Женщина Габриэля

Глава 19

На Викторию упала тень. Силуэт Габриэля тяжело лег на ее веки, груди, живот, бедра.

Она мгновенно проснулась с колотящимся сердцем, ловя воздух.

Мягко качнулась, закрываясь, дверь ванной. Тонкая линия белого света залила щелку между полом и дверью.

Габриэль вернулся.

Отбросив назад постельное покрывало, она выскользнула из-под льняных простыней.

Ее соски затвердели. От холода, сказала она себе.

И знала, что это было от страха.

Виктория отнюдь не рвалась к роли, которую должна была сыграть этой ночью, но она сыграет ее. Она освободит ангела.

Оранжевые и голубые язычки пламени лизали почерневшее дерево.

Огонь угасал от недостатка заботы.

Виктория угасала с тех самых пор, как мать оставила ее с холодным, нелюбящим отцом. Габриэль понемногу умирал каждый раз, когда дарил наслаждение, не получая его взамен.

Широкая и низкая белая банка на тумбочке атласного дерева казалась бледным пятном в слабом свете.

Это был весь свет, в котором нуждалась Виктория.

Она потянулась, сжала пальцы…

Металл.

Серебристая оловянная коробка презервативов.

Отпустив металлическую коробочку, она схватила стеклянную банку, которую принес Гастон. Дрожащими пальцами Виктория отвинтила крышку и осторожно опустила ее на тумбочку.

Звук удара металла о металл отдался дрожью вдоль ее позвоночника.

Виктория положила крышку на оловянную коробочку. Она могла лишь надеяться, что ее решение было продумано лучше, чем ее координация.

Гладкий деревянный пол был холодным и жестким. Ее груди — сносные груди, как сказала мадам Рене; символ греха женщины, как заявлял ее отец — рассекали воздух.

Габриэль видел груди Виктории; она его не видела.

Габриэль коснулся Виктории; Виктория не касалась Габриэля.

Пока.

Да поможет ей Бог, если она сделает это, сказал Габриэль. Потому что он не сможет помочь.

Или не станет.

Виктория открыла дверь ванной.

Едва войдя внутрь, она почувствовала, что Габриэль все понял.

Длинная, изящная рука потянулась из глубин душа и повернула кран. В тишине брызнула вода; над деревянной обшивкой заклубился пар.

Стиснув стеклянную банку со смазкой, которую она попросила у Гастона, Виктория ступила вперед.

Лицо Габриэля было поднято к душевым струям, волосы слиплись и потемнели. Вода омывала его мускулистую спину, тугие ягодицы и длинные, длинные ноги.

Он был прекрасен. Гораздо, гораздо прекраснее любого другого мужчины, которого она когда-либо видела.

Габриэль знал, что Виктория вошла в ванную. Он знал, что Виктория наблюдает за ним.

Он знал, что Виктория собирается сделать.

Он медленно опустил голову. Потемневшие от воды волосы облепили его голову сзади, повторяя форму затылка и шеи.

— Я убью тебя, если ты прикоснешься ко мне, Виктория.

Голос Габриэля был отстраненным; напряжение пронизало воду и клубы пара.

— Меня не было бы здесь, Габриэль, если ты не хотел, чтобы я коснулась тебя, — спокойно ответила Виктория. И знала, что это правда.

Мужчина, ответственный за ее пребывание в доме Габриэля, знал его потребности. Он предоставил Викторию для их удовлетворения.

— Мое имя не Габриэль.

Виктория собралась с духом в ожидании истин, которые она познает этой ночью.

— Какое тогда?

— Garçon. Con. Fumier.

Виктория знала, что garçon по-французски означает «мальчик». Словасon и fumier не входили в ее словарный запас французского. Как и portail, влагалище женщины, и godemiché, кожаный фаллос.

— Мы не ответственны за то, как нас называют другие, — ровно ответила она.

— Вы знаете, что такое con, мадемуазель?

Голос Габриэля отдался глухим эхом в медном гроте над ровными брызгами воды.

— Нет, — правдиво ответила Виктория.

— Ублюдок. Ты знаешь, что означает fumier?

— Нет. — Но она не сомневалась, что Габриэль собирается просветить ее. — Я не знаю.

— Fumier означает кусок дерьма. Канавы заполнены нечистотами; я родился в канаве. Я жил в канаве. Безымянный ублюдок. Это не проституция сделала меня таким, каков я есть, — сказал Габриэль в сгущающемся пару, пока его омывала вода, — а жизнь.

Цена выживания.

— В том, чтобы жить, нет греха, Габриэль.

