Жены и дочери

Глава 11. Попытка подружиться

Мистер Гибсон полагал, что Синтия Киркпатрик должна вернуться в Англию, дабы присутствовать на свадьбе своей матери, однако у самой миссис Киркпатрик подобных устремлений не было и в помине. Ее нельзя было назвать решительной женщиной в полном смысле этого слова, но каким-то образом ей удавалось не делать того, что ей не нравилось, а вот то, что было ей по нраву, она делала всегда и неизменно, во всяком случае пыталась. Итак, когда мистер Гибсон завел речь о предстоящей свадьбе, она молча выслушала его предложение о том, что Молли и Синтия должны стать подружками невесты, но в душе яростно воспротивилась тому, чтобы иметь рядом с собой дочь, которая своей юной красотой будет лишь подчеркивать увядшие прелести матери. Поэтому, по мере того как дальнейшие приготовления к свадьбе начали обретать реальные очертания, она лишь укрепилась в своем мнении, что Синтия должна безвестной оставаться в Булони.

В ту первую ночь после помолвки с мистером Гибсоном миссис Киркпатрик отправилась в постель, предвкушая скорое замужество. Она смотрела на него как на освобождение от рабства, коим стало для нее содержание школы, причем школы убыточной, в которой учениц едва насчитывалось для того, чтобы оплачивать аренду, налоги, еду, стирку и приглашение учителей. Она не видела причины, по которой должна возвращаться в Эшкомб, разве что только затем, дабы завершить свои дела и уложить одежду. Она надеялась, что пыл и страсть мистера Гибсона заставят его настаивать на немедленной женитьбе и на том, чтобы она не возвращалась к своей каторжной работе директрисы, а оставила ее раз и навсегда. Миссис Киркпатрик даже мысленно составила прочувствованную и страстную речь, обращенную к нему, достаточно убедительную, чтобы поверить в нее самой и заглушить угрызения совести, которые непременно начнут терзать ее после того, как ей придется сообщить родителям своих учениц о том, что она не намерена возобновлять обучение и что им предстоит искать новое место учебы для своих дочерей всего лишь за неделю до окончания летних каникул.

Холодным душем для миссис Киркпатрик стал разговор за завтраком на следующий день, когда леди Камнор начала строить планы относительно дальнейших намерений и обязательств двух влюбленных не первой молодости.

– Разумеется, вы не сможете вот так просто взять и бросить школу, Клэр. Свадьба не может состояться ранее Рождества, но это и к лучшему. Мы все как раз соберемся здесь, в Тауэрз, да и дети получат удовольствие, когда съездят в Эшкомб и посмотрят, как вы выходите замуж.

– Думаю… боюсь… полагаю, мистер Гибсон не согласится ждать так долго. В подобных обстоятельствах мужчины склонны проявлять нетерпение.

– Какой вздор! Лорд Камнор рекомендовал вас своим арендаторам, и, я уверена, ему не понравится, если им придется столкнуться с какими-либо неудобствами из-за этого. Мистер Гибсон непременно согласится со мной. Он – человек крайне здравомыслящий, иначе не был бы нашим семейным доктором. Но оставим это. Скажите, как вы намерены поступить со своей маленькой девочкой? Вы уже все устроили?

– Нет. Вчера для этого совершенно не было времени, а когда человек пребывает в волнении, ему трудно думать обо всем сразу. Синтии уже почти восемнадцать, то есть она достаточно взрослая, чтобы стать гувернанткой, если он этого захочет. Но я так не думаю, он производит впечатление человека ужасно доброго и щедрого.

– Что ж, я обязана выделить вам время сегодня на обустройство кое-каких ваших дел. Не тратьте его на всякие сентиментальные глупости, вы для этого слишком взрослая. Вам нужно найти друг с другом общий язык, ведь, в конце концов, речь идет о вашем собственном счастье.

Итак, они действительно прояснили для себя несколько вещей. К вящему разочарованию миссис Киркпатрик, мистер Гибсон полностью поддержал леди Камнор в том, что она ни в коем случае не должна обманывать доверия родителей своих учениц. Несмотря на то что он явно пребывал в полной растерянности относительно того, что будет с Молли до тех пор, пока она не окажется под опекой его новой жены в их собственном доме, а домашние неурядицы доставляли ему с каждым днем все больше неудобств, мистер Гибсон был слишком благороден и даже не заикнулся о том, чтобы миссис Киркпатрик оставила школу ради него хотя бы неделей ранее. Он не представлял, насколько легко ему удалось бы решить эту проблему. Прибегнув к помощи своих женских штучек и ухищрений, миссис Киркпатрик вполне могла внушить ему, что он просто жаждет, чтобы свадьба состоялась не позднее Михайлова дня.

– Я не могу передать словами, Гиацинта, какое утешение и облегчение испытаю, когда вы наконец станете моей женой – хозяйкой в моем доме, защитницей и матерью для бедной Молли. Но ни за что на свете я не позволю себе нарушить ваши предыдущие планы. Это было бы неправильно.

– Благодарю вас, любовь моя. Как вы бесконечно добры! На вашем месте многие мужчины думали бы только о своих желаниях и интересах! Я уверена, что родители моих дорогих учениц будут восхищаться вами и изрядно удивятся тому, как близко к сердцу вы принимаете их интересы.

