Жены и дочери

Глава 13. Новые друзья Молли Гибсон

Время летело быстро; наступила уже середина августа, так что если с домом и можно было что-либо сделать, то делать это следовало немедленно. И впрямь, уже через несколько дней предварительная договоренность мистера Гибсона с обеими мисс Браунинг отнюдь не казалась поспешной или преждевременной. Сквайр получил известия, что Осборн все-таки намерен заглянуть домой на несколько дней перед тем, как отправиться за границу, и хотя растущая близость между Роджером и Молли ничуть его не тревожила, он едва не ударился в панику при мысли о том, что его наследник может увлечься дочкой местного эскулапа. Он настолько спешил избавиться от нее до того момента, как Осборн вернется домой, что его супруга пребывала в постоянном страхе, как бы их гостья не заметила очевидного и не оскорбилась.

Каждая девушка лет семнадцати или около того, способная к размышлениям, склонна творить себе кумира из первого же встречного, который представит ей новую или расширенную систему моральных ценностей, отличную от той, какой она подсознательно руководствовалась до этого. Таким кумиром и стал для Молли Роджер. Она хотела знать его мнение и полагалась на его авторитет практически по любому поводу, хотя он ограничился лишь парой слов, отчего они обрели силу непреложной заповеди – надежных принципов, коими она должна была руководствоваться в своем поведении, тем самым признав естественное превосходство молодого высокообразованного человека выдающегося ума перед невежественной девушкой семнадцати лет, способной тем не менее к должному восприятию и не чуждой благодарности. Но, несмотря на то, что они чрезвычайно сблизились в таких вот приятных взаимоотношениях, оба представляли себе в совершенно ином свете того, кто в будущем должен был завладеть их сердцами, – свою единственную и настоящую любовь. Роджер рассчитывал найти возвышенную и серьезную даму, равную ему по уму, которой он мог бы поклоняться; прекрасной наружности, безмятежного нрава и мудрости, всегда готовую дать совет – словом, такую, как Эгерия[35]. Робкие же девичьи мечты Молли целиком и полностью занимал неведомый Осборн, являвшийся ей то в образе трубадура, то рыцаря на белом коне, о которых он писал в одном из своих стихотворений; скорее, впрочем, кто-нибудь, похожий на Осборна, нежели Осборн собственной персоной, поскольку она страшилась облечь своего будущего героя в кровь и плоть. Так что сквайр действовал вполне разумно, желая отослать ее из своего дома до возвращения Осборна, особенно если хотел сохранить ее душевное спокойствие. Но когда она действительно уехала из поместья, он принялся ужасно скучать по ней. Так приятно было иметь рядом эту девушку, выполняющую необременительные обязанности дочери, оживляющую семейные трапезы, когда весь разговор за столом зачастую велся исключительно между ним и Роджером, своим присутствием, наивными вопросами, неподдельным интересом к предмету их беседы и веселыми репликами в ответ на его добродушное подтрунивание.

Да и Роджер скучал по ней. Иногда ее замечания оказывались необычайно здравомыслящими и заставляли его углубляться в очередной предмет его интересов, чему он предавался с превеликой радостью. В другой раз он чувствовал, что действительно приходит ей на помощь в трудную минуту или пробуждает интерес к книгам, представлявшим более серьезные материи, нежели рыцарские романы или поэзия, коими она увлекалась до сих пор. Он ощущал себя внимательным наставником, которого вдруг лишили самого многообещающего из его учеников. Молодой человек спрашивал себя, как же она будет обходиться без него, не повергнут ли ее в растерянность и недоумение те книги, что он дал ей почитать, и как она сумеет найти общий язык со своей мачехой? Первые несколько дней после отъезда из поместья она изрядно занимала его мысли. Но дольше и сильнее всех сожалела о разлуке с девушкой миссис Хэмли. Молли заняла в ее сердце место дочери, и теперь ей недоставало чисто женского общения, игривой заботы, нежности, искреннего внимания, откровенной потребности в симпатии и сочувствии, которые Молли так часто демонстрировала в последнее время. Словом, отзывчивая и сердобольная миссис Хэмли полюбила девушку всей душой.