Нет греха в том, чтобы жить. Нет греха в том, чтобы любить.

Виктория знала, что потребуется гораздо больше, чем слова, чтобы убедить Габриэля в истинности ее утверждений.

— Однажды я увидел витраж в соборе. На нем было два ангела; я не знал, что это ангелы. У одного были темные волосы, у другого — светлые. На ступенях церкви сидела старуха, жалкая побирушка, которая просила милостыню у нищих. Я спросил ее, кто les deux hommes — те два человека. Она сказала, что это ангелы. Она сказала, что белокурый ангел — это Габриэль, Божий посланник. Майкл, темноволосый ангел — Божий избранник. Она сказала, что на небесах нет голода, и что ангелы не просят подаяние. Майкл и Габриэль, сказала она, — любимые ангелы Бога.

Пар вздымался из медного грота, забиваясь в нос и грудь Виктории.

— Когда я увидел Майкла в Кале, он был полузаморенным мальчиком с голодными глазами, который не стал бы просить и не знал, как украсть. Он напомнил мне темноволосого ангела с витража. Я хотел быть похожим на него; я хотел иметь глаза, которые жаждали большего, чем корка хлеба и теплое, сухое место на ночь. Я хотел быть ангелом, поэтому я взял имя ангела. Когда французская мадам предоставила мне шанс избежать бедности, я ухватился и за него. И ухватился бы снова. Не совершай ошибки, я — ублюдок. Если ты прикоснешься ко мне, я причиню тебе боль. И уверяю тебя, Виктория, я могу причинить тебе боль такими способами, которые тебе и не снились.

Чувства сжимали грудь Виктории до тех пор, пока у нее не перехватило дыхание от гнета и пара. Страх был слишком узнаваем, но его вытеснило нечто другое.

Боль Габриэля.

В ее власти было остановить его боль. Если у нее хватит храбрости.

— Мы делаем то, что необходимо, чтобы выжить, — спокойно сказала Виктория. Слыша эхо прежних слов, ее, его…

«Я сожалею, что вас продали против вашей воли.

— Но это произошло не против моей воли, мадемуазель».

— Мы, Виктория? — без любопытства спросил Габриэль. По нему струилась вода.

— Да, — решительно ответила Виктория. — Мы.

Иначе она не продала бы свою девственность с аукциона в доме Габриэля. И никогда не встретила бы белокурого ангела, тоскующего по любви.

Габриэль повернулся так быстро, что от его движения у Виктории перехватило дыхание. Или, возможно, у нее перехватило дыхание оттого, что она впервые увидела его совершенно голым.

Вода склеивала зубчиками его ресницы, стекала по подбородку, каплями усеивала блестящие коричнево-белокурые волосы, которые покрывали его грудь и стрелой спускались к паху.

Виктория уставилась на него.

Он был возбужден. Вода струилась с похожей на луковицу головки его налившегося члена.

Мускулы внутри ее влагалища сжались от желания.

Она мельком видела Габриэля предыдущей ночью, пока он надевал презерватив, и еще более кратко, когда шел к ней с его вложенной в резиновые ножны мужественностью, выступавшей из расстегнутых серых шерстяных брюк.

Это был бесстыдно обнаженный мужчина, синие вены пульсировали, каждый оттенок цвета был на виду — бледная плоть, темная плоть, плоть с фиолетовым отливом. Два тугих кожаных холмика покачивались под соломой потемневших от воды волос.

У Виктории не было ни малейших сомнений, что Габриэль мог причинить ей боль невообразимыми способами. Так же, как причиняли боль ему самому.

Как не было у неё и сомнений в том, что он бы пошел на это.

Ее выбор…

Виктория медленно подняла ресницы.

Сквозь клубящиеся завитки серого пара пристальный взгляд Габриэля был невыразительным и бескомпромиссным. Глаза мальчика, который хотел быть ангелом, и мужчины, который потерял обещание рая.

Впервые Виктория была рада шести месяцам, лишившим ее еды, одежды и, в конце концов, крова. Она была рада даже своим костям, которые были слишком острыми, и своей плоти, слишком туго обтягивающей их.

Виктория знала, каково это — мерзнуть и голодать. Она знала, каково это — продать надежду на любовь ради еды и крова.

Мадам Рене сказала, что соблазнение состоит из создания обнаженных образов словами.

Это пробуждение в человеке предвкушения… поцелуя… ласки… объятий.

— Мой отец запрещал целоваться, — намеренно сказала Виктория. — Я бы хотела поцеловать тебя.

Единственным звуком в ванной был шум воды и грохот сердца Виктории. Она медленно поставила стеклянную баночку на деревянную обшивку, обрамляющую ванну. Ее груди покачивались, голова поднялась, удерживая пристальный взгляд Габриэля.

