Женщины времен июльской монархии

ПОДГОТАВЛИВАЯ ПЕРЕВОРОТ В СТРАСБУРГЕ, ЛУИ-НАПОЛЕОН РАССЧИТЫВАЛ НА ПОМОЩЬ ПЕВИЦЫ, ГОСПОЖИ ГОРДОН

Как только Матильда покинула Арененберг, Луи-Наполеон смог целиком посвятить себя делу, которое несколько месяцев назад ему предложил прибывший из Лондона авантюрист, виконт Фиален де Персиньи . Речь шла, ни больше и ни меньше, о попытке государственного переворота в Страсбурге при поддержке армии, затем поход на Париж и захват власти.

В начале лета небольшая кучка офицеров, предупрежденных Персиньи, заявила свою готовность поддержать принца.

К сожалению, две самых важных в городе фигуры, а именно: полковник Бодрей и генерал Вуароль, пока еще не были привлечены к заговору.

— Очень важно, — сказал Луи-Наполеон Персиньи, — увлечь этих двоих нашей идеей. Их участие привлечет других и укрепит тех, кто уже примкнул к нам. Бодрей, командующий 3-м и 4-м артиллерийскими полками, а также батальоном понтонеров, наш безусловный союзник. Именно в 4-м артиллерийском император получил свое первое боевое крещение при осаде Тулона. И тот же 4-й встретил его в Гренобле после возвращения с острова Эльбы. Этих воспоминаний вполне достаточно, чтобы я мог обратиться к этим людям с предложением последовать за мной. Но сначала надо, чтобы к нам присоединился Водрей. Я знаю, что он принимал участие в большинстве войн империи и что при Ватерлоо сражался геройски. Он один командовал двадцатью четырьмя орудиями. Я также знаю, что правительство Луи-Филиппа обидело его, ни разу не повысив в звании. Но мне известно и то, что этот бывший солдат императора — человек долга, свято чтящий дисциплину и противник всякого беспорядка. А это значит, что, не считаясь с собственными убеждениями, он, не задумываясь, бросит своих людей против нас.

— А что, если у него есть какая-нибудь слабость? — предположил Персиньи.

— Наведите справки!

Через несколько дней агент виконта вернулся в Арененберг с довольным лицом.

— У полковника Водрея есть слабость, — объявил он.

— Какая? — спросил принц.

— Он любит женщин…

Луи Бонапарт и Персиньи, улыбнувшись, переглянулись. Теперь они знали, как обеспечить себе поддержку ретивого полковника.

И вот в очередной раз женщине предстояло выйти из тени и написать еще одну страницу нашей истории.

Эту женщину отыскал Персиньи.

— Она должна быть красивой, умной, хитрой, бонапартистской, чувственной, не особенно строгого нрава, — объяснял Луи-Наполеон.

Виконт поклонился:

— Все эти качества соединены в одной женщине, с которой я познакомился в Лондоне. Ей двадцать восемь лет, она родилась в Париже, ее девичье имя Элеонора Бро. После учебы в парижской и миланской консерваториях она пела в Венеции и Лондоне. В 1831 году она вышла замуж за сэра Гордона-Арчера, военного комиссара при франко-испанском легионе. Потом она пела в Риме и Флоренции, где ее муж умер от тифа. Убежденная бонапартиста — ее отец был капитаном императорской гвардии, она возвратилась в Англию, где несколько раз выступила перед королем Иосифом. Вот там-то я ее и встретил в 1835 году…

Что-то вспыхнуло в сумрачном взгляде Луи-Наполеона:

— Какова она в обнаженном виде?

Персиньи, на воодушевление которого было приятно смотреть, стал описывать свою любовницу такими эпитетами, которые вполне подошли бы Сикстинской капелле…

Принц кивнул:

— А в постели?

На этот раз Персиньи с удовольствием стал делиться личными воспоминаниями и рассказал о непокорной и изобретательной натуре г-жи Гордон в области любовных утех. Картина показалась столь соблазнительной, что Луи-Наполеон выразил желание увидеться как можно скорее с такой исключительной женщиной и самому оценить ее достоинства.