– В таком случае ничего им не говорите. Я ненавижу, когда мною восторгаются. Почему бы вам не сказать, что таково ваше собственное желание – руководить школой до тех пор, пока они не сумеют найти себе новую директрису?

– Потому что у меня нет такого желания, – осмелилась признаться она. – Я хочу сделать вас счастливым. Я хочу превратить ваш дом в такое место, где вы сможете чувствовать себя покойно и отдыхать душой и телом. А еще я очень хочу лелеять и растить вашу славную Молли, в чем, надеюсь, вы убедитесь, когда я стану ее матерью. Я не желаю приписывать себе достоинства, коих у меня нет. Имей я возможность говорить прямо и открыто, я бы заявила: «Добрые, славные люди, вы должны найти новую школу для своих дочерей к Михайлову дню, потому что после этого срока я должна буду уехать и осчастливить других». Мне невыносима мысль о том, как после долгих объездов промозглыми ноябрьскими вечерами вы возвращаетесь домой, а там некому встретить и обогреть вас. Ах! Будь на то моя воля, я бы посоветовала родителям поскорее забрать своих дочерей у той, сердце которой уже занято, а потому она не вкладывает его в свою работу. Хотя на любую дату до Михайлова дня я тоже не согласна – это было бы нечестно и неправильно, и я уверена, что вы не стали бы заставлять меня – вы слишком добры для этого.

– Что ж, если вы полагаете, что мы поступаем с ними по справедливости, то пусть будет Михайлов день, я только «за». Но что скажет на это леди Камнор?

– О! Я сказала ей, будто опасаюсь, что вы не захотите ждать дольше из-за ваших сложностей со слугами, а еще из-за Молли, с которой мне нужно как можно скорее найти общий язык.

– Это уж точно. Бедное дитя! Боюсь, известие о моей женитьбе несколько выбило ее из колеи.

– Синтия тоже будет очень взволнована, – заявила миссис Киркпатрик, не желая, чтобы ее собственная дочь отставала от Молли в глубине чувств и привязанностей.

– Мы обязательно пригласим ее на свадьбу! Они с Молли будут подружками невесты, – с неосмотрительной горячностью заявил мистер Гибсон.

У миссис Киркпатрик были свои планы на этот счет, но она сочла за лучшее не противодействовать ему в открытую, пока у нее не появится вполне веский предлог, равно как и иная причина, самым естественным образом проистекающая из будущих обстоятельств. Поэтому в тот раз она лишь улыбнулась и ласково пожала ему руку, которую держала в своих ладонях.

Остается только гадать, кто сильнее – миссис Киркпатрик или Молли – желал, чтобы тот день, который им предстояло вместе провести в Тауэрз, закончился как можно скорее. Миссис Киркпатрик и так уже устала от девочек в классе. Все трудности и неприятности в ее жизни так или иначе были связаны с девочками. Она была еще очень молода, когда стала гувернанткой, и потерпела поражение в борьбе со своими ученицами в первом же месте, в которое попала. Ее элегантная внешность и манеры, равно как и внешний лоск, а вовсе не характер и приобретенные знания и навыки, позволяли ей устраиваться куда лучше других; в некоторых семьях ее откровенно обожали и баловали; тем не менее ей постоянно попадались непослушные, упрямые, чересчур добросовестные, предвзятые, любопытные или попросту чрезмерно наблюдательные девочки. А она, еще до рождения Синтии, мечтала о сыне, наивно полагая, что, если трое или четверо лишних родственников, стоящих на его пути, умрут, он может стать баронетом. Но вместо сына, увы и ах, у нее родилась дочь! Тем не менее, несмотря на всю свою абстрактную неприязнь к девочкам и отношение к ним как к «стихийному бедствию всей ее жизни» (причем ее предубеждение и антипатия отнюдь не уменьшились оттого, что она держала школу для «юных леди» в Эшкомбе), миссис Киркпатрик действительно намеревалась окружить любовью и заботой свою падчерицу, которую смутно помнила как черноволосого заспанного ребенка, в чьих глазах светилось неприкрытое восхищение ею. Миссис Киркпатрик приняла предложение мистера Гибсона главным образом потому, что устала самостоятельно зарабатывать себе на жизнь. Впрочем, как мужчина он ей нравился – нет, пожалуй, она даже любила его в своей вялой и апатичной манере и намеревалась быть любезной и ласковой с его дочерью, хотя и склонялась к мысли, что ей было бы куда легче, окажись на ее месте сын.

Молли тоже собиралась с духом. «Я буду похожа на Гарриет. Я буду думать о других. Я не стану думать о себе», – повторяла она про себя всю дорогу до Тауэрз. Но в ее желании, чтобы день закончился поскорее, не было эгоизма, хотя она и жаждала этого всем сердцем. Миссис Хэмли отправила ее в поместье в собственном экипаже, который должен был дожидаться девушку там и привезти обратно. Миссис Хэмли хотела, чтобы Молли произвела благоприятное впечатление, и послала за ней, чтобы взглянуть на девушку перед тем, как та отправится в гости.

– Не надевай свое атласное платье – белый муслин подойдет тебе лучше всего, моя дорогая.

– Не надевать атласное платье? Но оно же совершенно новое! И мне его доставили сюда.

