бутылки питьевой воды.

— Кофе и сахара у меня тоже нет.

Никита сощурился, но воду из моих рук забирать не стал.

— Прости… — Понимание, чего от меня на самом деле хотят, доходило медленно. — Кофе… Да… Конечно…

Бутылки вернулись на полку, а я так же суетливо схватила ближайшую чашку.

Наверное, если бы Никита ушел сейчас вымыть руки или просто куда-нибудь ушёл, я бы смогла пройти два шага до кофемашины. Я бы даже сделала этот проклятый кофе.

Но руки дрожали от волнения. Ноги в нелепых домашних тапочках цеплялись одна за одну. А бока чашки оказалась слишком гладкими для моих непослушных пальцев.

Чашка выскользнула из рук прямо перед столешницей и позорно разлетелась на сотню осколков. Я даже не сообразила, как это произошло. Мозг принялся лихорадочно соображать: «Как это могло случиться?» и «Что сейчас делать?». От звона по телу прошла дрожь, а щеки опалило жаром.