— Где же она сейчас?

— В Баден-Бадене. У нее там 1 июля концерт. Я уже приобрел билеты…

В восторге от этой волнующей перспективы, Луи-Наполеон тут же велел везти себя в Готлибен, где и провел с предполагаемой дочерью Хадсона Лоува одну из тех ночей, которые в жизни мужчин не забываются.

Несколько дней спустя принц и Персиньи уже сидели в огромном зале казино в Баден-Бадене.

Занавес внезапно поднялся, и на сцену вышла дама солидных размеров. Рост ее приближался к отметке 1, 80 м. У нее были черные как смоль волосы, сверкающие огнем глаза, широкие, как у гренадера, плечи и гигантская грудь.

Луи-Наполеон, любивший женщин в теле, наклонился к Персиньи.

— С таким декольте, я полагаю, она может завоевать армейский корпус…

Г-жа Гордон запела. Ее густое контральто, ради усовершенствования которого она занималась фехтованием и стрельбой, заставляло дрожать люстры.

Слушая ее, принц высказался относительно будущего:

— Я знаю офицеров, — сказал он, — такая женщина могла бы соблазнить полковника. Кроме того, она сможет зачитывать прокламации.

После того как концерт закончился, принц приказал отнести ей трехцветный букет. Узнав, кто послал цветы, г-жа Гордон едва не лишилась сознания.

— Как я могу отблагодарить принца? — спросила она у посланного Персиньи человека.

— Приняв его этой ночью у себя.

В полночь Луи-Наполеон и Персиньи явились в гостиную г-жи Гордон.

Хозяйка дома со слезами на глазах кинулась перед принцем на колени.

Он галантно поднял ее с пола и с огорчением отметил про себя, что едва доходит ей до груди.

— Я, конечно, не музыкант, но мне нравится ваша манера петь, — сказал он, устремив на нее свои бесцветные и непроницаемые глаза, которые так нравились женщинам.

Певица ответила ему взглядом, способным растопить ледяное жилище эскимосов.

Но к счастью, очаровательная английская служанка объявила, что ужин подан. «Луи предложил даме руку, — рассказывает Альфред Нейман. — Певица ухватилась за нее и решительно прижала ее к себе. Луи стало жарко, и он почувствовал, как краснеет. Рука его обнаружила, что она не носит корсета. Г-жа Гордон не отпускала его до тех пор, пока они не расселись за маленьким столиком, и как только это произошло, она тут же прижала свою ногу к его ноге. Тщетно пытался Луи обрести свою ироничность. От него было мало проку за обедом, и лицо его сохраняло ледяное выражение. Г-жа Гордон ничего этого не заметила, а если и заметила, то стала лишь еще более возбужденной. Она ела, пила и давила на колено своего соседа, которому некуда было отодвинуться».

После десерта г-жа Гордон заявила, что ей необходимо поговорить с принцем наедине. Персиньи встал, раскланялся и вернулся к себе в отель.

Оставшись наедине с Луи-Наполеоном, прекрасная Элеонора, движимая утробным бонапартизмом, встала, взяла гостя за руку и сказала:

— Не желаете ли выпить чашечку кофе, Ваше Высочество?

После чего, по словам Неймана, «она привела его в будуар, в котором находился огромный диван и маленький столик с кофейником, чашками, бутылочкой ликера и рюмками. Она закрыла дверь и демонстративно толкнула задвижку».

И тут произошло нечто невообразимое. Г-жа Гордон приблизилась к принцу, обхватила его своими мощными руками, приподняла, как малого ребенка, уложила на диван и принялась раздеваться с очевидным намерением совершить насилие…

Луи-Наполеон закричал и стал отбиваться. Увы, тщетно. «Гигантская певица, — пишет Симон Жоливе*, — вскочила на диван, и будущий Наполеон III исчез под ее могучими формами. Задохнувшись под юбками, ворохом кружев и чудовищными грудями дивы, бедняга попытался высунуть хотя бы свой нос, чтобы вдохнуть немного свежего воздуха. Но в конце концов природное пристрастие к женщинам оказалось в нем сильнее чувства стыда и позволило ему проявить галантность в ответ на порыв, объектом которого он оказался…»

Так что все завершилось к взаимному удовлетворению.