– Тем не менее я уверена, что муслин будет тебе больше к лицу.

Мысль о том, что девочка может надеть «что угодно, только не этот ужасный клетчатый атлас», неотступно преследовала миссис Хэмли. И вот благодаря ей Молли выехала в Тауэрз в несколько старомодном, следует признать, но исключительно изысканном и женственном наряде. Там ее должен был встретить отец, но его задержали дела, и ей пришлось свести повторное знакомство с миссис Киркпатрик в гордом одиночестве (причем воспоминания о страданиях, перенесенных некогда ею в Тауэрз, были столь свежи в ее памяти, словно это случилось только вчера). Что до миссис Киркпатрик, то она постаралась проявить себя с самой лучшей стороны. Она ласково взяла Молли за руку, когда обе уселись на софу в библиотеке после того, как с приветствиями было покончено. Время от времени она поглаживала ладошку девушки, мурлыча при этом всякие банальности и пристально вглядываясь в ее зардевшееся жарким румянцем личико.

– Ах, какие у тебя глаза! Совсем как у твоего дорогого папочки! Мы с тобой обязательно полюбим друг друга, не правда ли, дорогая? Ради него!

– Я постараюсь, – храбро ответствовала Молли, но закончить предложение почему-то так и не смогла.

– И волосы у тебя такие же, как у отца, – прелестные, черные и вьющиеся! – провозгласила миссис Киркпатрик, бережно приподняв один из локонов, упавших Молли на висок.

– У папы волосы уже поседели, – сказала Молли.

– Правда? Я не заметила. И не замечу никогда. Для меня он навсегда останется самым привлекательным мужчиной на свете.

Мистер Гибсон и впрямь был привлекательным мужчиной, и комплимент доставил Молли удовольствие, но она не смогла удержаться, чтобы не сказать:

– Тем не менее он неизбежно постареет и волосы его станут седыми. Думаю, он по-прежнему останется привлекательным, но это будет уже зрелая красота немолодого человека.

– Ах, в этом все и дело, милая! Он всегда будет красив. Некоторые люди с годами не меняются. И он так любит тебя, дорогая.

Краска бросилась в лицо Молли. Она не нуждалась в уверениях в отцовской любви от этой незнакомой ей женщины. Девушка вдруг почувствовала, что в душе у нее поднимается гнев, а ее самообладания хватило лишь на то, чтобы промолчать.

– Ты просто не знаешь, как он отзывается о тебе. «Мое маленькое сокровище» – вот как он называет тебя. Временами во мне уже почти готова проснуться ревность.

Чувствуя, как в ее сердце пробуждается ожесточение, Молли отняла у нее свою руку. Подобные речи вызывали у нее внутренний протест, но она стиснула зубы и постаралась «быть хорошей».

– Мы должны сделать его счастливым. Боюсь, что дома его многое раздражает, но теперь со всем этим будет покончено. Ты должна рассказать мне, – мягко произнесла миссис Киркпатрик, заметив, что глаза Молли затуманились, – о том, что он любит или не любит, потому что кому, как не тебе, знать об этом.

Лицо Молли чуточку просветлело. Разумеется, она знала об этом. Не зря же она наблюдала за отцом и любила его так долго и беззаветно, не сомневаясь ни мгновения, что понимает его лучше, чем кто бы то ни было другой. Хотя вопрос о том, как миссис Киркпатрик сумела понравиться ему настолько, что он захотел жениться на ней, оставался открытым, Молли предпочла отнести его к категории необъяснимых. А миссис Киркпатрик тем временем продолжала:

– У всех мужчин имеются свои причуды и антипатии, даже у самых благоразумных. Я знавала некоторых джентльменов, которых выводили из себя совершеннейшие пустяки, такие как, например, оставленная открытой дверь, или пролитый на блюдце чай, или небрежно наброшенная на плечи шаль. Вот, кстати, – она заговорщически понизила голос, – я знаю один дом, в который больше никогда не пригласят лорда Холлингфорда только потому, что он не вытер ноги об оба коврика в холле! А теперь ты должна рассказать мне о том, что больше всего не любит твой отец, и я, зная его прихоти и капризы, постараюсь не совершать подобных ошибок. Ты должна стать моей маленькой подругой и помощницей в том, чтобы делать ему приятное. Для меня станет настоящим удовольствием угождать ему во всем. Включая и мои платья… какие цвета ему нравятся более всего? Я хочу сделать все, что в моих силах, чтобы заслужить его одобрение.

Ее слова польстили Молли, а в голову закралась крамольная мысль о том, что отец, быть может, не так уж и ошибся в своем выборе, поэтому если она может помочь ему обрести новое счастье, то должна сделать это. И девушка крайне добросовестно принялась думать о желаниях и капризах мистера Гибсона, ломая голову над тем, что же более всего раздражает его в домашней обстановке.

– Думаю, – сказала она наконец, – что папа не слишком привередлив, но, полагаю, более всего раздражает его то, что ужин подается не вовремя, то есть ужин не готов к тому времени, когда он возвращается домой. Понимаете, ему часто приходится совершать долгие объезды, после чего предстоит новый обход, так что иногда выдается лишь полчаса свободного времени, а иногда – и того меньше, чтобы пообедать.

