Женитьба Кевонгов

ПЕРВЫЙ ВЫСТРЕЛ

Давно это было. Но тот день я навсегда запомнил. Мне тогда исполнилось восемь лет. И помню этот день не потому, что его отмечали как-то по-особому. Во времена моего детства нивхи еще не знали такого праздника. И другие праздники проходили незаметно, без прежней яркости и радости. Это было время, когда в нашем селении не стало мужчин — остались одни немощные старики и женщины. Уже давно никто не волновал сердца стариков сильным взмахом весла, уже давно не вспарывал вечернюю гладь залива мощный ход многовесельной долбленки. Даже чайки и те покинули притихший залив.

Было голодно. Помню дни, когда одну наважью юколу мы делили пополам с моим аки — старшим братом.

Отца помню плохо. Но помню, как моя скрученная ревматизмом мать, забыв свои недуги, опираясь на палку, радостно выходила на студеный берег залива и садилась свежевать огромные туши лахтаков. Длинные, изогнутые ножи ловко ходили в слабых руках. Мне было радостно, потому что мать брала меня помогать. Она прорезала брюхо морскому зверю, я поддерживал края шкуры с толстым, в ладонь, салом. Поддерживать сырую шкуру — трудное дело: руки быстро уставали, и шкура выскальзывала из рук, звучно шлепалась в песок. Мать бранила меня, но я не обижался.

Когда мать срезала сало с шеи, груди и брюшины лахтака, к нам подходил аки. Он переступал через могучую шею морского великана, вонзал в основание шеи острый нож, выкованный из японского напильника дедушкой Мамзиным, налегал всей силой на костяную рукоять, и грудь с хрустом распарывалась, обнажая перерезанные белые ребра. А перерезать их мог только сильный мужчина, и мой аки прекрасно справлялся с этим делом.

Аки разрубал лахтака на много кусков, прорезал в каждом дырочки, чтобы можно было продеть в них пальцы, и я носил мясо в нё — амбар, очень похожий на избушку на курьих ножках из русских сказок. Сало, нарезанное большими кусками, носил сам аки.

Затем все мужчины садились за пырш — низкий столик, скрестив по-восточному подогнутые ноги. Мать подавала нам еще теплую кровавую печенку. Каждый своим ножом разрезал ее на мелкие кусочки и, обмакнув в раствор соли, не спеша ел. Я глотал шумно, подчеркивая этим, что добыча охотников очень вкусна и я, которого они кормят, доволен ею. Мать и сестра садились за другой пырш, погружали пальцы в расколотый череп лахтака и выбирали нежный мозг. К великой радости моей сестры, голова у лахтака большая, с полведра.

Аки ездил на весеннюю охоту с отцом в лодке-долбленке. Как и все взрослые нивхи, он мастерски правил шаткой, круглой, как бревно, лодкой. Сколько я помню, он ни разу не перевернулся в ней. Это — искусство, доступное только настоящим охотникам-зверобоям.

Охотники привозили много нерп. Никто не спрашивал, кто из них добыл больше, потому что у нас не принято спрашивать, кому люди обязаны пищей, если в охоте принимало участие двое или больше мужчин. Это и не важно, важно, что люди сыты.

Когда снег растаял, а льды угнало течением и ветрами в море, и я стал бегать босиком по буграм за бурундуками, исчез отец. Исчезли отцы многих моих сверстников. Позже я узнал: они ушли на войну.

Раньше мы любили играть в игру «олени и охотники», которая требовала от «оленей» умело скрываться в кустах, а от «охотников» — угадывать, где спрятались «олени», и подходить сторожко, чтоб ни одна ветка не хрустнула под ногами. Теперь же мы, разбившись на две команды, играли в «войну».

Мой аки и русский мальчик Славка были командирами. У Славки глаза прозрачные, будто из стекла. И мне очень хотелось потрогать их — вдруг они на самом деле стеклянные.

Одна команда пряталась в кустах, а другая наступала. Когда мимо куста, где я замаскировался, проходил «противник», я поднимал крученый сук, похожий на обгорелую трубку дедушки Мамзина, и тихо стрелял:

— Кх!

Если «противник» не слышал моего выстрела, стрелял громче и несколько раз:

— Кх! Кх!

Часто мы всей «армией» ходили в атаку. Тогда Славка, став в позу взаправдашнего полководца, каких показывают в кино, громко кричал: «За мной! Ура-а-а!» И его «армия» поднималась навстречу нам. Я громко стрелял из моего сучка. Сучок у меня волшебный: он мог быть и пистолетом, и автоматом — в зависимости от того, что мне хотелось иметь в данное время.

Я стрелял в Славку, потому что «убить» командира всегда почетно. Но Славка не падал. И тогда волей-неволей начиналась рукопашная, которую мы все любили. Вообще-то раз в тебя стреляют, да еще длинными очередями, полагалось падать. Когда стреляют одиночными выстрелами, можно сказать, что тебя лишь ранили, а то и вовсе промазали. А я стрелял в Славку длинными очередями и в упор. Но он все равно хватал меня сильными пальцами и больно бросал на землю. И когда я начинал шумно и обиженно протестовать, он пренебрежительно отвечал:

— Не хнычь! Вы же — «немцы», а мы — «наши». Мы должны победить!

А потом, махнув рукой, говорил:

— Давай по новой!

И мы начинали игру сначала, на этот раз мы — «наши», а Славкина команда — «немцы». Но все равно повторялось то же самое: Славка не хотел проиграть ни одного сражения. И на наше возмущение отвечал:

— У-у-у, молокососы! Что вы, не знаете, что на войне сейчас наши отступают?

Потом, опять махнув рукой, сокрушенно говорил:

— Да и откуда вам знать? Ме-люз-га-а-а.

После этого мы возвращались к милой игре «олени и охотники»!

Со временем мы стали играть все реже и реже. Дети, как могли, помогали дома своим матерям. Каждый день я ходил в лесок за хворостом. И всегда брал с собой свой волшебный сучок. На этот раз он превращался в охотничье ружье. «Оленями» были ветвистые кусты корявой ольхи.

Иногда играл в «охоту» дома, во дворе. Я скрадывал «уток» — консервные банки — и стрелял из-за угла дома. Все банки были ржавые, еще времен моего отца.

Уже давно недоедание в нашем доме стало таким же обычным и частым явлением, как дни и ночи.

Мой аки, которому в то лето исполнилось четырнадцать лет, ушел в рыболовецкую бригаду. Но рыбу мы видели нечасто, потому что сдавали все, даже мелочь и сорную рыбу: большеротого, брюхатого, тощего бычка и морских ершей, которых сейчас никто и за рыбу-то не считает.

Аки приходил с рыбалки усталый и промокший. Мне становилось неловко, когда я видел брата, измученного изнурительной работой.

Дед Мамзин, старший в нашем роду, древний и дряхлый, научил меня удить рыбу. И я иногда приносил домой небольшой улов.

Сам же дед целыми днями сидел на осыпающемся склоне песчаного бугра, пристально и долго смотрел в бинокль на море. Может быть, он ждал, когда среди беснующихся валов-волн появится маленькая точка — катер, который привезет моего отца с войны. Но отец не приезжал, дедушка с угрюмой настойчивостью проводил все время на берегу и смотрел в бинокль.

Когда наступили голодные дни, я стал часто поглядывать на отцовское ружье, висящее на пышных; по пятнадцати веток, оленьих рогах. Оно могло как-то помочь нам. Но некому было воспользоваться им — единственный мужчина, кормилец семьи нашей, мой аки, все дни находился на тони.

€ ружьем были связаны далекие воспоминания о вкусной печенке, нежных плавниках и ластах лахтаков и нерп, воспоминания о жирных супах из уток и гусей, оленины и о сердце того медведя, которого отец добыл в тайге.

Сердце дали мне, чтобы дух могучего хозяина гор и тайги отогнал от меня страх и я вырос в сильного мужчину, удачливого добытчика.

Стрелять из настоящего ружья — мечта всех нивхских ребятишек-малышей. Я не раз просил брата дать выстрелить просто так по какой-нибудь мишени и хотя бы на мгновение почувствовать себя взрослым. Но он не давал — охотничьего припаса было в обрез, да и мал был я. Но в день, когда мне исполнилось восемь лет, аки разрешил мне выстрелить из ружья.

Он сказал:

— Хаскун, вот тебе два патрона. Иди потренируйся по куликам. Только крепче прижимай приклад к плечу — ударит больно.

В это время у нас сидел Славка. Он посмотрел на меня как-то необычно. Никто до этого не смотрел на меня так. В глазах Славки холодно сверкнул и еще долго мерцал огонек удивления. Я взял ружье и выбежал, боясь, что брат передумает.

В коридоре у истоптанного дощатого порога под ноги мне попался крученый сучок, который мог быть и автоматом, и пистолетом, и охотничьим ружьем. Я замахнулся ногой, чтобы закинуть его куда-нибудь, но спохватился, поднял и засунул в щель между досками разбитой завалинки: может, еще пригодится когда-нибудь.

Было жаль тратить драгоценные патроны на мелких куликов, которые большими стаями скапливаются на береговой отмели, и я побежал на болото в надежде найти уток. Пройдя кустарники, я взобрался на песчаный бугор. И увидел: внизу, в луже посредине маленького болота, плавают две утки.

Нивхские дети моего возраста знают почти все виды диких уток. По небольшим размерам, маленькой голове, тонкому клюву, темно-пестрому оперению и суетливым, движениям я определил, что это чирки. Они плавали, глубоко погрузив головы в воду, над водой забавно торчали их вздернутые хвосты. Иногда они клали головы на воду и быстро-быстро работали клювами. До меня доносилось их частое щелоктанье, похожее на журчание ручейка: утки, как сквозь сито, процеживали воду через зубчатые края клюва, а на широком чувствительном язычке оставались рачки и другая болотная мелочь. Изредка утки поднимали головы и оглядывались — нет ли опасности.

Это была моя первая охота. Никто не учил меня законам охоты: брату не до меня, дедушка Мамзин уже несколько лет не охотился — силы оставили его, а другие мужчины нашего рода были на войне. Не знаю, откуда у меня появились повадки охотника, скорее всего это передалось по наследству.

До уток далековато, и я решил скрасть их. Для этого нужно было спуститься по оголенному склону бугра, проползти до заросшей багульником кочки и с нее стрелять. Еще можно было бы дать большой круг за буграми, обойти болото и стрелять с противоположного берега из-за кустов кедрового стланика. Но этот план я тут же отверг, потому что требовалось много времени, а я боялся, что утки улетят.

Оставалось — скрадывать на виду у уток. Моя одежда — рубаха и брюки цвета хаки — не выделялась на фоне песка, и я решился. Когда обе утки опустили головы в воду, я вышел из ольшаника и, не спуская с них глаз, сделал несколько быстрых шагов.

Одна утка подняла голову. Я мгновенно остановился и застыл в очень неудобной позе — с отставленной рукой, в которой держал ружье. Я даже перестал моргать.

Заметит или нет?

Утка повернула голову. Вот сейчас взмахнет крыльями, за ней, так и не поняв в чем дело, ошалело взмоет в воздух и вторая, с крыльев мелкой дробью посыплются брызги.

Утка наверняка заметила посторонний предмет, но ее смутило то, что этот предмет не шевелится. По-видимому, ей показалось, что он был тут и раньше, просто она не замечала его.

Утка успокоилась. Вторая перестала было цедить воду, но увидела спокойную подругу и тут же вновь погрузила голову в воду.

Быстрыми пружинистыми шагами спустился с бугра. И когда утки подняли головы, я уже сидел за прикрытием из редкого ольшаника. Предо мною, в десяти шагах, — кочка с багульником. До нее нужно добраться. К ней даже пригибаясь не подойдешь — утки заметят. Оставалось одно — подбираться ползком.

Охота целиком захватила меня, хотелось вернуться непременно с добычей — ведь это моя первая охота!

Не раздумывая, ложусь в болото. Не прогретая скудным солнцем вода леденяще обожгла мое тело, дыхание перехватило. Одежда прилипла, мешая движениям, но я ползу, стараюсь держать ружье высоко, чтобы вода не залила стволы.

Вот и кочка. Утки продолжают кормиться. Удобно кладу ружье на кочку, перевожу дыхание. Кормящиеся утки сидят низко, только тонкие полоски спины остаются над водой. Попасть трудно. Я долго жду, когда спарятся, чтобы одним выстрелом ударить по обеим, но они никак не сходятся. Аккуратно целюсь в ближайшую, плавно нажимаю на спусковой крючок. Хотя и плотно прижимал ружье, ударило больно, но мне было не до боли.

Утки взлетели, обалдело махая крыльями. Одна из них свернула в сторону, вторая же столбом поднималась надо мной. Голова ее была неестественно подтянута, утка оказалась ранена, она застыла на секунду и, растопырив крылья, упала на противоположный берег. Вторая вернулась к подруге, громко и суматошно кричала, будто бы причитала в кустах.

Утопая по колено в грязи, побежал через болото на крик. Утка, увидав меня, поднялась, но тут же опять села. Она кричала громко и часто.

Первая мысль была — стрелять в нее, но я боялся, что вспугну раненую и она улетит. А еще того хуже я боялся, что промахнусь и вернусь вовсе без добычи. А раненую можно добить вторым выстрелом.

Я долго искал ее. И все время, пока я рыскал по кустам, вторая утка вертелась под ногами. Мне стало жаль ее.

Через некоторое время она улетела, так и не найдя подругу. И я не находил. Я уже пожалел, что не стрелял во вторую — ведь она была совсем близко.

Повернулся было к болоту, чтобы посмотреть, там ли улетевшая утка, но между кустами кедрового стланика увидел чирка. Он лежал на спине. И на его светлом гладком брюшке играло солнце. Я порывисто схватил добычу и, ликуя, помчался домой.

Мать достала из тощего кошелька талоны на крупу. У нас в семье, когда удавалось, хранили талоны на конец месяца, чтобы потом сразу купить побольше. И хоть раз в месяц мы чувствовали себя почти сытыми. Но в тот день, хотя и было далеко до конца месяца, мать достала талоны и купила крупы.

В нашем доме собрались старушки и дедушка Мам-зин. Гости обсасывали косточки моей добычи и хвалили охотника.

После ужина, когда старушки дымили самосадку из одной трубки, пуская ее по кругу и затягиваясь по разу, подошел ко мне старейший рода дедушка Мамзин, мягко положил свою большую руку на мои худые плечи, посмотрел мне пристально в глаза и сказал:

— Я знал, что ты станешь настоящим мужчиной.

Потом он отвел глаза в сторону, часто-часто замигал воспаленными оголенными веками и, как мне показалось, скорбно добавил:

— Но не думал, что станешь им так рано.

У ИСТОКА

Рано утром Полун вышел на крыльцо. Над домами уже задумчиво струился дым, — как из его трубки, когда он, отрешившись, долгим взглядом смотрит в одну точку. Невеселые мысли одолевали Полуна в это утро. Что-то важное упустил он в своей жизни, а что оно, это важное, — никак не понять, никак не поймать в петлю мысли — все ускользает.

Часто то или иное давнее событие надолго занимало мысли Полуна. Он обдумывал, взвешивал свои поступки и находил, что событие могло бы обернуться по-другому, поступи он иначе. Свои рассуждения старик обычно заканчивал вздохом: «Эх, что утруждать голову тем, что было, да прошло».

Но думы одолевали его вновь и вновь. Полун — последняя ветка из рода Кевонгун. Его род пришел сюда одним из первых. Это было много сотен лет назад. Некогда род Кевонгун был могущественным. Но от поколения к поколению он хирел. Последние шесть-десять — семьдесят зим в живых было всего несколько человек.

Потом, после черной болезни, осталось только несколько женщин и Полун. Женщин забрали в другие роды, и Полун остался совсем один.

У него была невеста, но ее увели на западное побережье в большой род. Что мог поделать Полун? Он мог бы уехать с невестой куда-нибудь подальше в тайгу, но куда ему одному против рода?

После этого Полун не искал себе жену, а когда спохватился, оказалось — все женщины из рода тестей были замужем, так и остался он бобылем. Горькая дума тяжелей наваливалась на плечи Полуна и с годами сгибала его спину.

Струи дыма задумчиво уплывают ввысь… Солнце застряло где-то между горами, но живым заревом оповещало мир, что вот-вот выйдет к нему. Природа затаила дыхание. Багровая рябина и сморщенная бурая ольха смотрятся в дремлющую заводь. Недолго им любоваться своим осенним нарядом. Скоро жгучий мороз опалит листья, деревья оголятся и будут всю долгую зиму зябко трепетать под ударами злых ветров. А вот из чащобной темноты и сырости поднялись ели. Они угрюмо, с молчаливым ропотом стерегут тишину. Легкий морозец холодной струей врывается в грудь и бодрит дряблое тело старика.

Полуна что-то тревожило. Он привычно закинул за спину одностволку и осторожно вышел к реке.

На противоположном берегу задергались нижние ветки рябины, это белка рвала обвисшие гроздья ягод. «Знает, когда собирать ягоду, — сладка рябина после заморозков», — усмехнулся старик. На дымчатой спине белки кое-где рыжел летний мех. «Какая ты некрасивая», — старик улыбнулся. Как бы стыдясь, что ее застали в таком неприглядном виде, белка юркнула в кусты.

В глубине рощи настойчиво дзенькает сиротливая синичка. Над головой старика на оголившихся ветвях черемухи сидят будто грибки-наросты два притихших розовых рябчика. Душа Полуна сейчас, как поверхность широкой заводи в тихую-тихую погоду, достаточно легкого ветерка, и побежит по заводи рябь и уничтожит зеркальную гладь. Грубый выстрел в такой волшебной тишине разом убил бы мирное настроение старика.

Полун шагнул к реке, чтобы студеной водой освежить слезящиеся глаза.

В воде он увидел свое отражение. На него глядел старик с белыми, торчащими во все стороны волосами. На морщинистом, как кора старой лиственницы, лице и в потускневших глазах — испуг и удивление, потрескавшиеся губы полуоткрыты. Старик, древний старик!

Полуну очень много лет, но его и сейчас, как в молодости, влекут ели со снежными воротниками и острым дурманящим запахом смолы, мягкие вмятины соболиных лапок на свежем снегу.

Наступает тиф — сезон дороги. Скоро в тайгу. Как только приходила мысль о зимней охоте, старик начинал суетиться, хотелось вот сейчас, сию минуту, оказаться на охотничьей тропе.

Всю зиму Полун будет жить в тайге, ставить ловушки и просить Курига быть доброжелательным к нему. Полун не позволит себе просить только черных соболей. Он никогда не был алчным. Его никто в этом не обвинит.

Долгое время он рыбачил в артели. Сколько рыбы выловил он с бригадой! Никто не сосчитает, сколько выловил.

Очень давно предок Полуна перевалил Сахалин по ветру Конгр[53] в сторону восхода солнца через высокий хребет Арквовал. Он вышел на солнечную долину, густо поросшую могучими тополями. Быстрые студеные струи, обгонявшие его на всем пути, соединившись, превратились здесь в большую реку. Тот человек беспредельно обрадовался своему открытию — тысячи и тысячи лососей нерестились на многочисленных галечных плесах. И назвал человек открытую им реку «Тым-и!» — нерестовая река.

Предки сегодняшних нивхов заселили Тыми, потому что она была богата рыбой. Теперь рыбы стало меньше. С каждым годом она убывала, и это тревожило старого Полуна из рода Кевонгун.

При новой жизни русские научили нивхов кормиться не только дарами природы. Они научили их копать землю, класть в ямки картошку. Полун, как и другие нивхи Тыми, неохотно учился новой работе, но все-таки иногда в руки брал тык[54] и поливал свой небольшой кусок земли. Каково же было его удивление, когда из одной лунки, куда в начале лета он бросил две картошинки, осенью достал целых восемнадцать!

Многие нивхи в поселке привыкли к земледелию и образовали нивхский колхоз, а Полун так и остался рыбаком и охотником.

Старик заметил, что у него появилась непонятная нежность ко всякой живности. Он теперь не закапывал живых щенков в снег… Выкормив, дарил их односельчанам. Пусть будет больше собак.

Сородичи не могли не заметить странностей в поведении Полуна. Во время хода кеты древний Кевонг выходил до восхода солнца на нерестилище и подолгу, ссутулясь, сидел неподвижно на берегу. Что его тянуло туда, о чем он думал на берегу реки, никто не знал. Наверно, он и сам не мог бы сказать, зачем приходит к нерестелищу. Он ласково и грустно смотрел на нерестящихся рыб, и по его лицу лучиками разбегалась улыбка, свойственная добрым душам.

Его ужасала мысль: «Лосось может исчезнуть!» Она не оставляла его, поднимала с топчана, на котором он проводил большую часть времени, выгоняла на улицу, и старик подолгу бродил, не зная, что предпринять. Эта мысль беспокоила, наверное, не только его.

Недалеко от старинного нивхского селения Тлаво русские люди построили странные дома. Говорят, там выводят из икры кету. Но Полун туда ни разу не ходил.

Когда всяким людям с плохими мыслями запретили ловить кету, Полун радовался всем сердцем. И все же ему приходилось сталкиваться с бесконечно жадными людьми, которые сотнями вылавливали кету, брали икру, а тушки выбрасывали. Каждый раз при встрече с нйми у него закипало все внутри.

В это лето, как раз перед ходом кеты, словно пожар в сухостойном лесу, распространился слух: древний Кевонг стал рыбнадзором. Все были удивлены. Зачем нивху становиться рыбнадзором? Какое ему дело до того, что другие ловят рыбу? Нивху-то никто не запрещает ловить рыбу на юколу.

— Полун, наверно, порезал обе свои сети, — посасывая трубки, издевались сородичи.

А Полун набивал обгорелую трубку махоркой, закуривал и делал вид, что не слышит этих слов.

Браконьеры поначалу всячески пытались задобрить старика, но тот хладнокровно наказывал их. Они стали угрожать ему, что поймают где-нибудь и утопят. В ответ Полун только ухмылялся.

С тех пор, как новый рыбнадзор отвадил браконьеров, оштрафовав одних и отдав под суд других, на нерестилищах стало спокойно. И на душе у Полуна было хорошо. Его походка приобрела уверенность.

…Но в это утро тревога не покидала его. Он все смотрел в воду и вот увидел пару лососей. Каждый раз, увидев рыбу на нересте, Полун преображался. Даже будучи не в духе, он вдруг начинал весело щуриться: его радовало, что он, древний Кевонг, оберегает потомство лососей.

Полун прошел немного вверх по реке, остановился у мелкого плеса-нерестилища. Плес кипел от лососей.

Старик наклонился над водой. Вот большая брюхатая самка. У нее левый плавник истрепан. А у самца на боку багровый рубец. Какое расстояние им пришлось пройти из далекого океана в верховья Тыми? Никто не считал. По дороге их поджидали японские железные крючки, стеной стоящие в море, длинные сети, зубы морских животных. Многие их сестры и братья не дошли до заветных нерестилищ. А они дошли. Израненные и избитые, добрались они до места, где должны оставить после себя жизнь. Полуну хочется погладить жесткой рукой каждую рыбину. Ласки у него хватит на всех.

Самка плывет тихо-тихо, выбирает место для своих икринок. Со стороны к ней подплывает длинный самец. Но на него набрасывается самец с израненным брюхом, хватает огромной пастью. Тот стрелой пролетает вверх по течению, а израненный возвращается к своей самке. Она не спеша выбирает место. Самец торопит ее, тычет крючковатым носом, кусает. Самка ускользает от его острых зубов.

Но вот она остановилась, прижалась к гальке, плавниками щупает дно. Место ей понравилось. Хвостом ударила по гальке. Течение потянуло, как пыль, поднятый ил. Под самкой образовалась лунка. Самка замерла, лишь хвост подергивается нервно. И вот в ямку золотистой струей потекла икра!

Струя! Еще струя! В каждой икринке играло по солнцу, а икринок — сотни. Вода, казалось, до упругости пропиталась солнцем, и рыбы плавали в солнце.

Сердце Полуна забилось сильно и радостно. Он видит начало жизни! Вот они, тысячи будущих кетин!

Самец нетерпеливо вился вокруг, устрашающе разевая пасть, предупреждая других самцов. Наконец, вяло вильнув хвостом, самка отодвинулась в сторону. Самец стремительно занял ее место. Белое мутное облачко закрыло искрящуюся икру. Затем самец принялся бить хвостом по дну, заботливо загреб ямку — колыбель своих потомков.

А кругом и рядом сотни таких же пар совершали великое дело — продолжение рода. А после стояли над бугорками гальки, охраняли их, и, обессилев, здесь же умирали. Их дряхлые тела выносило на берег течение.

«Вы можете спокойно умирать, — думал старик, — вы совершили самое важное в своей жизни — оставили после себя жизнь».

Полун попятился назад, тихо отошел от нерестилища и направился дальше, вверх. В километре от этого места — второе нерестилище. Как там дела?

Уже издали тонкий слух таежника уловил тревожные всплески воды на нерестилище. Кто там — медведь? Полун зарядил ружье жаканом. Быстрыми, но мягкими шагами подошел к кустам и осторожно выглянул из-за них.

То, что увидел старик, настолько поразило его, что он чуть не крикнул: «Ыйка!» [55].

Человек в высоких резиновых сапогах стоял по колено в реке, ловкими ударами остроги бил лососей и выбрасывал их на берег. Там лежало уже несколько десятков кетин. У некоторых вспороты животы. Рядом стояла бочка.

«Заготовляет икру», — будто острым ударило в сердце Полуна.

Человек метнул острогу в проплывающую рыбину и поднял ее, трепещущую, над водой. Из рваной раны, сверкая кровавыми слезинками, стекала упругая икра.

Полун узнал в браконьере Серегу. Того самого Серегу, который некоторое время жил на берегу Тыми. Серега приехал на Сахалин по вербовке. Работал трактористом. У нивхов научился солить икру. Днем работал в поле, а по ночам ловил кету. Добычу продавал.

Полун уже имел с ним неприятную встречу. В прошлую осень старый охотник возвращался со своего участка, где разбрасывал приваду. На этом самом нерестилище он неожиданно наткнулся на Серегу, который точно так же заготовлял икру. Тогда Серега поставил кружку водки и взял с него слово никому не говорить.

Вскоре Серега исчез. Говорили, что он уехал куда-то на материк.

Сейчас он стоял на нерестилище.

Почувствовав пристальный взгляд Полуна, Серега резко обернулся. В его глазах вспыхнул страх: незнакомый человек стоял, опираясь на ружье. Но тут же страх как рукой сняло. Глаза Сереги засияли, будто луна, с которой сошло облачко.

— Ах, это ты, Полун! Чего ты уставился на меня?

Полун не двинулся с места. Его взгляд, наверное, был страшен, потому что Серега перестал улыбаться. Сдерживая волнение, браконьер, не торопясь, вышел на берег.

— Подойди сюда, — голос Сереги срывался.

Полун не шелохнулся.

— Ну, иди же! Утро холодное… У меня есть, чем согреться. — Браконьер хищно, по-рысьи, улыбнулся и положил перед собой длинный окровавленный нож.

— Вот что, — старательно выговаривая слова, сказал Полун. — Сейчас же ты покинешь берега Тыми! И не вздумай возвращаться сюда. Если хоть раз твоя нога ступит на эти угодья, я убью тебя. Выслежу, как медведя, и убью. Ни один шатун-разбойник еще не ушел от меня. Уходи!

Это был последний случай браконьерства. Теперь на всех нерестилищах стоял покой.

Окончился нерест. Сородичи не узнавали в Полуне прежнего Кевонга. Он стал общительным, заходил к односельчанам. Полун, казалось, помолодел. Даже спина его стала выпрямляться. Чувствовалось, гнетущие старика мысли ушли в забытье, а их место заняли бодрые.

Прошел сезон дороги. Зима вступила в свои права. Многие охотники уже сдавали пушнину, а Полун только закончил приготовления к охоте. Скорей в тайгу! Туда, где стоят вековые ели со снежными воротниками, где даже сильный ветер не в силах пробиться сквозь тайгу, и о нем догадываешься только по шуму верхушек елей. Туда, где осторожный соболь оставил на свежем снегу отпечатки мягких лапок.

Широкие, упругие охотничьи лыжи — энь, подбитые снизу нерпичьим мехом, легко скользят по рыхлому снегу. Полун вышел к большому озеру, соединенному с рекой Тыми протоком. Чтобы не делать большого крюка, охотник решил перейти озеро поперек.

Снял лыжи, привязал к ним бечевку и потащил за собой. Вода у берега замерзла наплывами, но дальше пошел чистый, ровный лед. Сквозь него на желтом песчаном дне виднелись островки водорослей.

Вдруг что-то живое шевельнулось подо льдом. Живое и страшное. Холодная дрожь прошла по всему телу старика. Кто это, как тень, движется по дну? Не водяной ли подкараулил Полуна? Старик напряженно сощурил щелки-глаза, силясь разглядеть, кто там, подо льдом. Большое и темное приближалось. Вот оно обрело форму рыбы. Да это же кета! Огромный, сгорбившийся самец с кроваво-бурыми полосами на боках. Он медленно, будто находясь в глубоком раздумье, подплыл под самые ноги старика. Полун опустился на четвереньки и стал разглядывать рыбину.

Странно! Все лососи, отметав икру, давно умерли. А этот жив. На боках у него рубцы — раны — свидетельство трудных дорог из океана в верховья рек; жабры выцвели, пообтрепались, и из них, как космы бороды, свисают зеленые водоросли.

«Лосось не выбросил молоки, — подумал старик, — не оставил после себя потомства, и Куриг наказал его долгой, одинокой, бесполезной жизнью. Будет он теперь пугать своим страшным видом рыбное население озера…»

Полуну стало жаль лосося. Он прекратил бы страдания несчастной рыбы. Но как это сделать? Между рыбой и человеком лежит толстый лед. Глаза старого охотника, всю жизнь прожившего холостяком, затуманились.

— Ты-то почему остался бобылем? — спросил старик лосося.

Омертвевшие глаза рыбины становились все больше и больше. Старик видел теперь только два огромных рыбьих глаза, и в них — тоску и укор.

ПОСЛЕДНЯЯ ДАНЬ ОБЫЧАЮ

Дальше в письме говорилось:

«По ночам свои порядки устанавливают медведи. Они прогуливаются по селу, не обращая внимания на лай собак. Нартовые кобели рвутся, чуть не ломают колья. Непривязанные суки с визгом носятся вокруг медведей, а те не спеша разваливают х’асы и ужинают юколой». В это лето на Северном Сахалине, как ни странно, была засуха. Она пала на время цветения ягод — основной пищи медведей. Во всей огромной сахалинской тайге не было ягоды. И медведи ушли из нее к побережью моря, где могли полакомиться заспавшейся нерпой.

Письмо заканчивалось так: «Вернулась забытая традиция — молодые люди должны доказать свое мужество в схватке с медведями. Охотиться на медведей стало в нашем селении модно. Девушки дарят улыбки только кавалерам-медвежатникам. Умора…» Когда Малун дочитал до этого места, перед ним возник образ Закуна: толстые губы выпячены, высокомерный взгляд, и голова качается, словно незрелая кедровая шишка на тонкой ветке. Это обычная манера Закуна, когда он чему-нибудь дает свою оценку.

Когда-то они были одноклассниками. Закун мастерски пользовался шпаргалками, подглядывал в учебники или старался поймать подсказку. Его друзья были такие же лодыри. Он бросил школу в седьмом классе. «Просвещайтесь! Забивайте свои головы науками. Нивху нужно уметь охотиться, а не тратить время на пустое дело — учебу. Я как-нибудь найду себе место: земля большая».