После этого г-жа Гордон, вновь превратившись в приветливую хозяйку дома, налила им кофе… Выпив свою чашку, принц, понимавший толк в жизни, подмигнул мурлыкающей от удовольствия Элеоноре и опять увлек ее на диван, теперь уже по собственной инициативе, и с блеском осуществил руководство всеми операциями.

Впрочем, ему совершенно незачем было устраивать второе сражение, так как уже после первого было очевидно, что любовница Персиньи как раз та женщина, которая способна взять в руки полковника Водрея…

На следующий день Луи-Наполеон поделился с г-жой Гордон своими политическими планами. У певицы они вызвали мгновенный и безграничный энтузиазм.

— Ваше Высочество, — воскликнула она, — я очень хочу вам помочь. Ваше дело я считаю самым благородным в мире. Я буду сражаться за него как мужчина и, если понадобится, предам Страсбург огню и мечу. Не забудьте, что в Индии я охотилась на тигра и с моим бедным мужем исколесила всю саванну.

Принц постарался умерить темперамент пылкой красавицы, объяснив, что речь идет не столько о разрушении самого Страсбурга, сколько о приобретении в нем сторонников задуманного дела.

— С гарнизоном в 12 тысяч человек, сотней пушек и стрелковым оружием, имеющимся в арсенале, — сказал он, — есть все возможности превратить в милицию все население восточного края. После взятия Страсбурга мы двинемся на Париж. В Реймсе у нас уже будет армия в 100 тысяч человек, и за какие-нибудь максимум пять дней мы обоснуемся в Тюильри, под приветственные крики безумствующей толпы…

Элеонора, чья пышная грудь вздымалась в такт охватившему ее волнению, глядела на принца пылающими очами.

— Никогда бы я не подумала, что буду участвовать в подобном предприятии! — сказала она. — Что я должна делать?

Принц заговорил об офицерах, несущих свою службу в Страсбурге и командующих стоящими там войсками.

— Генерала Вуароля посетил один из наших друзей. Генерал — довольно боязливый человек, обязанный своим званием правительству Луи-Филиппа. И я не думаю, что мы можем на него рассчитывать. Остается полковник Водрей. Полковники иногда значат больше, чем генералы. Их влияние на армию более непосредственное. Кому удается убедить полковника, у того будет и полк; в балансе сил поддержка полка куда важнее, чем всех этих золотопогонников… Вот почему так важно уговорить Водрея… Любыми средствами!

Луи-Наполеон пристально взглянул на Элеонору и добавил:

— В этом и будет состоять ваша роль!

Г-жа Гордон сразу поняла, чего ждут от нее. Она с гордостью выпрямилась, и принц понял, что она готова в жертву общему делу принести свое тело…

Прошло несколько недель, и согласно плану, намеченному Персиньи, в Страсбурге был организован благотворительный концерт, в котором приняла участие Элеонора.

Все офицеры города явились послушать пение женщины, чью грудь, не жалея красок, с большим лиризмом описывали в газетах журналисты, разумеется, оплаченные принцем.

Не успела она появиться на сцене, как по залу прокатился ропот изумления. Г-жа Гордон, полная решимости произвести сильное впечатление, вышла в облегающем платье, вырез которого доходил до кончиков грудей.

Потом она запела, и зрители с необыкновенным волнением отметили, что каждая высокая нота сопровождалась выпрыгиванием из декольте «двух пунцовых вишенок певицы»…

Во время антракта офицеры, красные от возбуждения, с жаром обсуждали исключительные достоинства дивы. И, конечно, среди энтузиастов был полковник Водрей. Взволнованный и размечтавшийся, он направился в гримерную г-жи Гордон. Она была приятно удивлена его появлением. В свои пятьдесят шесть лет полковник выглядел еще очень привлекательно. Его высокий рост, широкие плечи, внушительная грудь, впечатляющие усы притягивали взор дам. Элеонора подумала, что жертва ее будет не слишком мучительной.