– Благодарю тебя, любовь моя. Пунктуальность! Да, в домашнем хозяйстве это очень важно. Именно это качество я пытаюсь привить своим юным леди в Эшкомбе. Неудивительно, что бедный мистер Гибсон недоволен тем, что ему не подают вовремя ужин, особенно если учесть, что работать ему приходится так много!

– Папе все равно, что он ест, лишь бы ему подали еду вовремя. Он готов довольствоваться хлебом и сыром, если повариха пришлет его вместо обеда.

– Хлеб и сыр! Мистер Гибсон ест сыр?

– Да, он очень любит его, – ответила ничего не подозревающая Молли. – Я видела, как он ел сыр с гренками, когда слишком устал, чтобы требовать чего-либо еще.

– О! Но, моя дорогая, мы должны покончить с этим. Мне не нравится мысль о том, что твой отец ест сыр, это же такая грубая пища с сильным запахом. Мы должны найти для него повариху, которая сможет приготовить ему омлет или что-либо столь же элегантное. Сыр годится лишь для кухни.

– Но папа его очень любит, – стояла на своем Молли.

– Ничего! Мы вылечим его от этого. Я терпеть не могу запах сыра и уверена, что он не захочет меня огорчать.

Молли промолчала. Девушка уже успела понять, что не следует чересчур откровенничать относительно вкусов своего отца. Пусть уж лучше миссис Киркпатрик разбирается с ними сама. В разговоре возникла неловкая пауза, обе не знали, что сказать, и старались найти нейтральную тему. Наконец первой заговорила Молли:

– Прошу вас, расскажите мне о Синтии, вашей дочери.

– Да, называй ее Синтией. Красивое имя, не правда ли? Синтия Киркпатрик. Не такое, правда, изящное, как мое прежнее – Гиацинта Клэр. Люди говорили, что оно очень мне идет. Я как-нибудь покажу тебе акростих, который сочинил на него один джентльмен, лейтенант 53-го полка. Ах, предвижу, что нам многое нужно будет сказать друг другу!

– Так что там с Синтией?

– Ах да! Насчет дорогой Синтии… Что бы ты хотела узнать, дорогая моя?

– Папа сказал, что она будет жить с нами. И когда же она приедет?

– О, как это мило со стороны твоего отца! Я могла рассчитывать только на то, что по окончании учебы Синтия получит где-нибудь место гувернантки. Ее к этому готовили, и в этом занятии есть свои преимущества. Но добрый дорогой мистер Гибсон и слышать об этом не желает. Только вчера он заявил, что после школы она должна приехать сюда и жить с нами.

– А когда она заканчивает школу?

– Она поступила в нее на два года. Не думаю, что я должна разрешить ей бросить учебу, которая заканчивается будущим летом. Она преподает английский и обучается французскому. Следующим летом она приедет сюда, и у нас образуется славный маленький квартет, не правда ли?

– Очень на это надеюсь, – отозвалась Молли. – Но ведь она же приедет на свадьбу? – застенчиво поинтересовалась она, не зная, насколько миссис Киркпатрик понравится упоминание о предстоящем бракосочетании.

– Твой отец очень просил меня, чтобы она приехала, но мы должны хорошенько обдумать этот вопрос, прежде чем принимать окончательное решение. Поездка обойдется весьма недешево!

– Она похожа на вас? Я очень хочу познакомиться с нею.

– Как говорят, она действительно очень мила. У нее яркая и броская внешность, совсем как у меня в ее возрасте. Но сейчас мне больше по душе темноволосая чужеземная красота, – заявила миссис Киркпатрик, вновь коснувшись локонов Молли и глядя на нее с мечтательной задумчивостью.

– Синтия… она, наверное, очень умная и образованная? – осведомилась Молли, опасаясь, как бы ответ миссис Киркпатрик не проложил между ними непреодолимую пропасть.

– Я очень на это рассчитываю, поскольку заплатила большие деньги за то, чтобы она обучалась у лучших преподавателей. Но вскоре ты сама с нею познакомишься, а теперь, боюсь, нам пора идти к леди Камнор. Мы с тобой очень мило поболтали, но я не сомневаюсь, что леди Камнор уже ждет нас, поскольку ей не терпится увидеться с тобой, моей будущей дочерью, как она тебя называет.

Молли последовала за миссис Киркпатрик в утреннюю гостиную, где и впрямь сидела леди Камнор, пребывавшая в некотором раздражении, оттого что завершила свой туалет чуть раньше обыкновенного, о чем Клэр не догадалась – хотя и должна была, – и не привела к ней Молли Гибсон для аудиенции четвертью часом ранее. Любая мелочь становится событием дня для выздоравливающего больного, и если бы немногим раньше Молли встретила с ее стороны покровительственное одобрение, то сейчас столкнулась с неприкрытой критикой. О характере леди Камнор девушка ровным счетом ничего не знала, ей лишь было известно, что она предстанет перед настоящей живой графиней, нет, куда больше – «той самой графиней» из Холлингфорда.

Миссис Киркпатрик ввела ее в комнату леди Камнор за руку и, представляя девушку, сказала:

– Моя дорогая маленькая дочурка, леди Камнор!