Когда Малун приехал на каникулы из Ленинграда, где он учился в педагогическом институте, Закун работал заведующим магазином. Крупная фигура на селе. Все здоровались с ним за руку. У него уверенный, громкий голос. Окружающие встречали его шутки, пусть даже плоские, дружным смехом. И в разговоре последнее слово — за ним.

Закун умело пользовался некогда бытовавшими у нивхов преимуществами в родственных отношениях. Всегда решающее слово оставалось за ним, как за представителем рода ахмалков — тестей. Закун старался одеваться в духе времени, но выглядел нелепо. Сочетание широкоплечего пиджака, яловых сапог и зеленой шляпы вызывало у людей усмешку. Он лез из кожи вон, чтобы быть первым парнем на селе.

Малуну всегда было неловко в обществе Закуна. Не совсем осознанное в детстве чувство с годами перешло в открытую неприязнь. Грубая самоуверенность и надменность были для Закуна тем же, что сила и клыки для кобеля, делавшие его хозяином на собачьей свадьбе.

«…Умора. Тоже выдумали моду. Медведь — это же наимирнейшая тварь и трус…» Малун на минуту задумался. Еще совсем недавно нивхи говорили о медведе только почтительно. «Мок — добрый» — вот как называли его взрослые при детях, утверждая этим посредничество медведя между землянами и таинственным всемогущим, от которого якобы зависит благополучие людей.

Когда Малун рассказывал об этом своим ленинградским друзьям, те восклицали:

— Да ты откуда взялся? Ты же первобытный!

Потом уже серьезно просили рассказать о нивхах, их обычаях и нравах. Малун чувствовал внимание окружающих. Это вливало в него, обычно несколько робкого, уверенность, и он с интересными подробностями рассказывал о своем народе. Русские ребята особенно любили слушать его рассказы о медвежьих праздниках и нивхские песни. Песни покоряли слушателей своей проникновенностью и глубокой лиричностью. Друзья просили дать подстрочники, записывали ритмику и переводили на русский.

Ленинград… Ленинград… Как быстро прошли пять лет! Первые робкие шаги по непривычно твердым асфальтированным улицам города… лекции по древнеславянскому и современному русскому языкам… Теоретические основы нивхского языка… спортивные лагеря и соревнования… удивленные глаза перед картинами в Эрмитаже на первом курсе и глубокое понимание идеи и замыслов художников — через несколько лет… Потом будто остановка стремительного бега времени: диплом… Как вы быстро прошли, пять лет!

«До-мой! До-мой! До-мой!» — стучали в быстром и четком ритме колеса экспресса. «Ж-ж-ж-ж-ду-у-ут!» — гудели мощные моторы «Ту-114».

…Ноглики… Оно звучит на русском таинственно.

Это слово как кусок айсберга.

Ноглики… Ноглики… Когда-то, несколько веков назад, предок Малуна пересек Сахалин с запада на восток, перевалив через хребет. Он вышел к истоку безымянной реки, срубил тополь и выдолбил из него лодку. Долго спускался он по большой реке. Но вот пахнуло солоноватой свежестью. Стало быть, до моря близко. И тут уставший путешественник увидел, что его вынесло к высокому лесистому берегу, прорезанному притоком. Он повернул к устью спокойной реки, привязал лодку к нависшим ветвям ивняка и, измученный жаждой, прильнул к воде. Но тут же отпрянул — в чуткие ноздри ударил терпкий запах. И только теперь нивх заметил — вода в реке загрязнена маслянистой жидкостью. И назвал первооткрыватель эту речку Ноглын-нгиги, что на русском означает — Пахучая река.

…Ноглики… Ноглики… Здесь прошло детство Малуна, здесь он окончил школу.

Уезжал Малун из маленького селения, а вернулся и с трудом узнал его. Встреча обрадовала обоих. Малун стал, одним из первых учителей своего племени, а Ноглики раздалось вширь втрое, оттеснило тайгу на отдаленные сопки и тянулось к небу: появились целые кварталы двухэтажных домов. Вокруг поселка поднялись эклипсы[56]. Они с равнодушным спокойствием встречают нового человека, безразлично кланяясь ему железной головой.

Несколько корпусов — новые здания интерната. Спокойная уверенность готовой к приему детей школы… Все это сулило хорошее начало работы. Малун с радостью повторял, что вот он уже учитель и скоро будет обучать детей своего племени. До нового учебного года оставалось чуть меньше месяца.

«…И трус…» — в устах Закуна это звучало фальшиво. Он сам недалеко ушел от стариков, опутанных предрассудками.

«…Медведя убить легче, чем собаку: он большой, в полдома. В него и с закрытыми глазами попадешь. Приезжай. Поохотимся на славу. Тебя приглашает твой ахмалк. Я уже сказал об этом сородичам».

Хвастун, нахал и болтун! Понятно, почему он так усердно приглашает. Чувствует, хитрец, что подчеркнутое внимание окружающих — маска. Он хочет поднять себя в глазах односельчан. Он всегда был честолюбив. И в качестве жертвы выбрал, конечно, его, Малуна, представителя рода зятей. Ох, этот обычай! Он гадко переползает через пороги веков и десятилетий. Ахмалк… Нужен он Малуну!

Малун всего полмесяца назад побывал в Тул-во. Прямо с самолета на катер. На плаще еще серела ленинградская пыль, а он возбужденно ходил по песчаной косе Тул-во, где, казалось, недавно вместе с другими пацанами и визгливой сворой собак бегал по кустам за бурундуками. Сородичи радостно и по-нивхски гостеприимно встретили молодого учителя. Малун долго говорил со старым У-Тером — Обгорелым Сучком, который сомневался, посылать ли сына в школу. Его сын Сережа остался в третьем классе на второй год. Сережу в школе называли переростком. Может быть, ему и не стоит продолжать учебу? Ведь охотнику нужны твердая рука и точный глаз. У сына У-Тера все это, как у всякого нивха, есть.

Односельчане ожидали учителя с нетерпением. Рыбаки просили совета, как жить дальше, — в заливе из года в год становится меньше рыбы.

Надо объединиться с другими колхозами, приобретать флот и выйти в море — другого выхода нет. И Малун говорит об этом на правлении колхоза. Или рассказывает о том, что творится в стране и за рубежом. Для старшего поколения нивхов, которое не читает газет и не понимает радио, он был и газета, и радио. Малун запомнил теплый прием сородичей. И еще запомнил холодный взгляд в затылок.

На этот раз Закун прямо на берегу, даже не дав Малуну выйти из лодки, сказал громко, чтобы все слышали:

— Вот и приехал к нам медвежатник! Смелости тоже учили в институте?

Что и как ответить на эту бестактность, Малун не знал. Он разозлился, но не подал виду.

…Широкая чугунная сковорода тяжело прокатывается по кускам свинца. Дробный стук разносится далеко окрест.

— Будто мелем кости, — сказал Малун.

— Эй! Не говори так! — вдруг запальчиво крикнул Закун. — Ты же собрался на охоту, а не на игру какую-нибудь. Уйкра[57]. — Но потом спохватился и, оправдываясь, сказал: — Охотничий обычай так велит.

Малун отметил про себя, что, поменяйся они ролями, Закун использовал бы этот случай для бесконечных насмешек при людях.

Дул Тланги-ла — олений ветер. Он идет с океана, сырой и холодный. Даже в августе при этом ветре только ватная куртка с верхом из брезента может спасти от холода. Комары и мошкара от этого ветра стынут и становятся вялыми. Оленям благодать — гнус их не беспокоит, и они большими стадами совершают перебежки в поисках лучших ягельников. Вот и назвали этот ветер «оленьим».

Закун зябко поежился и поднял капюшон.

Между дюнами стыло поблескивали озера. Осока на их берегах звенела, будто жестяные пластинки. Охотники прошли несколько рядов дюн и вышли к мелким зарослям кедрового стланика. Между кустами виднелись следы оленей, но медвежьих не видно. Можно подумать, что медведи ушли с косы. Закун так и сказал:

— Медведи ушли в тайгу.

— Не может быть, — ответил Малун. — В тайге нет ягоды.

Уже давало знать о себе расстояние, пройденное по сыпучим пескам и кустарникам.

— Медведя бить легко. Он большой, — опять начал Закун. — Бьет тот, кто ближе к нему и кому удобнее. Лучше бей ты, а я буду добивать. Это по нашим обычаям.

«А шкуру заберешь ты «по нашим обычаям», — разозлился Малун, но ничего не сказал.

Прошли еще километра четыре и повернули к заливу. Малун отвлекся. Его сейчас больше занимали мысли о начале учебного года. «Сережа будет учиться! Очевидно, прошлогодний учитель двойками и упреками отбил у Сережи желание учиться. Я найду подход к Сереже и его отцу. Он будет учиться. Все будут учиться. Дурацкое слово «переросток». Кто его выдумал? Сейчас нивхи поняли значение образования. Не то, что во времена недавнего прошлого, когда родители забирали детей из школы, едва подходило время осенней охоты. Обгорелые Сучки — единицы. Жизнь — это дерево. А дерево растет вершиной. Старые сучья остаются под новыми, сгнивают и опадают. От этого дерево становится стройнее».

Вдруг Закун крепко схватил руку Малуна: охотники шли по еще теплым отпечаткам больших лап.

В это лето не пролилось ни одного дождя. Такого лета давно не было на Сахалине. Медведи, голодные и злые, бродили близ селений. Непрерывающееся утробное урчание и сосущая боль в желудке заставляли их бродить целыми сутками в поисках пищи.

…Медведица была старая. Огромная и сильная, она долго дралась с другими медведями, пока не стала хозяйкой большого урочища, богатого ягодой, муравейниками и дичью. Возвышенные места сплошь заросли длинноветвистой таежной брусникой, низкие сырые берега реки поросли голубицей и малинником. А осенью в реки входит кета. По утрам медведица выходила на реку и на перекатах ловила рыбу. Она ловко подхватывала цепкими когтями больших и упругих рыбин и бросала на берег. А там ее детеныши, маленькие и пушистые, прокусывали рыбам голову.

Поздно осенью медведица со своими детенышами уходила к верховью реки и ложилась в берлогу у подножия горы. Так было каждый год. Нынче же лето подходило к концу, а семейство медведицы еще не накопило жиру, чтобы думать о берлоге. Медведица остервенело преследовала бурундуков, разоряла их норы глубоко в земле и поедала все их запасы. Но рытье бурундучьих нор утомительно и еще больше истощало медведицу. Иногда ей удавалось поймать обессилевшую от голода куропатку. Тогда медвежата дрались из-за каждого перышка.

Она оставляла детенышей в кустах у суковатого дерева, а сама уходила на охоту. Однажды она вернулась с охоты и не нашла старшего медвежонка. Голод вынес его из кустов, и он обалдело понесся куда глаза глядят — авось где-нибудь да наткнется на пищу. Мать с другим медвежонком долго шла по следу глупого пестуна. Но на болоте потеряла его. Несколько ночей и дней она тонко и протяжно кричала, звала сына, но тот не объявлялся. Может быть, он нашел пищу и сейчас быстро накапливает жир. А может… Беспокойство не покидало ее.

Уже листья, трепетно дрожа, срывались с ветвей и нехотя ложились на землю. Уже начались нудные осенние дожди, способные вызвать только досаду. А медведи все рыскали в поисках пищи.

…Медведица долго не решалась идти через залив на косу. В давние времена она бывала там. И знала тамошние ягодные места. Но страшно идти туда — там люди. Когда медведица вспомнила людей, у нее заныла правая лопатка. Туда в позапрошлом году ударил человек чем-то горячим. Рана долго не заживала. Боль напоминает о встрече на косе, пугает ее. Но она хорошо помнит тамошние ягодные места. Скоро время ложиться в берлогу на долгую зиму. Надо за оставшееся время накопить жиру. На косу! На косу! И медведица, тяжело опустив голову, будто собираясь ударить невидимую преграду своим твердым лбом, решительно вышла на высокий берег залива.

— Нигде нет ягоды, а на косе ее много. Почему так? — спросил Закун. — Ведь и здесь не было дождей.

— Это объяснить легко. Когда идешь в густой туман, вся одежда промокает. Не так ли?

— Так, так, — поспешно ответил Закун.

— Растительность косы получает от морских туманов достаточно влаги, чтобы нормально расти.

— Гм-м-м, — промычал Закун.

…Следы на ягельнике пропадали. Но глаза врожденных следопытов вели по следу точно — кое-где медведь когтями ковырнул лишайник, кое-где на сучьях трепыхалась побуревшая шерсть. След с бугров повел на травянистую низину, поросшую по краям ольховником. Медведи проложили в нем тропу.

У обоих участилось дыхание. Стали оглядываться по сторонам. Кусты загустели, и охотники пошли, пригибаясь. Жухлая трава будто подстрижена. Это медведи ели ее. А в стороне от тропы в некоторых местах трава примята. Здесь медведи спали. Малун шел впереди и чуть не наступил на свежий помет медведя, бордовый от брусники. Куча. Еще куча. Значит, медведи постоянно обитают в этом месте. Где-то сидит медведь и поджидает преследователей.

Тропа раздвоилась.

— Иди по левой, — тихо сказал Малун.

Закун сделал два шага и повернул за Малуном.

— Ты чего?

— Ы-г-г… — Закун хотел что-то сказать, но не смог произнести ни слова. Его волнение передалось и Малуну. Черт дернул идти на эту дурацкую охоту. Это не охота, а сплошная пытка. Ты не знаешь, что тебя ждет через секунду. Но делать нечего, надо идти дальше.

Конечно, он мог бы вернуться домой без добычи. Ведь медведь — не утка весенняя, которую можно настрелять десятками. Охотники на медведя чаще всего возвращаются без добычи. И никто не говорит, что они плохие охотники. Нет, вперед! Искать встречи с медведем! Что-то все время сковывало его волю, и она требовала раскрепощения. Что-то из взаимоотношений с Закуном угнетало Малуна, и учителю казалось, что именно сегодня он должен освободиться от этого тяжелого груза. Что-то большее, чем добыча, настойчиво толкало его вперед по следу, до страха свежему.

Справа открылась кочкарная поляна. Дальше залив напоминал о себе бликами от заходящего солнца. Слева продолжался черный ольшаник. Метрах в тридцати он обрывался, и там начинались голые дюны. Охотники шли по свежим отпечаткам огромных лап.

…Медведица тоскливо глядела на своего маленького и пушистого детеныша, нервно тянула ноздрями, поднималась с лежки, пыталась бежать. Но куда? Она еще в детстве усвоила закон: не показывай себя врагу, выжидай сколько можно. Внезапность — вот залог успеха. Она уже давно видела тех страшных врагов, которые шли убивать ее детеныша. Она бы сама напала на врагов, но боялась — их двое. А враги идут прямо на нее. О, нет! Она не покажет себя. И медведица поднялась и тихо пошла в обход.

— Ы-г-г-г, — затрясся Закун, будто его голого бросили в прорубь. Дрожащей рукой он показал под ноги. На человеческих следах четко обозначались когти медведя.

— Черт! Пожиратель охотников! — взвизгнул Закун.

«Вот оно, твое лицо», — с презрением подумал Малун. Он заметил, что волнуется гораздо меньше, чем его нахальный и самоуверенный напарник. А Закун уже потерял власть над собой. Им полностью овладели страх и суеверия.

Малун повернулся и пошел навстречу следу. Закун, сбиваясь, глухо умолял:

— Уйдем, пока ничего не случилось. Уйдем подобру-поздорову. Это не медведь. Это сам черт.

— Молчи! — вдруг разозлился Малун. Он впервые поднял голос на этого почтенного представителя рода тестей и этим нарушил старый обычай.

Медведица выскочила неожиданно, будто взрыв. Малун только подумал: «Когда же кончится?» Выскочила медведица, за ней медвежонок, за ними должен был показаться огромный медведь. Но медведь не выскакивал. Это кусты стланика сдались под напором медведей и отпрянули назад.

Медведица галопом уходила от людей. Казалось, вся округа трясется от ее тяжелого бега. Рядом подвижным шаром катился медвежонок. Он то и дело исчезал в траве. Быстрей! Быстрей! Надо успеть увести детеныша от страшных врагов.

«Уйдет!» — озадаченно подумал Малун. С, уходом медведицы будет не просто потерян день, потраченный на утомительную охоту. Ведь весь поселок знает, что учитель вышел на охоту. Не потерял ли он за долгие годы учебы в русском городе охотничьи навыки, которые привили ему сородичи еще в детстве? А главное, этот проклятый груз отношений с Закуном!.. Не дать уйти!

А медведица уже пересекала кочкарник. Малун быстро нажал на гашетку — низковато.

Зверь в мгновение ока повернулся и, пасть в пене, бросился на врагов. Быстрей, быстрей! Привычно ударить лапой…

«Надо бы перезарядить ружье», — лихорадочно подумал учитель, но понял — не успеть: зверь слишком стремительно приближается. В двустволке — один патрон. Острота ситуации — нет другого пути, кроме открытого боя, — заставила собраться. Точно и только насмерть. Чем ближе, тем больше вероятности точного выстрела. Чем ближе, тем точнее. На сотую долю секунды залюбовался прекрасным зрелищем: медведица не бежит — летит. Огромная квадратная голова, крутые плечи, длинные когти выброшены вперед, желтая пена, желтые клыки….

И тут рядом она увидела своего детеныша. Он, вереща, катился клубком. Куда! Враг слишком страшен, чтобы детеныш был рядом. Медведица остановилась как вкопанная. И в тот же миг — ни ее, ни детеныша. Только тяжело колыхались лапы кедрового стланика…

Малун почувствовал неимоверную усталость. Хотелось развалиться на траве, закрыть глаза и лежать долго-долго.

За спиной хрустнула ветка. «Еще медведь!» — ударило в воспаленный мозг. Малун резко обернулся — нет, это Закун.

Мужчины пригласили Малуна на новую охоту.

Охота была назначена на утро следующего дня. Малун всю ночь не спал. Ворочался с боку на бок, сбил все белье. Каждый раз, когда он, измученный, впадал в полудрему, на него неслась разъяренная медведица. Огромная голова втянута в широкие, круто налитые мышцами плечи, лапы с длинными растопыренными когтями выброшены далеко вперед. Желтые клыки, желтая пена в пасти…

Утром Малун покинул Тул-во.

ПОЧЕМУ НА ЗЕМЛЕ ЛЮДЕЙ МАЛО

О древности, когда родилась наша земля — Ых-миф, ее положение было другим: западный берег был восточным, а восточный западным. Ее спина стала животом и теперь омывается Пила-Керкком — Охотским морем, живот стал спиной и омывается Матькы-Керкком — Татарским проливом. Когда земля перевернулась, все живое на побережье Пила-Керкка погибло. Жизнь сохранилась только на горах Аркки-вовал — на Западном хребте — и в некоторых других высоких местах. Из селений сохранились два стойбища, отдаленные друг от друга. В одном селении — три человека, два брата и сестра, в другом — муж с женой и младшая сестра мужа.

И жили люди двух стойбищ, не имея ни огня, ни топора. Дохлую рыбу выбросит на берег волна — подберут и съедят сырой и усердно благодарят Тол-Ызнга.

Однажды утром старший брат из первого стойбища вышел из дома и слышит, как со стороны захода солнца раздается то ли пение, то ли крик: «Кор-р-р» и «Торо-ро-ро-ро». По голосу узнал, что это кричат заяц и белка.

Сел и стал ждать, когда они умолкнут, но не дождался. Вошел в дом, брат и сестра еще спали, одетые в одежду из коры, в шапках из бересты. Он тоже надел берестяную шапку, вышел и направился на звуки. Долго шел и вот видит…

У трех ям куги-рулкус — остатков от жилищ древних поселенцев Ых-мифа — стоят два дерева. Под одним из них сидит со стороны живота земли заяц, под другим — белка, сидит со стороны спины земли. Сидят друг против друга, и каждый кричит по-своему.

Когда человек подошел к ним совсем близко, его заметила белка. Человек сел на землю и стал смотреть на них. Звери замолкли. Затем белка говорит:

— Хала![58] Мы живем на одной земле. Но нас сейчас мало. Давайте все соберемся и будем держать совет, как дальше жить. Нам надо спешить размножаться, пока не состарились и не умерли от старости. Пусть растут и насекомые, и животные, и люди, и растения, пусть все растет и хорошо живет.

Человек догадался, что обличье зайца и белки приняли посланцы Тайхнада. Вернулся в свое селение и рассказал об этом брату и сестре.

Втроем собрались и пошли на совет. Пришли на место и видят: вокруг ям сидят медведи, собаки, насекомые, олени. А заяц и белка все кричат. Три дня они кричали, три дня никто не уходил, все сидели у ям. На четвертый день заяц и белка наконец умолкли. Белка осталась у дерева, а заяц обошел всех присутствующих, осмотрел их. Потом стал говорить. Первых спрашивает самцов зверей и птиц. Подошел к лисовину:

— Как ты зимой будешь жить?

Лисовин отвечает:

— Ах, зимой, как и летом, меня будут кормить мои ноги.

— Что ты будешь есть?

— Мышей, рыбу и все живое, что одолеют мои зубы, — все буду есть.

Подошел к собаке и спрашивает. Собака отвечает так же, как и лисовин.

Опросил заяц и волка, и пташек, и больших птиц, и насекомых. Черед оленя настал.

Олень отвечает:

— Летом буду есть все, что растет на земле, зимой то же, что и летом. У меня ноги длинные: достану пищу из-под снега. Так я и буду жить.

Медведя черед подошел. Он отвечает:

— Летом буду ловить все живое, что только встретится мне на пути. Зимой тоже буду есть живое.

Тогда заяц говорит:

— Если ты и зимой будешь есть, то уничтожишь все живое, убьешь жизнь на земле. Ты большой, тебе много еды надо. Ты зимой не будешь есть, ты зимой будешь спать.

Поговорил заяц со зверями, обращается к человеку:

— А ты как будешь жить?

Человек говорит:

— Летом буду ягоду, орехи собирать, рыбу, зверя добывать. Зимой — запасы летние есть, огнем-очагом от мороза спасаться.

Когда заяц опросил всех самцов, снова заговорила белка:

— Заяц опросил вас всех. Каждый из вас ответил, чем будет питаться, чтобы жить. Так и живите. Теперь я опрошу самок.

Подошла белка к лисице и спрашивает:

— Сколько тебе нужно иметь детенышей?

Лисица отвечает:

— Я хочу иметь пять или шесть детей каждый год.

— Пусть будет по-твоему, — говорит белка.

Спросила у собаки. Собака-самка ответила так же, как и лисица. Белка опросила многих. Подошел черед самки оленя.

— Я тоже хочу иметь много детей, — говорит она.

Белка отвечает:

— Тебе нельзя иметь много детей: не сумеешь уберечь от хищных зверей всех. Когда детей меньше, их легче защитить. С тебя довольно и одного-двух.

Черед медведицы подошел.

— Сколько детей ты хочешь иметь? — спрашивает белка.

— Когда много — семь, когда мало — пять, и я буду довольна, — говорит медведица.

Белка отвечает:

— Тебе нельзя иметь столько детей. Медведей много разведется. Одного или двух, и с тебя довольно.

Белка опросила всех зверей-самок.

И вот белка подошла к сестренке двух братьев и спрашивает:

— Ну, а ты, самка-человек, сколько детей будешь иметь?

Молодая женщина стесняется, молчит. Заяц спрашивает:

— Говори, сколько детей хочешь иметь?

Та все молчит.

Белка повторяет вопрос. Женщина покраснела, потупилась. Ни жива, ни мертва. Белка не выдержала и говорит:

— Если ты не хочешь разговаривать, то в наказание будешь иметь только одного ребенка.

После этого совета все живое ушло по своим местам, чтобы продолжать жизнь. Зверей и всякой твари развелось множество.

Вскоре младший брат женился на молодой женщине из другого стойбища.

Люди живут, продолжают свой род. Но людей потому сейчас мало, что их предки оказались очень стеснительными, когда решался вопрос об их племени.

ПРИКЛЮЧЕНИЯ ДВУХ БРАТЬЕВ

В селении Кекр-во, которое теперь называется Пильтун, жил старик со старухой и двумя взрослыми сыновьями.

Оба сына — удачливые охотники. Они всегда возвращались с охоты с богатой добычей, а поставят сети — поймают много рыбы. Очень удачливые были.

Сначала старик старшему нашел жену, молодую Девушку. Через некоторое время спрашивает у младшего:

— А ты хочешь жениться?

Младший ответил, что и ему пора иметь жену. Тогда старик и ему нашел жену.

Через полмесяца после того, как младший женился, наступила весна. Первая трава синью покрыла землю.

Старик говорит сыновьям:

— Лед поднялся и раскололся. Наступила пора охоты на морского зверя. Спустите лодку и езжайте на охоту.

Молодые люди давно ждали этого дня. Столкнули лодку в воду, сели в нее. Набежавшая волна подхватила их и вынесла в море. Младший сидит за веслами, старший — на корме с рулевым веслом, правит.

Дома остались четверо — мать, отец и две жены.

Долго стоял старик на берегу и провожал сыновей взглядом. Жены молодых мужчин тоже стояли на берегу.

Охотники пробыли в море дотемна, но так и не увидели ни одной нерпы. А еще не было случая, чтобы неудача постигла их. Старший брат с досады и говорит:

— А, вернемся! Зря мы приплыли сюда, ни одной нерпы не видно.

Стали грести к берегу. Но тут море покрылось туманом. Туман был такой густой, что братья плохо видели даже друг друга. И ветер изменился. Братья едут наугад.

Наступила ночь. За ней день. А они все гребут. Туман еще больше сгустился. Братья блуждают по морю уже много дней. Сперва считали дни, потом сбились со счета.

Дома мать и отец горюют:

— Погибли наши дети.

Родители отказались от пищи. Плачут день и ночь.

Охотники же, не чувствуя ни голода, ни холода, по-прежнему гребут наугад. Старший брат подумал: «Наверно, уже прошло много месяцев, как мы блуждаем». Но промолчал, боясь, что напугает младшего.

— Теперь-то мы, наверно, умрем, теперь мы никогда не увидим своего дома, — говорит младший брат.

Старший жестом велел ему сесть за руль. Младший ползком перебрался на корму и стал рулить. Оба настолько обессилели, что лодка шла еле-еле.

Как-то младший поднял голову и видит — впереди проясняется. Он сказал об этом старшему. Старший поднял голову и тоже увидел впереди море, свободное от тумана.

Солнце вышло из моря и стало подниматься на небо. Братья направили лодку в сторону восхода солнца. Вскоре туман исчез.

Перед ними открылся залив неизвестной земли.

Младший говорит:

— Перед нами — земля. Лишь бы на нее попасть. Можно и на чужой земле кости свои оставить.

— Поедем вдоль берега, — отвечает старший брат.

Повернули лодку и поехали против Тланги-ла. Ехали и въехали в залив уньрков[59]. На берегу толпилось столько уньрков, что весь песчаный берег был от них черный. Главный уньрк имел восемь голов, остальные — по шесть голов. Уньрки начали звать наших людей к берегу.

Младший говорит:

— Нас зовут. Хотя и страшно, давай подъедем к берегу. Если умирать, то умрем на суше.

Старший возразил:

— На берегу — селенье уньрков, то селение, о котором нам говорили еще в детстве. Нельзя подъезжать к берегу. Хуже нет смерти, чем смерть в зубах уньрков.

Голые женщины уньрков бегали по песку и звали наших людей, обещая любовь.

Младший резко повернул лодку в море, старший изо всех сил приналег на весла. Лодка братьев стала перелетать с головы одной волны на голову другой волны.

Уньрки спустили на воду берестяные лодки и пустились вдогонку. Их так много, что не стало видно воды.

Они догнали братьев. Восьмиголовый схватился за корму. Но в это время набежала большая волна. Берестяная лодка уньрков ткнулась носом в волну и перевернулась. Уньрки не умеют плавать, все утонули. Их берестяную лодку ветер понес в открытое море. Остальные уньрки испугались и повернули назад.

Лодка братьев сделана из крепкого тополя умелыми руками их отца. Она хорошо выдерживает удары волн, не переворачивается.

Братья теперь поехали не спеша, обдумывая, что дальше делать. Поехали вдоль берега. Младший все время говорит:

— Пристанем к берегу. Все равно где — между кустарниками ли, между кочками ли — положим свои кости.

Долго-долго, не слушая уговоров младшего, старший ведет лодку.

Как-то, когда солнце уже низко висело над морем, старший, прекратив грести, поднялся во весь рост и стал осматривать берег. Видит: стоит один-единственный дом. Младший опять начал уговаривать старшего подъехать к берегу. Наконец старший согласился.

Лодку вынесло на берег волной. Старший поднял лодку за нос, младший потянул за уключину — вытащили на несколько шагов.

Немного выше стоял такки[60]. Но не хватило сил дотащить лодку до такки, чтобы привязать ее.

От берега к дому вела тропа. Тропа плотная, похоже, что по ней ходили много раз. А из дома — ни звука, вроде он нежилой или хозяева ушли.

— Пусть в нем нет хозяина. Войдем, переночуем, — говорит младший.

Поднялись по тропе и остановились у порога молчаливого дома. Солнце зашло, но было еще хорошо видно. Дверь была со стороны захода солнца.

— Давай я первый зайду в дом. Может быть, там нас дожидается уньрк, — сказал старший.

Он первым переступил порог. Посмотрел направо, зачтем в левый угол. Видит — красивая, большого роста женщина сидит, курит. У нее золотые серьги, цвет лица белый, длинные косы, одета в дорогую, с богатой отделкой меховую одежду.

Братья прошли и сели на середину нар для гостей.

— Нгаркара![61] Вы с какого места поднялись и принесли сюда свои тела? — так спрашивает женщина.

Братья от благодарности за внимание чуть не умерли.

— Сами не знаем, как к тебе попали, — сказал старший, — только месяцы считая, блуждали, совсем ум потеряли. С Ых-мифа мы подняли себя и поехали искать, что положить в желудок. Но заблудились.

— Несчастные, мне вас жалко. Сейчас я накормлю вас, — говорит женщина.

Она нарезала красивую белую юколу кеты, из высушенного желудка сивуча нацедила нерпичий жир. Поднеся к ним столик, с едой, она предупредила:

— Немного съев, отдохните. Затем еще немного съешьте. Разом много нельзя.

Братья еще больше благодарят женщину. Поели немного, сказали, что они сыты, и отодвинули стол.

— Приведите себя в порядок и ложитесь спать. Вы — мужественные люди, раз достигли здешних мест. Отдохните и завтра продолжайте свой путь. Юколу взвалите на плечи, нау-нау прикрепите к спинам, — так говорит хозяйка.

— Мы завтра продолжим путь, — ответили братья.

Женщина говорит:

— Если вы завтра вместе с солнцем тронетесь в путь, ко времени падения солнца достигнете оконечности этой земли. Вдаль посмотрите и увидите, как большая волна подойдет и ударится о берег. Внимательно слушайте меня. По вашим преданиям жители Ых-мифа наделены счастьем. Если бы не так, вы бы не достигли моего дома. Завтра после захода солнца вы достигнете края земли. Запомните место удара большой волны. У этого места увидите дом. Войдете в него. Старый-престарый старик в этом доме будет находиться. Там больше никого нет. Сединой убеленный, он одет в одежду из кетовой кожи, и обувь из кетовой кожи, и постель из кетовой кожи. Около него будут лежать рукавицы из кожи кеты, шапка из кожи кеты. Старик будет спать, развалившись на спине. Хоть и тесно, войдите и сядьте на пустое место. Сам проснется и будет ворчать недовольный. Тогда расскажите ему о своем горе, так же, как и мне рассказали.