Что касается Водрея, то он казался более чем соблазненным. Послушаем, что рассказывает Альфред Нейман: «Полковник остановился на пороге ее гримерной, широко раскрыл глаза, прижал руку к сердцу, как если бы у него заболело от восхищения, и наконец вошел».

После нескольких комплиментов офицер, привыкший к стремительным победам, схватил руку певицы и стал осыпать ее ласками. Потом наклонился и принялся «покрывать руки Элеоноры поцелуями, поднимаясь все выше и выше. Молодая женщина терпеливо ждала, когда он доберется до плеча. Наконец она сказала, что он, без сомнения, увидит ее на вечеринке, которую устраивает генерал после концерта».

Через два часа полковник действительно встретился с ней, и эта новая встреча послужила поводом для комичной сцены, если верить описанию Альфреда Неймана:

«Г-жа Гордон повела себя очень сдержанно и даже не сняла кружевной шали, прикрывавшей ее плечи, грудь и руки. Полковник не отходил от нее ни на минуту. Его начальник, Вуароль, за которым внимательно следила жена, так что он и подумать не мог о какой-нибудь фривольности, счел необходимым отвести подчиненного в сторону и напомнить, чтобы тот вел себя на публике приличнее. В частности, генерал посоветовал отказаться от мысли приподнимать в присутствии всех шаль г-жи Гордон.

— Ну что ж, тогда я спою, мой генерал, — сказал Бодрей.

Он круто повернулся и направился к фортепьяно. Сев за инструмент, он спел немецкую застольную песню, назло Вуаролю, который был большим германофобом. Все стали громко аплодировать, а г-жа Гордон с улыбкой подошла поздравила его. Полковник с жаром поцеловал ей руку и сказал:

— Давайте споем вместе!

Сначала они спели, с большим успехом, бретонскую народную песню, потом песню Беранже об императоре «Расскажи нам, бабушка, о нем». На какой-то миг в гостиной воцарилось молчание, а потом офицеры, в особенности молодые, взревели хором: «Расскажи нам, бабушка, о нем!» Генерал был в смятении; он аплодировал из вежливости и только после того, как другие уже хлопали. Г-жа Гордон легонько пожала руку полковника и сказала ему на ухо:

— Как это мило с вашей стороны…

Вот так, в первый же вечер г-же Гордон удалось соблазнить Водрея, восстановить полковника против генерала и заставить молодых офицеров обнаружить их бонапартистские настроения.

К полуночи певица вернулась в свой отель. Ее сопровождал Бодрей. С вечеринки он вышел, держа ее под руку и чувствуя себя триумфатором. Отель, в котором она жила, находился неподалеку: расстояние было таким коротким, что не располагало к серьезным заявлениям. Карета довезла их очень быстро. Полковник обхватил руками певицу и сказал умоляющим голосом, что знает здесь недалеко маленькую гостиницу. Она только рассмеялась…

— Боже мой, когда вы уезжаете? — спросил он в отчаянии.

— Завтра.

— Когда же я увижу вас снова? Когда и где?

Она пожала плечами. Он знал, что она живет в Баден-Бадене. Наконец она позволила поцеловать себя.

Он простонал:

— Я скоро приеду… Я должен увидеть вас снова…

Рыбка попалась на крючок.

На следующей неделе полковник Бодрей приехал в Баден-Баден. Г-жа Гордон приняла его с необычайной любезностью. Но когда он попытался уложить ее на софу, лицо ее приняло строгое выражение:

— Полковник, я не принадлежу себе. Душой и телом я предана делу, которое для меня дороже жизни. Я знаю, что вы искренне любите меня… Вы тоже мне симпатичны, но я не могу отдать себя в руки человека, не разделяющего мои политические взгляды…

Бодрей, чья способность что-то понимать была целиком замещена желанием, взял Элеонору за плечи и прижал к себе:

— Я уверен, что дело, которому вы служите, может быть только справедливым. Я готов вам помогать…

И он попытался скользнуть рукой к ней под юбку. Г-жа Гордон отступила:

— Вы можете мне в этом поклясться?