Молли тоже не осталась равнодушной к смене окружения. Она винила себя за то, что столь остро чувствует произошедшие с нею перемены. Но она не могла не замечать того, что вследствие пребывания в Хэмли-холле обрела некий лоск и утонченность. Ее старые добрые друзья, обе мисс Браунинг, настолько потакали ей и баловали ее, что она стыдилась того, что замечает грубость и резкость их голосов, провинциальное произношение, полное отсутствие интереса к тому, как устроен мир, и жадное любопытство в отношении мельчайших подробностей чьей-либо личной жизни. Они задавали ей такие вопросы о ее будущей мачехе, на которые она попросту не знала, что ответить, ибо верность и любовь к отцу не позволяли ей высказаться прямо и откровенно.

Молли неизменно радовалась, когда они начинали расспрашивать ее о событиях в Холле; девушка настолько полюбила там всех, включая собак, что отвечать ей было совсем нетрудно, и она ничуть не возражала против того, чтобы посвятить их во все подробности, вплоть до покроя больничных платьев, которые носила миссис Хэмли, или того, какое вино предпочитает за обедом сквайр. По сути, эти разговоры позволяли ей лишний раз вспомнить счастливейшее время своей жизни. Но однажды вечером, когда они собрались вместе после чаепития в маленькой гостиной наверху, выходящей на Хай-стрит, и Молли в который уже раз принялась перечислять многочисленные радости и забавы Хэмли-холла, повествуя об обширных знаниях Роджера в области естественных наук и продемонстрированных им диковинках, ее вдруг повергла в смятение следующая реплика:

– Похоже, ты проводила много времени в обществе мистера Роджера, Молли! – обронила мисс Браунинг таким тоном, который должен был многое сказать ее сестре, и ровным счетом ничего – самой Молли. – Но: «…куснувши, околела тварь, а праведник – живой»[36].

Молли сразу же отметила многозначительный тон мисс Браунинг, которым были сказаны эти слова, хотя причина и ускользнула от нее. Что до мисс Фебы, то она как раз довязывала пятку носка и настолько увлеклась своим делом, что не обратила должного внимания на кивания и подмигивания сестры.

– Да, он был очень добр ко мне, – медленно проговорила Молли, удивляясь странным манерам мисс Браунинг и не желая рассказывать дальше, пока не уяснит для себя, что скрывается за этим вопросом.

– Смею надеяться, вскоре ты вновь отправишься в Хэмли? Чтобы ты знала, Феба, он не старший сын! Не забивай мне голову своими «восемнадцать» или «девятнадцать», а лучше послушай. Молли рассказала нам о том, что часто виделась с мистером Роджером и что он был добр с нею. Мне всегда говорили, что он – очень милый молодой человек, дорогая. Расскажи нам о нем еще что-нибудь! Слушай внимательно, Феба! Как он был добр к тебе, Молли?

– Ну, он говорил мне, какие книги стоит читать, а однажды обратил мое внимание на то, сколько пчел…

– Пчел, дитя мое! Что ты имеешь в виду? Вы оба, должно быть, сошли с ума!

– Вовсе нет. Просто в Англии встречается около двухсот видов пчел, и он хотел обратить мое внимание на их отличие от мух. Мисс Браунинг, – продолжала Молли, покраснев, как маков цвет, – я прекрасно понимаю, на что вы намекаете, но вы ошибаетесь, причем очень сильно. Я не скажу более ни слова о Хэмли или мистере Роджере, если это наводит вас на столь глупые мысли.

– Скажите, пожалуйста! Вы только взгляните на эту юную леди, которая вздумала читать нотации старшим! Глупые мысли, надо же! Это у тебя в голове роятся глупые мысли, что твои пчелы. И позволь заметить тебе, Молли, что ты еще слишком молода, чтобы думать о возлюбленных.

Молли уже пару раз называли дерзкой и нахальной, и сейчас она вполне заслуженно позволила себе дерзость.

– Я ведь не говорила, что вкладываю в понятие «глупые мысли», мисс Браунинг. Вы согласны со мной, мисс Феба? Разве вы не видите, дорогая мисс Феба, что она все интерпретирует по-своему, как подсказывает ей воображение, особенно эти глупые разговоры насчет возлюбленных?