— Мой отец запрещал обниматься. — Она выпрямилась, груди и позвоночник выровнялись. — Я бы хотела обнять твое тело своим.

Она осторожно ступила в медную ванну.

— Мой отец запрещал касаться. — Горячая вода затуманила ее лицо, окутала правую, а потом левую ногу. — Я бы хотела прикоснуться к тебе, Габриэль.

Одну долгую секунду Габриэль не мог дышать, захваченный голодными синими глазами в то время, как горячая вода колола его голову и плечи. Она струилась по его спине, груди, паху, ягодицам.

Каждый дюйм его тела кричал о предупреждении. Если Виктория прикоснется к нему…

Прохладные пальцы охватили возбужденную плоть Габриэля.

Ошеломляющая потребность.

Ослепляющий гнев.

Он не хотел этого.

Но Виктория не дала ему выбора. Как не дал выбора и второй мужчина.

Схватив Викторию за запястье, Габриэль дернул ее под душевые струи, одновременно разворачивая ее и швыряя лицом на обшитую медью стенку душа.

Руки Виктории шлепнулись о стену.

— Ты обещала, — проскрежетал он, вода забивала его рот, обжигала глаза, грудь, бедра, каждый дюйм его плоти, который прикоснулся к Виктории. — Ты обещала не касаться меня.

Но она коснулась его.

Она открывала свое тело и принимала его пальцы и член, пока темнота надвигающегося оргазма не исчезла в слепящей вспышке ее наслаждения.

— Я обещала, что не коснусь тебя вчера вечером, — Виктория задыхалась в бьющей воде, вжимаясь в медную стенку, — и не коснулась. Я сдержала свое обещание, Габриэль.

Но она не сдержала своего обещания. Она коснулась его своей страстью и своим наслаждением.

«Я вижу тебя, Габриэль…»

Но она не видела его.

Она не видела мальчика, который просил подаяния, и шлюху, который просил мужчину.

Габриэль мог чувствовать страх Виктории, чуять его над ее желанием — она боялась, когда вошла в ванную. Именно ее страх подсказал ему, что она задумала.

Она задумала освободить ангела. Но он не был ангелом.

Он был безымянным куском дерьма, который хотел большего, посмел больше и заплатил за это.

Габриэль прижался к Виктории, его пальцы окружили мягкость ее плеч, его бедра чашей охватили ее ягодицы, его член во всю длину был зажат в ее расщелине, его и ее волосы цеплялись за них обоих. Он позволил ей ощутить его твердость, его силу.

Ее уязвимость.

— Это то, чего ты хочешь, Виктория? — промурлыкал он. Душ хлестал по его коже.

Виктория повернула голову в профиль к нему, проведя правой щекой по скользкой меди. Вода струилась с его лица, сбегала по ее левой щеке, прилизывая волосы к коже головы, стекала по похожему на раковину уху, по хрупкой шее.

— Да, — сказала она. Все еще не уступая своему страху. — Я хочу, чтобы ты коснулся меня.

Он касался ее прошлой ночью, но этого было недостаточно.

Для нее. Для него.

— Как ты хочешь, чтобы я коснулся тебя, Виктория? — чарующе прошептал он. Зная, как доставить наслаждение; зная, как причинить боль. Он не знал, как любить. Шлюхи не любили. — Ты хочешь, чтобы я коснулся тебя так, как я касался женщин, или ты хочешь, чтобы я коснулся тебя так, как я касался мужчины?

Вода зубцами склеивала ресницы Виктории, стекая по ее щеке.

— А есть разница?

Вокруг них клубился пар.

Навевая воспоминания. Провоцируя.

— Женщины мягче. — Габриэль провел губами по уху Виктории — у нее было маленькое ухо, изящное, бесконечно уязвимое. Оно опаляло его губы; щель между ее ягодицами сжимала его член. — Их легче ранить.

Виктория напрягалась под легким, подозрительно ласковым поцелуем. Ангел, приносящий дары…

— Мужчины тверже, мускулистее. — Габриэль нежно попробовал краешек ее уха, его сердцевину, погрузил внутрь жаркий язык. Вода бежала по его лицу и подбородку, капала на ее плечо. — Им нравится более грубо. Мне быть с тобой грубым, Виктория?

— Мужчина, который заставил тебя умолять, был с тобой грубым, Габриэль? — с вызовом спросила Виктория, потемневшие от воды волосы прилипали к его губам.

При воспоминании Габриэль стиснул зубы.