– Клэр, не говорите ерунды. Она еще не ваша дочь и может вообще не стать ею. Примерно треть помолвок, о которых я знаю, была расторгнута, так и не перейдя в брак. Мисс Гибсон, очень рада видеть вас ради вашего отца. Когда я узнаю вас получше, надеюсь, что смогу повторить то же самое и в отношении вас самой.

Молли от всего сердца надеялась, что эта суровая на вид дама, сидевшая, словно аршин проглотив, в мягком кресле для отдыха и производившая впечатление строгой отчужденности, не узнает ее получше. К счастью, леди Камнор приняла молчание Молли за покорное смирение и, после недолгой паузы, вызванной очередной инспекцией, продолжала:

– Да, да, мне нравится, как она выглядит, Клэр. Вы еще можете сделать из нее нечто. У вас есть большое преимущество, моя дорогая, – снова обратилась она к Молли, – иметь рядом с собой леди, которая уже подготовила несколько юных особ из благородных семей, как раз в тот момент, когда вы взрослеете и, соответственно, более всего в ней нуждаетесь. Вот что я вам скажу, Клэр! – В голову миледи пришла внезапная мысль. – Вы с нею должны познакомиться поближе, потому что ничего не знаете друг о друге. И поскольку свадьба ваша состоится не ранее Рождества, то что может быть лучше, если она вернется вместе с вами в Эшкомб! Она все время будет при вас и сможет воспользоваться теми преимуществами, которое дает общество других молодых особ, что особенно важно для единственного ребенка! Нет, положительно, это гениальный план! Как славно, что я его придумала!

Было бы затруднительно определить, которая из двух слушательниц леди Камнор оказалась сильнее раздосадована этой идеей, так некстати пришедшей миледи в голову. Мысль о том, что падчерица окажется на ее попечении раньше времени, ничуть не прельщала миссис Киркпатрик. Если Молли поселится у нее, то ей придется не только сказать «прощай» мелким хозяйственным мерам экономии, но и проститься с многочисленными маленькими радостями, совершенно невинными, но полагаемыми предосудительными и оттого тщательно скрываемыми, чему ее научила прошедшая жизнь: чудными романами из публичной библиотеки Эшкомба с загнутыми уголками, засаленные страницы которых она переворачивала ножницами, креслом для отдыха, в котором она предпочитала проводить свободное время, хотя сейчас, в присутствии леди Камнор, сидела строгая и напряженная; всякими вкусностями, восхитительными и крошечными, коими она баловала себя во время ужина в гордом одиночестве. Ото всех этих и множества других приятных излишеств придется отказаться, если Молли станет ее ученицей, причем ученицей-пансионеркой, живущей в доме директрисы школы, да хотя бы просто гостьей, как предлагала леди Камнор. Клэр была решительно настроена совершить две вещи: выйти замуж не позднее Михайлова дня и не допустить появления Молли у себя в Эшкомбе. Но она улыбнулась так сладко, словно прожект сей представлялся ей самым удачным на свете, и одновременно напрягла свои бедные мозги в поисках любых предлогов или резонов, которыми она сможет воспользоваться для отказа в будущем. Однако же Молли избавила ее от непосильного умственного перенапряжения. Остается только гадать, кто же из них троих был более всего удивлен словами, сорвавшимися с губ девушки. Она даже не собиралась открывать рот, но сердце ее переполняли чувства, и, не успев сообразить, что, собственно, делает, Молли выпалила:

– Этот план вовсе не кажется мне замечательным. Я имею в виду, миледи, что он мне решительно не по душе. Он означает, что последние несколько месяцев мне придется провести вдали от папы. Я постараюсь полюбить вас, – продолжала она, и глаза ее наполнились слезами. Обернувшись к миссис Киркпатрик, она доверчивым и одновременно исполненным благородства жестом вложила свою ладошку в ее руки. – Я очень сильно постараюсь и сделаю все, чтобы вы были счастливы, но вы не должны забирать меня от папы в те самые последние дни, что я могу провести с ним.

Миссис Киркпатрик ласково погладила ее руку, испытывая благодарность к девушке за ее явно выраженную оппозицию предложенному леди Камнор плану. Однако же при этом Клэр отчаянно не хотелось выступать в поддержку Молли до тех пор, пока леди Камнор словом или делом не выразит своего отношения к этому заявлению. Но то ли в словах Молли, то ли в ее искреннем и прямолинейном поведении оказалось нечто такое, что скорее позабавило леди Камнор в ее нынешнем расположении духа, вместо того чтобы привести в раздражение. Не исключено, что ей попросту прискучила всеобщая раболепная угодливость, которой ее окружали на протяжении вот уже многих дней.

Надев очки, она внимательным взглядом окинула обеих женщин, прежде чем заговорить:

– Клянусь честью, юная леди! Клэр, вам предстоит много работы. Хотя в том, что она говорит, есть изрядная доля правды. Девушка в ее возрасте должна крайне отрицательно отнестись к тому, что мачеха встает между нею и отцом, какие бы выгоды подобное положение вещей ни сулило ей в будущем.