Молли буквально кипела от негодования, но, взывая к справедливости, она явно обратилась не к тому человеку. Мисс Феба попыталась восстановить мир в манере всех слабовольных персонажей, которые готовы закрыть глаза на непривлекательный вид язвы, вместо того чтобы попытаться излечить ее.

– Я в этом совершенно не разбираюсь, дорогая. Как мне представляется, Салли говорила правду, сущую правду. А еще мне кажется, милочка, что ты неправильно поняла ее или, быть может, это она неправильно поняла тебя, или же я неправильно понимаю вас обеих. Давайте более не будем говорить об этом. Сколько ты собиралась заплатить за драгет для столовой мистера Гибсона, сестрица?

Молли и мисс Браунинг остались весьма недовольны друг другом, и так продолжалось до самого вечера. Они пожелали друг другу спокойной ночи, проделав весь ритуал с самым ледяным и неприступным видом. Молли поднялась в свою маленькую спаленку, чистую и опрятную, какой только может быть комнатка, где все – полог у кровати, занавески на окнах, стеганое покрывало – украшено лоскутным шитьем. Туалетный столик в японском стиле, покрытый натуральным лаком, имел множество маленьких выдвижных ящичков и прикрепленное к нему небольшое зеркало, искажавшее любое лицо, которому некстати вздумалось бы взглянуть в него. Комната эта казалась ей одной из самых изящных и роскошных, особенно по сравнению с ее собственной голой спальней, единственным украшением которой служила белая хлопчатобумажная ткань портьер и покрывала. И вот теперь, когда она спала в ней в качестве гостьи, все эти причудливые безделушки, завернутые в оберточную бумагу, на которые раньше она поглядывала с благоговейным восхищением, были выставлены для ее личного пользования. Но как же мало она заслуживала столь щедрого гостеприимства! Какую дерзость и неповиновение выказала! И как разозлилась и даже оскорбилась с тех пор! Она расплакалась от стыда и жалости к самой себе, когда вдруг раздался негромкий стук в дверь. Молли отворила ее. На пороге стояла мисс Браунинг в чудесном, затейливо пошитом ночном чепце и халате из набивного ситца, наброшенном поверх короткой белой ночной сорочки.

– Я боялась, что ты уже спишь, дитя мое, – мягко произнесла она, входя в комнату и закрывая за собой дверь. – Но я хотела сказать, что мы обе вели себя сегодня дурно. Думаю, что во всем виновата я. Хорошо, что Феба ничего не знает, потому как она считает меня идеалом, ведь мы давно живем вдвоем и нам легче находить общий язык друг с другом, когда одна из нас уверена, что другая не может ошибаться. И все-таки я полагаю, что позволила себе рассердиться. Мы больше не станем говорить об этом, Молли, но только расстанемся и отойдем ко сну друзьями – и всегда будем ими, не так ли, дитя мое? А теперь поцелуй меня, не плачь и вытри глаза. И не забудь погасить свечу.

– Это я во всем виновата, я повела себя недостойно, – заявила Молли, целуя ее.

– Глупости! Не смей мне противоречить! Раз я говорю, что это моя вина, значит, так оно и есть. И я не желаю более слышать об этом.

На следующий день Молли отправилась с мисс Браунинг взглянуть на ремонт, который та затеяла в их доме. На ее взгляд, лучше бы она вообще ничего не меняла. Светло-серые стены столовой, прекрасно гармонировавшие с темно-малиновыми полушерстяными портьерами, казавшимися тонкими, когда они были вычищены от пыли, вдруг обрели сверкающий оранжево-розовый оттенок; а новые занавески были того бледного цвета морской волны, что только-только входил в моду.

– Очень ярко и мило, – выразилась по этому поводу мисс Браунинг.

И Молли, памятуя о клятве в вечной любви и дружбе, не нашла в себе сил возразить ей. Оставалось лишь надеяться, что зеленый и коричневый драгет приглушит и яркость, и «миловидность». Повсюду стояли подмости, и Бетти ругалась на чем свет стоит.

– Давай поднимемся наверх, и ты взглянешь на спальню папы. Сейчас он спит в твоей комнате, чтобы не мешать ремонту.