Второй мужчина не был груб, но его сообщник был. Габриэль приветствовал боль.

Виктория не приветствовала бы ее.

Но это было все, что мог дать ей Габриэль.

— Мысль о мужчинах, трахающих мужчин, возбуждает тебя? — тихо, намеренно оскорбительно, спросил он.

Это возбуждало женщин, с которыми Габриэль бывал в прошлом. Они искали белокурого ангела, чтобы сравнить его с темноволосым.

Но ангелом был Майкл; только он мог показать женщине ангелов. Габриэль показывал им мрак желания.

— Он насиловал тебя, — настаивала Виктория, обращаясь к пару и струившейся воде.

Невинная. Как был невинен Майкл.

Голодная. Каким никогда не мог быть Габриэль.

— Меня насиловали двое мужчин, — нежно возразил он, водя носом по ее щеке. Пульс бился в его пальцах, обхватывающих ее руки, в его груди, баюкавшей ее узкий позвоночник, его члене, скользившем в расщелине между ее ягодицами.

— Но один мужчина дал тебе наслаждение, — упорно продолжала Виктория.

Будь она проклята.

— Да, — мягко согласился Габриэль.

Один мужчина принес ему боль; второй принес наслаждение.

Он мог бы выдержать боль. Он не выдержал наслаждения. Оно запятнало Габриэля навсегда.

И она знала это, эта женщина, посланная мужчиной, который один за другим снимал все покровы с ангела до тех пор, пока не осталось ничего.

Ангелы не умоляли, но он заставил Габриэля умолять.

Виктория напряглась рядом с Габриэлем — чтобы увидеть его, касаться его, быть частью его. Того, кто так долго боролся, чтобы оставаться в стороне ото всех.

— Я хочу знать!

Габриэль хотел знать… каково это — чувствовать сытость так, чтобы жаждать большего, чем еда. Он хотел знать, каково это — ощущать тепло так, чтобы жаждать большего, чем ботинки и одежда. Он хотел знать, каково это — иметь дом, место, где он не должен будет бороться с другими нищими.

Любопытство убивало любовь. Надежду.

Габриэль очертил ухо Виктории кончиком языка; его член был уютно устроен между щеками ее ягодиц. Слезы, которые он не мог выплакать, просочились из вершины его головки.

— Что ты хочешь знать, Виктория?

— Я хочу знать, что он сделал с тобой.

Воспоминание хлестнуло сквозь жар воды, стучащей по его телу, и мягкость кожи Виктории.

Боль. Наслаждение.

— Ты видела через прозрачные зеркала, как мужчины трахают мужчин, Виктория. — Габриэль заполнял ее ухо своим дыханием. — Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе, каково это — быть трахнутым в зад? Или ты хочешь, чтобы я рассказал тебе, каково это — быть изнасилованным?

Подбородок Виктории обрамляла медь, усыпанная бусинками воды.

— Я знаю, каково это — желать быть частью кого-то, Габриэль.

Вчера вечером она была частью его, как и он был частью ее.

Мрак истины окутывал Габриэля, пока он не почувствовал, что взорвется.

— Я не отстранялся от одного мужчины, — обольстительно сказал он.

Он никогда не отстранялся от одного мужчины.

Майкла. Мишеля.

Какое-то время Габриэль думал, что он тоже сможет быть ангелом.

Второй мужчина показал ему, кто он на самом деле.

Con. Fumier.

— Он причинил тебе боль, Габриэль. — Лицо Виктории затуманил пар. — Я хочу прогнать боль.

«Повредил ли мужчина или мужчины, которые овладели Джоном, его душу так, как и его тело?» — спрашивал себя Габриэль.

Прогонит ли его вдова эту боль?

Прогнала ли Энн боль Майкла?

«Кто утешит вас… Габриэль?»

Никто. Jamais.

Никогда.

Габриэль не заслуживал утешения.

— И ты думаешь, что сможешь прогнать мою боль, сделав… что, Виктория? — легко поинтересовался Габриэль, делясь своим дыханием, своим жаром, водой, заливавшей тело. — Позволив мне изнасиловать тебя?

— Я хочу, чтобы ты показал мне, что он сделал с тобой.

Вода капала с носа Габриэля на щеку Виктории; она ползла между их телами и танцевала на кончике члена, смывая его слезы.

— О котором мужчине ты хочешь знать, Виктория?

— Я хочу знать, что сделал с тобой мужчина, который причинил тебе боль, — голос Виктории отозвался эхом в медном колпаке, подгоняя его, возбуждая его. — А затем я хочу, чтобы ты показал мне, что с тобой сделал мужчина, который заставил тебя молить о наслаждении. Я хочу, чтобы ты заставил меня умолять, Габриэль.