Дав такой совет, женщина уложила братьев спать. Сняли обувь — положили под голову, сняли одежду постелили. Сразу захрапели.

Посреди ночи младший проснулся. Старший спит, храпит. Младший вышел, посмотрел на погоду и снова вошел. Лег. Но не может уснуть. Он вдруг почувствовал сильную любовь к хозяйке дома. Не сдержавшись, он сел.

«Айть! Мы, мужчины, знаем, что достается дорого и что легко». Встал и направился к хозяйке. Когда он подошел к ней, она взяла его за руки и притянула к себе. От радости он чуть не умер.

Женщина говорит:

— Зачем подошел? Ко мне нельзя подходить.

— Не знаю. Я вдруг почувствовал, что хочу тебя. Не могу справиться с собой.

— Меня нельзя любить, — говорит хозяйка дома. — Завтра покажу яму с кипящей водой. Она находится около дома. Там лежат кости людей, которые преследовали меня своей любовью. Яма заполнена костями. Тебя жалко, тебя я не убью, но могу боль напустить.

— Жители Ых-мифа наделены счастьем, — отвечает гость. Но тут почувствовал, как что-то в нем изменилось, какая-то боль вошла в него. Стоять — больно, лежать — больно. Уж очень велика боль.

Старший проснулся. Видит, младший мучается около хозяйки. Старший одним прыжком оказался рядом.

— Что случилось? — спросил.

— Хозяйка напустила на меня боль, — отвечает тот. Тут хозяйка говорит:

— Меня не вините. Только себя вините. Ваша вина.

Наши люди — справедливые. Они согласились, что сами виноваты.

Когда посветлело, хозяйка приготовила кушанье, накормила их, дала на дорогу юколу кеты, прикрепила к их спинам нау-нау и говорит:

— Один из вас больной. Как вы пойдете? Вас мне жалко, но вам оставаться у меня нельзя.

Братья за заботу так благодарят, что чуть не падают на землю. Старший обхватил младшего рукой, перебросил его руку через свое плечо и, служа ему опорой, двинулся в путь. Идут. Идут очень медленно. На голый песок ложились спать, в траве, в кустах спали — так много времени прошло, пока достигли дома старика. Вошли. Старик лежал на спине. Он проснулся, оглядел пришедших.

— Откуда и зачем пришли?

— Много времени блуждаем, сами себя уже не узнаем. Как тебе ответишь? — говорят братья.

А этот старик обо всем и без них уже знает.

— Зачем к водяной вехр[62] ходили? Она вас чуть не пленила, — говорит старец.

— Мы не знали, что эта женщина — вехр. Ест, как человек, говорит человеческим языком, сама точно женщина, — отвечают братья.

Старик, не вставая с постели, сунул руку под нары, достал живую, трепещущую кету, ударил ее по голове палкой, убил.

— Вот вам. Варите и ешьте.

Варили братья в котле хозяина. Сварили рыбу, положили в деревянную посуду, сели поудобней, прикоснулись к рыбе. Подняли кусочки рыбы ко рту, облизали их и вдруг от сытости чуть не лопнули. Посмотрели друг на друга, удивляются.

— Что с вами? — спрашивает старик, а сам смеется. Потом сказал: — Вынесите на улицу рыбу, выбросьте. Приготовьте себя ко сну и ложитесь спать.

Братья только легли — уснули как мертвые. Когда наступило утро, проснулись.

А старик, как и вчера, лежит на спине. Ел он или нет, не видели братья.

— Что теперь будете делать? — спросил старик.

Старший отвечает:

— Не знаем. Земля ведь кончилась.

— Езжайте домой, — говорит старик.

— Как же мы поедем, на чем?

— Я вам помогу добраться до дому, — обещал старик.

Как и вчера, живую, трепещущую рыбу достал, ударил по голове палкой, убил.

— Сварите и ешьте. Когда вы будете сыты, тогда я вас и отправлю, — говорит хозяин дома.

Старший взял рыбу, разрезал ее вдоль и сварил.

— Я все время ем вот такую свежую рыбу, — говорит старик.

Братья сварили рыбу, сели лицом к старику и приготовились есть. Только облизали пальцы, как их животы вздулись от сытости.

— Что вы не едите?

— У нас желудки наполнены. Некуда больше есть! — отвечают гости.

— Вынесите и выбросьте рыбу. Посуду вымойте и повесьте сушить, — так говорит хозяин. — Солнце уже высоко. Вам пора.

Братья стоят около дома. К ним вышел старик, держа на ладони ящик. Золотой ящик.

— Отправлю вас домой вот в этом ящике.

Братья рассердились, думая, что старик издевается над ними:

— Да ящик-то меньше ладони! Как мы поместимся в нем?

— Посадив в этот ящик, оттолкну, — не слушая их, говорит старик. — Когда ящик перевернется на другую сторону, ударьте головою по крышке, откройте. Вы будете на земле.

Затем обращается к старшему:

— На берегу выйди на бугор. В высокой траве одного белого оленя, одного черного оленя — двух оленей найдешь, отдыхающих лежа. Увидев тебя, они убегут к воде и запрячутся в ящике, который должен удерживать твой брат. Как только войдут они в ящик, закрой крышкой. Ящик сам вырвется из рук и приплывет ко мне. Эти олени будут данью вашей земли. Вас двое, и оленей будет два. Ясно? — спросил старец.

Братья только теперь поняли все. Они находятся в гостях у самого Тайхнада — сотворителя живых существ. Это он в разное время года бросает в море несметное количество горбуши или кеты и посылает их к берегам Ых-мифа, чтобы жителям этой земли было сытно.

— Как ящик уплывет от вас, — говорит старик изумленным людям, — вы пойдете берегом против ветра Тланги-ла. Увидите двух юношей. Они будут стрелять из луков куликов. Когда они подойдут к вам, остановите их. Спросите: «Живы ли ваши отцы?» Они ответят: «У нас нет отцов. Наши отцы давно, до нашего рождения, ушли в море на охоту и погибли там». Скажите им: «Мы и есть ваши отцы». Они вам не поверят. Тогда отдайте им свои золотые кольца, которые дали вам матери ваших сыновей перед тем, как вы выехали на охоту.

Плывут братья в золотом ящике и только слышат, как ящик перелетает с волны на волну. Прошло некоторое время, и ящик задел за что-то твердое. Набежавшая волна перевернула его на другую сторону.

И вот братья на своей земле. Загнали оленей в ящик, и ящик умчался к морскому старцу.

Идут братья против Тланги-ла. Встретили двух юношей, стреляющих из луков по куликам. Остановили их. Сказали им все, что велел Тайхнад. Затем младший брат отдал младшему юноше золотое кольцо и говорит:

— Вот золотое кольцо твоей матери. Я взял его, когда уезжал на охоту.

Юноши прибежали домой, говорят:

— Наши отцы живы!

Матери и дед с бабушкой испугались, стали ругать юношей, считая, что они зло шутят:

— Уйкра — грех! Вы называете имена давно умерших людей!

— Наши отцы живы! Это правда!

Еще сильнее ругают их.

Младший юноша показывает матери кольцо:

— Ты отдала это золотое кольцо отцу? — спросил он.

И четверо — старик, старуха и две женщины — вышли на морской берег.

Подошли, разглядывают мужчин. Плачут от счастья, радости и благодарности судьбе за такой исход.

Привели их домой. Живут счастливо и в достатке. Мужчины и их сыновья-юноши добывают рыбу и зверя.

Так они и жили. Через шесть лет только рассказали о своих приключениях. Люди все были удивлены. Но братья промолчали о своей встрече с морской женщиной — вехр.

На седьмом году младший брат вдруг отказался от пищи. Не спит. Ни с кем не разговаривает и никого не слушает. Каждый день, как только солнце поднимается над морем, выходит на берег и поет песню. И поет громко. Поет до самого захода солнца.

Люди пытались его успокоить. Но он никого не слушал. Так с песней и ушел охотник.

Говорят, это позвала его морская женщина — вехр.

ЧЕЛОВЕК И ТИГР

Три человека — тести и их молодой зять — пошли в тайгу промышлять зверя. Пришли к месту охоты, срубили балаган. И на другой день поставили ловушки.

Тесть, что помоложе, был сильным человеком. Сильнее его не найти на побережье. Но говорил он много. И любил хвастаться.

Он говорил:

— Никакой зверь меня не осилит — такой я сильный. Никакой зверь не уйдет от меня — такой я ловкий.

Зять говорил тестю:

— Ты сильный и ловкий — это правда. Но в тайге много говорить — грех.

Тесть сердился на это, ругал зятя.

Каждое утро уходили охотники проверять ловушки. Но ни в одну ловушку не попадала добыча. Охотники снимали ловушки, ставили их на другое место. Но и там добыча не шла.

Зять говорил тестю:

— Ты своей болтовней отпугнул всех зверей.

Тесть отвечал:

— Это ты лишен удачи. Из-за тебя зверь не идет в наши ловушки. Я сильный и ловкий. И всегда был удачлив. Никакой зверь не осилит меня…

Как-то утром тести увидели следы: неподалеку от балагана ночью прошел тигр. Следы большие. И тогда старший из тестей говорит:

— Брат мой, беда пришла к нам. Надо быстрей уходить.

Младший брат, тот, который всегда хвастался, говорит:

— Если мы все уйдем отсюда, тигр нагонит нас и съест всех троих. Оставим зятя в жертву.

Так и решили братья. Как решили, так и поступили: ушли, не сказав зятю.

Зять приготовил еду и целый день ждал своих тестей. Но те так и не явились.

Утром охотник увидел: у входа в балаган лежит тигр. Большой тигр. Охотник шевельнется — и тигр шевельнется, изготовляясь к прыжку. И охотнику ничего не остается, как сидеть не шевелясь.

Солнце уже поднялось высоко, а охотник как сидел, так и сидит. Устал охотник, говорит тигру:

— Буду я шевелиться или не буду — ты успеешь съесть меня. Дай мне приготовить еду. Я поем.

Охотник развел костер, сварил чай, приготовил еду, поел. Потом снова обращается к тигру:

— Хозяин здешних мест, выпусти меня: мне надо проверить ловушки.

Тигр молчит. Лежит он, уронив голову на передние лапы, сторожит человека глазами.

Тогда человек снял хухт[63], бросил его на лежанку, заправил рубаху в брюки, застегнулся на все пуговицы, засучил рукава. Взял в ладони табаку, мелко накрошил.

Накрошил табаку полную ладонь и бросил в глаза тигру. Тот взвыл от боли, закрыл глаза.

Разбежался человек, наступил на голову тигра между ушами, оттолкнулся и выскочил из балагана. Бросился тигр за ним.

Напротив балагана стояла береза с раздвоенным стволом. Прыгнул человек в развилку. Тигр — за ним. Но развилка оказалась узкой, и тигр застрял в ней.

Повис тигр в развилке, извивается, хочет освободиться. Но чем больше он старается, тем сильнее его зажимает.

Понял охотник: тигр прочно застрял. Собрался охотник и пошел проверять ловушки. Целый день ходил по тайге. Проверил все ловушки, но ни в одной не оказалось добычи.

Повернул охотник назад, нашел вчерашние следы тигра и следы тестей. Понял: тести бежали в стойбище. Вернулся охотник к балагану. А тигр все висит в развилке. Охотнику стало жаль зверя. Но нечего делать: тигр есть тигр, чего доброго, еще съест.

Оставил тигра, лег спать.

Утром взял топор и ремень, взобрался на березу. Обвязался ремнем и стал рубить толстый сук. Рубил, рубил — срубил. Свалился тигр на землю, лежит дряхлый и больной. Из его пасти пенится кровь.

Настругал охотник нау — священные стружки, обвязал ими шею тигра. Потом стружками вычистил ему пасть.

Вернулся в балаган, приготовил завтрак, поел и пошел проверять ловушки.

Целый день ходил он по тайге, проверял все ловушки, но ни в одной из них не было добычи.

К вечеру вернулся к своему стану. Видит: тигр уже свободно поднимает голову, но еще лежит. Дал человек тигру юколы. Тот только притронулся к еде и тут же отстал. Охотник, хотя и боялся тигра, подошел к нему, взял его лапу в руки, размял суставы. Потом вторую, третью, четвертую.

На следующее утро вышел из балагана, видит: тигр уже ходит. Подошел тигр к человеку, смотрит в глаза, тихо воет, будто что-то хочет сказать.

Охотник обращается к тигру:

— Моей волей ты жив. Только иди в свое селение, я боюсь тебя.

А тигр стал бегать вокруг балагана. Бежит быстро и сильно — только комья летят из-под лап.

Человек испугался тигра, вбежал в балаган. И сразу захотелось спать. Лег он, уснул. Видит сон. Тигр говорит ему: «Не бойся меня. Я тебе зла не сделаю. Садись на мою спину — отвезу тебя в свое селение. Одарю тебя, чем смогу». Человек тут же проснулся, встал. Подумал: «Хоть и страшно, сяду на тигра. Пусть везет в свое селение».

Взял охотник копье и лук, вышел к тигру. Увидев человека, тигр потихоньку взвыл, а сам спокойно прилег на землю и смотрит в глаза.

Человек осторожно подошел к тигру и так же осторожно перекинул ноги через спину, сел.

Встал тигр, пошел медленно. Потом перешел на бег. И вскоре прыжками стал уходить в сопки. Охотник намертво вцепился в загривок. Скачет тигр, перелетает от сопки к сопке, только топот сотрясает землю.

Прошло время, и тигр замедлил бег. А у большой реки совсем остановился. Слез охотник с тигра. Тигр тихо взвыл и исчез в кустах. Человеку стало боязно: уже темно, а он один в тайге неизвестно где.

Но зря он боялся: появился тигр. Он принес оленя и положил у ног охотника.

Развел охотник костер, поджарил себе оленины, а тигру дал сырого мяса.

Человек и тигр ночевали у костра. Наутро, подошел тигр к человеку, прилег перед ним. Теперь человек уже не страшился тигра, удобно уселся на него верхом.

И опять помчался тигр сопками — только гул раздается по земле. Целый день мчался тигр и только к вечеру остановился у большого дома. «Что за дом в сопках?» — удивился охотник и слез с тигра.

У дома стояли толстые такки, а на них несколько тигровых шкур. Подошел тигр к свободному такки и стал трястись. Трясся, трясся, и вдруг из тигровой шкуры выскочил человек. Красивый человек, молодой. Повесил человек тигровую шкуру на такки и сказал охотнику:

— Ты не бойся меня. Я из рода Пал-нивнгун. Мы надеваем шкуры, когда идем на охоту или на битву. А дома мы как все люди. Идем в наш дом, человек.

Вошел тигр-человек в дом, а за ним наш охотник. Увидел охотник: в доме много молодых людей. И среди них старик и старуха.

Старик говорит тому, кто привел охотника:

— Сын мой, ты старше своих братьев. Я думал, ты умнее этих несмышленых детей, а ты поступаешь, как безмозглый ребенок. Где видано, чтобы человек без шерсти приходил в наш род. Это великий грех.

Старший сын говорит:

— Если бы не этот голый человек, вы бы не увидели меня живым.

Рассказал старший сын, как человек спас его. И тогда отец-старик говорит:

— И среди голых людей есть сильные.

А старший сын сказал:

— Это правда. Пал-нивнгун самые сильные на земле. Но этот человек одолел меня.

Отец выслушал сына и сказал:

— Ты не зря, однако, привел человека. Ты привел его, чтобы отблагодарить. Но нельзя ему долго быть у нас. Это грех. Кто у кого долго живет, одевается в его шкуру, становится, как и он. Накормите гостя, потом спросите, чего он хочет. Не отказывайте ему ни в чем.

Старший сын, которого спас охотник, говорит:

— Воля твоя, отец. Воля твоя, мать. Я ни в чем не откажу своему спасителю. А мои младшие братья мне не возразят.

Собрали хозяева стол: мяса каких только зверей и птиц не было на нем, какой только земной пищи не было на нем!

Старший брат сел рядом со своим спасителем, поел вместе с ним.

Потом старик-хозяин спрашивает у охотника:

— Скажи, человек, чем нам отблагодарить тебя?

Охотник говорит:

— Я не знаю, чего просить. Что вы сами подарите мне — буду благодарен.

Тогда хозяин-старик говорит:

— Отныне в твоих ловушках всегда будет зверь.

Охотник отвечает старику:

— Я от благодарности не знаю, как поступить. Но у меня есть просьба. Мой отец очень стар и мать стара. Я сам рублю дрова и хожу за водой. Сам охочусь и сам готовлю еду для стариков. Но ни одна женщина не посмотрела на меня — так беден я. Мне очень нужен помощник.

Старший сын, тот, которого спас охотник, говорит:

— Отец-мать, как вы думаете?

Отец и мать сказали старшему сыну:

— Если ему понравится твоя сестра, отдадим.

Старший сын сказал:

— Отец-мать, я еще у балагана так думал. Но до сих пор молчал: боялся опередить вас.

И вот старуха-мать сказала снохе:

— Сноха, найди мою дочь, позови. Скажи: тебя зовут отец и мать, тебя зовет старший брат.

Вышла жена старшего сына и через некоторое время вернулась. За нею следом вошла девушка невиданной красоты. Прошла она, села рядом со снохой.

Старуха-мать сказала дочери:

— Вот этот человек спас твоего брата, нашего кормильца. Ты пойдешь с ним в его селение.

Девушка отвечает:

— Как же мне перечить воле старшего брата? Добудет он зверя — я сыта, не добудет — голодна. Я жива его удачей.

И тогда хозяева посадили свою дочь рядом с охотником, чтобы они вместе поели.

Когда они поели, старик-хозяин сказал:

— Пусть наш гость переночует, а утром уходит со своей невестой.

Когда подошла ночь, все легли спать. И охотник лег. Проснулся он в полночь, видит: на лежанках лежат не люди — тигры. Лежат и храпят так, что стены дрожат. Испугался охотник, так всю ночь и не сомкнул глаз. Утром тигры вновь превратились в людей.

Старик-хозяин сказал охотнику:

— Когда поведешь мою дочь, не сразу вводи ее в свое стойбище. Не доходя до стойбища, сруби балаган и оставь мою дочь в нем. Попроси древних стариков и старух, чтобы они пришли к ней. Пусть ее кормят едой людей. Шесть дней пробудет она в балагане. Только тогда моя дочь навсегда обернется в человека.

Повел охотник свою невесту домой. Долго ли шел он, но привел ее в долину. И, не доходя до стойбища, срубил балаган. А сам спустился к стойбищу, собрал древних стариков и старух и рассказал им все.

Настругали старики нау — священные стружки, а старухи приготовили всякой еды. Поднялись они к балагану и шесть дней провели вместе с невестой нашего охотника.

Когда наступил срок, привели древние старики невесту в свое стойбище. Со всех стойбищ наехали, чтобы посмотреть жену охотника.

Живут себе охотник и его жена. Какого только зверя не добыл охотник, какую только добычу не поймали его ловушки!

Говорят, они долго жили. Жили до глубокой старости. И, когда совсем состарились, умерли своею смертью.

Все.

О СИРОТЕ

В большом стойбище, без отца, без родственников, с одною матерью, жил бедный юноша. Он плохо жил. Вместе с соседями ездил на рыбалку. Много рыбы поймают рыбаки — ему только одну-две рыбки дадут. Рыбаки много поймают рыбы, много нарежут юколы, так много, что уже негде хранить. А юноша с матерью не могут сделать запасов.

И вот осенью, когда мужчины собирались в тайгу соболевать, мать пошла в гости к людям рода тестей. Ей сказали:

— Пусть твой сын вместе с нами едет в тайгу. Чай будет согревать — это в его силах, дрова рубить — это для него.

Вернулась мать домой:

— Сын мой, наши тести просили сказать тебе, если ты согласен, — возьмут тебя в тайгу. Чтобы ты воду носил, дрова рубил.

— Я согласен.

Мать обрадовалась, побежала к людям рода тестей:

— Мой сын согласен, он не может отказать вам — это не в нашем обычае.

Тогда тести сказали:

— Пусть завтра утром приходит к нам — позавтракает и вместе с нами пойдет.

Мать тут же вернулась к сыну:

— Передали, чтобы ты завтра утром пораньше пришел к ним, позавтракал и вместе с ними пошел в тайгу. Ты понесешь котомку.

Сын говорит:

— Да, я пойду.

Назавтра, чуть начался рассвет, сирота был уже у тестей. Ему сказали:

— Ты поешь и пойдешь с нами, понесешь котомку.

Тогда сирота говорит:

— Я не могу перечить. Чай буду греть, дрова буду рубить. Вашу волю хорошо буду исполнять.

Когда сирота поел, братья-охотники вышли из своего дома, взвалили на плечи котомки, сказали:

— Вон ту котомку понесешь.

И сирота увидел большую котомку. Подошел, кое-как поднял на плечи и сказал:

— Котомка тяжелая, и мне за вами не поспеть.

Старший тесть говорит:

— Раз уж согласился идти с нами — неси. А еще много мяса у меня съел. Если б даже две такие котомки взвалить на тебя, и то бы это не окупило, что ты съел.

Юноша промолчал. Только подумал: «Если взять обе их котомки вместе, и то они легче моей».

И вот пошли охотники. Долго они шли. Наш сирота далеко отстал. Тести устали, сели отдыхать. Когда сирота подошел к отдыхающим тестям, те подняли головы, посмотрели на солнце:

— О, солнце уже опустилось низко, нам надо торопиться!

Сирота хотел было сесть отдохнуть, но он дороги не знает, чего доброго, еще заблудится. И, не отдохнув, последовал за тестями.

Тести снова ушли далеко. Через некоторое время они снова сели отдыхать. И когда увидели, что к ним подходит сирота, вскочили на ноги, заспешили. И говорят между собой:

— Этот негодник даже воды не согреет, даже дров не нарубит. Только зря мы на него столько еды потратили.

Так они шли до самого вечера. И когда солнце ушло за сопки, тести наткнулись на большой дом. Удивились тести, увидев в сопках большой дом, вошли в него.

Хозяева дома: старик, старуха и молодая девушка. Одеты, как все нивхи, но меха у них дорогие. Хозяева очень гостеприимны.

Старший брат подумал: «Наверно, мы наделены кысом — счастьем, коли сам Горный Тайхнад — сотворитель живого на земле — позволил нам войти в его дом».

Старший брат знал: Тайхнад не всем показывает себя. Он обычно невидим. И его дом, если пожелает хозяин, может стать невидимым, и охотник пройдет рядом, так и не увидев его.

Поели братья из рода тестей, напились чаю. И лишь когда они отодвинулись от пырша — низкого столика, в дом вошел сирота.

Тести увидели его и удивились:

— Наш верх[64] только сейчас догнал нас!

Когда мальчик вошел, хозяйка-старуха оторвала голову от шитья, пристально взглянула на него. Потом протерла глаза и еще раз посмотрела на мальчика так же пристально. А сирота стоит у порога и не осмелится пройти к понахнг — к месту для гостей.

— Похож на человека, который в давние годы раз или два заходил к нам. Верно, это его сын. Пройди к понахнг, садись.

Сирота от радости не знает, как поступить. Мать говорила, что отец был удачлив, потому что Горный Тайхнад благоволил к нему.

Наш сирота обошел очаг справа, не дошел до понахнга, на котором сидела молодая дочь Тайхнада: постыдился своей бедности. Не дошел до понахнга, сел с краю, ближе к порогу.

Тогда тести говорят хозяевам:

— Мы не знали, что этот негодник ни на что не способен, мы бы не взяли его с собой. Только зря еду на него потратим. От самой плохой собаки и то больше пользы.

А девушка будто и не слышала, что говорят охотники. Она приготовила кушанье, пододвинула столик к молодому гостю. И сама села есть вместе с ним. Он знал, что если женщина садится есть с мужчиной — это знак сочувствия к нему.

Когда поели, молодая женщина сказала:

— Юноша, сними торбаза — я починю их. И свежего сена дам на стельки.

И наш сирота снял свои рваные торбаза, из дыр которых торчали сбитые пучки сопревшего сена.

Девушка починила торбаза, набила их свежим сеном. Сунул сирота ноги в обувь — почувствовал, как тепло им, и, не повязывая шнурков, вышел посмотреть погоду.

Когда вернулся в дом, его тести уже спали на постелях, постеленных хозяевами.

Молодая женщина говорит:

— Юноша, я постелю тебе рядом с собой. Не бойся меня. Мы Горные Тайхнады. Мы сотворители живности на земле. Ты беден, и мне жалко тебя.

Постелила сироте постель, достала свою рубаху из-под лежанки, подала и сказала:

— Пусть рубаха женская, носи ее. Носи ее снизу, под своей одеждой.

Сирота принял рубаху, надел ее на голое тело. И вскоре уснул.

В полночь молодая женщина притронулась к его руке. Наш сирота проснулся и услышал голос девушки:

— Завтра утром, когда пойдешь в тайгу, не спеши. Иди вслед за старшими охотниками. Пусть они удалятся, я прослежу, чтобы ты не сбился с пути. Не спеши — ты придешь точно к месту охоты.

Сирота согласно кивает головой.

А девушка говорит:

— Завтра утром я попрошу у отца две петли, отдам тебе. Когда придешь на место охоты, проложи две тропы: одну — за водой, другую — за дровами. Одну петлю поставь у тропы к ручью, другую поставь у тропы в чащу. Ты будешь дважды с удачей. Одна добыча — черный соболь, другая — невиданный зверь. Не показывай свою добычу. Сними с добычи шкурки, спрячь. Спрячь под мою рубашку. Прижми к голому телу, пусть всегда будут с тобой. Так и высушишь шкурки.

Утром тести встали рано, сами позавтракали. Девушка же собрала завтрак, накормила молодого охотника.

Пока ел юноша, тести собрались в дорогу. У порога бросили слова:

— Отстанешь — заблудишься. А заблудишься — жалеть не будем. Только котомку будет жалко.

Ушли тести. Тогда девушка сказала отцу:

— Отец, мне жалко юношу. Он очень беден. Дай мне две петли для него.

Старик вышел из дому, взобрался в амбар. Взял там две петли, протянул дочери. Потом прошел к своему понахнг, сел и спросил у жены:

— Жена моя, не знаешь этого юношу?

Старуха отвечает:

— Знаю. В старое время его отец, когда был молодым, дважды заходил к нам.

Старик протянул руку, из-за спины достал небольшой сверток и протянул молодому охотнику:

— Возьми в дорогу, это табак. Не давай своим тестям. Эти люди никого не любят, обижают слабого. Они вошли в мой дом и поели моей пищи, и потому не могу я их обидеть — таков обычай. А я каждую зиму наделял их удачей. Не знал, что они недобрые люди. Нынче же сделаю так, чтобы они оправдали только свои ноги.

Сирота принял сверточек, засобирался в путь. Девушка вышла вместе с ним и сказала:

— Вот тебе две петли — ловушки. Поставишь их — поймаешь двух зверей, очень дорогих, о которых даже в старинных преданиях не говорится. После охоты по пути домой загляни к нам.

Наш юноша поднял котомку, взвалил на плечи, последовал вслед за тестями, которых уже потерял из виду. Идет наугад.

Шел-шел сирота и, когда солнце упало за сопки, пришел к месту охоты. Его тести уже сами нарубили дрова, сами приготовили еду, успели поесть.

Говорят о нем:

— Этот негодник умрет от своего ничтожества.

Отломили кусок прелой юколы, бросили ему. Будто не человека кормят — будто собаку кормят. Юноша проголодался так, что слюна потекла. Взял брошенный кусок юколы, съел.

Когда стало темно, тести легли спать. Только они уснули, сирота достал табаку, потихоньку закурил. Потом одетый лег спать.

Тести встали рано. Опять сами приготовили завтрак, поели и сказали сироте:

— Мы идем ставить петли. А ты сходи за водой, наруби дров, разведи костер, приготовь еду, вскипяти чай — жди нас. Если все сделаешь хорошо — накормим тебя целой половиной юколы. — Сказали так и кинули объедок.

Когда тести ушли, сирота сходил за водой к ручью. Потом нарубил дров.

Поздно вечером вернулись усталые охотники, сказали:

— Вот сегодня дадим тебе половину юколы.

Достали юколу, бросили юноше.

Каждое утро тести уходили проверять ловушки. Возвращались они чаще всего с пустыми руками. Сирота же еще не ставил ловушки. Однажды ночью он видел сон: девушка, дочь Тайхнада, говорила ему: «Что же ты не ставишь ловушки? Твои тести скоро отчаятся и уйдут из тайги. Пора ставить».

Утром, когда тести ушли, сирота поставил одну петлю у тропы к ручью, где брал воду, другую — у тропы в чащу, где рубил дрова. Потом вернулся, быстро развел костер, приготовил еду — надо успеть к возвращению тестей.

Но уже до того как вернулись тести, он проверил свои ловушки. У ручья попался дорогой черный соболь. Подбежал юноша, схватил соболя, надавил пальцами на сердце. Потом бегом вернулся к костру, торопливо содрал с него шкуру. И, как учила девушка, спрятал под рубаху. Тушку завернул в еловую лапу, вынес и спрятал.

Вечером вернулись тести. Сказали:

— Зря только мучали себя. Завтра снимем петли, послезавтра повернем домой.

Сели поужинать. Вытащили одну половину юколы, бросили сироте. Посмеиваясь, сказали:

— Этот верх должен был поправиться, но он еще больше похудел. Ты разве когда-нибудь дома ел по целой половине юколы?

Сытно поев, легли тести спать. А когда они уснули, сирота потихоньку закурил. Покурив, лег спать одетый. Хорошо спал молодой охотник, и, только началось новое утро, он уже встал, развел костер, приготовил завтрак. Тести поздно встали, не спеша поели и говорят между собой:

— Сегодня снимем петли, а завтра пойдем домой.

Тести ушли снимать петли. А юноша отправился по тропе в чащу, где рубил дрова. В ловушке оказался очень дорогой зверь.

Юноша быстро снял шкуру со зверя, спрятал ее под рубашку. Вспомнил о вчерашней шкуре, подумал: «Шкура соболя, наверно, сопрела». Нащупал ее под рубахой, вытащил — она хорошо высохла.

Вечером тести вернулись. Сказали:

— С малых лет ставим ловушки. Нынче, как никогда, не везет. Даже ноги свои не окупили. Завтра пойдем домой.

Сирота потихоньку подсчитал добычу тестей: младший добыл восемь зверьков, старший — десять. Все звери плохие.

Поужинали охотники и легли спать. Сирота видит сон. Девушка, дочь Тайхнада, говорит ему: «Завтра утром, когда встанешь, не спеши домой. Иди вслед за тестями. Я прослежу, чтобы ты точно попал в наш дом. Мой отец сказал: «На этот раз сделаю так, чтобы охотники не увидели моего дома. Пусть они в тайге переночуют, а на другой день дойдут до стойбища».

На следующее утро тести отправились домой. Сирота не спеша пошел вслед за ними. По пути отстал. Идет наугад. Шел целый день и, когда солнце опустилось низко, наткнулся на большой дом. Узнал: это тот самый дом, в котором они ночевали в прошлый раз.

Когда юноша вошел во двор, навстречу ему вышла девушка. Она ласково сказала:

— Вот и ты! Входи! Ты очень похудел.