Молли даже на миг показалось, будто она все-таки сможет подружиться с чопорной старой графиней, поскольку та с привычной для нее прозорливостью увидела, что предложенный ею план принесет девушке тяжелые испытания. Но в своем вновь обретенном желании больше думать о других она отчаянно страшилась причинить боль миссис Киркпатрик. В том, правда, что касается внешних признаков, ее страхи оказались совершенно безосновательными, поскольку улыбка по-прежнему играла на красивых розовых губах вышеозначенной дамы, и она ни на минуту не выпускала ее ладошки из своих рук, ласково поглаживая ее. Чем дольше леди Камнор смотрела на Молли, тем больший интерес вызывала у нее девушка, и за стеклами очков в золоченой оправе взгляд ее казался испытующим и проницательным. Она приступила к чему-то вроде допроса, задав несколько весьма откровенных вопросов, которые иная леди, не имеющая титула графини, пожалуй, постеснялась бы задать, но в которых тем не менее не было и следа желания оскорбить или унизить.

– Вам исполнилось шестнадцать, милочка, не так ли?

– Нет, мне уже семнадцать. День рождения у меня был три недели тому.

– Ну, это почти одно и то же, я бы сказала. Вы когда-нибудь учились в школе?

– Нет, никогда! Всему, что я знаю, меня научила мисс Эйре.

– Ага! Полагаю, эта самая мисс Эйре была вашей гувернанткой? Никогда бы не подумала, что ваш отец может позволить себе гувернантку. Но, разумеется, он должен лучше всех знать состояние собственных дел.

– Разумеется, миледи, – с едва уловимой язвительностью ответствовала Молли, которую задела даже тень сомнения в мудрости своего отца.

– Вы говорите «разумеется» таким тоном, словно это в порядке вещей, когда каждый досконально разбирается в собственных делах. Вы очень молоды, мисс Гибсон, очень. Вот доживете до моих лет, тогда и поймете, что к чему. Полагаю, вас обучали музыке, умению пользоваться глобусом, французскому и прочим подобным вещам, раз уж у вас была гувернантка? Никогда не слышала ни о чем подобном! – продолжала она, внезапно переходя к негодованию. – Единственная дочь! Будь у него полдюжины, тогда в этом был бы смысл.

Молли хранила молчание, но давалось ей это с большим трудом. Миссис Киркпатрик принялась ласкать ее руку еще настойчивее, надеясь таким образом выразить ей свое сочувствие и не дать выпалить что-либо предосудительное. Но ее ласка уже изрядно утомила Молли и лишь раздражающе действовала ей на нервы. Она с некоторым нетерпением отняла свою руку у миссис Киркпатрик.

К счастью, сохранить общий мир помогло то, что именно в этот самый момент было объявлено о приезде мистера Гибсона. Забавно наблюдать, как появление представителя противоположного пола в мужском или женском обществе способно мгновенно погасить тлеющие угольки разногласий и рассеять грозовые тучи. Именно так все и случилось сейчас: стоило только мистеру Гибсону войти в комнату, как миледи сняла очки и чело ее разгладилось; миссис Киркпатрик сумела весьма очаровательно зардеться румянцем; а что касается Молли, то личико ее осветилось восторгом и в улыбке засияли очаровательные белые зубки и ямочки на щеках.

После обмена первыми приветствиями у миледи состоялся приватный разговор с ее врачом, а Молли и ее будущая мачеха отправились бродить по саду, обнимая друг друга за талию или держась за руки, словно дети, заблудившиеся в лесу. В проявлении подобных нежностей миссис Киркпатрик выказала большое умение и сноровку, тогда как Молли явно тяготилась подобными знаками внимания, чувствуя себя не в своей тарелке. Она принадлежала к тому типу застенчивых людей, которым претит проявление нежности со стороны особ, не вызывающих у них мгновенной и инстинктивной симпатии.

Но вот подошло время раннего ужина; леди Камнор давала его в уединении собственной комнаты, пленницей которой она вынуждена была оставаться. Раз или два во время еды Молли показалось, что отцу неприятна роль немолодого влюбленного, какую его буквально напоказ заставляла играть перед слугами миссис Киркпатрик, прибегая к помощи нежных речей и недомолвок. Он постарался исключить из разговора все намеки на сентиментальность, ограничившись сугубо деловыми вопросами. А когда миссис Киркпатрик попробовала углубиться в тему будущих взаимоотношений всех присутствующих за столом, он настоял на том, чтобы отнестись к этому делу самым обыденным образом. Так продолжалось даже после того, как мужчины покинули комнату. У Молли в голове постоянно вертелась старинная поговорка, которую она слышала от Бетти: «Там, где двое, третий – лишний».

Но куда еще она могла пойти в этом чужом и незнакомом доме? И чем заняться? Из задумчивости ее вывели слова отца:

– Но что вы скажете о плане леди Камнор? Она говорит, что предлагала вам пригласить Молли пожить у себя в Эшкомбе до тех пор, пока мы не поженимся.

У миссис Киркпатрик вытянулось лицо. Ах, если бы Молли вновь высказалась против, как сделала это давеча в присутствии миледи! Но к предложению, высказанному ее отцом, следовало отнестись совсем по-другому, чем к словам незнакомой леди, пусть даже занимающей высокое положение. И потому Молли промолчала, она лишь побледнела, а на лице ее отразились тревога и печаль. И потому миссис Киркпатрик пришлось говорить самой за себя.