Габриэль не молил о наслаждении — он умолял о разрядке. А потом он молил о смерти.

Он не хотел, чтобы Виктория молила — не Виктория, с ее голодными синими глазами.

— Ты знаешь, куда насилуют мужчин, Виктория? — возбуждающе прошептал Габриэль. Вертикальная плоть устроилась в щели между ее ягодицами. Грудь баюкала ее узкие плечи и спину. Корона его члена пульсировала с каждым вдохом, каждым ударом сердца. Вода ударялась о них обоих.

Было бы так легко убить ее…

— Да, я знаю, куда насилуют мужчин, — сказала Виктория сквозь бьющий душ.

Но она не знала. Мужчин не насилуют через их тела; мужчин насилуют через их души.

Повернув торс, Габриэль потянулся назад и сунул пальцы в баночку с кремом, которую Виктория поставила на деревянную обшивку ванны. Наружу они показались покрытые густым белым кремом.

Вода бусинками усыпала его пальцы, переливаясь жемчугом на креме.

Часть его, однако отделенная от него.

Но он не хотел быть отделен от одной женщины.

— Ты хочешь знать, что я чувствовал, Виктория? — подстрекал он ее. Убивая ее. Убивая себя. — Ты хочешь знать, каково это — быть трахнутым в зад?

— Да. — Виктория отбросила голову назад, глотая воду и страх. Ее руки по-прежнему были распластаны по медной стене, жаждущая жертва. — Я хочу знать, что ты чувствовал.

Но это было не то, чего хотел Габриэль.

Он не хотел, чтобы женщина знала, что он чувствовал.

Он не хотел, чтобы кто-нибудь когда-нибудь познал это.

Подавшись назад, Габриэль опустил руку между их телами. Он смазал себя холодным, гладким кремом — корону, ствол; ягодицы Виктории дразнили тыльную часть его руки и костяшки пальцев.

Крепко взяв себя в руки, он кругами водил по ней головкой смазанного лубрикатом пениса… скользя, соблазняя, дразня.

— Это то, чего ты хочешь, Виктория? — промурлыкал он. Шлюха по натуре, как и по выучке.

Виктория напряглась, не подготовленная ни к наслаждению, ни к боли.

Вчера вечером он нарушил ее девственность, тонкий слой плоти, который он постепенно отгибал, чтобы впустить один палец, два, три.

Он не разорвал его, ни своими пальцами, ни своим членом.

Ловкая шлюха восстановила бы девственную плеву и продала ее снова.

Но Виктория не была шлюхой.

Ее девственность могла быть исправлена. Если он возьмет Викторию сейчас, она никогда не сможет снова претендовать на невинность. Она не могла излечить Габриэля, но она могла быть уничтожена им.

Он не хотел причинять ей боль.

То, чего Габриэль хотел, не останавливало его прежде… От проституции. От убийства.

Он знал, что это не остановит его и теперь.

Непрерывно водя кругами, Габриэль нажал вглубь. И едва не рухнул от наслаждения, прострелившего его яички.

Но он не хотел наслаждения.

Виктория инстинктивно выгнула тело. Даже в этом она приняла его. Она, никогда не знавшая боли, которую мужчины могли причинить женщинам. Боли, которую мужчины могли причинить мужчинам.

— Это? — соблазнительно шептал Габриэль в волосы Виктории, в ее скользкую от воды щеку. Кружа, надавливая, кружа, надавливая сильнее, кружа, надавливая еще сильнее, уговаривая ее тело принять его, как его научили делать двадцать семь лет назад. — Это то, чего вы хотите, мадемуазель Чайлдерс?

— Да. — Виктория сжала веки и повернула голову к его губам, ища утешения у мужчины, которого она пригласила изнасиловать ее.

Так, чтобы он мог не испытывать боли.

Но он никогда не будет свободен от боли.

— Скажи мне, Виктория, — это то, чего ты хочешь? — промурлыкал он, его грудь баюкала ее спину, в то время как ее ладони распластались на медной стене, пытаясь сдержать ее наслаждение и боль. Но она не могла сдержать их. Опытная шлюха, какой был Габриэль, даже он не был способен сдержать их. — Все, что ты должна сделать — сказать мне остановиться, и я остановлюсь. Скажи мне, Виктория. Скажи мне остановиться.

Или он умрет. И заберет ее с собой.

Виктория приняла кончик его пениса в свое тело. И выдохнула свой смертный приговор.

— Не останавливайся!

Крики из прошлого эхом отзывались в его голове.