Молли смутно помнила, как ее привели в эту самую комнату сказать последнее «прости» умирающей матери. Перед ее внутренним взором встало белое постельное белье, белый муслин, обрамляющий бледное и исхудалое лицо с огромными ввалившимися глазами, в которых застыла печаль и страстное желание еще раз прикоснуться к своей маленькой крохе, которую мать уже не могла удержать на ослабевших руках, начавших неметь в предчувствии смерти. Много раз, когда Молли после того печального дня бывала в этой комнате, перед ее глазами вставало то же самое исхудалое печальное лицо на подушке и смутные очертания фигуры матери под простынями. Девочка не страшилась этих видений – напротив, она старалась сохранить их как последнюю память о матери. Глаза ее наполнились слезами, когда она вслед за мисс Браунинг вошла в комнату, чтобы взглянуть на нее в новом свете. Здесь переменилось почти все – местоположение кровати и цвет мебели; теперь тут стоял роскошный туалетный столик со всеми необходимыми аксессуарами, а примитивный комод с зеркалом в раме над ним, который верно служил ее матери на протяжении всей ее недолгой замужней жизни, исчез.

– Видишь, мы стараемся подготовить все, что можно, к приезду дамы, которая много времени проводит в особняке графини, – пояснила мисс Браунинг, уже вполне примирившаяся с женитьбой мистера Гибсона благодаря приятной возможности проявить свои таланты в руководстве ремонтом и заменой мебели, которую она обрела взамен. – Кроумер, обойщик, пытался убедить меня втиснуть сюда софу и письменный стол. Эти люди готовы сослаться на какой угодно писк моды, лишь бы продать что-либо. Но я ответила: «Нет-нет, Кроумер, спальни предназначены для того, чтобы в них спать, а гостиные – чтобы сидеть. Все должно быть по правилам, и не пытайтесь переубедить меня насчет этой ерунды». Моя мать устроила бы нам хорошенькую головомойку, если бы застала днем в спальне. Уличную одежду и прочие штуки мы держали в специальном шкафчике внизу, а для мытья рук было выделено специальное местечко. А что еще требуется днем? Подумать только, засунуть в спальню софу и письменный стол! Никогда не слышала ни о чем подобном. Кроме того, сотни фунтов надолго не хватит. Для твоей комнаты я ничего не смогу сделать, Молли!

– Она мне нравится такой, какая она есть сейчас, – поспешно отозвалась Молли. – В ней почти все осталось в точности так, как было, когда мама жила с моим двоюродным дедушкой. Я бы ни за что на свете не согласилась поменять в ней хоть самую малость. Я люблю ей такой, какая она есть.

– Ну, такая опасность тебе не грозит, поскольку деньги все равно закончились. Кстати, Молли, кто должен будет купить тебе платье подружки невесты?

– Не знаю, – ответила Молли. – Полагаю, что и впрямь буду выступать в роли подружки невесты, но вот насчет платья мне никто ничего не говорил.

– В таком случае я спрошу твоего отца.

– Пожалуйста, не нужно этого делать. Он уже и так наверняка потратил целую кучу денег. Кроме того, я предпочла бы и вовсе не появляться на свадьбе, если бы мне позволили.

– Глупости, дитя мое. О таком событии будет говорить весь город. Ты обязательно должна присутствовать на нем, причем хорошо одетой, хотя бы ради своего отца.

Но мистер Гибсон, как выяснилось, позаботился о платье для Молли, хотя ей самой и не сказал об этом ни слова. Он попросил свою будущую супругу сделать все необходимое, и вскоре из главного города графства прикатила модная портниха с платьем для примерки, которое оказалось настолько простым и элегантным, что сразу же очаровало Молли. Когда оно было уже готово и доставлено домой, Молли устроила приватный показ для обеих мисс Браунинг. Девушка была поражена до глубины души, когда, взглянув на себя в зеркало, заметила перемены, произошедшие в ее внешности. «Пожалуй, меня можно назвать хорошенькой, – сказала она себе, – в этом платье, я имею в виду. Бетти сказала бы: “Одежда красит человека”».

Когда она сошла вниз в своем новом наряде и, слегка зардевшись, представила себя на общее обозрение, ее встретили с неприкрытым восхищением.

– Право слово, я бы не узнала тебя, если бы встретила на улице, – сказала мисс Браунинг, а Молли подумала: «Вот что делает с человеком красивая одежда».