Юноша говорит:

— Даже топленого жиру не давали мне. Бросали мне сухую юколу, словно собаке. Тут не поправишься.

Девушка говорит:

— Ну ладно. Ты-то окупил свои ноги.

Молодой охотник говорит:

— Да, я осчастливлен удачей.

— Когда войдешь, достань шкуру одного зверя, своей рукой положи на ладонь моего отца. Мясом этого зверя накорми мою мать, мясо другого зверя оставь для своей матери. Мой отец скажет: «Вот этими петлями ты всегда будешь ловить зверей. Они отныне твои». Моя мать скажет: «Подойди ко мне, позволь поцеловать тебя». И ты подойди к ней, пусть поцелует. Мать поцелует тебя в левую щеку, скажет: «Отныне будь удачливым охотником».

Молодой охотник поступил, как велела девушка: одну шкуру положил на ладонь Тайхнада, подошел к старушке, та поцеловала его в щеку. Потом сел юноша около девушки. Старик Тайхнад говорит:

— Сын мой, не волнуйся за тестей. Я сделал так, чтобы их глаза не увидели моего дома. Они недалеко от нас. Уже приготовили еду и ужинают. Они завтра дойдут до стойбища. Они тоже люди, и мне их жалко.

Ночью юноше постелили около девушки.

Наутро девушка вывела юношу под небо и сказала:

— Удачно дойти до стойбища. Я сделаю так, что ты не собьешься с пути. Дома сними мою рубаху, спрячь ее в сундуке, чтобы никто не мог ее увидеть. Моя рубаха будет твоим счастьем. Отныне ты будешь удачливым человеком — счастье нашло тебя. Подарок моего отца — петля — никогда не порвется. Мать моя поцеловала тебя, отец мой одарил тебя, и я отдала тебе рубаху — Куриг заметит тебя.

Сирота отправился домой. К вечеру дошел он до стойбища. Открыл дверь — мать подскочила к нему, схватила за руку, сказала:

— А я думала, ты заблудился, твои тести еще днем пришли.

Мать принесла рыбу, сказала:

— Приезжие люди угостили меня этой рыбой. Они у нас рыбачили — полную лодку рыбы наловили, счастливцы.

Сын говорит:

— Они удачливые рыбаки. Мы же бедные люди — что же нам делать.

Сказал так, развернул еловый лапник и подал матери мясо невиданного зверя. Мать сказала:

— Видно, твои тести дали тебе это мясо.

Сын отвечает:

— Разве похоже, чтобы тести угощали нас мясом? Только отламывали кусок прелой юколы, бросали мне как собаке. И я с трудом дожил до сегодняшнего дня.

Мать рада удаче сына.

Весной мужчины собрались ехать в город, на пушные торги. Мать нашего охотника пошла к тестям. Тести сказали ей:

— Мы едем в город. Пусть твой сын едет с нами — будет варить чай.

Мать вернулась к себе, сказала сыну:

— Сын мой, наши тести велели, чтобы ты поехал с ними.

Сын отвечает:

— Они меня совсем не жалеют… Еще где-нибудь выбросят в воду. Ну что же делать… Скажи, что я согласен ехать с ними. Я не могу отказать им.

Тогда мать вернулась к тестям, сказала:

— Мой сын поедет с вами. Только жалейте его.

На другое утро юноша достал дорогую шкуру, спрятал под одежду, пришел к тестям.

Когда он пришел, тести накормили его. Потом собрали свертки, котомки и спустились к лодке. Сирота спустился с ними. Лодка большая.

Много дней ехали охотники, много ночей переночевали. И приехали в большой город.

Тести поднялись в город торговаться. Сироте велели остаться караулить лодку.

Тести ушли, а наш юноша остался у лодки. Несколько дней их не было. Подождал еще три дня, потом поднялся на берег и скоро пришел в большой город. Большущий дом стоит посреди города.

Наш юноша вошел во двор. Стражи, с ружьями в руках и саблями на боку, остановили его:

— Ты зачем тут? Сюда близко нельзя подходить. Если мы даже отрубим тебе голову — нашей вины не будет.

Тогда наш юноша говорит:

— Я сын того нивха, который много пушнины привозил вашему хозяину.

Старший страж говорит:

— Я зайду, спрошу.

Вошел страж в дом. И вскоре вышел, сказал:

— Хозяин велел привести тебя.

Провел страж нашего юношу в дом. Десять дверей открывали они. Десятая дверь привела в комнату хозяина.

Хозяин внимательно посмотрел на юношу, сказал:

— Как звали твоего отца?

Наш юноша, стоя у порога, назвал имя отца. Хозяин достал книгу, стал листать ее — он искал названное имя. Потом спросил:

— Ты вправду его сын?

— Да, — ответил юноша. — Вправду.

Сказал хозяин:

— Коли так, проходи, садись.

Юноша прошел к хозяину. Тот теперь пожал ему руку.

— Того охотника, наверно, уже нет в живых. Или он заболел долгой болезнью. Уж много лет не едет ко мне.

Юноша говорит:

— Да. Уже прошло несколько лет, как я сирота.

Хозяин спрашивает:

— Что тебя привело ко мне?

Юноша молча достал шкуру, подал хозяину.

Хозяин взял шкуру, переворачивает ее и так, и эдак — рассматривает. И говорит:

— В мою молодость твой отец привозил много всякой пушнины. А такого зверя впервые вижу. Что бы ты хотел за него?

Тогда юноша говорит:

— Ты не знаешь цены этому зверю. И я не знаю ему цены. Давай вместе думать.

Хозяин говорит:

— Ты сегодня ночуй у меня. Завтра мы договоримся.

Страж провел юношу в отдельную комнату, накормил его, постелил постель.

А хозяин пригласил к себе людей — советников. Те рассматривают шкуру, диву даются.

Юноша же видит сон. Ему приснилась дочь Тайхнада. Она сказала: «Не соглашайся ни на какую цену. Все отвергни — попроси в жены его дочь. Она добрая и красивая».

Наутро страж привел юношу к хозяину. Тот говорит:

— Даю за невиданного зверя все, что ты попросишь.

Юноша говорит:

— Мы, охотники, как и вы, торговцы, хорошо знаем цену своим словам. Так будем верны своему слову. Дай мне в жены свою дочь. Я бедный человек. Но я хороший охотник.

Богач хозяин не ожидал такого. Но честь мужчины заставила хозяина сдержать слово. Да и шкура не имела цены в деньгах.

— Хорошо, — сказал он. — Только ты пройдешь испытания. Пятнадцать девушек спиной к тебе будут стоять. Если ты наделен кысом — счастьем, укажешь на мою дочь.

Провели юношу в другое помещение. Пятнадцать хорошо одетых девушек стоят спиной к юноше. Хозяин сказал:

— К которой прикоснешься, твоя будет.

Юноша почесал голову, прошел по ряду. Заметил одну, одетую чуть похуже других. Подошел и прикоснулся к ее руке.

Хозяин сказал:

— Ты вправду наделен кысом: на мою дочь указал. Девушка повернулась к юноше — ох и красивая!

Заплакала девушка:

— Я выхожу за незнакомого человека.

Хозяин говорит:

— Уж такая судьба: не я направлял рукой счастливого охотника. Привыкнешь к нему — полюбишь. Будете до старости жить в моем доме, горя не будем знать.

— Нет, — возразил охотник. — Я повезу свою жену к себе на Ых-миф. Я житель Ых-мифа, там мать и память отца моего ждут меня. У нас, у нивхов, род идет от мужчины. Я должен продолжить род отца.

Сказал так юноша. А родители девушки плачут: жаль расставаться с дочерью.

Через несколько дней хозяин-богач снарядил большое судно с богатым приданым и проводил юношу-нивха и свою дочь на Ых-миф.

КАК КРАСАВИЦА ХОТЕЛА УЙТИ ОТ ЛЮДЕЙ

Раньше род Пилвонгун был большим и сильным. Много было в нем мужчин-добытчиков. И мяса у них всегда имелось вдоволь, и рыба не переводилась.

У старейшего рода была дочь — любимица матери, отца и всех сородичей.

Росла девушка, ничего не делала, только набиралась красоты.

Выросла она красивая, гордая. Никого не хотела подпускать к себе.

А женихи сжали наезжать один за другим. Говорили с отцом, с матерью. А красавица не желала никого видеть. Родители же так любили свою дочь, что не могли ей перечить.

Но женихи — не из тех людей, которые быстро отстают.

И вот сказала красавица своим родителям:

— Отец-мать, мне надоели люди. Я никого не хочу видеть. Уйду я туда, куда ничья нога не знает дороги.

Заплакали отец и мать, но и здесь не могли они перечить гордячке дочери.

Дали старики дочери только удочку, нож, камень-оселок для правки ножа. Красавица еще взяла деревянный гребень, чтобы наводить красоту.

Далеко ли ушла девушка — никто не знает. Только очутилась она на берегу реки в небольшом теплом то-рафе. Кто хозяин то-рафа — неизвестно. Очаг без углей и золы. И вокруг нет следов. «Наверно, Куриг меня осчастливил: подарил то-раф», — подумала красавица.

Поселилась красавица в то-рафе, живет себе одна. Вокруг лес: много дров. А проголодается — выйдет к реке, наловит всякой рыбы и — сыта. Только и знает красавица ловить рыбу, готовить себе еду. Потом она ложилась спать. А спать любила подолгу: ей нравилось видеть красивые сны.

И еще она выходила на реку, когда наступала хорошая погода. Она глядела на воду, долго причесывалась, засматривалась на свое отражение и, тихо улыбнувшись своей красоте, возвращалась в то-раф спать.

Однажды пошла она на марь собирать вкусную ягоду морошку. Наклонилась она за ягодой, а когда поднялась: увидела на краю мари женщину.

Обозлилась красавица, ушла к себе в то-раф.

На другой день снова пошла девушка на марь — уж очень вкусна морошка. Ходила она по мари, собирала ягоду. Как-то наклонилась — поднялась: увидела на краю мари мужчину.

Совсем обозлилась красавица, повернулась к нему спиной и ушла к себе в то-раф.

Прошло еще несколько дней. Девушка боялась, что вся морошка повянет и осыплется — пошла собирать. Ходила она по мари, наклонялась за ягодой. Наклонилась — поднялась: увидела под кустом кедрового стланика голого младенца. Младенец лежал беспомощный, только шевелил ручонками и ножками.

Подбежала красавица к младенцу, схватила его на руки, отнесла к себе в то-раф.

Вырезала она бересту, сшила из нее тякк[65], привязала люльку к жердинке на потолке.

Кормила красавица ребенка грудью, приговаривала:

— Мой бедный младенец. Ты без отца, без матери. Вот мой мытик[66]. Ешь и расти быстро.

А младенец хватает грудь руками, сосет жадно и больно кусает. «Неужели у младенца есть зубы?» — подумала красавица.

А младенец сосет грудь и растет быстро. Вот он уже <;сам раскачивается в тякке.

Как-то принесла красавица юколы — вяленой кеты. Принесла, положила на столик и по какой-то надобности вышла. Вернулась в жилье, смотрит: от юколы остались обгрызенные куски. А младенец висит в своем тякке и раскачивается.

Принесла красавица еще юколы, положила на столик, вышла. А сама приникла к щели в двери. И увидела: младенец быстро развязался, спрыгнул с зыбки, подбежал к столику, схватил юколу — от юколы только крошки полетели. Младенец жевал, как голодная собака. Во рту у него мелькали длинные зубы. Проглотил младенец всю юколу, вскочил в колыбель, быстро обвязался и стал раскачиваться.

Красавица испугалась. Но вошла в то-раф. А младенец плачет, просит грудь.

Красавица положила за пазуху гребень и камень для правки ножа. А младенец раскачивается, плачет.

Красавица выскочила из то-рафа и побежала что есть силы. Бежала она по берегу и думала: «Скорей бы к людям! Скорей бы к людям». А сзади доносится:

— Ымыка! Мытик, мытик![67]

Девушка оглянулась: бежит за ней младенец, толстый, большеголовый.

Красавица от него, но вот уже совсем рядом слышит:

— Ымыка! Мытик, мытик!

Тогда красавица бросила через голову гребешок. Только коснулся гребешок земли, поднялся густой лес. Деревья стоят часто, как зубья гребешка.

Обрадовалась девушка, подумала: «Теперь-то кинр не догонит меня». Подумала так и пошла медленней.

Но тут услышала совсем рядом:

— Ымыка! Мытик, мытик!

Выскочил кинр между комлями деревьев. Страх погнал нашу красавицу. Бежала, бежала она, но кинр не отстает от нее. Устала красавица. И тогда бросила через голову оселок. Только коснулся камень земли — поднялась большая гора. «Теперь-то кинр не догонит меня», — подумала девушка и пошла медленней, чтобы унять сердце.

Но не успела она отдохнуть. Опять услышала:

— Ымыка! Мытик, мытик!

Оглянулась: кинр, переваливаясь, быстро сбегает с вершины горы.

Побежала красавица. Бежала долго. И уже думала: «Наверно, умру от кинра», когда увидела горную речку, на берегу которой росли высокие тополя. Заметалась красавица, не зная куда деваться. А кинр уже совсем рядом. И тогда вскочила красавица на высокий тополь, забралась на самую вершину.

А кинр подбежал к тополю и стал грызть комель. Бегает вокруг дерева, грызет — только щепки летят в разные стороны. И вот уже дерево раскачивается. Девушка просит:

— Повались дерево вершиной к другому берегу, дай мне дойти до людей.

Услышало дерево просьбу девушки, повалилось вершиной к другому берегу.

Только соскочила красавица на крутой берег, сильное течение подхватило тополь, развернуло и унесло вниз. Кинр остался на том берегу.

Прибежала красавица в стойбище, рассказала отцу-матери.

Те сказали:

— Это Куриг наказал тебя за то, что ты хотела уйти от людей.

ЛОВЕЦ ФОРЕЛЕЙ

На берегу таежной речки стоял маленький «ветхий ке-раф. Жил в нем человек — молод не молод, но и не стар. Жилье досталось ему от отца. Жил человек без родственников, без добра. Даже собак у него не было на упряжку. Дрова возил сам — впрягался в старую нарту. Запасов юколы не делал — кормить некого, а для себя как-нибудь добудет свежей рыбы. Так и жил. Люди далеко объезжали его жилье: чего доброго, еще подумает, что ищут дружбы с ним.

Ни одна женщина не шла замуж — у него не было собольей шкуры на юскинд — выкуп. Потому отказывались от него даже кривые и горбатые.

Знал он одно — ловил рыбу. Выйдет на берег реки — будь то лето или зима, — забросит удочку, поймает форель. Крупную, жирную, вкусную. Сам ловил, сам варил, сам ел.

Осенью он собирал бруснику и орехи.

Поест рыбы, погрызет орехов, заест ягодой. Вынесет кости и шелуху, выбросит у своего жилья.

Как-то заметил: там, где он выбрасывает объедки, появились два существа — серая мышь и какая-то птичка. Мышь обгрызала рыбьи кости, а птичка копошилась в ореховой шелухе — искала зернышки.

На другой день человек снова вынес объедки. И снова появились мышь и птичка. Поначалу они побаивались человека, сторонились его. Но через несколько дней перестали пугаться.

Птичка подпускала к себе на вытянутую руку, а мышь бегала у самых ног человека. Человека радовали маленькие существа, он разговаривал с ними, чтобы не забыть язык. И так часто разговаривал, что те стали понимать его.

Когда наступили холода, человек увидел, что мышке и птичке зябко. Он сказал им:

— Живите в моем жилье. Вы маленькие — много места не займете, чтобы прокормить вас — не надо много еды.

Мышь тут же согласилась жить в жилье человека. А птичка отказалась — ее крыльям нужен воздух. И она свила себе теплое гнездышко в щели под крышей, где нет ветра и куда не проникает дождь.

Выйдет утром человек из жилья — встретит его птичка своей песней:

— Пе! Пе! Чик-чирик!

И назвал человек ту птичку Пе — воробей, значит.

Воробей и мышь признали человека своим хозяином и очень дружили с ним.

Наступило лето.

Как-то солнечным днем пошел человек на рыбалку. И увидел необычное: в реке купаются две женщины. Плавают они, резвятся. И человек подумал: «Что за женщины? Нивхские женщины не умеют плавать. Кто же они?»

Удивился человек, прошел прибрежным ивняком, вышел напротив купальщиц. Одна женщина постарше. Другая — совсем юная.

Загляделся ловец форелей, забылся на миг. И не заметил, как кашлянул. Женщины перестали резвиться, насторожились. А человек ударил себя по голове, поругал: «Ах ты! Тоже мне! Надо же было тебе кашлянуть: помешал только людям».

А женщины говорят:

— Человек, отойди в сторонку — дай нам одеться. А мы тебе дорого заплатим. Надо замолить грех: женщине нельзя себя показывать мужчине.

Ловец форелей ушел. Женщины вышли из воды, оделись.

Одевшись, старшая крикнула:

— Человек, появись! Мы одеты.

Ловец форелей вышел из-за кустов, подошел к женщинам.

Старшая сказала:

— Сколько живу, такой красивой реки не видела. Мы дети Тлы-Ызнга — Хозяина Неба. Мы знаем: ты хозяин этой реки. Позволь нам приходить к ней. Мы согласны на все. Только позволь приходить к реке.

Ловец форелей сказал:

— Ты можешь стать хозяйкой реки — только будь моей женой.

Старшая сестра говорит:

— Как же я могу стать твоей женой: отец не согласится. Даже самые богатые небесные люди сватались — не выдерживали испытания нашего отца. Если мы скажем о тебе, отец разгневается на нас, и нам беды не миновать. Если ты наделен кысом — счастьем, тогда я могу стать твоей женой. Ложись спать. Проснешься, окажешься на Небе. Я встречу тебя там, проведу к отцу.

Вернулся ловец форелей домой, покормил своих друзей: мышку и птичку. И лег спать.

Проснулся он на неизвестной земле — Небе. Лежит удобно.

Только встал на ноги — идет к нему та женщина, купальщица. Улыбается, говорит:

— Мой отец наслышан о тебе, ждет. Он задаст тебе три испытания. Мне жаль тебя: тебе будет трудно.

Женщина повела нашего человека к себе, приготовила еды, угостила его и сама поела с ним. Наш человек хорошо знал обычаи: если женщина села с мужчиной за один стол, она согласна быть с ним.

Но наш человек знал: прежде надо встретиться с ее отцом.

Только подумал так, к ним вошла младшая сестра. Говорит:

— Нанака[68], наш отец велит твоему жениху явиться.

Женщина сказала ловцу форелей:

— Иди, не задерживайся. Иначе гнев отца вызовешь.

Вышел человек, пришел к большому дому, открыл дверь, вошел. Увидел древнего человека, убеленного сединой.

— Вон какой ты, — сказал старец. — Совсем бедный. А еще хочешь взять мою дочь! Я не знаю, наделен ли ты кысом, но пройдешь три испытания. Придешь ко мне, когда стемнеет. А теперь ступай отдыхать!

Вернулся наш человек к невесте, сказал:

— Лучше бы сейчас начать испытания — заставил ждать. Мучает меня твой отец.

Услышала его слова женщина, заплакала.

Когда стемнело, вывела она жениха, сказала:

— Пусть будет с тобой удача.

Пришел человек к Тлы-Ызнгу. Увидел рядом со старцем молодого красивого мужчину.

Старик сказал:

— Пойдешь с моим сыном. Он знает, что делать.

Юноша взял маленький серебряный ящик, велел нашему человеку следовать за ним.

Привел нашего человека в густой темный лес и сказал:

— Вот этот ящик наполнен мелким золотым песком.

Сказал так, размахнулся и рассыпал песок в траву, в кусты.

— Если завтра в'полдень этот ящик, полный золотого песка, не окажется перед моим отцом — не видать тебе моей сестры.

Сказал и ушел. Оставил нашего человека одного.

Наш человек закурил, подумал. Подумав, сказал себе: «Если бы меня совсем обошла удача, я бы не оказался на Небе». И крикнул:

— Эй, где ты, мой друг, птичка Пе! Если слышишь меня, прилети, помоги мне!

Крикнул и лег спать под дерево. И слышит: прилетела птичка Пе. Человек слышал ее порханье и звуки, будто сыпятся камешки — так часто стучал воробей клювом.

Проснулся человек, когда солнце поднялось высоко. Видит: стоит серебряный ящик, полный до краев золотого песка. Обрадовался человек, осторожно поднял ящик и понес к Тлы-Ызнгу.

Хозяин Неба удивился, сказал:

— Ты вправду наделен удачей. Иди отдыхать. Я сам позову тебя для новых испытаний.

Вернулся наш человек в дом невесты.

Та увидела жениха, подскочила к нему, схватила за руку, сказала:

— Ты выдержал первое испытание!

Приготовила она еду, покормила, сама поела с ним.

Потом сказала:

— Еще два испытания ждут тебя. Будет счастье — выдержишь.

Наш человек говорит:

— Будет счастье — выдержу. А не будет — я не в силах ничего сделать.

Вечером пришла младшая сестра, говорит старшей:

— Зовут твоего жениха. Да побыстрей.

Когда ловец форелей вошел к старику, тот сказал:

— Ты быстро явился. Теперь возвращайся назад. Придешь, когда солнце уйдет на ночь.

Ловец форелей недовольно подумал:

«Гоняет взад-вперед. Ему нечего делать, потому гоняет».

Подумал, но ничего не сказал.

Когда солнце ушло за сопки, он снова к старцу. Тот сказал:

— Моя старуха, когда была молодой невестой, вошла в мой дом с богатыми серьгами в ушах. Золотые серьги с дорогими камнями — подарок отца. Вот уже тридцать пять лет, как мы потеряли их. То ли крысы утащили, то ли мыши. Люди не могли это сделать: на нашей земле ворот нет. Так вот тебе испытание: найди эти серьги!

Наш человек не знает, как поступить. Рассказал невесте. Она сказала: «Не знаю, чем помочь. Наверное, мы обойдены счастьем, коли не знаем, что делать».

Наш человек собрался в дорогу. Быстро собрался: только взял еды и пошел куда глаза глядят.

А невеста, проводив жениха в дорогу, вернулась к себе, разобрала постель, легла, укрылась одеялом. Так и лежала она, не принимая ни еды, ни воды.

Через несколько дней младшая сестра заглянула к старшей. А та как лежала, так и лежит.

Младшая говорит:

— Нанака, нанака, если ты так будешь лежать — умрешь. Я приготовлю еды, поешь.

Старшая отвечает:

— Приготовишь еду — зря приготовишь, я ничего не могу есть. Я отказываюсь от отца-матери. Лучше умереть, чем жить без любимого.

Младшая сестра вышла.

Пришла к матери-отцу:

— Мать-отец, моя сестра лежит. Ни еды, ни воды не принимает.

Отец и мать оделись, пришли к старшей дочери. Пришли. Отец говорит:

— Дочь моя, зря ты убиваешься. Этот негодник разве человек? Только форелью жив этот человек. Не жалей его. Слушай отца-мать: на конце Головы Земли живет богатый сильный человек. Он собирается к нам за тобой. А ловец форелей сегодня заблудится, умрет с голоду.

Тогда дочь говорит:

— Мать-отец, не мучайте меня. Я люблю этого человека, ловца форелей. Если вы силой меня отдадите, я сама себя убью. Больше не знаю, что вам говорить.

Отец и мать разгневались, поднялись и ушли к себе. А наш человек все идет, идет куда глаза глядят.

Шел-шел, увидел большой старый дом. Вошел. Прошел к нахнг[69]. Только сел — услышал шум, стук. Из щелей, из всех углов выскочили крысы и мыши. Они с писком нападают на человека, взбираются по его ногам, вцепляются в руки. Человек едва успевает уклоняться от нападения. А крысы перелетают через его голову, плечи, норовя укусить за нос, уши, губы. Прыгал-прыгал человек, устал. Сотни крыс нависли на его руках, ногах, на плечах. «Хуже нет смерти, чем смерть от поганых тварей», — подумал человек.

И тут мышь сказала языком людей:

— Ты, человек, узнал меня? Я-то узнала тебя, нюхом узнала. Мы, племя мышей и крыс, нюхом своим находим еду, нюхом узнаем друзей и врагов.

Человек удивляется, ушам своим не верит. А мышь говорит:

— Я та мышь, которая дружила с тобой. Ты жил на Нижней Земле, ловил форелей. А я грызла кости рыбы после тебя. Не забыл меня?

Человек говорит:

— Правда, у меня была мышь. Она дружила со мной. Она была предана мне, как собака, которая любит своего хозяина. Когда я спал, мышь охраняла мой сон.

Мышь говорит:

— Я и есть та мышь, которая дружила с тобой, как верная собака. Я потеряла тебя. Долго искала, шла по следу. Но потеряла и его. Пришла в этот дом, полный крыс и мышей. Только позавчера пришла. И стала хозяйкой всех крыс и мышей. Крысы-настоящие разбойники. Они идут во все земли, воруют у людей. По ночам, когда спят родители, они нападают на их детей в колыбелях, выедают глаза. Они бы съели тебя, если бы я опоздала.

Наш человек говорит:

— Наверно, я наделен удачей, раз ты явилась и спасла меня от смерти. Теперь помоги мне, хозяйка племени мышей. Ты, наверно слышала старую весть. Жена Хозяина Неба, когда пришла к жениху невестой, имела золотые серьги — подарок отца. Она потеряла их. Вот уже тридцать пять лет прошло с тех пор.

Мышь говорит:

— Да, я знаю эту весть. И не потеряла та женщина серьги — крысы украли их. Вон, посмотри под понахнг.

Человек посмотрел под нары: там один на одном в три столба стояло девять ящиков.

— В этих ящиках мы храним все дорогое, что украли у людей, — сказала мышь.

Потом подошла к первому столбу ящиков, порылась в самом нижнем, вытащила серьги, красивые, дорогие.

— Вот эти серьги ты ищешь, — сказала мышь. — Возьми.

Ловец форелей от благодарности не знает, как поступить.

Вернулся он к Хозяину Неба. Тот не поверил своим глазам, потер их руками… Но перед ним и вправду стоял ловец форелей.

— Хы! Ты не умер! — удивился Хозяин Неба.

Наш человек протянул руки: на ладонях сверкали серьги.

Подскочила старуха, плачет от радости. Поцеловала в правую щеку. И от благодарности не знает, как дальше поступить.

А Хозяин Неба наморщил лоб: видно, не понравилось ему, что ловец форелей выдержал и второе испытание.

— Иди отдохни с дороги, — сказал он нашему человеку. — Завтра чуть свет чтобы был у меня.

Невеста, увидев своего жениха живым и здоровым, тихо заплакала. Потом поднялась, приготовила еду, покормила и сама поела с ним.

На другой день чуть свет появился ловец форелей у старца. Ложился ли тот спать или нет, но, когда появился ловец форелей, старец сидел на меховом ковре, подогнув под себя ноги, и курил длинную трубку.

Старец сказал:

— Слушай меня внимательно. Далекий путь тебе предстоит. На самом конце Головы Земли живет сильный человек. Я обещал отдать за него свою дочь. Ты дойди до него, скажи, что ты жених моей дочери. Кто из вас двоих явится ко мне, тот и возьмет мою дочь.

Вернулся наш человек к невесте, чтобы собраться в путь. Невеста тихо спросила:

— Какое испытание ждет тебя?

Ловец форелей отвечает:

— Твой отец велит мне дойти до человека Головы Земли. Кто из нас явится к твоему отцу, тому ты будешь женой.

Заплакала дочь Хозяина Неба. Но делать нечего: покормила жениха на дорогу, приготовила сумку с едой, проводила. А сама легла в постель, отказалась от еды и воды.

Долго ли шел наш человек, но когда кончились припасы в сумке, увидел на скалистом берегу моря большой темный ке-раф. У дома несколько х’асов. На крыше ке-рафа сушатся шкуры таежных и морских зверей. На привязи много откормленных ездовых собак — на две упряжки наберется.

Собаки лаем встретили человека. Вышел на лай крепкий мужчина таких же лет, что и ловец форелей.

— Хы! — удивился хозяин ке-рафа. — Долго же я не видел человека.

Но обычай требует: пригласи человека в дом, накорми с дороги, а расспросы — потом.

Вошел ловец форелей в ке-раф. Ке-раф большой — в длину девять махов, в ширину — восемь махов. Посредине большой очаг.

Над дверью висят две когтистые лапы орла — говорят о храбрости хозяина жилья.

Посадил хозяин нашего человека на понахнг. Приготовил еду, пододвинул пырш к ногам гостя.

Ловец форелей сошел с понахнга на пол, сел, подогнув под себя ноги.

А на столе всякая еда: и юкола морских и речных рыб, и мясо морских и таежных зверей, и всякие травы и ягоды.

Поели мужи, поговорив за едой о погоде, об улове, о том и о другом.

После еды замолкли и гость и хозяин. Ловец форелей знал: хозяин ждет, хочет узнать, зачем пожаловал дальний гость.

— Не желание увидеть новые земли привело меня к тебе, — сказал ловец форелей. — И не оскудела моя земля, чтобы я покинул ее. Хозяин Неба сказал мне: «Дойди до жителя Головы Земли. Кто из вас придет ко мне, тот и возьмет мою дочь в жены».

Поднял голову житель Головы Земли. Лицо его почернело в гневе. Наш человек знал: сейчас хозяинвызо-вет его на битву. Так уж исстари повелось: спор за невесту решается в битве.

Хозяин вышел из ке-рафа. Гость вышел следом. Хозяин снял с х’аса два тяра[70] для битвы, один подал ловцу форелей.

Стали бойцы друг против друга, обхватили руками тяры посередине, взмахнули ими. И началась битва.

Долго бились мужи. Ловко увертывались они от ударов, защищали головы тярами, и тут же шли в нападение. Дважды солнце покидало небо, дважды оно поднималось на небо, а мужи продолжали биться. Землю они взрыхлили вокруг себя, будто медведи, когда они дерутся из-за самки. Оба устали, но ни тот, ни другой не хотел уступить. Взмахи тярами стали не быстрыми, а удары не сильными.

На третий день ловец форелей, изловчившись, нанес точный удар. Человек Головы Земли зашатался, выронил из рук тяр, медленно осел.

Ловец форелей подскочил к поверженному сопернику, положил на его горло тяр: знак победы в битве. Положил тяр на горло сопернику и сказал:

— И вправду я наделен кысом — счастьем: выдержал третье испытание. Теперь дочь Хозяина Неба моя.

А поверженный соперник сказал:

— Наполни свою сумку едой, человек. И отправляйся в дорогу. Такова воля Курига — не дал он мне удачи.

Наполнил сумку едой, ловец форелей и отправился назад.

Долго ли шел он или недолго, но дошел до Хозяина Неба. Тот совсем удивился:

— Ты вправду наделен кысом. И вправду Куриг благоволит тебе. Потому и не моя воля — возьми мою дочь.

Пришел ловец форелей к невесте — та лежит, убитая горем. Волосы распущены, лицо белое, как береста.

Увидела невеста жениха, и жизнь вернулась к ней. Поднялась она, заплела косы, оделась. Быстро приготовила еду, пододвинула пырш к ногам ловца форелей, сказала:

— Ешь, мой муж.

Сама подсела рядом, поела вместе с ним.

Потом ловец форелей лег отдыхать с дороги. Спал ли он или только забылся, но проснулся в своем доме на берегу форелевой реки.

Долго жил он со своей женой, много детей имели.