Остановись… Остановись… Остановись…

И следом: N’arrête pas… N’arrête pas… N’arrête pas…

Не останавливайся… Не останавливайся… Не останавливайся…

Мускулы бедер и ягодиц Габриэля сжались. Левая рука соскользнула с руки Виктории — женской руки, мягкой, узкой, которую так легко повредить или сломать — он погладил ее талию и обхватил бедро.

Он не остановился.

Растопыренные пальцы Виктории сжались в кулаки. Она сдавливала его плоть, отчаянно пытаясь приспособиться к чужеродному вторжению.

Ее боль вибрировала в горячем тумане.

Габриэль зарылся лицом в ее влажные волосы.

Он не хотел этого.

Душ беспрестанно барабанил по ним, мужчине и женщине, которых свели вместе страх и желание.

— Скажи мне остановиться, Виктория, — шептал Габриэль, топя в водных брызгах и напряженном убежище ее тела свое прошлое, которое он пережил, и будущее, которым был отвергнут.

— Не останавливайся! — задыхалась она.

— Скажи мне остановиться, Виктория, — повторил он. И отстранился назад, пока в ней не осталась только головка его члена.

Мускулы Виктории конвульсивно сокращались, пытаясь остановить его, пытаясь удержать его внутри.

Наслаждение. Боль.

Габриэль не хотел, чтобы Виктория видела тьму, достигая своей кульминации.

Voir les anges. Le petit morte.

Габриэль хотел, чтобы Виктория видела ангелов, а не смерть.

— Не останавливайся! — ее крик был смертным звоном.

Он осторожно погрузился еще на дюйм.

— Скажи мне остановиться, Виктория.

— Я могу чувствовать твою головку… — Виктория глотала горячий туман, вода струилась в ее рот, — …о, Господи!

Габриэль мог чувствовать Викторию так же остро, как она чувствовала его. Плоть, скользкая внутри и снаружи. Давление, которое росло, скапливалось, искало выхода.

Она должна была остановить его.

Он вонзился полностью.

Бедра Виктории впечатались в медную стенку.

— О, Боже мой! — вырвалось из ее горла.

Жар.

Габриэль не помнил женщину, которая была бы такой горячей. Он мог чувствовать гладкую влажность ее кожи и скользкий жар ее тела, связавшиеся узлом в его яичках.

— Скажи мне остановиться, Виктория, — неровно повторил он, скользя, падая в прошлое.

— Ты просил его остановиться? — с трудом выдохнула она, принимая в свое тело французского мальчика, который хотел быть ангелом, и шлюху, который молил о разрядке.

— Да! — прошипел Габриэль сквозь сжатые зубы. И не мог остановить себя. Он медленно и осторожно выскользнул из Виктории. Ради своего наслаждения, не ее. — Я просил его остановиться.

Виктория прикусила нижнюю губу — у нее были красивые губы, нижняя только чуть-чуть полнее верхней. Вода струилась по ее виску.

— Но он не остановился.

Он не остановился. Он не останавливался, пока второй мужчина не велел ему остановиться.

Тогда начался кошмар.

— Скажи мне остановиться, — произнес Габриэль.

Мольба. Но ангелы не молили.

Ягодицы Виктории сжались.

— Нет.

Секунду Габриэль не мог дышать от боли и наслаждения.

— Тогда моли меня не останавливаться, — безжалостно сказал он.

— Заставь меня умолять, Габриэль, — с вызовом сказала она, часть его.

Но он не хотел, чтобы она была его частью.

— Заставить тебя молить… как, Виктория? — спросил Габриэль, голос был опасно мягким, тело дрожало от потребности, внутри, снаружи. — Ты хочешь, чтобы я заставил тебя молить меня остановиться?

Боль.

— Да.

— Или ты хочешь, чтобы я заставил тебя молить меня не останавливаться?

Наслаждение.

— Да, — повторила она, задыхаясь, дрожа.

Желая принять и его боль, и его наслаждение.

Но Габриэль не хотел давать Виктории свою боль.

Он хотел думать, пусть только на мгновение, что он нашел душу, и что душу звали Викторией Чайлдерс. Женщину, которая видела в его лице, когда взрывалась наслаждением, лицо мужчины, который отрекся от своего тезки.

Габриэль сжал левое бедро Виктории. Его пальцы охватили выступ тазовой кости.

Его мускулы сжались.

Он хотел вонзаться в Викторию, пока она не закричит, чтобы он остановился. А затем он хотел вонзаться в нее, пока она не станет молить его не останавливаться.

Он хотел, чтобы Виктория прогнала правду и вернула безымянного мальчика, который думал, что сможет быть ангелом.