– Она – настоящая красавица, не правда ли, сестрица? – с восторгом произнесла мисс Феба. – Если ты всегда будешь одеваться подобающим образом, то красотой затмишь свою дорогую мамочку, которую мы всегда полагали очень презентабельной.

– Но ты ничуть на нее не похожа. Ты пошла в своего отца, а белый всегда оттеняет смуглый цвет кожи.

– Но разве она не красавица? – стояла на своем мисс Феба.

– И что с того? Такой ее сделало Провидение, а ее заслуги в этом нет. Кроме того, следует отдать должное и портнихе. Какой замечательный индийский муслин! Он наверняка обошелся весьма недешево!

За день до свадьбы мистер Гибсон и Молли отправились в Эшкомб в единственном желтом дилижансе, который имелся в наличии в Холлингфорде. Они должны были стать гостями мистера Престона или, точнее, милорда в Манор-хаус. Особняк вполне соответствовал своему названию, и Молли влюбилась в него с первого взгляда. Выстроенный из камня, с многочисленными фронтонами и сводчатыми окнами, он весь зарос девичьим виноградом и поздними розами. Молли не была знакома с мистером Престоном, который вышел на ступени, чтобы встретить ее отца. С нею же он обращался, как с молодой леди, что она приняла без возражений, хотя и впервые столкнулась с таким поведением – льстивым и кокетливым, – к которому мужчины определенного склада почитают своей обязанностью прибегать, если имеют дело с любой женщиной, коей не исполнилось еще двадцати пяти. Мистер Престон был привлекателен и осознавал это. У него были светлые каштановые волосы и бакенбарды; серые бегающие глаза, опушенные темными ресницами; стройная, мускулистая фигура, за которой он следил, занимаясь спортивными упражнениями, успехи и превосходство в которых прославили его и открыли доступ в высшее общество, куда в противном случае вход ему был бы заказан. Он превосходно играл в крикет и так метко стрелял, что любой дом, желавший похвастать своей охотничьей добычей 12-го[37] или 1-го числа, всегда с радостью распахивал перед ним свои двери. В ненастные дни он обучал молодых дам игре на бильярде, но, если требовалось, всегда готов был и сам взять в руки кий для серьезной партии. Он знал наизусть добрую половину приватных театральных постановок и был незаменим в организации импровизированных шарад и прочих настольных игр. В тот момент у него имелись веские собственные резоны, чтобы затеять легкий флирт с Молли. Он настолько преуспел в этой забаве с вдовой, когда она впервые приехала в Эшкомб, что решил, будто контраст между ним и ее супругом средних лет, куда менее презентабельным, холеным и симпатичным, окажется настолько разительным, что самолюбие ее будет уязвлено. Кроме того, он воспылал нешуточной страстью к кое-кому еще, тому, кто, увы, будет отсутствовать, и ему необходимо было скрыть эту страсть. Все это вместе подвигло его всецело посвятить себя Молли – «крошке Гибсон», как он называл ее про себя, – даже если бы она оказалась решительно непривлекательной, на протяжении следующих шестнадцати часов.

Хозяин пригласил их в гостиную, обшитую деревянными панелями, где в камине потрескивал и жарко пылал огонь, а малиновые занавеси надежно отгораживали комнату от угасающего дня и холода за окнами. Стол был накрыт к обеду; наличествовали белоснежная скатерть, ярко начищенное серебро, сверкающие бокалы, вино и осенний десерт на буфете. Тем не менее мистер Престон рассыпался перед Молли в извинениях за свой холостяцкий быт и тесную комнату, поскольку большая столовая уже была ангажирована его экономкой для приготовлений к завтрашнему торжественному ленчу. Затем он позвонил в колокольчик, вызывая служанку, которая должна была препроводить Молли в ее спальню. Комната оказалась уютной и комфортабельной: в камине жарко пылал огонь, на туалетном столике горели свечи, белоснежную кровать окружал темный шерстяной полог, и повсюду были расставлены огромные китайские вазы.

– Это комната миледи Гарриет, когда ее милость приезжает в Манор-хаус вместе с милордом, – пояснила горничная, вздымая тысячи сверкающих искр хорошо поставленным ударом по тлеющему полену. – Помочь вам раздеться, мисс? Я всегда помогаю ее милости.