КУЛЬГИН

В нивхских тылгурах герои всегда безымянные. То ли потому, что обычай запрещает называть имена людей, которых давно нет, то ли потому, что потомки забыли имена своих предков за давностью лет. Но сегодня расскажу вам предание о человеке, имя которого не забыли сказители. Это предание о подвигах человека из рода Руйфингун. И звали его Кульгин.

Давно ли жил Кульгин или недавно, но люди Руйфингун, приезжая в селения других родов или принимая гостей у себя, всегда расскажут о Кульгине, о его подвигах.

Жил Кульгин в то время, когда в лесах Ых-мифа было множество зверей и птиц. Так много, что добыча не обходила ни одной ловушки. А в реках было так много рыбы, что ее ловили руками.

Жили нивхи и горя не знали. Люди добывали зверя и рыбу, все нё были полны вяленой рыбы и мяса.

Но вот однажды осенью на прибрежное стойбище, где жил Кульгин, откуда-то налетело много ворон. Так много, что, когда они взлетали, крыльями закрывали все небо, и днем становилось темно как ночью.

Налетели вороны, на стойбище, сожрали все запасы его жителей и стали нападать на людей. Выйдет человек из жилища по своим нуждам, налетят на него тысячи ворон, выклюют глаза.

И уже казалось: нет никакого спасения от ворон. Тогда-то люди узнали о своем сородиче Кульгине, который жил, как и все, в стойбище и раньше ничем не отличался от всех других жителей.

В тот день, когда особенно много было ворон, Кульгин шел из сопок, где ставил ловушки на соболя. Подошел Кульгин к своему стойбищу, вдруг на него напала большая ворона. Стрелял Кульгин в ворон из лука, расстрелял все стрелы, убил много ворон, но их стая не стала меньше.

Бежал Кульгин в тайгу, скрылся между деревьями, тем и спасся. Но знал Кульгин: там, в стойбище, люди ждут не дождутся спасения.

Выстругал Кульгин стрелы. Выстругал много, целый день стругал, взвалил на плечо целую вязанку стрел и снова пошел к стойбищу.

Не дошел Кульгин до стойбища — налетела на него огромная стая голодных ворон.

Целый день отстреливался Кульгин, убил сотни ворон, но к вечеру кончились стрелы. А ворон в стае не стало меньше. Бежал Кульгин в тайгу.

Не знает Кульгин, как спасти стойбище.

Как-то заметил Кульгин: что-то блестящее и длинное выглядывает из снега. Подошел, поднял, от снега отряхнул, стал разглядывать. На одном конце — удобная ручка, другой конец заострен. Лезвие широкое и острое. Взял Кульгин за ручку, взмахнул и ударил по дереву. Перебил дерево с одного удара. Кульгин нашел саблю.

«Теперь можно спасти стойбище», — подумал Кульгин. Когда он подошел к стойбищу, налетели на него вороны — большая стая. Кульгин стал отбиваться своей новой саблей. Взмахнет раз — порубит много ворон, взмахнет второй раз — еще больше порубит.

Шесть дней и ночей бился Кульгин с воронами. Горы вороньих трупов завалили побережье. Шесть дней и ночей бился Кульгин с воронами, трудно было ему, но победил. И с тех пор вороны стали бояться людей.

И даже потомки тех ворон не забыли, как бил их предков человек по имени Кульгин.

Потому и по сей день только человек наклонится за палкой или камнем, сорвется ворона и в панике улетит от него.

Живут жители прибрежного стойбища, не опасаются ворон — их стало мало, и они побаиваются даже детей.

Но другая беда пала на жителей стойбища. Пойдет охотник в тайгу — не возвращается. Находят его мертвым, с вырванным языком. Перестали люди ходить в тайгу, боятся. И стойбище стало голодать: люди остались без мяса.

И тогда Кульгин один отправился в тайгу. Нарубил много дров, развел костер. Потом вырубил чурку. Положил ее у костра, сам лег отдыхать, упираясь подошвами в чурку.

В полночь слышит крик. Такой сильный крик, что кора на деревьях с треском отлетает.

Лежит Кульгин, думает: кто это может так сильно кричать?

Прискакала откуда-то белка, вскочила на чурку у ног Кульгина и смотрит на человека маленькими глазками.

«Что, белка, наверно, милка испугалась?», — думает Кульгин.

Но тут белка так крикнула, что кора на деревьях отлетела с треском. А Кульгин только вздрогнул. Понял Кульгин: это таежный милк халуфинг явился в образе белки. Это он криком своим убивает охотников и поедает их языки.

Изловчился Кульгин, толкнул чурку ногой. Упала белка в костер, и там зашкварчало. От милка только и остался запах паленого.

Вернулся Кульгин в стойбище. А сородичи не ждали увидеть его живым.

В голодную пору, когда весна слишком затянулась и у людей не осталось припасов, выбросило штормом огромного кита. Люди благодарили Тол-Ызнга за такой дар, и каждый ходил к тому киту и вырезал себе сала и мяса.

Но вот пошел один человек к киту и не вернулся. Пошел второй человек и тоже не вернулся. Перестали люди ходить за мясом. А в стойбище нет припасов, и стали жители стойбища голодать.

Тогда взял Кульгин саблю, найденную им на берегу таежной речки, и вышел на берег.

Подошел Кульгин к киту, а из его вырезанного бока выходит медведь. Выходит медведь из брюха кита, с ревом бросается на Кульгина. Но Кульгин не дрогнул, встретил медведя сильным ударом сабли. Ударил медведя саблей, но отрубил только ухо. Второй раз бросается медведь — Кульгин отрубил ему другое ухо.

Долго бились Кульгин и медведь, целый день бились. Изрезал Кульгин медведя-разбойника, изрубил его на куски.

Голод покинул стойбище. А вскоре наступило сытое лето.

После удачной зимней охоты два охотника — один помоложе, другой постарше — уехали на лодках к торговым людям. Дал им Кульгин свою саблю — мало ли что может случиться в дороге. Уехали к торговым людям двое, но вернулся только один, тот, кто был помоложе. Вернулся охотник от торговых людей, привез невесту, много товару. Но привез и страшную весть.

Собрал охотник стариков и рассказал, что случилось в пути.

Выехали охотники из своего стойбища. Плыли вдоль берега. До самой ночи плыли. И когда решили пристать к берегу, увидели большой дом. Пристали охотники к берегу, вытащили лодки на песок, чтобы их не унесло волною, зашли в дом. Дом пустой, а очаг теплый. «Наверно, хозяева уехали куда-нибудь», — решили охотники и развели огонь. Развели огонь, поужинали. Ночью старший видит сон: явился хозяин и сказал, чтобы люди уходили из этого дома. А то придет и прогонит их.

Проснулись утром охотники, старший за завтраком рассказал о сне. Сказал, что хозяин-милк грозил прогнать их из своего дома. Сказал и рассмеялся, показав на саблю и пригрозив: «Пусть только явится, изрублю его на куски».

Тогда младший сказал, что так говорить грех. На это старший ответил, что младший ничего не понимает и потому пусть лучше молчит.

После завтрака охотники спустили лодки на воду, поехали дальше. Несколько дней они ехали, ночевали на берегу в кустах. И вот доехали до большого селения торговых людей. Долго торговались охотники, выторговывали всякие товары. Младший ко всему еще взял в женй молодую женщину.

Ехали охотники домой вдоль берега, ночевали в прибрежных кустах. И вот доехали до того дома, где старший охотник видел сон.

Младший говорит: «Не будем заезжать в этот дом». А старший говорит: «Что ты понимаешь? Идем, переночуем в этом доме».

Уж так заведено у нивхов: младший слушается старших. Пристали охотники к берегу, вытащили лодки на песок, чтобы их не унесло волной, и зашли в дом.

Зашли охотники в дом, притронулись к очагу: он теплый. Старший сказал: «Наверно, хозяева утром ушли. Приготовим ужин, поедим. Переночуем, а утром поедем домой».

Развели охотники огонь, приготовили еду, поужинали и легли спать.

Младший брат видит сон. Явился хозяин-милк, говорит: «Уходите из моего дома. А то приду, прогоню вас».

Проснулся младший, разбудил своего старшего напарника, рассказал о сне.

Старший говорит: «Ты ничего не понимаешь. Веришь дурным снам». Сказал так и повернулся на другой бок, захрапел.

И вот слышит младший: кто-то подходит к дому, открывает дверь. Является большой милк. Является милк и говорит: «Я говорил вам «уходите», вы не ушли. Теперь сами себя ругайте!» Сказал так и напал на старшего, который ничему не верил.

В это время младший встал, схватил спящую невесту, выбежал из дома, спустился к морю, столкнул лодку и приехал в свое стойбище. А того охотника милк убил и забрал все его добро.

Кончил рассказывать охотник, и старики удивленно закачали головами.

Только Кульгин задумался. Он знал обоих охотников. Старший был честный и старательный человек. Младший всегда завидовал удаче других, был жадный и злой.

Собрал Кульгин стариков, и поехали они к тому дому. Приехали к дому, зашли в него. И что видят: лежит охотник с отрубленной головой. Лодка его пустая, а в песке у воды лежит сабля.

Вернулись старики и Кульгин в стойбище, стали пытать и охотника, и молодую женщину. Молодая женщина призналась: ее взял в жены старший охотник. По дороге охотники передрались из-за нее, и младший ударил старшего саблей.

Неслыханный случай возмутил жителей прибрежного стойбища. Они назвали того охотника милком и наказали его: прогнали из рода.

Ушел тот человек в тайгу, не вынес позора и одиночества и повесился на лиственнице.

Живет Кульгин. Сородичи благодарят его за подвиги и за то, что он просто живет. Долго не было в стойбище никакой беды. Женился Кульгин, и у него родились дети — два сына. Но не дожил Кульгин до седых волос, не пришлось ему видеть своих детей взрослыми.

Случилось так, что в прибрежном стойбище стали пропадать дети. Выйдут на морской песок поиграть и исчезают.

Тогда Кульгин взял с собой двух своих малых сыновей, позвал друга-охотника и вышел к морю. Велел детям играть в песке, а друга попросил, чтобы, когда придет беда, забрал детей и уходил в стойбище.

Вышли Кульгин с детьми и его друг к морю, дети стали играть на песке, а взрослые спрятались за кустами.

Играют сыновья Кульгина; пересыпают сухой песок из ладони в ладонь, а на мокром песке прутиком рисуют всякие узоры.

Вдруг в море показалось что-то большое, красное, похожее на морского льва. Плывет чудовище, к берегу, грудью раздвигает воду, поднимая большие волны.

Выскочил друг Кульгина, забрал детей и спрятал их в кусты.

А Кульгин прыгнул в море, схватился с чудовищем. Поднялась волна, гул прокатился над побережьем. Бьются Кульгин и чудовище. Видел друг Кульгина, как мелькала сабля, как рубил Кульгин чудовище — только раздавались звуки, будто рубили скалу.

Вот Кульгин выскочил из моря по плечи, ударил чудовище саблей. Брызнула кровь фонтаном, окрасила волны. Заревело чудовище, но тут же, изловчившись, схватило оно Кульгина за левую руку.

Закричал Кульгин от боли, выскочил из воды по пояс, взмахнул саблей, ударил врага. Взвыло чудовище от смертной раны, но опять напало на Кульгина, перегрызло ему ногу.

Закричал Кульгин от страшной боли, выскочил из воды по колено, замахнулся изо всей силы, опустил саблю на голову чудовищу. И видел друг Кульгина: сабля переломилась пополам.

На этот раз чудовище не взвыло и не заревело. Оно рванулось в сторону, подняло большую волну. Но тут же силы покинули его, и чудовище испустило дух.

Вышел человек из прибрежных кустов и стал звать Кульгина. До ночи звал он храброго человека. Звали своего отца и два его сына. Но лишь окровавленные волны, поднятые борьбой Кульгина и морского чудовища, еще долго плескались и бились о берег.

О БЕДНЯКЕ, КОТОРЫЙ ЖЕНИЛСЯ НА ДОЧЕРИ МОРСКОЙ ЖЕНЩИНЫ

На краю большого селения находился маленький ке-раф — летнее жилье. В этом ке-рафе жили юноша и его мать. У юноши не было ни своей сетки, ни своей лодки. Чтобы не умереть с голоду, ездил юноша на рыбалку с людьми из рода ахмалков — тестей.

Каждый день уходили тести на рыбалку. И каждый день с ними уходил юноша. Тести сажали юношу за весла. Против ли течения, против ли ветра — но юноше одному приходилось вести лодку.

Много ли поймают рыбы, мало ли поймают рыбы — тести всегда обделяли юношу из рода зятей. И никогда не давали ему больше двух рыб: одну для него, другую для его матери.

После больших уловов все х’алнгары[71] стойбища бывали завешаны юколой. Только х‘алнгар юноши оставался пуст.

Как-то рыбаки притонили большой улов. Получил юноша две рыбы, принес домой, опустил их в большой котел с водой. Одна рыба — самец, другая — самка.

Мать сказала:

— Сварим одну рыбу, а другую оставим на завтра.

Вытащила самца, распотрошила его, сварила. Покормила сына и сама поела.

Поели и легли спать. Ночью слышит юноша: в котле раздаются всплески. Поднялся юноша, подошел к котлу. И видит: ожила рыба, бьется в котле, поднимает брызги.

Юноша призадумался: «Вчерашняя рыба. Она подохла, как только вытянули сетью на берег. А ночью вдруг ожила. С чего это?»

Потом вспомнил старинное предание, которое говорит: как-то принес рыбак рыбу и положил в котел с водой, а та рыба расплодилась, и рыбак каждый день до конца своей жизни ел свежую рыбу.

Только вспомнил старинную легенду, слышит женский голос:

— Пожалей меня, юноша, отпусти. Не рыба я — я тол-ршанг[72]. Обернувшись рыбой, резвилась у прибрежной отмели. Вы запутали меня сетью, вытащили. Отныне ты каждое утро выходи к своему х’алнгару. Он будет полон свежей рыбой. Ты будешь знать одно: резать юколу, вялить рыбу. Что ни день — так новая рыба завалит твой х’алнгар. Пожалей меня, выпусти в море.

Юноша говорит:

— Мы с моей матерью самые бедные люди стойбища. Не имеем ни сети, ни лодки. Нам не много надо: один х’алнгар юколы, чтобы не умереть зимой с голоду.

Отнес юноша рыбу к морю, выпустил. Набежавшая волна подхватила ее, и рыба вильнула хвостом, ушла в глубину.

На другое утро первой встала мать. Решила сварить рыбу: сыну нужно поесть перед рыбалкой. Сунула руку в котел — не нашла рыбу. Подумала: наверно, сука ночью пробралась в ке-раф и съела рыбу. Вышла посмотреть: сука на привязи. Куда же девалась рыба?

Разбудила сына. Сказала:

— Наша рыба куда-то исчезла. Сходи к своим ах-малкам — они дадут тебе что-нибудь перед рыбалкой.

Оделся сын, вышел. Посмотрел на х’алнгар — он сверкает на солнце серебристой горкой рыб.

Вернулся сын в ке-раф, сказал матери:

— Сходи к х’алнгару, принеси на завтрак рыбы, сколько нужно. После завтрака будем резать юколу.

Мать удивленно взглянула на сына:

— Что ты говоришь, сын мой? Не болен ли ты?

Сын ответил:.

— Нет, не болен я, мать. Сходи к х’алнгару, возьми рыбы.

Вышла мать. Не поверила своим глазам: весь х’алнгар завален рыбой. Приставила лесенку, поднялась на х’алнгар, взяла в руки холодную, свежую рыбу. Подумала, что это ахмалки стали добрыми и подарили своим ымхи столько рыбы.

Приготовила мать рыбы. И впервые мать и сын поели досыта.

Потом взяли ножи и стали резать рыбу на юколу. Целый день они резали, заняли под юколу все шесты.

На другое утро мать опять встала раньше. Увидела на х’алнгаре жирную нерпу, совсем свежую. Старая женщина обрадовалась и очень благодарила в душе своих ахмалков, думая, что это они угостили своих бедных соседей так щедро.

Теперь каждое утро бедняки находили свой х’алнгар заваленным то рыбой, то морским зверем.

Однажды пошла старуха мать к ахмалкам, чтобы как-то отблагодарить их. Пришла, сказала:

— Вашей волей мы теперь сыты. Много юколы заготовили. Мы даже не знаем, чем вас отблагодарить.

Ахмалки переглянулись удивленно:

— Мы ничего не знаем. Сами удивляемся: ваш х’алнгар каждый день завален, будто удачливые братья из старинного предания все ночи только на вас и рыбачат.

Старуха вернулась к себе, сказала сыну:

— Не ахмалки одаряют нас своим уловом. Кто же тогда?

Как-то вышел юноша на морской берег, хотел собрать морскую траву. Видит, сидит девушка на дереве, выброшенном волной. Думает юноша: «Откуда молодая гостья и к кому она пришла?!»

А девушка сказала:

— В вашем стойбище живет юноша, который спас мою мать. Моя мать, обернувшись рыбой, резвилась у берега, и рыбаки запутали ее сетью, и вместе со всякой рыбой вытащили на берег. Ахмалки дали своему ымхи всего две рыбы. Одной из них и была моя мать. Тот юноша был очень беден. Но он отпустил мою мать обратно в море. И моя мать в благодарность велела мне прийти в то стойбище к тому человеку.

Юноша отвечает:

— Тот бедный юноша — это я.

— Раз так, веди меня к себе, — сказала девушка.

Привел юноша девушку в свой ветхий ке-раф.

Мать подумала: «Откуда эта молодая гостья?»

Хозяйка подала гостье покушать. Та поела и говорит хозяйке:

— Ты помнишь, потеряла рыбу, которую оставила в котле?

Хозяйка отвечает:

— Я правда потеряла рыбу. Оставила ее на завтрак, а утром не нашла в котле. Ночью к нам не могли забраться собаки, но рыба исчезла.

Гостья говорит:

— Это была не рыба — морская женщина. Твой сын отпустил ее обратно в море.

Старуха мать обращается к сыну:

— Скажи, мой сын, правду говорит наша гостья?

Сын отвечает:

— Это правда, моя мать. Нерпы и рыба, которые по утрам лежат на нашем х’алнгаре, — не дар ахмалков. Наши ахмалки больше двух рыбешек никогда не давали нам. Все это дар тол-ршанг — морской женщины.

Живет в ке-рафе семья: старая мать и ее сын с женой. Живут они, горя не знают. Всегда есть у них и всякая рыба, и мясо всяких морских зверей.

Ахмалки теперь каждый день приходят к ним в гости, называют юношу своим самым любимым и уважаемым ымхи.

Через год у юноши родился сын. Крепкий мальчик. Когда он подрос, отец стал брать его на рыбалку и на охоту. И сын вырос в сильного и удачливого охотника. Он умел распутывать следы всех лесных зверей, соболь не обходил его ловушек, медведь подставлял убойное место его оперенным стрелам.

Прошло много лет. Уже давно умерла старушка мать. Состарились и наши герои.

Как-то дочь морской женщины говорит мужу:

— Муж мой, наш сын давно взрослый. Пора нам иметь внука.

Муж согласился с женой. И вскоре их сын женился.

Прошло еще некоторое время, и у наших героев появился внук. И тогда дочь морской женщины говорит мужу:

— Муж мой, теперь у нас есть внук. А мы с тобой состарились. Нам скоро умирать. Я дочь моря. Отпусти меня умереть в море.

На другое утро проснулся наш герой, а его жены нет. Вышел старик к морю, но не нашел даже следов своей жены.

Вернулся он в ке-раф, стал у колыбели и долго смотрел на спящего внука.

Говорят, он жил еще много лет. И видел, как внук принес первую добычу.

ЮНОША-СИРОТА И ШЕСТЬ БРАТЬЕВ-ЛЕНТЯЕВ

На берегу таежной речки вдали от других селений стояло стойбище из двух землянок — одна маленькая, вторая большая — с двумя амбарами на сваях, с двумя лодками-долбленками. Одна лодка маленькая, одновесельная, вторая — большая, трехвесельная.

В маленькой землянке жил мальчик с больной матерью, который все делал сам: дрова рубил, сетку ставил, юколу заготовлял на зиму и охотился. Он рос крепким, смекалистым. В большой землянке жила злая шаманка с шестью взрослыми сыновьями.

А сыновья шаманки были ленивые и глупые. Они ничего не делали по дому, все старались добыть без труда. Двум землянкам жить бы в мире и доброжелательности. Но не тут-то было. Шаманка все дни и ночи только и шаманила, чтобы добыча шла не в петлю юного охотника из маленькой землянки, а в петли ее сыновей.

Так они жили несколько лет. Мальчик из маленькой землянки вырос в сильного юношу. Он теперь ловил еще больше рыбы и добывал еще больше зверя.

Шестеро братьев-лентяев завидовали ему.

Юноша много ходил в окрестных лесах, знал все распадки, ключи, сопки, озера. Он знал все нерестилища, куда приходят с моря метать икру тысячи лососей. Он знал тайхуры, где отдыхают рыбы; знал места переходов соболя.

А братья-лентяи не ходили далеко в тайгу, не искали места охоты. Только следили за удачливым юношей и ставили ловушки вокруг его ловушек.

Однажды летом юноша нашел новую тонь. Поставил сети — поймал сотни горбуш. На другой день смотрит: плывет большая лодка. Подъехали братья-лентяи, поставили свои сети впереди, а сзади его сети.

Юноша сказал на это:

— Где это видано, чтобы уважающие себя поступали, как вы?

На это братья-лентяи ответили:

— Ни у тебя, ни у нас нет старших родичей. Самый старый человек в нашем стойбище — наша мать. Ну так вот, ее память говорит: первыми на это урочище пришли наши отцы, а твои — позже. Значит, мы — хозяева урочища, и потому все лучшие тони и охотничьи угодья — наши.

Юноша говорит:

— А наше родовое предание говорит, что наш род пошел отсюда. Хозяева обычно знают, где что находится. А вы все время преследуете меня.

Братья-лентяи отвечают:

— Да что там ваше предание! Мы не верим ему. Мы — хозяева урочища!

Юноша говорит:

— У нивхов считается грехом, если жители одного стойбища живут не в мире.

Братья-лентяи отвечают:

— А ты не ссорься с нами!

Юноше ничего не оставалось, как снять свою сеть и уехать искать другую тонь.

А шаманка сказала сыновьям:

— Пусть старается. Для нас же старается.

Как-то вернулся юноша в стойбище из тайги, видит: его х’ас пустой.

— Где юкола? — спросил у плачущей матери.

— Лентяи перетаскали в свой амбар, — ответила мать сквозь слезы.

Юноша ушел далеко, на побережье моря ловить нерпу, иначе умрешь с голоду. Добыл много нерпы и сивучей, заготовил шкуру и сало и отправился домой. Он не торопился: настал сезон охоты на соболя, пусть дети шаманки поставят ловушки в лучших местах и не трогают его! По дороге встретил оленью нарту: ехал богатый эвенк с мехами. Эвенк остановил оленей.

— Юноша! Нет ли у тебя чего-нибудь поесть? А то я второй день ничего не ел.

Наш охотник накормил эвенка мясом и говорит:

— У тебя в нарте шкуры таежных зверей. У меня кушанье — дар моря. Давай поделимся тем, что у нас есть.

Эвенк, поедая вкусное мясо, говорит:

— Я согласен.

Юноша вернулся домой, таща за собой нарту с мясом и мехами.

Его встречает плачущая мать:

— Дети шаманки перетаскали все наши дрова, пожгли, а угли бросили около нашего дома.

Юноше ничего не оставалось, как собрать угли, отнести к берегу реки и сбросить там в яму.

Вскоре вернулись с охоты братья-лентяи. Узнали, что юноша привез много мехов, — диву даются.

Прибежали шестеро братьев к юноше:

— Как ты достал столько мехов?

Юноша отвечает:

— Я обменял их на уголь в стойбище эвенков.

Братья-лентяи прибежали домой, пожгли все свои запасы дров, насыпали полную нарту углей и заторопились в стойбище эвенков. Пришли. Ходят из юрты в юрту, предлагают уголь, просят в обмен меха.

В каждой юрте им отвечают:

— Ищите людей глупее себя!

Братья вернулись в свое стойбище, обозленные неудачей.

Пожаловались матери-шаманке. Она говорит сыновьям:

— Этого дурня мать научила всяким хитростям. Надо убить ее!

А мать нашего юноши лежала больная.

Шаманка пришла, приготовила из всяких корней и трав зелье и дала больной.

— Не пей! Зелье приготовила злая шаманка! — сказал матери юноша.

Больная мать отвечает:

— Умру я от болезни или от желания злого человека умру — все равно. А может, добрый дух нашей соседки поселится в моем больном теле, и я поправлюсь?

Выпила больная зелье и умерла к утру.

Загоревал юноша. Но нечего делать. Положил тело своей матери на нарту, обложил лисами, горностаями и потащил в лес, чтобы сжечь его на костре родового кладбища.

Нарубил из толстых сухих лиственниц длинные поленья. Совершил обряд. Хоть и было одному трудно, но все сделал по обычаю. Отправил мать в Млы-во — в потустороннее стойбище.

Поздно ночью, когда последние искры от костра поднялись в небо и превратились в маленькие-маленькие звезды, юноша возвращался домой. Он переходил реку, когда увидел: едет с морского побережья на собачьей нарте человек, везет много рыбы, нерпичьего мяса и сала.

— Зайди, человек, в мой дом, погрейся у очага и выпей горячего, чая, — говорит юноша.

— Мне очень радостно встретить на пути человеческое жилье. Но спешу домой: там ждут не дождутся меня дети, — отвечает проезжий.

— Тогда возьми своим детям от меня гостинцы: шкуры соболя и лисы, — говорит юноша, отдавая ему шкуры, что остались, не были закопаны у костра.

— Я от благодарности не знаю, как поступить, — отвечает проезжий. — Возьми от меня нерпичьего сала и мяса. Если есть дети, пусть они будут сыты. Если нет детей, пусть будет сыта мать-старушка. Если нет матери, пусть будет сыт отец-старик. Если нет никого будь сыт сам.

Показал юноша-сирота проезжему кратчайшую «дорогу к его стойбищу и вернулся домой.

Утром прибежали братья-лентяи, смотрят, удивляются. Спрашивают, где он достал столько пищи.

— Если вы принесете труп женщины в селение ороков[73], они наперебой будут вам предлагать нерпичье сало и мясо, — отвечает юноша.

Побежали братья домой, убили свою мать-шаманку, положили на нарту и повезли в селение сроков. Заходят в каждый дом, предлагают труп матери в обмен на пищу. Мужчины-ороки палками прогнали их из своего селения.

Обезумев от злобы, прибежали братья-лентяи в свое стойбище, схватили братья-злодеи юношу из маленькой землянки, привязали к нарте и прикрыли сверху нерпичьей шкуркой — решили утопить.

Все шестеро взялись за потяг и потащили нарту далеко от стойбища, к кипящему озеру. Долго шли они, устали. Устали и проголодались. Остановились по пути в одном селении. Зашли в крайнее жилище пить чай. Пьют. Один чайник пьют, второй — на огне. Второй чайник пьют, первый — на огне.

Слышит юноша: проезжает мимо кто-то. Юноша подозвал проезжавшего, говорит:

— Я болел и умер. Мои братья повезли меня хоронить. Чтобы не выпал, привязали к нарте. Но по дороге я ожил. Мои братья пьют чай. Развяжи меня.

Тот развязал юношу.

Юноша привязал к нарте бревно и большой камень, прикрыл сверху нерпичьей шкурой и ушел домой.

Наевшись юколы и напившись чаю, шестеро братьев вышли из гостеприимного жилища, опять взялись за потяг и потащили нарту к озеру. Подтащили нарту к озеру и с прибрежного бугра скатили ее. Нарта ушла на дно.

Братья-разбойники наперегонки побежали в свое стойбище, чтобы растащить добро юноши, которого, как они думали, удалось утопить. Один за другим перепрыгнули порог маленькой землянки. Смотрят — и глазам не верят: стоит он перед ними.

Говорит:

— Друзья мои! Там в озере, под водой, шесть сестер, одна красивее другой. Ждут вас.

Шестеро братьев-лентяев наперегонки побежали к озеру. Со всего разбега нырнули в кипящую воду. Оттуда уже никогда не вернулись.

А юноша ушел из своего стойбища в далекое путешествие искать людей.

В МЛЫ-ВО

Спроси у моих сородичей, где находится Хоркс — вход в Млы-во? Северяне скажут: надо идти по западному побережью в сторону Ккоккр[74], и где-то в распадках Кршыус южнее бывшего селения Руй[75] и находится вход в Млы-во.

Я был в тех изрезанных распадками местах. Добирался где на машине, где катером, где пешком. Разговаривал там со стариками из рода Кршыус-пингун. Они сказали: да, где-то в наших распадках находится вход в Млы-во. Но кто-то сказал совсем другое: вход в Млы-во находится на Т’ый[76].

Я бывал и на Т’ый. Местные старики сказали: да, где-то в нашей долине у склона какой-то сопки и находится вход в Млы-во. Но кто-то сказал, что слышал еще от отца своего отца: Хоркс находится где-то на Ккоккр. Я искал Хоркс, чтобы найти причину «прописки» входа в Млы-во в том или другом месте Ых-мифа.

Но приехал на Кэт[77] с Ккоккр человек из рода Руйфингун по имени Колка.

Колка не увлекался ни рыбалкой, ни охотой. Кажется, со зрением у него неважно — во время войны взрывом опалило ему лицо.

И я не знал, зачем он проделал много сотен километров. Но вскоре выяснилась причина его путешествия: он женился на Мулгук, женщине из рода Кевонгун. Моя мать тоже из рода Кевонгун. Она старше Мулгук. Так что Колка стал моим ымхи — зятем. А я ему — ахмалком — тестем.

Колка неважный рыбак и неважный охотник. Но он знал много старинных тылгуров.

Как-то во время летней рыбалки мы остановились с ночлегом на берегу нерестовой реки Тыми, что несет свои воды в Пила-Керкк — Охотское море. Мы срубили шалаш и развели ночной костер.

После нежного шашлыка из горбуши и крепкого чая пришло время тылгура. Я попросил своего ымхи рассказать, где находится Хоркс. И если он знает где, чем объяснить, что «вход» в Млы-во находится там, а не в другом месте.

Колка глянул на меня удивленно и сказал: «Я не знаю, где находится Хоркс, — не был там. Но знаю тыл-гур «В Млы-во».

И вот что рассказал Колка.

Раньше на берегу залива стояло стойбище. Жили люди стойбища в дружбе и согласии. Никто никого не трогал, каждый жил своей жизнью. Все реки были полны рыбы. И жители стойбища ловили так много рыбы, заготовляли так много юколы, что заполнили все амбары и другие хранилища. На всю зиму хватало припасов и оставалось. И люди стойбища еще и кормили своих соседей. Даже из самых отдаленных краев приезжали голодные, и им не отказывали.

Так продолжалось долго. Но пришел конец счастливым годам. Кто-то, имя которого забыло предание, сказал, что люди не умеют рыбачить. Нужно ставить сети не на заливе, а у входа в устье реки.

Поехали рыбаки к нерестовой реке, поставили сети. Поставили сети так плотно, что загородили вход в реку. И действительно, рыбы подошло к сетям очень много е рыбаки не успевали снимать улов.

Все знали: рыба, как птица, оставляет потомство там, где она сама родилась. И если ее выловить, в последующие годы не жди подходов рыбы. Знали, но поступили так, как велел тот человек. И уже осенью следующего года люди узнали, что такое голод.