— Они сковали меня, — сказал он в клубившийся пар и бьющую воду. — Я не мог двигаться. Я не мог бороться.

Все, что он был в состоянии делать — это терпеть до тех пор, пока больше не смог вынести.

Габриэль медленно вытаскивал свой член, пока в Виктории не осталось лишь биение его пульса.

Все будет начистоту.

— Он не использовал смазку, — грубо сказал он.

Эти двое мужчин взяли его только для того, чтобы причинить ему боль. Потому что он любил темноволосого мальчика с фиалковыми глазами.

Мальчика, который научил его читать и писать.

Мальчика, с которым проституция скорее объединила, чем разделила Габриэля.

Габриэль согнул бедра: Виктория приняла его. Как принимал он.

Душ непрерывно стучал по его голове. По голове Виктории.

— Есть такое слово. — Вода сбегала по лицу Габриэля. — Садомазохизм. Это наслаждение, которое неотличимо от боли. Ты хочешь знать, как боль может стать наслаждением, Виктория? — прошептал он.

Умирая внутри. Умирая снаружи.

Пульсирующий член. Прошлое, преодолевающее настоящее.

— Да. — Виктория глотала воздух. Воду. Его член. — Да, хочу.

Габриэль не умолял, пока боль не обернулась наслаждением. Но Виктория не поймет, пока сама не испытает этого.

Внезапно ему захотелось, чтобы она поняла. Захотелось, чтобы она стала частью его.

Захотелось, чтобы она простила то, чего он никогда не мог простить.

Ухватив ее правое бедро, Габриэль скользнул левой рукой вперед, ища пальцами, скользкими от крема и воды, ища… находя.

Ее клитор пульсировал между его большим и указательным пальцами, самая чувствительная плоть женщины, мягче, чем шелк.

Она была твердой — такой же твердой, как сейчас Габриэль. Такой же твердой, каким его заставили стать в прошлом.

Виктория судорожно дернулась, задрожала и замерла, сознавая, как один мужчина мог сделать насилие болезненным, тогда как другой — доставляющим наслаждение.

— Габриэль, — прошептала она, вода сбегала по ее щеке.

Вчера вечером она кончила для него десять раз. Каждый раз, когда она выкрикивала свое наслаждение, внутренние сокращения ее portail сжимали его сердце.

— Ты кричала бы для ангела, Виктория? — пробормотал он.

— Да, — неровно сказала она, сердце колотилось у нее внутри. Или, возможно, это его пульс колотился у нее внутри.

Вода, ручьем лившаяся по щеке Виктории, была соленой. Слезы для ангела.

Габриэль мягко толкнулся внутрь Виктории; одновременно он сдавил ее набухший клитор, как будто это был миниатюрный пенис.

Клитор пульсировал. Как пульсировал Габриэль.

Обвив правой рукой ее талию, Габриэль удерживал Викторию перед собой, сжимая ее и погружаясь в нее до тех пор, пока и ее, и его плоть не разбухли сверх выносимого. Пока потребность в оргазме не стала сильней потребности в дыхании.

И тогда он отпустил ее. Оставил парить на краю разрядки. Скользя плотью в ее теле, по ее телу.

И она ничего не могла сделать, чтобы достичь кульминации.

— Ты молила бы ангела, Виктория? — прошептал Габриэль, его пальцы зависли над ее набухшим клитором, взывавшем о прикосновениях, в то время как он заполнил ее так глубоко — болью, наслаждением, — что коснулся самого средоточия женщины, которая была Викторией Чайлдерс.

Женщины, чьим единственным грехом было то, что она желала ангела.

— Моли меня, Виктория, — нежно сказал он.

Как под конец молил Габриэль.

Страх внезапно исказил ее залитое водой лицо.

Виктория поняла, что ее тело было инструментом: объектом, который можно заставить чувствовать наслаждение, хотела она того или нет. Она никогда не сможет снова предъявлять на него единоличные права.

— Нет! — выдохнула она.

Слишком поздно.

Ее боль и наслаждение сконцентрировались вокруг яичек Габриэля.

Она напряглась, стремясь к разрядке, чего он ей не позволил, и одновременно старалась восстановить контроль над своим телом.

Он не позволил ей и этого.

Теперь в любой момент она могла взмолиться, как взмолился Габриэль.

И она никогда не увидела бы свет снова.

Однако Габриэль не хотел, чтобы Виктория молила. Он не хотел, чтобы она всю жизнь сознавала, как легко ее тело могло стать орудием.

Он не хотел, чтобы она видела мрак, когда он касался ее.