– План представляется мне совершенно очаровательным, вот только… Что ж! Мы ведь сами знаем, почему он неосуществим, не правда ли, любовь моя? И не скажем о нем папе, чтобы он не слишком возгордился. Нет! Думаю, что должна оставить ее с вами, дорогой мистер Гибсон, чтобы вы могли сполна насладиться обществом друг друга в эти последние несколько недель. С моей стороны было бы жестоко забирать ее у вас.

– Но, дорогая, я уже называл вам причину, по которой присутствие Молли в данный момент нежелательно! – нетерпеливо вскричал мистер Гибсон.

Чем больше он узнавал свою будущую жену, тем сильнее испытывал необходимость помнить о том, что, несмотря на свои недостатки и причуды, именно она сможет встать между Молли и авантюрами наподобие той, что совсем недавно приключилась с мистером Коксом. Он никогда не забывал, по крайней мере, об одной веской причине, заставившей его предпринять уже известные шаги, пусть даже она испарилась с гладкой поверхности памяти миссис Киркпатрик, не оставив там и намека на след. Но теперь, глядя на встревоженное лицо мистера Гибсона, она вспомнила о ней.

А вот какие чувства последние слова отца вызвали у Молли? Ее отправили подальше из дому по какой-то неведомой причине, о которой ей самой оставалось только гадать, но которая тем не менее стала известна этой совершенно чужой женщине. Неужели теперь между отцом и будущей мачехой будет полное доверие, а она окажется третьей лишней? Неужели теперь она сама и все, что касается ее – хотя каким именно образом, она не понимала, – отныне будет обсуждаться ими двоими, а ей придется пребывать в полном неведении? В сердце ее вонзилась горькая заноза ревности. Теперь она могла с равным успехом отправиться как в Эшкомб, так и куда-либо еще. Думать в первую очередь о счастье других – это, конечно, очень хорошо и мило, но разве это не означает полностью отказаться от собственной индивидуальности и задушить в себе ростки любви и желания, которые только и делают ее той, кем она является на самом деле? Тем не менее, похоже, в полном отказе от собственного «я» отныне и заключалось ее единственное утешение. Во всяком случае, так сейчас казалось Молли. Витая в столь высоких или, точнее, приземленных эмпиреях, она почти не обращала никакого внимания на разговор вокруг. Третий и впрямь оказался лишним, когда между остальными двумя членами компании возникло полное доверие, в котором ей было отказано. Она была положительно несчастлива, а ее отец ничего не замечал, потому что был полностью поглощен планами на будущее и своей новой женой. Но в действительности от его внимания ничего не ускользнуло, и ему было очень жаль свою маленькую дочурку. Вот только мистер Гибсон полагал, что их семью ждет большое семейное счастье в будущем, если он не станет навязывать Молли свои чувства, облекая их в слова. В общем и целом его план был таков: подавить чувства и эмоции, ничем не проявляя тех симпатий и сочувствия, которые он испытывал. Тем не менее, уходя, он надолго задержал ладошку Молли в своих руках, причем совсем не так, как только что простился с миссис Киркпатрик, и голос его смягчился, когда он пожелал своей маленькой девочке покойной ночи, добавив (чего с ним никогда не случалось ранее):

– Да благословит тебя Господь, дитя мое!

Молли держалась молодцом весь этот долгий день. Она ни разу не выказала гнева, отвращения, раздражения или сожаления, но, оставшись одна в экипаже Хэмли, девушка буквально разрыдалась и проплакала всю обратную дорогу до деревушки. Здесь она тщетно попыталась скрыть следы слез и прочих признаков своего горя. Она надеялась, что сумеет незамеченной проскользнуть наверх к себе в комнату и умыться холодной водой, прежде чем предстать перед хозяевами дома. Но у дверей в холл она нос к носу столкнулась с Роджером и сквайром, возвращавшимися после полуденной прогулки в саду и радушно предложившими ей свою помощь. Роджер моментально заметил, в каком расположении духа она пребывает, и сказал:

– Моя мать вот уже целый час ожидает вашего возвращения. – И первым направился в гостиную.

Но миссис Хэмли там не оказалось. Сквайр приотстал, чтобы поговорить с кучером об одной из лошадей, и молодые люди остались одни. Роджер продолжал:

– Боюсь, у вас был очень долгий и утомительный день. Я несколько раз вспоминал о вас, потому что знаю, как нелегко найти общий язык с новыми родственниками.

– Благодарю вас, – сказала Молли, и губы ее задрожали, она была готова вновь расплакаться. – Я очень старалась помнить о том, что вы мне говорили, и больше думать о других, но иногда это бывает так трудно… Да вы и сами это знаете, не так ли?

– Да, знаю, – сумрачно подтвердил он.

Роджер был вознагражден тем простым признанием, что она приняла близко к сердцу его слова и даже попыталась руководствоваться ими. В сущности, он ведь был очень молодым еще человеком и потому почувствовал себя польщенным. Пожалуй, именно это обстоятельство и подвигло его дать ей новый совет, на этот раз щедро разбавленный сочувствием. Роджер не хотел лишиться ее доверия, что, как он подозревал, со столь наивной и безыскусной натурой было бы чрезвычайно легко. Нет, он хотел помочь ей, предложив еще несколько принципов, на которые привык полагаться сам.