— Я клянусь вам!

Тогда она набросилась на полковника с рассчитанной необузданностью и наградила его поцелуем, смелость которого превосходила все мыслимые пределы.

На сей раз Водрею показалось, что он приближается к конечной цели. Он попытался объять богатейшую грудь певицы, но Элеонора снова выскользнула из его рук и сказала, краснея:

— Немножечко терпения, мой друг. Еще мгновение — и вы познаете такое счастье, что многие мужчины вам позавидуют…

И она вышла из комнаты, послав полковнику воздушный поцелуй.

Бодрей уселся в кресло и стал ждать, полный надежд. Через несколько минут в коридоре послышались шаги. Полковник устремился к двери, готовый принять в объятия г-жу Гордон, которую уже видел в воображении в прозрачном дезабилье.

Но вместо нее вошел мужчина. Маленького роста, тщедушный, с огромным носом и желтоватым лицом.

К своему ужасу, Бодрей узнал в нем принца Луи-Наполеона.

Это и было то счастье, которое ему пообещала Элеонора…

Покручивая свой ус, Луи-Наполеон рассматривал несколько мгновений стоявшего перед ним по стойке «смирно!» колосса.

— Полковник, — произнес он наконец, — г-жа Гордон мне много говорила о вас, о вашем уме и о вашем патриотизме. Я рад вас видеть.

Бодрей был несколько удивлен сильным немецким акцентом принца, который при этом заговорил с ним о Франции. Но он, конечно, не подал виду.

— Садитесь, друг мой, — сказал Луи-Наполеон. Когда Бодрей робко опустился на край софы, принц удобно устроился в кресле и произнес:

— Полковник, несколько недель назад я вам писал. Вы тогда не смогли сразу дать ответ моему адъютанту. Я понял, что вам необходимо подумать. Я не мог поверить, что ваше молчание будет окончательным ответом. Теперь я вижу, что был прав. Я подготавливаю великое предприятие и хотел бы, чтобы вы приняли в нем участие.

Потом, с понимающей улыбкой, принц добавил:

— Впрочем, г-жа Гордон, которая, совершенно очевидно, находится под вашим обаянием, настоятельно просила меня, чтобы ваше участие в деле было значительным. Должен признать, полковник, что, как и вы, я не в силах отказать хорошенькой женщине.

Нитка, за которую дергали, была слишком заметна, но Бодрей, ослепленный любовью, увидел в этих словах лишь бесспорное свидетельство интереса, который к нему проявляла певица…

Покраснев до ушей, он поблагодарил принца, сказал, что польщен, и, не отрывая взгляда от полураскрытой постели прекрасной Элеоноры, пообещал свою поддержку, не зная даже, чего от него ждут.

Луи-Наполеон встал, протянул мягкую руку, которую воодушевленный краткой речью

полковник лихорадочно пожал, и удалился.

Почти в то же мгновение г-жа Гордон вошла в комнату и, не говоря ни слова, прижалась к полковнику. После долгого поцелуя она лишь мимикой дала понять, что готова подарить ему лучшую часть себя самой.

С этого момента события стали развиваться стремительно.

У Водрея, правда, не было никакого политического опыта, но зато он умел задрать женскую юбку, опрокинуть даму на кровать и в течение нескольких минут создать у нее полную иллюзию того, что вся страна оккупирована казаками. Не прошло и мгновения, как прекрасная Элеонора оказалась раздавлена, истискана, истрепана, четвертована до такой степени, что в заключительный момент оказалась не в силах издать ту знаменитую, полную артистизма ноту, которая обычно вызывала восхищение у партнеров…

Всю ночь ей пришлось выдерживать сладостные атаки полковника, желание которого, казалось, с каждым разом только увеличивалось.

На следующее утро Бодрей был бескомпромиссен:

— Я обязан вернуться в Страсбург, но тебя я забираю с собой. Я поселю тебя в квартире неподалеку от казармы.