Второй мужчина дал ему женщину: если Виктория умрет из-за своего желания прикоснуться к ангелу, он мог бы, по крайней мере, дать ей наслаждение, стоившее смерти.

Переступая и поворачиваясь, с пенисом, который двигался и скользил внутри — с плотью, которая двигалась и скользила по плоти снаружи, — Габриэль осторожно развернул Викторию так, что она оказалась лицом к краю душевой стенки. Он кратко приказал ей:

— Поверни кран душа для печени.

Он не должен был говорить ей зачем.

Виктория наклонилась вперед.

Боль и наслаждение от ее движения выдавили воздух из его легких. Он не мог сдержать их: боль, наслаждение. Габриэль чувствовал каждый поворот запястья Виктории, как будто она поворачивала его член вместо крана, скользкий пенис, движущийся в жарком, тесном кулаке ее тела — внутрь на четверть дюйма, наружу на пол-дюйма, внутрь на останавливающий пульс дюйм.

Струя горячей воды ударила в верхнюю часть его ноги.

— Направь душ вверх, — прерывисто сказал Габриэль, держась за ее талию и свое здравомыслие.

Он не узнавал своего голоса. А Виктория?

Она неловко установила душ.

Габриэль осторожно придвинулся ближе — пенис скользил, двигался, ее внутренние мускулы ласкали, сжимали, два тела действовали, как одно — пока ее таз не оказался напротив душевых брызг и вода не уколола ее разбухший клитор.

— О, мой… Габриэль!

Удивление, наслаждение, затем надвигающийся оргазм прозвучали в крике Виктории.

В той разрядке Габриэля не было радости.

Сжав веки и отбросив голову под душ, Габриэль стиснул бедра Виктории и вошел в нее так глубоко, что ее ягодицы прильнули к его паху и не осталось ни грозящей смерти, ни притаившихся воспоминаний, ни второго мужчины. Только два тела, ставшие единым.

Потрясение от его толчка было вытеснено силой оргазма Виктории. Ее мускулы сжимались вокруг него, пока Габриэль не стиснул зубы, окруженный горячей водой, скользкой плотью.

Мягкостью женщины.

Потребностью мужчины.

Габриэль погружал свою плоть в Викторию и держал ее так, чтобы она получила наибольшее наслаждение и от его проникновения, и от струи воды. Он ощутил ее второй оргазм еще раньше, чем она сама.

— Габриэль, пожалуйста… Нет! — закричала Виктория.

Габриэль кричал, двадцатишестилетний мужчина, который никогда не кричал прежде. Пожалуйста. Остановись.

Это не остановило второго мужчину.

Он зарылся лицом в изгиб шеи Виктории, ища утешения во влажной гладкости волос и плоти; затылок Виктории лег на его плечо.

— О… мой… Бог! — Она задыхалась в неистовом наслаждении. — Габриэль. Габриэль. Пожалуйста… не… останавливайся!

Все будет начистоту.

— Я не мог остановить это, — сказал Габриэль, его губы скользили по ее волосам, ее шее, член скользил внутри ее тела.

Темно-красный цвет запятнал черноту за веками Габриэля.

Он перерезал сообщнику горло. Его кровь была горячей и скользкой.

Как вода душа.

Как тело Виктории.

Как секс.

— Я не мог остановить это, — повторил он.

Раскачивая бедрами в наслаждении и боли. Не в состоянии остановить поток воспоминаний.

О темных волосах. О фиалковых глазах.

О любви. О ненависти.

Левая рука Габриэля слепо искала успокоения, гладила скользкую от воды талию Виктории, острые ребра, изгибалась вокруг мягкой, округлой плоти, судорожно обхватывала пальцами ее левую грудь. Ее сердце стучало под его пальцами; ее сосок впился в его ладонь, страсть — и бальзам, и бич.

Ее было так легко уничтожить. Второму мужчине.

Габриэлю.

Он прижался губами за ухом Виктории. Это не заглушило слов, которые распирали его грудь и рвались изо рта.

— Я… не мог… остановить это.

Ни боль. Ни наслаждение.

Ни утрату.

Любовь не была невинна. Невзирая на то, насколько сильно Габриэлю хотелось обратного.

Второй мужчина научил его этому.

Низкий крик вырвался из горла Виктории. Он вибрировал под губами Габриэля. Она внезапно выгнулась назад, ее тело открывалось, схватывало, доило его плоть, пока колени Габриэля не подогнулись, и он скользил, падал…

Твердая медь ударилась о его колени.

Виктория упала с Габриэлем, ее тело поглотило разрядку ангела.

Он не был способен остановить это.