Молли, сознавая, что кроме того, что сейчас надето на ней, у нее имеется лишь платье белого муслина на свадьбу, отпустила славную женщину, испытывая огромное облегчение, оттого что наконец-то осталась одна.

Значит, это называется «обедом»? Да ведь уже почти восемь часов вечера, и об эту пору приготовления ко сну казались куда естественнее, нежели переодевание к приему пищи. Впрочем, вся процедура свелась у нее к тому, что она попыталась прикрепить алую дамасскую розу к лифу своего жесткого серого платья, выбрав ее из букета осенних цветов, стоявших на туалетном столике. Затем она попробовала воткнуть еще одну розу в свои черные волосы, как раз над самым ухом; получилось весьма недурно, но слишком уж кокетливо, решила Молли и вернула цветок обратно в букет. Казалось, панели темного дуба, которыми были обшиты стены дома, светятся в теплом мерцании, исходящем от камина; огонь был зажжен во многих комнатах, в холле и даже на лестничной площадке. Мистер Престон, должно быть, услышал ее шаги, поскольку встретил ее в холле и провел в небольшую гостиную, где с одной стороны виднелась закрытая двустворчатая раздвижная дверь, ведущая в большую гостиную, как объяснил он ей. Комната, в которую она вошла, немножко напомнила ей Хэмли – желтая атласная обивка, бывшая в моде лет семьдесят или даже сто тому назад, тщательно ухоженная и безукоризненно чистая; большие шкафы красного дерева с резными вставками-инкрустациями и китайские кувшины, источающие пряные ароматы; огромный камин, в котором жарко пылал огонь. Перед ним в утреннем платье стоял отец, серьезный и задумчивый; в этом расположении духа он пребывал весь день.

– Леди Гарриет использует эту комнату, когда приезжает сюда погостить с отцом на денек-другой, – пояснил мистер Престон.

Молли поспешила на помощь отцу, избавляя его от необходимости поддерживать разговор.

– Она часто бывает здесь?

– Нет, нечасто. Но я полагаю, что, когда она приезжает сюда, ей здесь нравится. Быть может, так она отдыхает от более чопорного и официального образа жизни, который ей приходится вести в Тауэрз.

– По-моему, здесь очень приятно останавливаться, – заметила Молли, вспоминая ощущение мягкого и теплого уюта, который буквально излучал особняк. Но, к некоторому ее разочарованию, мистер Престон принял комплимент на свой счет.

– Я боялся, что такая молодая леди, как вы, непременно обратит внимание на все несообразности холостяцкого быта. Я чрезвычайно вам признателен, мисс Гибсон. По большей части я живу в той комнате, в которой мы будем обедать. А еще у меня есть нечто вроде агентской конторы, где я храню книги и бумаги и принимаю деловых посетителей.

Они перешли к обеду. Молли сочла, что все подаваемые блюда просто восхитительны и приготовлены безупречно; но они, похоже, отнюдь не удовлетворили мистера Престона, который несколько раз извинился перед своими гостями за плохое приготовление одного блюда и отсутствие нужного соуса в другом. При этом он постоянно ссылался на свой холостяцкий быт, холостяцкое то и холостяцкое это, пока Молли более не могла без раздражения слышать это слово. Угнетенное расположение духа, в котором пребывал отец, храня угрюмое молчание, внушало девушке серьезное беспокойство, тем не менее она старалась скрыть это от мистера Престона, продолжая болтать напропалую на протяжении всего вечера и старательно избегая перехода на личности, к чему упорно стремился мистер Престон. Она не знала, когда ей следует оставить джентльменов, но отец подал ей знак, и мистер Престон сопроводил ее обратно в желтую гостиную, попутно многословно извиняясь за то, что оставляет ее одну. А она, против его ожиданий, прекрасно провела время, получив наконец возможность невозбранно обойти всю комнату и во всех подробностях рассмотреть диковинки, которыми та изобиловала. Среди прочего ее внимание привлек застекленный шкафчик в стиле Людовика XV с эмалевыми миниатюрами, которыми была инкрустирована ценная древесина. Она поднесла к нему свечу и принялась внимательно изучать их лица, когда в комнату вернулись отец и мистер Престон. Отец по-прежнему выглядел озабоченным и уставшим; подойдя к дочери, он похлопал ее по спине, взглянул на то, что привлекло внимание Молли, и молча отошел к камину. Мистер же Престон взял свечу у нее из рук и с самым галантным видом предоставил себя в полное ее распоряжение.