Г-жа Гордон влюблено улыбнулась. Квартира рядом с артиллерийской казармой — да это же позиция, лучше которой и не придумаешь, прямо в центре Страсбурга. Она с воркованием согласилась…

Перед тем как покинуть Баден-Баден, Бодрей еще раз встретился с Луи-Наполеоном, который в самых общих чертах ознакомил его со своими планами и сообщил, что для поддержания безопасной связи с ним решил придумать себе псевдоним и назваться каким-нибудь персонажем.

— Ну, скажем, я буду вашей маленькой невестой, — сказал он просто.

Но так как полковник, совершенно обалдевший, смотрел на него круглыми глазами, он уточнил:

— Я буду называться Луизой Вернер… А вы можете взять себе имя, какое захотите…

После этого, полный достоинства, он вернулся в свои апартаменты.

Через два дня Водрей привез г-жу Гордон в Страсбург и поселил ее в доме номер четыре по улице Орфелен. Дом располагался прямо напротив казармы.

Теперь каждое утро, перед тем как явиться на службу, он наносил своей любовнице краткий визит. Продемонстрировав ей свои лучшие чувства, он рассказывал Элеоноре о состоянии умов страсбургских офицеров. За исключением генерала Вуароля, преданного Луи-Филиппу, все, казалось, одобряли приход нового Бонапарта. Так что дела принца шли как будто неплохо.

«Водрей радовался, — рассказывает Реймон Пено, — видя радость в глазах своей очаровательной подруги». Однако он все еще не решался броситься в авантюру с головой. Он обещал свою поддержку, он обожал г-жу Гордон, но как все дисциплинированные военные, он чувствовал себя не очень ловко в момент измены…

Догадавшись, какие муки совести терзают ее любовника, Элеонора попросила принца написать ему. Луи-Наполеон послал полковнику довольно странное для заговорщиков письмо. Вот его текст:

«Месье, я не писала вам с того дня, как уехала, потому что сначала ждала, когда вы сообщите свои адрес. Однако сегодня, когда вы заняты приготовлениями к свадьбе, мне хочется написать вам несколько теплых слов. Вы неплохо меня знаете и, конечно, осведомлены о чувствах, которые я к вам питаю. Но мне доставляет огромное удовольствие самой сказать об этом, и я не в силах больше молчать. Месье, теперь вам принадлежит все, что заставляет биться мое сердце: прошлое, настоящее, будущее. Раньше, когда я вас не знала, я жила словно без руля; подобно мореплавателю пустившемуся на открытие новых миров, я черпала веру в успех в собственном мужестве; у меня было много надежд и мало уверенности. Но с тех пор как я увидела вас, месье, мне показалось, что горизонт прояснился, и я могу крикнуть: „Земля! Земля!“

Я считаю своим долгом в нынешних обстоятельствах, когда мое замужество зависит от вас, еще раз выразить вам свое дружеское расположение и сказать, что, каким бы ни оказалось ваше решение, что никак не повлияет на мои чувства к вам. Я хочу, чтобы вы действовали исключительно в соответствии с вашими убеждениями и были уверены, что, пока я жива, я буду с нежностью вспоминать ваше. прекрасное ко мне отношение. Буду также счастлива, если когда-нибудь смогу доказать вам свою признательность.

А пока, в ожидании сообщения, выйду ли я замуж или останусь старой девой, прошу вас рассчитывать на мою самую искреннюю любовь.

Луиза Вернер» .

Это письмо буквально гальванизировало Водрея. Он поклялся себе ни в коем случае не допустить, чтобы принц Бонапарт остался старой девой, и поспешил броситься к ногам Элеоноры.

— Принц мне написал, — сообщил он ей. — Я — его Земля! Он может рассчитывать на меня. Вы все можете рассчитывать на меня. Он выйдет замуж!..

Г-жа Гордон не знала содержания высочайшего письма. И тем не менее ей показалось, она поняла, несмотря на взволнованные слова полковника, что он готов принять участие в заговоре…

К тому же предстояло еще на период до совершения государственного переворота оградить Водрея от влияния генерала Вуароля и нескольких офицеров, преданных правительству, тогда как Персиньи должен был продолжить бонапартистскую пропаганду в Страсбурге.