Зима выдалась холодная, затяжная. Голодало все стойбище.

И мужчины стали искать счастья в охоте на таежного зверя. Уходили охотники в тайгу, в сопки — не все возвращались. Жители стойбища дивились: куда исчезают кормильцы? А тут еще пошли болезни, и люди начали умирать. Только еда могла спасти стойбище от смерти.

И вспомнили люди того, кто велел ставить сети в устье нерестовой реки. Вспомнили его и наказали идти в тайгу.

Хорошим ли был он охотником или плохим, но взял оружие, стал на лыжи и пошел в тайгу промышлять.

Только вышел за стойбище, увидел свежий лисий след. И подумал охотник: «Может быть, удача меня ждет».

Пошел охотник вслед за лисой. Шел, шел — увидел черно-бурую лису: она копалась в заснеженных кустах. Близко подошел охотник к зверю. И прежде чем пустить стрелу, подумал: «От этой твари сыт не будешь — мало мяса, разве только четверых накормишь. Но зато шкура какая!»

Только подумал так охотник, лиса почуяла опасность, и прежде чем охотник понял, что его заметили, лиса скрылась за кустом.

Обругал охотник себя. Но что делать, надо идти по следу: авось где-нибудь да и настигнет зверя.

Долго ли шел охотник или недолго, но вдруг увидел: след привел к подножию сопки и оборвался у норы. И заметил человек: нора не похожа на обычные норы — вход в нее шире. Голод и желание добыть зверя заставили охотника войти в нору. Вполз охотник в нору — темень окружила его. Полз, полз человек на животе и почувствовал: стены норы раздвинулись, и голова уже не задевает за верхний свод. Стал охотник на четвереньки и пополз дальше. Чем дальше полз охотник, тем своды становились шире, шире. И вот поднялся человек на ноги.

Поднялся человек на ноги и пошел дальше. Шел, шел — заметил: стало светлее. «Откуда свет? — подумал охотник. — Наверно, прошел сопку насквозь».

А вокруг все светлее, светлее. И вот стало совсем светло, и охотник не поверил своим глазам: он попал из зимы в лето. Густая трава поднимается до колен, белокорые березы светлой рощей встали у реки. А река быстрая, горная. Небо синее-синее. На нем высокие белые облака и жаркое ослепительное солнце. За березовой рощей — синие сопки.

Остановился охотник, ничего не понимает. Подумал, что это сон. Ущипнул себя за руку — больно, ущипнул себя за уши — больно. «Нет, это не сон», — решил охотник и пошел по берегу реки. А вода в реке светлая-свет-лая: видны камешки на глубине и стаи больших серебристобоких рыбин.

Идет охотник по берегу, смотрит: навстречу вышли двое юношей. Идут юноши по берегу, колют рыбу острогой, весело переговариваются. Когда юноши поравнялись с охотником, он узнал их. «Да это же те двое, которые ушли охотиться на оленей и не вернулись. А люди думали: силы покинули юношей, и юноши замерзли где-нибудь в тайге».

Поравнялись юноши с охотником и, не останавливаясь, проходят мимо, будто его не видят. Обозлился охотник, окликнул их. Те даже не оглянулись — переговариваются между собой, весело смеются, колют жирную рыбу.

Окликнул их охотник еще раз. Те будто не слышат его. Совсем обозлился охотник и, оскорбленный непочтительностью, пошел дальше.

Шел, шел охотник по красивому берегу, видит: впереди большое селение. У каждого дома по нескольку х’асов, сплошь занятых кетовой юколой. Дети весело прыгают, резвятся. Сытые собаки развалились в тени и лениво шевелят пушистыми хвостами — отгоняют мух.

У одного дома сидит мужчина с седеющими волосами, строгает чевл — ручку к остроге. Подошел наш охотник к нему, а он даже не поднял головы, продолжает строгать и напевает что-то.

Присел охотник на корточки, вытащил сумку с табаком, предложил мужчине закурить. А тот никак не ответил нашему человеку, продолжает свое дело. Тогда охотник кашлянул. Мужчина и на это никак не ответил. Опять обозлился наш человек, ударил рукой по палке. Мужчина удивился и сказал: «Что это: мой чевл ожил?» Удивился старик и опять стал строгать чевл.

Наш человек схватил за конец палки, дернул. Нож соскочил с палки и порезал руку мужчине. Мужчина отложил палку, побежал в дом. Наш человек вошел следом. Вошел и увидел: ох и богатый дом! На понахнг красивая дорогая постель. Прошел охотник к понахнг, сел. Справа от него сидит молодая женщина, бранит мужчину: «Ты словно ребенок: строгал палку, а порезал руку». И тут узнал наш человек: молодая женщина была его невестой. Она ведь умерла в прошлую осень? Как же она теперь жива?

Вскоре снаружи донеслись голоса, и в дверях появились те двое, которые встретились охотнику на берегу реки. Они прошли мимо очага, сели на нары. Обратились в правый угол, где сидела старая женщина:

— Мать, мы наловили свежей рыбы.

Старая женщина сказала:

— Дети, принесите рыбы, сварим ее и поедим.

Молодая женщина, которая в том свете, где теперь зима, была невестой нашему человеку, и еще одна девушка, что сидела рядом со старухой, вышли за рыбой. Отобрали они рыбу повкуснее и стали резать. А мужчины разговаривают между собой, смеются, не замечают нашего человека. А наш человек удивляется: слепые — не слепые, глухие — не глухие. Что за люди?

Приготовили женщины рыбу, сварили. Сварили рыбу, пригласили мужчин к столу. А нашего человека не замечают.

Едят хозяева рыбу, весело переговариваются между собой. А у охотника от голода стянуло живот, и слюни натекают в рот — только успевай глотать. Сидел, сидел наш человек, ждал, когда и его пригласят к столу, — не дождался. Хозяева поели, женщины прибрали стол, вынесли объедки.

Когда хозяева кончили есть, уже вечерело. И хозяева легли спать. Молодая женщина, которая была невестой нашего человека, легла ближе к выходу. «Если не покормили меня, то хоть отдохну. Уговорю свою невесту и заберу с собой»,» решил он. Решил так и лег рядом с ней.

Женщина вскочила и сказала: «Что-то холодное вошло в мою постель и остудило ее».

Хозяева удивляются:

— Что могло остудить твою постель?

Что-то холодное, вроде льда, — отвечает девушка. Откуда взяться льду? — удивляются хозяева.

Молодая женщина села на край постели, так и просидела всю ночь без сна.

Утром хозяева позавтракали и опять не накормили нашего человека.

Разозлился наш человек, ногой ударил стол, перевернул. Удивляются хозяева, переглядываются. Старший говорит: «Однако, сегодня день какого-нибудь злого духа. Надо позвать шамана, пусть скажет, что за день сегодня».

Сказал так и направился к двери. Наш человек подставил ему ножку. Хозяин упал, потом поднялся, посмотрел на пол и сказал:

— Вроде бы ничего нет, а я споткнулся. Да, сегодня явились злые духи. Надо быстрей позвать шамана.

Вышел наш человек за хозяином. Увидел х’ас, который ломился от юколы. Подошел к х’асу, сорвал юколу и стал есть. Ох и вкусная юкола! Нежная, жирная! Съел две юколы, сорвал целую охапку, связал их, взвалил на плечо и понес: надо же убедить своих сородичей, что он не зря пошел промышлять.

Шел, шел охотник, пришел к тому отверстию, через которое он попал в странный мир. Прошел в широкое отверстие. А своды становятся ниже, ниже. И вот пополз человек на четвереньках, таща за собой юколу. Потом пришлось ползти на животе.

Вышел из отверстия наш человек — попал в зиму. Хотел взвалить юколу на плечо, смотрит: у него в руках не юкола, а одна гниль.

Пожевал охотник то, что осталось от юколы, никакого вкуса нет, будто это труха древесная. Удивился теперь наш охотник, испугался, что придется ему голодать, хотел, обратно войти в отверстие, но оно на глазах сузилось. Осталось маленькое отверстие — нельзя даже руку просунуть. И охотнику ничего не оставалось, как идти в голодное стойбище.

Пришел охотник в стойбище, собрал стариков, рассказал им о своем приключении. Все рассказал. И старики рассудили:

— Ты шел за лисой и попал в Млы-во.

И еще сказали:

— То, что ты рассказал нам, сделаем преданием. Будем передавать его из поколения в поколение, из уст в уста. Будем рассказывать и малым и большим.

А человек, побывавший в Млы-во, повалился на пол, умер.

Старики объяснили:

— Он умер потому, что в Млы-во ел их юколу. И еще потому, что ложился в постель к той женщине.

О МОРСКОМ ТАЙХНАДЕ И О ШАМАНЕ, КОТОРЫЙ МУЧИЛ ЛЮДЕЙ

О то было давно. Люди одного стойбища пережили затяжную буранистую зиму. Съели все свои припасы и ждали, когда подойдут весенние льды, чтобы пойти в море на нерпу. И вот подошли льды.

Шестеро мужчин — тести и зятья — вышли в море. И попали в густой туман. Шесть дней шли они, ничего не видя. Шесть дней без сна и без еды блуждали охотники. Блуждали они, блуждали, пока лодка не наткнулась на что-то твердое.

Сидящий на носу выпрыгнул из лодки. Сказал:

— Земля! Но не знаю, большая ли она.

Кормчий говорит:

— Выйдем все.

Ступили охотники на неизвестную землю. Кормчий обратился к охотникам:

— У нас очень мало сил, но вытащим лодку, а то унесет ее прибоем. И срубим себе шалаш.

Вытащили лодку охотники, срубили шалаш, легли в нем.

В полночь снаружи раздались какие-то звуки. Прислушался кормчий — вроде человеческие шаги раздаются. Кормчий сказал своим спутникам:

— Проснитесь!

А снаружи слышится голос:

— Люди прибрежного стойбища, мой отец велел вам идти со мной.

Кормчий говорит своим спутникам:

— Друзья мои, вы слышали? Кто-то говорит, что его отец зовет нас. Мы не знаем, что нас ждет. Но надо идти с ним.

Вышли охотники из шалаша, видят: туман рассеялся. Местами на небе видны звезды.

Пошли следом за неизвестным человеком. Шли, шли — пришли к большому жилищу. Неизвестный человек открыл дверь, вошел первым. Остальные вошли за ним. Провел человек охотников, посадил на середину понахнг.

Сели охотники, оглянулись. По левую сторону от них сидят старик и старуха. По правую сторону от них сидит человек, который привел их. Сидит с молодой женщиной, женой.

Старик говорит:

— Бедные люди, вы столько дней голодали.

Потом сказал молодому человеку:

— Сходи в амбар, принеси еды.

Жене сына говорит:

— Подойди ко мне, возьми табаку, подай гостям.

Старик дал листового табака. Охотники отщипнули каждый на одну трубку, закурили.

Тут принесли целую охапку юколы. А молодая женщина сварила всякой еды: рыбу, мясо таежных зверей, мясо морских зверей. Все это выложили на широкий стол, подвинули к охотникам.

Подсели охотники к столу, поели понемногу. С голода сразу много нельзя: боль замучает.

Когда охотники поели, старик говорит:

— Бедные люди. Если бы вы не вышли на этот берег сегодня, завтра умерли. В вашем стойбище живет злой, сильный шаман. Это не простой шаман. Это шаман-милк. Он долго мучил вас, но вы крепко держались. И шаман назавтра хотел поднять большой шторм. Но я сделал так, что ваша лодка вышла к моему берегу. Я Водяной Тайхнад. Это я кормлю вас рыбой. Я сделаю так, что вы доберетесь до своего стойбища. Только вот что запомните: рыбу, которую поймаете, морского зверя, которого добудете, не тратьте попусту, не портите их. Если вы не послушаетесь меня, в будущем году я направлю к вашему берегу меньше рыбы. Через год еще меньше рыбы направлю. И вы все умрете с голоду.

С сегодняшнего дня берегите рыбу, берегите морского зверя.

Проводил старик охотников на берег, посадил их в лодку, сказал:

— Вы устали. Я сделаю так, что вы не будете грести: течение принесет вас домой.

Только сказал старик, вдруг ожила вода, понесла лодку, как горная река. Даже рулить не надо.

Глянули охотники на берег: Тайхнад сидит на песке, курит длинную трубку.

Плывут охотники, плывут, оглянутся — видят Тайхнада. Он все сидит на песке, курит свою трубку.

Тогда один из охотников говорит:

— Вправду ли мы едем? Этот Тайхнад все рядом. Вон я вижу его жилище. Наверно, мы стоим на месте.

Тогда кормчий отвечает:

— Ты слишком много говоришь.

Едут ли охотники или нет, но вскоре впереди увидели стойбище. И только тогда Тайхнад исчез.

А стойбище быстро приближается. Уже видно: по берегу ходят люди.

Кормчий думает: «Неужто это наше стойбище — так быстро мы доехали. Может быть, это сон? Я ведь только что видел Тайхнада — а уже к своему стойбищу подъезжаю. Около берега шесть дней блуждали, проклятый шаман чуть нас не погубил. Все думали, что он добрый шаман. Люди со всего побережья обращаются к нему, когда кто-нибудь заболеет. А он, оказывается, милк».

Когда охотники вышли на берег, подбежали к ним жены и дети, плачут от радости. И тогда кормчий сказал:

— Мы и вправду дома.

Повел кормчий охотников к шаману-милку. И увидели охотники: шаман корчится в муках, умирает. Это Морской Тайхнад наказал его.

Разошлись охотники по домам, рассказали о своих приключениях. И с тех пор нивхи берегут рыбу и морского зверя — ловят столько, сколько им нужно для еды. А приключения охотников стали преданием, и его рассказывают малым и большим.

ОТКУДА ПОШЕЛ РОД ПАЛ-НИВНГУН

Известно, что Горный род — Пал-нивнгун — самый удачливый. В их ловушки идет самый дорогой соболь. На их тропках чаще, чем у других, встречается медведь и подставляет им убойное место. Им чаще, чем другим, орлы показывают свои гнезда, чтобы Пал-нивнгун брали орлят и выкармливали их в больших орлов с богатым оперением. Ведь орлиные перья — дорогой товар. Их чаще, чем других, лисы наводят на свои норы, чтобы Пал-нивнгун достали из нор лисят, выкормили их. Ведь лисьи шкуры — дорогой товар.

Вот с чего Пал-нивнгун такие удачливые.

В далеком прошлом на берегу залива стояло два крупных стойбища. В верхнем стойбище жили рыбаки и охотники на лесного зверя, в нижнем стойбище — рыбаки и охотники на морского зверя.

Долго жили люди в мире и добре. Ездили друг к другу в гости — возвращались домой с богатыми гостинцами. Но добру пришел конец. Жители нижнего стойбища украли у людей верхнего стойбища несколько женщин. Тогда люди верхнего стойбища пришли в нижнее стойбище и потребовали вернуть женщин. Но их крепко поколотили и выгнали вон. Обиженный род попросил родового шамана вразумить недобрых соседей. Много раз уходил шаман в нижнее стойбище, говорил с мужами и седовласыми старцами, но люди верхнего стойбища не дождались своих женщин. Наоборот, люди нижнего стойбища пригрозили верхним, что они еще придут и заберут других женщин.

В тяжбах и во вражде люди обоих стойбищ забыли о промысле: мало заготовили припасов.

Наступила долгая зима. Кончились припасы у тех и у других. Кое-как дотянули до весны.

Но весной новая беда опустилась на жителей верхнего стойбища: какой-то кинр поселился в стойбище и стал уносить людей в Млы-во — селение усопших.

Узнали об этом злые соседи, нагрянули на верхнее стойбище, побили мужчин, увели женщин.

Только один юноша остался в живых. Он покинул оскверненный залив, ушел берегом таежной реки в горы.

Много ли шел юноша, мало ли — сам не помнит. Что-бы не умереть с голоду, ел клубни прошлогодних трав.

Не замечал он ни птиц, ни зверей, не замечал ни солнца, ни звезд.

Шел он, натыкаясь на деревья и кусты, падая и вновь поднимаясь. Шел он в забытьи. И очнулся тогда, когда его окликнул женский голос.

Юноша не поверил своим ушам. Оглянулся. И увидел на суку лиственницы девушку.

Девушка улыбалась доброй улыбкой. Юноша подумал: «Кто это? Может, новая беда — дочь милка — злого духа подстерегает меня». Испугался юноша и побежал сломя голову. Бежал он, натыкаясь на деревья и кусты, падая и вновь поднимаясь. Опомнился, когда вышел к горной реке. Пошел ее берегом вверх, к истоку и наткнулся на охотничий шалаш. Шалаш новый, сложен из свежих ветвей. А рядом горящий очаг.

Кто хозяин шалаша? Может быть, опять милк?

И подумал юноша: «Своей ли смертью от голоду умру, умру ли от милка — все равно умру. Зайду в шалаш».

Вошел юноша в шалаш и увидел: посередине стоит низкий столик, заставленный всякой пищей, а в углу сидит та девушка, которая окликнула его в лесу. Девушка как девушка: серебряные серьги свисают с ушей, медные украшения на полах халата, черные волосы в две косы до пояса.

«Раз стол накрыт, — подумал юноша, — я поем. Ох и богатый стол: здесь и мясо таежных зверей, здесь и птица, здесь и пища из реки. Если стол накрыл злой дух — умру. Если выживу — добрый дух хранит меня».

А девушка улыбается доброй улыбкой и ничего не говорит.

Сел юноша к столу, поел. Поел мяса таежных зверей и птиц, поел пищу из реки.

Наевшись, лег отдыхать.

От сытой еды потянуло ко сну. И не заметил юноша, как уснул.

Сколько спал, не знает юноша. Но когда проснулся, почувствовал в себе новую необыкновенную силу. Оглянулся вокруг и увидел: на столе — мясо таежных зверей и птиц, и всякие ягоды и клубни, и всякая рыба. Ох и богатый стол!

Девушка, так же как и вчера, сидела в углу, улыбалась доброй улыбкой.

И подумал юноша: «Раз я жив — добрый дух хранит меня».

И опять, как вчера, подсел он к столу и сытно поел.

Когда юноша кончил есть, девушка наконец заговорила:

— Ты меня принял за дочь милка. Но это не так. Я дочь Хозяина тайги и гор, доброго духа. Это я направила тебя к шалашу. Мой отец и моя мать узнали о твоем горе и велели мне спуститься с гор, встретить тебя. Если бы не я, ты заблудился. Кружил бы вокруг одной сопки, пока тебя не съела бы вехр — злой дух, хозяйка этой сопки. Отныне каждый день ты уходи в сопки, ставь ловушки. Соболь ли, медведь ли встретятся на твоем пути — станут твоей добычей. А я буду в шалаше думать о тебе, чтобы удача не обошла тебя.

С той поры охотник каждый день уходил в сопки. Каждый день приносил он богатую добычу. Говорят, удача никогда не покидала его. Долгой жизнью жил тот человек. И, умирая, он разделил очаг[78] Хозяина гор и тайги. И от этого человека пошел новый род — род Пал-нивнгун.

Много детей осталось от него и той женщины, дочери Хозяина гор и тайги. И никогда удача не покидала род Пал-нивнгун. В их ловушки идет самый дорогой соболь. На их тропе чаще, чем у других, встречается медведь и подставляет убойное место. Им чаще, чем другим, орлы показывают свои гнезда. Их чаще, чем других, лисы наводят на свои норы.

О БУКТАКАНЕ

В старое время айны жили в разных местах Ых-мифа. В каждом селении был старейшина. У старейшины одного селения родилась дочь. Она у него была единственная. Внутри своего дома старейшина построил другой дом и велел дочери жить там.

Девочка никогда не выходила из своего дома. Не пускал отец. Она видела только своих родителей и то лишь тогда, когда они входили к ней. Изредка она слышала голоса людей. Так она росла и стала взрослой.

Но однажды вдруг исчезли голоса людей и все звуки. Прошел день, звуков нет. Прошел второй день, а звуков и голосов все нет. Вышла девушка в помещение родителей. Отца нет, матери тоже нет. Вышла из дому, огляделась кругом. Видит — ее родители и все другие люди превратились в камни. Справа виднелся скалистый мыс. Окаменевшие люди повернуты лицами к этому мысу.

Увидев это, девушка стала плакать. Плачет день, плачет ночь, плачет дни напролет. Даже опухла от слез. Горло раздулось от плача.

«Наверно, умру от горя», — думает она.

И как-то ночью ей приснился сон. Красивый молодой человек в одежде с блестящими пуговицами вошел к ней. Сел рядом, говорит:

— Слушай, девушка, не надо себя мучить. Слезами не проживешь. С сегодняшнего дня перестань плакать. Твои родители и все другие односельчане услышали шум и вышли на улицу. А посмотрев в сторону моря, превратились в камни. Ты одна осталась жить. Умойся, причешись, поешь.

Проснулась — этого человека нет. Встала, умылась, причесалась, поела. Живет, помня советы человека, которого видела во сне. Проходят месяцы. Девушка чувствует, что у нее будет ребенок. Считает месяцы с того дня, когда видела сон.

Еще видит сон. Тот мужчина вошел к ней и говорит:

— У тебя родится сын. Назови его Буктакан.

В этот же день родился у нее ребенок. Назвала его Буктаканом. Ее сын рос быстро. Прошла зима, наступила весна, сын подрос, и мать сделала для него лук. Буктакан стал стрелять из него птиц. Однажды, наигравшись, вошел Буктакан в дом и спросил:

— Мать, кто целый день гремит вон у той скалы?

Мать отвечает:

— Сын, туда не ходи. Там живет злой милк. Раньше, когда ты еще не родился, здесь было много людей. Видишь вот эти камни? Это люди. Тот милк превратил их в камни.

Как-то Буктакан снова говорит матери:

— Я все же пойду туда, посмотрю. К скале ведет красивая дорога.

— Не ходи. Не позволю убившему сородичей твоей матери взять и тебя.

Буктакан вырос еще больше, сам стал рубить деревья на дрова, сам носить воду. Он научился метко стрелять из лука и быстро бегать.

И однажды он все же подошел к этой скале. Слышит, раздаются звуки ударов. Осторожно выглянул из-за камня. Видит — сидит человек в богатой, сверкающей золотом одежде. Сидит и что-то делает. Буктакан ползком приблизился к нему. Затем с громким криком поднялся и бросился на него. Этот человек с испугу прыгнул в воду и исчез. Подошел Буктакан и увидел — лежит готовый нож, еще горячий. Человек делал нож, большой и длинный, на глазастом огне[79]. Буктакан взял нож, взял и молот, которым работал человек. Вернулся домой.

Буктакан стал совсем взрослым. Стал хорошим охотником. Удачно охотился на нерпу, удачно ловил рыбу. И вот зимой Буктакан сказал матери:

— Мать, нам вдвоем жить плохо. Я пойду искать людей.

Подготовила мать сына в дорогу. Наложила полную нарту запасов, проводила.

Буктакан потянул нарту, отправился в далекий путь искать людей. Он долго шел по берегу Пила-Керкка, в сторону полудня. Шел, шел и пришел на Т’ый. Обошел мыс Тагг’о-ах[80], пришел в селение айнов Сиск. Это было большое селение. Буктакан вошел в один двор, сел на свою нарту отдыхать. Вышел человек и спрашивает:

— Ты откуда?

Привел Буктакана в большой дом. Здесь жил старейшина селения. Буктакан рассказал, откуда пришел и зачем. Тут старейшина стал выяснять, из какого племени Буктакан, и сказал, что Буктакан тоже айн.

— Если то, что я говорил, вызвало у тебя сочувствие, ты не позволишь мне возвратиться домой одному, дашь мне товарища.

Тогда старейшина сказал:

— Я дам тебе нарту, упряжку собак и пошлю тебя к моим сородичам. Ты им расскажи о себе. Они проявят сочувствие.

Перед тем как Буктакан тронулся в путь, старейшина сказал:

— Когда стемнеет и ты будешь думать о ночлеге, увидишь дом. В доме будет огонь. Не подъезжай к этому дому. Кто войдет в него, обратно не выйдет. Это дом милка.

Ехал, ехал Буктакан, доехал до середины берега залива. Уже стало темнеть, и он думал о ночлеге. Вдруг видит — стоит на берегу дом, а в нем огонь.

Закрепил нарту тормозом. Вошел в дом. Видит — очаг пылает и трещит сильным огнем. Очень большой человек сидит на нарах для гостей и, держа наголо саблю, смотрит на Буктакана. Буктакан прыгнул в от:… крытую дверь. Милк бросился за ним, но ему дорогу преградила собака Буктакана, передовик. Буктакан только слышал, как собака щелкнула зубами, дважды подала голос:

— Ках, ках!

Буктакан прыгнул в нарту и поехал дальше. Через день он приехал в селение. Нашел дом старейшины. Рассказал ему, откуда явился, что ему нужно.

Вскоре Буктакан женился на дочери этого старейшины. Ему дали в провожатые одного женатого человека, который должен жить в селении Буктакана. И вот Буктакан с молодой женой и его новый товарищ тоже с женой — четверо едут назад. Приехали в то селение, где Буктакану дали упряжку собак. Буктакан спросил старейшину:

— Тебе, конечно, жалко передовика?

Тот отвечает:

— Собаку, конечно, жалко. Но если бы не собака, ты бы погиб. Теперь сделай все, чтобы твое стойбище не знало бед.

Буктакан отвечает:

— Я поеду назад, найду дом этого милка. Сражусь с ним. На нашей земле не должно оставаться зло. Дай мне в помощники двух человек с крепкими сердцами.

Старейшина выбрал из своих людей двух самых храбрых и отправил их с Буктаканом.

Идут. Когда стемнело, видят — стоит дом. Буктакан — впереди, два его товарища — позади. Начерпав воды и набрав дров, вошли в дом. Видят — тот милк сидит посреди средних нар, как и в прошлый раз.

Буктакан развел в очаге большой огонь. Его спутники стали быстро кипятить чай. Буктакан их торопит.

Его спутники боятся милка, от страха дрожат. Один не выдержал и умер. Буктакан встал, вытащил нож, который подобрал на скале, у своего владения. Милк тоже встал, приготовил саблю. Милк саблей, Буктакан ножом сражаются. Долго сражались. От ударов их оружия искры летели во все стороны. Буктакан изловчился и воткнул в сердце милка свой нож по самую рукоятку.

Когда Буктакан вложил в ножны свой нож, чай уже вскипел. Поели, попили чаю и вернулись в селение.

Буктакан собрался ехать домой. Старейшина отправил с ним двух женатых и одного неженатого. Все три женщины и четверо мужчин приехали в селение Буктакана. Его мать встретила их у дома.

Живу? они в селении Буктакана. Живут в довольстве.

Наступила весна. Однажды все четверо мужчин ушли в море охотиться на нерпу. Их застал туман. Туман был настолько плотный, что сидевший за рулем Буктакан не видел переднего гребца. Плывут, а сами не знают куда. Семь дней плывут наугад. Потом видят — какая-то земля перед ними. Пристали к ней. Вылезли на берег, смотрят — на этой земле нет деревьев. Поехали дальше вдоль земли. Едут, видят — большой дом стоит. Подъехали к берегу напротив дома. Буктакан сказал своим товарищам:

— Вытянем лодку на берег.

Вытащили лодку выше линии прилива.

Буктакан впереди, его товарищи за ним вошли в этот дом. Вошли и видят — большого роста женщина жарит на огне человеческое бедро, проткнутое железным вертелом. Вошедшие испугались и хотели убежать, но наткнулись на стену, дверь исчезла. Ничего не поделаешь. Прошли и сели на нары в один ряд. Думают: «Теперь нам всем конец».

Вдруг откуда-то взялось очень много милков. Все они большого роста. Разглядывают людей. Один милк подошел к ним и стал поднимать одного за другим, хватая за волосы на темени. Пробует, кто самый тяжелый. Самым тяжелым оказался неженатый. И милки остановились на нем. Наелись милки, легли спать.

Ночью Буктакан заметил, что страж милк заснул.

Буктакан огляделся. На него смотрит очень красивая женщина, смотрит, улыбается и тихим голосом говорит:

— Зачем на меня смотришь? Лучше ножом сверли быстрей пол у своей головы.

Буктакан взял в руки нож того неизвестного кузнеца, которого он согнал со скалы в море, залез под нары.

Сверли пол этим ножом. Когда твой нож иступится, возьми потихоньку саблю стража. Сверли саблей. Ты просверлишь пол. Затем осторожно выходи в это отверстие и беги быстрей. Догонят съедят, — сказала женщина.

Буктакан ножом сверлит пол. К утру нож совсем притупился. Оглянулся. Страж по-прежнему храпит. Буктакан потихоньку подошел к нему и осторожно взял из его рук саблю.

Стал сверлить саблей. Ох и крепок пол каменный, но еще крепче сабля. Она входила в пол, как в свежий снег.

Сделал большое отверстие. Разбудил своих товарищей. Одного за другим вытолкнул в отверстие. Сам вышел последним. Все побежали к лодке. Как только они столкнули в воду свою лодку, милки выбежали из дома. Один милк влез в воду и ухватился за корму. Буктакан саблей ударил его по рукам.

Люди отошли подальше в море и поехали вдоль берега, не теряя его из виду, к вечеру заметили впереди жилище в виде чума из древесной коры.

Буктакан говорит:

— Подъедем к берегу. Не будем обходить этот дом.

Все согласились. Вышли на берег. Вытащили лодку выше черты приливной волны. Втроем вошли в дом. Когда вошли, увидели, что там сидит седая старуха и женщина, которая помогла им бежать.

Старушка над очагом повесила маленький котел. Положила три палки накрест под котлом, прошла в угол дома, откуда-то вытащила живую рыбу, маленькой палкой ударила, убила и бросила в котел. Разожгла огонь. Дрова затрещали. Рыба быстро сварилась. Старуха дала троим полрыбы. Все трое проголодались. Стали есть. Они едят, а рыбы не убавляется. Все трое наелись, а рыбы осталось столько же, сколько и было. Отодвинули рыбу от себя.

Только теперь заговорила старуха:

— Куда держали путь и как попали на эту землю? Буктакан рассказал обо всем.

Старуха тогда сказала:

— Хорошенько спите. Завтра продолжите путь. Когда поедете дальше, увидите такой же дом, как у меня. Там живет старик. Он покажет вам, куда идти.

Утром все спустились на берег, осмотрели лодку.

Когда вернулись в дом, старуха, как вчера, вытащила из угла своего дома живую рыбу, ударила палкой по голове, сварила и подала им поесть. Ели, ели, а рыбы осталось столько же, сколько было.

— Вы сейчас поедете отсюда вдоль берега, — говорит старуха. — Увидите высокую гору, покрытую елью, мысом входящую в море. Въезжайте в залив. Там увидите обломки лодок, весел, шестов, гарпунов. Они будут лежать у самой воды; сломанные вами и брошенные в разных местах тайги луки, стрелы будут лежать большой кучей, побольше, чем эта сопка. Поедете дальше, увидите распадок, в распадке — дорогу. А на берегу много разных лодок. Поднимитесь дорогой. Там будет стоять дом. Войдете в дом. Увидите отдыхающего старца. Он вам укажет дорогу дальше.

Наши люди спустили лодку и поехали. Едут, едут. Под вечер подъехали ж высокой горе, выходящей в море мысом. Едут по заливу вдоль берега. На берегу залива лежат, как и говорила старуха, большой кучей выброшенные волной орудия охоты на море. А повыше — таежные орудия. Проехали это место. Едут дальше. Видят — распадок отрезал гору низким перешейком. По распадку идет широкая дорога. Вытащили свою лодку подальше на берег. Буктакан впереди, его товарищи — за ним. Поднялись по дороге. На горе увидели дом. Из дома вышла молодая женщина. Наши люди смотрят и удивляются — перед ними вчерашняя молодая женщина. Взглянув на них, женщина вернулась в дом. Ох, и красивый дом! Там сидят старик и та же старушка.