– Говорят, что вот это – мадемуазель де Сент-Квентин, первая красавица при французском дворе. А вот это – мадам дю Барри. Вы не замечаете сходства между мадемуазель де Сент-Квентин и кем-либо из своих знакомых? – Он заговорщически понизил голос, задавая свой вопрос.

– Нет! – ответила Молли, внимательно глядя на миниатюру. – Я еще никогда не видела женщины, и вполовину настолько красивой.

– Но неужели же вы не видите сходства, особенно в том, что касается глаз? – с некоторым нетерпением повторил он.

Молли изо всех сил попыталась разглядеть хоть какие-нибудь общие черты, но вновь потерпела неудачу.

– Она неизменно напоминает мне о… мисс Киркпатрик.

– В самом деле? – с любопытством воскликнула Молли. – О! Какая приятная неожиданность, ведь я никогда не видела мисс Синтию Киркпатрик, поэтому и не могла заметить их сходства. А вы, получается, знакомы с ней, не так ли? Расскажите мне о ней, если вам нетрудно.

Он замялся на мгновение, а потом улыбнулся, прежде чем заговорить.

– Она очень красива. Вот что я имею в виду, когда говорю, что эта миниатюра не может сравниться с ней красотой.

– А кроме того? Прошу вас, продолжайте.

– Что вы имеете в виду под «кроме того»?

– Полагаю, она очень умная и образованная?

Молли, честно говоря, хотела спросить совсем не об этом, но выразить словами всеобъемлющий интерес было чрезвычайно сложно.

– Естественно, она умна и добилась впечатляющих успехов в учебе. Но при этом она обладает таким очарованием, в свете которого вы просто забываете о том, кто она такая. Вы спрашиваете меня, мисс Гибсон, и я даю вам честный ответ, в противном случае я бы никогда не осмелился развлекать одну молодую леди, расточая похвалы другой.

– Не вижу причины, почему бы и нет, – возразила Молли. – Кроме того, если вы обычно не делаете этого, то в моем случае просто обязаны. Вы, быть может, этого не знаете, но по окончании школы она переезжает жить к нам, а ведь мы с нею – практически ровесницы, так что у меня появится сводная сестра.

– Она будет жить с вами, говорите? – переспросил мистер Престон, для которого подобное известие явно было в новинку. – А когда она должна закончить школу? Я полагал, что уж на свадьбе-то она будет присутствовать наверняка, но мне сказали, что она не приедет. Когда она заканчивает учебу?

– По-моему, на Пасху. Вы же знаете, что она учится в Булони, но расстояние слишком велико, чтобы она поехала одна. В противном случае папа очень хотел бы, чтобы она присутствовала на свадьбе.

– А ее мать воспротивилась этому, насколько я понимаю?

– Нет, дело не в ее матери. Французская директриса сочла это нецелесообразным.

– Это почти одно и то же. Значит, после Пасхи она вернется и поселится у вас?

– Полагаю, что так. Какая она, серьезная или веселая?

– Насколько я мог судить, она никогда не бывает серьезной. Я бы назвал ее искрящейся. Вы не переписываетесь с нею? Если да, то напомните ей обо мне, прошу вас, и скажите, что мы разговаривали о ней, – вы и я.

– Нет, я с нею не переписываюсь, – коротко и сухо ответила Молли.

Подали чай; вскоре после этого все разошлись по своим комнатам готовиться ко сну, и Молли услышала, как отец удивленно воскликнул при виде разожженного камина в своей спальне. А затем до нее донесся голос мистера Престона:

– Я льщу себя мыслью, что умею получать удовольствие от всех земных благ или же обходиться без таковых при необходимости. Леса милорда изобильны, и я наслаждаюсь теплом очага в своей спальне девять месяцев в году. При этом я могу путешествовать по Исландии, не трясясь от холода.