– Это и впрямь трудно, – признал он, – но со временем вы сами убедитесь, что они сделали вашу жизнь счастливее.

– Это невозможно, – печально проговорила Молли, качая головой. – Пытаться быть такой, какой меня хотят видеть другие, – дело утомительное и скучное, и я бы лишь погубила себя. Я не вижу здесь никакого выхода. Уж лучше тогда совсем не рождаться на свет. Что же до счастья, о котором вы говорите, то я более никогда не буду счастлива.

В том, что она говорила, чувствовалась какая-то подсознательная глубинная убежденность, и Роджер поначалу даже не нашелся что ответить. Куда легче оказалось опровергнуть уверения семнадцатилетней девушки в том, что она никогда больше не будет счастлива.

– Ерунда! Не исключено, что через десять лет, оглядываясь на нынешние испытания, вы сочтете их сущими пустяками.

– Пожалуй, они действительно выглядят глупыми. Допускаю, что спустя некоторое время все наши земные тяготы и впрямь покажутся нам пустяками, как сейчас они кажутся таковыми ангелам. Но мы – то, что мы есть, и есть сейчас, а не когда-нибудь потом, спустя долгое время. И еще мы – не ангелы, которые могут утешаться тем, что знают, чем все закончится.

До сих пор ей еще никогда не приходилось держать перед ним столь долгую речь. Они стояли рядом, она не сводила с него глаз и в конце слегка зарделась, сама не зная почему. Впрочем, и Роджер не отдавал себе отчета в том, отчего испытывает такое несказанное удовольствие, глядя в ее простое выразительное личико, и на мгновение забылся настолько, что перестал понимать, о чем она говорит, испытывая лишь жалость к ее печальной искренности. Но уже через мгновение он вновь пришел в себя. Но какое же это невероятное удовольствие даже для умудренного жизнью и опытом молодого человека двадцати одного года, когда на него снизу вверх, словно на Ментора с большой буквы, смотрит семнадцатилетняя девушка!

– Да, я все понимаю, вы правы: мы живем именно сейчас. Так что давайте не будем углубляться в метафизику, – сказал он, и Молли от удивления широко распахнула глаза. Получается, она, сама того не зная, заговорила о метафизике? – Каждого из нас в жизни ждет множество испытаний, преодолевать которые придется одно за другим, потихоньку и полегоньку. А, вот и моя мать! Она объяснит вам все куда лучше меня.

Таким образом, tête-à-tête превратился в трио. Миссис Хэмли прилегла, ей нездоровилось весь день. По ее словам, она очень скучала о Молли, и теперь ей хотелось во всех подробностях услышать рассказ о приключениях, поджидавших девушку в Тауэрз. Молли опустилась на табуретку в изголовье софы, а Роджер, хотя поначалу и взялся за книгу, углубившись в нее, чтобы не мешать, вскоре понял, что не понимает ни слова из прочитанного. Рассказ Молли оказался чрезвычайно интересным и занимательным, да и, кроме того, раз уж он вызвался помогать ей в трудную минуту, разве не было его обязанностью ознакомиться со всеми обстоятельствами ее дела?

Такое положение вещей сохранялось вплоть до самого отъезда Молли из Хэмли. Миссис Хэмли искренне сочувствовала ей даже в мелочах; как говорят французы, ее сочувствие распространялось en détail[30], а сквайра – en gros[31]. Последний воспринял ее невзгоды близко к сердцу и даже отчасти винил себя в этом, словно навлек на девушку все неприятности тем, что упомянул о возможной повторной женитьбе мистера Гибсона, едва только Молли появилась у них. Он не единожды говорил супруге:

– Клянусь честью, мне вообще не следовало упоминать об этом тогда, за нашим первым ужином. Вы помните, как она приняла мои слова? Как пророчество того, что должно было произойти. С того самого дня она выглядит бледной, и я готов биться об заклад, что она больше ни разу не получала удовольствия от еды. В будущем мне следует быть осторожнее с тем, что я говорю. При этом я вовсе не хочу сказать, будто Гибсон поступает неправильно, нет. Он поступает именно так, как будет лучше и для него, и для нее. Давеча я и сам сказал ему об этом. Тем не менее мне жаль девчонку. И я сожалею, что вообще заговорил об этом, клянусь! Мои слова и впрямь оказались пророческими, верно?

Роджер тоже старался отыскать благоразумный и подходящий способ утешить Молли, потому что он, хотя и по-своему, от всей души жалел девушку, которая прилагала все силы к тому, чтобы, несмотря на собственные горести, выглядеть веселой и жизнерадостной ради его матери. Ему казалось, будто высокие принципы и благородные наставления могут помочь делу. Но он ошибался, поскольку у каждого из нас имеются свои чувства и опыт, нередко вступающие в противоречие с чужими советами, пусть даже данными из самых лучших побуждений. Но связь между Ментором и его Телемахом становилась прочнее день ото дня. Он старался отвлечь девушку от черных мыслей, направив их в область, отличную от ее личных интересов. Вполне естественно, что его собственные увлечения оказались здесь как нельзя более кстати. Молли чувствовала, что Роджер заботится о ней и помогает, хотя и не понимала, как и почему, но после разговоров с ним она неизменно полагала, что знает, как творить добро, пусть даже весь мир ополчится на нее.