Хозяева дома приготовили самую разнообразную пищу и подали гостям. На столе всякая рыба и мясо нерпы. Хозяева посадили гостей с одной стороны, сами сели с другой. Едят.

За едой Буктакан рассказал о себе. Тогда старик говорит:

— Три дня дам тебе на отдых. Отдохнув, поезжай домой вместе со своими спутниками. Дома расскажите своим сородичам вот что: все рыбы, которых вы съели, все морские звери, которых вы съели, приходят ко мне, все ваши орудия, поломанные на охоте, находятся у меня. Убивая зверя, не мучайте его. Поймав рыбу, не мучайте ее. Завтра, когда вы отдохнете, я покажу замученных вами рыб.

После хозяин приготовил постели и уложил гостей спать.

На другой день, хорошо выспавшись, встали. Как и вчера, их угостили самой разнообразной пищей.

После еды старик пригласил всех следовать за ним. Стал старик водить гостей внутри своего дома. В одном месте увидели озеро. Там плавают горбуши. В другом месте тоже озеро. Там плавает кета. В третьем озере — таймени. Что ни озеро — новая порода рыбы. И среди живых, быстро плавающих рыб много измученных. У одних откушен только нос, у других отрезаны головные хрящи, и кем-то из людей съедены. Они приплыли к старику и вечно мучаются. И зверей самых разнообразных можно видеть в доме. Каждый зверь на своем месте, в своей норе. И птицы и насекомые — в своих гнездах. Люди три дня подряд ходили и смотрели владения старика. На четвертый день старик говорит:

— Вот теперь вас отпускаю домой. Дома все расскажите своим сородичам. Скажите, чтобы они бережно относились ко всему живому. Не допускайте зла сами и не позволяйте делать это сородичам.

Затем старец проводил гостей до берега. Спустил на воду белую лодку. Велел Буктакану сесть на корме, чтобы смотреть только вперед. После этого спустил на воду пеструю лодку. Посадил второго на середину лодки. Для третьего спустил черную лодку. Велел ему сесть в носу лодки, чтобы смотрел только назад.

— Когда лодка выскочит на берег, вставай, — сказал старик Буктакану.

Последнему, сидящему в черной лодке, приказал:

— Гляди только назад. Поднимайся тогда, когда лодка коснется берега. Если ты встанешь раньше времени, не доедешь до дома.

То же сказал среднему, только предупредил его, чтобы он смотрел по сторонам. Дав им наставления, старик оттолкнул лодки одну за другой.

Буктакан смотрит только вперед, а перед глазами образ оставшейся со старцем молодой женщины. Последний, в черной лодке, смотрит только назад и видит образ доброго старца.

Плыли лодки по морю, несли их волны на своих гребнях. Через некоторое время услышали, как их лодки прошли по песку: кыр-р-р-р-р-р — и остановились. Тогда все трое поднялись. Осмотрели берег. Увидели стойбище.

Буктакан обратился к своим спутникам:

— Поверните свои лодки носом к воде.

Повернули лодки носом к воде, поднялись повыше на берег. Сели на бревно. Видят, недалеко играют дети. Буктакан подозвал одного.

— Это ваше селение? — спросил.

— Наше, — ответил мальчик.

— У тебя есть отец и мать?

— Мой отец уехал на море охотиться и не вернулся.

— Знаешь ли ты имя своего отца?

— Мой отец Буктаканом звался. На охоте потерялся. Мы сейчас с мамой живем.

Тогда Буктакан говорит:

— Иди и скажи матери: прибери в доме, мой отец приехал.

Мальчик побежал.

Второго мальчика позвали. Приехавший на пестрой лодке спрашивает:

— У твоей матери есть муж?

У моей матери нет мужа, — отвечает мальчик.

— Иди и скажи: тебе велели прибрать в доме.

Мальчик убежал домой.

Подошел сын приехавшего на черной лодке.

— У тебя есть отец? — спрашивает.

— Мой отец пропал на морской охоте, — отвечает.

— У твоей матери есть муж? — спросил.

— Да, есть, — отвечает.

— Скажи матери: пусть прогонит этого человека. Скажи, что твой отец приехал.

Мальчик побежал домой.

Услышав вести, матери не поверили. Пришли на морской берег. Видят — три лодки лежат на морском песке, три человека сидят на бревне. Жены побежали обратно. Побежали обратно, чтобы прибрать в своих домах.

— Давайте выберем из дымокура оленей, — говорит Буктакан. — Надо отблагодарить старика. Он был так добр к нам.

Поймали белого, пестрого и черного оленей и подвели к лодкам.

Буктакан положил белого оленя вверх ногами на место, где сам лежал, и оттолкнул лодку. Девять раз лодка возвращалась, затем понеслась прямо в море с быстротой птицы. Пестрого оленя положили ничком в пеструю лодку и оттолкнули. Эта лодка шесть раз возвращалась, затем как птица понеслась в море. Черного оленя положили на нос вверх ногами и оттолкнули лодку. Лодка три раза возвращалась, затем пошла вдогонку другим лодкам.

После этого пришли домой и стали жить. Живут-поживают. Ездят на охоту, много зверей убивают. Но никто больше не бросает в море полуживых рыб, никто больше не калечит зверей.

ДЕВУШКА И ВЕХР

D маленьком то-рафе на краю стойбища жили две сестры. Вместе спали, чтобы было теплей. Вместе ходили за дровами: одной боязно идти в лес. Но вот старшая сказала:

— Аска[81], сегодня я пойду посмотреть, поспела ли ягода. А ты сиди дома, укройся х’ухтом. Никому не отвечай.

Взяла старшая сестра тякк — берестовую посудинку, ушла в лес. Младшая легла на понахнг, укрылась х’ухтом с головой и не шевелится.

Прошло некоторое время. И девушка слышит: кто-то ходит вокруг то-рафа, ищет дверь. Потом потянул за дверной ремень, открыл дверь. Вошел, обошел очаг, молча присел на край понахнг.

А девушку распирает любопытство. Она тихонечко приподняла полу х’ухта, чтобы посмотреть, кто сидит рядом. И увидела большую женщину в богатом х’ухте. Волосы в две косы. Только во взгляде женщины что-то нечеловеческое, страшное. Девушка догадалась, что это вехр — злой дух.

Испугалась девушка, опустила полу х’ухта. Но вехр заметила движение.

— Кто лежит под х’ухтом? — спросила вехр.

Девушка молчит, затаила дыхание. Тогда вехр схватила за подол х’ухта, дернула. Увидела девушку. Девушка испугалась, думает: «Вот сейчас съест меня».

— Не бойся меня. Я тебя не съем. Ты красивая, будешь женой моего брата.

— Нет, я не буду женой твоего брата. Вы убиваете людей и едите их мясо. Я не стану женой людоеда.

Тогда вехр набросилась на девушку и стала щекотать. Щекотала, щекотала — защекотала до беспамятства.

Очнулась девушка в красивом то-рафе. А в то-рафе большой очаг. У очага — длинные вертела, и на них куски жареного мяса. Хозяин то-рафа — большой красивый мужчина. Волосы заплетены в одну косу. Он сидит на понахнг. Справа от него на лежанке сидит вехр, сестра красивого мужчины.

Вехр говорит девушке:

— Вот мой брат. Ты будешь его женой.

Сидит девушка, молчит. Понимает, что ей некуда деться. Молчала, молчала и сказала:

— Буду ли я твоей женой или не буду — не моя воля. Но я человек и не ем вашей пищи.

Мужчина отвечает ей:

— Для своей любимой жены я добуду мясо любого зверя.

Сказал так, обернулся в большую невиданную птицу, взмахнул крыльями, вылетел в томс-куты — дымовое отверстие на потолке. А там, где он стоял, осталась на полу шкура, золотистая, похожая на шкуру змеи.

Вехр быстро соскочила, схватила шкуру, свернула ее — и спрятала за пазуху.

Поднялся брат вехр выше облаков, полетел к дальней земле — хотел добыть для жены мясо неслыханного зверя. Летит он над облаками, только черная тень скользит по тайге, сопкам, долинам и рекам.

Пока он летал, наша девушка уснула и видит такой сон. Старшая сестра говорит ей: «Сестра моя, не будь женой людоеда. Не плоди людоедов, их и так много на земле. Отбери у вехр шкуру людоеда, сожги ее. И людоед без своей шкуры не сможет жить на земле и умрет от разрыва сердца».

Проснулась девушка. Видит: сидит вехр у горящего очага, жарит мясо и громко чавкает.

Думает девушка, как отобрать у вехр шкуру ее брата-людоеда. Потом вспомнила девушка, как вехр защекотала ее.

Поднялась девушка с лежанки, сзади набросилась на вехр, крепко обхватила ее руками и ногами и стала щекотать.

Щекотала, щекотала — защекотала насмерть… Потом развела большой костер. Пламя и дым поднялись над очагом, дым и искры вылетели в томс-куты. И услышала девушка: с неба раздается грохот. Это летит брат вехр, несет своей жене мясо неслыханного зверя.

Схватила девушка вехр, кое-как приподняла ее и бросила в очаг. Потом добавила еще дров в огонь.

В это время брат вехр уже опускался в томс-куты. Но его шкура сгорела вместе с вехр. Закричал брат вехр, загремел крыльями, взмыл над землей.

Люди разных стойбищ видели: его тень скользнула по тайге, сопкам, долинам и рекам.

Говорят, он долго летал и никак не мог приземлиться. Летал, летал брат вехр, устал и умер от разрыва сердца.

И по сей день между сопками Ых-мифа есть глубокая впадина — след от падения брата вехр. И с тех пор на земле стало меньше злых духов-людоедов.

А девушка вернулась в свой то-раф, рассказала обо всем старшей сестре и всем жителям стойбища.

И с той поры случай с девушкой стал тылгуром — преданием людей таежного стойбища, и его передают из поколения в поколение, рассказывают малым и большим.

ЧЕЛОВЕК ЫХ-МИФА

Я расскажу давний тылгур. Об Ых-нивнге, человеке необыкновенном, праотце людей Ых-мифа, вы услышите. О его жизни и приключениях вы узнаете.

Говорят, что его дух жив по сей день и покровительствует живущим.

А начинал он жить много-много лет назад, когда на нашей земле и на других землях было много всяких милков и кинров — злых духов.

Так вот как он начинал.

Где-то на берегу большого и сердитого моря в окружении густой тайги, вдали от человеческих поселений стоял полузасыпанный землей старый то-раф — деревянный зимник. То-раф был большой, темный, весь в щелях, через которые с гудением проходил Умла-ла — Злой ветер.

Умла-ла натруженно гудел, истошно взвывал, но его перекрывал крик младенца, раздававшийся из тякка — берестовой люльки, подвешенной на лахтачьем ремне к навесной жердине.

Кто его родители и почему они оставили свое дитя, не мог знать младенец.

Туча пронесется над побережьем — дождь прольется через томс-куты — дымовое отверстие на потолке, поймает младенец ртом струи — утолит жажду. Муха ли, жучок ли какой сядет на его лицо — съест младенец. И растет. Растет быстро. И тякк уже стал тесным, и младенец начал раскачиваться в нем, вот-вот вывалится. Не выдержал, лопнул лахтачий ремень, упал тякк на нары, опрокинулся.

Вылез малыш из тякка, пополз по шкурам, щупает их руками: мех мягкий, теплый. Удивляется мальчик, радуется своему открытию, все ползет по шкурам, приникает щекой к длинной пушистой шерсти, дышит запахом неизвестного большого зверя. И еще заметил мальчик: на нарах спать куда удобней!

Растет мальчик. Быстро растет. Как-то он свесил ноги с нар, достал носками земляной пол, спустился. Удивился тому, что он стоит. И еще больше удивился, когда сделал несколько первых шагов. Засмеялся мальчик, запрыгал от радости. И теперь только и занимался, что поднимался на нары, спускался с них и бегал по земляному полу то-рафа.

А жилище большое: в длину девять махов взрослого человека, в ширину — восемь махов. Большое жилище. Видно, для многих людей предназначено оно. Или некогда жили в нем могущественные люди? Но куда исчезли эти люди, родители мальчика?

И вот слышится: ж-ж-ж-у-у-у.

Поднял голову мальчик, видит: влетела большая муха в дымовое отверстие. Муха летала, летала, будто выбирала место, куда бы сесть. И вот она села в темный угол, совсем рядом с серебряной сетью, растянутой золотым пауком. У мухи глаза большие, зеленые. Крылья широкие.

— Ж-ж-жу-у-у, — тоненьким голосом сказала она. — У тебя есть отец и мать. Когда ты родился, мать дала тебе левую грудь — один глоток, правую грудь — два глотка. Отец поцеловал правую щеку раз, левую щеку — два раза. Положили тебя в тякк, подвесили к поперечной жердине. Отец ушел в самый дальний, Девятый земной мир богом, а мать — в самый дальний, Восьмой морской мир богиней. А тебя оставили в Первом земном мире. Живи, как можешь, — так сказала муха и взлетела. Но задела крыльями паутину, прилепилась к сети. Набросился на муху паук.

Бьется муха с пауком, из сил выбивается. Почуял мальчик беду, но не знает, как помочь мухе.

— Выйди из то-рафа, отломи ветку дерева, сделай из нее лук, убей паука, — просит муха.

Мальчик бегает по то-рафу, ищет выход. Долго искал. Нашел. Толкнул дверь рукой — не открывается, налег плечом — не открывается. Тогда разбежался мальчик, грудью ударил в дверь. Поддалась дверь, открылась. Выбежал мальчик под небо и закрыл глаза — так много света. Услышал мальчик шелест трав, шум листвы, пенье птиц — закружился, завертелся. Но не было времени радоваться — надо спасать муху. Отломил длинный сук, свил из крапивы тетиву, приладил ее к суку — поручился лук.

Когда мальчик вбежал в то-раф, муха совсем обессилела, а паук уже подбирался к ней. Нацелился мальчик, пустил стрелу. Стрела пронзила сердце пауку, и он свалился на пол. Наступил на него мальчик, пяткой раздавил, смешал с землей.

Вышел мальчик из то-рафа, отломил длинную ветку, сбил ею сеть паука.

Лежит муха на нарах, набирается сил. И вдруг зажужжала муха, завертелась и обернулась молодой красивой женщиной: две толстые косы до бедер, одета в яркий х’ухт — длиннополый халат с округлым орнаментом по краю полы. Белолицая, черноглазая, она улыбнулась, а мальчик удивляется, не верит своим глазам.

Женщина. подошла к мальчику, расчесала ему волосы, заплела в одну косу, одела в одежду из кожи неслыханной рыбы.

— Это тебе в благодарность, человек. Ты спас мне жизнь, — сказала она. — Ты Ых-миф-нивнг, житель земли Ых-мифа. Вырастешь, я жду от тебя подвигов, — сказала так женщина, и мальчик вновь услышал жужжанье, и женщина превратилась в муху и вылетела в дымовое отверстие. Мальчик крикнул ей вдогонку:

— Мне надо благодарить тебя, муха! Ты назвала меня человеком, и теперь я знаю, что мне делать.

Только сказал, как почувствовал, что он растет, раздается в плечах. Вот уже нары опустились по пояс, потом ниже пояса, до бедер. И вскоре оказались на высоте колен. Человек услышал свое сердце, оглянулся вокруг, легко открыл дверь, шагнул в мир. И пошел человек, не зная, куда он идет, только слушая в себе неведомый доселе зов — зов дали.

Шел-шел человек, видит: на большой поляне трое похожих на него бегают, прыгают, чем-то длинным колют какое-то большое существо. И большое существо ревет так, что деревья дрожат. И лапами машет, преследует людей. И шкура на нем такая же, что лежит на нарах в то-рафе.

«Ой, какая шкура хорошая!» — подумал Ых-нивнг. А на поляне происходит не то игра, не то борьба. Когда увидел, как один из трех ударил зверя длинной палкой «с блестящим острым наконечником, понял — идет борьба. Из раны зверя пошла кровь. Зверь еще громче заревел, лапой ударил по палке. Копье сломалось. Вышел вперед второй охотник, но и у того ропье сломалось. Выступил третий охотник — и у того копье сломалось. Тогда выхватили охотники ножи. А зверь все кидается на них, все кидается.

Ых-нивнг закричал громче зверя. Зверь оставил охотников, побежал к Ых-нивнгу.

— Эй, человек! — крикнули охотники. — Ты безоружный. Убегай, а то разорвет тебя медведь!

А Ых-нивнг и не подумал отступать. Только зверь стал подыматься на дыбы, он ударил его кулаком по голове — отлетела голова, и дух покинул медведя.

Охотники подходят — один поддерживает покалеченную левую руку, другой прихрамывает, третий ладонью прикрывает большую рану на груди. Подходят охотники, не верят своим глазам. Переговариваются между собой:

— Это не человек, — сказал один.

— Он, наверно милк, — сказал другой.

— Милк — злая сила. Милк бы не убил медведя, — сказал третий.

Подходят все ближе. Присматриваются к Ых-нивнгу.

— Он похож на человека, — сказал один.

— Человек не может рукой убить медведя, — сказал второй.

— Надо узнать, понимает ли он язык Ых-миф-нивн-гун — жителей Ых-мифа, — сказал третий.

Услышал Ых-нивнг родную речь, обрадовался. «На Ых-мифе не один я живу», — решил.

Он идет навстречу охотникам, обнимает их. А те смотрят на него, не понимают, чему он радуется.

— Я человек, житель Ых-мифа, — сказал Ых-нивнг. — Хы! — удивились охотники и тоже обрадовались.

— Мы трое — братья, — сказал тот, кто постарше. — Мы не знаем, как тебя звать, какого ты рода.

— Я сам не знаю, как меня звать. И не знаю, какого рода: я не видел отца своего, — ответил наш человек.

— Тогда будем звать тебя просто Ых-нивнг — житель земли Ых-миф, — говорит старший брат.

Потом сказал:

— На Ых-мифе рода разделяются на ымхи — род зятей, ахмалк — род тестей. Мы не знаем, какого ты рода. Тогда будем звать друг друга нгафкк. Так обращаются между собой все добрые люди, кто не связан родством.

Пока говорили между собой старший из охотников и Ых-нивнг, младшие братья попытались перевернуть медведя спиной к небу. Но, как ни старались, медведь остался лежать, как лежал, — настолько он был большим. Тогда к ним подошел старший брат. И втроем они кое-как перевернули медведя.

Теперь по обычаю нужно выстругать из черемухи священные стружки — нау.

Младший брат срубил черемуху, а средний брат пошел выбирать тонкие стройные ели для священных прунгов — стражей души медведя. Срубил он стройные ели, отесал их, оставил только два сучка — руки и верхушку.

Выстругали языкастые стружки — нау, привязали их к рукам прунгов-стражей. Теперь нау будут говорить с душой медведя. И Пал-Ызнгом, богом гор и тайги. И будут просить бога, чтобы удача никогда не покидала жителей Ых-мифа, чтобы кинры — злые духи не убили никого из Ых-нивнгун.

Зашелестели языки — нау, повели разговор с Пал-Ызнгом.

А братья-охотники взялись за передние лапы медведя, чтобы совершить с медведем ритуальный танец — протащить его вокруг главного прунга три раза против хода солнца. Но, как ни силились братья, медведь остался лежать на месте.

— Нгафкка, нам одним не одолеть. Помоги, — попросил старший брат.

Наш человек схватил за правую лапу, трое братьев-охотников схватили за левую лапу и с криком «хук» три раза протащили медведя вокруг прунга. Сели братья свежевать медведя.

Освежевали медведя и позвали Ых-нивнга в гости, почетным гостем — нгарком. Нгарками бывают только мужчины из рода ымхи — зятей. Но, может быть, в роду трех братьев найдется женщина, которая пленит сердце Ых-нивнга, и Ых-нивнг последним взвалил на себя пол-туши и пошел следом за охотниками.

Жители стойбища с песнями встретили удачливых охотников, собаки — дружным радостным лаем.

— Человека какого вы привели с собой? — спрашивают старики у братьев.

— Он не помнит своего отца, но называет себя Ых-нивнгом, как и все мы, — отвечают три брата.

И вот на праздник медведя собралось все стойбище: пришел стар и млад, юноши и крепкие мужи.

Женщины расселись в круг и по одной танцуют тихд — женский танец. В круг выходят одна стройней другой, одна красивей другой. Вот вышла в круг луноликая девушка с толстыми косами ниже пояса, с черными глазами. Танцовщица извивается рыбой, молодой нерпой плывет по морю, плавно взлетает лебедушкой. Ей в такт другие женщины отбивают тятид — став по обе стороны от подвешенного сухого дерева, начало которого изображается в виде головы медведя, они разом под песню опускают на бревно короткие палки.

Юноши соревнуются в беге на берегу залива у самой воды, где песок потверже.

Ых-нивнг участвовал в состязаниях. Он бежал так, что только босые ступни сверкали на солнце. И о нем запела луноликая девушка:

Старцы курят трубки, цокают языками: такого бега они никогда не видели за свою долгую жизнь.

Теперь соревнуются в толкании тяжестей. Кто дальше всех толкнет валун, тот победит.

В спор вступили и юноши и мужи.

Тяжел валун, не каждый муж поднимает его на плечо, чтобы толкнуть. Дальше всех, на семь шагов, толкнул средний брат из трех братьев. Наш герой подошел к валуну, обхватил его двумя руками, поднял до пояса, перенес на левое плечо, перекатил его через спину на правое плечо, чуть присел, отведя плечо назад, и выпрямился, толкая. Валун пролетел над головами стариков, ударился в лиственницу. Дерево будто молнией срубило.

— Ый! Ый! — удивляются старики.

Но вот мужчин позвали на пир. У главного костра расселись нгарки — почетные гости из рода зятей. Нашего Ых-нивнга посадили среди нгарков.

Женщины уселись чуть поодаль, у кустов кедрового стланика.

Нгарков хозяева угощают самыми вкусными кусками. Подносят им пищу богов мос — студень из ягоды и тертой кожи тайменя. Нгарки, как подобает уважающим себя мужчинам, лишь прикоснулись к мосу.

Едят гости, насыщаются. Только слышится веселый говор, сытая отрыжка и хруст в челюстях. Пар клубится над котлами и от потных спин.

Наелись почетные гости, запили наваристым бульоном, закурили.

А в круг садятся все новые и новые жители стойбища. Еды хватит всем. Мяса осталось еще на два пира.

Отдохнули гости после сытой еды, и хозяева — люди из рода трех братьев вызывают гостей в круг на состязания в борьбе. Выходят борцы на середину круга, крепко обхватывают друг друга руками, и начинается борьба. Кто уложил противника на лопатки — побеждает. Но против победителя выходит новый борец.

Никто не может осилить среднего брата. Он так крепко обхватывает соперников руками, что те переламываются в талии. Или так закрутит их, приподняв в воздух, что те ногами сшибают зрителей.

— Он и нынче самый сильный, — говорят старики о среднем брате.

А луноликая девушка лукаво запела, и ее поддержали женщины:

Кто-то в толпе хихикнул, а старухи усмехнулись.

Засучил рукава Ых-нивнг, вышел навстречу среднему брату.

Обхватили борцы друг друга. Ых-нивнг спрашивает, у среднего брата:

— Ты приготовился?

— Приготовился. А ты?

— Ия готов. Начнем?

— Начнем.

И увидели старцы такое, чего никогда не видели. Борцы поднимали друг друга выше головы, кружились, как вихри, со всего маху бросали друг друга на землю. Но каждый раз они касались земли обеими ногами. Борцы вспахали землю, как медведи во время боя из-за самки. Вокруг все гудело и дрожало. Ох и ловок средний брат! Он успевал вывернуться у самой земли и прочно становился на колено. Однажды даже сбил Ых-нивнга на оба колена.

Зрители шумят, кричат, толкают друг друга, подпрыгивают, будто сами борются. Даже старцы забыли о степенности и кричали, совсем как несмышленые дети.

Долго боролись соперники. Зрители уже давно охрипли и, не замечая этого, беззвучно раскрывали рты, как вытащенная из воды рыба. Всем стало жарко. И уж устали зрители, сели на землю кругом, а соперники все борются.

Средний брат брал ловкостью, а Ых-нивнг никогда еще не боролся — брал силой. И, пока боролся, научился борьбе. Усталые зрители уже хотели попросить прекратить борьбу. Но Ых-нивнг удачно схватил соперника, оторвал от земли, обеими руками сильно прижал к груди — тот едва не испустил дух.

Ых-нивнг отступил шаг назад, резко наклонился в сторону, не отпуская рук, всей тяжестью своего большого тела обрушился на соперника. Тот упал на спину и уже не сопротивлялся.

— Ух-ху-х-у-у-у, — устало перевели дыхание старцы, будто они боролись все это время.

А женщины запели:

Жители стойбища сами утомились и дали гостям передохнуть. Люди лежали на мягких разлапистых ветвях кедрового стланика, курили трубки и говорили о человеке неслыханной силы.

Но вот стало темно. Ых-нивнга позвали в большой ке-раф — летнее жилище. Дали место для почетных гостей — постелили на понахнг — задней наре.

По обычаю нашему, по старому, когда гость в доме, не придет дух ночного покоя, пока кто-нибудь не начнет тылгур — предание или легенду.

И в темноте раздался голос младшего брата. Он не будет рассказывать, он только откроет дорогу ночи тылгуров.

— Э-э-э-э-э, — нараспев затянул молодой голос. — Мы люди Ых-мифа. Куда бы ни смотрели наши глаза, куда бы ни принесли нас наши ноги, мы везде уважаем обычаи людей, принявших нас. Мы, как свое, принимаем их радость и горе. Да будь этот день и эта ночь благословенны! Да будь этот день и эта ночь началом дороги добра. Э-э-э-э-э!

— Хонь[82]! — закричали справа.

— Хонь! — закричали слева.

— Хонь! — раздалось со всех сторон.

Потом стало тихо-тихо. Люди ждали. Но наш человек не знал, что от него требуют. Никогда он не слыхал, что такое тылгур.

— Хонь! — потребовали люди.

И Ых-миф-нивнг сказал:

— Я не знаю, что вам говорить. Я не знаю, о чем бы вы хотели услышать. Я человек Ых-мифа. Когда я родился, мать дала мне левую грудь — один глоток, правую грудь — два глотка; отец поцеловал правую щеку — раз, левую щеку — два раза. Положили меня в тякк, подвесили к потолку. Отец ушел в Девятый земной мир богом, мать ушла в Восьмой морской мир богиней.

— Хы! Хы! — удивились люди рода трех братьев.

— Хонь!

— Хонь! — требовали они продолжения.

— У меня нет ничего, что вам сказать. Я только вышел в мир и попал к вам, люди рода трех братьев.

В темноте слышится голос среднего брата:

— Человек неизвестного рода, силу твою мы не знаем с чем сравнить, сердце твое наполнено доброй волей. Ты житель Ых-мифа. Послушай, что скажет старший брат.

— Хонь!

— Хонь! — попросили люди.

— Э-э-э-э-э! — запел старший брат.

Все время, пока рассказывал старший брат свое древнее предание, никто даже не кашлянул, никто даже не пошевельнулся.

Подвиг босоногого юноши поразил людей. Еще больше поразил их сам рассказ. Поразил красотой своей.

— Хы!

— Хы! — восхитились люди.

Старшему брату подали воды в тыке — берестяной посуде. Сделал старший брат семь больших глотков, трижды глубоко вздохнул и сказал:

— Люди Ых-мифа! Ваш сын вступил на длинную тропу больших и опасных битв. Путь его лежит через восемь небес на девятое небо. Путь его лежит через семь морей на восьмое море. Сколько опасных приключений ждет его! Если кыс — счастье не отвернется от него, совершит Ых-нивнг свои великие дела. Пусть человек — гость наш силу набирает. Пусть дух Ночного Покоя лаской своей не обидит его.

Вокруг стало тихо. Только слышен сап и храп. Дух Ночного Покоя опустился и на Ых-нивнга.

Но недолог был отдых Ых-нивнга. Еще утренняя заря не успела заалеть, как снаружи раздалось: курл-гурл! Проснулись люди, затаили дыхание.

А в томс-куты — отверстие-дымоход — спускается серебряный крюк. Крюк шевелится, живой. Зацепил младшего брата и потянул кверху. Как ни бился младший брат, вытащил его крюк в дымоход и уволок в небо. Потом забрал и старших его братьев.

Заплакали женщины и дети, склонили головы в тяжкой печали. Юноши схватили копья и луки, но им даже на второе небо не взобраться.

Один из них стал под дымоходом с копьем в руках, крикнул:

— Эй, небо! Опусти еще раз свой крюк! Возьми и меня!

Но крюк не опускался.

Стали под дымоходом все юноши с копьями, с луками, с саблями в руках, крикнули:

— Эй, небо! Опусти еще раз свой крюк! Возьми нас всех!

Но крюк так и не опустился.

Тогда вышел в круг Ых-нивнг.

— Я пойду искать ход в небеса.

— Где ты его найдешь? — спросили люди.

— Не знаю сам. Но пойду искать, — твердо сказал Ых-нивнг.

Снарядили люди Ых-нивнга, дали копье и лук тугой. Только сказали:

— На нашей земле много милков всяких. Увидишь двуногих, похожих на нас, не будь уверен, что это люди. Будь осторожен в дороге. Береги себя.

Привязали люди рода трех братьев к спине Ых-нивнга нау — священные стружки, чтобы созвали они добрых духов, чтобы добрые духи сопровождали Ых-нивнга в опасной дороге. Проводили Ых-нивнга люди рода трех братьев, повернули назад, опечаленные и скорбные.

Вышел Ых-нивнг на морской берег, на твердый песчаный берег, пошел вслед своему взору.

Долго шел он. На песке ни одного следа. Только чайки пролетали над ним, и еще дельфины выпрыгивали из моря, чтобы посмотреть на путника.

И еще много дней шел он, много месяцев. В траве ли прибрежной жесткой, в кустах ли колючих кедрового стланика спать ложился на ночь, но только вскинется рассвет многоперой зарей — наш путник вновь продолжает свою дорогу.

Вышел наш путник к широкому устью реки, увидел людей, похожих на него. У тех волосы в одну косу, халаты из кожи рыбьей с орнаментами на полах. Обрадовался Ых-нивнг встрече, ускорил шаг. А те побросали сети, сели в лодку и переехали реку.

— Милк, наверно, пришел, — сказал один.

— Уж очень похож он на человека, — сказал второй.

Наш человек крикнул:

— Эй, если вы люди, чего меня испугались, я сам человек!

— Если ты человек, из какого ты рода? — спросил старший.

— Я, как ивы, Ых-нивнг — человек Земли! — крикнул наш человек.

— Вправду, он не милк, — сказал первый.

— У него на спине нау — священные стружки, — сказал второй.

— Да, вправду, он не милк, — сказал третий.

Подогнали неизвестные люди лодку к берегу, посадили Ых-нивнга, перевезли на другой берег.

Только лодка коснулась берега, выпрыгнул из нее Ых-нивнг и, поблагодарив хозяев, пошел было дальше.

— Ты куда? — удивились хозяева лодки.

— Мне далеко еще идти, — ответил Ых-нивнг.