Как-то утром Элеонора, нежась в его объятиях, сказала:

— А что, если мы совершим маленькое путешествие как молодожены? Мне так хочется побыть с тобой наедине.

У Водрея был маленький домик в деревне под Дижоном. Вне себя от радости, он повез туда Элеонору. «Там в течение двух недель, — сообщает Альфонс Бомон, — только и занимались, что живыми картинами, вдохновленные Кама-Сутрой». Женщина с головой, г-жа Гордон ни на минуту не забывала намерений принца. В перерывах между двумя всплесками чувств она подготавливала полковника к главной роли, которую ему предстояло сыграть в момент мятежа .

24 октября Водрей и Элеонора покинули Бургундию и направились в Кольмар, где остановились в гостинице «Ангел» под именем г-на и г-жи Сессей. Там они встретили Персиньи, который дал им последние инструкции, а 26 октября любовники вернулись в Страсбург.

У обоих было необыкновенно приподнятое настроение. Виконт доверительно сообщил им, что государственный переворот намечен на 30 октября, на рассвете…

28 октября 1836 года в Страсбурге шел снег. В 11 часов вечера Луи-Наполеон, пряча нос в поднятый воротник сюртука, вышел из кареты у дома на улице Фонтен.

Кучер помог донести багаж до маленькой комнатки, снятой Персиньи для принца, и вернулся на улицу.

Принц подошел к окну и долго предавался мечтам, глядя на падающий снег. Потом открыл чемодан, вынул мундир, который должен был надеть через день, а также специально заказанную генеральскую шляпу, которая своим фасоном, по совету Персиньи, напоминала шляпу императора. Стоя перед зеркалом, он искал, как бы поэффектнее приладить головной убор, который ему еще не приходилось носить. Наконец, он надел шляпу откровенно поперек головы, как это делал Наполеон I.

Однако он показался себе смешным и был этим огорчен.

Спать он улегся в плохом настроении. На следующий день к нему явился Бодрей и представил разработанный им план операций. Ничто в этом плане не было отдано на волю случая: 4-й артиллерийский полк, возглавляемый офицерами, связанными с повстанческим движением, должен поднять 3-й артиллерийский полк и 46-й пехотный полк, тогда как в задачу других отрядов входит захват генерала Вуароля, арест префекта и печатание листовок.

Вечером Луи-Наполеон тайно перебрался в дом четыре по улице Орфелен, где жила г-жа Гордон, пообедал крылышком цыпленка, разложил мундир на диване, набросал несколько прокламаций, написал письмо матери и лег спать, в то время как Водрей в соседней комнате приготовился провести последнюю ночь любви с красавицей Элеонорой.

В 6 часов утра начались военные операции. Полковник Водрей собрал свои войска во дворе казармы Аустерлиц и, не говоря ни слова, вышел на середину плаца.

Пораженные этим, бравые артиллеристы ломали голову, уж не должен ли появиться вслед за ним сам король, но тут, предшествуемый командиром эскадрона со знаменем в руках, над которым восседал орел, к ограде подошел Луи-Наполеон.

Полковник поспешил ему навстречу, поприветствовал поднятой вверх шпагой и вскричал:

— Солдаты! В этот миг свершается великая революция. Здесь перед собой вы видите племянника императора. Он прибыл, чтобы возглавить вас. Он прибыл на французскую землю, чтобы вновь отвоевать права народа: народ и армия могут рассчитывать на него, он вернет им славу и свободу. Солдаты, может ли племянник императора рассчитывать на вас?

В ответ раздалось громогласное:

— Да здравствует император!

Тогда слово взял Луи-Наполеон. Он заговорил о своем дяде, об Аустерлице, о Ваграме, о былой славе, потом неожиданно направился к одному офицеру и, как передает свидетель, «судорожно обнял его».

Этот непредвиденный жест вызвал новый взрыв энтузиазма. Принц, считавший, что дело складывается очень удачно, принял на себя командование, и под звуки военной музыки полк покинул казарму и направился к дому генерала Вуароля, которого надо было «нейтрализовать» как можно скорее.