— По обычаю нашему, если путник обошел стойбище, не зашел в него, обиду великую нанесет он жителям стойбища.

Погостил Ых-цивнг день, два. На третий отправился в путь. Провожая его, жители стойбища сказали:

— Дальше нет человеческих селений. Только милки, похожие по виду на людей, встретят тебя. Мы с ними издавна бьемся. Мы потеряли много юношей и мужчин-кормильцев.

Пошел дальше Ых-нивнг.

Шел-шел. Долго шел. Уже осень наступила. И видит: бегут навстречу трое, похожие на людей. И одежда людская. Только глаза жадные, горящие.

— Это тот самый человек, — сказал один.

— О-о-о, много в нем мяса, — сказал другой.

— Если мы его одолеем, никто на этой земле не будет нам мешать людей забирать, — сказал третий.

Окружили милки Ых-нивнга. И не успел Ых-нивнг натянуть лук и пустить стрелу, набросили на него толстую цепь, опутали ноги и руки.

— Будем есть его сейчас или поведем в свое селение? — спросил первый милк.

— Надо повести его в наше селение, пусть увидят его другие милки, — сказал второй.

— Покажем его Главному милку, — сказал третий…

Повели Ых-нивнга в густую тайгу. Долго вели. Привели на поляну. Там дома, похожие на ке-рафы. Вошли в большой дом. И увидел Ых-нивнг: сидит на нарах старший милк, одноглазый, с большими редкими зубами.

— Хе! Какую добычу добыли! — говорит Главный милк и почесывает круглый живот. И улыбается довольный.

Сбежались милки, разглядывают Ых-нивнга так, как люди разглядывают добытого жирного оленя.

Подходит один милк, хватает Ых-нивнга за волосы на темени. Как ни тужился милк, оторвать его от пола не смог.

Подходит второй милк, третий. Все милки пытаются поднять Ых-нивнга, но не смогли даже оторвать ног его от пола.

— Хе-хе-хе-хе! — говорит довольный Главный милк. — Вот это добыча.

А наш человек думает: «Неужто я умру, ничего не успев сделать?» — и говорит милкам:

— Вы сильны, но меня нельзя поднять: на мне тяжелые цепи.

Сняли милки с Ых-мифа цепи. Хотел один милк вновь испытать свою силу, но его опередил наш человек:

— Съесть меня вы всегда успеете. Но хочу перед смертью сказать вам одну тайну.

Милки сдвинулись плотнее, притихли.

— Недалеко от вашего селения есть небольшое глубокое пуню — озеро. Оно пахнет, и от него всегда идет пар. Вы думаете, отчего это?

Милки переглядываются, молчат.

— Это оттого, что на дне его милки из другого рода жарят на огне мясо неслыханного вкуса.

— Хы! Хы! — удивились милки.

— Проведи нас к тому пуню! — сказал Главный милк.

Привел Ых-нивнг милков к пуню — горячему озеру. Пар идет от озера, пузырится вода в озере. Повели милки носом — действительно пахнет.

— Ныряй! Вернешься — расскажешь, что там увидишь! — приказал Главный милк одному милку.

Тот нырнул с берега. Ждали-ждали милки, а он не показывается.

— Он, наверно, не выйдет, пока не сожрет все мясо, — сказал один милк.

— Он всегда был жадный, — сказал второй милк.

И все милки наперегонки бросились в пуню и сварились в нем.

Вышел Ых-нивнг из лесу, снова пошел по берегу моря. Шел-шел и остановился: земля кончилась. А вдали в небе — большое отверстие. Видит, в него вереницей влетают лебеди. Пролетают над морем и исчезают в отверстии. «Наверно, они там зимуют, — думает наш человек. — Наконец я добрался до неба. Но как пробраться в небо?»

Думал-думал наш человек, устал. Уснул. И во сне явилась к нему муха, та муха, которая прилетала к нему, когда он был младенцем. Говорит муха: «Позови Ват-нгай-хылка — Железного ястреба, покровителя рода трех братьев. Скажи ему, что ты идешь биться с милками, которые втащили братьев на небо».

Проснулся Ых-нивнг, позвал Железного ястреба. Только сомкнулись губы Ых-нивнга, просвистело в воздухе что-то. Глянул Ых-нивнг в небо, видит: гонит Ват-нгай-хылк большого лебедя. Пригнал лебедя к Ых-нивнгу. Сел Ых-нивнг на лебедя, полетел в отверстие. А ястреб за ними. Пролетели Первое небо, Второе небо. Летят дальше. На Четвертом небе их остановил большой волк — железный волк на девяти железных цепях, привязанный к девяти железным столбам. Кидается волк, цепи звенят, вот-вот порвутся, столбы гнутся, вот-вот сломаются. Кидается волк, не пускает Ых-нивнга дальше.

Ударил Ых-нивнг волка саблей — полетели искры, откололось лезвие сабли. Ударил копьем — копье притупилось. Не знает Ых-нивнг, как сделать, чтобы убить железного волка. И слышит голос женщины-мухи:

— Это не просто волк. Это дом милков, страж их. Сами милки в брюхе волка прячутся от тебя.

Раскрыл волк пасть, зарычал. Вспрыгнул Ых-нивнг в пасть и очутился в большом жилище. Сидят старые худые милки: старик и старуха, родители всех милков, гложут кости. Увидели старики-милки Ых-нивнга.

— Хы! Мясо свежее пришло! — обрадовался старик.

— Я буду грызть свежие кости, — сказала старуха.

— Вы меня успеете съесть, — сказал Ых-нивнг. — Сперва я дам вам гостинец.

— Где гостинец? — спросили милки.

— Идите за мной, — сказал Ых-нивнг и вышел из пасти волка.

Только вышли старые милки вслед за Ых-нивнгом, налетел на них Ват-нгай-хылк — Железный ястреб, выклевал им глаза.

Милки тут же умерли. Умер и железный волк — он не живет без хозяев.

Сел на лебедя Ых-нивнг, полетел дальше. Долго летел он. Прилетел на Седьмое небо. Видит: большое селение. А в нем много милков. Очень похожи они на людей. Но вот увидел, сидят люди Ых-нивнг, привязанные цепями. Среди них три брата. С трудом узнал их Ых-нивнг: милки откармливают пленных людей, как люди откармливают животных, чтобы потом убить и съесть их.

Увидели три брата Ых-нивнга, обрадовались. Но тут же опечалились: Ых-нивнг не сможет освободить их. А один из стариков так и сказал:

— Все равно — сегодня ли, завтра ли от милков умрем или через год своей смертью умрем, но мы умрем. На Ых-мифе нам трудно добывать пищу, а тут нас кормят. Хоть немного нам жить, но пусть будем сыты.

Разгневались три брата, взглядами, как стрелами, пронзили старика. И Ых-нивнг впервые в жизни познал их гнев.

— Такой и к черту рад попасть, лишь бы сытно кормили! — сказал он.

И вот явились милки, много милков. Ходят среди людей, выбирают на ужин.

Остановились около трех братьев, рассматривают их, цокают языками от радости.

— Подождите! — крикнул Ых-нивнг. — Вы делаете не то!

Только теперь увидели милки Ых-нивнга. Подивились: как это человек сам попал на Седьмое небо. «Наверно, бог», — подумали они.

— Надо принести сперва смолы. Немного смолы! — сказал Ых-нивнг.

— Это зачем? — спросили милки.

— Я научу вас делать вкусную приправу. С приправой мясо вкуснее!

Принесли милки смолы, сложили в одну кучу. Люди смотрят, не понимают, что придумал Ых-нивнг.

Ых-нивнг развел большой огонь, растопил смолу. Каждому милку дал по щепе и сказал:

— Отведайте приправу.

Жадные милки, оттесняя друг друга, набежали к кипящей смоле, зачерпнули и проглотили. И тут же заживо сгорели.

Ударил Ых-нивнг саблей по цепям, перерубил их, освободил людей. Три брата помогли Ых-нивнгу добить милков. Побросали всех милков в костер. Затем Ых-нивнг разрубил крюк милков, куски побросал в костер.

Велел Ых-нивнг ястребу, чтобы тот доставил людей на Ых-миф. А сам сел на лебедя, полетел дальше.

Долго летел лебедь, устал. Уже из сил выбивается. Видит Ых-нивнг: висит серебряный амбар на золотой нитке. Кое-как долетел до него лебедь.

Серебряный амбар, раскачиваясь на золотой нитке, полетел вверх. Летел-летел амбар, остановился. Выпрыгнул Ых-нивнг из амбара, видит: такая же земля, как и Ых-миф. Только травы и деревья ровные, будто подстриженные. И тепло — солнце такое же, как и на Ых-мифе. Еще увидел большой серебряный дом. Из него вышел крепкий мужчина в золотой одежде. «Кто это?» — подумал Ых-нивнг.

— Долго же ты шел ко мне, мой сын, — сказал мужчина.

— Отец мой! — только и воскликнул наш человек.

Провел Бог Девятого неба нашего человека в дом, угостил его земным кушаньем: жирной кетовой юколой, ягодой всякой.

Отдохнул Ых-нивнг с дороги. И на другой день разговор держали.

— Очень высоко живешь, отец мой, — сказал Ых-нивнг.

— Высоко, потому что большие заботы требуют этого, — сказал Бог Девятого неба.

— Какие же заботы занимают тебя? — сказал Ых-нивнг.

— Там, на Ых-мифе, ты много раз видел дождь, много раз слышал гром и каждую ночь видишь звезды. Дождь — это слезы людей восьми миров. Могучие кинры и милки горе на них наводят. Гром — это я скалы обрушиваю на кинров и милков, молнии — это мои стрелы, которыми я поражаю врагов, звезды — это глаза кинров, они высматривают свои жертвы. Много забот у меня. Их хватит на много тысяч лет. Я знаю, ты большие подвиги совершил. Но на Ых-мифе еще много бед и зла. Я сделаю, чтобы твой дух был бессмертен. Только пусть зов дороги и подвигов не покидает тебя.

Закончил Бог Девятого неба свою речь, и Ых-нивнг почувствовал, как перевернулась земля под ним, и он полетел вниз. Долго летел, пока не упал в море. «Наверно, утону, я ведь не умею плавать», — подумал Ых-нивнг, захлебываясь. И тут кто-то подхватил его и вынес на поверхность моря.

Смотрит Ых-нивнг, оглядывается: сидит он верхом на дельфине.

Вынес Ых-нивнга дельфин на берег прямо напротив стойбища рода трех братьев. Встретили Ых-нивнга люди рода трех братьев, устроили игрища в честь его.

И вечером после игрищ старший брат сказал:

— Наш гость, почетный, храбрый и всемогущий Ых-нивнг, мы считаем для себя великой честью породниться с тобой. Возьми в жены самую красивую девушку из рода трех братьев.

В это время открылась дверь, и женщины ввели луноликую девушку. Ту, которая лучше всех танцевала тихд на медвежьем празднике. Ту, которая лучше всех сочиняла песни на медвежьем празднике.

Ых-нивнг только и сказал в восхищении:

— Луноликая…

Так и осталось это имя за первой женой Ых-нивнга.

Прожил Ых-нивнг с женой всего одну луну. И опять засобирался в дорогу. Надо увидеть мать свою, услышать ее слово.

Обвязался Ых-нивнг нау — священными стружками, вооружился копьем и саблей, вышел к берегу моря, позвал дельфина. Приплыл дельфин. Сел на дельфина Ых-нивнг, и дельфин унес Ых-нивнга в море.

Долго плыл дельфин. Ветер и штормы били Ых-нивнга. Цепко держался человек и только смотрел вперед. Проплывал он мимо разных островов.

У одного острова он услышал крики: кто-то звал его. Посмотрел Ых-нивнг, на берегу много милков. Это вех-ры — злые силы. А те, голые, бегали по берегу, звали Ых-нивнга, обещая любовь. И тут Ых-нивнг услышал печальный голос Луноликой:

Повернул Ых-нивнг своего дельфина, поплыл от берега. Но тут услышал за своей спиной ликующие крики. Оглянулся: его догоняют морские милки верхом на большой касатке. Быстро плывет касатка, плавником-саблей разрезает волны.

«Уж не смерть ли меня нагоняет?» — подумал Ых-нивнг и приготовился к битве.

Подпустил касатку ближе, ударил саблей по плавнику-сабле. Раз ударил, два ударил — перерубил. Копьем пронзил касатку, а милков порубил саблей.

Все море покрылось кровью милков.

Ых-нивнг поспешил дальше.

Еще много дней прошло. Много битв он выдержал в пути. И вот увидел Ых-нивнг: впереди воду круто закрутило. «Водоворот», — успел подумать Ых-нивнг, и его унесло вниз.

Наш человек пришел в себя в большом доме, похожем на жилище людей Ых-мифа. Только построен он из больших каменных глыб. В нем тоже есть томс-куты — отверстие-дымоход, есть нары для отдыха.

Сидят на нарах две женщины, одетые в одежду из рыбьей кожи, волосы заплетены в две косы. Одна средних лет, другая молодая и невиданно красивая.

Женщины разом глянули на Ых-нивнга. Старшая сказала:

— Хы! Это мой сын! Охо-хо, долго я ждала. Ждала, чтобы взглянуть на него. Я знала, что ты будешь таким сильным и бесстрашным. Моя собака — дельфин привез тебя. Ты, наверно, голоден с дороги.

Женщина, мать Ых-нивнга, Богиня Восьмого моря, сунула руку под нары, — вытащила живого тайменя.

— У меня все рыбы всех морей, все звери всех морей. Я только о них и забочусь, — сказала она.

Подала она рыбу молодой женщине:

— Свари. Накорми своего жениха.

Удивляется Ых-нивнг: у него есть жена, красивая Луноликая.

— Ты не удивляйся, сын мой. Я знаю, у тебя есть жена, женщина Ых-мифа. А эта молодая женщина, которая будет сегодня кормить тебя, твоя вторая жена. По нашим обычаям, мужчина имеет столько жен, сколько сумеет прокормить. Эта женщина — добрый дух моря, дочь хозяина моря — старца Тайхнада. Это она, обернувшись мухой, прилетала к тебе и назвала тебя человеком. Я породню людей с добрым духом моря. И тогда жители Ых-мифа и их дети не будут знать голода: из моря к берегам Ых-мифа пойдут неисчислимые косяки рыбы и стада нерпы.

Дочь моря сварила тайменя. Подала в широкой блестящей раковине — чаше. По обычаю, жених и невеста сели за одну чашу.

На другой день Богиня Восьмого моря сказала:

— Тебя, сын мой, ждет много дел и забот. И у меня их много. Возьми свою жену, и да будет вам счастье на Ых-мифе.

Сели на дельфина Ых-нивнг и Дочь моря. И снова дельфин отправился в далекий путь через семь морей, теперь уже к берегам Ых-мифа. А вслед за ними поплыли неисчислимые косяки наваги, сельди, горбуши, кеты, большие стада нерп и лахтаков — дары Тайхнада и Богини Восьмого моря.

С тех пор прошло много поколений. Потомки Ых-нивнга, дети прекрасных женщин — Луноликой и Дочери моря — заселили заливы и реки Ых-мифа и низовья большой реки Ла-и-Амура.

Зимой ли, летом ли выйдут они на заливы и реки, поставят сети, и в сети идут косяки жирной вкусной кеты, горбуши и другой рыбы.

А о тех трех братьях есть легенда. В ней говорится об их жизни, о славных делах и подвигах во имя жизни рода. И благодарные сородичи решили увековечить их. Но как это сделать, никто не знал. И вот когда три брата-старца вышли на свою последнюю охоту во льды и возвращались с добычей, одна беременная женщина вышла на прибрежные скалы и при сородичах указала пальцем на охотников:

— Вот они!

По обычаям, указывать пальцем — великий грех. Неизмерима была любовь и благодарность сородичей, раз они решили через грех увековечить трех братьев. Только указала беременная женщина пальцем, братья мигом окаменели.

И сегодня у западного побережья Ых-мифа высятся три большие скалы — окаменевшие братья.

И еще нивхи говорят: Ых-нивнг жив и по сей день. Он ходит по земле, летает над ней — ведь еще много в мире зла и бед. Вы вчера видели: лил необыкновенно большой дождь и был сильный гром?

Так это Ых-нивнг.

КЫКЫК Сказка

Говорят, раньше лебеди были немыми птицами. Теперь всякий знает, что они кричат «кы-кы, кы-кы», за что и получили название «кы-кык».

Почему лебеди стали такими?

В стойбище, на берегу залива, жила маленькая девочка. Она очень любила играть на ровной песчаной косе: с утра до вечера рисовала прутиком разные узоры, строила из песка маленькие домики.

Еще она подолгу любовалась красивыми птицами, которые, как молчаливые белые облака, проплывали над ее стойбищем. Девочка ложилась на теплый песок и смотрела вслед стаям до тех пор, пока они не исчезали вдали.

Родители девочки очень любили свою дочь. Но однажды летом умерла мать. Отец и дочь сильно горевали. Через месяц отец уехал в дальнее стойбище за новой мамой для своей маленькой дочери.

Отец привез красивую женщину с черными соболиными бровями и ресницами, похожими на кисточки ушей зимней белки, с толстыми, подобно хвосту черно-бурой лисицы, косами.

Мачеха сверху вниз посмотрела на девочку и ничего не сказала.

На другой день отец ушел на охоту. Девочка встала с восходом солнца и пошла на берег залива играть с волнами. Она играла долго, а когда солнце высоко поднялось над лесом, побежала домой завтракать. Вошла в дом и увидела: мачеха еще спит. Девочка тихо вздохнула, вернулась на берег и снова стала играть.

У самой воды она строила домик из морского песка. Набежавшая волна смывала его. Но когда волна отходила, девочка успевала построить новый домик. Так она и не заметила, как наступил полдень. Спохватилась, когда солнце стало сильно жечь голову, побежала домой.

Мачеха еще спала. Наконец встала, принесла из амбара белую мягкую юколу и стала есть. Она даже не замечала стоявшую рядом девочку.

Мачеха прожевала последний кусок юколы, облизала жирные пальцы и, не глядя на девочку, бросила ей хвостик вяленой кеты. Девочка съела этот хвостик. И ей еще больше захотелось есть. Мачеха зевнула, отвернулась, снова легла спать.

Так настали для маленькой девочки тяжелые дни.

Отец добывал много зверя и дичи. Приходил домой только для того, чтобы принести добычу, и снова надолго уходил в тайгу. Все вкусные куски мачеха съедала сама.

Однажды отец спросил у жены:

— Жена моя, что-то дочь сильно похудела. Может быть, она больна?

Женщина ответила:

— Нет, здорова. Она уже большая, а по хозяйству ничего не делает, не помогает мне. Только знает целыми днями бегать! Бездельница! Как ее ни корми, она будет худой — так много бегает!

Как-то осенним вечером, когда птицы большими стаями улетали в сторону полудня, отец вернулся с охоты и лег отдыхать. Мать принесла жирную юколу и стала резать ее на топкие ломтики. Девочка не ела с утра. Она подошла к столу, стала просить мачеху дать поесть. Мачеха молчала, как будто и не видела девочки.

— Дай мне поесть! — просила маленькая девочка.

— Отойди от стола! — был ответ.

— Дай мне поесть! — просила маленькая девочка.

— Отойди! — был ответ.

У девочки совсем стянуло животик. Голод так сосал ее, что она протянула руку за розовым кусочком. Когда ее рука дотронулась до юколы, мачеха ударила по ней острым ножом. Кончики пальцев так и остались на столе. Девочка убежала на теплый песчаный бугор, стала громко плакать. Из пальцев струйками стекала кровь. Девочка всхлипывала:

— Кы-кы, кы-кы!

В это время над заливом пролетали лебеди. Они услыхали голос плачущей девочки и сделали круг. Потом сели рядом с ней, окружили ее и принялись разглядывать. Когда они заметили, что из ее пальцев струится кровь, им стало очень жаль бедную девочку. Жалость птиц была так велика, что у них на глазах выступили слезы. Лебеди заплакали молча. Слезы росинками капали на песок. И там, где сидели лебеди, песок от слез стал мокрый. Большие белые птицы плакали все сильнее и сильнее, и вдруг у них пробился голос:

— Кы-кы, кы-кы, кы-кы!

Услыхав их голоса, отец девочки вышел из дому, увидел, что его дочь окружили лебеди, бросился за луком и стрелами: хотел убить больших птиц.

Лебеди взмахнули крыльями. В тот же миг и у девочки из плеч выросли крылья — она превратилась в стройную лебедь.

Когда охотник выбежал из дому, стая лебедей уже поднялась в небо. В самой середине стаи летела молодая птица.

Все лебеди кричали:

— Кы-кы, кы-кы, кы-кы!

Только молодая птица молчала.

Охотник схватился за голову, крикнул вслед улетающей стае:

— Дочь! Вернись! Ты будешь хорошо жить!

В ответ раздалось только:

— Кы-кы, кы-кы, кы-кы!

Отец долго стоял у дома и, ссутулившись, печально смотрел вслед улетающей стае. Вот лебеди бисером повисли над морем. Вскоре они растаяли в лазурной дали.

Каждую весну над стойбищем у залива пролетали лебеди. И громко плакали: «Кы-кы, кы-кы, кы-кы!» Только одна птица молчала. И каждый раз, когда лебеди пролетали над стойбищем, далеко внизу они видели фигуру человека, одиноко стоявшего на бугре.

С, тех пор прошло много времени. И на том месте, где когда-то стоял одинокий человек, выросла кряжистая лиственница. Ни туманы, ни ветры не могут сбить ее. И стоит она, подавшись в сторону полудня, воздев в небо свои ветви-руки. И лебеди, пролетая с севера на юг, с юга на север, обязательно проплачут:

— Кы-кы, кы-кы, кы-кы!

БУРУНДУК, КЕДРОВКА И МЕДВЕДЬ Сказка

D солнечный летний день ты встань пораньше. Выйди в лес, осторожно пройди опушкой. На верхней ветке старой ольхи увидишь бурундука — маленького лесного зверька. Пушистый хвост его по-беличьи закинут на спину, а в лапках — шишка. Справится бурундук с шишкой, забегает по ветке, призывно свистнет. Прилетит к нему верный друг кедровка — небольшая лесная птица — принесет в длинном клюве шишку, а сама полетит за новой.

Пока бурундук занят шишкой, подойди поближе. Только иди тихо. И ты разглядишь на рыжей спине бурундука пять черных полос.

Раньше бурундук был весь рыжий. И жил один. А он маленький, слабый. И его обижали все. А горностай и лиса хотели даже съесть.

Терпел-терпел обиды бурундук и однажды решил: найду-ка я друга большого, сильного. Чтобы его боялись все. Чтобы его боялись лиса и горностай.

И пошел бурундук по лесу искать себе друга. Скачет бурундук от дерева к дереву, от куста к кусту. Пробежит по валежине, заглянет в расщелины.

И вот бурундук увидел медведя. Медведь спал в тени под кустом кедрового стланика.

Бурундук схватил медведя за ухо и давай тормошить. Кое-как разбудил. Медведь недовольно рявкнул:

— Чего тебе надо?

Бурундук говорит:

— Медведь, медведь! Давай с тобой дружить.

Медведь лениво зевнул:

— А зачем дружить-то?.

Бурундук говорит:

— Вдвоем будет лучше. Ты большой, неуклюжий. А я маленький, ловкий. Я буду сторожить тебя, когда ты спишь — вдруг какая опасность идет.

— А я никого не боюсь, — говорит медведь.

— Тогда вместе будем орехи собирать.

Медведь поднял большую голову, посмотрел на бурундука:

— Орехи, говоришь…

— Да, орехи. И ягоду будем вместе собирать.

— Ягоду, говоришь…

— Да, ягоду. И муравьев будем вместе ловить.

— И муравьев, говоришь? — Медведь поднялся, сел. — И орехи, и ягоду, и муравьев, говоришь?

— Да, и орехи, и ягоду, и муравьев.

Медведь доволен. Отвечает:

— Я согласен дружить с тобой.

Бурундук нашел себе друга. Большого, сильного; Теперь ему никто в лесу не страшен.

Быстрый бурундук находит богатые ягодные поляны и кусты кедрового стланика, сплошь усыпанные шишками. Медведь только и знает, что ест. Силу набирает.

Вскоре медведь ожирел так, что ему стало трудно ходить. Он теперь больше отдыхал. И лишь изредка повелевал:

— Эй, бурундук, принеси мне брусники.

Или:

— Эй, бурундук, почеши спину.

Наступила осень. Впереди зима, долгая, холодная. Бурундук забеспокоился:

— Слушай, медведь, скоро зима. Надо делать запасы. Медведь говорит:

— Делай запасы. — А сам, как лежал, так и лежит.

Бурундук сделал запасы.

Медведь же забрался в берлогу, подложил под голову лапу и заснул. В просторной берлоге бурундуку неуютно.

Спал медведь месяц, спал два — проснулся. Говорит бурундуку:

— Подай-ка, друг, орехи.

Бурундук накормил медведя. Тот, сытый, снова уснул.

В конце зимы просыпается медведь. И снова говорит бурундуку:

— Подай-ка мне ягоду и орехи.

Медведь съел все запасы. Не оставил бурундуку ни одной орешины, ни одной ягодки. Едва жив дотянул бурундук до весны.

Когда снег растаял, проснулся медведь. Потянулся довольный и сказал бурундуку:

— А хорошо мы с тобой, братец, перезимовали!

Потом похвалил бурундука:

— А ты, малыш, молодец! — И погладил лапой по его спине. Так и остались на рыжей спине бурундука пять черных полос — следы медвежьей дружбы.

Вышел медведь из берлоги и тут же забыл о своем маленьком друге: вокруг много сладких кореньев, и медведь только и делал, что копал их своей сильной лапой и чавкал на весь лес от удовольствия.

У бурундука же только сил и хватило, чтобы вывалиться из берлоги. Долго лежал он на сухой траве, подставив солнцу свою полосатую спину.

Вот тут-то и пролетала кедровка. Она тоже зимовала в лесу. Трудно ей пришлось: снег завалил орехи, а запасов делать кедровка не умела.

Таежная птица несла в клюве шишку — нашла где-то.

Увидела кедровка бурундука — пожалела. Хоть сама была голодна, отдала шишку.

Съел бурундук орешек — шея окрепла. Съел второй — спина окрепла. Съел третий — ноги окрепли. Съел всю шишку — почувствовал, что может идти. Пошел бурундук по лесу. Скачет от дерева к дереву, от куста к кусту. Заглядывает под коряги и валежины, в расщелины и норы. Нашел прошлогодние орехи. Поел сам и поделился с кедровкой.

С той поры и дружит маленький лесной зверек бурундук с маленькой лесной птицей — кедровкой.

Каждую осень, когда созревают орехи, кедровка летает по всему лесу, собирает шишки. А бурундук шелушит, делает запасы, себе и кедровке.

Прослышали горностай и лиса о том, что бурундук больше не дружит с медведем, обрадовались. Решили съесть. Но не тут-то было. Как бы тихо ни крались горностай и лиса, заметит зоркая таежная птица.

Крикнет кедровка. Бурундук прыг с ветки и — в нору. Когда на кедровку нападает какой враг, проворный бурундук вцепится зубами ему в шею. И так вместе: кедровка острым клювом, бурундук зубами прогоняют маленькие друзья своих врагов.

А медведю теперь не сладко. У него нет запасов. И чтобы не умереть с голоду, он только и знает: всю зиму сосет лапу.

ТЮЛЕНЬ И КАМБАЛА Сказка

На севере Ых-мифа есть залив, отделенный от Пила-Керкка — Охотского моря — песчаной косой. Это лагуна. Лагуна как лагуна: в ее чаше есть глубокое русло, в которое во время прилива вливается морская вода, а в отлив она бурно. выливается обратно в море через узкий пролив; в лагуне есть и обширная отмель, она простирается к западу от глубокого русла, постепенно переходя в пологий берег. Отмель вся заросла морской травой.

Когда ты поедешь ставить сети, не ставь их на мелководье. Здесь не поймаешь ни кеты, ни тайменя. Сети забьет морская трава, а нижние ячеи — камбала. И не простая гладкая, а звездчатка. Она вся покрыта колючими наростами, похожими на бородавки. Эта камбала обычно ложится на дно лагуны, плавниками накидает на себя ил, и ее не видно. А глянешь туда, где глубоко, увидишь на поверхности воды черную круглую голову тюленя. Она поворачивается влево, вправо, большие блестящие глаза словно ищут кого-то. Тюлень долго ищет, не находит, ныряет в глубь залива, но вскоре опять появляется на его поверхности, поворачивает голову влево, вправо.

Некогда звездчатка была похожа на других камбал. И ей это не нравилось. И поплыла она искать, с кем бы посоветоваться, как быть не похожей на остальных камбал.

Встретилась с навагой:

— Навага, навага, ты пришла в наш залив из дальних вод. Тебе не страшен даже седьмой вал. И ты видела много. Скажи мне, как сделать, чтобы не походить на остальных камбал?

Видавшая виды навага удивилась вопросу камбалы, покачала тупой головой, вильнула тонким хвостом и ушла в глубину.

А камбала обращалась и к корюшке, и к тайменю. Но никто не мог помочь ей.

— Я помогу твоему горю! — сказал тюлень. — Только, чур, и ты поможешь мне.

— Конечно же! Конечно же! — обрадовалась камбала, подплыла к тюленю, погладила плавниками его усы.

В то давнее время тюлень был весь черный, и его можно было заметить далеко во льдах. А у тюленя, известно, много врагов: медведь, орел, лиса…

Тюлень принялся мазать камбалу потайной глиной. Долго и старательно делал он свое дело. Только и было слышно, как он сопит от усердия. На хвост камбале тюлень перенес веер северного сияния, плавники окрасил в цвет тихого заката над августовским заливом.

Камбала любуется собой — не налюбуется. Повернется то одним бочком, то другим, проплывет то над волной, то у самого дна.

Тюлень ждал, ждал, кое-как дождался, когда угомонится камбала.

— Теперь ты принимайся за меня, — говорит тюлень. — Я черный, и меня далеко видно во льдах. Сделай меня серым, чтобы я был незаметен и во льдах и на берегу.

— Мигом я это сделаю, — сказала камбала и стала мазать тюленя белой глиной.

Но у камбалы не было столько усердия, сколько у тюленя. Да и спешила она к своим сородичам, чтобы показать себя. Она нанесла несколько пятен и отстала.

— Фу-у-у, устала, — сказала она.

— Отдохни немного, — посочувствовал тюлень.

А камбала повернулась и поплыла от него.

— Ты куда? — спохватился тюлень.

Камбала сильно ударила плавниками, только и видал тюлень ее плоскую спину. Тюленю стало страшно: он ведь теперь пестрый. Ему не укрыться ни во льдах, ни на берегу; во льдах его выдадут черные пятна, а на берегу — белые.

— Ах, так! — возмутился тюлень и погнался за камбалой. Долго длилась погоня. Но куда там: только тюлень раскроет пасть, чтобы поймать обманщицу, та ловко увильнет в сторону. Тогда разозленный тюлень схватил горсть крупного морского песка и бросил в камбалу. Так и покрылась камбала колючими наростами, похожими на бородавки.

С тех пор прошло много времени. Но и по сей день тюлень враждует с камбалой. Камбала прячется от грозного тюленя в траву на мелководье. Она ложится на дно лагуны, накидывает на себя ил, и ее не видно.

А пятнистый тюлень плавает на глубине, все ищет камбалу, не находит, ныряет до самого дна, всплывает на поверхность залива, поворачивает голову влево, вправо…