Привлеченные шумом на улице, добрые страсбуржцы поспешили к окнам, недоумевая, что же происходит, хотя и готовые кричать все, что угодно. Подтверждение этому находим в одном анекдоте тех времен: на мосту Сен-Гийомен принц горячо пожал руку какому-то прохожему:

— Мы рассчитываем на вас.

Прохожий, обалдев от неожиданности, стащил с головы шапку и, полагая, что правильно поступает, воскликнул:

— Да здравствует король!

Тут к нему подскочил Водрей:

— Дурак! Надо кричать «Да здравствует император!».

Прохожий не стал спорить. Он снова снял шапку и крикнул;

— Да здравствует император!

Вскоре маленькое войско подошло к дому Вуароля. Луи-Наполеон в сопровождении Водрея вошел. Генерал встретил их в нижнем белье, позеленевший от страха.

— Что вам угодно?

Принц, желавший, чтобы факт государственного переворота не вызывал сомнений, принял отеческий тон:

— Генерал, я пришел к вам как друг. Я был бы в отчаянии, если бы мне пришлось поднимать наше старое трехцветное знамя без такого бравого офицера, как вы. Гарнизон города на нашей стороне. Решайтесь и присоединяйтесь к нам…

Маленький генерал неожиданно выпрямился:

— Нет, вы ошибаетесь. Гарнизон не на вашей стороне, и я не собираюсь присоединяться к вам.

Луи-Наполеон почувствовал себя очень неловко, услышав такой решительный отказ, которого совершенно не ожидал. Пытаясь увлечь Вуароля, он решил повторить то, что имело такой успех во дворе казармы. Он раскрыл объятия и произнес с чувством:

— Подойдите, бравый генерал, чтобы я мог вас обнять.

Но эта фраза не произвела эффекта, на который он рассчитывал. Вуароль, совершенно перепуганный, отбежал и спрятался под столом. Тогда разъяренный Бодрей положил руку на плечо генерала в подштанниках и закричал:

— Очень хорошо, месье Вуароль. От имени императора я лишаю вас звания и арестовываю. И если вы попытаетесь бежать или оказать сопротивление, мои люди применят оружие. Следуйте за мной.

Генерал поклонился:

— Я уступаю насилию, — сказал он. — Но прошу вас, монсеньер, подождите несколько минут. Я только оденусь.

— Я пойду с вами, — заявил Водрей.

— К сожалению, г-жа Вуароль еще в неглиже…

Принц, неизменно галантный, запретил Водрею входить в жилые комнаты генерала Вуароля, который, расшаркавшись, исчез.

По прошествии десяти минут поджидавшие стали удивляться, что генерала так долго нет. С позволения принца полковник толкнул дверь. Г-жа Вуароль в папильотках сидела в комнате одна. Генерал сбежал из дома по другой лестнице…

Принц поспешил на улицу:

— Быстрее в казарму Финкмат!

Но генералу Вуаролю хватило времени поднять по тревоге 46-й пехотный полк и отдать им строжайший приказ оказать сопротивление. При появлении во дворе казармы Финкмат Луи-Наполеон и его люди попали буквально в ловушку, были арестованы и обезоружены.

Так что галантность принца привела к провалу государственного переворота.

Если Персиньи при содействии г-жи Гордон удалось выскользнуть из Страсбурга, то Водрей и Луи-Наполеон были препровождены в крепость.

Через несколько дней принца перевезли в Париж, где префект полиции, г-н Делессер, принял его с большим уважением. В течение двух часов, сидя в огромной столовой префектуры, Луи-Наполеон беседовал со своим тюремщиком, не подозревая, что именно в этот момент судьба, развлекаясь, уже вязала новые узелки.

И действительно, как раз в эту столовую дети г-на Делессера, Сессиль и Эдуард, приходили каждое утро и под руководством унтер-офицера саперного батальона занимались гимнастикой в компании с двумя испанскими девушками, одну из которых звали Евгения Монтихо.